Я никогда не знаю, где моя жена, и моя жена никогда не знает, что я делаю. Когда мы встречаемся, мы рассказываем друг другу лживые истории с максимально серьезными лицами. Оскар Уайльд — Портрет Дориана Грея
~ * ~ * ~
Гарри работает за компьютером на кухне, поджав под себя ноги, и иногда отвлекается на телефон, отвечая на бесконечный поток сообщений. Он просил Зейна не звонить ему, чтобы никто не узнал про их отношения, а потому мужчина пишет ему днем и ночью. Юноша боится, как бы следующее письмо Малика не стало для них последним, поэтому удаляет их и несколько раз проверяет, чтобы ничего не осталось, даже в журнале вызовов. Луи знает только то, что Стайлсу его друг неприятен, так пусть все так и остается. Завтрак уже давно стоит на столе и стынет, а Томлинсон до сих пор спит. Гарри не знает, когда он лег, потому что, проводив Найла в аэропорт, вернулся поздно, и художник все еще рисовал. Наверное, юноша никогда не поймет этого. Нет, он делает свою работу тщательно, ответственно относясь к делу, но не так, чтобы забывать обо всем вокруг. Луи мало спит, почти ничего не ест, пока ему не напомнят об этом, и Гарри эгоистично думает о том, чтобы эта выставка с треском провалилась. Томлинсон нужен ему, и Стайлс не готов делить любимого с его работой, а потом еще и с внезапно упавшей на него славой. А еще не хочет бросать Зейна, потому что ему нравится быть любимым, но это уже другая история. Юноша проверяет телефон, который к его удивлению молчит, и облегченно выдыхает, как вдруг на кухню входит помятый, все еще сонный Луи. Его лицо бледное от недосыпания, под глазами большие мешки и синяки, и выглядит он хуже, чем обычно, поэтому Гарри хмурится, молча наблюдая, как художник наливает себе стакан воды. — Доброе утро. Ты сегодня поздно. — Не было сил встать, — прокряхтел Луи, прислонившись к столешнице, вилкой ковыряясь в тарелке с яичницей и овощами. — Пойду еще полежу. Убери пока в холодильник, — просит он юношу и потирает виски, морща нос. — Все нормально? — Гарри встает из-за стола, прикрывая ноутбук, и подходит к мужчине, обнимая его похудевшее тело. — Тебе нужно немного поесть, а потом хоть весь день лежи, — он переплетает свои пальцы с его, чувствуя, какие они холодные, а ладони влажные, и целует художника в висок. — У тебя жар. — Забавно, — тихо хмыкает Луи и устало закрывает глаза. — Наверное, стоило вчера все-таки закрыть окно, — качает он головой, чувствуя ломоту и слабость в теле. — А я тебе говорил, но ты, естественно, меня не слушал, — обидчиво поджимает губы Гарри и открывает ящик с лекарствами, ища там термометр и жаропонижающее. Он ждет, когда художник померяет температуру, а потом заставляет его съесть хотя бы половину, потому что организму нужны силы, чтобы бороться с вирусами, но откуда ему их взять, если Луи не ест и почти не спит. Гарри жалко смотреть на мужчину, выглядящего как провинившийся ребенок, которого заставили доедать до конца манную кашу с комочками, но знает, что так ему будет лучше. Он больше не доверяет самостоятельным решениям Луи, которые в очередной раз заканчиваются плохо. После Стайлс дает ему лекарства и укрывает одеялом, целует в горячий лоб и сидит рядом до тех пор, пока Томлинсон не засыпает, посапывая прерывисто и хрипло. Он долго лежит рядом, перебирая влажные пряди, чувствуя, как спадает жар, а после забирает ноутбук в комнату и продолжает работу уже на кровати. Чрезмерная опека и забота о Луи не дают ему права бросить его в этот момент, хочется быть ближе, сделать все, чтобы ему стало лучше. Гарри немного раскрывает одеяло у горла, отмечая, как сильно потеет художник, и тянется переодеть его, но одергивает себя. Томлинсон не маленький ребенок, за ним не нужно ухаживать так же, как его мама за ним в детстве. И все же сердце неприятно сжимается от вида беззащитного из-за болезни мужчины и того, что Гарри его так бессовестно предает. Он даже не отвечает на сообщения Зейна, а просто отключает звук и продолжает сосредоточенно смотреть на экран монитора, слушая размеренное дыхание Луи рядом. Вновь вибрирует телефон, и Стайлс не сразу понимает, откуда звук, потому что он все отключил. Звонят Луи, и его мобильный лежит рядом с подушкой, поэтому юноша тянется к нему и сразу же убирает сигнал, боясь разбудить уставшего мужчину. Ему нужен отдых, а все разговоры могут немного подождать. Но абонент заставляет Гарри напрячься и занервничать, из-за чего он встает и уходит на кухню, закрывая за собой двери. — Зейн? Зачем ты звонишь? Я же просил, — нервно говорит Гарри, даже не приветствуя его. Он напряженно смотрит на зеркальную дверь и прислушивается к шорохам в спальне, но там тишина, а тени не тревожат одинокий коридор, поэтому он позволяет себе говорить чуть громче, чем шепотом. — Гарри? — теряется