Вопреки

                    Перчатки на руки, обыск тщательный. Куча мелочей по полкам, ерунда и старые дела. Игорь и Вика работают методично, слажено, но напряжение в комнате густым маревом, по нервам натянутым бьёт крепко.       — Вик, — осторожно спрашивает Игорь, книги с полки по очереди вынимая. — Вы из-за меня поссорились?       — С кем? — Она оборачивается резко, слишком резко.       — С Королёвым, — Игорь её игру поддерживает, говорит нарочито небрежно, хотя у самого сердце так и прыгает.       — А что мне с ним ссориться? — Вика возвращается к работе, дела, что на стол выложила, перебирает, хотя ни одной буквы на них разглядеть не может.       Игорь смотрит на неё и на короткий миг в васильковой глубине теряется. Падает.       — Видел, что у вас что-то есть, — говорит нехотя. — Он ревнует.       — Личное я не обсуждаю. — Голос Вики спокоен, звучит легко, непринужденно, но в ответе сталь слышится. Звенит тихо.       Спорить нет смысла. Хочет скрывать — пусть скрывает. Только Игорь знает точно — он причина ссоры, но почему причина? Неужели только из-за платья, подарка глупого? Или?..       Руки от головы работают отдельно, продолжают бумаги вытаскивать. На пол фотографии сыплются, Игорь поднимает, вглядывается.       — Вик, — зовёт осторожно. — Это Пряников?       Она подходит так близко, что можно волос губами коснуться. Смотрит на фото, соглашается — Пряников. Из старожил в отделе. Конечно, был знаком с Королёвым. Игорь кивает, но стоит ей отвернуться, одну фотографию тайком в карман засовывает — пригодится порассуждать на досуге. Они уже уходить собираются, когда на пороге ФСБ-шник утренний. Смотрит невозмутимо, спокойно.       — Ещё раз здравствуйте. Ваши анализы готовы. В крови обнаружены спецсредства. Вводятся внутривенно, вызывают остановку сердца. Следы минимальны, нужно знать что искать. Это всё. Официально никто вам ничего не говорил. И не скажет.       — А кто имеет доступ к этому спецсредству? — спрашивает Вика.       — Я же сказал, — с нажимом повторяет сотрудник, — никто вам ничего не говорил и не скажет.       — Никто ничего не говорил и не официально, — задумчиво тянет Вика, когда он уходит. — Значит, нет оснований считать это убийством.       Игорь молчит, осмыслить пытается. В голове ярко: ванна, скальпель, кровь на полу. Мама.       — И что теперь делать? — спрашивает тихо.       — Только Данин свидетель, — нехотя отвечает Вика.       Обратно в отдел едут молча, оба об одном думают, но обсуждать не хочется. Кто-то намеренно следы заметает. Причём, заметает очень грамотно. Но кому это надо? Игорь не хочет думать о том, что папа мог бы пойти на это. Хотя у него связей достаточно. И чтобы средство достать, и чтобы исполнителя нанять. В девяностые и не такое проворачивали.       В отделе не продохнуть: за Жекиным столом алкоголик из местных, кислый запах перегара в воздухе кружится. Вика не морщится, подходит к столу, на Даню смотрит:       — Это свидетель по делу Карасёва? Что у вас, Королёв?       — У нас, товарищ капитан, — с лёгкой ехидцей отвечает тот, — ничего. Свидетель к составлению фотороботов не способен. Только вот, — тянет листок с корявым рисунком. — Татуировку запомнил.       — Он мне этой рукой грозил, — добавляет свидетель, довольный, что полезен был. — Вот здесь, — на предплечье показывает, — она была.       — Мы решили, что это кто-то из сидельцев, — говорит Жека. — Мало ли, у следователя врагов было. Пробили по базе тех, кто недавно освободился. Вот, сейчас ищем совпадения.       — Результаты?       — Вик, — устало говорит Жека, — мы работаем.       Игорь на столе устроился, смотрит на них, в голове крутится: даже здесь испоганить всё смог. Не хотел, а испоганил. Жизнь вот Вике невольно испортил. Хочется сделать для неё что-то хорошее. Чем-то за поддержку отплатить. За тепло, которое, хоть и не вольно, а он чувствует. И отогревается им. Иногда. От холода одиночества гулкого.       — Дань, — Игорь со стола спрыгивает, смотрит решительно, — нам бы поговорить надо.       — Мне с тобой не о чем разговаривать, — цедит Даня, взглядом дыру прожигая.       — Это ты так думаешь, — настаивает Игорь, стараясь в сторону Вики лишний раз не смотреть.       — Сидите оба, — говорит она, надеясь, что очередной ссоры избежать удастся. Но Даню, напротив, эти слова только подстёгивают.       — Разговаривать с коллегами — мой святой долг.       По коридору, пустому в это время суток. Мимо рабочего, что молотком бьёт монотонно, ремонт делает. За колонну к туалету, где никто не увидит. Игорь на Даню смотрит спокойно, а он, напротив, так и подпрыгивает. Злится.       — Зря ревнуешь. — Игорь в глаза прямо смотрит, достучаться хочет.       — Я тебя? К Вике? — голос Дани на два тона поднимается. — Было б к кому ревновать.       — У нас с ней ничего нет, не было и не будет никогда, — говорит Игорь с нажимом. И сейчас сам в это верить хочет отчаянно. В это самое «не будет никогда».       — Это всё? — Даня молчит угрюмо, но кажется, успокаиваться начинает.       — Из-за подарка поссорились? — Игорь твёрдо все точки над и расставить решил. Потому что устал уже в этой атмосфере невероятно дружеской каждый день находиться. Своих проблем хватает — чужие ещё решать. — Я сглупил. Мой косяк. Но я искренне хотел, по-дружески…       — По-дружески бабло своё засветить? — перебивает Даня.       — Ты меня слышишь?       — Это ты меня слушай! — Палец почти в лицо упирается, всё спокойствие Королёва как рукой сняло. — Ещё раз рядом с ней тебя увижу…       — Ничего страшного, что мы вместе работаем? — Игорь тоже не выдерживает: губа вверх ползёт, зубы скалятся. Достало. Устал.       — Ты меня понял, — бросает напоследок Даня и уходит. Скатертью дорога. Таким твердолобым объяснять — своё время тратить. Знал бы, что переживать не из-за чего, не тупил бы так. Игорь вздыхает, голову вниз, волосы на затылке ерошит. Да, он теперь для капитана Родионовой не пустое место. Но для того, чтобы его пустота ею наполнилась, одного платья мало. А у него и сил нет добиваться — зачем? К чему тратить время на ту, что смотрит сквозь тебя?       Подозреваемый всё же находится. Приходится в машину крохотную, тесную, всем отделом втискиваться и ехать. На задержание. Все молчат, но Игорь видит — разговор подействовал. Даня на Вику взгляды бросает частые. Рад бы поговорить с ней, но возможности нет. Что ж, мавр сделал своё дело, мавр может уходить.       К подъезду обшарпанному вчетвером, Жека внизу остаётся. Задержания не выходит — у семьи Орлик один раз был, к сыну жена не пустила. Опять тупик. В отделе Жека перечисляет возможных знакомых, скучно, много. Не интересно. Бежать бы сейчас, искать, выспрашивать. Только куда, кого, где?       — Игорь, держи, это тебе. — Вика подходит, тянет коробочку простую, чёрную.       — Это в честь чего? — недовольно вскидывается Даня.       — Пытаюсь объяснить, какие должны быть подарки сослуживцам, — спокойно поясняет Вика и даёт Игорю стопку листов. — Тем более, ручка тебе понадобится. Психологические тесты. Надо заполнить. Даня, Жека, через пятнадцать минут в машине.       — О, да это не сложно, — весело говорит Даня, через плечо заглядывая. — Вопросы по типу: водил ли тебя дядя Петя в баню?       — Нравилось ли тебе? — подхватывает Жека.       Оба уходят, посмеиваясь, и остаётся только вздохнуть тяжело, шумно. По квартирам ездить, народ опрашивать скучно. Игорь мог бы радоваться, что Вика от рутины освободила, только… Только не может. Как о маме не думать? Как не думать о том, что уже тогда у кого-то власти столько было, чтобы убийство так обставить? И почему только папа в голову идёт?       Тесты быстро, вопросы простые, глупые. А время, что освободилось, можно с пользой потратить. К другу бывшему наведаться. К одному из тех, кто теперь и здороваться не хочет. Какие друзья — такие и методы. Игорь равнодушно смотрит, как болгаркой дверь знакомую вырезают. В квартиру заходит, на следы вчерашней гулянки равнодушно. Грязная посуда на столе, пустые бутылки, остатки дорожек. Когда и сам не прочь был так развлечься. Теперь только гадливости чувство да в груди тянет.       С другом разговор короткий — после вчерашнего тот соображает туго. А Игорю многого от него и не надо — только телефон уголовника, с которым тот в клубе тёрся. Ниточка новая, потянуть бы за неё, попытаться. Узнать про папу чуть больше, приоткрыть завесу, чтобы ужаснуться.       — Дато Батумский?       Игорь к столу подходит. Ресторан приличный, площадка летняя. Напротив грузин молодой, спокойный.       — Меня и так называют, Игорь Владимирович Соколовский, — усмехается тонко. — Присаживайтесь. Эд не должен был давать мой номер никому, но тут я удивлён. Сын самого…       Знал бы этот Дато, как уже поперёк горла упоминания об отце стоят.       — Мне нужна ваша помощь.       — Вряд ли я могу то, чего не может ваш отец.       Действительно. Мой отец всемогущ и ужасен. Может и сына прихлопнуть, как муху, если пожелает. А он пожелает?       — Мне нужно найти человека по кличке Орлик. Если нужно, я… — Игорь привычно за кошельком тянется, случайно вместе с ним ручку достаёт. Вертит в руке рассеянно. Вика поймёт. У него тоже личное.       — Мне деньги не нужны. Мне нужна благодарность хорошего человека. — Дато вор в законе, хоть молодой, а уже коронованный. С такими людьми Игорь раньше по доброй воле за один стол бы не сел. А отец, видимо, сидел, и не раз.       — Зачем? — Игорь смотрит спокойно, но сердце вскачь пускается. С такими людьми и ухо востро держать, и за языком следить.       — Не знаю, жизнь длинная. — Дато плечами пожимает. — Я не знаю, зачем вам нужен Орлик.       — Двадцать лет назад умерла моя мама. Есть подозрение, что он мог что-то знать. — Правду всё же сказать приходится. Тут от каждого слова помощь зависит.       — Если вам не сложно, можете подождать? Мне нужно сделать один звонок?       Встречу назначают быстро, даже слишком быстро. Заброшенный склад, охрана в очках чёрных. Дато поясняет, что человек хороший, но у него сейчас проблемы. Что об этой встрече узнать никто не должен. И на душе пятно гадливое, мерзкое, расползается шире.       К человеку нужному идут вдвоём, с Дато. Его рекомендации, видимо, многого стоят. Игорь смотрит на невысокого, жизнью побитого, и не может отделаться от ощущения, что взгляд его на змеиный похож. Цепкий, холодный, оценивающий. Такие не прощают.       — Зачем вам Орлик? — голос тихий, кричать не привыкший, привыкший командовать.       — Я думаю, он причастен к смерти моей мамы. — Игорь держится прямо, смотрит в глаза, ждёт, что сейчас, вот прямо сейчас всё откроется. Или яснее станет. Хотя бы немного.       — Месть — это святое.       Сердце скачет, адреналин по венам. Игорь готов взять его и трясти за грудки, слова выколачивая, но как назло каждое слово здесь — как камень, твёрдый, под ноги. Дато за спиной стоит, по плечу телефоном стучит осторожно. Игорь оборачивается нехотя.       — Тут говорят, ты мент. Не человек ты.       Вся жизнь перед глазами в одну секунду проносится. Щелчок за спиной, курок взведён. Ноги к полу приросли, и всё, что остаётся — в лицо смерти заглянуть. Спокойно. Уверенно. Хотя бы это сохранить — чувство достоинства собственного. Пусть никто потом не скажет, что Соколовский скулил, как собака, пощады просил. Оружия у него нет. А слова… Кто их теперь слушать будет?       Автоматная очередь уцелевшие стёкла пробивает. Игорь на пол по инерции, руки за голову. Маски-шоу с потолка, из-за углов — откуда взялись только? Дато и человека его, очень полезного, мордой в пол. А Игорь смотрит и понять не может — какого хрена здесь происходит? Всё проясняется, когда появляется Жека. Дато, правда, отпускают тут же — и звонок делать не надо.       — Нехорошо поступаете, Игорь Владимирович, — говорит он, мимо проходя. А Игорь смотрит растеряно, в голове пусто. В Вику взглядом впивается — капитан Родионова, окружённая людьми с автоматами, смотрится вполне органично.       — Вы его отпустили? — Игорь на фигуру Дато кивает.       — На него ничего нет. А этого за разбой посадим.       — Как вы меня нашли? — Игорь впервые Вике в глаза прямо. — Следили?       — Подарок, — нехотя отвечает Вика. И смотрит так, словно душу наизнанку выворачивает.       Игорь в карман, за ручкой, в руках снова крутит. Надо же, а думал, от души. Думал, искренне.       — А внутри?       — Микрофон-маячок. — Глаза у Вики подозрительно блестят. Хочет сделать вид, что стыдно?       — Вот так вот, да, — горько тянет Игорь.       — Это было необходимо. — Она смотрит и смотрит, глаз не сводит, только магия эта на него сейчас не действует.       — Не веришь мне?       — Теперь верю.       Взгляд в сторону, только не на неё. Не думал, что обидно так будет. А казалось, только жизнь налаживаться начала. Хрен ты кому сдался, Соколовский. Ни здесь, ни там не нужен.       — А я думал, подарок. — Только не смотреть на неё. Куда угодно, только не в бирюзу эту пронзительную. Тепло стремительно холодом оборачивается, кажется, что сердце инеем покрылось. — Знаешь, от тебя было бы приятно.       — Слушай, мы тебе все сегодня сделали подарок. Иначе тебя бы подстрелили! — Вика нервничает, раздражается. Что, Виктория Сергеевна, совесть мучает? — Почему один пошёл? Почему не сообщил?       — Да вы же и так всё слышали, — бросает сквозь зубы, а губы не слушаются. Только внутри пусто, пусто, пусто.       Орлика находят в больнице. Умирает от рака. К Карасёву заходил, но дома его не застал. Нет улик, нет дела. Игорь в больницу один, что-то не сходится. А доверять тем, кого коллегами называть принято, больше причин нет.       — Вы меня слышите? — на зека бывшего без жалости. С сожалением, скорее.       — Что, себе звёздочку пришёл заработать?       — Знаете, что это? — в руках планшет игровой, модели последней.       — Когда я садился, таких не было.       — А у сына вашего есть. Дорого стоит. А у него новая такая. Живут они бедно. Жили. Может, деньги у них появились недавно? Может, кто-то денег дал? Чтобы Карасёва убить?       Игорь над кроватью склоняется, чувствует — верный след нащупал.       — Откуда у тебя спецсредство, которое в шприце было?       Орлик кашлем заходится, смотрит через силу.       — Шёл бы ты. Тяжко мне.       Чем его пронять, чем расколоть? Ноги сами к окну ведут. Там жизнь. Солнце яркое, летнее.       — Знаешь, мне столько же, сколько твоему сыну было. Когда мать умерла. Автокатастрофа.       — На жалость давишь, — доноситься шёпот из постели. — Только не пойму расклада.       — Недавно я узнал, — продолжает Игорь, будто и не слышит его вовсе, — что это не катастрофа была. Она себе вены перерезала. Как Карасёв. Карасёв её дело вёл. Хотел я у него правду узнать, пришёл, а он мёртвый.       — Да, — шепчет Орлик, — судьба-злодейка.       Игорь к постели возвращается. От жизни к смерти, от света к тени. Смотрит на человека, что на глазах умирает.       — Ты просто скажи: попросили тебя или нет. По-человечески прошу: помоги.       — Умираю я, а бредишь ты.       Вздох тяжелый против воли с губ срывается. Телефон из кармана, простой, кнопочный.       — Здесь только один номер забит. Если что вспомнишь — позвони. А я твоему сыну помогу, деньги у меня есть.       Из больницы в отдел. К Пряникову. Фото на стол, один вопрос — почему соврали, что знакомы мало. Пряников не проще Орлика. Плечами жмёт:       — Я пришёл, он увольнялся. Близко не общались. Свободен.       Вот и закончился очередной рабочий день. Насыщенный такой. Полный разочарований. Одно на другое наползает, уже не знаешь, что важнее, что больнее. Из здания Вика с Даней. В машину вместе. Отходчивая вы, Виктория Сергеевна. Отходчивая и хитрая. Беспринципная даже. А так хотелось поверить, что подарок этот… Впрочем, неважно. Телефон в руке вибрирует. Орлик решил заговорить. Игорь обратно, в больницу, обо всём на свете забывая.       — Вы ведь не просто так звонили? — Игорь нетерпения не сдерживает. Видит — на последнем издыхании зек держится. — Я про помощь серьёзно.       — У семьи и так деньги будут. Я всё сделал. — Голос еле слышный, хрипы громкие.       — Вас просили убить Карасёва? Кто?       — Обещай…       — Что пообещать? — Игорь сейчас готов луну достать с неба, если понадобится.       — Не будь как я. Жизнь не разменивай на бабло. Ни с чем останешься.       — Обещаю. Вас просили убить Карасёва?       Орлик кивает, кашляет судорожно. Монитор пищит, захлёбывается.       — Кто просил? Вы меня слышите, Орловский? Кто просил? Кто просил убить?!       Поздно. Оборвалась ниточка. И жизнь тоже. Оборвалась. От бессилия выть хочется. И злиться не на кого. Отчаяние — близкий друг, уже давно частью тебя стало, Соколовский. Ты снова проиграл, и довериться некому. Один против всех. И все против тебя.