Вопреки

              Это настолько абсурдно, что даже не смешно. Игорь смотрит на этих двух уродов, пытаясь себя далеко-далеко представить. На диване, мягким велюром обитым. С бокалом того, что три зарплаты ментов этих стоит. — Капитан Родионова, — сухой голос, сама сухая. Хороша. Но не в его вкусе. Не любит, когда застёгнуты на все пуговицы. Глазищи на пол лица, а пользоваться внешностью не научили. — Можешь называть меня Вика, мы здесь все на ты. — Вика говорит торопливо, поглядывая на Бугая. Игорь чуть заметно хмыкает одним уголком губ. Хочется покончить с дерьмом этим быстрее. В этот раз папина шутка слишком затянулась. И когда в кабинете появляется женщина, нет, потерпевшая, как называет Жека, становится совсем смешно. Тридцать тысяч — вся зарплата. Так люди живут вообще? Откуда эти смешные цифры? И зачем искать кусок кожзама, когда можно просто сумму отстегнуть и отпустить? Первое дело — поиск пропавшей сумки. Будет, чем повеселить вечером. Сыщик Соколовский. Что-то выспрашивать, узнавать. Делать вид, что интересно, когда срать с высокой колокольни на всё это хочется. И Жека — Весельчак У, не иначе. Подпрыгивает задорно, животом трясёт. Что-то доказать пытается. — Просто вами баба командует. — Игорь пробует что-то объяснить, но ведь бесполезно! С этими людьми вообще бесполезно разговаривать, они не понимают элементарных вещей. Что, например, его трогать не надо. Что он скоро сам уйдёт, просто переждать надо немного. Чуть-чуть, и снова всё как всегда будет. Жека не слушает. Бухтит что-то про то, что нужно работать. Про то, что он на службе. Игорь фыркает, сдерживается с трудом. Бред. Это всё нереальный бред. Великий детектив, ковыряльщик в мусоре. Так и самому мусором стать не долго. Смешно. Театр абсурда продолжается. Раздражение внутри растёт, копится. Хочется послать всё нахер, да домой ехать, после вчерашнего отсыпаться. Нельзя. Отец потом мозг чайной ложкой выест. А может?.. Взгляд на магазин с сумками. Белая и белая. Денег туда положит. Можно чуть больше, чем пропало. Кто откажется? Вот и всё, дело раскрыто! Ай да Соколовский, ай да молодец! В отделение возвращается довольный собой. И рожи вокруг тоже чересчур довольные. Аж лоснятся. Не к добру. Игорь смотрит на машину, приподнимает брови. Постарались молодцы, эти шины ещё попробуй проколи, не каждый сможет. — Это кто ж из вас такой здоровяк? — интересуется задорно, в руках ключи покачивая. Менты ржут в голос. Признаются, как же. Что, напугать этим решили? Показать, кто в доме хозяин? В песочнице не наигрались в детстве, не иначе. Короткий звонок, шиномонтаж через полчаса. Делов-то. — Закончился спектакль, расходитесь! — Игорь беззлобно улыбается стоящим в курилке. — Как дети малые, ей богу! Первый рабочий день к концу подходит. Как люди вообще работают по графику? При мысли о том, что на утро возвращаться сюда же, хочется завыть. Что он и делает через несколько часов, в клубе отрываясь. Как в последний раз, не иначе. Стас недоволен, злится за то, что таблетки выкинул и слово дать заставил. Игорь беззаботно усмехается, находя друга в зале. Переживёт. Он же о нём, о дураке, беспокоится. А если обдолбается до смерти? Кто тогда с ним, с Соколовским, рядом останется? Даже в заботах о друге ты прежде всего о себе думаешь, Соколовский. Спать ложиться некогда. Гребаная работа, на которую кто-то придумал к восьми приезжать. Клуб в пять закрывается, и времени только на то, чтобы домой заехать, душ принять и переодеться. Зато в отделении первый. И рож лоснящихся пока не видно. Пряников встречает в коридоре, подозрительно осматривая. Игорь старается дышать внутрь себя, размышляя, хватит ли воды в кулере, чтобы пустыню Сахару изо рта убрать. В кабинете тихо и пусто. Скучно. Только попугай в клетке на жердочке раскачивается. До прихода остальных коллег ещё час, можно бы вздремнуть, да толку. Лучше взбодриться, мозг проветрить. Игорь достаёт косяк, блаженно вдыхает сладкий дым. Улыбается. А не так уж и плохо в рядах нашей доблестной! Когда никто не мешает, можно и удовольствие от службы получать! Мишка подвергается жесткому допросу, попугай бешено хлопает крыльями, кружась в голубоватом дыме, который заполнил его клетку. Игорь увлекается, не замечает, что дверь открылась, и капитан Родионова смотрит укоризненно. Зануда! Вот бы встряхнуть да жизнь показать! Интересно, как бы она себя после бутылки коньяка вела? Скучно. Веселье рвётся изнутри, заставляя фыркать, пока голова медведя к телу возвращается. Игорь колет пальцы, упорно сшивая порванные детали, предвкушая, как вечером об этом цирке будет рассказывать Стасу. Тот оценит. — У нас вызов, — после звонка подскакивает Вика. — Едут все. Соколовский, поднимайся! Наконец! Подальше из душной конторы, на свободу с чистой совестью! Машина снова лежит на асфальте, печально растёкшись проколотыми шинами. Весельчаки те же, смотрят с интересом, ждут реакции. Да когда ж вы наиграетесь, дебилы великовозрастные? Игорь вызывает шиномонтаж и неохотно садится в машину к Дане. — Как в банке консервной, — недовольно