What does your blood smell like?

Страхи выходят из темноты, обступают со всех сторон. Который раз Уилл просыпается посреди ночи со странным ощущением, что сны реальны — все до единого, даже тот наивный маленький кошмар из детства. Который раз он идёт в кухню, спотыкаясь по пути, достает виски из бара трясущимися руками, лёд из морозильника, кидает мутноватые белые кубики в стакан. Кожу обжигает холодом. Он вздрагивает, трясет кистью, будто пытаясь отмахнуться от ощущений, и дышит на ладонь — от снега и льда тоже жжется, как от огня. Сейчас три тридцать, он в Вулф Трэп, Вирджиния, и ему совершенно не хочется верить в реальность. Теперь, когда она так нужна. Теперь, когда он прекрасно знает, кто поможет справиться с ней, — и от этого вдвойне страшнее. «Стакан виски ничему не повредит», — думает Уилл, открывая бутылку и неловко расплескивая ароматную янтарную жидкость. Руки все ещё дрожат, пальцы не слушаются, будто он безостановочно пил целую неделю или больше, во рту сухо, как в лесу после пожара. «Между одним и двумя стаканами — не такая уж большая разница», — продолжает он рассуждение, наклоняя бутылку вновь — почти уверенно, почти не пролив ни капли. Алкоголь приятно подогревает мысли, и, если хорошо подумать, все не так уж страшно — точнее, сны не так уж страшны и доктор Лектер не так уж страшен, и не кажется, что он порой смотрит слишком откровенно, или что его прикосновения слишком красноречивы, или что Уилл сам ведёт себя слишком вызывающе… Все эти «слишком» алкоголь смягчает, сглаживает острые углы, стачивает грани. А может быть, просто напрочь выбивает из памяти. «Если я не буду сидеть близко, может быть, он ничего не заметит», — думает Уилл, перед тем как осознает, что выпил уже половину бутылки. Мысли немного путаются — ровно настолько, чтобы понимать все происходящее, но даже не думать влиять на него. Пусть все течёт само по себе. Пусть все идёт своим чередом. Так же гладко и плавно, как Уилл выходит из дома, кое-как набросив на плечи куртку, забирается в старенький вольво, вставляет ключ в замок зажигания, отпускает сцепление и выруливает на дорогу. Все машинально, практически на автопилоте — маршрут настолько знакомый, что и в полном беспамятстве не ошибёшься. Весна в Балтиморе — ветреная, холодная, влажная. Серое небо, затянутое тучами, мокрый, блестящий асфальт (дожди по ночам льют регулярно), холодный влажный воздух, приятно наполняющий свежестью легкие, и Уилл — в тонкой куртке нараспашку, тонкой рубашке, тонких джинсах. Легкая одежда — неотъемлемая часть весны для него, даже если температура уходит в минус; просто традиция держать тело в холоде до наступления ненавистного лета, когда дышать будет нечем, когда от омерзительной влажной жары будет плавиться и растекаться все вокруг, включая асфальт и мысли. Но это не сейчас. Сейчас приятный ветер треплет волосы и мелкая ледяная морось оседает на темных кудрях, заставляя их завиваться в тугие кольца, и Уиллу это нравится, потому что так совершенно не заметно, что ему слишком часто не хочется брать в руки расчёску. Трасса пуста и безжизненна в ранний час, старый вольво глотает милю за милей, серый асфальт исчезает под капотом, извиваясь мокрой блестящей лентой, жёлтая разделительная полоса горит в середине дороги, как строгая ось симметрии, разрезающая мир надвое. Уиллу хочется вывернуть руль и проехать так, чтобы ось эта была ровно по центру его пути, но не получается — алкоголь не только мысли делает гладкими, но и руки — тяжёлыми, словно свинцовыми; пальцы слушаются плохо, кисти с трудом поворачиваются в застывших суставах, и Уилл, неловко направив машину влево, к центру дороги, неизменно вылетает ещё левее, на встречку, и, будь сейчас не так рано и не так пусто на трассе, он непременно оказался бы под колесами фуры или лоб в лоб со встречным авто. Уилл думает об этом сквозь сладкий алкогольный дурман и смеётся — такая смерть кажется ему слишком простой, обыденной, непретенциозной. Он бы хотел умереть такой смертью. Машина въезжает в город, и все меняется — расступаются деревья, тускнеет мокрое