…и самый смелый из нас боится самого себя. Самоотречение, этот трагический пережиток тех диких времен, когда люди себя калечили, омрачает нам жизнь. И мы расплачиваемся за это самоограничение. Всякое желание, которое мы стараемся подавить, бродит в нашей душе и отравляет нас. А согрешив, человек избавляется от влечения к греху, ибо осуществление — это путь к очищению. После этого остаются лишь воспоминания о наслаждении или сладострастие раскаяния. Единственный способ отделаться от искушения — уступить ему. А если вздумаешь бороться с ним, душу будет томить влечение к запретному, и тебя измучают желания, которые чудовищный закон, тобой же созданный, признал порочными и преступными. Кто-то сказал, что величайшие события в мире — это те, которые происходят в мозгу у человека. А я скажу, что и величайшие грехи мира рождаются в мозгу, и только в мозгу. Оскар Уайльд — Портрет Дориана Грея
~ * ~ * ~
Маленькая картонная карточка, лежащая в кармане его домашних спортивных штанов, обжигает бедро. Прошло уже несколько дней с того вечера, когда Гарри охватил первобытный животный ужас в театре, а он все так и не позвонил Лоренсу, чтобы принять его извинения за случившееся. Он не считает его виноватым в том, что произошло, но мужчина так искренен в своих эмоциях, что юноша готов подыграть ему. Луи все еще болеет, но прошлым вечером у него впервые не было жара, поэтому Стайлс может спокойно выдохнуть и не волноваться за него. А имеет ли он вообще на это право? Юноша все чаще задумывается над своими поступками, особенно за прошедшие недели. Кто бы мог подумать, что он связан только сексуальными отношениями с Зейном практически месяц. Все это время ему как-то удается скрывать этот темный факт его биографии, водить Луи за нос. А в тайне от них двоих мечтать всего на одну ночь оказаться в окружении незнакомых ему людей и забыться, отключив разум, сердце и душу. Эта мысль не дает ему покоя, мешает спать, приходя во сне по ночам, видится наяву. Стайлс так и чувствует на себе несколько пар рук, ласкающих все его тело, чужие губы, покрывающие поцелуями разгоряченную кожу. Если ради этого придется многое отдать, то он готов. Но Гарри сразу же накрывает волна вины, заставляя кровь внутри закипать от стыда и скручивая внутренности от отвращения к самому себе. Откуда только берутся такие мысли в его голове? Он столько лет жил спокойно, ему всего было достаточно. Юноша был с Луи, наслаждался его любовью и отдавал себя в ответ без остатка. А что сейчас? Гадкие мысли, словно черви, копошащиеся у него в мозгу, питающиеся похотью и развратом, завладевают всем его разумом. Ему мало того, что он имеет, и хочет большего, не в силах насытиться. Внутри него живет отвратительное чудовище, которое постоянно нужно кормить новой порцией греха. И он даже не знает, когда пробудил его, вырастил до таких размеров, что нет никакой возможности уничтожить его. Гарри понимает, что только в его силах вернуть утерянный контроль над своим телом, стоит лишь захотеть, приложить чуточку больше усилий и повернуть назад, свернув с накатанного пути, ведущего вниз, в бездну. Но он не может. Не хочет. Этот монстр слишком силен и привлекателен. Стайлс слышит, как в комнате Луи громко и сердито разговаривает с кем-то по телефону, и продолжает готовить ужин, сосредоточенно нарезая овощи. Но его внимание каждый раз рассеивается, когда он улавливает малейшие изменения в тоне художника. — Как это он отказывается чинить проводку в студии? Если произойдет короткое замыкание и все загорится к чертям собачьим, он захочет выплачивать несколько миллионов в качестве компенсации? Реши этот вопрос, — мужчина замолкает. Слышно, как он встает и ходит по комнате взад-вперед. — Найди другую фирму. Пусть сделают хоть что-нибудь. Гарри не хочет знать, что там происходит. Ему доставляет какое-то садистское удовольствие наблюдать, как Луи кричит на Зейна. Интересно, Томлинсон сорвался бы или контролировал себя, если бы узнал про отношения своего возлюбленного и лучшего друга? Юноша не знает, откуда берутся такие мысли в его голове, поэтому старается как можно быстрее забыть о них. Ему действительно не хочется узнавать, что в таком случае произойдет. Стайлс понимает только одно: Луи бросит его, а он этого не хочет. Художник стучит кулаком по столу, продолжая повышать голос в трубку, но на этот раз он звонит уже совсем другому человеку, и Гарри становится страшно. Он не знал об этой черте характера возлюбленного. Догадывался, конечно, но не был до конца уверен. Юноша продолжает надавливать ножом на сырую морковь, как вдруг лезвие соскальзывает и больно режет по пальцу, пуская кровь именно в тот момент, когда Томлинсон вновь кричит. — Твою ж мать, — шепчет себе под нос Стайлс и кладет порезанный палец в рот, слизывая капельки. Он лишь на секунду представляет себе, как языком собирает рубиновые полосы с груди человека, в то время как другой входит в него сзади, и тянется за пластырем на верхней полке. Но он ему не нужен: никакой ранки нет. Рука здорова, как и несколько секунд назад, и даже не щиплет, хотя во рту сохраняется легкий металлический привкус. Юноша не может понять, что это такое и не кажется ли ему это все, поэтому вновь тянется к ножу, споласкивает его под водой и делает небольшой надрез, жмурясь и шипя от жгучей боли. И как завороженный смотрит на то, как время словно возвращается назад, маленькая капелька тянется обратно к раскрытой ранке, а неглубокий порез затягивается у него на глазах, не оставляя даже бледно-розового следа. Он наносит себе увечье за увечьем, исполосовав все ладони и руки, играясь с жизнью и испытывая свои необычные способности, возбуждаясь только от одной мысли о том, что на нем не остается ни единого следа, словно он ничего не делает. Это кажется Гарри забавным увлечением, интересным опытом, и он не сразу замечает вошедшего на кухню сердитого Луи, который садится за стол и смотрит на его сутулую спину. — Ты что делаешь? — хмурится мужчина, забирая с доски кусочек моркови и бросая его в рот. — Я? — испуганно спрашивает Гарри, от неожиданности бросая нож в раковину и пытаясь выровнять дыхание. — Просто порезался, — он показывает свежий надрез и тут же облизывает его, пока не начинается регенерация. Ему это кажется прекрасным сном, и юноша не хочет, чтобы он заканчивался. — Боже, ты как всегда, — закатывает глаза Луи и ворует еще один кусочек, пока Гарри не отправил все это в кастрюлю. — Когда кушать? — Не раньше, чем через полчаса, — улыбается юноша и щелкает ему по носу. — Не сходишь