Босттвидский виноград

Тэгрем проголодался, оттого разозлился. Лаэрту, казалось, не нужно есть вообще. Тот прохаживался между бочонками и долго разглядывал дело своих рук, делился секретами виноделия. Сначала Тэгрем жадно вбирал слова, рассчитывал, что не даст повод обозвать себя бездельником, но когда голод усилился, пропускал мимо ушей. Лаэрт оказался куда более упрямым, чем казалось, и наотрез отказался продать виноград. Ему не хотелось в Босттвид, пыльный, шумный. Тэгрем сглотнул слюну. Голод затребовал бросить в рот хоть что-то, хоть булку — совсем как в детстве, испечённую с изюмом. Изюм. Тэгрем покосился на грозди и задумался. И подивился, что Лаэрт не догадался о простом решении. Тот неглуп, вдобавок замечательный винодел, однако не всегда дальновидный. — Почему бы не высушить? — предложил Тэгрем. — Изюм прекрасно хранится. Любая семья, даже самая бедная, охотно купит. — Изюм?! — Лаэрт нахмурился и сощурил глаза, в уголках пролегли морщинки, и на мгновение он напомнил Тэгрему сушеный виноград, сморщенный, но удивительно сладкий. Чего нельзя было сказать о самом Лаэрте. — Тьфу! Как я-то до такого не додумался? — вмешался Гравс. — Ваш старый домишко — ну-у, где всякий хлам хранится — сгодится для сушки. Окурим серой — и вперёд! — Он был готов расцеловать Тэгрема за идею. — Окна в самый раз, большие. Хорошо проветриваться будет. — Мой дом? Да ни за… — Лаэрт снова нахмурился. — Хотя… Мне нужно подумать, — задумчиво потеребил мочку уха, — потому что я никогда не пытался сушить виноград. Что, если пропадёт? Тэгрем закатил глаза. Он дался диву, как Лаэрт со своей мнительностью и боязнью потерять часть урожая догадался заняться виноделием. — Решайся, всё равно пропадёт. — Лаэрт дёрнулся, когда он положил руку на плечо. — Ваш муж дело говорит, — поддакнул Гравс. — Решайтесь, ну! Всё равно эти... — указал в сторону одного из работников, — всё не сожрут. Наделают вина, только у них дрянь выходит. Виноград-то, собранный во время дождя не подходит. — Он показательно скривился, хотя хотел рассмеяться, глядя на выражение лица Лаэрта. Из прекрасного винограда — дрянное пойло? — Сегодня-завтра наступят дни Сивали. Будет жарко с неделю. Подсушим на солнце, а потом, когда похолодает, отнесём в домик. Там и развесим. Гравс изобретательностью уродился в дядю. Тот детей не мог иметь, как и племянник. Лаэрт дивился и гадал, отчего бесплодные беты очень умны. Он знал, что братья Гравса отнюдь не блещут сообразительностью, а у одного из них слабоумие с рождения. Сам управляющий неохотно рассказывал о семье и был куда более близок с дядей, пропитым вусмерть Нисом, чем с братьями. — Мне нужно подумать! — Лаэрт направился к выходу, ни с кем не попрощавшись. Тэгрем поплёлся следом. Он не видел, как Гравс приуныл. Хозяин останется в поместье, это означает, что придётся терпеть его брюзжание и бесконечные понукания. Гравс ошибся, когда решил, что все беды — от недостатка постельных утех. Ему хотелось съязвить и заявить, чтобы Лаэрт хоть под любимого пса лёг, раз не с кем, но на такую дерзость не хватило смелости. Тэгрем вздохнул. Идти вдоль виноградников придётся долго. Как назло, Лаэрту именно этим утром пришло в голову прогуляться пешком, а не верхом. Желудок свело, отчего настроение окончательно пропало. Ещё и Лаэрт медленно, прихрамывая, шёл. И молчал. Тэгрему тоже не хотелось разговаривать. — Обопрись! — первым нарушил он молчание. — Так мы скорее доберёмся до дома и сядем за стол. — Ещё че… — Лаэрт резко остановился и посмотрел в небо. — До ужина далеко. Тэгрем встал как