Малик, немного молчит, а потом как будто приходит в себя. — Я вообще звонил Луи, хотел узнать, сможет ли он дать на этой неделе интервью одному журналу. — Не уверен, — отвечает Стайлс и проводит кончиками пальцев по скатерти, садясь за стол. — Он болеет, у него сильный жар. Не могу сказать точно, сколько он так пролежит в постели. Можно это перенести? — Вряд ли, это все-таки серьезное издание. Но я узнаю и попытаюсь сделать все, что в моих силах, если… — в его голосе слышится улыбка, Гарри даже так может видеть и чувствовать ее. Юноша нервничает, ему кажется, что их разговор слышит вся вселенная, особенно эти изменения в тоне Зейна и его собственное учащенное сердцебиение. Ему тяжело дышать, когда мужчина так тянет с продолжением своей фразы. И ему стыдно за то, что в какой-то степени он изменяет Луи не только физически, но и духовно, и ничего не может с этим поделать. Он бы прекратил все это, но не хочет. — Что? Не тяни, — торопит его Гарри, постукивая пальцами по столу, нервируя этим только самого себя. — Друг подарил мне два билета на одно современное представление. Это иммерсивное шоу, действия происходят на расстоянии вытянутой руки от зрителя. Составишь компанию? — Неужели больше некого позвать? — немного грубо спрашивает Гарри, оттягивая душащий его ворот футболки. Ткань неприятно липнет к потной спине, виски влажные, ладони скользкие. Он наивно полагал, что их отношения будут завязаны только на телесных ощущениях, что Гарри будет просто получать его любовь и дарить себя взамен, но Зейн почему-то решает добавить никому не нужной романтики. — Я хочу с тобой. Почему бы и нет? Не вижу в этом ничего плохого, это просто театр. Зейн кажется немного обиженным; Гарри знает его натуру: он может спокойно отомстить тем, кто ему неприятен, но это вряд ли относится к Стайлсу. Разве что мужчина просто все расскажет Луи. Он никогда не угрожал этим, но ничто не мешает ему сделать это сейчас или позже. Хотя, возможно, юноша просто переживает, потому что знает, что поступает отвратительно. — То есть нет никакого подвоха, тайного смысла? — спрашивает он и слышит хохот Зейна, настроение которому поднимают подозрения Гарри. Именно за это он так любит этого мальчика. Никто другой не может быть так очарователен в своей маленькой глупости. — Нет, просто театр, обычное шоу вечером. Только ты и я, оба в масках и в окружении десятка актеров, которые будут играть в метре от тебя, даже ближе. Что в этом может быть плохого? Стайлс молчит, ногтем ковыряя сетчатую скатерть. Да, действительно, ничего ужасного, и все же он не может оставить Луи, когда тому плохо, а самому уйти развлекаться с любовником. Это уже слишком даже для него. Почему-то именно в этот момент он вспоминает уродливый портрет в студии, который яркой картинкой предстает у него перед глазами. Этот ехидный взгляд потухших болотных глаз так и прожигает его насквозь, словно знает даже самые потаенные секреты его гнилого сердца. Но это всего лишь ночной кошмар, не более. Они живут в реальном мире, а не в сказке, где картины являются совестью людей. — Хорошо, уговорил, — сдается Гарри и выдыхает, слыша в трубке радостный возглас Зейна, а потому спешит его немного утихомирить: — Но только обещай, что перенесешь интервью Луи и ничего ему не скажешь про наши отношения. — Неужели так любишь его? — вдруг неожиданно спрашивает Малик, и это сбивает Стайлса с мысли. — Да. Пока, — скоро прощается юноша, слыша, как художник ворочается в комнате, шурша одеялами. Но не торопится бросать трубку, улавливая последнюю фразу мужчины настолько отчетливо, что это врезается ему в память. — А меня? — Я занят, до встречи. И Гарри сбрасывает вызов. Он пытается перевести дыхание, проводит пальцами по немного спутанным волосам и закрывает глаза. Это все слишком тяжело для него одного. Юноша тихо входит в комнату, надеясь, что Луи все же не проснулся, а просто ворочался в постели, но мужчина тяжело сглатывает и моргает, кутаясь в одеяле по горло. Стайлс подходит к нему и протягивает стакан теплой воды, помогает немного попить, чтобы смочить рот, и касается губами все еще горячего лба. — Ну как, хоть немного лучше? — спрашивает он, с ногами забираясь на кровать и ложась рядом с Луи на соседнюю подушку. — Может, еще поспишь? — Нет, не хочу. Мне кажется, что я зря просыпаю свою жизнь, когда могу сделать что-то полезное, — хрипло смеется Луи и пытается раскрыть одну ногу. — Ты сделаешь больше, если скорее поправишься. А для этого нужен сон и… — Гарри прячет руку под одеялом и вытаскивает из рук художника блокнот, — и полный покой, — он улыбается и целует мужчину во влажную макушку, пальцами перебирая пряди. — Кстати, — продолжает Гарри, убирая руки под голову и смотря в потолок. Он не может сказать то, что собирается, глядя