Intravenous sea

Минхо исходил уже все вдоль и поперек. Пересчитал все дверные ручки, все вещи голубого цвета и даже всех насекомых в округе, а Ньют еще не появился. Минхо начинал волноваться. Вдруг что-то случилось. А он сейчас стоит тут и рассуждает как несчастная мамочка-наседка. Внезапно дверь приоткрылась и оттуда вышел Ньют. —Слава Богу, я уже начинал волноваться… —Меня кладут в палату, Минхо, дня на четыре минимум, —перебил его Ньют.— Я не знаю, что это, она не объяснила. Но, видимо, я порвал связки. Эта нога у меня слабая, ты сам знаешь, — он говорил все тише и тише, затихая к концу предложения, а потом снова начиная говорить громко, вдыхая новую порцию воздуха.—Мне нужен покой, никаких лишних передвижений. Видя, что Минхо собирается что-то сказать, он остановил его жестом руки. —Нет, я не могу оставаться у нас в номере, потому что мне нужно постоянное наблюдение. И да, скорее всего я успею на соревнования. Я должен. Перед ним вдруг промелькнула картина, что он пропускает все. Что подводит команду, что проклятому противнику отдают первое место. Всего на мгновение. Но эта картина была такая яркая. Он поспешил отогнать ее. Нет. Во что бы то ни стало, но он будет на этих чертовых соревнованиях. Даже с поврежденной ногой. Будет и точка. Переварив внутри всю информацию, Минхо кивнул и они не спеша двинулись в направлении своей комнаты. —Я сейчас зайду в комнату за вещами, а потом отправлюсь в палату. Подожди меня здесь. Ньют прошмыгнул за дверь и начал наспех скидывать вещи в сумку. Лишь бы чем-то отвлечься. Пока он будет прохлаждаться, пропустит много тренировок. И из лазарета прямо на стартовую линию. Почему. Почему постоянно что-нибудь случается? Почему… Он был готов от бессилия долбить стену, разбивая костяшки в кровь, а голос срывая на хрип. Вселенная решила крепко поиздеваться над ним. Проверить его на прочность. Что ж, хорошие новости. Он скоро сломается. Еще раз окинув взглядом комнату, он развернулся и направился к двери. Через пять минут они с Минхо уже выходили из двери отеля. —Мне нужно в другое здание. Оно находится в противоположной стороне отсюда. Они медленно плелись по дорожке, проходя величавые деревья, макушки которых часто склонялись от внезапно налетавшего порыва ветра и теряли листья, словно по лоскутам отрывались куски от одеяния, постепенно обнажаясь и показываясь миру. Пропускали мимо себя море, которое в этот момент было неспокойным. Пенилось, бурлило и нетерпеливо, можно даже сказать жадно слизывало с песка камни, унося их прямо на дно, откуда те, вероятно уже не выплывут. Были предоставлены мыслям. А уж о чем подумать, они бы с легкостью нашли. Минхо несколько раз попытался что-то сказать,но не находя слов,захлопывал рот и продолжал идти молча,просто вздыхая,что было очень на него не похоже. Изредка, под ногами проползали какие-то насекомые, отвлекая внимание к себе. Свернули пару раз. И вот недалеко показалось небольшое двухэтажное строение, выкрашенное в грязно-голубой цвет. Оно стояло одиноко заслоненное тенями от деревьев. И от этого казалось еще темнее. Минхо приоткрыл тяжелую дверь, пропуская вперед Ньюта, а тот в свою очередь направился к регистратуре. Подойдя к невысокого роста девушке, он замялся, не зная, что сказать. Впрочем, она сама его заметила. —Вы должно быть Ньют? Нам сообщили о вашем приходе. Палата 37,—отозвалась она, не поднимая головы от компьютера.—К вам сейчас подойдет лечащий врач. Пробурчав тихое «спасибо», он повернулся к Минхо. —Дальше я сам. Передай Терезе, что я в порядке. Снова кивнув, Минхо развернулся и нехотя поплелся к выходу. Поплутав немного по больнице, Ньют наконец вышел к своей палате. Та неприветливо встретила его безмолвием и прохладой. Он подошел к больничной койке и, скинув сумку на пол, медленно сел на ее край. Это снова повторяется. Опять больницы, врачи, диагнозы. Все это, по видимости, не оставит его никогда. Что ж, это наверно его крест, его бремя, старая оплата, которую приходится отдавать за прошлые проступки. По другому никак. За все надо платить. Он понуро опустил голову и всматривался в до блеска натертый пол. Почему сейчас он чувствовал себя таким одиноким? Да, были друзья, знакомые, родители на худой конец. Но все же, почему такая пустота. Видимо, не было того человека, который поймет? Которому можно рассказать все, не боясь быть осмеянным или отправленным в психбольницу. И не появится. Дверь открылась, и Ньют оказался облит светом, исходящим их коридора. На пороге стоял мужчина в белом халате. Он зашел, прикрывая за собой дверь и подсаживаясь к Ньюту.