пока в магазин за вином? — поигрывает он бровями и кривит губы в хитрой ухмылке. — А что за повод? — А он нужен? — многозначительно спрашивает Гарри и обнимает его за плечи, запуская пальцы в и без того торчащие, словно иголочки, волосы, наводя в них еще больший беспорядок, чем уже есть. — Понял, я мигом, — вскакивает Луи, на бегу целуя Гарри в губы, обнимая его за талию и немного кружа в корявом, но веселом и с душой вальсе. Юноша смеется ему вслед, чуть приседая и стуча ладонями по коленкам, заваливаясь на дверной косяк, когда художник, скользя носками по линолеуму, едва не падает, вовремя ухватившись за металлическую ручку. Он отдает честь двумя пальцами, кланяется и хватает ключи с крючка на стене у зеркала, тут же выходя в подъезд. Стайлс немного ждет, когда повернется положенных три раза замок, подходит к окну и выглядывает на улицу, отодвинув шторы. Он знает, что Луи сейчас обязательно обернется, как и всегда, поэтому еще раз машет ему на прощание, а потом берет телефон с полки над плитой и достает из кармана визитку. Юноша точно не знает, когда он принял это решение, а главное почему, но он остро чувствует вседозволенность и безнаказанность за свои поступки, словно ему подвластно все в этом мире, а сам он может делать все, что угодно. Гарри набирает простые цифры, которые тут же вырезаются у него в памяти, и ждет, считая гудки. Трубку берут сразу же, словно кто-то специально ждал его звонка. — Лоренс Ли слушает, — бодро и весело произносит мужчина и шикает кому-то, прося смеяться тише. — Здравствуй, это Гарри Стайлс, — прочищая горло, представляется юноша. — Не отвлекаю? — Нет, конечно же нет, — по голосу слышно, как он улыбается. — У нас с актерами перерыв перед следующим спектаклем. Вот и отдыхаем и вспоминаем смешные моменты, связанные с посетителями, — он говорит это не подумав и только потом понимает, что своими словами может задеть Гарри, поэтому поспешно просит прощения. — Все хорошо, я понимаю. Я звоню, потому что хочу сказать, что согласен с тобой поужинать в качестве извинений. Скажем так, завтра или послезавтра, когда у тебя будет свободный день. — Здорово. У меня как раз выходные, так что… В шесть вечера устроит? — Вполне, — прикрывает глаза Гарри, чувствуя легкий трепет в груди. — Куда мне заехать за тобой? — Нет! — испуганно останавливает его Стайлс. — Лучше скажи, куда мне подъехать. Я сам. — Понял, хорошо. Я пришлю сообщением, — говорит Лоренс, а после секунду молчит, словно не решается о чем-то спросить. Но все же набирается смелости. — А твой молодой человек, не вспомню его имени, тоже будет? — Нет, мы не встречаемся, так что буду только я. — Понял, хорошо, — настроение мужчины после его слов тут же повышается. — Тогда до завтра? — До свидания, — улыбается Гарри, хотя знает, что этого никто не увидит, и сбрасывает вызов, поправляя волосы, убирая их назад с лица. Он собирает их в неаккуратный пучок, закрепив резинкой с запястья, когда слышит щелкающий замок. В коридоре какое-то время шуршат, а потом на кухню входит запыхавшийся Луи и ставит бутылку на стол. — Ты что, бежал? — удивленно спрашивает Гарри, как ни в чем не бывало помешивая ужин. — Немного. Боялся, что ты начнешь без меня, — хрипло смеется Томлинсон и тянется за поощрительным поцелуем, но юноша шутливо отталкивает его. — Сначала руки помой. Художник закатывает глаза, но все же уходит в ванную, а Стайлс вовремя замечает лежащую на скатерти визитку и сразу же ее прячет, чтобы никто ничего не заподозрил. — Кстати, — кричит он Луи, выключая плиту. — Я завтра отъеду вечером. Встреча по работе, около шести вечера. Ты не против? — Ладно, а почему так поздно? — В другое время не получается. Или ты мне не веришь? — наигранно шутливо удивляется Гарри, словно мужчина только что оскорбил самые светлые его чувства. — Да нет, просто это странно. Иди, конечно. Я все равно буду с Зейном в студии допоздна. Вы же не долго? — Надеюсь, что нет. Люблю тебя, — благодарит его юноша и легко целует в губы, а потом отворачивается к плите и накладывает ужин в тарелки. Луи рядом достает бокалы и протирает их, потому что в прошлый раз Стайлс чуть не устроил по этому поводу скандал. Гарри же искоса поглядывает на него и почему-то больше не чувствует угрызений из-за того, что он так бессовестно обманывает художника. Никогда еще юноша не чувствовал себя так легко после того, что сказал неправду. Чудовище внутри него растет с каждой секундой, находя все больше и больше пищи для подкрепления.~ * ~ * ~
Гарри потирает руки, пытаясь унять в них легкую дрожь, и входит в ресторан, немного пугаясь, когда портье приветствует его и спрашивает, заказан ли у него столик. Стайлс, запинаясь, называет имя Лоренса Ли, и его любезно провожают вглубь зала. Мужчина сидит в огороженной от посторонних глаз зоне, возможно, уже довольно давно, потому что только сам Гарри опоздал на добрые пятнадцать минут. Он благодарит портье за то, что тот показывает ему его место, и уже сам подходит к Лоренсу, тут же извиняясь за задержку. — Ничего страшного, я недолго жду, — улыбается он, но Гарри знает, что тот лжет. Он приехал намного раньше назначенного срока, боясь, что Стайлс может прийти заблаговременно. Но мужчина ни капельки не расстроен, в его глазах светятся неподдельная радость и облегчение. — Я так рад, что ты все-таки пришел. И это уже чистая правда. Гарри льстит это повышенное внимание к его персоне, и он хочет, чтобы оно никогда не заканчивалось. — А я рад столь любезному приглашению, — улыбается Стайлс и кивает официанту в знак благодарности, принимая предложенные книжечки с меню. От цен на блюда высокой кухни ему на секунду становится нечем дышать, потому что некоторые из них стоят как оплата за их с Луи квартиру за три месяца. Но нужно ли об этом так переживать, если его все равно пригласили? — Не стесняйся, — замечает его легкую неловкость актер и подмигивает ему, мягко намекая на то, что платить все равно будет он один. Официант подходит снова через несколько минут и принимает заказ, спрашивая, принести ли им вино сейчас или позже, а после оставляет их наедине. — Кем ты работаешь? — спрашивает Ли, задумчиво улыбаясь, чуть прикрыв глаза, но внимательно смотря на Гарри. — Такие банальные вопросы? — смеется он, но все же отвечает: — Рекламистом, — Лоренс счастливо округляет рот в удивлении. — Но чаще на дому, потому что так удается взять сразу несколько заказов. — Это здорово, правда. Мой друг тоже работает в рекламном агентстве и часто хвастается интересными проектами. Почему именно эта сфера? — Уже