Томлинсону в глаза. — Звонил Зейн. — Я слышал, — отвечает Луи и поворачивается на бок, смотря на ровный профиль и острые скулы с четкой линией челюсти. Гарри так вырос за эти года. Мужчина совсем недавно пересматривал старые законченные альбомы с карандашными зарисовками и другими скетчами и видел, как менялась внешность юноши от пухлых щечек до высоких скул, как увеличивался разрез глаз, четче становилась линия бровей. В какой-то степени он даже рад, что может запечатлеть любимого таким необычным образом и навсегда сохранить его не только в своей памяти, но и на бумаге. — Что он хотел? — Просил передать, что у тебя на этой неделе интервью для журнала, но я уговорил его перенести на следующую, чтобы ты мог поправиться. Твое бледное лицо и синяки под глазами будут смотреться не так уж и выигрышно на обложке, знаешь ли, — ухмыляется он и поигрывает бровями, все еще боясь повернуть голову. — Что же, удивлен, что ты вообще стал с ним разговаривать, — смеется Луи и тянет горячую руку к его волосам, костяшками проводит по шершавой от однодневной щетины щеке. — Меня немного расстраивает, что он тебе не нравится, но ты не обязан любить всех моих друзей. Гарри сглатывает и поджимает губы, кусая их изнутри. — Ну, просто он мог бы взять хотя бы половину аренды за свою студию, раз он такой хороший друг, — лжет Гарри, вспоминая давно забытую причину, по которой Зейн не нравился ему в первое время. — Не начинай, пожалуйста, я уже тебе все объяснил. Большая часть денег уходит на электричество, потому что это оборудование слишком много потребляет, — шмыгает художник носом и кладет руку юноше на живот, придерживая край одеяла пальцами. — Знаешь, я просто надеюсь, что когда-нибудь ты найдешь общий язык с Зейном и поймешь, что он хороший. Да, он тот еще эгоистичный мудак, но на этом его минусы заканчиваются. Луи тянется оставить в уголке его губ маленький поцелуй, но Гарри останавливает его ладонью, немного толкая назад. Он переводит все это дело в шутку, вскидывает брови и округляет глаза, делая их еще больше, чем они есть на самом деле. — Ты болеешь. Но причина далеко не в этом. Он уже нашел общий язык с Зейном, понял, какой он на самом деле. И Луи не понравится, узнай он об этом. Они еще долго лежат в кровати и смеются над какой-то ерундой. На самом деле шутки рассказывает больной Луи, пытаясь поднять настроение отчего-то грустному Гарри, не зная реальной причины его плохого настроения. Уже вечером, принеся Томлинсону ужин в постель, Стайлс решается задать ему вопрос, мучивший его весь день с тех пор, как позвонил Зейн. Он смотрит, как осторожно, чтобы не испачкать одеяло, ест Луи, и тоже кладет вилку в рот, а затем произносит: — Мы с Найлом хотели сходить завтра на один спектакль. — Он все еще в Лондоне? Ты вроде говорил, что он уедет на днях. — Ну, Найлер решил еще немного остаться, когда узнал, что у нас проходит это шоу. — О чем оно? — с полным ртом спрашивает Луи, но, встретив гневно-шутливый взгляд Гарри, поспешно проглатывает и повторяет вопрос. — Какая-то современная постановка, — пожимает он плечами. — Тебе такие не нравятся. Там не будет зрительного зала. Актеры играют вокруг тебя, — Луи кривится. — Да и билета всего два. — Точно, — смеется Луи, потому что Гарри попадает в яблочко. Он не хочет сказать, что все постановки низкого качества, просто действительно стоящих слишком мало и встречаются они довольно редко. — Ладно, хорошо, иди. Позвонишь потом? — Обязательно, — целует его Гарри и, забрав грязные тарелки, относит их на кухню. — Потом пригласи его как-нибудь к нам на ужин, — кричит ему в сторону коридора художник. — Хорошо, — отзывается в ответ Стайлс, чувствуя, как дрожат руки и ноги. Это первый раз, когда он так сильно лжет Луи. И совершенно не важно, что Найл на самом деле улетел пару дней назад, а в театр он идет с Зейном. Это просто ужасно, и юноша всеми силами старается игнорировать болезненные спазмы в области груди, глядя на свое корявое отражение в подносе. И вновь его двойник выглядит отвратительно.~ * ~ * ~
Гарри, поправляя манжеты рубашки, выходит на улицу и тут же садится в автомобиль, заранее предупредив Малика, что дверь ему открывать не надо. Он искренне надеется, что Луи не станет смотреть на него из окна, потому что у него и без того под вечер вновь поднимается температура. Стайлс дает ему нужное лекарство и велит ложиться в постель, а не задерживаться допоздна. В свою же очередь он обещает не будить его, когда вернется с представления, или же остаться в «отеле у Найла, потому что с этим человеком сложно будет прийти домой в нормальном состоянии». Как только дверь машины легко захлопывается, юношу страстно и напористо целуют чужие губы, а кожу лица царапает щетина. Луи всегда гладко выбрит, и с этим проблем