Cinderella Girl

      Шанхай. Словно другая Вселенная, словно параллельный мир, сотканный из слепящих неоновых огней и шума ни на секунду не останавливающейся жизни стеклянно-стального мегаполиса. Мир, который я едва ли мельком видела по телевизору когда-то давно, в другой жизни, заполонил мои сны, заставляя вскакивать ночами в измятой постели, прижимая ладони к ушам: так явственно и остро шумы огромного незнакомого города ввинчивались в уставший мозг, точно добела раскаленный в доменной печи буравчик. В такие ночи я заставляла себя подходить, шаркая заплетающимися со сна ногами, к приоткрытому окну и слушать, слушать… Слушать редкие звуки улицы, шорох ветвей раскидистого дерева, тихий мелодичный звон мелких капелек талого снега по карнизу. За окном моей комнаты по-прежнему мирно дышал тихий жилой район Циндао, прогоняя своим прохладным ласковым дыханием отзвуки механического шанхайского лязга, который существовал только в моей голове. С недавних пор я знала, что в этом стальном муравейнике затерялась единственная потертая временем и невзгодами ниточка, связывавшая меня с последним оставшимся у меня родным человеком.       С последним ли?       На этом моменте мои мысли всякий раз начинали спотыкаться и лихорадочно метаться в голове, точно вспугнутые неосторожным движением полупрозрачные ночные мотыльки.       «Кажется, я люблю тебя, Цзытао».       Несмотря на то, что пьяный в зюзю объект неожиданного даже для меня признания не мог слышать этих слов, мне все равно хотелось вернуться в прошлое и откусить себе язык, чтобы с него не успели сорваться каплями яда слова, кислотой жегшие и без того потрепанное сердце. Сделать это медленно и максимально болезненно, чтобы никому не нужное признание просто бесшумно вытекло изо рта струйкой крови вместо того, чтобы повиснуть в воздухе. Чтобы было не до глупых и совершенно неуместных чувств и мыслей, которые по-хорошему должны были умереть, даже не родившись, но которым я, по непонятной причине, позволила жить и укореняться в моем сердце, оплетать душу нежными, но сильными ростками, и которые теперь добавляли мне новых проблем, как будто уже имеющихся для Чжан Эвелин было недостаточно. Как будто одного человека, которого люблю я, но который не любит меня, было мало. Но если первый давным-давно затерялся крошечной плодовой мушкой где-то в холодной неоновой паутине Шанхая, то второй каждую ночь спал практически через стенку от меня, и я никак не могла решить, что хуже: любить и понятия не иметь, где тот, кого ты любишь, или любить и видеть его каждый день, говорить с ним, вежливо улыбаться дежурной улыбкой, изнутри сгорая и осыпаясь жалким пеплом от воспоминаний о его горячих руках на своем теле и обжигающих, с горьковатым привкусом отчаяния, поцелуях.       Цзытао ни словом, ни жестом не дал понять, что помнит хоть что-нибудь из того, что произошло на свадьбе Кан Сомин. Я, конечно, рассказала ему, как он в самом прямом смысле выбил из не в меру любвеобильного лиса-извращенца информацию о моем отце, размазав его масляную ухмылочку на пол-лица и смешав ее с потеками крови из разбитого уголка губ. Слушая мой складный рассказ, из которого я по известным причинам выпустила некоторые подробности, парень выглядел весьма довольным собой и сладко, точно большой кот, жмурился под лучами холодного декабрьского солнца, пускавшего блики в его чашку с кофе. Я не забыла еще раз поблагодарить Цзытао, вновь сдержав практически невыносимый порыв налететь на него с объятиями и шептать бесконечное «Спасибо!» ему в шею, уткнувшись носом в теплую смуглую кожу, едва уловимый аромат которой все больше сносил мою и без того хлипкую и во многих местах протекающую крышу.       * * *       По правде говоря, я была готова практически сразу побросать первые попавшиеся вещи в сумку и прыгнуть в самолет до Шанхая, даже если бы пришлось заплатить баснословные деньги за билет. Если бы не Цзытао.       