Летняя азбука

- Объясни мне одну вещь. Почему мы едем в поход? - Потому что если ты потеряешь Лиз по дороге, я тебе не прощу. - То есть если я потеряю тебя, все будет нормально? - Ты всегда так делаешь. Лиз посмеивается, собирая вещи в соседней комнате в цветастый рюкзачок. Уж она-то знает, братья спорят для проформы. Рэн бы все равно не двинулся пешим по этому маршруту — слишком уж крутой склон, а на машине всего три часа быстрой езды по окружному шоссе. В настоящий поход он пойдет попозже, в горы, как сейчас думает — один, но на самом-то деле с ней, с Лиз, просто не сможет отказать! А Лутц, слишком привыкший экономить время на передвижениях, все равно не откажется побыть хоть немного с ними — он ведь всего на несколько дней и приехал. Поэтому пока старший не понимает, зачем с собой вообще что-то брать, а младший показательно вытряхивает перед ним огромный рюкзак, она, предусмотрительная и умная Лиз, собирает все необходимое. Пусть это не поход, а поездка, в любом случае она станет маленьким приключением, а как же в нем без самого необходимого? Девочка отходит от дивана, на котором разложены вещи, и еще раз мысленно проходится по всему уложенному. Сменная одежда, бутерброды, чай в термосе, большой футляр с фотоаппаратом. Видимо, братья все же пришли к компромиссу, потому что Рэн заглядывает в комнату, чтобы поторопить Лиз, когда ей остается только решительно кивнуть головой и застегнуть рюкзак. Они шумно усаживаются в машину — Рэн с Лиз на заднее сидение, каждый к своему окну, Лутц напоследок протирает стекла от дорожной пыли и по списку обещает тетушке приглядывать за детьми, быть осторожным, беречь себя, поздно не возвращаться и отдохнуть как следует. Разговаривать не хочется — как только они выезжают за город, Лутц берет приличную скорость. Самое классное сейчас — высунуться в открытое окно, да так, чтобы ветер в ушах шумел оглушительно и резал глаза, не давая возможности толком разобрать пейзаж. Они иногда перекрикиваются, но это скорее от полноты чувств — все равно слов не разобрать. Лутц тоже по-своему счастлив — он так привык, что в лобовое видно только капот другой машины, что пустое утреннее шоссе кажется ему почти бесконечным, и по нему можно гнать, гнать, чувствуя, как под ладонями вибрирует руль. Для порядка парень прикрикивает на младших, чтобы сильно не вываливались в окна, получает в ответ восхищенный визг Лиз и с практически чистой совестью возвращается к дорожной бесконечности — что мог, он сделал. Через некоторое время скорость приходится сбавить — шоссе постепенно начинает подниматься спиралью вокруг горы. Пустые холмы за окнами обрастают подступающим к самой дороге хвойным лесом вперемешку с березами, и несмотря на утро салон погружается в полумрак. Это тоже здорово — чувствуется какая-то таинственность старого темного леса, в который они пока не вторглись, но уже гуляют по краю. Лиз подбирает ноги под себя и устраивает щеку на ладонях — даже прижавшись к дверце с открытым окном, она не видит верхушек деревьев, и от этого чудится, будто они сплетаются где-то над машиной, образуя живой тоннель. Зеленая стена не наскучивает, сколько ни вглядывайся, и все по прежнему молчат, не отрывая от нее взгляда. Наконец начинают мелькать верхушки сосен, а сквозь них — розово-золотой свет восходящего солнца. Подъем кончается практически у вершины, где находится самая высокая смотровая площадка. Правда, до нее еще нужно немного пройти вверх, но после долгой поездки как никогда хочется размяться и прогуляться по лесу, чтобы поближе с ним познакомиться. То и дело надо сойти с тропинки — поднять шишку или веточку, постучать костяшками пальцев по коре, заглянуть в полое, поваленное дерево, обнюхать выросшую на старом пне гроздку грибов. Рэн и Лиз сражаются на палках за спиной у Лутца, а тот — невиданное дело! — беззаботно остается глух и слеп к происходящему. Рэн отплевывается от залепившей ему лицо паутины, когда они приходят на место, поэтому позже всех замечает открывшуюся внезапно красоту. В первое мгновение кажется, что отсюда видно весь мир. Во второе убеждаешься — это действительно так. На сколько хватает глаз — впереди лес, лес и горы. Если вглядеться повнимательнее — то и серебристая лента речки, бликующая на солнце. Подлететь к ограждению не получается, только медленно, медленно, шаг за шагом подойти, выделяя на каждый по два-три выдоха. Зеленое море постепенно заполняет пространство, и когда пальцы наконец чувствуют острую ржавчину перил, не