точно и не вспомню, — хмурится Гарри, словно пытается освежить в памяти события давностью в несколько лет. Но на самом деле он все помнит как сейчас. Он ходил на подготовительные курсы по иностранному языку с Луи, и тот ему сразу же понравился, но погруженный в себя юноша, который был на несколько лет старше его, никогда не разговаривал с ним и даже на устных практических занятиях всегда выбирал другого партнера. Тогда Стайлс решил во что бы то ни стало привлечь его внимание. Он пытался с ним общаться, но Томлинсон всегда отвечал односложными фразами и что-то постоянно рисовал. Тогда Гарри узнал у девушки в бухгалтерии, когда оплачивал курсы, место обучения замкнутого однокурсника и этой же осенью поступил в один университет с ним на ту специальность, на какую только смог пройти. Была только одна проблема: Луи уже заканчивал учиться, когда Стайлс только начинал, и у него был всего год, чтобы растопить лед в сердце молодого художника. Он знал о его жизни все: круг друзей, с которыми постарался подружиться, дополнительные занятия по живописи, но, не имея к этому никаких способностей, не смог туда записаться, даже номер группы и расписание занятий, чтобы как можно чаще видеть его или самому попадаться в поле зрения юноши. Гарри в буквальном смысле атаковал его социальные сети, влюбившись в каждую картину, которую показывал в своем блоге на фейсбуке Луи. И однажды, в тот последний весенне-летний семестр, когда у них впервые были общие лекции, он увидел свой карандашный набросок. В плавных полупрозрачных линиях никто бы никогда не узнал главного активиста и заводилу университета, настолько размыто и эфемерно был выполнен рисунок. Но Гарри узнал. Это были его буйные кудри, рассыпанные по парте во время занятий, когда он всего на секунду закрыл глаза после бессонной ночи экспериментов с алкоголем вместе с Найлом. В тот день ему было все так же плохо, но все же намного лучше, чем несколько дней назад, когда он не появлялся на парах. Стайлс узнал себя и тем же вечером подождал Луи с дополнительных курсов у главного выхода, проводил его до дома и предложил встретиться еще раз. А потом еще и еще, пока его не стало слишком много в жизни Томлинсона, а Луи не стал едва ли не смыслом жизни Гарри. И тогда не было бесконечной работы, взрослых финансовых проблем, Зейна… И ничего другого, что портило бы их отношения. В тот момент Стайлс еще сам не погряз в своей собственной лжи и неверности. Были только они вдвоем, легко решающие каждую жизненную неурядицу. Гарри не может рассказать это Лоренсу, поэтому решает, что вновь солгать и сослаться на то, что он просто не помнит, не так уж и плохо, если юноша и так делает это по несколько раз за день. — Расскажи лучше ты о себе, своем театре. Это удивительное представление, впервые такое вижу. И разговор льется так же легко, как и пьянящее и кружащее голову вино в бокалы. Они смеются, переходя на более интимные, личные темы для разговоров, и больше пьют, чем едят. Юноше надоедает этот бесконечный поток сообщений от Зейна, поэтому он отключает телефон, а вместе с ним и подающие слабые признаки жизни совесть и разум и полностью погружается в общение с актером, который теперь сидит не напротив него, а рядом, по-хозяйски приобняв его за плечи одной рукой, а другую положив ему на колено. — Знаешь, на самом деле все не так уж и здорово в этом театре, — грустно произносит Лоренс, качая головой. — Иногда было бы проще сниматься в фильмах, потому что ты не видишь, как люди реагируют на ту или иную сыгранную тобой сцену. И ладно бы просто восторг или критика, так ты видишь их возбужденные похотливые взгляды, обращенные на тебя, и тебя тошнит от них, от себя, своей работы. Гарри вспоминает, как его самого смутил некоторый эпизод в игре актера, но надеется, что эта фраза к нему никак не относится. — Так уйди. В твоих руках закончить это. Последняя сказанная Стайлсом фраза колоколом бьет тревогу в его затуманенном алкоголем мозгу. У него словно остается последний шанс все исправить, повернуть назад и жить так, как прежде, либо навсегда пасть в бездну, из которой нет возврата. Все или ничего. Третьего не дано. Но юноша не слушает голос воспаленного разума, давно погубленная совесть больше не пытается вразумить своего хозяина, а страшное чудовище, ждущее своего часа, в предвкушении потирает когтистые лапы, чтобы наконец взять правление в свои руки. — Я не могу. Эта энергия заряжает меня, питает изнутри, дает силы вставать по утрам и доживать до позднего вечера. И только один раз я почувствовал, что не испытываю ко всему этому отвращения, — переходит он на шёпот и закрывает глаза, носом касаясь аккуратных волн волос. — Я видел твой взгляд, Гарри. Я буквально чувствовал его на себе, и исходящую от тебя энергию тоже, — произносит он и крепко сжимает ладонь, перенося ее во внутреннюю часть бедра и поднимая выше. Но вдруг актер как будто приходит в себя и убирает руки, дальше отсаживаясь от Стайлса. — Извини, — шепотом произносит он. Гарри прочищает горло и поправляет галстук, немного оттягивая его, благодаря Бога за то, что никто не видит их за ширмой. — Все нормально, — запинается он, ободряюще прикасаясь к расстроенному актеру, который выглядит так, словно готов убить себя за те недозволенные ему прикосновения. — Да, я смотрел, признаюсь. Но мне было интересно, все это происходит вживую или же это только мастерски исполненная игра. Это было… убедительно, — сглатывает он, и сердцебиение учащается только от одного воспоминания о том вечере. — А! — слабо улыбается актер, немного поворачиваясь к Гарри одной только верхней частью тела. — Точно. Это игра. Такое нельзя показывать, иначе проект закроют, — он замолкает, почесывая гладковыбритый подбородок. Тонкие пальцы тянутся к бокалу с вином, немного кружа, сам мужчина наблюдает, как оно растекается по стеклу. — Но никто не мешает заниматься этим у себя дома за закрытыми дверями. Лоренс смотрит на него не моргая, прожигая взглядом черных глаз. Этот контраст темной радужки и светлых волос кружит Гарри голову. Его разум раз за разом прокручивает в голове сцены в золотой комнате, и ему не нужно объяснять дважды, на что именно намекает актер. Они оба знают, что им понравилось то зрелище, и каждый из них не против это повторить или впервые в жизни опробовать. Последние попытки совести и здравого смысла душатся и истребляются на корню неудовлетворенными желаниями. Стайлс уже ни о чем не думает, а только смотрит, как мужчина жестом подзывает официанта, требуя счет, и оплачивает их заказ, а