Если бы каждый человек мог жить полной жизнью, давая волю каждому чувству и выражению каждой мысли, осуществляя каждую свою мечту, — мир ощутил бы вновь… мощный порыв к радости. Оскар Уайльд — Портрет Дориана Грея
~ * ~ * ~
Гарри застегивает Луи верхнюю пуговицу рубашки, в крупный узел завязывает галстук под воротником и осторожно затягивает его, тут же опуская отглаженные кончики. Он легко проводит по плечам, словно смахивая с них невидимую пыль, и подает пиджак, помогая надеть даже его. Ему нравится заботиться о Луи, потому что есть в этом что-то такое, что заставляет его чувствовать себя важным и полезным. — Может, к черту этот галстук, Гарри? Дай мне хотя бы здесь побыть самим собой в футболке и кедах, — просит художник, чувствуя, как дорогой отрез ткани душит его, и оттягивает воротник двумя пальцами. — Нет. На интервью ты должен выглядеть так же безупречно, как и твои работы. Так что возражения не принимаются. Потерпи немного, и потом я лично сниму с тебя все это, — подмигивает ему Гарри, заставляя Томлинсона коварно улыбаться, и тянется за расческами и лаком для волос. Что же, ради такого Луи согласен потерпеть пару часов в тесной неудобной одежде и выдержать химию на голове. Стайлс зачесывает его непослушные пряди назад и фиксирует, придавая форму, делая их еще жестче, чем они есть. Мужчина бы вполне обошелся без этого антуража, но кто он такой, чтобы спорить с человеком, отчаянно пытающимся ему помочь. Тот даже достает матирующие салфетки, чтобы на камеру все выглядело безупречно, и Луи готов волком выть от этого. — Готов? — в свой кабинет входит Зейн, запуская пальцы в волосы и взлохмачивая их. — Почти. Гарри хочет сделать из меня непонятно кого. Это же всего лишь журналисты. — С федерального канала. Потерпи, вредный мишка Бу, потому что тебя будут показывать на всю страну. Я не хочу потом краснеть, когда увижу по телевизору твои торчащие волосы или мятую рубашку. Луи лишь закатывает глаза. Он уже давно смирился с тем фактом, что для Гарри чуть ли не жизненно необходимо внешне выглядеть идеально. — Он прав, Луи, потерпи, — улыбается Зейн, одобрительно похлопывая Гарри по плечу. Юноша в ответ только напрягает мышцы спины, боясь сделать лишнее движение. — Они уже приехали, так что я впустил их снять пару кадров. Скажи мне, когда вы закончите, чтобы я передал им готовиться. Художник кивает, позволяя Гарри сделать последние, завершающие штрихи, и облегченно выдыхает, протягивая руку к стакану с водой. Они все сегодня нервничают, словно от этого дня зависит вся их дальнейшая жизнь. Луи хочет считать это репетицией перед открытием выставки, чтобы все в итоге прошло гладко и без изъяна, потому что именно она играет решающую роль в его карьере, но понимает, что обманывает себя. Независимо от того, на каком художник мероприятии, он будет переживать до тех пор, пока оно не подойдет к концу, и никогда не будет доволен собой. Гарри кладет руки ему на плечи и немного массирует их, пытаясь снять напряжение. — Все будет хорошо. Говори от души, так, как чувствуешь, — произносит он и протягивает ему бумажную салфетку, чтобы промокнуть капельки воды на губах. — Я не могу, — шепчет Луи, чувствуя, как паника накрывает его с головой. — А если я скажу что-то неправильно? — Они перезапишут или вырежут. Все будет замечательно. Ты веришь мне? — спрашивает юноша, беря его лицо в ладони и соприкасаясь с его носом своим собственным. — Да, ты прав. Я готов, Зейн, — отворачивается Луи, одергивая пиджак и шумно выдыхая. Все это время мужчина стоял рядом и не отводил от пары взгляд, но Гарри научился это игнорировать. — Нет, не готов, — обрывает его юноша и заставляет обернуться. Серо-голубые глаза художника в испуге расширены, они кажутся блестящими от переполняющего их волнения. И Гарри только целует его, мягко касаясь бледных сжатых губ. — Теперь все, удачи, — улыбается он и подталкивает его к двери. — Идиот, — качает головой Луи, нервно, но счастливо улыбаясь, и выходит, наконец встречаясь с десятком любопытных взглядов, обращенных только на него одного. — Мистер Томлинсон, — протягивает ему руку невысокая женщина. — Меня зовут Барбара Стэн, я тележурналист канала BBC One. — Приятно познакомиться, — искренне отвечает художник и понимает, что во всем этом нет ничего страшного. — Мы снимем небольшое интервью. Вы расскажете о своем творчестве в целом, о выставке, покажете наиболее удачные и любимые работы, а также… — она отвлекается, пробегаясь глазами по записям в своем блокноте. — Да, про свой сюрприз. Нам прислали пресс-релиз, в котором было указано, что будет что-то особенное. — Хорошо, я вас понял, Барбара. Остальные журналисты тоже коротко говорят Луи, о чем именно будут его спрашивать, но их вопросы похожи друг на друга, поэтому принимается решение снимать всем сразу, а отличные моменты записывать отдельно. Томлинсон нервничает, это видно в его резких взмахах рук, когда он проходится по залу, останавливаясь у собранных по тематикам полотен. Ему становится чуточку легче, складка на лбу разглаживается, когда за камерами за ним следом ходит Гарри и улыбается ему, подбадривая одним своим присутствием. Этого становится достаточно для того, чтобы руки не потели так сильно, и он наконец подходит к большой картине, скрытой за плотной красной бархатной тканью. — Вот тут отличный кадр, — говорит один из операторов, устанавливая камеру, чтобы снять последний кусочек выпуска. — Готовы? — спрашивает Барбара и, дождавшись кивка от художника и команды от своего оператора, задает