It does matter

«Leave it too long I’ll go rot» Marina and the Diamonds — Froot

— Хён, ты точно себя нормально чувствуешь? — интересуется Намджун, передавая Юнги чистую пепельницу — новенькую, ярко-желтую с какими-то нелепыми надписями на дне. На мониторе почти доделанный трек, отполированный до совершенства, с морозно-колкой лирикой — такую услышишь и мурашками покроешься. — Отлично, правда. Тело немного еще ватное, но, в целом, очень даже неплохо. Намджун недоверчиво принюхивается к чужой футболке — и, на удивление, его совсем не мутит. Запах чистый и свежий, с фирменной остринкой, к которой он уже давно привык. — И правда. От тебя больше не воняет. Намджун, конечно, отхватывает шлепок по затылку, сильный и хлесткий. — От меня никогда не воняет, понял? Юнги затягивается — сигареты крепкие и хорошие, стряхивает осадок пепла и клацает пробелом на клавиатуре. Трек Намджуна, с котором тот возится уже почти месяц, хорош. Четкий, громкий и невероятно выразительный. Не хватает только изюминки в конце, а так — работа почти закончена, тут даже спорить не о чем. — Знаешь, я бы после хука добавил еще пару строчек, без сильной смысловой нагрузки, потом можно еще повторить тот бит из первого припева несколько раза и сделать уже более плавный переход к концу. Юнги объясняет внимательно и серьезно — музыка для него смысл жизни, играться с ней он не намерен. Намджун со всем соглашается, тут же хватается за блокнот и ручку, пытаясь придумать пару недостающих строчек. Юнги сам полирует бит до идеала, кое-где ретуширует переходы. Сигареты одна за другой тлеют в руках, банки с пивом идут легко и на ура. В студии становится замкнуто-душно, как бывает на прокуренных вечеринках, местных и дешевых. Кондиционер неохотно гоняет спертый воздух туда-сюда, от дыма уже немного слезятся глаза у обоих, но процесс работы идет, наконец, так легко и спокойно, что даже страшно — спугнуть вдохновение, порыв, мысли и предложения, музыку, биты, звуки и ноты. Юнги сосредоточенно смотрит в монитор, остро вслушиваясь в возможные недостатки, находит их и с улыбкой абсолютного победителя чистит и редактирует. Телефон надрывается громко и жалобно, каток выставлен на беззвучный, как бы говоря случайным собеседникам: «Не сейчас, все потом». Намджун с нескрываемым восхищением смотрит на своего обожаемого хёна и почти жалеет, что никогда не сможет в него влюбиться. У них очень комфортная френд-зона на двоих. Когда-то давно они пытались неловко начать отношения, но это все больше смахивало на дружеский, жутко нелепый хэнд-джоб с парой слюнявых поцелуев. Не разговаривали после этого неделю, потом помирились и сошлись на том, что лучше уж «бро-бро», чем непонятная хрень. — Хён, давай селку? Юнги смотрит на него своими краснющими усталыми глазами, но улыбается и подвигается ближе. Их плечи соприкасаются. Намджун щурится счастливо и щелкает несколько раз боковыми клавишами. Фото получается на удивление отличное. Атмосферное, яркое, с душой. Эмоции на лицо — удовлетворение от рабочего процесса, дружба, не выходящая за рамки нежности, легкость и еще много-много всего. Намджун почти не обрабатывает фото (лень), сразу же его закидывает в инстаграм с подписью: «Хён помогает работать, люблю его: 3», отмечает на нем почти безжизненный аккаунт Юнги с тридцатью публикациями за два года и ставит Mon Studio в местоположение, потому что похвастаться иногда можно. Они еще пару раз слушают трек от начала до конца, отмечая отдельно особо удавшиеся моменты, добавляют еще пару нот в начале и завершают процесс. Намджун, с улыбкой от уха от уха, сохраняет получившийся трек прямо на рабочий стол и смотрит на иконку звукового файла с гордостью и любовь. — Спасибо тебе большое, правда. Ты тогда кидай мне на почту свои наработки по заглавке, я поработаю, посмотрю, что там можно добавить. Юнги кивает и допивает третью банку пива: — Окей, тогда завтра уже, сегодня я до своей студии уже явно не доползу. — Кстати, а ты не хочешь Чимину, например, ответить? — Намджмну передает Юнги его телефон и тот с заметным раздражением смотри на кучу пропущенных вызовов и сообщений. Чимин, конечно, классный, но иногда такой назойливый и занудный. Юнги правда хотел сделать ему какой-нибудь сюрприз, как вернется домой, но он так устал морально и физически, что, видимо, уже без романтики. — Потом. Сейчас лень. — У вас все нормально? — Да так. Утром немного поссорились, но это мелочи. Приеду, извинюсь, скажу, что он прав и больше так не буду, — отмахивается Юнги, листая новостную ленту. — Но мне кажется он волнуется. Может, все-таки, позвонить? — наивно надеется Намджун. — Джун, ты на чьей стороне? Что, не знаешь, какой Чимин может быть истеричкой? Сейчас пожалуется родителями, какой я плохой, ужасный и вообще не омега, сходит в зал, потаскает железо и успокоится. Юнги отмахивается. Его альфа — истеричка та еще, поплачется в подушку, поорет, потом они мило потрахаются и все будет