после ведет его к выходу, крепко держа своей сухой сильной рукой его трясущуюся ладонь. Безнаказанные поступки порождают новые, и уже нет сил остановиться, сказать нет, когда это действительно требуется. Сила воли подавлена, контроль берут низменные потребности тела, а не души. Она же сама покрывается корочкой черноты, гниет изнутри и безвозвратно разлагается. Стайлс не сразу понимает, как оказывается в чужой машине, а от Лоренса его отделяет чуть меньше метра на заднем сидении. — Ты все еще можешь сказать нет, я не настаиваю, — произносит он, нарушая тишину. Кончики его пальцев слегка касаются покоившейся на дерматиновой обивке ладони Гарри, поглаживая его золотые перстни и гладкую кожу. — Все нормально. Если бы я не хотел, покинул бы тебя еще там, в ресторане. Покажи мне, что это такое, — шепотом отвечает юноша и поворачивает голову в его сторону. — Но, если можно, я не хочу, чтобы кто-то видел мое лицо или знал имя. И, пожалуйста, без девушек. — У меня есть дома одна маска из театра. И Вивьен не будет к тебе прикасаться, — улыбается он, смелее переплетая с ним пальцы. Сердце непокорной птицей бьется в груди, кровь закипает в жилах от предвкушения. Гарри уже больше ни о чем не думает. Он забыл, когда в последний раз его что-то заботило, кроме самого себя. Это точка невозврата. Стремительное падение вниз. Дорога, ведущая в никуда, и с нее нельзя повернуть назад.~ * ~ * ~
Прежде чем войти в комнату, юноша осторожно завязывает шелковые ленты у себя на затылке, лицом чувствуя приятную гладкую ткань подкладки маски. В прошлый раз он не ощущал ее так сильно, но сейчас все его чувства обострились. Все теперь видится по-другому, с совершенно иной, интересной стороны. Лоренс позволяет себе пригласить его внутрь, приобнимая за поясницу, открывая перед ним дверь. В комнате нет ничего, кроме большой кровати и парня с девушкой, которые по очереди передают друг другу раскуренный косяк. Тут жарко, душно и пахнет странными головокружительными благовониями, которые навевают сон. Они скорее расслабляют, чем возбуждают, и Гарри не понимает, для чего они тогда нужны. — Это Эйч, — улыбается Лоренс, усаживая Стайлса на один край кровати, и садится рядом на другой, поджимая под себя ноги. Он тянет руку к косяку и затягивается, выдыхая белое колечко дыма в густо измазанные красной глянцевой помадой губы. — Привет, — криво улыбается, должно быть, Вивьен и не может сосредоточить взгляд на расплывающейся маске. Она тянется к ней за приветственным поцелуем, но Ли тут же ласково толкает ее назад. — Но-но, не сегодня, милая. Не с ним. Девушка обиженно дует губы, а потом протягивает ему скрученную палочку с липким отпечатком на одном конце. — На, перестанешь бояться, — улыбается она и довольно кивает, когда край маски поднимается, открывая ей соблазнительный подбородок и яркие пухлые мужские губы, которые плотно обхватывают косяк. — Зря ты так отказываешься. Иногда мужчина не способен сделать то, что природой дано женщине. Но Гарри молча отрицательно качает головой и выдыхает густой дым ей прямо в лицо, вызывая этим только глупую улыбку, а потом возвращает маску на место. Он никак не реагирует, когда его обнимают со спины, заставляя откинуться на широкую обнаженную грудь, и только взглядом следит за девушкой, которая встает, пытаясь поправить сползшую с худенького плеча лямку кружевного бра, и отправляется на кухню за виски. — Позовите, когда понадоблюсь, мальчики, — машет она им рукой, даже не оборачиваясь, и выходит, бесшумно шагая босыми маленькими ножками по голому паркету. — Это Николас, — шепчет ему на ухо Лоренс, убирая волосы с одной стороны на другую и губами касаясь уха. Он указывает Гарри на симпатичного рыжего парня, чье тело сплошь покрыто яркими веснушками. Это кажется ему необычным и привлекательным, поэтому юноша тянет руку вперед и проводит по его гладкой щеке вниз, к шее и груди, останавливаясь только у резинки нижнего белья. Этого достаточно для того, чтобы разрешить Нику приблизиться и поцеловать холодную пластмассу маски, проводить языком по ее жесткому контуру губ, пока пальцы ловко расстегивают оставшиеся крошечные пуговки рубашки. Он присасывается к нежной коже на шее, стягивая хлопковую ткань с широких плеч, пока Лоренс обнимает его сзади, поглаживая бедра круговыми движениями, а кончиком языка обводя узор на ушной раковине. Гарри специально закрывает глаза и тянет вниз немного большую для него маску, чтобы закрыть обзор. И так каждое чувство обостряется, он ощущает все в несколько раз ярче и точнее. Спереди и сзади его обжигает тепло чужих тел так сильно, что тысячи маленьких тупых иголочек пронзают его изнутри. Легкий ветерок остужает его разгоряченную кожу, когда Стайлс остается без своего последнего барьера, сдерживающего его от ужасной ошибки всей жизни. Гарри осторожно ложится на спину, позволяя сразу двум людям целовать себя, покрывать его мускулистые грудь и пресс поцелуями, оставляя на них яркие пятна, и ни Лоренс, ни Ник не в состоянии заметить, что метки в считанные секунды исчезают. Юноша чувствует внутри себя разгорающийся пожар, вулкан, разбрызгивающий вокруг огненную лаву, когда губы спускаются все ниже и ниже, а обжигающие влажные языки проводят мокрую дорожку от самого основания члена до головки, обхватив ее с двух сторон. Он не знает, что они делают, но прекрасно ощущает, втягивая живот от внутренней дрожи и кусая губы, когда горячие дыхания по очереди опаляют чувствительный орган. Чьи-то липкие пальцы раздвигают его ягодицы, легко проникая внутрь, и, извиваясь в разные стороны, пытаются втолкнуться как можно глубже, и к ним прибавляется еще один чужой, и еще, пока Гарри не чувствует себя наполненным, но этого все равно оказывается мало, ему нужно больше. Он никогда не умел довольствоваться тем, что имеет. — Можно? — шепотом спрашивает у него Ник, на секунду замирая, только сжимая колено. Ответом ему служит нетерпеливый резкий кивок, раздвинутые и приподнимающиеся бедра. Гарри чувствует, как внутри становится пусто, и поджимает губы, но слышит шуршание, чувствует, как прогибается матрас по обе стороны от него, и удивленно стонет, когда наконец получает то, что хочет. Николас движется совсем не так, как Луи, и совершенно не похож на Зейна. Он чувственен и страстен, в нем словно сливаются все качества, о которых мечтает Стайлс, чтобы сделать все так, как он мечтает. Он перекрещивает ноги за его спиной и прижимает к себе, сам задает ритм и даже не замечает, как Лоренс немного стягивает наверх маску, вставляя ему между зубов