вопрос: — Луи, ходят слухи, что эта выставка порадует нас не только высоким качеством картин, переносящих в другую, неизведанную человечеством реальность, но и особым сюрпризом от великого мастера современности. Приоткроете завесу тайны сегодня или заставите нас томиться в ожидании? — она улыбается, переводя микрофон от себя к нему. Луи волнуется, его взгляд мечется в поисках одной-единственной зеленой пары глаз, которые смотрят на него в ответ, прячась как можно дальше от журналистов и репортеров, прижимаясь к стене. Он удивлен, почему никто не обращает на Гарри внимания, потому что его высокую крупную фигуру сложно не заметить, особенно когда юноша одет в шелковую разлетающуюся рубашку, расстегнутую на верхние пуговицы, а его волосы плавными волнами лежат на плечах, заколотые только очками. Томлинсону действительно становится проще, паника не сковывает его горло болезненными спазмами каждый раз, когда его лицо освещают вспышки камер, а люди с федеральных каналов ждут его ответа. Художник улыбается, глубоко вдыхает и смело отвечает, как ему Гарри и говорил, от души, так, как чувствует. — Что же, мы всегда стараемся удивить общественность, которая устала жить скучно. Я знаю, что есть люди, которые без устали следят за моим творчеством уже многие годы, еще с тех времен, когда я был неизвестным мальчишкой, ведущим блог на фейсбуке и выставляющим туда свои наброски и некоторые университетские работы. И я искренне счастлив, что теперь мы вместе с ними дошли до того, что меня замечают критики и искусствоведы, а я открываю первую в своей жизни серьезную выставку. И да, я действительно готовлю для всех них сюрприз. Кто бы знал, как я волнуюсь, — нервно смеется художник и в подтверждение своих слов поднимает трясущиеся руки, но он по-настоящему счастлив. — Это будет еще одна картина, отличная по стилю от других, совершенно в другой технике и исполнена непривычным, но любимым материалом. Она станет венцом моей выставки, нет, всего моего творческого пути. — Что на ней изображено, Луи? — с интересом спрашивает мужчина справа, позади которого стоит Стайлс. — Я… — мужчина задыхается и запинается. Ему не хватает воздуха, ему кажется, что он не в состоянии сейчас что-то сказать. Но глаза Гарри одобрительно блестят, юноша улыбается, облизнув губы, и коротко, почти невидимо кивает, но это заметно только художнику. — На ней изображен самый добрый, честный, верный и любящий человек на земле. Моя любовь, моя муза, смысл всей моей жизни. Гарри Стайлс! — Томлинсон протягивает руку в сторону своего партнера, и того ослепляют вспышки камер, пытающихся ухватить самый удачный кадр. Юноша только немного отходит от стены, все это время служившей ему опорой, и кивает, взмахивая рукой в приветствии. Он не хочет становиться центром всеобщего внимания, потому что это звездный час Луи и больше никого, поэтому счастлив, когда журналисты и операторы вновь обращают внимание на Луи, который пару раз кашляет. Он ждет, когда все взгляды до единого будут обращены только на него, и осторожно берет край бархатной ткани пальцами, тут же стягивая ее на себя. В лицо дует поток прохладного воздуха, он чувствует его каждой клеточкой своей кожи. Томлинсон ничего не видит и не слышит, погружаясь в ослепительный белый вакуум, наполненный щелчками фотоаппаратов. И только через какое-то время он вновь возвращается в реальность, когда кто-то спрашивает у него: — Можно считать это каминг-аутом? — Я никогда не скрывал от людей своей ориентации. Мне не стыдно, так что да, пожалуйста. — Это было великолепно, Луи, спасибо, — улыбается ему Барбара и в знак благодарности вновь пожимает руку, но уже не так крепко и долго, как в первый раз. Что же, мужчину это нисколько не задевает, наоборот, он рад, что половина вопросов отпадает сама собой. — Думаю, — продолжает она, отключая микрофон и снимая с себя проводочки, — это не оставит никого равнодушным и привлечет еще больше людей в день открытия. Ты просто не видел тот кадр, когда ты снимаешь с картины ткань… Мы обязательно согласуем выпуск, так что все будет замечательно. Она с любопытством осматривается по сторонам, кого-то высматривая в толпе, и широко улыбается, когда Гарри все-таки подходит к Луи и обнимает его со спины. Ему удается покинуть Зейна и журналистов, которые окружают их небольшую уединенную группу поддержки, и теперь он хочет, чтобы все поскорее ушли. Юноша удивлен, почему никто не замечает этих странных пятен на картине. Несколько недель назад они казались уродливыми кляксами на полотне, и он поверил, что это всего лишь тень. Но теперь отчетливо видит, что это не тень, краска действительно немного темная, но не портит общий вид холста, поэтому, если никому до этого нет дела, Гарри решает не принимать все близко к сердцу. — Да, Луи действительно превзошел самого себя. Ваш портрет — настоящее произведение искусства. Девушка говорит еще много комплиментов, которые позволяет ей ее словарный запас, но Стайлс ее почти не слушает и только вежливо улыбается и иногда кивает, смущенно опуская взгляд. Его больше волнует то, как именно смотрит на них Зейн с другого конца зала. Эти прожигающие до глубины души глаза буквально выворачивают его наизнанку, когда теплая ладонь Луи, забравшись под вырезы пиджака, сжимает его бока над поясом брюк. Его передергивает, тело покрывается мурашками, а руки начинают потеть, и приходит он в себя лишь тогда, когда журналистов приглашают отправиться на небольшой банкет, а художник ласково тянет его к выходу. — Только заберу