не возникает, но Зейн отказывается расставаться с бородой даже ради Гарри. Сильная рука властно сжимает колено, обтянутое брюками, поднимается выше по бедру, прячется под подолом пиджака, пальцами впиваясь в торс. — Я скучал, — отрываясь, шепчет Малик и облизывает губы, а потом тянется еще за одним поцелуем, но Гарри мягко останавливает его ладонью, прикладывая ее к его лицу. — Я тоже, только, пожалуйста, не под окнами нашего с Луи дома. Мужчина хмурится, его взгляд чернеет, в зрачках отражаются признаки ревности, но он ничего не говорит, только заводит машину и выезжает со двора. — Да, возможно, ты прав, — все же соглашается он, поворачивая в сторону шоссе и следуя навигатору. — Ну, а после театра ты порадуешь меня? — спрашивает Зейн и поворачивается к Гарри. Его красивое восточное лицо озаряется только жёлтыми и красными бликами от света фар и часто встречающихся фонарей. Тонкие губы блестят от слюны и выглядят жестче, чем обычно. Он ревнует Гарри к Луи, это видно в каждой маленькой детали его незаметных движений, и в какой-то степени это льстит юноше. — Скорее всего, — Зейн дует губы и строит умоляющий взгляд. — Ладно, хорошо. Но к утру я уеду, может, даже раньше. На всю ночь не останусь. Луи болеет, — оправдывается юноша, надеясь, что это подействует. На самом деле у него просто нет сегодня настроения находиться к мужчине ближе, чем на расстоянии вытянутой руки. Ему не неприятны его прикосновения, поцелуи и ласки, просто в этот день он не горит ответной реакцией. — Мне и этого будет достаточно, — улыбаясь, шепчет Малик и целует его в косточку за ухом. — Почти приехали. Здание, рядом с которым они останавливаются, напоминает Гарри Букингемский дворец, но только его жалкую копию. Собственно, как и вся его жизнь в последнее время. Мужчина собственнически берет его под руку и ведет прямо к главному входу, где их встречает высокий крепкий человек в черной маске. — Добро пожаловать. Ваши пригласительные, — четко и приятно произносит он, протягивая вперед руку в белоснежной перчатке. Зейн отдает ему два билета и ждет, когда имена сверят со списком на кожаном планшете. — Мистер Малик и мистер Стайлс, приятного вечера, — низко кланяется он и впускает их. Гарри словно засасывает этим золотым и красным свечением внутрь, сопровождаемым легкой классической музыкой и пряным запахом. Есть в этом что-то странное, но он не обращает внимания, прекрасно зная, как порой обманчиво его воображение. Уже другая девушка протягивает им договор, в котором Зейн, не глядя, расписывается, что советует сделать и Гарри. Юноша не может сделать это так же просто, но Малик берет его руку в свою и пытается вывести его фамилию, поэтому он выдергивает кисть и, смеясь, черкает свое имя самостоятельно. Им выдают шелковые белые маски на половину лица и пропускают в другой зал, где свет хрустальных люстр не такой яркий и режущий глаза, музыка еще тише и приятней, а запахи не такие приторные. В первой комнате тихо. Слишком тихо и пусто, и Гарри кажется это странным, потому что представление давно идет, а действий нет. И тут, словно его мысли кто-то прочитал, дверь позади него открывается, и, шатаясь, но в довольно веселом расположении духа входит молодой мужчина, осторожно поправляет аккуратно уложенные светлые волосы по плечи и падает на софу. Его грудь тяжело вздымается, он шумно дышит и улыбается, поправляя воротник. Герой расстегивает бедно скроенный камзол и изредка поглядывает на входную дверь, словно ждет кого-то. Гарри тянет Зейна к стене, освобождая проход, и вовремя: в комнату входит мужчина постарше, будучи крепче в плечах и шире, и вносит картину с точной копией юноши. — Что это за спектакль? — испуганно шепчет Гарри, чувствуя, как потеет рубашка в области поясницы, и выдергивает руку из крепкой хватки Малика, неотрывно следя за актерами, которые, кажется, не обращают внимания на их разговор и профессионально выполняют свою работу. — Портрет Дориана Грея, я не говорил тебе? — Зейн удивлен не меньше. Он любуется красотой главного героя и нехотя отводит взгляд к Стайлсу, который кажется белым даже в тусклом свете ламп. — Нет. — Наверное, просто вылетело из головы. В любом случае, не думаю, что это окажется проблемой. Тебе должно понравиться, — улыбается он и костяшкой пальцев проводит по острой скуле, словно подбадривая. Гарри облизывает губы и пытается сглотнуть сухой ком в горле, но получается плохо, и он решает просто расслабиться и получать удовольствие. Это всего лишь глупое совпадение и не имеет с ним ничего общего. Эта история — выдумка, а его собственный портрет в неизменном виде висит в студии и ждет открытия выставки, так ведь? Но почему-то он как сейчас видит его воспаленные болотные бешеные глаза, смотрящие на него с презрением и насмешкой, его