Кумовские байки

      Как известно, куманёк Шико был не самого лучшего мнения о королевских миньонах. И были на то, разумеется, свои причины. Помимо непомерного расточительства и пижонства, миньоны имели привычку вести себя как сущие мальчишки-сорванцы, и порой своими выходками доводили окружающих до белого каления. Вот только никто, кроме Шико, не посмел бы как следует приструнить обожаемых друзей самого короля. А Шико, к счастью, было позволено всё и ещё немного...       Однажды Ногарэ д'Эпернон очень крепко допёк куманька Шико. Он целый день забавлялся тем, что пускал дротики из сарбакана и всё норовил попасть Шико то в спину, а то и пониже. В глубине души Шико желал бы как следует взгреть наглеца, но махать кулаками он считал последним занятием для дворянина, для бичевания пока ещё не назрел повод, а уж для дуэли на шпагах повод был более чем смехотворным. Поэтому Шико терпеливо молчал, вытаскивая из себя проклятые дротики и мысленно выстраивая план возмездия. И не был бы куманёк Шико самим собой, если бы не придумал этот план в тот же день...       Вечером, когда Келюс, Можирон и Шомберг отправились ужинать с королём, а д'Эпернон замешкался, ибо имел привычку дольше всех наводить красоту, Шико выждал удобного момента и постучался в покои миньонов, после чего, не дожидаясь приглашения, вошёл. Сидя перед зеркалом, Ногарэ старательно умащивал своё лицо благоухающим маслом.       - А ты что же опаздываешь к трапезе, Ногарэ? - осведомился Шико, обойдя со всех сторон стул, на котором миньон восседал, как наследный принц на троне.       - А я не голоден, - отозвался д'Эпернон, втирая масло в нежные и изящные, как у барышни, ладони. - К тому же, там наверняка опять подали жаркое, а тяжёлая пища дурна для желудка на ночь.       - Экий вы привереда, господин д'Эпернон, - иронически заметил Шико. - Вам угодить труднее, чем самому королю! Небось одни марципаны да артишоки под оливковым маслом признаёте.       Шико знал, за какую ниточку следует потянуть. Ногарэ был страшно любопытен, и потому сию же минуту оторвался от своего вечернего туалета и во все глаза воззрился на шута.       - А что такое артишоки?       - Как, неужто ты и не слыхал об артишоках? - Шико сделал вид, что очень изумился.       - К стыду моему, ещё нет, - покачал головой Ногарэ и снова пристал к шуту: - Ну так что же такое эти артишоки, Шико? Или ты нарочно выдумал какую-то чепуху ради забавы?       - О, это потрясающая штуковина! - Шико несказанно образовался, почуяв, что рыбка клюнула на аппетитную наживку. Он уселся на одну из пустующих кроватей, закинул ногу на ногу и с глубокомысленным видом изрёк: - Это такие плоды, сын мой, от которых лицо приобретает идеальные черты.       - Это как? - не понял Ногарэ, но на всякий случай пощупал двумя пальцами свой нос.       - А вот так, - Шико поднялся, подошёл к туалетному столику Ногарэ и обвёл его широким жестом: - Вот ты на облагораживание своей физиономии тратишь десятки этих пузырьков и скляночек, а меж тем достаточно сделать одну лишь маску из артишоков и кожуры молодых орехов, и эффект будет тот же. И кожа лица станет на ощупь что твой шёлк, и цвет приобретёт такой, что самому франтоватому парижскому моднику и не приснится.       - Да неужто? - ошарашенно раскрыл рот Ногарэ. - Выдумки это всё, Шико! Зачем тогда нужны были бы пудры, помады, масла и притирания?       - Да вот как раз для таких олухов неверующих, как ты, - фыркнул Шико. - Подумай сам, какой прок в твоих ежедневных ритуалах, если от них столько мороки? Вот, например, очередная твоя возлюбленная захочет коснуться твоего лица своими нежными пальчиками, а вместо этого соберёт с него толстый слой пудры; я уж не говорю о том, что она захочет подарить тебе поцелуй, и это будет стоить ей твоего великолепия, оставшегося на её губах. Не лучше ли, когда твоя кожа имеет естественный вид ничуть не хуже, чем после всех этих дамских ухищрений?       - Ну и дела! - восхитился д'Эпернон. - Выходит, и пудриться не нужно будет, и помаду наносить?       - И ногти кармином тоже можно будет не мазать, - успокоил его Шико. - Это такое чудное средство, что достаточно будет и одной ночи! Делаешь с вечера что-то вроде помады из жёваных артишоков с ореховой кожурой, перед сном кладёшь на лицо этакую маску - и наутро встаёшь совершенно другим человеком.       - Чудеса! - Ногарэ аж подскочил на месте от нетерпения. - Постой-ка, Шико, а ты откуда знаешь про это средство? У тебя же лицо смуглое, как маслина, да и вообще не припомню, чтобы ты ухаживал за ним.       - Зато я ухаживал за прелестнейшими особами Парижа, - заговорщицким тоном произнёс Шико, - а это, знаешь ли, просто кладезь всех немыслимых хитростей.       И Ногарэ окончательно сдался. На его лице было так явственно написано желание заполучить это чудесное средство как можно скорее, что у Шико не оставалось ни малейших сомнений, что сегодня же вечером он побежит в сад, чтобы тайком нарвать молодых орехов.       - Послушай, Шико, - нетерпеливо заёрзал на стуле миньон, - а где их можно раздобыть, эти арти... штуки?       - Увы, пока что они у нас встречаются не слишком часто, - Шико развёл руками, и на его лице промелькнула плутоватая улыбка: - Но так уж и быть, завтра я раздобуду для тебя немного.       После этого Ногарэ, потирающего руки от радости, как ветром сдуло. Забыв о том, что жаркое на ночь губительно, он помчался к столу с исключительно гасконской прытью, приговаривая по пути:       - Ну, Шико, ну, плут всезнающий! Теперь-то уж все фрейлины будут мои!       Хитроумный куманёк Шико, как и полагается истинному дворянину, слово своё сдержал. На следующий же день он приволок для Ногарэ целую корзину редкостных плодов, а точнее сказать, цветов под названием артишоки, и тот, пританцовывая от радости, спрятал её у себя под кроватью. Орехов же первый придворный модник набрал сам: по-мальчишечьи пробравшись ночью в сад и набив ими полные карманы, он принёс их в спальню, очистил, не снимая перчаток, и сложил орехи в отдельную коробочку, а кожуру - в корзину к артишокам. Дело оставалось за главным.       Ночью, дождавшись, пока все уснут, Ногарэ вылез из-под одеяла, нащупал под кроватью корзину со всем своим добром, к которому прибавились невесть откуда взятые ступка и пестик, и принялся за дело. По правде говоря, он наивно думал, что сей процесс не повлечёт за собой ни звука, но таинственные дары природы, именуемые артишоками, оказались сущими предателями и принялись хрустеть на зубах.       - Прекрати хрустеть, Шомберг, - недовольно проворчал Келюс, не разобрав сквозь сон, откуда исходят посторонние звуки. - Опять за ужином не наелся, что ли?       Ногарэ испугался и от неожиданности проглотил хрустящие лепестки. Келюс ещё немного поворочался в своей постели и снова затих. Тогда д'Эпернон забрался под одеяло вместе со ступкой, пригоршней артишоков и кожуры, чтобы возобновить свой нелёгкий труд над секретным рецептом. Теперь ему стало жутко неудобно, ибо в комнате и без того было жарко, а под одеялом - так и вовсе душно. Помимо всего прочего, спустя какое-то время у него закончились ингредиенты, и пришлось всё так же ощупью протянуть руку из-под одеяла за корзиной. Но вместо корзины ему под руку попался собственный сапог, который с грохотом рухнул на пол.       Келюс подскочил, как ошпаренный. Шомберг отодвинул полог от своей кровати. Можирон предусмотрительно зажёг свечу, чтобы разглядеть виновника. Все трое в недоумении уставились сначала друг на друга, а после, не сговариваясь, - на кровать д'Эпернона. Поднявшееся горой одеяло, мелко дрожащее от ужаса, говорило само за себя.       - Так это тебе неймётся, Ногарэ? Что ты там делаешь?       Д'Эпернон в испуге высунул голову из-под одеяла. Щёки у него раздулись от пережёвываемой зелени. И ответить он ничего не мог, ибо набрал в рот так много и жевал это всё с таким усердием, что Келюса, когда он осветил его лицо свечой, разобрал смех.       - Смерть Христова! Ногарэ, что это с тобой? Никак тебя за ужином плохо кормили?       Д'Эпернон наконец дожевал и сплюнул в ступку, после чего, утерев губы ладонью, заявил:       - Шёл бы ты спать, Келюс! Шли бы вы все спать, нечего тут толпиться!       - Как же, уснёшь тут, - хмыкнул Келюс, - под такой хруст и грохот! А почему это мы должны спать, позволь узнать, пока ты тут совершаешь тайную вечерю?       - А я говорю, шли бы вы спать, - пробормотал д'Эпернон и поплотнее прикрыл место преступления одеялом. - Какого дьявола вы не ложитесь? Нечего вам тут шастать!       - Э, нет, друг мой Ногарэ, - возразил Можирон, усевшись на край кровати д'Эпернона.       - Коль скоро ты нас всех выпроваживаешь, то что-то тут нечисто.       - И мы - как друзья твои, между прочим! - хотим это знать, - добавил Шомберг и скрестил руки на груди.       - Изверги! - простонал Ногарэ, снова сплёвывая в ступку. - Ну хорошо же! Только я вам всё равно ничего не скажу. Не дождётесь!       - Однако, какой праведный гнев обуял вас, господин скрытник! - покачал головой Келюс и приблизил свечу к ступке д'Эпернона. - О, да тут всё серьёзно, господа... Кажется, наш дорогой друг Ногарэ по ночам составляет ядовитые зелья.       - Уйди, Келюс! Исчезни отсюда, кому говорю! Не то я поколочу тебя, - рассердился Ногарэ и принялся неистово толочь пестиком в ступке. Миньоны разразились новым приступом хохота.       - Ишь, как расхрабрился! А позволь узнать, любезный друг, что за снадобье вы готовите под покровом ночи в строжайшем секрете? - осведомился Можирон и попытался заглянуть через плечо Ногарэ. - Эликсир молодости? Приворотное зелье? Или, может, яд для герцога Анжуйского?       Шомберг сотрясался от безумного хохота. У Келюса от смеха закололо в боку. Д'Эпернон побледнел, откинул одеяло и, выбравшись из постели, сердито зашагал к зеркалу.       - Смейтесь, олухи, смейтесь! Посмотрим, что вы запоёте, когда мы увидимся утром, - важно заявил он, отобрав у Келюса свечу и зажигая от неё другую, у зеркала.       - Глядите, господа, он духов вызывать собрался! - только и смог выговорить Можирон, повалившись на постель в изнеможении от веселья.       Ногарэ, вскипая от насмешек, дожевал последний артишок, на совесть перемешал чудодейственное средство и, устроившись перед зеркалом поудобнее, принялся наносить зелёную массу на лицо. У Шомберга глаза на лоб полезли от этого зрелища.       - Уж не пугать ли ты нас собрался, Ногарэ? Да будет тебе известно, что мы видали кой-чего и пострашнее твоей измазанной рожи!       - Молчи, невежда, - расхорохорился д'Эпернон, старательно втирая своё творение в кожу. - Если ты столь тёмен, то не позорился бы перед тем, кто поумнее тебя будет!       - Это перед тобой-то? - расхохотался немец, хватаясь за колонну у кровати. - Уж кто-кто, а ты в своём безумии переплюнул всех!       Делая вид, что истерический хохот за спиной ему безразличен, Ногарэ намазал оставшуюся массу на лицо и, вытерев руки друг о друга, направился в постель, прихватив с собой свечу.       - Разойдитесь отсюда в конце концов! - прикрикнул он на Можирона и Шомберга, осадивших его кровать. Те нехотя освободили место, хотя веселиться от этого не прекратили. Ногарэ забрался под одеяло и погасил свечу.       - Утро всё рассудит! - важно пробубнил он откуда-то из темноты. - Пока вы будете намазывать свои физиономии пудрой, чтобы хоть немного походить на приличных людей, я и так буду выглядеть свежее всех вас вместе взятых!       Нахохотавшись до боли, миньоны наконец разбрелись по постелям. Спустя ещё какое-то время со стороны кровати Келюса ещё доносились всхлипывания от сдерживаемого с трудом смеха; он никак не мог прийти в себя от увиденного и уснуть прежним сном.       Наутро куманёк Шико, предвкушая живописную картину, явился к утреннему туалету Генриха раньше миньонов. Надо сказать, от короля не укрылось его приподнятое настроение.       - Что-то ты сегодня чересчур весел, Шико! Признавайся, опять задумал какую-то выходку к завтраку?       - Пустяки, - отмахнулся Шико, - сегодня я лишь скромный зритель чрезвычайно весёлого представления.       - Что ты хочешь этим сказать? - подозрительно спросил Генрих, причёсывая усы тонкой щёткой.       - То же, что и всегда, сын мой, - развёл руками шут. - Поистине, разве не забавное зрелище - мужчины, по уши измазанные помадой и проводящие у зеркала вдвое больше времени, чем первые красавицы Франции?       - Ты, как всегда, невыносим, Шико, - отмахнулся Генрих и, сладко потянувшись, направился к столу. - Однако, уже пора завтракать... Где же наши друзья?       И тут, словно услышав эти слова, в королевских покоях возникли Келюс, Можирон и Шомберг. Лица у всех были мокрыми от слёз, и Генрих, верно, подумал бы, что все трое проплакали целое утро, если бы не приступы хохота, вырывавшиеся у каждого поочерёдно, а то и у всех вместе. Куманёк Шико поспешно отвернулся, чтобы никто не заметил раньше времени, как он расплылся в хитрой улыбке.       - Рад видеть вас в столь весёлом расположении духа, друзья мои! - обрадовался король и распростёр объятия навстречу миньонам. - Но позвольте, где же д'Эпернон?       - Д'Эпернон, - повторил Можирон, вздрагивая от смеха, - д'Эпернон сегодня к утренней трапезе не выйдет, Ваше Величество... Да и к вечерней тоже...       - Что? - вскинулся Генрих, напрочь позабыв о завтраке. - Смерть Христова! С ним всё в порядке?       - Уж не знаю, что и сказать, Ваше Величество, - насилу проговорил Келюс, отдышавшись, - клянусь святым чревом, не знаю...       - Нет, ты только посмотри на них, Шико! Я должен немедленно увидеть его, - распорядился Генрих и подскочил из-за стола, жестом позвав с собой шута.       - Боюсь, что лучше вам этого не видеть, - предупредил Шомберг, но король был неумолим.       - Делай, что считаешь нужным, сын мой, - согласился Шико, направляясь следом. - Кто, в конце концов, у нас король?       Из-за дверей опочивальни миньонов доносились поистине жуткие звуки, являющие собой рыдания, вой и отборную ругань одновременно. Из того, что услышали, подходя ближе, король и его шут, дословно можно передать лишь следующее:       - У-у-у, попадись мне эта скотина! Шут гороховый! Убью негодяя, раздавлю, размажу!..       Куманёк Шико оставался спокойнее слона на водопое. Он-то знал, что все эти угрозы на деле и ломаного гроша не стоили.       - Что случилось, Ногарэ? - вскричал Генрих, ворвавшись в покои друзей, да так и обомлел на пороге. По комнате, в одной ночной сорочке, босиком, весь растрёпанный и всклокоченный, метался герцог д'Эпернон и вытворял нечто невообразимое. Он то взъерошивал на себе волосы, то рвал их от досады, то тёр лицо обеими руками, то, бросившись к окну, воздевал руки к небу и выкрикивал жуткие проклятия. Заметив наконец Шико и короля, он остановился как вкопанный и ткнул пальцем в шута с истошным воплем:       - Вы только взгляните на меня, Ваше Высочество! Взгляните на моё лицо! Полюбуйтесь, что натворил ваш ненаглядный шут!       Нетрудно догадаться, что всё лицо д'Эпернона, некогда белое и чистое, было тёмно-бурого , почти чёрного цвета - как раз по тем местам, на которые он нанёс чудодейственный бальзам по рецепту куманька Шико. И сколь чёрным было лицо д'Эпернона, столь же белым сделалось лицо Генриха.       - Во имя всего святого, что это всё значит? - прошептал король, трижды перекрестившись.       - Пусть этот пройдоха сам всё объясняет! - гневно выкрикнул Ногарэ, тыча пальцем в Шико.       - Видишь ли, сын мой, - преспокойно ответил Шико, - я много слышал о туземных племенах, которые имеют привычку швыряться в неугодных стрелами или дротиками. И вот внешний вид господина д'Эпернона, как видите, полностью соответствует его роду занятий...       Говорят, что с тех пор герцог д'Эпернон не решается уколоть куманька Шико чем-либо острее колкого языка. Впрочем, и в этом искусстве куманька Шико пока ещё не удавалось превзойти никому...