В ту ночь, когда мне на сотую долю секунды захотелось наплевать на все и поддаться невнятным уговорам Цзытао остаться с ним, я сбежала из его спальни, задыхаясь от стука собственного сердца в ушах. В ту же ночь, стараясь не смотреть на серебрившееся в свете ночника платье, хранившее воспоминания о прикосновениях непослушных мужских пальцев, торопливо расстегивавших молнию, я сидела на кровати в пижаме, забившись в самый уголок и прижимая к груди телефон. На незаблокированном экране светился замысловатый черно-красный логотип Чжан Индастриз, некогда успешной строительной компании, а теперь – всего лишь призрака, канувшего в лету. Президент Чжан Дэмин был вынужден продать все, что имел, чтобы выплатить хоть какие-то компенсации сотрудникам. Капитан тонущего, когда-то прекрасного и богатого корабля, ушел на дно вместе с ним несколько лет назад, не оставив о себе ничего, кроме статьи под громким и не слишком лестным заголовком.       Глядя, как я мечусь по дому, на автопилоте смахивая метелкой пыль с полок в гостиной, Цзытао снисходительно молчал, сидя на диване и сложив по-турецки длинные ноги. Последние отголоски дорогого алкоголя, подарившего мне несколько обжигающе прекрасных минут и новую порцию головной боли, окончательно выветрились, и передо мной вновь был уставший, немного посеревший, но совершенно точно настоящий Хуан Цзытао. Такой, какой в трезвом уме ни за что не сделал бы того, что сделал Хуан Цзытао вчерашний – разозленный, распаленный элитным виски и перепалкой с лисом, раззадоренный претенциозными улыбочками Сомин… а еще растерянный, отчаянный, потерявшийся, напуганный и хватающийся за мои руки как за спасительную соломинку. У меня не было времени поразмышлять над сказанными им в полубреду словами, а если бы и было, эта бессмысленная рефлексия только глубже загнала бы меня в бездонную кроличью нору, в которой я и так увязла по полной. Возможно, она подарила бы мне призрачную надежду на то, что его слова и действия не были отголоском злости на Сомин, его потерянности в самом себе, а то и вовсе следствием обычного выброса адреналина, смешавшегося в крови с алкоголем и не имеющего ко мне никакого отношения. Возможно, я могла бы лелеять эту надежду в укромном уголке своего, как мне казалось, заледеневшего сердца, оказавшегося на поверку самым обычным, человеческим, жаждущим простого тепла и любви. Но я не хотела этого. Не хотела этой напрасной, зыбкой надежды. Один крошечный росточек, поначалу такой же хрупкий и безобидный, уже вспорол окрепшими плетьми мои внутренности, и еще одного я бы просто не выдержала.       Задумавшись обо всем сразу, я едва не смахнула своей несчастной метелкой большую хрустальную вазу. Тут уж Цзытао не выдержал.       – Чжан, – встав со своего дивана, он подошел ко мне и решительно отобрал у меня метелку. – Сядь и выдохни, в конце-то концов.       Мысли об отце – казалось, найденном, но тут же снова потерянном – сплетались с обжигающими воспоминаниями, мгновенно вспыхнувшими в сознании при приближении парня, смешивались с ними в один горький коктейль и разрывали мозг на части.       Я постаралась поставить мысленный заслон, чтобы отгородить навязчивый горячий шепот, звучавший в голове голосом Цзытао, и не выдать себя. Надеясь, что взгляд мой пуст, я несмело подняла глаза. Зачем он стоит так близко? Почему не отойдет? Карие глаза буравили меня насквозь. На долю секунды я испугалась, что он все вспомнил, но парень только устало потер переносицу и вздохнул:       – Хорошо. Допустим, ты сломя голову кинешься в Шанхай. Что дальше?       Я теребила кончик пояска клетчатого платья на пуговицах.       – Без понятия.       Цзытао фыркнул и возвел глаза к потолку.       – Потрясающий план, Чжан. Откуда ты знаешь, что он все еще там?       – Я не знаю, не знаю! – в крови начало закипать что-то, подозрительно похожее на злость. Нет, не на Цзытао и ни на кого бы то ни было. Бессильная, горькая, направленная одновременно ни на что и на все сразу злость. – Но я больше не могу сидеть и ничего не делать! Вдруг он там, вдруг ему нужна помощь, он ведь мой отец, мой папа, пойми ты, наконец! – в уголках глаз защипало, а во рту появился хорошо знакомый солоновато-горький привкус. – Только-только появилась хоть какая-то ниточка, но и она… она просто ускользает, понимаешь?..       