бормочет с заднего сидения, подвигаясь, чтобы место Жеке освободить. — Как вы в ней ездите, Данила? — Заткнись и не отсвечивай! — огрызается Даня, поворачивая ключ. Машина мчит по улицам, какой-то вызов. Спешка? Скучно. Игорь послушно плетётся следом, к толпе, вокруг чего-то собравшейся. Смотрит на часы, прикидывая, сколько ещё изображать из себя сыщика Пуаро придётся. Идёт вперёд, зевая, и замирает. Потому что видит. Рука детская, кровь на брусчатке. Заколка. Волосы русые. Перед глазами, как стробоскоб: щёлк-щёлк-щёлк. Картинки сменяют друг друга, яркие, цветные. Истошный крик, до костей пробирающий. Уши ватой заложены, с трудом разбирает: — Игорь! Держи её, Игорь! Пытается вцепиться в женщину, вперёд отчаянно рвущуюся, но не может понять, кто кого держит сейчас. Мир рассыпается, распадается под ногами на части. Так близко. По-настоящему. Смерть реальная, не в кино, не с экрана. Руки слабеют, женщина рвётся вперёд, падает на колени, а Игорь стоит, не в силах пошевелиться. Так не бывает. Не сбивают маленьких девочек посреди города. Хочется закрыть глаза и проснуться. Заткнуть уши, только бы криков, рвущих душу, не слышать. В голове шум, гудит что-то отчаянно, и Игорь не сразу понимает — это кровь. Его кровь в ушах шумит, а сердце стучит где-то в горле, словно выпрыгнуть хочет. Он осматривается. Пытается зацепиться взглядом хоть за что-то, чтобы на ногах устоять, и цепенеет. Холодно. Не правда. Нереально. Знакомая полоска пластмассы. Вместе рамки брали. Он до сих пор помнит, как Стас хотел, чтобы непременно золотая была, под цвет машины. Игорь присаживается перед ней, или это ноги сами подкашиваются? Поднимает осторожно, словно кусок вот-вот змеёй станет и ужалит. Сильно. Чтоб продрало. Поднимается медленно и идёт отсюда, не обращая внимания на то, что за спиной оставляет. В голове всё ещё крик нечеловеческий. И мысль: «Так нельзя, сука! Нельзя так!» Едет по адресу, с детства знакомому, на автомате. В душе всё кувырком, всё наружу просится, выворачивает. Игорь резко тормозит, пытаясь отдышаться. Мерзко. Верить не хочется. В дверь звонит громко, долго, протяжно. Слышит, как там, за плитой из металла, музыка орёт громко. И злость внутри поднимается, кипит, захлёстывает, глаза застилая. И желание убивать в висках пульсирует. — Игорь? — Лера открывает, смотрит недоуменно, в халатик кутается. Он проходит, даже взгляда не удостоив. К Стасу. К другу. Хочется пнуть ногой растёкшееся по дивану тело, но Игорь сдерживается. Дышит тяжело, надсадно. Смотрит в глаза мутные, красные. Объяснить что-то пытается, понять. Бесполезно. Вылетает из квартиры на свежий воздух, ни минуты в этой гнили не может. Лера следом. Что-то лепечет про машину. Про то, что надо скрыть улики. Тварь. Такая же, как брат, даже хуже. Только о себе всю жизнь. Только свою шкуру прикрыть. Сплюнуть бы ей под ноги, да слюну тратить жалко. Игорь садится в машину, злобно глядя на Леру, что продолжает суетиться вокруг бампера Стаса. А чем ты лучше, Соколовский? Что случилось с тобой за эти несколько часов, разве сам ты никогда свою жопу деньгами прикрыть не пытался? Сколько хрустящих купюр перешло ментам, чтобы закрыли глаза на пьяную езду? «Не лучше», — соглашается с собой Игорь, и на душе становится гадко. «Вот только я никогда никого не убивал», — поправляет себя, оправдывает. А если бы убил? Тебе просто везло, Соколовский. А так ты такой же, как они. Решил поиграть в справедливость, когда сам в дерьме завяз по самые яйца. Поворот ключа, машина ревёт, срываясь с места. Губы улыбкой кривит жуткой, на оскал похожей. Его рвёт на части. От того, что увидел. От того, что понял. Он не такой, как они! Не такой, слышите! Он никогда бы не убил маленькую девочку! Не сбил бы по пьяни, не уехал бы с места преступления… — Уехал бы, — шепчет голос внутри. — Уехал, Соколовский, и рыдал бы, у папочки в ногах валялся, чтобы замазал. — Нет! — кричит Игорь, дёргая руль вправо, обгоняя неторопливый форд впереди. Перед глазами пелена красная. Сердце бьётся гулко, больно, в висках гудит, пульсирует. Вырвался из этого. Он смог вырваться. Больше не с ними, больше не такой. Перед глазами тело маленькое. В ушах до сих пор крик нечеловеческий, звериный. И приходит облегчение — не с ним. Эгоистичное, простое облегчение — не он. Игорь хохочет, громко, каркающе. Бьёт ладонями по рулю, не обращая внимания на взгляды водителей, что на светофоре рядом стоят. Похер. Это не он! И он никогда таким не будет! Что-то ломается. С треском, сухим и звонким, как лёд на реке в марте. Что-то рвётся наружу, новое, чистое, светлое. Хочется отряхнуться, сбросить шелуху, что годами на него нарастала. В отделение возвращается другой Соколовский. Пусть этого пока никто не видит, плевать. Мнение этих новоявленных коллег не важно. Важно то, что понял он сам. Важно, что теперь он ощущает в себе прилив сил небывалых. Он дал Стасу шанс. Это справедливо. Это по-дружески. Я — твой единственный друг. Голос Стаса обухом по голове. Игорь замирает на полпути к кабинету. Зубы крепче стискивает. К чёрту таких друзей.