телефон, — лжет Гарри, надеясь, что Томлинсон не почувствует гаджет в кармане его брюк, и возвращается в кабинет Зейна, где тот отключает аппаратуру и тоже готовится к выходу. Юноша осторожно закрывает дверь и подходит к столу, намеренно шумно стукнув по нему ладонью. Малик тут же поднимает глаза и с любопытством смотрит на него, чувствуя, что этот разговор сулит что-то интересное. — Заканчивай, — серьезно произносит Гарри, и его жутко раздражает самодовольная ухмылка Зейна. — Не понимаю, о чем ты, парень, — подмигивает он и обходит его, забирая с верхней полки ключи от машины. — Не строй из себя дурака. Я серьезно, прекращай все эти свои взгляды, неуместные прикосновения. Мужчина смеется. И это злит Гарри еще сильнее, потому что он хочет, чтобы к его словам относились серьезнее. — Я ничего не делаю, — пожимает плечами он и, не моргая, в упор смотрит на него, облизывает губы. — Вот, опять! — машет руками Стайлс, резко поднимая их в воздух. — В любом случае, заканчивай. Ничего не будет. Никогда. Ясно? — спрашивает он и больно тычет ему пальцем в грудь, словно проталкивает слова в самую душу. Зейн смеется Гарри в спину, когда тот разворачивается и собирается уходить. — Не говори так, если не уверен. Но ответом ему служит хлопок двери и тишина, повисшая в кабинете, нарушаемая только удаляющимся стуком каблуков.~ * ~ * ~
Мягкий ворс кисточки плавно скользит по обнаженной коже, оставляя водяные разводы акварели, в каждой капельке которых собраны крохотные частички краски. Они медленно стекают по груди, образуя узоры, и щекочут, создавая контраст ощущений. Гарри сначала скептически относится к предложению Луи о том, чтобы в качестве холста использовать все его тело, но понимает, что проигрывает, стоит художнику нанести первый мазок. И вот теперь, полностью без одежды, запачкав яркими цветами простыни, они рисуют друг на друге: Гарри оставляет грубые отпечатки пальцев, а Луи — плавные линии, которые все равно смазываются, стоит юноше прижать мужчину к себе ближе. Краска на вкус немного горчит, но она ничто по сравнению со вкусом другого человека, тающим на языке. В руках Гарри художник мягкий, как согретая и размятая масса для лепки, он выгибается в пояснице каждый раз, когда губы, густо измазанные акварелью, оставляют поцелуи на напряженном животе, груди, плечах и шее. Его словно пробивает током, когда юноша в спокойном размеренном темпе входит в него, а мокрые холодные пальцы пробегают по телу, и никогда искусство не было для него таким сексуальным и возбуждающим. То, как он плотно обхватывает ногами бедра Гарри, стараясь быть как можно ближе к нему, сводит с ума не только его, но и Стайлса. Ему тяжело спокойно сидеть на месте и не иметь возможности взять ситуацию под свой контроль, когда Луи на нем сверху. Но выдержки ему не занимать, хотя он держится из последних сил. — Вот так хорошо, — выдыхает художник, когда руки спускаются вниз с поясницы на ягодицы и сжимают их, меняя угол проникновения. Гарри смеется ему в губы, а сам улавливает каждую реакцию Томлинсона, вызванную его движениями. Палетка с акварелью давно сброшена на пол, брусочки краски рассыпаны по линолеуму, а покой комнаты нарушает только скрип кровати, потому что мужчина уступает юноше первенство и полностью отдается ему, запускает пальцы в волосы и тянет за них, царапает спину. — Я люблю тебя, — шепчет ему в макушку Луи, накручивая пряди. Им удается немного перевести дыхание, и теперь их двоих переполняют теплые чувства и легкая усталость, клонящая в сон. Юноша лежит у него на груди и подушечкой указательного пальца выводит на ней одному ему известные знаки и символы, а потом тихо смеется ему в шею. — Я тоже. До бесконечности и обратно, — отвечает он и целует мужчину в подбородок. Ему так не хватало этих простых моментов, полных нежности; месяцы, в течение которых Луи был буквально погружен с головой в работу, дались юноше особо нелегко, но теперь он надеется, что тяжелая полоса в их совместной жизни миновала и с этих пор все будет по-другому, намного лучше. Возможно, это просто испытания, которые сделают их отношения только крепче, и Гарри не хочет думать иначе, потому что по-другому быть не может. — Завтра приезжает Найл, — как бы невзначай говорит юноша, поднимаясь на локте и заглядывая в глаза Луи, который так устал за этот день, что образ любимого расплывается перед ним. — Хочу встретиться с ним, пообщаться. Мы не виделись с университета. — Все, что угодно, — зевает художник и гладит его по голове. — А если мы будем купаться в джакузи, полном шампанского, с красивыми мальчиками-стриптизерами? — коварно ухмыляется Стайлс и кусает его за кончик носа, а потом оставляет маленький поцелуй. — Вы не сделаете этого, — хрипло смеется Томлинсон и поворачивается на бок, укрываясь заляпанным красками одеялом. Его не волнует, что белые простыни не отстираются, он подумает об этом утром. — Почему ты в этом так уверен? — спрашивает Гарри и поглаживает его плечо. — Ты же меня знаешь, я ни перед чем не остановлюсь. — Я знаю Найла, любимый, — целует он юношу в лоб, потом в губы. — И я полностью доверяю тебе, так что пожалуйста, езжай; хочешь — даже останься на ночь, я все равно планировал завтра весь день работать над еще одной картиной, так что не хочу, чтобы ты скучал. Гарри хмыкает. Еще одна картина. Он-то наивно полагал, что на его портрете все будет закончено, но нет. Стайлс часто ревнует Луи к его работе, хотя прекрасно знает, что после того, как выставка откроется, их жизнь уже не будет прежней, и ему придется