Парень смотрел на меня, нервно сжимая в повисшей руке черенок метелки. Светлые волосы растрепаны, а черный домашний костюм, кажется, велик на пару размеров. Он всегда был таким худым? Между ребер чуть заметно, но ощутимо кольнула совесть. Шмыгнув носом, я судорожно скомкала в сведенных нервной судорогой пальцах подол платья.       – Прости, – едва слышный шепот сорвался с моих губ, и Цзытао непонимающе вскинул брови. – Это не твои заботы. Ты и так сделал очень многое, хотя не должен был. Не знаю, зачем вообще я тебе все это рассказываю. Забудь.       Он снисходительно, с толикой напускной жалости, взглянул мне в лицо:       – Ты, вроде, строишь из себя такую умницу, Эвелин, но порой несешь несусветную чушь. При чем тут это? Просто я не думаю, что тебе следует сразу кидаться из огня да в полымя. Не суетись и обдумай все. Кому ты принесешь пользу, если бросишься туда, сломя голову? Ты хоть представляешь, что это за место? Ты там на раз-два потеряешься, не успеешь от аэропорта отойти! Наверняка для начала можно найти контакты бывших сотрудников, не может же быть, чтобы никто ничего о нем не знал?       Легкие ожгло волной тепла. Я побоялась, что вспыхнувшая в моих глазах нежная благодарность выдаст меня с потрохами, поэтому уставилась на логотип фирмы на футболке Цзытао. Если быть до конца откровенной, такая спокойная, мягкая рассудительность с его стороны была в новинку. Обычно он бывал импульсивен, и мне частенько приходилось хватать его буквально за шиворот, чтобы он не натворил дел. А теперь мы в который раз поменялись местами.       – Не думала, что когда-нибудь скажу это, но, кажется, в этот раз ты прав, Хуан Цзытао.       Он самодовольно хмыкнул, и до меня донеслось еле слышное: «В этот раз! Как же!»       – А вообще, – немного расслабившись и выдохнув, я не удержалась от шпильки в адрес парня и лукаво взглянула на него из-под полуопущенных ресниц, – ты сам не часто ли рвешься из огня да в полымя, как ты говоришь, м?       Цзытао сложил руки на груди и гордо вскинул подбородок. Учитывая, что в одной руке он продолжал сжимать метелку, картина была весьма комичная, и я не могла не улыбнуться краешками губ, смаргивая подступившие к глазам слезинки.       – Я само спокойствие и хладнокровие, о чем ты говоришь, Чжан?       Я выразительно посмотрела на его сбитые костяшки. Он проследил за моим взглядом и, гневно сведя красиво очерченные брови, зафырчал, размахивая метелкой для пущей убедительности:       – Имей совесть, а? Это не считается. Я тебе добыл бесценную информацию, рискуя жизнью и достоинством. И новым пиджаком. Ты, кстати, проверь, вдруг этот козел мне его кровью забрызгал! Фу, блин!       Невыплаканные слезы все еще стояли поперек горла заметным спазмом, но уже не душили, как прежде. Я снова дышу. Снова благодаря ему. Вспыхнувшее пламя, грозившее снести остатки здравого рассудка, поутихло, будто дикий зверь по спокойному и уверенному мановению руки дрессировщика. Понимая, что голову вот-вот разорвет от переизбытка целого клубка противоречивых чувств и эмоций, я молча протянула руку и легонько высвободила метелку из пальцев парня. Не удержавшись, ласково и невесомо коснулась сбитых костяшек и пробормотала едва слышно: «Спасибо за все». И поскорее убралась с его глаз, не смея поднять на него взгляд. Мне показалось, что, поспешно ретируясь, я услышала, как он рвано вздохнул.       * * *       До конца декабря мне удалось переговорить с двумя бывшими сотрудниками Чжан Индастриз, контакты которых я раздобыла после сложнейшей череды поисков. Никто из них не имел ни малейшего понятия, где в настоящее время находится Чжан Дэмин. Однако оба пообещали помочь мне в поисках своих бывших коллег: глядишь, кто-нибудь что-нибудь да знает.       Вынужденный перерыв в поисках наводил тоску. Не спасали даже крупные хлопья снега, плавно скользящие за окном и купающиеся в лучах лунного света. Я бездумно бросала в кастрюлю с глинтвейном аккуратно нарезанные дольки яблока и лимонные корки. Глядя, как они кружатся в замысловатом танце с палочками корицы, я не заметила, как Цзытао вошел в столовую, и в испуге подпрыгнула, когда он шумно плюхнулся за стеклянную столешницу.       