Вопреки

                    Обратно в отдел — бездумно. «Плевать!» — кричать хочется. Сам себя обманывает. Не плевать. Царапает что-то коготками острыми в месте, где у обычных людей душа находится. Игорь на педаль газа давит бездумно, а в ушах голос звенит, по нервам полощется.       Ты не человек! Ты мент! Ты нашёл себя, мент!       Бред всё это. И Лера, и истерика её. И мысли, что словами вызваны. Бред.       Два дня всего. Два дня ещё продержаться в этом шапито, а потом отдыхать. Подальше отсюда. Чтобы много шума вокруг, крепкого в бокале и меньше мыслей новых. Не-для-него мыслей.       У входа в отдел улыбка сама собой на губы. Нанятый охранник встаёт, зонтик от солнца задевая. Пусть весельчаки попробуют повеселиться. Посмотрим, кто кого. В кабинете пусто, только Весельчак У за допотопным ноутбуком сидит, жирными пальцами в клавиши попасть пытается.       — А где Вика? Я телефон маникюрши достал.       — Для тебя капитан Родионова, — цедит Жека, не отрываясь от экрана. Печатает двумя пальцами, смотреть смешно.       — Я телефон и адрес маникюрши достал. Или уже не надо? — Раздражение недавнее ворочается глухо.       — Надо. — Весельчак У наконец от картинок в экране взгляд поднимает. Улыбается ехидно, сразу видно: сейчас будет очередную шутку юмора говорить. — Надо, мажорчик, чтобы ты устал от жизни. Бабы, наркотики, клубы — и так каждый день. Чтобы ты очнулся в тридцать лет и понял всю тупость своей жизни. На лампочку петельку накинул и вздёрнулся.       Как ожидаемо это всё. Так ожидаемо, что уже не смешно даже. Страшно, что такие люди в нашей доблестной работают.       — А я потом сижу, улыбаюсь и набираю в базе фамилию «Соколовский». — Жека по клавишам щёлкает неспешно. — Но увы, пока только Соколовская Анна Петровна. Ничего. Подождём.       Ледяная волна нутро прошибает насквозь. Игорь хмурится, не веря. Не может быть такого. Невозможно всё это.       — Кто? — голос не слушается. Ноги подкашиваются, когда ближе подходит, в лицо, до боли знакомое, заглядывает. — Что она здесь делает?       — Самоубийца какая-то. — Жека продолжает набирать что-то, а Игорь руки тянет, чтобы прокрутить вниз, посмотреть, убедится. Что не бредит. Что правда это. Что мама…       — Дай посмотреть, — тянется, забыв обо всём. Жадно.       — Руки убрал! — Жека вспыхивает мигом. Чует интерес чужой. Почти рад, что мажора задеть получилось.       — Ну, что там дальше? — Игорь не слышит. Не видит ничего, кроме лица маминого. Жеку отталкивает, к ноутбуку рваться пытается. А внутри что-то хрупкое, что-то, чем жил эти годы, трещит, как Нева весной.       — Я тебе сказал, руки убери, — чем больше мажорчик распаляется, тем спокойнее Жека становится. Надо же — даже у такихсволочей чувства есть? Даже удивительно.       — Это моя… — Игорь сам себя обрывает. Поздно. Жеку уже не остановить.       — Кто? — Он наступает, оттесняя от ноутбука, заставляя в стол упереться. И слова с насмешкой. Безжалостно. По сердцу ножом. Снова и снова. — Родственница? А, подожди, мать, что ли? Довели с папашей?       Рука сама неосознанно в кулак складывается. Размазать бы сейчас эту ухмылку по лицу, стереть, чтобы больше никогда улыбаться не смог. Гнида ментовская.       — Успокоились! — резкий оклик заставляет выдохнуть. Руку опустить нехотя. Вика подходит, легко их друг от друга отталкивает. Смотрит обвиняющее. На него, конечно, не на Жеку.       — Что вы здесь устроили?        — Соколовский много себе позволяет. Пытался пролезть в базу. — Жека доволен. Так доволен, что едва не светится. Но Игорю уже плевать. Только узнать — что там. Что милицию так считать заставило? Почему мама самоубийцей проходит? Почему папа молчал все эти годы? Что от него скрывают?       — База для внутреннего пользования. Туда нужен допуск. — Голос Вики как всегда сух, деловит.       — Мне надо на одно дело посмотреть. — Может, хотя бы она поймёт?       — Я об этом и говорю. — Вика смотрит с неприязнью. Кто бы сомневался. Он чужой здесь. И своим не станет никогда. Правда, не очень-то и хотелось. — Что с маникюром? Грозился узнать.       И Игорь смиряется. Прямо сейчас смиряется, не надеясь им что-то доказать. Они его за человека не считают — он их, один — один. Кто дальше поведёт?       Пока Вика телефон и адрес переписывает, внутри вновь бурлить начинает кислотой ядовитой. Чему радуешься, мент? Что богатые тоже плачут? Да, тебе же насрать, что эта смерть для ребёнка могла значить. Тебя сам факт того, что в грязное бельё Соколовских заглянул, радует.       Телефон взрывается трелью. Жека берёт трубку, не сводя торжествующего взгляда. Радостно сообщает:       — Тебя в обезъяннике ждут.       