чудесно. — На твоей, конечно. Просто… Ну, Чимин же в тебя по уши. А ты из себя суку вечно строишь. Мне кажется, ему немного обидно. — Чего? Суку? Да он столько раз уже порывался «разбудить во мне милого, послушного омегу», что аж тошно. Хорошо, успели прикрыть разговор этот. Мне, знаешь ли, тоже обидно. Постоянно вижу в его глазах эту неуместную жалость, вроде: «Он такой несчастный, быть мужиком-омегой так сложно, сюси-пюси». Блевать тянет. Намджун вздыхает тяжело, болтая недопитое и уже явно теплое пиво в банке: — Послушай, хён. Он правда очень серьезен по отношению к тебе. Я частенько зависаю вместе с Чонгуком. Ну, знаешь, парень, который пишет для меня вокал иногда. Так вот, они с Чимином вместе танцами занимаются уже очень давно. И я, так, краем уха подслушал их разговор, когда ждал Чонгука, — Намджун делает паузу и отхлебывает немного «Асахи», — Чимин хочет с тобой семью, понимаешь? Пометить, завести детишек, сыграть свадьбу и все такое прочее. Боже, он даже уже думает, где у вас будет проходить церемония, и какой торт понравится всем гостям. Юнги молчит. Ему правда нечего ответить. Он ни секунды за всю свою жизнь не думал о подобных вещах. Дети, свадьба… С его только-только устремившейся в гору карьерой это все было непозволительной роскошью. С их графиком им и собаку завести накладно, или даже цветок какой. А тут… Юнги-то и сам не горел желанием становится мужем и папочкой в ближайшие лет десять точно. Но у Чимина, похоже, были другие совсем планы. — Поэтому, — продолжает Намджун, — если он для тебя ничего не значит, то лучше закончить все это. Пока не стало хуже. Так будет лучше. — Джун, а если я сам еще пока нихуя не знаю? Не понимаю? Да у меня отношений-то серьезных и не было. Откуда… Откуда мне знать, навсегда это или нет? — Сердце, хён, сердце. Послушай его хоть раз, а не занимайся дебильными самокопанием. Юнги грузится. Серьезно и надолго. Сигарета между зубами тает и умирает уже в пепельнице. На телефоне злое, написанное капсом: «НУ И РАЗВЛЕКАЙСЯ ТАМ С НАМДЖУНОМ, ПРИВЕТ ЕМУ!». — Я… пойду тогда. До завтра, Джун-и. — Конечно, хён. Спасибо еще раз за помощь. И не натворите там глупостей, прошу вас. Юнги этого уже не слышит. Сердце его бьется бешено — бешено у самого кадыка. С Чимином надо поговорить. Чимина надо обнять, объяснить ему все. Пока еще не поздно, и можно что-то исправить. *** Чимин сидит прямо в коридоре, все на том же пуфике. Глаза его чуть влажные и заметно опухшие, красные. Юнги видит его и тут же стыдится своего поведения. — Мин-и… — От тебя Намдужном за километр тащит. Сходи в душ что ли. — Чимин, ты же сам знаешь, что мы просто друзья. Да его же тошнит от любого хоть сколько-то резкого запаха… Чимин встает со своего места, поджимает губы и смотрит на Юнги, не моргая: — А, то есть, если бы его устраивал твой запах, сразу бы к нему ушел? — Чимин, пожалуйста, давай не будем. Я виноват, правда, но сам знаешь, после течки я злой, как стая диких собак, потому что для меня это ад. — Ад? А ты не думал, что мне не совсем приятно трахать бессознательное тело постоянно? Может нахуй тогда все, а? Секс со мной тебе не нужен, совместная жизнь тоже, все равно из студии не вылезаешь. Так что нас вообще держит? М? Ну, скажи мне! Чимин срывается, кричит, вся его уверенность и мужественность крошатся и рушатся под виноватым взглядом Юнги. Мир качает и штормит. — Слушай, чувства никогда не были моей сильной стороной… — Нет, Юнги. Я все обдумал. Последние пару месяцев мы живем с тобой на скандалах. Поэтому, пожалуйста. Давай прекратим. Порвем со всем этим. Я устал. Правда. Чимину слова даются тяжело, через вязкий ком в горле. Он не хочет. Совсем-совсем не хочет. — А меня ты спросил?! Или слово омеги уже не считается? — начинает закипать Юнги. — И вот опять — переводишь стрелки на других. Я так больше не могу. За вещами заеду потом, пока поживу у брата. — Вали! Нахуй отсюда! Понял?! И чтобы я тебя больше не видел. Если для тебя мое мнении ничего не значит, то съебывай. Упираться не буду, кто я такой, чтобы держать кого-то? Омежка-сучка, да? Юнги вообще не хочет говорить эти слова, боже, кто бы знал, с каким трудом они ему даются. Но Чимину будет правда лучше без него. Ему всего двадцать, найдет себе омегу — нормальную, милую и добрую. Без таких загонов. Любить — значит уметь отпускать. — Ты… Ты правда считаешь, что это все? Конец «нас»? — спрашивает Чимин, с какой-то тухлой надеждой в голосе. А у Юнги сердце болит, и не только оно. Душа — что-то такое гораздо более глубокое. Оно тоже оказывается кровоточить может. — Я… Да, Чимин. Нам давно пора было расстаться. Я не готов к чему-то серьезному. Семья, дети, тихая жизнь. Да банально секс. Я тебе не смогу этого всего дать. Никогда, пойми. Чимин смотрит на него — может, даже, в последний раз. Улыбается, целует тихонько в губы — чмокает как-то по-детски, и уходит. — Спасибо, Юнги. Квартира без Чимина, оказывается, жуткая и пустая.