***

Он расслабленно лежал на кровати, поглядывая в окно. Ушедши в свои мысли, он не воспринимал внешних раздражителей. Отключившись. Поэтому, когда его кто-то аккуратно взял за руку, он вздрогнул. —Ньют, все хорошо? Тереза сидела в кресле, стоявшем у одного из бортиков кровати. Она вцепилась в его руку и смотрела, бегло оббегая взглядом тело, чтобы убедиться, что все в порядке. —Да, я… я задумался. Дверь скрипнула и в палату заявился Минхо, руки которого были до отказа забиты чем-то. Судя по красочным упаковкам, кое-кто опустошил все рядом стоявшие автоматы, выбив из последних все до единой пачки конфет, мармелада и прочих сладостей. —Как ты можешь есть сейчас? — Тереза послала ему полный упрека взгляд, для нее было неприемлемо то, с какой легкостью Минхо переносил нахождение лучшего друга в больнице. Пусть и нахождение это было вызвано несерьезной причиной. — А что такого? Не я же в больнице, — он стоял, переводя взгляд с одного лица на другое и искренне не понимая, что от него хотят. Ньют, видимо уставший наблюдать перепалку или просто желавший помочь другу, решил их прервать. —Тереза, все в порядке. Бросив еще один быстрый, колючий, как иголка взгляд, она обернулась к Ньюту. —Что тебе сказал врач? —Ничего нового, ты же знаешь. Дня через три меня уже тут не будет. Кивнув, она еще раз напоследок сжала его кисть — Это хорошо. Нам надо бежать, но мы обязательно зайдем к тебе завтра. Она покинула кресло и, взяв за рукав Минхо, который только что пристроился на кушетку и собирался расслабиться с пачкой печенья, вытолкала его в коридор, попутно закрывая за ними дверь. Ньют выдохнул. Улыбаться и говорить, что все хорошо. Это он умеет. Пробовал. Дни ползли медленно, как жуки. Иногда переворачиваясь и подставляя толстое брюхо под солнце, а потом уже отказываясь двигаться от бессилия. Ньют умирал от скуки. В буквальном смысле. Он злился на себя, за так не вовремя разыгравшуюся травму. На друзей, которые забегали на несколько минут. Им некогда скучать. Весь день разбит по часам. Некогда отвлекаться на посторонние мысли. А уж этих мыслей у Ньюта целый вагон. Они налегали на него. Становилось труднее дышать. Тоска и злость приветливо сидели у его кровати, впиваясь когтями в руки. И хотелось делать что угодно, но лишь бы избавиться от них. Исходив всю палату, он решил прогуляться. Стены начинали душить. Никто не остановил его по пути к выходу. Это еще раз доказывало то, что здесь всем плевать друг на друга. А знаете, Ньют был даже рад этому факту. Толкнув тяжелые двери, он вышел на промозглый воздух. Завернув за угол, он машинально свернул на одну из тропинок, которая была усеяна жухлыми листьями и вилась под могучими деревьями. Побродив немного, он опустился на одну из лавочек, укромно спрятавшуюся за один из кустов. Он продрог. Вода с деревьев капала за шиворот и на волосы, и в сочетании с колючим холодным ветром это давало результаты. Но прятаться он не собирался. Уж лучше он останется здесь, чувствуя прохладу с нотами свободы, чем забьется в этой удушливой комнатушке, вдыхая ужасный запах лекарств. Покой снова затапливал сознание, усыпляя. Прежние чувства растворялись, нехотя ворча напоследок. Дышать стало легче, будто сняли тяжелые оковы с легких. Голова очищалась, но это не означало, что не будет плохих мыслей. Будет еще хуже. Будут воспоминания. Тяжелые, словно налитые свинцом, они сваливались на голову, не давая опомниться и сделать последний вдох. … Шаг и еще один, и еще. Как простая арифметика. Раз, два, три, четыре, пять. И ты уже на краю. Много усилий не надо. Ты сделал уже с десяток шагов, так что же мешает сделать еще пару. Страх? Возможно. Желание жить? Категорически нет. Что же это тогда? Ты и сам не понимаешь. А пока в голове крутятся сомнения, как назойливые мухи, внизу уже собирается толпа зевак. И ты смотришь на них сверху вниз. Жалкие, алчущие представления и крови, они замирают, не в силах двинуться. Не каждый день они видят человека, желающего спрыгнуть с крыши. Убить себя. Им не понять. В их жизнях нет трагедии, боли и пустоты, которую невозможно заполнить. А