вкопанный. — Ужина? — уточнил он. — Мы ещё не пообедали, да и позавтракали жалким омлетом. Ты издеваешься?! — Нет, я привык к такому распорядку дня. Ты живёшь здесь, поэтому будь добр, подстраивайся! — Лаэрт поковылял дальше. Тэгрем этого стерпеть не смог. В два прыжка он нагнал его и преградил дорогу. — Не-ет, это ни в какие ворота — даже небесные — не лезет! — выпалил он. Лаэрт сложил руки на груди и молча дождался, когда муж успокоится. Тэгрем взял его за плечи и потянул к себе. — Ты мне объясни, как можно над собой издеваться? И зачем? Обед по времени, трогать тебя можно только в кромешной темноте и то не везде. Хотя бы постелью разбавить тоскливый нелепый брак, но и то нельзя. «Неприлично! Здесь не трогай!» — передразнил. — Да кто тебя научил этому?! Лаэрт дёрнулся в попытке вырваться. Какое там? Тэгрем — бывший легионер с сильной хваткой. — Пусти! — Шапочка свалилась на землю. Борьба не помогла. Тэгрем притянул Лаэрта к себе и только тогда отпустил плечо, после свободной рукой обнял за талию. — Ну вот, в винограднике ты не захочешь. Забоишься, что кто-нибудь застанет. — Тёплое дыхание обдало ухо, русые волосы щекотнули щеку Лаэрта. Тот был уверен — выглядит неопрятно с торчавшими прядями. — Поцеловаться и то нельзя прилюдно. — Лаэрт толкнул мужа в грудь. Тот хохотнул и перехватил руку, после наклонился и попытался поцеловать. Лаэрт отвернулся, и губы Тэгрема прошлись по щеке. Захотелось вытереть слюну. — Ты что творишь?! — Борьба? Так ещё не было, — шепнул Тэгрем. Он видел, как часто билась жила на шее Лаэрта. — Она всегда заводит. Лаэрт было пнул его по голени, но не получилось, нога только скользнула по светлой штанине. Это было ниже его достоинства, хотя не более грязно, чем прилюдные поцелуи, пусть и скрытые за виноградными лозами. Страшно подумать, что муж может его поиметь прямо здесь, где мог застать кто угодно, хотя бы тот же Гравс. Борьба понравилась Тэгрему. Именно это заставило Лаэрта перестать дёргаться. Муж смотрел в его хмурое покрасневшее лицо и ухмылялся. — Хоть что-то весёлое за скучный день, — заключил он и, не встретив никакого сопротивления, наклонился и поцеловал холодные сжатые губы. Лаэрт не ответил, хотя и не отвернулся. Он почувствовал, как соски напряглись от трения об одежду и тело Тэгрема. В паху разлилась истома, не вовремя и не к месту. Тэгрему надоела возня. Лаэрт облегчённо вздохнул, когда тот отпустил его, и потёр запястье. — Бесстыжий ты, развратный, — заключил он. В ответ раздался смех. — Разве это плохо? Иной порадовался бы, что достался такой муж. Всегда считал, что в браке дозволено всё, если от этого хорошо двоим. Если же нет, то не стоит связывать судьбы, — возразил Тэгрем. Лаэрт отвернулся и продолжил путь. — Вчера я понадеялся, что не всё так плохо, ведь ты способен испытывать страсть, но отчего-то зажат — одному тебе понятными правилами и неудачниками, которые спали с тобой в прошлом! — Снова накатилась злость — ровно в тот момент, когда засосало под ложечкой. Лаэрт сделал вид, что обидные слова к нему не относятся. Лицо запылало. — Я ошибся, похоже. Дальнейший путь прошёл в молчании. Тэгрем подумывал оставить мужа одного и быстрым шагом уйти, но не смог. Тот один, с больной ногой старательно делал вид, что не нуждается ни в чьей помощи. Тэгрем поверил бы в это, если бы Лаэрт не прижимался к нему во время сна — отнюдь не в поисках тепла. Виноградники закончились, и вскоре Бриккарды вышли к распахнутым воротам. Лаэрт прошёл через них и резко свернул направо. — Стой, куда? — остановил его Тэгрем. — Посмотреть, что в моём старом