смириться и делить возлюбленного с мольбертом и красками. Не ему судить. — Что не так? — волнуется Луи, и его голос больше не звучит сонно. — Я думал, что это все, — опускает он взгляд и поджимает губы. Эгоист. — Ну, что ты хотя бы немного отдохнешь. — Я уже забыл, что это такое. И мне нужно выложиться сейчас, в самом начале, чтобы потом было проще. Не обижайся, — улыбается художник и тянется за поцелуем, но Гарри отворачивается, хотя не хочет этого. — Понимаю, просто не забывай, что, кроме картин, у тебя есть еще и я. — Никогда. Даже если мне скажут выбрать между искусством и тобой, я, не задумываясь, выберу второе. И на этот раз Гарри дает себя поцеловать, хоть и делает это с неохотой. От нежных чувств, переполнявших его еще полчаса назад, практически ничего не остается. Их место занимает легкая обида.~ * ~ * ~
Стайлс встречает Найла в аэропорту, буквально сбивая того с ног. Чемодан падает на пол, и парень заключает друга в крепкие объятия, понимая, как скучал эти годы. В университете они делили одну комнату в общежитии, буквально прошли вместе огонь и воду, а после выпуска разошлись каждый своей дорогой, но все равно старались поддерживать связь, крепко хватаясь за каждую выпавшую возможность пообщаться. И теперь Хоран прилетает к Гарри в Лондон и хочет только одного: приехать в отель, принять душ и покорить каждый бар в этом туманном и дождливом городе, который, на удивление, приветствует его ярким палящим солнцем. Юноша лежит на кровати в номере, покачивая ступнями в такт музыкальному ролику, транслируемому по телевизору, и ждет, когда друг выйдет из ванной. Он бездумно переключает каналы, надеясь найти что-нибудь интересное, потому что знает, что друг там надолго, и отмечает, что комната в отеле, конечно, лучше их с Луи квартиры, но все же не настолько уютная. В ней нет тепла, признаков жизни в виде интересных вещичек, оставленных хозяевами. Возможно, ему не стоит так обижаться на Томлинсона, потому что он старается для них двоих и их совместного будущего. Вода наконец перестает шуметь, и через какое-то время выходит раскрасневшийся и бодрый Найл, который выглядит так, словно заново родился. Его лицо сияет, глаза блестят, а хитрая улыбка говорит только об одном: он готов к бессонной ночи. — Ты хоть ел? — спрашивает Гарри, когда Хоран, натягивая джинсы, щебечет про несколько стопок текилы, живо ощущая ее горький крепкий вкус на языке только от одного упоминания. — Там поедим, Гарольд, я тебя умоляю. Когда нас это останавливало? — заливисто смеется блондин, подмигивая ему, словно напоминая о той самой неловкой ночи в их жизни. — Вот именно, Найлер, — парирует Стайлс, садясь на перину и комкая на коленях подушку, прижимая ее к себе. — Мы не имеем права снова так кончить. Потому что это было ужасно. Гарри уже не помнит, откуда Найл взял ту бутылку водки, но она явно была паленой, потому что всю ночь вместо того, чтобы веселиться, они провели в обнимку с унитазом, сломали раковину, вызвав сантехников только утром, и еще долго отрабатывали свою вечеринку комендантам, а всю следующую неделю провели в постели с жутким похмельем. Такие геройства явно не для них, и юноша больше не хочет и не может повторять тот горький опыт, который он пережил вместе с лучшим другом. — Пф, — прыскает парень и обильно обрызгивает себя каким-то странным древесным парфюмом. Облако душистой воды настолько концентрированное, что Гарри задыхается и кашляет, умоляя открыть окно. — В этот раз никакой водки, выпитой за столом общежития под свечкой. Только благородные напитки в лучших барах Лондона, приятель, под отменную музыку. Именно за это Стайлс так любит этого ирландского парня. Его оптимизм и любовь к жизни заразны, и если это болезнь, Гарри не против ее подцепить. Клуб встречает их заряженными битами, совпадающими с ритмами сердец каждого посетителя, и они первым делом отправляются к барной стойке, потому что для этой ночи им нужно самое качественное и долгоиграющее топливо. Луи позвонил всего один раз в обед, когда отвлекся поесть, и то только потому, что Гарри намеренно поставил ему будильник с напоминанием. Этот мужчина точно ребенок, о котором нужно заботиться и следить за ним каждую секунду. Но сегодня юноша собирается отдохнуть. Первые стопки с цветными коктейлями осушаются одним взмахом руки, за ними идут вторые и третьи, и вот Найл уже рассказывает очередную забавную, но интересную историю из его жизни. Стайлс скучал, так скучал по этому парню, что сердце сжимается каждый раз, когда блондин хохочет и стучит в приступе по столу, привлекая внимание рядом сидящих людей. — И вот я плыву такой, никого не трогаю, собираюсь нырнуть, как вижу этот чертов плавник! Понимаешь? Акулий плавник! Я ж чуть в плавки не наложил, — эмоционально рассказывает Хоран, опираясь на плечо друга одной рукой, а другой держа пустой стакан из-под уже неизвестной им обоим жидкости. — А это были всего лишь карликовые декоративные акулы, которые никогда не трогают людей. Они обязаны были предупредить меня! А если бы я умер от остановки сердца? Вот ты видел хоть раз акулу, проплывающую мимо тебя? — его пьяный туманный взгляд пробегает по его лицу, не в состоянии задержать внимание на чем-то одном. — Нет, и слава Богу! — Точно! — качает головой Найл. — Но ты же разнес их чертову турфирму? Устроил скандал? — Еще какой. До сих пор выплачивают компенсацию. — Красавчик! — заплетающимся языком произносит Гарри и хлопает друга по плечу, но промахивается и наклоняется вперед, лбом упираясь другу в грудь и