к тебе уже предательски закрадываются сомнения. Надо ли? Семь этажей- высота не маленькая. Но где смысл? Смысл оставаться здесь, живым, если уже все полетело к чертям. Вот и ты его не видишь. До тебя доносятся обрывки фраз с земли. Кто-то уговаривает не делать этого, просит отойти от края, вернуться назад. Кто-то даже зовет по имени. «Ньют… Ньют!..» А тебе плевать. Правда, плевать. Потому что зачем нужно это все. Ответа не находится. Ты подходишь уже к самому краю крыши, отрезая последние пути к отступлению. Не хочется разочаровывать толпу. Они ждут, а ты решишь передумать? Просто взять и сбежать? Нет. Ты решился на это давно. А значит, пора сдерживать обещания. Да, у тебя осталась мать. И ты любишь ее. Честно. И не хочешь, чтобы она страдала, ведь и так слишком много свалилось на ее хрупкие плечи. Но ты не можешь. Физически не можешь стерпеть. Ведь ты любил. Любил ее больше жизни. Чьей бы то ни было жизни. И не смог спасти. Позволил умереть. И виноват был только ты сам. Маме не объяснишь, что он хочет последовать туда же. Мама не поймет. Мама не отпустит. Он уйдет сам. Надеясь на встречу, а может, скоро, они встретят там и маму. Сморгнув непрошеные слезы, ты поднимаешь глаза к небу. Первые появившиеся звезды озорно подмигивают тебе. Хватит. Последний, решающий шаг. И ты летишь навстречу боли, навстречу асфальту, навстречу смерти. Летишь, чувствуя, как ветер резко притягивает к себе в стальную хватку. Зря… Вздрогнув, Ньют тяжело задышал, часто моргая. Он снова пережил этот день. Почувствовал все, что чувствовал тогда. Он запустил ледяные пальцы в свои волосы, оттягивая их назад. —Слабак… слабак, какой же я слабак. Зачем я сделал это? Зачем?! Иступленный шепот чередовался со сбившимся дыханием, иногда переходя на крик. В этот самый момент он ненавидел себя. Презирал с утроенной силой. О чем он только думал. Поверхностный эгоист, который решил, что станет легче. Но нет. Тогда сломалось что-то. В тот день. И была поломана не только нога, не считались многочисленные ссадины или невыносимое чувство боли, нет. Сломалась его жизнь, просто исковеркалась еще больше. Но если боль отступила, собирая свои сети и складывая острые шипы. Если ссадины затянулись, то осталась нога. Да, кости срослись. Но как раньше уже не будет. Пожизненная хромота. Эти два слова теперь всегда преследовали его. В какой бы больнице он не оказался, к какому бы врачу не пришел. Одно и то же. Одно и то же. Но жизнь ведь тоже не залечишь. И теперь эти два факта сплелись в одно целое, соединившись в страстное танго и яростно выплясывая над головой Ньюта, так, что отлетающие искры обжигали, попадая на обнаженные участки кожи. Ненависть на самого себя неторопливо накатывала. Как волны в море, медленно, но давая понять, что она приближается. Вот облизывает пальцы ног, ползет по щиколоткам, минует колени, задерживается на бедрах, полыхнув неярким огнем, вот уже возле груди. Точным движением обходит сердце, полоснув по нему хвостом, перебирается на плечи, спрыгивает на шею, вызывая табун мурашек. И вот она уже сидит в голове, в самом мозгу, прочно обосновавшись, уж точно пока не собираясь уходить. А уходила ли она вообще? Недалеко от лавки, в одном из кустов что-то шелохнулось. Возможно, белка прошмыгнула, отправляясь на поиски съестного. Холодало. Но так невыносима даже мысль о том, чтоб вернуться. Незачем. Темно синие сумерки аккуратно наползали поверх макушек деревьев. Подобно пуховому одеялу. В некоторых местах были небольшие прорехи в этом самом одеяле. Звезды. Смотреть на них и постепенно улетать, забывая обо всем. Возможно, но не сейчас. Ньют уже было смирился с мыслью вернуться в палату, чтоб не вызывать подозрений. И уже приподнялся, собираясь встать с лавочки, но какое-то странное чувство. Будто, он не один здесь. Будто кто-то стоит и наблюдает за ним, как за лабораторной крысой. Он не спеша повернул голову вправо и его взгляд уперся в девушку, стоявшую шагах в пяти от лавочки. Яркое красное пальто сразу притягивало взгляд, так что в приближающейся темноте ее сложно было потерять, как маяк, а темные волосы, струившиеся по плечам будто бы излучали призрачный свет. Та и впрямь смотрела на него, в ее глазах сквозила тревога. Ньют вопросительно поднял бровь, предоставляя ей возможность первой начать разговор. Она смутилась. —Извини, если напугала, — неуверенно начала она.