доме. Тэгрем закатил глаза. — А поесть? — Поешь без меня. Попросить Кретта, чтобы разогрел обед, язык повернётся. Это было невыносимо. Упрямство не шло ни в какие ворота. Тэгрему должно быть наплевать. Пусть хоть умрёт с голода. — Как ты без сил не падаешь-то? — полюбопытствовал он. — А должен? — Лаэрт был непреклонен. — Думал, ты выговорился — там, в виноградниках. Оказывается, нет. Тебе и правда лучше поесть, иначе невыносимым становишься. — В ворота юркнула собака и подбежала к хозяину. Тот улыбнулся и почесал любимца за ухом. Через мгновение его лицо приняло прежнее серьёзное выражение. — Слушать упрёки, что виновен только в собственном распорядке дня — это ты зря. Потому у вас, Бриккардов, пошло всё наперекосяк, что вы спите сколько хотите и с кем хотите, вместо того чтобы заняться делом. — Голод не пошёл на пользу не только Тэгрему. Лаэрт тоже был невыносим. — Идём домой, — псу. Тэгрем вздохнул. Хотелось отпарировать, что, не зная причины разорения, не стоило попрекать тем, что не мешало делам, тем более Бриккарды поднимались рано. Но и спать ложились рано. В последнее время Тэгрем не мог себе этого позволить. Он остановился, когда вспомнил, что для Лаэрта всего лишь племенной бык и никто больше. Фамилию тот получил. Осталось дело за малым. Тэгрем шёл к поместью, слушая, как Лаэрт что-то ласково говорит собаке. И улыбается. Он поймал себя на том, что такой муж ему приятен — с лучиками морщинок вокруг глаз. Лицо преобразилось. Лаэрт мог быть ласковым, но дарил нежность только собаке. Тэгрем не собирался оправдываться, что любовников в его жизни было не так уж много. Сначала Легион и ни одного борделя в округе, потом измена Тэрре Шамарта, после которой он долго не мог прийти в себя… — Очень плохо, что ты меня сравнил с родичами, не зная правды, — спокойно произнёс он. — Додумывать — всегда плохо. За беседой, чередовавшейся с молчанием, Бриккарды незаметно подошли к дому. Лаэрт резко остановился. — Кто бы говорил, — он усмехнулся, — сам попрекал меня неудачниками-любовниками. — Разве это не так? Ты сам несколько раз подтвердил, что всё было плохо. — Тэгрем встал на ступеньку и резко развернулся. Лаэрт придержал за ошейник собаку. — Не было никого, — неожиданно даже для себя признался он и поднял голову, не зная, чего ожидать от мужа — насмешки, презрения или язвительных слов, что он неудачник. На лице Тэгрема читалось смятение, даже не недоверие. Лаэрт счёл нужным пояснить: — Невинность хороша в юные годы, но не в моём возрасте, поэтому я предпочёл умолчать об этой мелочи. Какая разница, в конце-то концов? Он поднялся по лестнице, обошёл остолбеневшего Тэгрема. У двери он прикоснулся к голове. Захотелось сплюнуть. Любимая фиолетовая шапочка потерялась, а Лаэрт даже не заметил. Стычка с мужем перевесила остальное. Пёс подошёл и лизнул руку. Лаэрт вздрогнул, оцепенение прошло. Он вздохнул, зная, что если не сейчас, то позднее услышит насмешки Тэгрема, упрёки, что был никогда никому не нужен, хотя это не так. Лаэрт погладил дверную ручку. У Тэгрема тоже могло быть всё не так, как казалось. Именно мужу пришла в голову идея высушить виноград, а не ему. Значит, тот умел извлечь выгоду из чего угодно. Дверь резко открылась — настолько, что Лаэрт едва успел отскочить и упал бы со ступенек, если бы его не придержали сильные руки. Тэгрем приобнял его за талию. — Ого, вы так хорошо смо… Э-э-э, обед разогревать? — уточнил появившийся на пороге Кретт. Собака прошмыгнула в дверной проём. — Грей! — Лаэрт махнул рукой. Он не убрал руку с поясницы, и Бриккарды вместе вошли в дом.

