Кумовские байки

      Итак, как можно догадаться, Горанфло безнадёжно опоздал к утренней мессе. По правде говоря, такая досадная неприятность была для него не впервой, однако на сей раз голова так раскалывалась, что не могла выдать ни одной путной мысли в своё оправдание. А оправдываться было за что...       Чем ближе куманёк Горанфло подходил к улице Сен-Жак, тем ощутимее у него дрожали колени. Над дверным козырьком одного из домов важно восседал большой ворон и, склонив голову набок, с интересом наблюдал за незадачливым путником. Горанфло поднял голову, тяжко вздыхая, и заметил его. Ворон склонил блестящую голову на другой бок и осуждающе каркнул.       - Не сносить мне головы, - тяжко вздохнул монах и приложил пухлую ладонь ко лбу. - Ох, хоть до монастыря бы её донести...       Собственная голова и вправду казалась брату Горанфло такой неподъёмной, что он, будь такая возможность на самом деле, не отказался бы снять её с плеч и докатить до монастыря на тележке, как большую тяжёлую тыкву. И вообще, он был бы гораздо счастливее, если бы столь тяжёлым был вверенный ему мешок для сбора милостыни, но тот был таким пугающе пустым, что монах незаметно бросил его в чужую телегу - от греха подальше.       Когда сборщик налогов повернул на улицу Сен-Жак, молодые монахи-женевьевцы, столпившиеся около аббатства, зашлись дружным хохотом. Горанфло понял, что пропал. Как и всякий раз, ему захотелось подобрать рясу и удариться в бега, но как и всякий раз, эта мысль пришла ему в голову слишком поздно. Монахи принялись о чём-то советоваться и, когда Горанфло приблизился, расступились по обе стороны, словно почётный караул.       - Куда уж тут бежать, - подумал куманёк Горанфло, и колени его затряслись от страха. - Сейчас схватят под руки и поволокут к настоятелю!       Однако никто из монахов и не подумал хватать его. Напротив, они не сходили со своих мест и содрогались от смеха. Тот, что был ближе всех к Горанфло, обратился к нему:       - Бедный брат, неужто вы пошли собирать дань с мулов и быков?       Самый рослый, хватаясь за бока, насмешливо заметил:       - А народ был столь щедр, что решил отдавать налоги бурдюками хорошего вина!       Брат Горанфло готов был сквозь землю провалиться. Пригнувшись и накрыв голову обеими руками, чтобы не видеть хохочущих товарищей с обеих сторон, он припустил изо всех сил к монастырю. Но в самом конце весёлой толпы его потянул за рукав мальчишка-певчий:       - Вас искал отец приор! И велел нам отправиться на поиски, если вы не придете...       Брат Горанфло об этом догадывался. Он чуял это всем своим нутром ещё с той минуты, когда его разбудил звон колоколов. Эти колокола, как ему казалось, били по нему тревогу и в то же время звонили за упокой его грешной души. Ему очень хотелось сделаться не больше церковной мыши и незаметно проскочить мимо братьев-привратников, но пока он думал об этом, те подхватили его и потащили прямиком на суд к отцу приору.       Отец Жозеф Фулон, настоятель монастыря Святой Женевьевы, сидел за столом и подпирал кулаком отяжелевшую голову. Накануне он провёл ночь без сна, и виной тому была не только пропажа сборщика пожертвований. Под окнами его кельи добрую половину ночи истошно орал монастырский кот, который сцепился с пришлым чужаком и боролся за свои владения с честью и достоинством. Двор монастыря был отвоёван, чужак изгнан восвояси, а победитель - бесконечно горд. Отец приор же не испытывал по этому поводу никакой радости, ибо это стоило ему лишних пару часов мирного сна. И теперь, когда нужно было сосредоточиться и разобраться, куда же запропастился нерадивый монах, его глаза сами собой закрывались, а голова клонилась к столу.       Грохот закрывшейся двери разбудил аббата и заставил Горанфло втянуть голову в плечи. Отец приор поднялся из-за стола и укоризненно оглядел прибывшего монаха. При виде его бочкообразной фигуры, от души вывалявшейся в соломе и покачивающейся из стороны в сторону, навязчивый сон развеялся сам собой.       - А, вот и вы, - начал аббат издалека, внимательно разглядывая жирное пятно на животе Горанфло. - Потрудитесь объяснить, сын мой, где вы были минувшей ночью?       - Я... я... Ваше преподобие, - неловко пролепетал монах, - после того, что произошло со мной вчера вечером, я не смел вернуться...       - Так что же произошло? - аббат невозмутимо приподнял брови. Эта ледяная невозмутимость пугала Горанфло куда сильнее, чем если бы отец приор откровенно злился и метал молнии.       - Всё дело в том, отец мой, что я... попал в переделку, - выдохнул монах и вытер со лба липкий пот. - На меня напали разбойники и силой отобрали мешок для сбора налогов.       - Вот как? - удивился аббат. - Но по вам и не скажешь, что вас били, сын мой...       - Ох, били, отец мой, ещё как били! - заскулил Горанфло, потирая бок. - Дубинками били, ногами били... Насилу ушёл от них!       - Сколько же их было?       - Шестеро... или семеро. Я точно не помню, недосуг было разглядывать. Один из них даже грозил мне кинжалом!       Приор с сомнением покачал головой.       - Как же вам удалось спастись, сын мой?       - Провидение спасло меня, отче! Я успел проскочить в какую-то дверь и запереться изнутри на засов. А уж там добрые люди меня приютили, накормили и оставили на ночлег... О, отец мой! Не гневайтесь на меня; я боялся показаться наружу, ибо тогда разбойники настигли бы меня и забили насмерть, а то и вспороли бы мне живот. И более того, я боялся показываться вам на глаза в таком виде... и с пустыми руками. А посему решив, что утро вечера мудреней, я остался там на ночь, чтобы наутро явиться сюда с повинной.       Так отменно куманёк Горанфло не врал ещё никогда. Он и сам удивлялся, откуда взялись в нём силы, уверенность и столь убедительная версия недавних происшествий. Верно, панический страх нашептал ему на ухо, что нужно делать, спасая свою шкуру.       - Весьма прискорбная история, дорогой брат! - сострадательно качнул головой аббат, и Горанфло почувствовал, что опасность вроде бы миновала. - И всё же я рад слышать, что ваша жизнь была своевременно спасена. Кто же эти люди, которым вы обязаны своим спасением?       - Это хозяин каба... - начал было монах, но тут же осёкся, чувствуя, как холодный пот проступил на его спине, и принялся судорожно выпутываться: - Каба...нов, пятерых славных кабанчиков и шестерых свиней! И его сы... супруга, добродетельная женщина. О, мой отец, эти люди, благочестивые католики, не позволили мне провести ночь под открытым небом и милостиво приняли меня в своём доме.       - Вот как, - задумчиво кивнул аббат, не сводя глаз с рясы Горанфло. - Но почему же вы тогда весь в сене, дражайший брат?       - А это... - глаза монаха в испуге округлились, а нос вдруг неимоверно зачесался, - это... Это не что иное, как доказательства моей скромности, отец мой! Хозяйка предоставила мне уголок в доме, но я наотрез отказался, дабы не смущать хозяйский покой своим присутствием в доме, и согласился переночевать в конюшне.       Отец приор усердно попытался сделать вид, что его ничуть не смущает дикий калейдоскоп из кабанов, коней, сена и добродетельных католиков.       - Но пятно на вашей рясе, сын мой...       Горанфло чувствовал, что шум в его голове отчаянно звонил во все колокола. Он страдальчески закатил глаза к потолку, и это пришлось как нельзя кстати.       - Это досадная история, отец мой! Я вспомнил трактат святого отца... э-э-э... словом, трактат, который поистине достоин особого внимания, где говорилось, что доброму монаху надлежит быть выносливым и терпимым к всяческого рода лишениям. А потому я отказался от ночлега на конюшне и лёг спать на лавке во дворе. Вот тут и произошло сие прискорбное событие, отец мой... Лавка, избранная мною для ночлега, оказалась несколько меньше моего тела, и я - не сочтите за дерзость, отец мой! - во сне я упал в помойную лужу. И тогда... тогда уж остаток ночи мне пришлось провести в конюшне... то есть в свинарне... то есть на сене.       Несколько мальчишек-певчих, сбившись в кучку около замочной скважины под дверью у отца приора, не вытерпели и прыснули со смеху. К счастью, изнутри никто не обратил на это внимания. Аббат Фулон во все глаза глядел на беднягу Горанфло, который, краснея, пыхтя и обливаясь потом, напропалую выдавал ложь за ложью - одна другой чуднее.       - После этого, отец мой, я понял, что недостаточно пекусь о спасении своём, и решил строго-настрого придерживаться поста во время всех надлежащих дней, а также до и после них. Посему я отказался от завтрака, приготовленного для меня заботливой хозяйкой, и сразу же после утренней молитвы отправился в дорогу.       - Решение, достойное поистине доброго католика! - одобрительно кивнул аббат, отчего Горанфло расплылся в довольной улыбке. - А посему будь по-вашему, дражайший брат! Ближайшие три дня вы проведете в условиях, которые вы решили избрать для себя: в уединенной келье с соломенным тюфяком, достойным терпеливого монаха, и с соблюдением строжайшего поста.       Сердце Горанфло, трепетно ожидавшее помилования с минуты на минуту, вмиг оборвалось и ушло в пятки. Аббат Фулон, сохраняя по-отечески невозмутимое выражение лица, мягко подтолкнул монаха к двери. Любопытные певчие тут же врассыпную бросились кто куда...       Первый день своей аскетической жизни куманёк Горанфло провёл отнюдь не с самыми благочестивыми мыслями. По пути к своей новой обители он увидел оставленную кем-то надпись на стене монастыря со стороны двора: "ГОРАНФЛО - ДУРАК". И теперь, пылая праведным гневом, поклялся самому себе во что бы то ни стало найти виновника и крепко отомстить ему. Правда, уже вечером, жуя горбушку хлеба и запивая его водой, он всё-таки решил, что такие намерения недостойны доброго католика, и месть следует заменить справедливым воздаянием за содеянный грех. На другой день жажда возмездия сменилась острым голодом, терпеть который чревоугоднику Горанфло было хуже бичевания. Пищу, которая, по словам отца приора, была как нельзя лучше для монаха, готового к любым лишениям, для самого Горанфло была сущей пыткой. На третий же день, когда провинившийся монах впал в отчаяние и с тоской вспоминал всё на свете, а прежде всего - трёх львов вместе с их гостиницей и кабачком, где подают таких славных курочек, в решётчатое оконце его кельи влетел камушек, а за ним - ещё и ещё один.       Куманёк Горанфло решил, что это - дело рук всё того же озорника, который нацарапал на стене оскорбление в его адрес, и полез к окошку, потрясая кулаками в воздухе.       - Ну и попляшешь же ты у меня, негодник!       Одного Горанфло не рассчитал - его фигура не позволяла ему не только достать до оконца, но и даже допрыгнуть до него. Пришлось повозиться, чтобы оттащить лавку от стены и пристроить её прямо под окошком, да ещё подстелить соломки, чтоб было повыше. Каково же было удивление монаха, когда внизу перед его глазами предстал не кто иной, как куманёк Шико!       - Прошу простить меня за столь бесцеремонное вторжение, - сказал он, почтительно кланяясь, - но у меня не было другого выхода: кричать в стенах святой обители непозволительно, а если бы я засвистел соловьём, то вам бы и в голову не пришло выглянуть да посмотреть, кто тревожит ваш покой.       - Так это вы, брат мой! - обрадованно завопил Горанфло, напрочь позабыв о том, что сам куда вернее находится в стенах святой обители. - А как вы меня нашли?       - Добрые люди подсказали, - ответил Шико, улыбаясь. - Но как вас занесло сюда, дружище?       - Лучше и не спрашивайте, брат мой, - горестно вздохнул Горанфло, сжимая прутья решётки обеими руками. - Это печальная история...       - Дайте-ка я попробую угадать, - весело прищурился Шико. - Нынче с утра постный день, а вы осмелились позавтракать славным окорочком?       Горанфло отрицательно покачал головой и потёр нос кулаком.       - Значит, накануне вас приметили, когда вы шлялись по кабакам?       - Почти, - кивнул Горанфло и понизил голос до полушёпота: - Я напился в кабачке и явился в монастырь аж к полудню. А ещё, - тут его голос приобрёл некий трагический оттенок, - я не собрал ни гроша на пожертвования и подбросил свой мешок проезжему мельнику...       - Блестяще, дорогой куманёк! - восхитился Шико, похлопав в ладоши. - Я не устаю поражаться, почему вы всё ещё здесь, а не где-нибудь в окрестностях Лангедока, изгнанный с позором.       - Это всё потому, брат мой, что я - прирождённый оратор, - гордо заявил монах, протиснувшись носом меж прутьев. - Я сочинил такую трагическую речь, что отец приор проникся ею до глубины души! И даже предоставил мне все условия для того, чтобы я... Впрочем, скажу вам честно, он меня не совсем правильно понял.       Куманёк Шико на сей раз решил промолчать о том, что отец приор, судя по всему, понял всё более чем правильно.       - Так что же, куманёк, вам пожаловали новую келью, новую рясу, снабдили новыми полномочиями... и кое-каким материальным подкреплением?       - Можно сказать и так, - растерянно пробормотал Горанфло, не совсем понимая, к чему клонит Шико.       - А значит, теперь-то вы уж точно готовы вернуть мне долг, который выпросили ещё два месяца назад?       Куманёк Горанфло в испуге попятился и чуть не свалился с лавки, но чудом удержался за прутья решётки.       - Брат мой, разве я не говорил вам самого главного? Мешок-то мой с пожертвованиями... того! На мельнице, мукой набит до отказа.       - Ах, вот оно что! - присвистнул Шико и склонил голову набок. - Стало быть, вы сами решили пожертвовать свой мешок для сбора муки, дабы обеспечить парижан хлебом? Похвальное решение, ничего не скажешь! Вот только куда же вы теперь сами будете собирать милостыню? Неужто в капюшон?       Брат Горанфло покраснел, как свёкла, и важно засопел, задрав голову повыше.       - Отец приор непременно выдаст мне новый в следующий раз, - тут его лицо озарила довольная улыбка, - вот потом и приходите за долгом! Клянусь телом Христовым, отдам всё до последнего экю!       - Ну-ну, - хмыкнул Шико в усы, - поглядим, что ты запоёшь в следующий раз...       - Что-что? Что вы говорите, брат мой? - Горанфло хотел высунуться наружу, но оконная решётка не пустила его дальше носа.       - Я говорю, непременно зайду в следующий раз, кум! - ответил Шико уже громче и махнул рукой. - А пока мне придется вас покинуть. Терпение да пребудет с вами!       - Господь да хранит вас, любезный господин Шико! - прокричал ему вслед монах, страсть как довольный своей выдумкой.       - Чёрт бы тебя побрал, - выругался Шико и отправился в обход через монастырский двор. Вот тут-то ему и попалась на глаза та самая надпись, из-за которой куманёк Горанфло так страдал в первый день своего заключения. И более того, удача так хитро улыбалась шуту, что рядом со стеной даже обнаружился впопыхах брошенный уголёк. Оглянувшись по сторонам, Шико поднял его, лукаво прищурился и пририсовал рядышком широченную физиономию кума Горанфло с ослиными ушами.       - Вот так-то, дорогой кум, будет куда вернее...       Вечером брат-привратник явился к Горанфло, чтобы выпустить его на волю. Не помня себя от радости, тот воздел руки к небу и тут же понёсся вниз, во двор. Разумеется, при этом он напрочь позабыл о надписи, поэтому когда оная попалась ему на глаза во второй раз, да ещё и с добавкой от Шико, праведный гнев обуял его с новой силой.       - Пьер! - в отчаянии завопил он, поймав за руку проходившего мимо мальчика-певчего. - Брат Пьер, немедленно найдите отца приора и поставьте его в известность об этом, - толстый палец Горанфло уткнулся в нарисованное ослиное ухо, - гнусном художнике! Пусть он немедленно примет меры против этого вопиющего безобразия в стенах монастыря!       Пьер молча кивнул в ответ и помчался так быстро, что чуть не сбил с ног аббата Фулона, второпях даже не разглядев его. Аббат же с неизменным спокойствием осведомился, что произошло.       - Преподобный отец, - задыхаясь, выпалил певчий, - там про брата Горанфло на стене пишут непотребные вещи, да ещё и рисуют всякие гадости. И он просил вас принять высшие меры против этого... неслыханного безобразия, вот!       За последние дни имя брата Горанфло опостылело аббату хуже давешних кошачьих концертов. Однако, не сказав ни слова, он направился вслед за мальчишкой.       Брат Горанфло, кипя от возмущения, уже дожидался его у стены.       - Взгляните, отец мой! Вы только взгляните, что это такое! Это стены священной обители или бродяжьего притона? Вот что, что это такое написано?       - "Горанфло - дурак", - прочёл аббат, с трудом подавив улыбку при виде здорово нарисованной рядом рожицы. В куме Шико определённо погибал талант живописца.       - Вот именно! - Горанфло многозначительно взметнул вверх указующий перст. - С этим надо что-то делать!       - А что я могу тут поделать, если у человека такая беда? - развёл руками аббат.       - Как - что? Преподобный отец, вы же аббат, вы - настоятель этого монастыря! Вы ведь, в конце концов, наша власть! И как отец приор, как аббат-настоятель, властью, вверенной вам...       - Аббат - это призвание свыше, сын мой, - ответил отец Фулон и, заложив руки за спину, шагнул в сторону дорожки, ведущей в сад при монастыре, - а дурак - это приговор...