косяк и заставляя сделать несколько глубоких затяжек, прежде чем осторожно садится на него сверху, проводя по губам головкой члена. — Открой ротик, Эйч, — протягивает он, и Гарри послушно размыкает губы, мыча что-то нечленораздельное. Он давится от того, что актер входит в него полностью, когда его друг двигается в нем резко и жестко, больно впивая пальцы в талию. Юноша старается прятать зубы и едва дышит через нос, издавая причмокивающие и хрюкающие звуки. Способность мыслить здраво он теряет, когда Ли осторожно ложится на него сверху и берет в рот его болезненно пульсирующий член, часто поднимая и опуская голову. Гарри давится от чужого органа и переполняющей рот слюны и сглатывает. Ощущения сливаются воедино, и он уже не понимает и не может точно определить, кто он, где и когда находится. Кажется, словно он сам себя ублажает, настолько удивительны и синхронны их с Лоренсом движения. — Скучные, — слышит он протяжный голос девушки, который рассеивается от туманящих голову алкоголя и наркотиков. — Тебе звонят, Ли. — Сбрось, — рычит он, выпуская член изо рта и стирая тыльной стороной ладони с губ смазку и слюну. — А если это по работе? — Дерьмо, — сплевывает Лоренс и отстраняется, придерживая лицо Гарри за щеки, надавливая на них пальцами. Он встает к нему лицом на колени и подкладывает ему подголовную подушку, вновь раскрывает пальцами рот и толкается внутрь. Актер трясущимися руками выхватывает телефон и отвечает: — Да? Но на другом конце тишина, нарушаемая тихим дыханием. — Алло?.. — но никто не отзывается. — Твою мать, Эйч, зубы! — шипит мужчина, дергая за кудрявые волосы, на что Гарри только протяжно мычит. — Алло? И на этот раз в трубке слышатся только протяжные монотонные гудки, режущие слух и вызывающие острую головную боль. Лоренс откидывает в сторону телефон и упирается руками в спинку кровати, постанывая каждый раз, когда мягкие губы Ника целуют его лопатки, а щеки Гарри плотнее обхватывают член, втягивая во влажный горячий рот. — Он хорош, Никки, правда? — спрашивает Ли, поворачиваясь к парню и носом зарываясь в его рыжие волосы. Николас только что-то мычит и закрывает глаза, издает гортанные хрипы и откидывает голову назад, до побеления сжимая пальцы на дрожащих вокруг его талии бедрах.~ * ~ * ~
Луи устало потирает глаза и отвлекается от прорисовывания мелких тонких деталей на фасаде здания. Он поглядывает на часы, и циферблат предательски расплывается перед ним, но все же взгляд фокусируется на стрелках, и мужчина грустно выдыхает, когда они показывают одиннадцать вечера. Это не так уж и поздно, Гарри иногда приходил далеко за полночь, но сегодня что-то не так. Он чувствует это волнение в своем всегда спокойном сердце, в дрожащих руках и неровных мазках. Томлинсон уже не помнит, когда так было в последний раз — настолько давно это было, — и нервно поджимает губы. Он звонит Гарри несколько раз, и все это время абонент оказывается недоступным. Даже разговор с Зейном не успокаивает его, хотя друг уверяет, что ничего страшного в этом нет, ведь он тоже иногда задерживается с клиентами до трех ночи в ресторанах. Возможно, Малик прав, но тревожное чувство не покидает художника. Ложиться спать без Стайлса он не хочет, поэтому ставит кипятиться чайник и кладет в чашку две ложки растворимого кофе. Его уже тошнит от его горького вкуса, но только так Луи способен не спать всю ночь, когда того требуют обстоятельства. Возможно, это даже и к лучшему, потому что он сможет закончить еще одну картину, но пока в голове не складывается ее готовый вид. Перед глазами стоит только его возлюбленный, а паника и недоверие заменяют летящее и легкое чувство вдохновения. Художник возвращает пустую банку на полку и тянется за сахаром, как вдруг на столешницу падает бежевая визитка с золотыми буквами и аккуратно выведенным на ней именем Лоренса Ли. Томлинсон никогда не слышал о нем и понятия не имеет, откуда карточка взялась в их доме. И какая-то невидимая сила заставляет его набрать этот номер, хотя он знает, что не должен этого делать. Свист чайника, напугавший его до смерти, и пролитый на пол кипяток говорят только о том, что он должен убрать рекламку туда, где нашел ее, но не может, а потом пальцы сами набирают комбинацию из цифр, и мужчина ждет, когда он услышит хоть чей-то голос. Художник сбивается со счета, потому что гудки сливаются в один протяжный неприятный звук, бьющий по барабанным перепонкам, и он уже отчаивается, решаясь со следующим сбросить вызов, но ему отвечают. Грубо, резко, отталкивающе. Луи звонит явно в самый неподходящий момент или все-таки нет? Мужчина на другом конце трубки шипит, и Томлинсону на какое-то мгновение другой голос кажется до слез знакомым. Наверное, ему все-таки кажется, но сердце делает кульбит и стремительно летит вниз, разбиваясь на тысячи осколков так, что он даже задыхается. Это короткое имя и хриплое тихое «извини», и вот уже мир рушится на глазах, а земля уходит из-под ног, оставляя после себя пустоту не только вокруг, но и в душе. Луи сбрасывает, потому что не хочет слушать дальше, не хочет знать то, что ему не положено. Он не будет думать раньше времени, не будет придумывать себе что-то, основываясь на одних стонах, которые он знает наизусть вплоть до тональности и протяженности каждого. Это Гарри, его Гарри. С другим мужчиной. Вот так просто и легко все выходит. Горячая чашка выскальзывает из дрожащих рук и падает на пол, разлетаясь по нему обжигающими каплями и острыми кусочками стекла. Луи отпрыгивает назад и садится на линолеум, быстро хватая из раковины тряпку, но не может ничего убрать, смотря на темные лужи и кривые прозрачные осколки, видя в них отражение сегодняшнего вечера, всех прошедших дней. Вот так просто разбивается посуда, а что же делать с человеческими душами, когда они сделаны из еще более хрупкого материала? Томлинсон не знает, а потому садится, вытягивает ноги и облокачивается на кухонные шкафчики, стучит по ним затылком и зажмуривает глаза, пряча полыхающее лицо в ладонях. Не так все должно было быть. Совершенно не так.~ * ~ * ~