заливаясь таким смехом, что живот сводит от спазмов. — Я скучал по тебе, приятель, — честно признается он, положив локоть на край стола, а голову — на руку. — Я тоже, — улыбается Найл, выдыхая после хохота. Он дает бармену знак повторить последний заказ, но Стайлс одним взмахом руки отказывается, потому что им на сегодня хватит. — Приезжай ко мне как-нибудь. — А Луи тоже можно? — Луи?.. — Найл задумывается, отчаянно пытаясь понять, где же слышал это имя, потому что оно кажется ему знакомым и важным, а потом его лицо озаряется, выражение лица меняется от озадаченного и хмурого до счастливого, потому что он вспоминает. — А, тот самый, — он игриво подергивает бровями. — Конечно. Я, если честно, удивлен, что вы вместе. Не то чтобы я сомневался, просто это круто. Он мне всегда нравился, — отвечает блондин и одобрительно кивает, и Гарри хочется верить, что это на самом деле правда, не исковерканная алкоголем. — Слышал, он теперь известный художник? — Ну, не совсем, но дело идет именно к этому. У него выставка через несколько месяцев. И там, кстати, будет мой портрет, понимаешь? Мой! Вот тогда можно будет с уверенностью и гордостью назвать его хоть новым Писакко. — Что? — смеется Найл, потому что Гарри забавно коверкает слова, когда выпивает больше, чем нужно. — Жалко, конечно, что к тому моменту я уже уеду. Но обещаю посмотреть все репортажи по телевизору и в интернете. И жду от тебя селфи рядом с твоей картиной. Юноша прощает ему это, потому что слишком пьян и вряд ли вспомнит об этом утром, но все же рад, что друг так волнуется за него и все еще интересуется его жизнью как своей собственной. — Так, — встает Найл, держась за край столешницы, чтобы не упасть с барного табурета на пол, — теперь пойдем танцевать. Нужно вытрясти из нас всю эту гадость, чтобы потом было место вливать новую. Это звучит ужасно, еще хуже, чем все странные и сумасшедшие идеи, которые рождались в голове Хорана в студенческие годы, но он тоже, хоть и нетвердо, держится на ногах и позволяет Найлу увести себя в толпу влажных тел, танцующих, как зомбированные, под трещащие, электронные, несвязные звуки, которые многие называют музыкой. Глупцы. Они прыгают вместе с другими и машут руками, пытаясь быть выше чужих голов, чтобы вдохнуть свежий воздух, не насыщенный запахами табака, алкоголя, различных парфюмов и пота. Парни даже пытаются подпевать, но получается настолько плохо, что они просто выкрикивают случайные слова из текста, совершенно не попадая в ритм. Им весело, они вовлечены в этот безумный поток, который несет их в неизвестность. И это не кажется чем-то неправильным, наоборот, верно то, что происходит здесь и сейчас, и никак иначе. Стайлс танцует в такт музыке, изгибаясь, словно змея под флейту умелого заклинателя, убирает с лица влажные от пота волосы. Люди, окружающие его со всех сторон, сливаются воедино, и он уже не понимает, к кому бесстыдно прижимается на этот раз. На месте этого человека должен быть Луи, но он предпочел остаться дома в обществе своих бесконечных картин, поэтому Гарри не видит ничего дурного в том, чтобы чувствовать бедрами чужой член, выступающий через ткань брюк. Он подумает об этом потом, а пока… — Гарри? — слышит он знакомый голос и не может понять, кому он принадлежит. Перед глазами только плывет красное лицо Найла, а его самого кто-то обнимает со спины и тут же отталкивает от себя. Зейн, точно, кто же еще. Гарри должен был сразу догадаться, потому что только он может поступать так аморально и бесстыдно. Он краснеет и пытается одернуть расстегнутую до солнечного сплетения рубашку. Дело только в том, что этим человеком, с которым он танцует весь вечер, не зная лица и имени, оказывается лучший друг его парня, и будь на его месте кто-нибудь другой, реакция юноши была бы иной. Да, все дело в нем, в его словах, взглядах, реакции его тела. И Стайлса. Ему нужно домой. — Да, привет, Зейн, — как ни в чем не бывало произносит юноша и дергает Найла за руку. Тот машет головой, пытаясь немного взбодриться, и встречается с блестящим, черным, как драгоценный гагат, взглядом мужчины. — Вау. Я Найл, друг Гарри, — представляется блондин и протягивает влажную руку, которую он тут же вытирает о джинсы. — Очень приятно. Меня зовут Зейн, — кивает он, принимая приветствия парня. — Я друг Луи, а также его агент и организатор выставки. — Ты всем это говоришь? — смеется ирландец, толкая Стайлса локтем в бок. — Странные у тебя знакомые, приятель. — Нет, мне просто хочется, чтобы к нему пришло как можно больше людей в первый день, — улыбается Зейн и прячет руки в карманах. — Давно здесь? — он старается делать вид, будто танцев с Гарри в последний час не было, и где-то в глубине души Стайлс ему благодарен, хотя Найл настолько пьян, что вряд ли вспомнит имя родной матери. — Да, почти весь вечер. Жаль, конечно, что мы не встретили тебя раньше. Было бы веселее. Луи не пришел, предпочтя работу Гарри, так что мы гуляем вдвоем, — беззаботно рассказывает все Хоран, и Стайлс сейчас без зазрения совести хочет, чтобы друг упал в обморок, лишь бы не сказал мужчине еще что-то, что ему знать совершенно не нужно. — Гуляли, — обрывает его Гарри и тянет друга к себе. Зейн удивленно округляет глаза, потому что минуту назад ему так не казалось. Юноша танцевал и пел, привлекая к себе внимание, и об уходе домой не было и намека. — Мы поехали. Некоторым, — он смотрит на блондина, — уже достаточно. — Может, вас тогда подвезти? — улыбается Малик и хлопает по карману брюк, доставая оттуда ключи от