оставляет ничего, кроме себя. Дышать здесь сложно и легко как никогда. Каждый вдох кружит голову, и ты рискуешь свалиться вниз, превратившись в чистый кислород и просочившись сквозь перила. И это — здорово. «Наверное, - думает Рэн, - моряки чувствуют что-то похожее, когда стоят на носу корабля, а впереди — только море, сливающееся с горизонтом. То есть все и ничего». Рядом Лиз завороженно смотрит вниз, и парень тоже опускает взгляд. Прямо у него из под ног земля обрывается в бездну, можно даже протолкнуть ногу за ограждение и кончиками пальцев за подошвой тонких кед почувствовать пустоту. Лутц стоит чуть от них в стороне, и вспоминает о нем Рэн только потому, что глаз выхватывает непривычную, слишком удивительную позу. Локти сложены на перилах, чуть согнутая нога подпирает перекладину, голова склонена к плечу, а спина расслаблена. Парень удивленно моргает, разглядывая старшего брата, силится вспомнить, когда последний раз видел его таким. Лутц всегда собран, и даже дома в кресле сидит напряженно, словно в любой момент готов выпрямиться, устранив из позы слабые черты домашнести, сложить пальцы в замок под подбородком и тут же принять делегатов другой страны или галактики — одинаково серьезно и равнодушно. Ему стоит иногда бывать и вот таким — мягким, текучим, расслабленным. И Рэн, как бы сложно это ни было, старается его тормошить. По возможности. Поэтому с Лутцем, который по отработанной привычке не желает терять лицо, они вечно препираются, но в целом живут весело — все-таки старший брат он намного дольше, чем работник компании. Надышавшаяся разряженным воздухом до спиралек в глазах Лиз немного ошалело предлагает сходить в храм неподалеку. Лутц плавно — засмотреться можно — перетекает в прямую позу и, не отрывая взгляда от гор на горизонте, согласно кивает. Старые ступеньки из разбитого светлого камня весело мелькают перед глазами, но заметить их получается не сразу — так сложно прогнать образ вида, открывавшегося со смотровой площадки. Стоит им забраться чуть повыше, становится совсем тихо. Потерявшись в деревьях, перестает свистеть гулявший на высоте ветер, даже легкий топот подошв по камням тонет в тягучей, но такой легкой тишине. Здесь тоже обретается таинственность, но она не та, которая была по дороге. Эта — светлая, теплая и доброжелательная. Она не нависает, окружая со всех сторон, а плавает в воздухе, заставляя дышать собой, становиться ее частью. До храма, завороженные, так же добираются в негласном молчании. Он небольшой, старый. Глядит подслеповатыми узкими окнами, приветствует поскрипыванием дощатых ступенек. Сюда можно прийти помолиться, посмотреть на древнюю постройку и просто побыть в тишине. Сложно сказать, что больше привлекает редких гостей. Лиз гладит рассохшиеся деревянные перила на крыльце, чувствует, как из-за двери тянет запахом пыли и спускается в сад, оставить около небольшого алтаря пару яблок. Она даже не знает, какому именно богу храм построен, и от этого немного стыдно. Девочка обещает себе обязательно это выяснить, когда они вернутся домой. Рядом Рэн задумчиво глядит в колодец. Лутц наоборот задирает голову и хмурится, ловя носом холодный, пахнущий дождем ветерок. Небо, такое чистое с утра, хмурится ему в ответ, затягивая узкий, видимый в кругу деревьев пятачок, темно-серым волокном. Он думает, что надо бы поторопиться — и поторопить младших,— когда по лбу щелкает первая тяжелая капля. Лиз с Рэном понимают ситуацию всего несколькими секундами позже и мгновенно оказываются рядом с ним. Дождь накрывает их, стоит Лутцу мысленно отсчитать десятую ступеньку. Отдельных капель разобрать уже невозможно — вода хлещет сплошным потоком, пригибая спины к земле. Они не успевают добраться даже до конца лестницы, когда мимо них по ступенькам с веселым, оглушительным шумом проносится бурный ручей, хлестая Лиз по голым щиколоткам. От бьющего в лицо ветра дается не каждый вдох, и сложно понять — то ли голова кружится от недостатка кислорода, то ли ты падаешь, а под ногами давно уже нет опоры, то ли мир просто сошел с ума. Каждое усиление дождя сопровождается вскриком неожиданности, и когда Лиз рядом, задыхаясь, звонко смеется: «К счастью!», Рэн думает, что счастьем будет выбраться отсюда живыми. Они пробегают площадку и начинается самое сложное — к ней спуск не мощеный, обычная земляная дорожка. Лиз весело скачет по одной ей видимым надежным местам. Рэн, попытавшись повторить ее путь, тут же оскальзывается и дальше предпочитает