серую кожу, покрытую водянистыми волдыриками, сморщенные потрескавшиеся губы и пожелтевшую рубашку с заляпанным темными пятнами воротником. Ему просто хочется, чтобы это было всего-навсего кошмаром. Кто-то должен был предупредить Гарри, что представление носит высокое возрастное ограничение. И что действия на расстоянии вытянутой руки от зрителя могут предполагать сексуальные практики. Юноша не уверен, происходит все это на самом деле или это лишь имитация, но все так похоже на правду, что его это заставляет подавлять рвотные позывы и возбуждает одновременно. Юноша изредка переводит взгляд на Зейна, который с невозмутимым лицом наблюдает за игрой актеров, только иногда крепко сжимает пальцы вокруг его руки. Он не может понять, как мужчина может так спокойно смотреть на это. — Тебе нормально? — шепчет ему на ухо Гарри, стараясь говорить как можно тише. Он не хочет ничем обидеть актеров, но режиссер и сценарист явно извращенцы, если переделали произведение в откровенную порнографию. Стайлс удивлен, что это вообще разрешили показывать. Но все же он понимает, что за деньги богатых выполняется любой их каприз. — А что не так? — Ну… — Гарри не знает, как правильно сказать то, что он думает. — Вот это все, — он выставляет пальцы вперед и показывает на якобы мистера Грея, сидящего в окружении таких же наркоманов, курящих опиум, как и он. Вокруг них ходили женщины с обнаженной грудью, подливали максимально приближенный к вину муляж в бокалы посетителям наркопритона. — Режиссер так видит. Довольно интересная постановка, хочу сказать. Когда я был на похожей в… не вспомню точно, в какой стране, то все было немного вычурно. Гарри не находит, что сказать, и лишь возмущенно вдыхает, задерживает дыхание, а после шумно выдыхает. Но больший ужас и неизвестно откуда появившийся интерес вызвала у него другая комната — еще одна причина падения молодого и красивого мужчины, которую видит режиссер. У стены стояли мягко обитые красным бархатом позолоченные стулья, довольно удобные, либо юноше так кажется, потому что за эти несколько часов он устает так, что почти не чувствует ног, и отдохнуть ему не помешает. Комната, в которой они находятся, выполнена в вычурно золотых тонах и выглядит неуместно дорого и пафосно. Внешность актера на главную роль действительно поражает, и Гарри не может винить Зейна в его откровенных взглядах на его обнаженную широкую спину, когда тот снимает шелковую рубашку и откидывается на постель с двумя другими девушками и мужчиной. Это всего лишь постановка, а выглядит так, словно Стайлс становится невольным свидетелем того, чем молодые, но глупые богачи занимаются за закрытыми дверьми. Юноша прячет руки в карманах, оттягивая ткань брюк, а после и вовсе скрещивает ноги, положив одну на другую. Что-то в этой сцене кажется ему запретным и прекрасным, и Гарри не хочет понимать причину этого, потому что ему стыдно, как никогда раньше. Он чувствует свои полыхающие щеки и готов поклясться, что все вокруг тоже это видят. Особенно то, как именно реагирует его тело. Где-то в глубине своей души он хочет оказаться на месте одного из актеров, понять, что же так манит в этом. И, словно прочитав его мысли, Малик шепчет на ухо, губами касаясь кудрявых волос. — Не уверен, как на этот раз, но в прошлый можно было после представления, скажем так, сыграть вместе с актерами, если ты понимаешь, о чем я, — улыбается он ему в шею. — Отвратительно, — морщится Гарри, а сам не может отвести взгляд от блестящего лезвия, которое оставляет на груди и животе актера красные капельки муляжной крови. Естественно, все это не может быть правдой, особенно то, как поддаются страстям герои. И все же Стайлс хочет это попробовать: где-то глубоко в душе ему кажется, что он бы тоже повторил все это, изрезал бы все свое тело, лишь бы почувствовать этот пикантный привкус боли, смешанный с металлом. Юноша даже сейчас чувствует его на своем языке, и его дыхание перехватывает. Он хочет быть любимым сразу несколькими людьми. Ему уже не стыдно, в какие-то моменты совесть заглушается его собственными желаниями, и тогда все тайные пороки его души правят не только разумом, но и телом. Это зрелище словно гипнотизирует юношу, и он забывает, что это совсем недавно казалось ему мерзостью. Здравые мысли уступают низменным потребностям. Туманная дымка необычного зрелища рассеивается только в конце. Где-то на подкорках его сознания сохраняется этот эпизод в золотой комнате, но все рушится в другой. Этот зал прохладный, темный. Гарри чувствует могильный затхлый запах и старается не делать глубоких вдохов. Зейн стоит рядом с ним, но вдруг тянется к телефону, проверяя, кто ему звонит, и убирает устройство обратно в карман. Никто и ничто не имеет права отвлекать его от сегодняшнего