It does matter

Они еле-еле доползают до квартиры. Юнги заметно штормит, конечности слушаются его очень плохо, руки подрагивают, а в колени будто ваты набили. — Потерпи, пожалуйста, слышишь, хён? Не вздумай мне тут в обморок снова грохнуться. Чимин быстро вводит код от двери, замок одобрительно (но мерзенько) пищит, и Юнги, наконец, блаженно падает на мягкий пуфик в коридоре. Тело его все липкое и влажное, во рту ужасно сухо, как после бутылки красного вина, между ног ожидаемо горячо. — Юнги, это вообще нормально? Ты больше похож на тяжело больного, ну уж точно никак не на течного омегу. — Спасибо за комплимент, я заметил. Юнги дышит тяжело и через раз, упорно сводит ноги и пытается отодрать от себя хотя бы футболку. — Я… Я пока ванну тебе наберу, — неловко говорит Чимин, целуя Юнги легко в щеку и быстрым шагом идет вдоль коридора. Юнги с блаженным выдохом облокачивается на холодную стенку, медленно стягивает кеды и прикрывает глаза. Ему просто хочется провалиться в беспамятство и проснуться, когда этот кошмар закончится. Мысли ворочаются в голове ужасно медленно, все, что он сейчас ощущает это жуткий озноб вперемешку с жаром и липкостью, ломотой в теле. Чимин — решение проблемы, на самом деле, единственное и верное, и Юнги от подобного совсем не лучше. Он ненавидит эту слабость внутри себя, эту суку, течную, мерзкую, готовую с разбегу прыгнуть на член любого альфы. Омега — совсем не то, кем он хотел бы стать, и кем видел себя в детстве. Его так устраивала роль беты — без всех этих резких ароматов вокруг, постоянного позора и унижения. Тем более — процент омег-мужчин совсем небольшой, их воспринимали по большей части как небольшой сбой природы, баг, ошибку. Оно вроде и странно, но ничего, бывает, ничто вокруг не идеально. И Юнги обидно почти до слез. Бедра его подрагивают, между ними влажно и стыдно-жарко. Он упорно игнорируют всю эту жуть и мер-зость, скатывается на пол, успокаивающе-прохладный, футболка задрана до подмышек, бледная кожа вся блестит от влаги, живот сводит судорогой- спазмами, джинсы сильно и почти больно топорщатся спереди, а сзади — даже думать не хочется. Юнги на коленях подползает к коробке с лекарствами, достает блистер какой-то омежьей хрени и что-то, отдаленно напоминающее беллатаминал, и глотает несколько таблеток разом, не запивая. Он не хочет помнить эту течку. Даже ради Чимина. *** А Чимину страшно. Юнги лежит на полу — похожий на зомби, подрагивающий мелко, глаза его влажные и на щеках мокрые следы. В руках таблетки — и поначалу это действительно пугает. Но потом он видит, что в блистерах не хватает совсем немного, и оттаскивает своего незадачливого омегу в ванну. Вода прохладная, разбавленная морской солью и каким-то сладким гелем для душа (пены у них, увы, не водится). Юнги находится в полностью бессознательном состоянии, дергается немного, когда Чимин умывает его, но никакой больше реакции. Чужие носки, джинсы и боксеры удается снять с большим трудом — намокшие, они намертво прилипли к коже. Чимин с нежностью разглядывает худенькое, маленькое тело, с едва проступающими мышцами на животе и бедрах, проводит по этой красоте рукой и слышит тихое, скулящее: «Аль…фа», произнесенное таким просящим тоном, что отказать невозможно. Юнги всегда перед течкой накачивается седативными или снотворным, она доставляет ему много неудобств и дискомфорта, и поначалу Чимин бесился, ему не нравилось подобное. Секс в течку не всегда просто потрахушки ради потрахушек, частенько это очень интимный процесс обычной человеческой любви. Но Юнги уже ничего не доказать. Омега внутри него была слабее стыда и дискомофрта. «Я никогда не хотел стать Этим!» — звучит чаще, чем «я люблю тебя» от Юнги. Чимин смирился. В конце концов, секс для него никогда не был решающим аргументом в