Обернувшись к парню и увидев выражение его лица, я едва не выронила остатки яблока на пол. Его челюсти были стиснуты так, что на скулах играли желваки. Пальцы отбивали по стеклу столешницы нервную дробь. Не зная, что думать, я почувствовала, как перехватывает дыхание. Стоило мне нерешительно приблизиться к парню и в немом вопросе прикоснуться к его руке, как я тут же оказалась пригвожденной к месту полубезумным взглядом его потемневших глаз. Только сейчас я заметила, что в другой руке Цзытао до побелевших костяшек пальцев сжимает телефон.       – Они должны были прилететь на Хоккайдо. Полтора часа назад, – отрывисто пробормотал он и шумно втянул носом воздух, а я ощутила, как пол уходит из-под ног. – Их приятель ждет в аэропорту. Гроза какая-то или буря… Он говорит, диспетчеры не могут связаться… Черт его разберет, я ничего не понял, Чжан, я ничего не разобрал, – опустившийся до еле слышного шепота голос вдруг сорвался, и лицо парня исказила болезненная судорога. Закашлявшись, он смял в кулаке ткань черной футболки на груди.       Глаза ожгло так, будто в них от души сыпанули песком. Пару дней назад он сказал, что его родители собрались наведаться в гости на Рождество к какому-то давнему знакомому. Нет, так не должно быть, не может же быть вот так!..       Борясь с головокружением, я ухватилась за спинку стула, на котором, весь дрожа, сидел Цзытао. Мозг взорвался осколками собственной боли, забетонированной глубоко внутри, но теперь смешанной с болью, стальным кинжалом звенящей в его голосе. Пустыми глазами глядя перед собой, я видела его и одновременно видела себя. Маленького перепуганного ребенка в теле взрослого человека. Мальчика, девочку, сына, дочь… Я видела Цзытао, уронившего голову на сложенные на столе дрожащие руки. Я видела Эвелин, осевшую на пол прямо посреди маленькой кухни в Эспоо, так и не снявшую с рук прихватки-варежки, которыми вынимала вишневый пирог из духовки. Я видела боль, застилающую горящие глаза, прожигающую вены, точно кислота, перекрывающую воздух и вонзающуюся в легкие тысячью ледяных игл.       Резко встряхнувшись, я сильнее, чем рассчитывала, ухватила парня за вздрагивающие плечи. Не время развозить сопли, Чжан, мать твою, Эвелин!       – Посмотри на меня, – если бы не внезапно охватившая меня решимость, я бы испугалась металла, звякнувшего в моем голосе, который казался каким-то чужим и искусственным.       Цзытао отнял голову от рук, но не повернул ко мне лица. Он сидел полубоком ко мне, и я увидела мокрую дорожку на его побелевшей щеке. Мне захотелось немедленно стереть ее, эту одинокую мужскую слезинку, при виде которой мое сердце так болезненно сжалось. Но я понимала, что не должна позволить себе раскиснуть вместе с ним. Ему сейчас не нужна размокшая половая тряпка. Ему нужен кто-то, способный более или менее здраво мыслить. Я пару раз глубоко вздохнула и повторила, уже мягче:       – Цзытао, прошу тебя, посмотри на меня, – и едва-едва прикоснулась кончиками пальцев к его подбородку, мягко побуждая повернуться ко мне. Чуть не задохнувшись от ледяной тоски в его потускневших глазах, я проглотила вязкий ком в горле, собрала последние остатки здравомыслия и тихо продолжила, держа его лицо в своих ладонях и глядя на него сверху вниз: – Еще ничего не известно, слышишь меня? Все еще может обойтись. Смотри на меня. Смотри, прошу тебя.       И он смотрел. Смотрел, не отрываясь, точно его взгляд прикипел к моему, и я видела, как в уголках его глаз стоят слезы. Я впервые видела, как он плакал. Пальцы его левой руки медленно сомкнулись на моем запястье. Правая, по-прежнему сжимающая телефон, совершенно побелела, голубоватые вены лианами оплетали сведенные судорогой мышцы.       – Если с ними что-то случится, Чжан, я… – он так судорожно вдохнул, что мне показалось: мое сердце вот-вот разорвется. С минуту он не мог продолжать, а когда заговорил вновь, его голос звучал так, словно из него откачали все эмоции до единой. – Я не смогу, Чжан. Я просто…       Не выдержав, я порывисто обняла его, зарываясь пальцами в его спутанных волосах. Глухо застонав, он уткнулся лицом в складки платья на моем животе и обхватил меня за пояс обеими руками так сильно, что у меня перехватило дыхание.       – Цзытао, пожалуйста, – в моем голосе звенели слезы, и я не знала, чья боль и чей страх делают их такими жгучими и солеными, мои или его. – Все будет хорошо, слышишь? Все будет хорошо…       Я гладила его по волосам, повторяя эти слова, точно мантру, отчаянно желая верить в них. Он только крепче стискивал руки на моей талии. Наверняка останутся синяки, но мне было плевать. Я все гладила и гладила его светлые волосы, все повторяла и повторяла…       Когда густую, горькую тишину, нарушаемую лишь тяжелым прерывистым дыханием парня и моим бессвязным шепотом, прорезала трель мобильника, мы отпрыгнули друг от друга, точно обжегшись. Цзытао вскочил со своего стула так резко, что тот едва не упал, отлетев в сторону.       – Мама?.. – ответив на звонок, он чуть не рухнул, в последний момент успев ухватиться для равновесия за столешницу. – Мама! Мама, где вы?..       Я без сил съехала по стенке на пол. Слезы, уже не сдерживаемые, покатились по щекам, обжигая, возвращая к жизни. Я не пыталась их остановить, только сжимала и разжимала в пальцах ткань лужей растекшегося по полу подола платья в мелкий цветочек.       – Мама, черт возьми, я… Как папа? Он тоже в порядке? – из-под закрытых век парня текли слезы облегчения. Он жмурил глаза, отрывисто тёр их свободной рукой, но слезы все текли и текли, и я, глядя на него, почувствовала, что снова начинаю дышать. – Позвони, как доберетесь. Сразу же. Я буду ждать.       Едва Цзытао нажал «отбой», его колени будто подломились, и он рухнул на пол рядом со мной.       – Самолет сел в Токио. Они вернулись назад. Из-за бури. Едут обратно на свою квартиру, даже врач не понадобился. Они живы, Чжан,– глядя в его заплаканное, но такое счастливое лицо, я не смогла сдержать полусмех-полувсхлип.       – Я же говорила, что все будет хорошо, – развернувшись к нему всем телом и устало привалившись боком к стене, я протянула руку к его лицу и стерла мокрую дорожку с щеки большим пальцем.       Он перехватил мою руку своей, тоже мокрой от слез, и вдруг прижался губами к моей раскрытой ладони, прикрыв глаза. Я вздрогнула, но не отняла руку и с замирающим сердцем принялась снова поглаживать спутанные пряди осветлённых волос пальцами свободной руки. Он по-прежнему рвано дышал, но я чувствовала, как его пульс медленно успокаивается. И мой вместе с ним.       – Прости, Эвелин, – оставив еще один короткий поцелуй на моей ставшей теплой от его губ ладони, Цзытао взглядом остановил мой готовый прозвучать вопрос. – Я только теперь понял, что ты чувствуешь. Тебе, должно быть, было так плохо, так больно, а я только добавлял тебе проблем… Прости, – он развернул мою руку ладонью вниз и тихонько поцеловал мои дрожащие пальцы. – Прости, пожалуйста.       – Дурак, – всхлипнув, я подползла к нему на коленях и снова обняла, прижимая к себе крепко-крепко. – Давно уже простила.       Кожу коленей саднило, но я едва это замечала. Я чувствовала, как его большие теплые ладони скользят по моей спине, обжигая сквозь хлопковую ткань платья. Я чувствовала, как он утыкается носом в мою шею и дышит поверхностно, точно воробей. Я чувствовала, как он, чуть отстранившись, невесомо целует мои щеки, глаза, губы, так целомудренно, по-детски, едва-едва прикасаясь, собирая капельки слез с моего лица. Я чувствовала его горячую кожу под собственными губами, когда, хихикая, принялась избавлять его лицо от солоноватых дорожек предложенным им же способом. «Мы обязательно отыщем твоего отца, Чжан», – жмурясь и улыбаясь в перерывах между моими поцелуями, бормотал он.       Я чувствовала, как моя собственная боль отступает, слабеет, разжимает свои ледяные тиски и тихонько растворяется, оставляя место светлой грусти.       Я чувствовала наши с ним переплетенные пальцы, пока мы все так же сидели, прижавшись друг к другу, на полу в столовой. Его свободная рука лежала на моих согнутых коленях, а моя голова – на промокшей от моих же собственных слез черной ткани футболки на его плече.       – Тащи свой глинтвейн, Чжан, – дыхание парня всколыхнуло прядку волос у лица, и я задергала носом, чтобы не чихнуть. – Ты говорила, он неплохо успокаивает нервы.       – Неплохо, – я чуть сильнее сжала его тонкие пальцы в своей руке. – Честное финское.