Найти несложно — Вика подсказала. За решёткой нанятый охранник. Задержали на два часа. На машину можно не смотреть — и так ясно — стоит спущенная. Гогот за спиной дружный, и сейчас, как никогда, хочется вмазать хоть кому-нибудь, пар выпустить.       Игорь разворачивается резко, чтобы в отдел вернуться, но в Жеку врезается.       — Родионова сказала по твоему адресу проехать. Сказала — без эксцессов. Надеюсь, это понятно?       Игорь поверх его плеча на рожи ржущие смотрит, кривится.       — Что, в метро боишься спускаться? — Жека даже на носочки привстаёт, надеясь выше казаться. — Придётся.       — Я не думаю. — Игорь не смотрит на него даже. Весельчак У и впрямь решил, что если машина не на ходу, он в общественный транспорт полезет? Игорь метро только на картинке видел. В школе начальной, кажется. Взять машину на прокат — дело трёх минут. Только хочется больше пафоса, чтобы из образа не выйти. Пусть обсуждают потом — похер. На всё похер, что в этом отделе останется. Только о деле мамы узнать и валить отсюда.       Появление ожидаемо эффектно. Жека ожидаемо бесится. И на душе как-то теплее становится, что ли. Подзадоривает. В горле разноцветным оседает, как сок в бокале пузатом с трубочкой. А смотреть на Жеку в салоне — отдельный аттракцион. Как плата за стычку недавнюю. Игорь здесь — как рыба в воде. Попутно маникюр заказывает. Сквозь трубочку коктейль цедит. Маникюрше улыбается широко, белозубо. А Весельчак У мается. Куда себя деть не знает. Бесится, когда маникюрша признаёт, что он на мента похож. А что бесится? Игорь же на мажора не обижается.       Фотографии на стол, и ленивая расслабленность проходит сразу. Снова кровь, рука наружу вывернута. Тебя, дебил, вообще учили, как информацию до людей доносить? Маникюрша бледнеет. Лепечет про знакомую что-то.       Пока Жека Родионовой отзванивается, Игорь обратно в лимузин садится. Медленно стекло опускает, интересуется:       — Куда ехать? Где служба и опасна и трудна?       Жека едва ли не ядом брызжет. Выйти заставляет. Опять лекции читать собирается.       — Весело тебе, да? — чуть не подпрыгивает.       — Да не особо, — тянет Игорь. Правду, между прочим. Здесь весело только идиоту может быть. Или отбитому наглухо.       — Дане не особо, — цедит Жека. — Ты хоть понимаешь, что ему за потерю табельного грозит? Это статья. А если он ещё и засветится где-нибудь… Так что моли Бога, чтобы Даня его сегодня в очистных нашёл.       Приятного мало. Теперь, наконец, хоть немного понятно, что все в напряге таком по отделу ходят. Спасибо за разъяснение, товарищ полицейский.       — А если не найдёт? — вопрос из разряда «просто так». На деле Игорю не особо интересно. Не его проблемы.       — А если не найдёт, — Жека вдруг вперёд подаётся и за грудки берёт, на ухо шепча: — Тогда папочка тебе уже не поможет.       Он уходит, а Игорь, воротник рубашки, что пол его зарплаты стоит, поправляет и усмехается: пыжится товарищ полицейский, пыжится, а страх вызывать не умеет. Не дорос ещё. Фыркает весело, выдыхает:       — Хамло. — И обратно. В нутро лимузина, где кожей пахнет, деньгами и вседозволенностью. До суши ресторана полулёжа на сидении развалившись. А что — обеденный перерыв, он, как работник доблестной позволить себе отдохнуть может. И друзей новых развлечь. Пусть напряжение сбросят. Девушку сам выбирает, красивую. Чтобы на ней роллы узором легли. Чтобы Жека хоть раз почувствовал, что такое настоящая японская кухня.       Обратно возвращаться Игорь не спешит — что там делать? На сегодня план по общению с сирыми и убогими почти выполнен. Но в отдел надо — работа, мать её. Жека навстречу летит, пар из ноздрей, васаби переел?       — О, Евгений! А вы что по коридорам разгуливаете? Аппетит нагуливаете? А я вам палочки тренировочные принёс…       Жека в стену впечатывает быстро. На этот раз не до шуток, кажется. Неужели от такой ерунды, как суши-гёрл, реально уволить могут? Театр абсурда. Разрулить не сложно. К Пряникову без стука. Это для остальных он — полковник, для Игоря — тот, кто под папу прогнулся.       — Аверьянов не виноват, — было бы в чём ещё. — Это я девушку заказал. Из ресторана. Хотел всех суши угостить и…       — Ты вообще понимаешь, где ты находишься?       — Тяжёлая, скучная работа. Хоть какая-то радость людям. — Игорь плечами пожимает, словно искренне не понимает, с чего весь сыр-бор.       — Ты развлекаешься так? — Пряников на глазах багроветь начинает.       — Да нет. — Кажется, всё-таки переборщил.       — Нет, ты развлекаешься! — Полковник на крик срывается. Впечатляет даже. Почти. Немного. — Ты уверен — ты здесь неделю максимум просидишь и всё. Папа твой, вон, уже волнуется, сюда приезжает, думает: не перегнул ли палку. Помиритесь, и ты отсюда уйдёшь. Да?       — Всем же лучше. — Игорь не знает уже, что лучше. Но здесь оставаться точно не собирается. Не привык долго быть там, где ему так открыто не рады.       — Мне — да. Отделу — да. А тебе? — Пряников будто мысли его читает, озвучивая, смыслом наполняя. — Не думал?       Не думал. Не думал и думать не собирается. Того, что здесь увидел, что понял, уже на целую жизнь хватит. И Игорь не хочет эту жизнь вот так разбазаривать. От звонка до звонка за три копейки под взгляды коллег, что нож в спину воткнут охотно.       — Поздравляю, Евгений, вас не уволили. — Игорь находит коллег своих в курилке на улице. Машину уже в порядок приводят. Второй раз за день. Бесить начинает.       — И мне что теперь благодарить тебя? — зло выдыхает Жека.       — Ну, можешь, — Игорь плечами пожимает. Совесть в груди шевелится, скребётся робко, о себе напоминая. И признать почти получается, что да — стыдно.       — Здесь взрослые люди работают, Соколовский. — Вика смотрит строго. Игорь на неё поверх очков, чуть приспущенных. Отчитывает. Начальница. Как-это-всё-достало. — Мне сказали, с тебя требовать можно, как со всех остальных. Так вот, у меня служат, а не веселятся. Это понятно?       — Понятно. — Неделя. Неделя, Соколовский. Продержись и скатертью дорога. — В следующий раз обедаем раздельно.       — Теперь о деле…       Вика говорит, говорит, но слова мимо проносятся. Игорь смотрит, как ему колёса меняют, взгляд на весельчаков, их проткнувших, переводит. Мысли в голове роятся разные: от раздражения до желания отомстить мелочного. Как наказать безнаказанных? Даже от формулировки смешно. Кто его бы наказать смог? Как?       — … ехать далеко, к вечеру вернёмся. Жека, давай за руль.       — Могу ускорить процесс. — При мысли, что придётся трястись несколько часов в компании этих двоих, спину судорогой сводит. От них и так уже зубы болят. Кажется, чувство взаимно, потому что на то, чтобы Игорь помог до места добраться, никто не возражает. Никто и мысли не допускает, что это может быть вертолёт. Вытянутых лиц достаточно, чтобы вернуть пошатнувшееся настроение. Почти хорошее.       — Это первый и последний раз. — Вика шум винтов перекрикивает.       — Ты уверена, что нам сюда? — Игорь смотрит на дом знакомый, на собаку, что на встречу бежит.       И хозяин дома, Денисов, встрече хоть и удивлён, но рад почти искренне. Если в их кругу вообще умеют искренне что-то делать. Светские расспросы про работу, удивление и тонкая ирония, приправленная белым вином — это привычно. Игорю. Только Вика на работе. Кто бы сомневался. Чулок синий. Фотографии на столе веером. Смотрит внимательно в лицо бледное, в то, как губы кривятся, чтобы слово сказать, как сердце ход замедляет.       — Жека! Скорую! Быстро! — Вика на пол у ног хозяина дома опускается, пульс твёрдой рукой нащупывая. Пока ждут врачей, Жека улики собирает усиленно. К телефонному звонку Дани Игорь невольно прислушивается. Снова совесть. Скребётся, чтоб её.       В больницу вдвоём с Родионовой. Дожили — поездке с девушкой не рад. Так это не девушка — это капитан полиции. На такую и захочешь — не встанет.       — В крови плода убитой обнаружены следы конеина, — Вика делится зачем-то. По привычке, наверное. Кто б его всерьёз принимал?       — Кофеина? — переспрашивает Игорь.       — Конеина. Болиголова. Растёт в нашей полосе.       Не верится. Хотя почему нет? Чему не верить, если сплошь и рядом подобное? И Игорь знает, точно знает, где можно с лёгкостью болиголов найти. Кто отравил ребёнка не рождённого. Кто девушку до самоубийства довёл.       — День не говори, Игорь. Прошу тебя, день не говори, мы всё уберём! — Денисов молит, почти на крик срываясь. Врачи на писк аппаратов пронзительный прибегают.       Из палаты в коридор заторможено. Что теперь скажет твоя совесть, Соколовский? Чью сторону примешь? В чью пользу ход сделаешь? Опять за полицию? За правду, никому не нужную? За людей, что тебя в грош не ставят? Или за тех, кто жизни частью является? Кто реально поможет, если прижмёт? Кто в ответ на такую услугу по гроб жизни обязан будет?       Всё. Всё это. Он забыл. Ведь забыл же! И совесть не мучает. Не может мучить. Потому что на этот раз он всё делает правильно. А правильно ли? В чём же Стас тогда не прав был? Что за избранная гребёнка у тебя, Соколовский? Одного по шёрстке, другого — в клетку? От самого себя тошно не становится ещё? Нет? А если подумать?