прекрасного вечера. В комнату вбегает разъяренный Дориан и крушит все вокруг, опрокидывает торшер, разбивая кувшин с водой, пытается перевернуть софу. Небольшой всплеск буйных чувств расслабляет его и успокаивает, но он все еще зол. В его руках нож для вскрытия конвертов. Стайлс знает, что это тоже очередная подделка, но ему становится жутко, и липкий страх от того, что он уже знает, чем заканчивается эта история, распространяется по всему его телу, растекаясь по кровяным сосудам. — Ты!.. — выкрикивает актер и скидывает темное полотно, скрывающее портрет. Юноша уже видел это раньше, там, в студии Зейна и Луи, и его начинает тошнить. Он не выдержит до конца. Уже ничего для него не важно: ни любящий его художник, которому он изменяет, ни Зейн, которому так быстро сдался в плен его сладкой страсти, ни его тайные пороки и желания, вызванные золотой комнатой. Гарри хочет, чтобы все это закончилось, потому что он не выдержит, его сердце остановится раз и навсегда, если только он услышит это. Ему нужно выйти, и как можно скорее. Но он стоит и смотрит, как мистер Грей ведет монолог со своим портретом, и нервно вытирает потные ладони о ткань брюк. — Ты!.. Думаешь, что-то знаешь? Ты всего лишь холст с краской, бездушная вещь, ошибка. Молодой человек внимательно смотрит на свое уродливое изображение и смеется. Так страшно и агрессивно, что Гарри хочется закрыть уши и исчезнуть. Зейн кажется заинтересованным происходящим, и Стайлс не понимает, почему только ему от этого плохо. — Я могу раз и навсегда уничтожить тебя, — продолжает актер. — Раз, — он взмахивает лезвием, — и тебя уже нет. И нет твоей магии, способной выставлять мои пороки на всеобщее обозрение. Ты больше никогда этого не сделаешь, — криво улыбается он и вонзает ножик в портрет, разрывая его в клочья, делая это так яростно, как хищник вгрызается в горло своей жертве и вырывает кусок из манящей плоти. Вдруг его словно пронзает в сердце, и мужчина падает на пол, подкашиваясь в ногах, прячет лицо в ладонях и замирает. — Нет… — шепчет мистер Грей, и Гарри медленно отходит назад каждый раз, когда актер разворачивается и подползает к нему. — Нет! — истошно вопит он и убирает руки, представляя зрителям свое обезображенное лицо. Стайлс не думает о том, как ему удается так быстро сменить грим, возможно, что-то было заранее наложено на ладони. Гарри всего лишь беспомощно вжимается в стену и прячет голову в плечах, пока, оставляя кровавые следы на полу, Дориан Грей ползет к нему и гортанно хрипит. Юноша до боли округляет глаза от страха, кривит рот от ужаса и раздувает ноздри, дыша часто и рвано. — Выведите меня отсюда, — едва шепчет Гарри, сползая вниз по стене на колени. Его голос дрожит, он чувствует, как намокают ресницы. — Хватит! Выведите меня! — кричит он, закрывая глаза и выставляя ноги вперед, словно защищаясь от чудовища, в которое превратился некогда красивый молодой человек. Юноша прячет влажное от слез лицо в ладонях, а потом резко запускает пальцы в волосы, оттягивая кудри в разные стороны. — Нет, нет! — вопит он и мотает головой, но вдруг чувствует, как к нему прикасаются чужие руки. Свет в комнате включается, слышатся голоса администраторов и недовольные реплики Зейна о том, что он прикроет весь этот театр. Их выводят в холл, где больше света и свежего воздуха, зовут медицинского работника, который тут же осматривает Гарри на признаки эпилепсии, панических атак или еще чего-то опасного для его здоровья. Но с ним все в порядке, только глаза бегают по собравшимся вокруг него лицам. Стайлс видит, как директор заведения пытается договориться с Маликом, старается уладить сложившуюся ситуацию. Он переводит взгляд на побелевшего испуганного актера главной роли, который виновато смотрит на юношу и вытирает свое лицо влажным полотенцем. Ему накидывают на плечи халат, но он не завязывает его, продолжая стоять в распахнутой окровавленной рубахе, под которой прячутся пакетики с бутафорной кровью. Гарри дают стакан с дурно пахнущим успокоительным, разбавленным водой, и оставляют одного, потому что ему больше ничто не угрожает. Молодой человек робко топчется на месте, иногда поглядывая то на раздраженного Зейна, то на Гарри, и подходит ко второму. — Извините, что напугал вас. Это всего лишь моя работа, но теперь я чувствую себя виноватым, — просит он прощения и садится немного поодаль от собеседника. — Все нормально. Ваша игра достойна похвал. Пробирает до… глубины души, — хрипло смеется юноша и разом допивает лекарство. — Гарри Стайлс, — представляется он и протягивает руку. — Лоренс Ли, — улыбается мужчина, все еще побаиваясь смотреть ему в глаза. — Еще раз прошу простить меня. Могу я пригласить вас на ужин в качестве извинения? — Интересное предложение, но я тут не один, — честно