автомобиля. — Нет, спасибо. Сами доедем. Я к тебе даже трезвому в машину не сяду, — отвечает Гарри и дергает бровями, тут же разворачиваясь и направляясь к выходу. Только на улице, вдохнув свежий воздух, Стайлс понимает, насколько пьян. Алкоголя в его крови еще много, но он уже чувствует его последствия в виде слабой головной боли, сонливости и раздражительности. Они могли встретиться где угодно, но не здесь, и это так злит Гарри. Он не может винить Найла в его дружелюбности, потому что, наверное, никогда никому не сможет признаться в том, что Зейн открыто проявляет к нему знаки внимания. Это настолько же ужасно и стыдно, насколько приятно, и от этого хочется только кричать. — Ладно, друг, пойдем, поймаем такси и довезем тебя до отеля, — шепчет Стайлс, помогая блондину опереться на себя и дойти до ближайших лавочек, где уже сможет позвонить. Его самого мутит, шатает из стороны в сторону, а в глазах все плывет, но кто-то из них должен помочь им двоим добраться до постели невредимыми. Он тяжело опускает засыпающего ирландца на скамейку и тянется к телефону, как напротив них останавливается дорогой автомобиль, заднее стекло которого сразу же опускается. — Давай, Гарри, не глупи, — говорит Зейн и машет ему, подзывая к себе. — Мы отвезем вас по домам, только скажи куда. Стайлсу долго думать не дают, потому что водитель и Малик выходят из машины и помогают Найлу сесть в салон, так что ему ничего не остается, как опуститься рядом, оказавшись зажатым между засыпающим другом и горячим телом Зейна. Наверное, в этой ситуации все же стоит принять его помощь хотя бы потому, что за рулем трезвый незаинтересованный водитель, который поедет туда, куда нужно. Гарри называет адрес отеля друга, и машина трогается с места. Они долго едут в тишине, атмосфера в салоне спокойная, на фоне играет легкая тихая музыка, но Стайлс все равно напряжен. С одной стороны его подпирает Найл, которого укачивает, и он решает уснуть у друга на плече, с другой — Зейн, который старательно смотрит в окно, но все же не упускает возможности любоваться юношей через зеркало заднего вида. Его глаза бегают из одного угла в другой, и это раздражает Гарри. — Это правда, что Луи остался дома работать вместо того, чтобы гулять с вами? — вдруг спрашивает мужчина, все так же не напрямую смотря на юношу. — Тебя это не касается, — огрызается Гарри и поправляет постоянно сползающего Найла, который намочил своими слюнями ему весь воротник рубашки. Блондин пытается открыть глаза, часто моргает, словно старается прогнать сон, и влезает в разговор. — Вообще да. Гарольд жаловался, что ему не хватает общения, потому что Луи все время занят, — честно признается Хоран. — Меня сейчас стошнит, — сразу же кряхтит он и зажимает рот рукой, ясно давая понять, что нужно остановить машину. — Ты не можешь просто так брать и рассказывать подробности моей личной жизни кому попало, особенно Зейну, — сердится юноша, держа друга за талию, чтобы тот не упал лицом в лужу своей же блевотины. — Я думал, вы друзья. Знаешь, друг моего парня — мой друг и все такое, — кряхтит Найл и сплевывает горькую вязкую слюну, как вдруг его вновь выворачивает. — Нет, тут это так не работает, — юноша подавляет в себе рвотные позывы, стараясь не смотреть на содержимое чужого желудка. — Просто если я делюсь с тобой тем, что у нас с Луи все не очень хорошо, не нужно трепать об этом другим мужчинам, ладно? Подтверждением ему служит поднятый вверх трясущийся большой палец и содрогающаяся в спазмах спина. Парни не умеют пить, никогда не умели и не научатся. — Вода, — пододвигается к ним Зейн и протягивает бутылку, заботливо немного открутив крышку. Гарри кивает, потому что это очень мило с его стороны, и помогает Найлу умыться, а остатки отдает ему, чтобы тот прополоскал рот. Еще через десять минут они подъезжают к главному входу отеля, показывают пропуск Найла и укладывают его в постель, стягивая грязную одежду. Стайлс укрывает его одеялом и оставляет записку на салфетке на столике рядом с телефоном, чтобы, проснувшись утром, Хоран не искал его. Они с Зейном осторожно, стараясь не шуметь, выходят из номера и направляются к лифтам в полной тишине. — Ты хороший друг, Гарри. Я даже завидую Найлу, — грустно улыбается Малик и нажимает кнопку первого этажа. Дверцы за ними закрываются, и юноше немного неудобно находиться в столь маленьком замкнутом пространстве с Зейном один на один. — Да, лучше, чем ты, — закатывает глаза он и считает секунды до того, как дверцы вновь откроются, — потому что я не пытаюсь соблазнить его девушку. Зейн тихо смеется, плечом прислоняясь к стенке лифта, и тепло смотрит на него из-под длинных полуопущенных ресниц. — Я тоже не пытаюсь отбить тебя у Луи. Ты неправильно меня понимаешь. — Серьезно? И что же именно? Твои взгляды, прикосновения или, может, танцы? — спрашивает Гарри, и его взгляд и розовые щеки красноречивей любых слов. Может, всему виной алкоголь, но картинки каждой их встречи все еще живы в его памяти, словно происходят в эту секунду. — Я не знал, что это ты. Тем более, могу сказать тебе, что ты тоже ведешь себя бесстыдно. На моем месте мог оказаться кто-то другой, — Стайлс вновь закатывает глаза и не хочет ничего слушать, нервно постукивая пальцами по перилам, прикрепленным к одной из стен. — Знаешь, — Зейн делает шаг вперед, загоняя юношу в угол, — я не стыжусь того, что ты мне нравишься. И не вижу ничего дурного в том, чтобы хотеть человека, который мне не безразличен. Гарри отворачивает голову дальше, как только может, но все