Лебединая песня

Кайт

Я недоуменно смотрю на свою руку так, будто она принадлежит вовсе не мне, словно это какое-то неведомое мне, чужое существо, а потом медленно поднимаю глаза на отца. Я опускаю руки и зажмуриваюсь: если он сейчас накричит и ударит меня в ответ, я готов к этому, я даже жду этого, поскольку знаю, что заслужил. Но отец молчит, и ничего не происходит. ― Господин Абаж! ― тихий возглас жены, полный боли и сожаления, заставляет меня открыть глаза. Отец, ни на кого не глядя, поворачивается и молча выходит из комнаты. Я перевожу взгляд на Акбулог, она по-прежнему потрясенно смотрит на меня, прижав ладони к щекам. ― Кайт, ― почему-то шепотом говорит мне жена, ― что ты наделал?! Как ты мог поднять руку на своего отца? Я не отвечаю ей, лишь качаю головой, затем без сил падаю на кресло и закрываю руками лицо. Мне просто нечего ей сказать, я не знаю, что на меня нашло. Хотя, нет, надо быть честным с самим собой: мне прекрасно известно, что произошло. Мне нужно было доказать всем, что я действительно могу и должен все решать сам. Я хотел, чтобы моя дочь слушалась и уважала меня, но она всегда больше любила и ценила моих родителей, а меня, что скрывать, это раздражало. Наверное, я не избавился от этого еще с давних пор, с раннего детства, когда начинал ненавидеть всякого, кто пытался хотя бы приблизиться к моей матери и завладеть ее вниманием. Мне казалось, что она любит Рейвен сильнее, чем она любила меня. И мой отец… я всю жизнь мечтал о том, как он у меня вдруг появится, а когда это произошло на самом деле, я был безумно счастлив. И опять, как в раннем детстве, мне не хотелось, чтобы кто-то отнимал у меня его внимание. А Рейвен для отца всегда была светом в окошке, он обожает ее, все время заботится о ней. Конечно, я понимаю, все дело в том, что он растил ее с рождения, и вины Рейвен в том, что я тогда уехал и бросил ее нет, наоборот, во всем виноват лишь я. Но все равно, я ничего не могу с собой поделать. Мне иной раз очень хочется, чтобы отец так же любил и заботился обо мне, пусть я давно уже и не ребенок. А самое главное ― меня больше всего поразили и разозлили последние слова отца. Но злился я опять-таки прежде всего на себя; меня разозлило не то, что отец бросил мне в лицо, будто в тяжелой болезни мамы виноват я , а то, что я и сам уже давно виню себя в этом… Я знаю, мне нет оправдания, и отец теперь никогда не простит меня, да и Рейвен тоже даже разговаривать со мной не захочет. Я снова все испортил. Я обещал матушке, что буду любить, заботиться и оберегать отца, своих детей и жену, и не сдержал данное слово. ― Что я натворил, Акбулог? ― повторяю я ее вопрос, и поднимаю глаза. ― И что мне теперь делать? ― Ты же сам только что говорил: исправлять свои промахи. ― Это не промах, ― вздыхаю я. ― Я… серьезно оскорбил его. ― Тем более! ― повышает голос Акбулог. Я совершенно не узнаю свою жену: никогда еще не она не разговаривала со мной так жестко, никогда не смотрела на меня с осуждением, даже тогда, когда узнала о моей интрижке с Лизард. ― Ты просто обязан попросить, да что там ― молить их о прощении! ― Их? ― переспрашиваю я. ― Да, Кайт! ― Акбулог смотрит мне в глаза, и от ее прямого взгляда, полного негодования, мне становится немного не по себе. ― Молить о прощении своего отца и свою дочь! ― Моя дочь, ― отмахиваюсь я, ― совершенно ни при чем. ― Еще как при чем! Ты ее тоже смертельно оскорбил, каких только гадостей не говорил! И даже думать забудь о той дикости, о которой ты только что заикнулся. Потому что я не позволю тебе этого сделать, ты слышишь меня? ― Акбулог… ― Я уже тридцать три года Акбулог, Кайт. И я, если ты забыл, твоя жена, а потому не хочу и не буду просто стоять и смотреть, как ты губишь свою жизнь и жизнь твоих близких. Поэтому ты сейчас же пойдешь к своему отцу, а утром объяснишься с Рейвен. ― Наверное, лучше подождать до утра, ― вздыхаю я. ― Вряд ли отец сейчас меня захочет