признается Гарри, а в голове проносится мысль о том, что его настоящий партнер сейчас лежит дома и болеет. — Нет, нет, никакой задней мысли, не поймите меня неправильно. Только загладить свою вину. Его, — он указывает на Зейна, — тоже можете позвать. Я буду не против. Вот моя визитка, если все же согласитесь принять столь скромный жест. Стайлс тихо смеется, улыбаясь одними губами, убирает карточку во внутренний карман пиджака и крутит в руках стакан. Он чувствует опустошение, словно ему чего-то не хватает внутри. — Как ты, уже лучше? — задыхаясь от переполняющих его эмоций, спрашивает Малик и бросает в сторону актера гневный, испепеляющий до костей взгляд. — Зачем ты здесь? Ты последний, кто должен сидеть с ним. Я тебя по судам затаскаю, — грозится он, но чувствует, что его эмоции на исходе. — Я подошел извиниться. И прошу вас тоже меня простить за то, что так сильно напугал вашего спутника. Он немного кланяется, закрывая глаза, и Зейн лишь фыркает, пытаясь взять Гарри под руку и отвести к машине, но Стайлс дергается и вырывается, не разрешая прикасаться к себе. — Я поеду один, — произносит он и опускает взгляд, краем глаза замечая, как тактично удаляется Лоренс, еще раз шепча себе под нос извинения. — Не надо за мной идти, — продолжает Гарри и поправляет съехавший пиджак. Он чувствует в тонкой подкладке жесткую карточку и знает, что выбросит ее, как только выйдет на улицу. — Не понял, — хмурится Зейн, пытаясь схватить Стайлса за локоть. — Что случилось? — Все. Это ты виноват. Это твоя вина, и не надо кричать на персонал, — администраторы стыдливо отводят взгляды, когда юноша и мужчина ловят их на подслушивании разговора. — Ты прекрасно знал, что в подобных театрах на глазах зрителей устраивают оргии, что игра их актеров настолько реалистична, что может остановиться сердце. Ты знал и все равно позвал меня сюда, наивно полагая, будто мне понравится. Так вот, я оценил и уезжаю домой один. — Гарри! — зовет его Малик, крича вслед, но Стайлс не слышит. Ему нужен свежий воздух, иначе его стошнит в холле. Юноша выходит на улицу, вдыхает полной грудью и хрипло выдыхает, пока эти странные звуки не превращаются в надрывные рыдания. Этого всего слишком много для него одного. Где та точка возврата, от которой еще можно повернуть назад, или уже поздно? Есть ли способ все исправить, пока все не зашло слишком далеко? И где оно, это далеко? Переступил ли Гарри опасную черту или балансирует на грани? Он не знает, а потому просит таксиста мчать его домой как можно быстрее, нарушая правила дорожного движения и игнорируя светофоры. Юноша оставляет водителю чаевые и без остановки жмет на кнопку вызова лифта, а потом шумно заваливается в квартиру, скидывая обувь у самого входа. — Луи? — кричит ему с порога Гарри и, шатаясь, проходит на кухню. Он выпивает разом три стакана воды, а остатки последнего выливает себе на голову, склоняясь над раковиной. Его немного смущает тишина в квартире, а потому он зовет художника еще раз, но тот не отвечает, поэтому Стайлс входит в комнату и больно ударяется ногой о край мольберта, роняя картину на пол. — Твою ж мать, — ругается он и на этот раз специально пинает вещи Томлинсона, словно они виноваты во всех его бедах. Гарри включает в комнате свет и видит незаправленную пустую постель. Луи там нет. И в квартире тоже. Юноша не хочет думать, где его возлюбленный ходит больным в полночь, а вместо этого послушно ждет в кресле, поджав под себя ноги и смотря в темную пустоту, погасив свет. Он никак не реагирует, когда в замочной скважине через какое-то время поворачивается ключ, даже сердце не учащает свой ритм, продолжая биться размеренно. Луи тихо входит в квартиру, хмурится, когда видит разбросанные на полу в коридоре лакированные туфли и смятый пиджак. Он включает в комнате свет и щурится, смотря на пролитые краски и рассыпанные кисточки, а потом переводит взгляд на сонного и немного рассерженного Гарри, который, не моргая, смотрит на него в ответ. — Где ты был? — ни приветствия, ни добрых слов, как раньше. Только этот грозный вопрос, как острое лезвие, разрезает тишину в квартире. — Я все объясню. Я думал, ты будешь дольше, — хмурится Луи и потирает переносицу, снимая куртку, оставаясь в одной домашней одежде. Он куда-то скоро выходил, не собираясь, как положено, отмечает Гарри, но меньше на него не обижается. — Где ты был? Почему встал с постели? Выздоровел? — повторяет он свой вопрос и вытягивает ноги на половину их маленькой комнаты. — Мне позвонил электрик. Сказал, замкнуло проводку в студии. Нужно было открыть ее, чтобы все проверить и починить, иначе в любой момент может начаться пожар и уничтожить все картины, — оправдывается Луи и садится на подлокотник, запуская пальцы в кудрявые волосы. — Я звонил Зейну, думал, он