действовать своим умом — правда, не с большим успехом. Лутц спускается быстро, но осторожно, выбирая из жидкой грязи и мокрой травы второе. До машины все добираются насквозь промокшие и подошалевшие. Первые несколько секунд в тепле и тишине уходят на то, чтобы хоть немного успокоить дыхание. Потом Рэн с ругательствами стаскивает обувь и, распахнув дверь, выливает за нее из каждого кеда по пригоршне воды. Затем отжимает куртку, правда, непонятно, зачем — намокает она в его руках так же быстро, как становится сухой. Потом приходит черед волос, и вот тут Лиз отворачивается, потому что не хихикать — выше ее сил. Лутцу достаточно пару раз провести ладонью по волосам, чтобы вода перестала течь на лицо, девочка со своими хвостиками тоже управляется довольно быстро, а вот хоть немного обсушить отяжелевшую от воды косу Рэна — задачка не из легких. Он еще и самый лохматый, поэтому ему приходится постоянно жмуриться, смаргивая стекающую с челки воду, которая резво сбегает на глаза и капает с носа. Лиз роется в изрядно промокшем рюкзаке и с сожалением обнаруживает, что кроме ее шорт, свернутых у самой спинки, промокла вся одежда. Хорошо хоть чехол защитил фотоаппарат, да и бутерброды в пленке не пострадали. Рэн, уже раздевшийся до пояса, краем глаза замечает ее расстройство, и со вздохом лезет в свою сумку, которую оставлял в машине. Там всего одна сухая футболка, но невозможно даже допустить мысль, что они привезут обратно больную Лиз, поэтому отдает он ее без сомнений. На ткани сразу же проступает след мокрого белья, и он выглядит, как комичный женский рисунок на мужской одежде. Футболка длинная, почти до колен, а еще безбожно сползает с плеча, зато Лиз в нее почти закутывается и чувствует, как постепенно оттаивает. Лутц не совершает никаких лишних телодвижений с одеждой — так и сидит в насквозь мокрой рубашке и колдует над панелью управления и запотевшим лобовым стеклом. Обратно распотевать оно упорно не хочет, сколько бы раз его не пытаться протереть. Парень со вздохом приоткрывает окна — кажется, что-то с системой вентиляции. Щелочки узкие, но даже в них забирается прохладный ветер и нет-нет — попадают капли, заставляющие вздрагивать от мелких холодных уколов на коже. В салоне полумрак, каждый тихо копошится, пытаясь по мере сил устранить последствия мокрой прогулки, и витает невысказанное ощущение парадоксального уюта. Понимая, что дольше ждать бесполезно, Лутц все же выруливает на дорогу и, сосредоточенно глядя вперед, начинает настороженно спускаться со склона. Стекла запотевают, стоит только их протереть, и вести приходится одной рукой — другой же поминутно хвататься за тряпку. Лиз колдует над промокшими куртками — перекидывает их в багажник, крепя к подголовникам за капюшоны. Вполне возможно, что от быстрой езды и сквозняка они просохнут, и уж в любом случае не будут неприятно капать на ноги. Покончив со своим делом, девочка остается сидеть в случайно найденной, но такой удобной позе — спиной к дверце, подобрав под себя правую ногу и свесив левую. Держится одной рукой за водительское кресло, другой — за спинку своего. Сидя так, удобно смотреть сразу и вперед, и назад, и в сторону, мимо спины Рэна. Глядя на то, как он, встав коленками на сидение, протирает заднее стекло, Лиз ловит себя на глупой ассоциации с детскими шалашами да одеяльными домиками, неизменной особенностью которых была возможность дотянуться из любого его места до каждой стены и потолка. Сейчас в какой-то степени так же, и приключившаяся с ними история внезапно обретает себя как завязка к неожиданному приключению. В дождь дорога становится совершенно иной — она больше похожа на неукротимый горный поток, а сама машина — на байдарку, управление которой не легче укрощения десятка диких львов. Лутцем остается только восхищаться — он даже не вздрагивает от оглушительного грома, который заставляет Лиз вскрикнуть и зажмуриться, только сильнее вцепляется в руль. Рэн потихоньку устраивается напротив Лиз примерно в такой же позе и неотрывно смотрит на дорогу — он завалил практику пару месяцев назад, но что городские дороги по сравнению с этим... А перед Лутцем стоит выбор. Либо ехать обратно той же дорогой — она более короткая и пустая, — но рискуя завязнуть на неасфальтированном участке, либо поворачивать сейчас налево и ехать длинной дорогой сначала до районного центра и уже от него — до их городка. Так получится дольше, но надежнее. Наконец желание довезти живых пересиливает возможность доставить