равно чувствует теплое дыхание у себя на щеке, и по телу пробегается рой мурашек. Он просто пьян, поэтому не может оттолкнуть от себя Зейна. Лифт опасно дергается и как нельзя не вовремя тормозит. Пальцы тянутся к кнопкам, нажимая все подряд, и все надежды, что машина придет в действие, разбиваются вдребезги: они все-таки застревают. — Пожалуйста, — умоляет Малик, закрывая глаза. Он не касается Стайлса, только стоит к нему в опасной близости, обжигая теплом, исходящим от его тела. — Дай мне шанс показать, что я достоин тебя. Всего один поцелуй, большего не надо, — уже шепчет он, прикасаясь мягкой щетиной к щеке Гарри. — И обещаю, что отстану, если после ты оттолкнешь меня. Стайлс молчит, сохраняя внешнее спокойствие, когда внутри его трясет от противоречивых чувств. Сейчас рядом с ним мужчина, который отчаянно хочет быть с ним вместе, готовый дарить любовь и буквально носить на руках, и сил сопротивляться практически не остается. Но дома его ждет любящий человек, готовый пойти против семьи, лишь бы быть рядом с ним, но забывший о партнере, с головой уйдя в работу. Это всего лишь крошечный, ничего не значащий поцелуй. Это не измена в физическом и духовном смысле, только доказательство того, что Гарри не нужен никто, кроме его Луи, поэтому он тянется вперед и накрывает сухие губы своими, закрывая глаза, чтобы не видеть своего позора. Чужие руки молниеносно обнимают его за талию и крепко прижимают к себе, стараясь стать как можно ближе, почувствовать каждой клеточкой своего тела: грудью, торсом, бедрами. Стайлс чувствует яркий запах мужского тела, так непохожий на тот, который он вдыхает каждый день, и стремительно разрушает рамки и барьеры, сдерживающие его желания. Он обнимает в ответ так же сильно, ладонями скользя по широким плечам к узкой талии и обратно, и едва стоит на дрожащих ногах. Ему так не хватает этой животной любви, полной страсти и неожиданностей, что он с головой окунается в новые ощущения, подогреваемые осознанием того, что ему это нравится, хотя он находится в отношениях с другим человеком. Лифт дергается и продолжает движение вниз, но юноша занят расстегиванием верхних пуговиц на рубашке мужчины, пока тот сжимает его ягодицы, и не замечает, как открываются дверцы в главный зал. Они на минуту отрываются друг от друга, чтобы только добраться до машины, и продолжают начатое, давая водителю приказ ехать домой. Зейн укладывает Гарри на заднее сидение, позволяя ему упереть длинные ноги в кресло впереди и в кожаную обивку дверцы, а сам ложится на него сверху между призывно раздвинутых бедер и трется членом о его через несколько слоев одежды, представляя, с каким удовольствием избавится от всего этого. Руки юноши тянутся к его ширинке, медленно расстегивая молнию, и ему приходится откинуться назад. Малик благодарен своему водителю за профессионализм, но ему хочется скорее оказаться в квартире, когда горячий язык облизывает головку и член оказывается во влажном плену рта и плотно обхватывающих его губ. Он сам задает Гарри ритм, направляя его так, как ему нравится, держась за накрученные на кулак волосы, и не замечает слезинки в уголках его глаз и на дрожащих ресницах. Этой ночью Стайлс полностью отдает себя другому мужчине, наслаждаясь ласками его сильных рук и жарких губ. Пустота внутри него заполняется каждый раз, когда Зейн ускоряется и входит в него, шлепая бедрами о ягодицы. И если в тот момент его совесть дремлет, то потом она обязательно даст о себе знать. А пока его волнует только то, насколько хорош друг Луи в любовных утехах и как сладки его поцелуи, а они словно мед на языке.~ * ~ * ~
— Это все должно остаться между нами, понимаешь? Луи не должен знать, — серьезно произносит наутро Гарри, чувствуя приятную слабость во всем теле после прошлой ночи. Его щеки горят, когда он смотрит на пропущенный звонок от Томлинсона, потому что уже практически полдень. — Конечно, — Зейн только протягивает руку к нижнему белью, лежащему рядом с ножкой кровати, как вдруг тянется обратно к Гарри, обнимая его со спины за талию и целуя в шею под затылком. — Никто никому ничего не скажет, — улыбается он и заглядывает в экран телефона, победно ухмыляясь. — Я серьезно. Прекрати, — возмущается он и пытается убрать руки. — Это было ошибкой. Так не должно было случиться. Это просто… — Алкоголь? — продолжает за него мужчина и смеется, зарываясь носом в его волосы. — К этому моменту ты был уже достаточно трезв, чтобы отказать мне, Гарри. Ты мог оттолкнуть меня, ударить. Все что угодно. Но так уж и быть, я не скажу Луи, если ты еще раз поцелуешь меня, — улыбается он и закрывает глаза. Теплые губы в который раз за ночь накрывают его, язык скользит внутрь, сплетаясь с чужим. Малику достаточно секунды, чтобы лечь между раздвинутых ног юноши и, прижимая его к себе за поясницу, вновь войти. Они делают это всю ночь, именно так, как мужчина представлял себе, впервые услышав о Гарри. И повторяют утром. Зейн только ритмично двигает бедрами и ловит каждый стон, кусает нижнюю губу, смотря на дрожащие ресницы. Этот невероятный мальчик все-таки оказывается в его объятиях, и о большем он пока мечтать не смеет. Возможно, когда-нибудь он станет его, а пока достаточно того, что они просто любовники. Малик уверен, что это не последний раз, когда они оказываются в одной постели. Вновь очень некстати звонит телефон, раздражая своей вибрацией. Зейн смотрит на высветившееся имя и шумно выдыхает. — Ответь, — бурчит ему в шею Малик, кусая нежную кожу, ускоряя темп проникновения, и сам принимает