Гарри едва может открыть глаза, чувствуя болезненную слабость по всему телу. Он практически ничего не помнит, но между ягодиц липко, и только это напоминает о событиях прошлой ночи. Юноша не может точно сказать, когда они перестают использовать презерватив, совершенно не заботясь о безопасности, да он и не вспомнит, потому что вокруг валяются окурки и пустые бутылки. Лоренс спит, обняв одной рукой Ника, а другой — Стайлса, на бедрах рыжего лежит худенькая девушка, и он только сейчас разглядывает ее. Самая обычная, но вполне симпатичная, но Гарри все равно рад, что не прикасался к ней, как и она к нему. Он осторожно убирает с себя чужую руку и переступает через тела, взглядом ища разбросанную по комнате одежду. Стайлс быстро натягивает штаны, забыв про нижнее белье, и наспех накидывает рубашку, подхватывая пиджак и галстук. Юноша даже не застегивается, а тихо выходит в коридор, обувается, но замирает. Он возвращается в спальню, находит телефон Ли и стирает свой номер, чтобы вообще ничего не оставалось. На полу лежит полупустая бутылка виски, и, захватив ее с собой, Гарри выходит в подъезд, где вызывает такси и просит скорее довезти его домой. Стайлс вновь пьян, горечь на языке смешивается с горечью в душе. Он получает то, что хочет, но это все равно не приносит ему удовлетворения, только угнетающую апатию и опустошение. Юноша сам не знает, чего добивается своими поступками и желаниями, и от этого его тошнит. Это не то, что ему все время было нужно. Ему кажется, что он начинает забывать, кто он, какие люди его окружают и кто из них по-настоящему важен в его жизни. Гарри входит домой, едва попадая ключом в замочную скважину, не развязывая шнурков, стягивает туфли и буквально вваливается в комнату. Его рубашка все еще расстегнута на все пуговицы, и бледный сонный Луи, сидящий за мольбертом перед заляпанным черными и бордовыми кляксами холстом, тут же поднимает на него красные глаза. — Где ты был, Стайлс? — шепотом спрашивает он, надеясь на правду, но Гарри лишь жмурится, качает головой и, мыча и шатаясь, направляется к кровати. — Где ты шлялся всю ночь? Почему ты в таком виде? — повторяет свой вопрос художник, но юноша его не слышит, а падает лицом в одеяло и закрывает глаза. Томлинсон бросает в полотно кисточку, краска от которой разбрызгивается в разные стороны, и подходит к Гарри, склоняясь над ним, переворачивая на спину. Он осматривает его шею и грудь, но не находит ни одной отметины. Одежда мятая, но чистая и пахнет только пролитым на нее алкоголем. И это единственные пятна на рубашке. Луи нервно облизывает трясущиеся губы, трет щиплющие глаза и ощупывает пустые карманы. Больше никаких подозрительных визиток. Мужчина ровно кладет его на постель и раздевает, бросая это дело только тогда, когда под брюками не замечает нижнего белья. Он горько выдыхает, пытается сморгнуть горячую мутную пелену, застилающую его щиплющие глаза. Выключенный телефон оказывается в рваном кармане пиджака. Томлинсон включает его и нервно ждет, постукивая ногой, иногда переводя взгляд в комнату. Он знает, что в ближайшие пару часов Гарри не проснется и ничего ему все равно не объяснит, поэтому надеется только на лучшее, потому что это все, что ему остается после сегодняшних ночных и утренних открытий. Но все растет, как снежный ком, и град сообщений о пропущенных звонках и с просьбами перезвонить штурмует гаджет. Зейн: Позвони Луи. Он переживает. Зейн: Срочно позвони Луи! Где ты вообще? Зейн: Ладно, хорошо. Скажи хотя бы мне. Я заберу тебя. Зейн: Если ты опять пьяным прижимаешься к чьему-то члену в клубе, я убью тебя. Зейн: Ответь мне. Зейн: Надеюсь, мне не придется искать тебя без штанов на каком-нибудь дворе. Зейн: Перезвони мне, сукин сын. Зейн: Ты подставляешь не только себя, но и меня. Ты хоть понимаешь, что так Луи узнает о наших отношениях? Зейн: Гарри, любимый, позвони мне, даже если ты в полном дерьме. Зейн: Этот абонент звонил вам 21 раз… Луи больше не может это читать. Таких сообщений еще не меньше десятка, и каждое из них словно доказательство любовной связи, не только духовной, но и физической, между его возлюбленным, который сейчас отсыпается после очередного гуляния, и его лучшим другом. Художник как никогда чувствует себя преданным одним-единственным родным человеком, растоптанным и разбитым, как его душа и сердце, отданные на вечное пользование Гарри. И он все разрушил. Томлинсон не знает, когда именно это все начинается, когда он проглядывает тот момент, когда его единственная сильная любовь разрушает все, что только можно было. Ему так больно. Она где-то внутри, эта странная пульсация, вонзающая в его кровоточащую растерзанную плоть свои ядовитые шипы. Что он сделал не так? Чем он заслужил такое отношение? Дальше все идет мучительно медленно, словно крупинки в этих бездонных песочных часах их жизни только пополняются, а не убывают, и застывают в полете. Томлинсон не может ничего делать, руки опускаются каждый раз, когда он пытается хотя бы что-то нарисовать. Он даже не может закрыть баночки с краской или очистить кисти, потому что взгляд, разум и душа то и дело возвращаются к Гарри. Он пытается понять причину его ужасных поступков, но не видит ее. Луи уже ничего не знает, потому что каждое свое слово и действие ставит под сомнение. Он винит во всем себя, но где-то в глубине еще бьющегося сердца он знает, что это вина только одного Стайлса и больше никого. Когда разошлись его родители, Томлинсон думал, что в разрушении отношений виноват кто-то один. Сейчас же он понимает, что это не так. Каждый ответственен за это. Суммируются маленькие, незначительные и большие, очень важные поступки, действия, слова, взгляды. Даже мысли, которыми ты не делишься, а таишь глубоко внутри себя. Все вносит свой весомый вклад. Томлинсон сидит на кухне, убирая ночной бардак, и осторожно складывает осколки в мусорный пакет, иронично хмыкая от этой ситуации. Ведь его сердце, по сути, тоже разбили и выбросили. Глаза сухие, но усталые, его клонит в сон, но он не может спать, пока не решит все вопросы. Бодрость в нем поддерживают разочарование, боль, предательство и маленький тусклый огонек надежды. Он не знает, чего ждет, потому что верить в чудо уже давно перестал. За весь день Луи так ничего не съедает, только постоянно пьет кофе, поддерживая в себе жизнь. Он сам так думает и считает это чистой правдой. Удивительно, как люди порой зависимы от собственных мыслей, принимая их за чистую монету. Так может, Луи сам себе все и выдумал? Что если ничего этого нет? И Гарри просто спит в постели, а мужчина ждет его на кухне, боясь прикоснуться к плите и спалить квартиру, за которую они пока не выплатили ипотеку. Но нет. Обратное доказывают ноющая боль в груди, дыру в которой прогрыз червь неверности и обмана, мобильный телефон с сообщениями и злосчастная золотая визитка. Томлинсон смотрит в окно, повернувшись спиной к двери, и крепко держит в руках пустую чашку вот уже целый час. Он практически не моргает, наблюдая, как мелкие