еще и точно здоровых, и Лутц сворачивает налево. Рэн с Лиз замечают изменение маршрута и даже радуются — почему-то именно сейчас куда больше радует дорога домой, чем он сам. В какой-то момент Лиз чувствует, что от пережитых эмоций ей хочется есть, и начинает шуршать бутербродами. На звук тут же реагируют все — кажется, будто даже Лутц тянется к ней через спинку водительского сидения на каком-то молекулярном уровне, что и говорить о Рэне, сидящем рядом. Лутца приходится кормить прямо с рук, перебравшись на переднее сидение — свои у него заняты. Еще выясняется, что Лиз не положила кружки, и пить приходится по очереди из крышечки, что тоже небольшая проблема. По крайней мере, чай у девочки отменный — с лимоном и мятой, — а остальное неважно. В отличие от дороги туда, в этот раз разговоры почти не утихают — вставляет что-то даже Лутц, казалось бы не отрывающийся от дороги. Лиз смеется с переднего сидения, обхватив руками его спинку, и Рэн получает возможность полноправно развалиться на заднем. В горле приятная теплота пряного чая, шум мотора мерно убаюкивает — не наводит сонливость, а скорее успокаивает. Хочется о чем-то говорить, глядя на проносящуюся за окном зелень, и они говорят — обо всем на свете, даже играют в «слова», совсем как в то время, когда ездили всей семьей на отдых. - Лихач по правому борту! - бодро рапортует Лиз, и Лутц, кивнув ей: «Принято!», выворачивает руль, уходя в сторону. Пейзаж за окном постепенно становится на несколько тонов серее — они въезжают в город. Рэн приподнимается на локтях и смотрит вперед, на появившиеся машины. Трасса становится оживленной, за окном мелькают балки моста, и тут вода из под колес несущейся впереди машины залепляет им все лобовое стекло сплошной белой пеленой. Несколько секунд бешеной скорости не видно вообще ничего, Лиз зажмуривается изо всех сил, вцепляется в кресло и непроизвольно вскрикивает, чувствуя скорее по вибрации, чем слухом, что кто-то ей вторит. Когда девочка наконец приоткрывает глаза, то понимает, что это был Рэн — у Лутца на нижней губе четко отпечатался след зубов. Лиз даже не может предположить, насколько было страшно ему, не имевшему возможности даже притормозить, чтобы сзади в него не влетел вот такой же ничего не видящий водитель, ехать на огромной скорости общего потока через мост, и дрожащей рукой проверяет крепление ремня безопасности — на всякий случай. Полная потеря видимости накатывает на них еще несколько раз, и каждый страшно, как первый. Рэн думает, что ему больше не зайдут никакие американские горки — до такого уровня адреналина они безбожно не дотягивают. Вода из под колес вздымается волнами, окатывающими тротуары и соседние машины — зачастую прямо с крышей. Впрочем, их самих эта участь тоже не минует — Лутц все-таки совсем закрывает окна, когда ему в рот попадает вода от пронесшегося мимо автомобиля. Машины скорее плывут, чем едут, и это жутко и одновременно захватывающе. Остаток пути проходит смешано — немного грустно от подходящего к концу путешествия, немного радостно от предстоящей возможности согреться и переодеться в сухое, а больше — задумчиво и пришибленно от пережитого. Словно насмехаясь, дождь прекращается ровно в ту минуту, когда они выходят из машины. Мама Лиз встречает их горячим чаем, полотенцами и строжайшим наставлением в течение часа посетить ванную. Они досыхают уже после теплой душевой воды в зале, и в пижамах, закутанные в полотенца, похожи на рассевшихся в ряд, нахохлившихся, лохматых воробьев. Лиз улыбается в складки пледа — все совсем как было, только вместо автосалона — вот этот большой диван, с которого тоже жуть как не хочется куда-то уползать. Чтобы дотянуться до кружки, приходится укладываться животом на коленки Рэна, который даже не ворчит, только пофыркивает и лохматит ей волосы. День заканчивается уютным фильмом и литрами выпитого чая в подобии одеяльного домика — так сильно из-за копошения путаются пледы и полотенца, и так не хочется приводить их в порядок. А другой начинается с оглушительного чиханья Рэна, лежащего лицом в подушку. Вчера он последний пошел в душ, потому что ему дольше всех нужно было мыть голову, и отхватил тоже больше всех — по программе «все включено». Лиз, отделавшаяся немного скребущим горлом, приносит салфетки, которые парень изводит с потрясающей скоростью, и, немного смущенная, отворачивается к окну. Она уже успела узнать, кому вчера сделала подношение в храме. С щедро усыпавших траву капель ей смеется Бог Дождя.