седьмой день седьмого месяца

moving mountains — parts in different places

Кихёна увольняют с работы. это, в принципе, ожидаемо — шеф его всегда недолюбливал и искал повод доебаться, а тут ещё и такой случай — потеря документов и служебной машины. что может быть лучше? Кихён не знает точно, да и не задумывается особо. всё равно он собирался уходить (хвала небесам, что машина была застрахована и ему, кажется, не придётся выплачивать компании ущерб). — чем теперь займёшься? — спрашивает Хосок, помогая ему убрать стикеры со стола. — пока не думал над этим. может быть, напьюсь, а потом усну в собственной блевоте. — звучит как план неудачника на ближайшую жизнь. — а я кто по-твоему? Хосоку нечем ответить, кроме как закушенной губой и пожиманием плеч. Кихён ставит в коробку рядом со стопкой бумаг маленький кактус, мысленно обещая себе поливать его немного чаще, чем раньше, молча кивает Хосоку на прощание и уходит, стараясь не слишком громко хлопать дверью. на улице до ужаса жарко и душно, со лба чуть ли не ручьём стекает пот. Кихён устало бредёт по парку, стараясь не выронить коробку от усталости, и с завистью смотрит на резвящихся вокруг детей. вот уж кому не надо думать о том, как оплачивать съёмную и что в холодильнике у него на сегодня пусто (там, кажется, только коробочка с позавчерашней лапшой и несколько варёных яиц, а может быть, даже этого нет); останавливается, чтобы расстегнуть пару пуговиц на рубашке, как вдруг замечает — он стоит посреди огромного рисунка голубого пса (картина неизвестного пятилетнего художника, мел, 201х). у пса уродливые жёлтые глаза и зелёные зрачки, а ещё большой розовый нос, и вообще он больше похож не на пса, а на расплывшееся пятно из параллельной вселенной. Кихён думает, что сейчас он, наверное, рисует примерно так же, если не хуже. очередной тяжёлый вздох; рука тянется к верхним пуговицам на рубашке. со лба всё ещё течёт пот, а во рту сухо, как после похмелья (и лучше бы это было действительно так). он угрюмо пинает остаток серо-белого мелка и идёт в сторону тележки с мороженым, надеясь заесть своё уныние парой шариков клубничного с шоколадным сиропом сверху. если бы с ним был Хосок — наверняка бы пошутил про сахарный диабет или свисающие бока; об этом Кихён думает со смесью грусти и какого-то странного облегчения. всё-таки Хосок его порой до ужаса раздражал своей болтовнёй и желанием помочь всем и вся (лучше бы о своих заёбах побеспокоился), даже сейчас он отправлял сообщения с вопросом «ну чего там, как?» с периодичностью раз в пол часа. Кихён смотрит на постное лицо продавца и его нахмуренные брови. мороженого хочется всё меньше. — шарик клубничного, пожалуйста. — а где ты его здесь увидел, парень? — смутившись, Кихён оглядывает застеклённый прилавок. — осталось только фисташковое, остальное будет через час. Кихён ненавидит фисташковое мороженое и то, что Хосок всё никак не прекратит ему писать. на улице где-то под тридцать градусов. впереди ещё минимум пять кварталов и половина долбаного парка. из бара он выходит изрядно пьяным и едва стоящим на ногах. Кихёну не то чтобы очень хорошо, но хотя бы не так хреново, как могло быть, останься он дома. дома хреново — там бомбёжка от Хосока по всем соц. сетям и звонки от обеспокоенной мамы, отсутствие кондиционера и вентилятора, шаром покати в холодильнике. он еле удерживает в руках офисную коробку, надеясь, что если он её и уронит, то ничего не разобьёт (всё-таки потерять кактус было бы очень жалко). на улице немного прохладно и льёт как из ведра — Кихёну это даже нравится, только лучше бы дождь лил днём, когда ему нужно было остыть. ему отчего-то хочется узнать, во что превратился рисунок той уродливой голубой собаки из парка (и что было бы, если бы он пошёл на архитектора или дизайнера несколько лет назад). вопросов, как всегда, до ужаса много, но ежеминутных ответов ему никто давать не собирается. Кихён проходит мимо здания мэрии. на часах — двадцать минут шестого. кто-то уже наверняка собирается на работу, или, может быть, только возвращается с неё, или бог невесть чем ещё занят; ему, по большому счёту, плевать. только снова очень хочется мороженого — клубничного, желательно. Кихён забредает в первый попавшийся круглосуточный и медленно подходит к холодильнику, по дороге чуть не снеся половину магазина. он смотрит сквозь прозрачное стекло на кучу одинаковых стаканчиков в жёлтой упаковке. — сучье фисташковое, — сквозь зубы цедит Кихён, шмыгая носом. с него ручьём течёт вода. ливень за окном только усиливается. продавец за кассой косо на него поглядывает. — я тоже не очень люблю фисташковое, — раздаётся совсем рядом с Кихёном, на что тот испуганно оборачивается и чуть не роняет злополучную коробку. — извини. не хотел напугать. Чангюн с их прошлой встречи совсем не изменился: только волосы немного мокрые и взгляд у него очень усталый. — ты следишь за мной? — заплетающимся языком спрашивает Кихён. — нет, просто так совпало, а за тобой нужно следить? — у Чангюна тёплая улыбка и тёплая ладонь на плече у Кихёна. — тебя проводить, может? дождь довольно сильный. — мне до дома всего пара кварталов. — а мне к себе можно не торопиться. Кихён смотрит на мятую коробку в чужих руках и лужу от дождя вокруг себя. в голове неловко проскальзывает мысль о том, что во вторник он мог оказаться таким же мокрым (только уже на дне реки). он смеётся как-то нервно и глупо, и со стороны это выглядит, наверное, отвратительно. — брать что-нибудь будете или как? — рявкает продавец из другого конца магазина. Кихёна только сильнее пробирает на смех (ему кажется, что если они ничего не купят, то их точно погонят отсюда ссаными тряпками). — только если полетим, не гони. меня укачивать может и кактус проебать не очень хочется. Чангюн довольно хмыкает, хватая Кихёна под локоть и осторожно выводя из магазина. на улице всё ещё льёт как из ведра. впервые за последние сутки Кихён чувствует себя нормально.