моросящие капли дождя тревожат лужи во дворе. Луи слышит шуршание и неловкие шаги позади себя, но даже не шевелится, дышит ровно и спокойно. Он не злится, разве что только в самом начале, потому что его раздражает эта гнетущая тишина. Художник опускает стеклянный предмет на подоконник, специально стуча как можно громче, и ждет хотя бы чего-нибудь. Гарри дергается, когда слышит этот звук. Он знает, что бывает, когда Луи замыкается в себе и не разговаривает с ним. Его тяжело вытащить из защитного панциря, но только действительно весомая причина может вернуть его обратно, и тогда уже ответа не будет. Юноша понимает все по лежащим на столе своему мобильному и визитке, той самой от актера. Он думал, что выбросил ее, но нет. Луи как-то нашел ее и все узнал. Стайлс никогда ничего так не боялся, как предстоящего разговора, но он нужен, чтобы наконец решить все проблемы. — Я… — начинает юноша, но дальше не может произнести ни слова, фразы застревают в горле большим болезненным комком. Ему кажется, что все, что бы он ни произнес, будет неправильным и невесомым. Стайлсу нечем оправдывать свои поступки, потому что он действительно виноват так, что жизни не хватит искупиться. — Что ты? — все таким же ровным спокойным голосом спрашивает Луи и поворачивается к нему лицом, не отходя от окна. — Бери телефон и читай в слух, — просит он, кивая на гаджет, который аккуратно лежит в центре стола. Гарри проводит пальцем по экрану и видит каждое ночное сообщение от Зейна — прямое доказательство их отношений. У него нет сомнений, что Томлинсон читал каждое из тех, которые он еще не успел удалить. — Луи, — стонет Гарри и страдальчески кривит лицо. Он не хочет этого делать, просто не может. Ему кажется, что каждое произнесенное им слово будет ножом пронзать их сердца, проворачивая лезвие в ране. — Я хочу, чтобы ты прочитал это вслух, Стайлс, а потом объяснил мне, где был вчера всю ночь и все прошлые разы, когда не ночевал дома, — юноша тяжело сглатывает, сжимая холодный металлический корпус. — Я знаю, что ты не ходил в театр с Найлом. Он звонил мне утром, спрашивал даты проведения выставки и сказал, что постарается приехать к открытию. Где ты был все эти дни? Что ты делал? Сердце Гарри сжимается в крошечный комок, когда он смотрит в сонные, красные и заплаканные глаза Луи. Его острый подбородок опущен, плечи сутулые, спина согнута, и весь он кажется маленьким и раздавленным. — Луи… — Читай, Стайлс! — кричит он, краснея, и на лбу вздувается венка. — Любимый, позвони мне… — Дальше. — Гарри, милый, где ты? Луи за тебя переживает, он весь вечер звонит мне, — сбивается юноша. Он не может это читать, не сейчас и не сегодня. — Дальше, дальше. Я не собираюсь тебя подгонять, — Луи опускает взгляд на визитку и хочет, чтобы она исчезла. — Если ты опять… пьяным прижимаешься к чьему-то члену в клубе, я убью тебя, — выдыхает юноша, чувствуя, как к лицу приливает кровь, и из-за слез стыда он не видит букв. — Ты подставляешь не только себя, но и меня. Ты хоть понимаешь, что так Луи узнает о наших отношениях? — Как давно ты спишь с ним? — вдруг спрашивает Луи, прерывая поток неприятных ему сообщений. Скорее это звучит, как констатация факта, но Томлинсон не хочет в это верить, надеясь, что Гарри начнет хотя бы глупо и нелепо оправдываться, но он этого не делает. — Луи… Я… — Гарри?! Сколько? Только цифру. Месяц, два, три… — Чуть больше месяца. — Твою мать, — истерически смеется художник, пряча влажное опухшее лицо в дрожащих ладонях. Его плечи трясутся в невидимых рыданиях, дыхание прерывистое и хриплое. Юноша хочет подойти к нему, обнять и сказать, как сожалеет об этом, что готов многое отдать, лишь бы повернуть время вспять и не совершать то, что он сделал. Он бы сделал все на свете, лишь бы вернуть прежнего Луи, который бы не плакал перед ним на кухне, слушая обо всех изменах возлюбленного. Стайлс только сейчас понимает, какие последствия влекут за собой его действия за эти долгие недели, когда он думает только о себе и своих желаниях, удовлетворяя только свои эгоистичные потребности, которые, как оказывается, ему не нужны. Это не то, чего он действительно хочет. — А вчера? Кто этот Лоренс Ли? Что вы делали? — Луи раздувает ноздри и смотрит на Гарри, в его бесстыжие глаза, которые он то и дело прячет под длинными ресницами. — Это ничего не значит. — Точно! Так, интрижка на одну ночь. Что ты там делал, Стайлс, особенно, когда я позвонил? Подставлял свою задницу или сосал его член? Или все вместе? Гарри, сколько вас там было? — истерически спрашивает он, заламывая пальцы и кусая изодранные губы. — Я был третьим, — честно признается юноша и падает перед ним на колени, опуская взгляд в пол, не смея делать лишних движений. — Прекрасно! — поднимает руки вверх Луи и отходит назад каждый раз, когда Стайлс подползает к нему. — Групповушка. С наркоманами и алкоголиками. Ты только послушай, как это звучит. Ладно с Зейном, но это… — Ничего такого не было. — Было, Стайлс, я видел твои зрачки, когда ты раком вполз в квартиру. Твоя рубашка не отстирывается от того дерьма, которое вы там пили, — шепчет он, запуская руки в волосы и оттягивая пряди в разные стороны. Художнику кажется, что его сейчас разорвет изнутри, настолько невыносимую информацию он получает с каждой секундой. — Луи, пожалуйста, дай мне объясниться, — молит Гарри, пытаясь обнять его за ноги и притянуть к себе, но Томлинсон отпихивает его в сторону, выставляя ступни вперед, отцепляет его руки и пытается оттолкнуть его назад. — Ты мне противен, не трогай, — кривится он от отвращения, но ему настолько больно в груди — кажется, словно сердце мелко шинкуют тупым корявым лезвием, — что каждая мучительная гримаса отражается на его лице в морщинках и вздутых венках. — Меня тошнит от тебя. — Лу, милый, — хнычет Гарри, щекой прижимаясь к мягкой ткани его штанов, не обращая внимания на отчаянные попытки оттолкнуть его назад. — Пожалуйста, поверь, что это была глупая ошибка, за которую я готов расплачиваться всю жизнь, если ты простишь меня и дашь второй шанс. Я люблю тебя. Но Томлинсон качает головой и мычит, он кусает губы, чтобы не разрыдаться сильнее, и ему требуется большая сила воли, чтобы держать все свои эмоции внутри себя. Он не может, это не то, что так легко забывают. Луи кажется, что это болезненной незаживающей раной будет напоминать ему всю жизнь о том, что его так бессовестно предали, унизили, втоптали в грязь. — Ты отвратителен. Все твои поступки и действия. Ты грязный, Гарри, и не потому, что за этот месяц ты спал за моей