***

Лаэрт не любил не вовремя обедать. Приученный к распорядку дня желудок отказывался переваривать жаркое, из-за чего тошнило. Лаэрт делал маленькие глотки вина, чтобы перебить неприятный привкус желчи. Перебирать письма, которых было как никогда много, не хотелось. Лаэрту ничего не хотелось, только взглянуть на старый, обмазанный глиной дом. Он поднялся. — О нет, опять! — Пёс любил улечься именно в дверном проёме. Он лениво открыл глаза и снова закрыл, никак не отреагировав на упрёк. Лаэрт приподнял полы халата, чтобы переступить через собаку, когда раздался свист. — Ко мне! — приказал Тэгрем, сжав в руке косточку от давешнего жаркого. Собака, учуяв вкуснятину, подняла голову. Тэгрем отошёл. Пёс поднялся и направился в его сторону. Лаэрт стоял, опёршись о косяк, и наблюдал за происходящим. — Хорошая собака, — похвалил Тэгрем и погладил большую лобастую голову. — Заслужил. — Пёс взял угощение и, улёгшись в углу, принялся с наслаждением грызть. — Ты совсем его не дрессируешь, — упрёк в адрес хозяина. — Так нельзя. — Хватит того, что я приучил его не гадить в доме. Это не бойцовский и не сторожевой пёс, поэтому… — Лаэрт не договорил. — Охотничья собака, — заключил Тэгрем. — Но какая разница? Всем нужны команды. Лаэрт усмехнулся. — И режим дня, — напомнил он, — который с твоим появлением покатился в бездну. — Он, подобрав полы халата, пошёл вверх по лестнице. Перепалка помогла. Тошнить перестало. Осталось разобрать письма. Лаэрт резко остановился. — Тэгрем! — Ну что ещё? — отозвался тот. — Не всё сделали. Такую кипу писем мне одному не разобрать. Послышался шумный вздох. Тэгрем не любил бумажную возню, но не собирался давать повод обзывать себя лентяем и бездельником, поэтому послушно пошёл наверх. Волосы Лаэрт распустил. Он провёл рукой, откинув упавшие на лоб пряди. Тэгрема умилил жест, обыденный, живой. Лаэрт полез в карман, достал связку, нашёл нужный ключ и сунул в замочную скважину. Он никому не доверял, даже слугам, что заметно по тоненькому слою пыли на полках. Стало понятно, что в кабинет мало кто вхож. Тэгрем замер на пороге и уставился на стол, вспомнив сон во время первой ночи, проведённой в «Грозди». Во сне Лаэрт охотно насаживался на член, чего нельзя сказать о реальности. Причина холодности оказалась банальнее некуда. Тэгрему было не по себе после признания. Он не столько недоумевал, как Лаэрт дожил до тридцати шести лет, не познав ни одного любовника, сколько гадал, почему тот не сказал. Лаэрт мог лгать, в этом Тэгрем давал себе отчёт, но не допускал подобной мысли. Он — словно лёд, но не лжец. Он прямо говорил то, что на уме, и не пытался скрыть, что купил Бриккардов, включая Анде. — Возьми стул и садись, — тон холодный. Лаэрт придвинул корзинку с письмами, после взял нож. Тэгрем пошёл в угол. Деревянный дубовый, обитый вишнёвым бархатом стул тяжёл даже для него. Лаэрт замер с нераспечатанным посланием в руке, лицо побледнело. Он уставился в одну точку, словно чего-то ожидая. — Всё в порядке? — забеспокоился Тэгрем. — Да! — Лаэрт солгал. Мгновение — и его стошнило прямо под ноги. Полы халата запачкались. — Проклятье! — Тэгрем со стуком поставил стул. — Когда ты перестанешь недоговаривать?! Упрёк — лишнее. Лаэрт с немалым трудом поднялся, ещё и искалеченная нога подвернулась. Тэгрем подскочил к нему и придержал за поясницу. — Идём. Тебе отлежаться нужно. — Почта… — взмолился Лаэрт.  — Ну и болван ты! Лаэрта снова скрутило. На этот раз запачкался стол и штанина Тэгрема. Тому было всё равно, лишь бы убедить упрямца улечься. Тэгрем осторожно вывел мужа из-за стола, после, придержав, подвёл к двери. Лаэрт дал понять, что ему не нужна помощь. Он выпрямился и убрал руку с поясницы. — Ладно, я лягу, — пообещал он и медленно поплёлся по коридору. Тэгрем посмотрел ему вслед, чтобы — боги, упаси! — не упал без сил. Он как никто другой знал, что тошнота бывает по разным причинам, включая страшные болезни. Лаэрт без труда дошёл до спальни и открыл дверь. — Кретт! — позвал Тэгрем. Раздался топот. Дворецкий вопросительно посмотрел. — Хозяину плохо. Объелся. Кретт не повёл бровью. — Не удивили. Ему частенько плохо. Я говорил: нужно завязывать с дурной привычкой не есть целый день, а потом обжираться. Он не слушает, а потом страдает, причём молча, а на следующий день даже не завтракает. Погодите, я знаю, что делать. Для этого всегда ромашку держу. Сейчас заварю. Кретт удалился. Коричневый сюртук мелькнул и исчез, а Тэгрем пошёл в комнату Лаэрта. Дверь была открыта. Тот лежал, поджав ноги, словно нерождённый ребёнок, и смотрел в окно. Это успокоило Тэгрема. Он знал, что при иной болезни появлялась светобоязнь. — Как ты? Лаэрт повернул голову. — Легче. Скоро пройдёт. Не стоило беспокоиться. — Он отвернулся. Тэгрему захотелось влепить ему затрещину. Лаэрт оттолкнул руку помощи, что немудрено: привык понукать работниками, командовать, всё делать сам, но упорно отказывался опереться на чьё-то плечо. Матрац продавился. Тэгрем сел на кровать. — Кретт сказал, у тебя так не в первый раз. — Больше его слушай. «Страдает молча! Домолчался уже в первую брачную ночь, придурок!» — мысленно упрекнул мужа Тэгрем, но вслух высказываться не стал. Лаэрту и без того дурно. Тот по-прежнему тупо смотрел в окно. Время тянулось. Казалось, Кретт не ромашковый чай заваривал, а дожидался, пока не забродит вино. Тэгрем было встал, чтобы спуститься и поторопить его, когда он появился в спальне с чашкой в руках. — Дай, — попросил Тэгрем. Кретт протянул ему дымившуюся, пахнувшую ромашкой чашку и удалился, чтобы не нарваться на ворчание. — Выпей. Должно полегчать. — Лаэрт не пошевелился. — Садись, ну! — Не помогло. — Да что же ты за упрямец! — Я не упрям, — Лаэрт сел, — просто это... — указал на чашку, — мне не нужно. Я и без чая поправлялся. — До поры до времени всё это, понимаешь? — Тэгрем вздохнул. — Если у тебя язва, то она может закровоточить, может случиться прободение, и тогда ты… Помогло. Лаэрт вырвал чашку из рук, не пожелав знать, что будет потом. Потом наступит смерть, а виноградники отойдут посторонним людям — даже не брату, а Бриккардам. «Странно, у него есть шанс получить винодельню, но он пугает меня смертью, заботится», — подумалось ему. Тэгрем молча смотрел, как Лаэрт делает глоток, прихлёбывает. Тот замер, когда заметил испачканную полу халата, и подвернул, чтобы не бросалась в глаза. Тэгрем перевёл взгляд на штанину. Не помешало бы переодеться, и он поднялся с кровати и молча удалился. Лаэрт облегчённо вздохнул и отставил чашку. Грязный халат его не на шутку раздражал, и он сбросил его и остался в нижнем белье, после залез под одеяло. Ромашка не только уняла боль в животе, но и успокоила. Когда Тэгрем заглянул в спальню, Лаэрт спал.

***

Вечером вернулся Гравс. Тэгрем скривился от резкого запаха горелой серы. — Окуривали бочки, — пояснил управляющий. — А где хозяин? — Спит, — ответил Кретт. — Его стошнило, поэтому радуйся. Брюзжания за ужином не услышишь. Тэгрем отложил очередное поздравление со свадьбой и откинулся на кресле — том самом, которое любил Лаэрт. Куча писем оказалась бесполезной, причём знать отчего-то адресовала поздравления ему, а не хозяину винодельни. — Уже… того? — Гравс красноречиво обвёл живот руками. — Не рано ли? Тэгрем вздохнул. Пререкаться с прислугой не хотелось. — Что с нашим замыслом? — сменил он тему. — Погодите! — Гравс нахмурился. — Ну что за хозяева, а, Кретт? Один ворчит без конца, второй сразу к делу переходит. Ни пожрать, ни морду умыть… — Кто тебе не даёт? Жри! — отпарировал Тэгрем и ухмыльнулся. — Ты, когда голодный, ворчишь не меньше хозяина. Если тебя не кормить три дня, переплюнешь. Гравс покраснел и замолчал, Кретт спрятал улыбку. Тот как никто другой знал, что любовника порой заносит. — Ладно, засчитано. — Гравс направился в сторону