плане дальнейшего развития отношений. Он влюблен в Юнги — по уши, до конца, до самого дна. И знает, что несмотря на кучу «но» это все взаимно, до последнего вздоха и случайно брошенного взгляда. В эту ночь Чимин вяжет его по крайней мере трижды, едва сдерживаясь, чтобы не пометить — Юнги все еще слабо осознает происходящее и насильно делать такой серьезный шаг не хотелось бы. *** Утром он заваривает кофе на двоих, но Юнги спит крепко-крепко, на животе, потому что задница болит ужасно, узел — это не то, чтобы прямо очень приятно. И в себя приходит только днем — уже заметно более посвежевшим и ожившим. Его течки никогда не длились больше пары дней, но и не были такими сильными. — Хорошо себя чувствуешь? А то вечером на тебя было страшно смотреть. Юнги все еще валяется в кровати — голый и хмурый. Брови его сведены, и он явно чем-то обижен. — Ты столько раз кончил в меня со своим этим…узлом, что я теперь еще неделю не смогу ходить. Спасибо, конечно. — Так надо было, Юнги, ты сам это прекрасно знаешь, мне ли объяснять? Иначе течка… — Заткнись! Вот честно. Ненавижу подобные разговоры, ясно? Свали. Чимин с грохотом ставит тарелку со свежими булочками из соседней пекарни на кофейный столик и выходит из комнаты, отплевываюсь совсем не нежным: — Да пошел ты. Юнги в долгу не остается, поднимая в спину Чимина средний палец. — Что-то не нравится, вали! К этим сладким омегам, понял?! — А вчера ты меня как раз отговаривал от «сладких омег». Определись уже. Юнги слышит, как хлопает входная дверь и рычит, зарываясь лицом в подушку. От него несет Чимином так сильно, что даже беты смогут учуять на нем запах альфы. И да — Юнги стыдно. Стыдно быть омегой. Он не дотрагивается даже до аппетитно пахнущих булочек, быстро одевается, на ходу выливая на себя пол флакона резкого одеколона, и пишет Намджуну, что будет на его студии через полчаса. Где-то уже по дороге, сидя в пустом автобусе, Юнги конечно осознает свою вину, но Чимин, в конце концов, тоже должен его понять. Он девятнадцать лет прожил как бета, и вот так резко стать омегой в один день — не очень радостно. В альфа-патриархальной стране тем более. Юнги просто… Тяжело. Он любит Чимина. Это подтвердит любой, даже самый слепой и бесчувственный придурок. Но любовь его немного другая. Чуть-чуть искаженная, осторожная, но взрывоопасная моментами. Как постоянное хождение по краю. Случайно оброненные слова ранят их обоих, и гордость вступает в силу — дурацкое чувство, кто вообще его придумал? В наушниках Юнги мягко переливается джаз — ему необходимо просто упокоиться и привести чувства в порядок. Голос Нины Саймон подходит просто чудесно, сливается с мыслями и легкой уличной прохладой. Sinnerman хороша, как никогда. Юнги стучит пальцами по бедру в ритм и получает просьбу от Намджуна через голосовое сообщение в катоке: «Я тебя выслушаю только если ты купишь по дороге мне отличный бургер, понял? С халапеньо и двойной порцией сыра. Прожарка медиум-велл». Юнги грустно проверяет баланс на своей карточке. На бургер ему конечно хватит, но денег остается все равно катастрофически мало. А брать в долг у Чимина стыдно. Юнги выходит за две остановки до студии Намджуна и блуждает в поисках приличной бургерной. Чувствует он себя до странного хорошо. Обычно течка мучает его два дня, а тут и суток не прошло. Надо бы сходить, как-нибудь, проверится. А то вдруг его организм сходит с ума вместе с хозяином. Юнги, конечно, пытается несколько раз позвонить Чимину, но тот, по вполне очевидным причинам, трубку не берет. Он шлет ему пару смс-ок, пытаясь извиниться, но их содержание больше попахивает оправданиями и отговорками. Что же, Юнги по-другому просто не умеет. Намджун встречает его на пороге студии заебанный и очень просит помочь с микстейпом. Юнги как раз надо отвлечься.