—Я просто…я шла мимо и заметила тебя. Ты выглядел неважно и я подумала, что возможно тебе нужна будет помощь. С каждым словом она будто раскрепощалась и теперь, Ньют видел, что она не такая неуверенная, какой казалась изначально. В ее речи изредка проскакивали резковатые нотки, впрочем, быстро идя на убыль. Ньют не спешил ей отвечать. Он вообще не надеялся сегодня на компанию, пусть даже и незнакомого человека. Девушка помялась еще немного и уверенно протянула руку —Бренда. Он кинул на нее мимолетный взгляд. —Ньют, —прохрипел он, не стремясь пожимать протянутую ладонь. Глупая, уходи. Не навлекай проблем. Но ,видимо, упрямства было в ней больше, чем он ожидал. Бренда, нисколько не смутившись, опустила руку и ,откинув темную прядь волос, осторожно присела на край лавочки. Ньют подавил в себе порыв встать и уйти. В ее компании как-то становилось… спокойнее? В любом случае, тревога исчезала и он постепенно успокаивался, вдыхая прохладный воздух, выпуская пар. В детстве мама ему рассказывала о драконах, живущих далеко-далеко в горах. Драконы жили по одиночке. В горах было холодно и они днями напролет бродили средь хребтов, выпуская на морозный воздух горячие облачка пара, отогревая так некстати замерзшие деревья, а иногда и животных. Драконы были добрые, но одинокие. Это и губило их. Тоска и одиночество. « А как же люди, — не унимался Ньют.—Люди же были там, неужели они не приходили к драконам. Неужели, не дружили?». « Были и люди, — терпеливо отзывалась мама.— Но люди боялись их, поэтому всячески их избегали. Люди ведь боятся всего, чего не понимают». И теперь Ньют боялся. Боялся того, что он превращается в одного из таких драконов. Что, возможно, люди тоже боятся его. Он этого не хотел. Но порой казалось, что легче всего будет уйти и жить в одиночестве. Как драконы из сказок. —Ты выглядишь подавленным. Не хочешь поговорить? Странно, а Ньют уже про нее забыл. —Не привык общаться с незнакомыми людьми. Девушка хмыкнула. Она закопошилась рядом, устраиваясь поудобнее и еще больше запахивая пальто. — А давай представим, что это игра? Он непонимающе повернул к ней голову. Ее глаза светились в темноте. —Да, игра. Я не знаю тебя, ты не знаешь меня. Это ведь все упрощает? Мы можем говорить, что угодно. Ведь не сможем осудить друг друга, потому что не знаем из жизни другого абсолютно ничего. Представить, что просто проговариваешь мысли вслух. А потом. Знаешь, что будет потом? — она замолчала на секунду, закусив губу.- Потом мы расходимся. Будто ничего и не было на самом деле. Мираж, дрема. Секунда слабости, когда можно открыть сердце. Что ж игра, у которого нет победителя? Нет проигравших? Заманчиво. —Знаешь, можно ведь подумать, что это безумие, — Бренда продолжала говорить, задержав взгляд на одной точке.— Ты знаешь человека пять минут, а уже изливаешь душу, но ведь может сработать? На секунду, всего лишь мгновение в голове промелькнула мысль, как вспышка молнии, что это и правда возможно. Но он тут же ее отогнал. Не надо. —Мои мысли слишком тяжелы даже для меня самого. Я не хочу подставлять и тебя, —подытожил он, поднимаясь с лавочки и похрамывая в сторону входа в больницу. —Ньют, —окрикнула она. Он нехотя повернулся. —Не позволь им утопить тебя. Он кивнул, находясь еще в некоторой прострации. И развернулся, твердым шагом направляясь в свою удушливую камеру. Небо уже стало иссиня-черным и теперь прорех на нем стало гораздо больше. Теперь это больше смахивает на сито, чем на одеяло. Было странное чувство. Какое-то облегчение. Возможно дело в отрезвляющем воздухе, а может в девушке, так не вовремя появившейся и с такой странной, но одновременно очень уместной игрой, игрой без победителя и проигравшего, игрой без рамок. Она осталась там, на лавочке, одна, ведь Ньют ушел. Что ж, он не говорил? Драконы иногда кусаются.