поедет, но мне никто не ответил, так что пришлось самому ехать. Температура немного спала, поэтому я смог встать с кровати. Гарри обдает жаром, ему в лицо словно плескают кипяток, а на уши выливают расплавленный свинец. Томлинсон сам поехал в галерею, потому что все это время Малик был с Гарри в театре. Ужас! — Хорошо, извини, — устало выдыхает Гарри и целует Луи в запястье, легко трется об него щекой. Ему так стыдно за все свои действия: весь вечер он проводит в окружении одного мужчины, а возвращается всегда к другому. В его силах это все остановить, и юноша знает, что это возможно, но он просто не может. Или не хочет. Перед глазами всплывает сцена из театра, когда обезображенный актер кряхтит и ползет к нему, пачкая пол кровью. Это напоминает ему о его собственном уродливом портрете, и теперь ему резко становится холодно, словно все внутренности разом замораживает, а легкие выдыхают клубы ледяного воздуха. Луи был в студии и мог видеть картину. — Лу? — дрожа, спрашивает он. Гарри надеется, что мужчина спишет это всего лишь на усталость и волнение за него, а не страх и нервное перенапряжение. — Что там с портретом? Все нормально? — интересуется он, одним взглядом давя на Томлинсона. Тот хмурится и не может понять, что происходит и что нашло на юношу, потому что он словно сходит с ума, настолько обезумевший у него взгляд. — Да, выглядит так, словно я его только что нарисовал, а что? — И никаких пятен на рубашке, водяных волдыриков на коже и залысин? — Что? Конечно нет, я не писал этого. О чем ты? — не понимает его Луи. На самом деле он просто не обратил на портрет внимания, занятый своим делом, поэтому решает не говорить ему правду, потому что с Гарри что-то не так, и он чувствует это каждой клеточкой своего тела. — Честно? Совсем ничего страшного в нем нет? — Стайлс хватает его за руку и тянет к себе, вставая на кресло на колени. Все его тело дрожит от напряжения, и он не до конца верит в слова Луи, потому что он своими глазами видел проказы на лице своей точной копии. — Нет, говорю же, он остался таким же, каким я его написал около месяца назад. Что с тобой? Уверен, что тоже не болеешь? — хмурится Томлинсон и тянет его с собой в постель. — Пойдем, нам обоим нужно поспать, а завтра ты мне все обязательно расскажешь: про ваш с Найлом театр и почему твой портрет вдруг должен стать безобразным. Мужчина помогает ему раздеться, переодевает мокрую футболку на сухую и пьет на ночь еще одну таблетку жаропонижающего. Этот вечер вытягивает из него все силы, и ему просто необходимо на пару часов погрузиться в забвение.~ * ~ * ~
Электрик напевает себе под нос и обматывает провода изолентой, как вдруг слышит позади себя кряхтение. Оно такое тихое, почти незаметное, что он сразу и не обращает на него внимания, а после думает, что это проводка трещит. Но нет, звук нарастает с каждой секундой, становится громче, кто-то стонет и тяжело вздыхает. Это страшные звуки, заставляющие волосы по всему его телу встать дыбом, потому что мужчина здесь один. Он осматривается и не может понять, в чем дело, ведь его окружают только картины. И еще одно полотно, завешенное плотной красной бархатной тканью. Оттуда и исходит этот чудовищный звук, пробирающий насквозь. Рабочий кладет на пол инструменты и вытирает руки о тряпку, чтобы ничего не испачкать, а потом тянется к картине, медленно подступая к ней. Хрип и кряхтение прекращаются, слышно только тяжелое дыхание, но он уверен, что это все от нее, потому на выдохе тянет ткань вниз и застывает в ужасе. На него смотрит человек, болезненный взгляд которого бесцельно блуждает вокруг, не в состоянии сосредоточиться на чем-то одном. Маленькие водянистые волдыри, устлавшие линию челюсти, скул, бровей, всю шею, воспалились и покраснели, готовые в любой момент лопнуть, стоит только дотронуться до них. Тусклые редкие волосы обломанными неровными прядями спадают на худые поникшие плечи и на горбатую спину. Изображенный на портрете человек открывает сухие кровавые губы и выдыхает, издавая жуткий хрип, со свистом вылетающий из щелей между зубами. Электрик три раза перекрещивает себя, плюет через плечо и чурается, но слышит лишь такой же непонятный смех и тут же, бросив свои инструменты, выбегает на улицу, даже не погасив свет. Он возвращается в студию только утром вместе с одним из хозяев, просит молодого мужчину восточной внешности завесить картину, а после трясущимися руками доделывает работу, не взяв за нее ни пенса. Он просто хочет поскорее уйти отсюда и никогда не возвращаться. И забыть этот самый страшный за всю его жизнь кошмар.~ * ~ * ~
У нас принято говорить о «тайных» пороках. Но тайных пороков не бывает. Они сказываются в линиях рта, в отяжелевших веках, даже в форме рук. Оскар Уайльд — Портрет Дориана Грея