столовой. У двери обернулся и добавил: — Один-ноль в вашу пользу! — Кретт пошёл за ним. — Только не забудь вернуться и рассказать всё! — напоследок крикнул Тэгрем. Он сомневался, что Гравс вернётся. Тот наверняка сделает вид, будто не расслышал, забыл и уединится с Креттом. Тэгрем завидовал пылу слуг. Они уделяли много времени друг другу и были счастливы. Ни предрассудки, ни чужое осуждение — ничто не мешало им. Тэгрем поймал себя на том, что откровенно завидует прислуге. Они плевать хотели на чужое мнение. Лаэрт заботился о том, чтобы сохранить доброе имя — настолько, что отвергал поклонников. Тэгрем не сомневался — мужу наверняка пытались вскружить голову, но без толку. Лаэрт был словно кремень, твёрдый, о который легко сломать зубы. Но можно высечь огонь. Прошлой ночью Тэгрем это понял, а сегодняшний день убедил в этом. Он наклонился и погладил лежавшего у его ног пса. Тот поднял голову и некоторое время смотрел на всё ещё новое, хотя уже знакомое лицо. — Идём! — Тэгрем поднялся. Кресло качнулось. Пёс поплёлся к двери, чем дал понять, что ему не помешала бы прогулка. Тэгрем ухмыльнулся, предугадав выражение лица Лаэрта, если собака загуляется, а погода испортится. Наверняка будет ругаться и костерить его на чём свет стоит. Пёс выскочил за дверь. Тэгрем заперся и, решив, что дожидаться Гравса — гиблое дело, пошёл наверх. Он постоял у двери Лаэрта и поразмышлял, зайти ли, но, подумав, отправился к себе. Кретт не позаботился о камине. В спальне было холодно. Тэгрем спустился, гадая, где могут быть дрова. Разжечь поленья он умел. Как правило, поленница находилась на заднем дворе на любой усадьбе, ход вёл через кухню. Тэгрем на том и порешил. И пожалел. Слуги не удалились к себе. Пальцы Кретта царапали деревянный стол, полы сюртука задрались, Гравс, придерживая руками бёдра любовника, раз за разом вколачивался в весьма привлекательный упругий зад. Чёрные кудри упали на лицо и подпрыгивали при каждом толчке, губы раскраснелись и припухли. — Кхм! — кашлянул Тэгрем. Кретт дёрнулся, но Гравс надавил рукой на спину, чтобы удержать его в одном положении. — Не мешайте, а! — прошептал тот и толкнулся так, что Кретт застонал. По гримасе невозможно было понять, что тот почувствовал — боль или негу. Тэгрем остолбенел от наглости и бесстыдства. Он дался диву, как сохранивший невинность тридцать шесть лет Лаэрт нашёл общий язык с распутным Гравсом, но, как ни странно, оба умудрились поладить. Оттаскивать Гравса от Кретта — глупо, дожидаться и смотреть, когда они закончат, — тем более. Тэгрем не придумал ничего умнее, кроме как обойти парочку и дёрнуть за щеколду. Вечер выдался необычайно тёплым. Гравс верно угадал — грядут дни Сивали. Тэгрем постоял, насладился свежим воздухом, после посмотрел в небо — на Виссо и Клаго, скрывшимися за облачками. Он словно забыл, зачем пришёл. Вспомнив, направился к поленнице. Дверь скрипнула. — Что вам нужно? — Кретт высунул кудрявую голову. — У меня холодно, — пожаловался Тэгрем. — А, сейчас всё сделаю. Думал, вы у хозяина заночуете. — Кретт, на ходу заправив рубашку в штаны, пошёл к поленнице. Тэгрем проводил его взглядом. — Собака не в доме, — сообщил он. — Впущу! — Кретт набрал дров. — Кстати, у пса кличка есть? Полено упало на землю. Кретт грязно выругался и поднял его, после посмотрел на Тэгрема. — Есть, но… Ну её, кличку эту! Даже хозяин к псу так не обращается. Тэгрем всё понял, когда вспомнил, что на зов Лаэрта отозвался именно пёс. — Кретт, что ли? — хохотнул. — Почти. Крет. Моё имя с двумя «Т», а кличка собаки — с одним. Случайно вышло. Бывший хозяин так назвал. Господин Лаэрт пытался переименовать, но какое там? На «Крета» отзывается — и всё тут. Тэгрем понял ещё кое-что. Пёс достался Лаэрту не щенком, но взрослым или подростком. Хотелось расспросить Кретта , как появилась в «Грозди» собака, но глаза слипались. Тэгрем открыл дверь и направился к себе.