спиной сразу с тремя мужчинами. Я вижу эти черные пятна на твоих руках, и я не хочу, чтобы ты касался меня ими. — Луи, милый, дорогой, мой солнечный мальчик, — без устали повторяет Гарри, пытаясь губами коснуться его рук, не обращая внимания на то, что художник стонет, облизывая соленые от слез опухшие губы, и пытается оттолкнуть его, ногтями царапая покрытые фиолетовой сеточкой лопнувших сосудиков щеки. — Это все глупая ошибка. Черт дернул, но поверь: мне никто не нужен, кроме тебя. Я пытался заполнить эту мнимую пустоту внутри, но понял, что только ты можешь это сделать, потому что все остальное увеличивает ее. — Откуда пустота, Гарри? Скажи мне, откуда? Чего тебе не хватало в этой жизни? Да, сейчас я бедный художник, мы ютимся в этой маленькой квартирке, ходим по материалам, но я усердно работаю для того, чтобы изменить это. Чтобы однажды проснуться богатым и знаменитым, когда любая моя картина, даже случайно пролитая краска, будет продаваться на аукционе за миллиарды евро. А что ты?! Что ты?! — кричит Луи и срывается, больно ударяя себя в грудь и приседая в коленях, сверху вниз смотря на юношу, который буквально лежит у него в ногах, целует руки и молит о прощении. — Я чувствовал себя одиноким, ревновал тебя к твоей работе, мне казалось, ты забыл обо мне, а потом этот портрет, и я понял, что нет, ты меня все-таки любишь. И вот снова ты окунаешься с головой в работу, забывая обо мне. А что мне делать? Я чувствовал себя брошенным, Лу. Но я не знал! Луи кряхтит и запрокидывает голову назад, кончиком языка проводя по острым зубам. Он пытается не моргать, потому что на ресницах застывают крупные капли слез, готовые в любой момент предательски скатиться по щекам. Художник хочет разодрать руками себе грудь, вырвать сердце и бросить его к ногам Гарри, чтобы тот увидел, что превратил его, некогда здоровое и любящее, в кусок кровоточащего бесформенного месива. Но он всего лишь отворачивается к окну, упираясь руками в подоконник и до побеления костяшек сжимая его край. Томлинсон опускает голову, скрывая глаза волосами, и шмыгает носом, иногда глубоко вдыхая через рот. Весь его вид пронзительно отчаянный, болезненный, разбитый, и Гарри не может больше ничего сказать, отчаянно хватая ртом воздух, пытаясь хоть как-то оживить горящие от недостатка кислорода легкие. — Уходи, Стайлс, — дрожит художник, прикрывая рот одной рукой, а другой убирая волосы со лба. — Уходи и никогда не возвращайся, — срывающимся голосом произносит он и вытирает слезы с красных растертых щек. Объятия Гарри слабнут, он поднимает голову и не верит своих ушам. — Луи, умоляю, не совершай ошибку. Я докажу, что исправлюсь. Никогда, обещаю, такого больше не повторится, — быстро говорит юноша, сам не в состоянии разобрать свои же слова. Он медленно поднимается с колен, пытается обнять художника, но жгучий удар по щеке приводит его в чувства и мгновенно отрезвляет. Стайлс отшатывается назад, прикрывая горячее место холодной ладонью. — Пошёл вон! Убирайся! — сквозь зубы процеживает Луи, на каждом слове толкая его дальше к выходу, больше никак не поднимая на него руку. Это первый раз, когда Томлинсон ударил Гарри. — Луи… — в надежде последний раз шепчет юноша, протягивая к нему руки, почему-то отчаянно надеясь на чудо, словно сейчас после этой секунды все пойдет по-другому. Но он забыл, что некогда сам выбрал эту дорогу, ведущую вниз, в никуда. — Заткнись и убирайся из моей квартиры! Все кончено, Стайлс, выметайся. Твои вещи в коридоре, — кривит губы художник и демонстративно рвет визитку актера, бросая клочки золоченой бумажки ему в лицо. — Я открою выставку, покажу миру твой чертов портрет, дам интервью, но все кончено. Тебя и меня больше нет. Ты сам все разрушил. Уходи. Гарри поджимает губы и убирает волосы с лица, согласно кивая головой. Он до сих пор чувствует болезненную пульсацию на лице, а в груди — черные щупальца, сжимающие его органы и пытающиеся их раздавить. Глаз дергается от одного взгляда на тяжело дышащего Луи, который указывает ему на дверь и ждет, когда тот развернется. В коридоре действительно ждет чемодан и сумка, и юноша не может спокойно смотреть на это, потому что вот так просто по собственной глупости он сам рушит то, чего так долго хотел. Луи — весь его мир, его смысл, источник жизни. Он погибнет без него, и почему-то Стайлс понимает это только тогда, когда теряет его. Он обувает содранные обо что-то дорогие лакированные туфли и держит руку на ремне сумки, последний раз оборачиваясь к Томлинсону, который стоит, прислонившись к дальней стене, и ждет. — Лу, любимый, — качает он головой, надеясь, что в сердце художника осталось хоть немного любви к нему, что он еще не все уничтожил. — Иди туда, где шлялся все эти дни. К Зейну, своему актеру, куда угодно. Прощай, — шепчет он, не поднимая глаз, и захлопывает дверь, скатываясь вниз и пряча лицо в ладонях. Только сейчас Луи дает волю своим эмоциям, позволяя им вырваться наружу, устроить вокруг такой же хаос, как и в душе. Он заходит в комнату и роняет на пол один мольберт за другим, прыгает на холсты и рвет их ногами, смазывает еще не высохшую краску. Томлинсон поднимает стеклянные баночки и бросает их в стену, наблюдая, как они разноцветными бомбочками взрываются о белые обои, оставляя в итоге уродливые кляксы. За считанные секунды он уничтожает половину своих материалов, пока от бессилия не падает на пол, руками пытаясь разорвать на себе футболку, но сил ему не хватает, поэтому он сжимает ее в кулаках, сворачиваясь в форме эмбриона на осколках. Мужчина бьет по ним ладонью, смотрит, как стекло впивается в кожу, но не прекращает, а только плачет и бьется в мучительных конвульсиях, издавая страшные кряхтящие стоны, смешанные с рыданиями. Он перекатывается с одного бока на другой, рвет на себе волосы и бьет кулаками в грудь, выбивая из легких воздух, пока кожа не краснеет и не покрывается синяками. Томлинсон царапает ее ногтями, пытаясь добраться до самых ребер, вырвать сердце и разбить его так же, как и баночки с красками, теми самыми, которыми он рисовал Гарри. Ему больно, так больно, что он удивляется, как человек только способен пережить это. И в то же время Луи уже сомневается, что жив, потому что внутри он умер в ту самую минуту, как понял, что юноша предал его, и мир навсегда застыл вокруг него.~ * ~ * ~
Жаль <…>, что так часто человеку за одну-единственную ошибку приходится расплачиваться без конца. В своих расчетах с человеком Судьба никогда не считает его долг погашенным. Оскар Уайльд — Портрет Дориана Грея