сияние асфальта, небо становится светлее. Вокруг вообще становится светлее. Уилл проезжает по центральной улице, мимо закрытых кафе и магазинов, мимо салонов и ярких витрин, и ему чудится, будто в холодном влажном воздухе витает аромат цветов. Все буквально пропитано им насквозь. Цветы, цветы повсюду, словно не город вокруг, одетый в бетон и металл, а бескрайний душистый луг, благоухающий свежим, тонким ароматом. Уилл не может понять, что это за запах, какие цветы пахнут так; втягивает воздух носом, вдыхает ртом и почти чувствует на языке его вкус — сладкий, но не приторный, такой, который бывает, когда кусаешь хрустящее зелёное яблоко, впиваясь зубами, и пресно-кисловатый сок попадает на язык, наполняет рот, смешиваясь со слюной, — глотая его, ощущаешь, как исчезает жажда. Любая жажда. Цветы-цветы-цветы, серый город благоухает цветами. Чем ближе Уилл подъезжает к дому Ганнибала, тем запах становится сильнее. С парковкой возникают проблемы, вольво едва не врезается в столб, потом в стоящий рядом шевроле, прежде чем незадачливый водитель втискивает машину между ними. Уилл, пошатываясь, выбирается из салона и щурится на серый рассвет, на плотные облака, подсвеченные по краям белесым солнцем, на просыпающийся угрюмый город. Ему кажется это красивым. Небо над головой — легкое и светлое, как лист бумаги, пиши что хочется — остается только найти, с чего начать. Уилл вдыхает глубоко, плавно, и в лёгкие врывается ароматный воздух, наполняет и переполняет, грозя разорвать на части, пропитывает собой каждую клеточку тела, опьяняя куда сильнее банального виски — Уилл идёт, и на каждом шаге его сносит чуть в сторону, постоянно влево, пока он все же не поворачивает голову. Маленькая круглосуточная лавка с вывеской, увитой живыми цветами, притягивает взгляд. Откуда она взялась? Он готов поклясться, что раньше ее здесь не было, хотя сложно сказать наверняка: «раньше» — это вчера или в прошлом месяце. Он не привык смотреть по сторонам. Лавка влечет к себе, цепляет невидимыми щупальцами, обвивает руки и ноги. Уилл вдыхает — аромат цветов заполняет его окончательно, и он наконец сдается. Шаг влево, другой, третий — и уже легче дышать, свинцовая тяжесть уходит из тела, проясняется взгляд. Уилл идёт вперед, совершенно не понимая, что с ним, — и совершенно не задумываясь об этом. Открывается стеклянная дверь, звякает маленький колокольчик, и цветы обступают его со всех сторон — так, будто во всем мире нет ничего, кроме них. Белые розы, разноцветные герберы, пушистые хризантемы, грациозные лилии — и ещё бесчисленное множество, чьих имён Уилл не знает. Лавка тонет в цветах и запахах, и Уилл тонет тоже — в глазах рябит от яркости красок. Но кое-что все же цепляет взгляд первым. Алые тюльпаны, целое поле тюльпанов, в самом центре маленького салона. В нос ударяет аромат — теперь не резкий, не сводящий с ума, а нежный, осторожный, бережный. Деликатный. Уилл закрывает глаза и вдыхает — удивительно, как это он раньше не замечал запаха тюльпанов. Не обращал внимания? — Прекрасный выбор, — смутно слышится через переполняющий голову алкогольно-цветочный туман. — Они такие волшебные, весенние. Вашей даме понравится. Девушка-продавец выплывает из цветочного моря, сияя дежурной улыбкой, ласково оглядывая раннего посетителя. Уилл моргает — туман в голове рассеивается медленно, нехотя, отступает куда-то вглубь, чтобы потом вернуться с новой силой. — Да… Понравится, — рассеянно кивает он, улыбаясь невольно в ответ и с безотчетным удовольствием представляя, как вытянется от удивления лицо Ганнибала. Осознание приходит внезапно, как весенний ливень, как яркое солнце после, — все это время он думал о Ганнибале. Только о Ганнибале. — Двадцать пять. Мне нравится число двадцать пять. И заверните во что-нибудь, — Уилл кивает на тюльпаны, и от резкого движения у него начинает кружиться голова. Девушка с готовностью отсчитывает цветы. Из лавки он выходит почти счастливым, с чувством странного умиротворения — будто бы сделал то, что давно тяготило, не давало спокойно жить, мучило по ночам в кошмарах. До дома Ганнибала — всего один перекресток, и Уиллу уже не терпится заглянуть в странные глаза с золотистыми ободками вокруг зрачков и увидеть… да что угодно. В них просто красиво отражаются эмоции — свежие, сочные, яркие… Ганнибал открывает дверь сразу же, не дожидаясь повторного звонка. Открывает — и замирает на пороге. Уилл стоит прямо перед ним, непростительно близко — настолько, что дыхание ощущается на коже. Ганнибал чуть поводит носом, недовольно кривится — складки, идущие от тонких, хищных крыльев к губам, врезаются глубже в кожу, и лицо его приобретает надменно-презрительное выражение. — Уилл, опять… Снова пьян. — Ты должен мне вечер, — шепчет Уилл отстраненно, будто не осознает до конца, что слетает с его языка. — И ещё сказку. Ты обещал. — Сейчас утро. И я не буду с тобой говорить, пока ты в таком состоянии, — морщится Ганнибал в ответ. — Проспись и приходи позже. А лучше завтра. Уилл смотрит на него совершенно отсутствующим взглядом, нервно кривит губы, будто намереваясь сложить их в улыбку, и неловко протягивает руку с зажатым в кулаке букетом — алые цветы в коричневой упаковочной бумаге. — Зачем ты принес мне… что это? Тюльпаны? Едва различимое дрожание голоса на слове «тюльпаны», и, будь Уилл менее пьян, заметил бы, обязательно заметил. Но по дороге к Ганнибалу, ещё на трассе, ему внезапно вновь стало страшно, поэтому он допил остаток виски прямо из горла, управляя машиной одной рукой и неловко переключая передачи, на время бросая руль — из-за этого вольво опасно вилял то в одну, то в другую сторону. — Мне понравился запах, — говорит Уилл, улыбаясь пьяно и беспечно. Ганнибал берет в руки букет, втягивает носом воздух, вдыхая глубоко и выдыхая длинно и судорожно, не под стать плавному вдоху, — это тоже остаётся без внимания, потому что Уиллу так хочется спать, что глаза закрываются уже сейчас, пока он стоит на пороге. — Хорошо, проходи. — Тюльпаны решили мою судьбу на сегодня? — спрашивает Уилл, и язык его чуть заплетается — первое и последнее слова звучат невнятно. — Можно сказать и так, — Ганнибал хмыкает и, развернувшись, исчезает в темной прихожей. «Как же, тюльпаны. Просто твоё путешествие обратно в Вульф Трэп закончилось бы под колесами первой встречной фуры на трассе», — почти слышит Уилл, будто слова бегут по коридору за хозяином по пятам. Мысли Ганнибала. То, о чем он думает много часов в день, никогда не произнося вслух. Это тоже хорошо известно. Уилл закрывает дверь и поспешно следует за ним. Ганнибал ведёт его не в гостиную, как обычно, а в маленький кабинет на втором этаже. Темные обои, похожие на бархат, темное дерево в отделке, темный потолок. Диван, кресло и стол — все обстановка. — Что это? На отполированной до блеска столешнице — десятки маленьких бутылочек. Стекло приятно поблескивает в приглушенном электрическом свете, прозрачное содержимое — бесцветное, желтоватое, янтарное — тускло мерцает неверными бликами. Уилл завороженно всматривается в них. — Это эфирные масла. Компоненты ароматов. Я коллекционирую запахи. — Какие запахи? — Всякие. Собираю и потом создаю духи. Это очень разные ароматы, — Ганнибал кладет букет подальше от своих склянок, обходит стол, небрежным движением захватив по пути маленькую записную книжку, устраивается на диване, прижимаясь к мягкому подлокотнику, будто намеренно оставляя Уиллу больше места, и бросает ему мимолётный взгляд — внимательный и словно приглашающий. — Цветов, деревьев, если очень нужно — даже овощей и фруктов. Людей. Уилл смеётся удачной шутке. Будь он чуть менее пьян, обязательно бы увидел, ощутил, услышал что-то неладное, что-то странное, отдающее зловещим, что-то практически колдовское — не хватает лишь зелёного пламени да дьявольского смеха. Обязательно заметил бы. Но Уилл ничего не хочет видеть — да если б даже и захотел, то не смог бы, потому что перед глазами у него расплываются причудливые цветные круги, и все, что сейчас нужно, — это наконец улечься на мягкое сиденье, устроить голову на коленях у Ганнибала и смотреть ему в лицо снизу вверх — так оно кажется ещё более тонким и хищным, чем обычно.