вызов, прикладывая телефон к уху Гарри. — Привет! — доносится из динамиков звонкий голос Луи, и юноша едва может сдержать стон, потому что мужчина входит в него так неожиданно, что из глаз летят сотни ярких искорок. — Доброе утро. Все хорошо? — Да, я даже немного поспал, — смеется художник, и вместе со смехом Гарри слышит шум машин. — Ты сейчас где? Томлинсон никак не может знать, где именно находится его возлюбленный, но страх того, что он как-то способен понять, узнать правду, заставляет Гарри затаить дыхание, потому что воздуха не хватает. Он не может солгать Луи, но и сказать правду тоже. — У Найла, но я уже вышел и еду домой, — сглатывает юноша, когда теплая рука обхватывает его член и начинает двигаться, а губы впиваются в ямочку под подбородком. — Да, это я знаю. Он звонил, узнавал, как ты, потому что у него жуткое похмелье, — смеется Луи, и Гарри ужасно стыдно перед ним. Он ведь все-таки любит его сильнее всех на свете, но все равно предает. — Просто мне нужно знать, где ты сейчас находишься. Хотел попросить тебя заехать в студию к Зейну и забрать кое-какие бумаги. Я сейчас в банке и не могу сделать это сам, а он не отвечает. Поможешь? — Конечно, любой твой каприз. — Отлично, тогда возьми у него в сейфе синюю папку, — Зейн слышит это и кивает, продолжая дразняще водить рукой, то ускоряя темп, то замедляя, не забывая ритмично двигать бедрами. — Люблю тебя. — И я тебя, — выдыхает Гарри и, когда он облегченно откидывает телефон на подушку, со стоном кончает. Сердце бешено колотится в груди, не давая глубоко вздохнуть и перевести дыхание. Он только что занимался сексом с лучшим другом Луи, разговаривая с ним самим по телефону. Он самый ужасный человек на земле, если не может остановить это, только усугубляя ситуацию. И ему не становится лучше, когда Зейн утешает его, поглаживая по волосам, и говорит, что они могут прекратить и забыть обо всем, если он только этого захочет. И самое страшное то, что Гарри не хочет. Его удовлетворяет близость с Луи, каждый их секс пропитан нежностью и любовью, но в душе он чувствует пустоту каждый раз, когда художник погружается в работу. И даже портрет, выполненный с особым старанием и обожанием, сродни боготворению, не может исправить ситуацию. Этой ночью рядом с Зейном он чувствовал себя полным и живым, словно он не эфемерное существо, достойное поклонения, а земной человек, которому хочется чувствовать себя нужным. Он отвратителен. Через час Малик подвозит Стайлса к студии, чтобы отдать ему нужную Луи вещь. Пока Зейн находится в кабинете, Гарри еще раз прогуливается по залу, чувствуя себя так, словно он не достоин здесь находиться. Юноша будто оскверняет картины своим присутствием и все не может простить себе измену. Художник его даже слушать не станет. Может, он ранимый и душевный, когда дело касается искусства, но в реальной жизни он сильнее, чем кажется. Стайлс не хочет его терять и не хочет бросать Зейна. А еще он запутался. Взгляд Гарри случайно падает на портрет, и он в ужасе замирает. Его лицо покрыто водянистыми волдырями, такими маленькими и противными, усеявшими линию челюсти, скул, бровей, переходящими на шею и скрывающимися под воротом заляпанной прошлыми пятнами рубашки. Волосы на висках поредели и поседели. Томлинсон шутил, что в старости их головы будут припорошены серебром, но сейчас на холсте совершенно не так. Это жесткие белые волоски, бросающиеся в глаза. И залысины. Такого уродства он в жизни не видел и в глубине души надеется, что ему это все снится. Это всего лишь глупая игра его воображения, подталкиваемая криками совести. Но нет. Это все реальность. Гарри протягивает руку и чувствует шершавые неровности краски, наложенной мазками, и видит эти внешние изъяны на картине. — Думаешь, умнее всех? — спрашивает у своего портрета Стайлс, кривя рот и хмуря брови. — Ты ничего не знаешь. Так что можешь не показывать свой характер, — процеживает он сквозь зубы и поднимает с пола красный плотный бархат. Ему с трудом, но удается завесить холст, скрыв его уродство от чужих глаз, и как раз вовремя, потому что из кабинета выходит Малик. — Готово, — улыбается он и целует его в губы. — Что делал? — Немного поправил ткань, чтобы она не сползла и картина не испортилась от света и пыли, — сглатывает юноша, надеясь, что Зейну не придет в голову поднимать край до начала выставки. До нее еще далеко, к тому моменту он придумает, что с этим сделать, а пока никто не должен видеть портрет. — Умно. Поехали, я подвезу тебя домой. — Не надо, спасибо, я сам. Будет странно, если Луи, возвращаясь домой, увидит нас вместе. Мужчина соглашается и ведет его к выходу, обнимая за талию. Стайлс спиной чувствует прожигающий и осуждающий взгляд портрета через накидку и не собирается оборачиваться. Картина не смеет учить его жизни, не имеет права решать, прав он или виноват. Да, он сильно облажался, но это не касается неодушевленного холста, покрытого слоями масляной краски, которой вздумалось выставлять на всеобщее обозрение всю его душу. Гарри уверен, что это она и есть, потому что именно так он себя и чувствует, когда сначала его целует Зейн и захлопывает дверь такси, а дома обнимает Луи, который честно признается, что скучал, когда Стайлса сутки не было рядом.~ * ~ * ~
Лучше было бы, если бы всякое прегрешение влекло за собой верное и скорое наказание. В каре — очищение. Не «Прости нам грехи наши», а «Покарай нас за беззакония наши» — вот какой должна быть молитва человека справедливейшему богу. Оскар Уайльд — Портрет Дориана Грея