видеть. ― Нет, ― Акбулог непреклонна. ― Ты пойдешь к нему сию же минуту, Кайт! И только попробуй в очередной раз все испортить! Я устала, дорогой мой, от твоих безответственных выходок, сегодня ты перешел все границы разумного. Я долго молчала, возможно, мне следовало сказать это тебе давным-давно, но терпеть и дальше твою грубость и бесцеремонность ни я, ни все остальные больше не станем! Я не успеваю возразить, потому что она, не желая больше разговаривать со мной, разворачивается и выходит из комнаты. Я вздыхаю и иду на веранду, где долго стою, дышу свежим воздухом, смотрю в звездное небо и вспоминаю маму. Она тоже любила вечерами сидеть здесь, смотреть на звезды. Когда я был совсем маленьким, я тоже обожал вечерами приходить сюда. Я забирался к матери на колени, прижимался к ней, и мы долго сидели с ней, обнявшись. Мне было тепло и хорошо рядом с ней, я наслаждался теплым вечером, свежим ветерком, овевавшим мое лицо, маминым голосом, таким ласковым и родным. Она мне рассказывала о своем детстве, как она любила играть в саду, когда была совсем маленькой девочкой, как любила гулять в горах, ездить верхом, как они с моим отцом придумывали разные игры. Я обожал эти рассказы, потому что, слушая их, я мог представить себе своего отца, представить, как я бы любил его, будь он рядом со мной. ― Он бы тоже очень тебя любил, дорогой, ― говорила мама. И вот, когда отец вернулся, я действительно убедился в этом. Я знал, чувствовал, что он любит меня, мне было известно, что он сильно сожалеет о том, как сложилась наша судьба, и он не смог видеть, как я родился и рос. ― Это совершенно неважно, отец, ― сказал ему однажды, ― теперь мы вместе, и я вас уверяю, что всегда буду ценить, любить и уважать вас, вы никогда не будете меня стыдиться, не разочаруетесь во мне. И вот я, в который раз, нарушил данный себе зарок, а всему виной мой характер: в глубине души я понимаю, что не прав, но из чистого упрямства продолжаю стоять на своем и делаю больно своим родным. Я знаю, что мне безумно повезло с отцом, вот только… как жаль, что ему, похоже, не повезло с сыном. ― Мама, ― тихо произношу я и смотрю наверх, в ясное, звездное небо, ― прости меня, мамочка! В окнах отца я замечаю свет, значит, он еще не лег. Глубоко вздохнув, я собираюсь с духом и иду наверх, в комнату к отцу. Постучав, но так и не дождавшись ответа, я робко заглядываю в комнату. Отец стоит перед раскрытым шкафом, вынимает оттуда свои вещи и раскладывает их на кровати. ― Что… что вы делаете? ― недоуменно спрашиваю я. ― Собираю свои вещи, ― все так же стоя ко мне спиной, говорит отец. ― Зачем? ― Затем, что завтра утром я ухожу из этого дома. Вернее, мы уйдем отсюда вместе с Рейвен. ― Нет! ― я вхожу в комнату и поплотнее прикрываю за собой дверь. ― Вы… не надо, отец! ― Мы уедем, как ты и… приказал, в дом на побережье, поживем пока там. А потом ― будет видно. ― Отец! ― я подхожу к нему, осторожно дотрагиваюсь до его плеча. ― Посмотрите на меня, прошу вас! Он оборачивается и смотрит на меня серьезными и одновременно грустными глазами. ― Простите меня, отец! ― я беру его за руку, подношу к губам и целую ее. ― Умоляю! Ударьте меня, что хотите делайте, но только простите меня! Я сам не понимаю, как мог это сделать… ― Дело не в том, что ты сделал, Кайт, ― качает головой отец, ― дело в том, что ты при этом думал, что сказал. Если ты действительно считаешь, что мы с твоей матерью виноваты в том, что у тебя не ладятся отношения с дочерью, и в том, что ты попал в тюрьму… Я сожалею, сынок, поверь, если бы это было в моих силах, я бы все твои неприятности и беды забрал себе. Но раз так получилось… раз ты считаешь, что я виноват в семейном разладе, зачем мне оставаться здесь? Тебе же наверняка неприятно меня видеть. ― Нет, отец, это неправда! ― я вновь беру его за руки. ― Я прошу вас, забудем обо всем, что я вам наговорил. Клянусь вам памятью матери, на самом деле я никогда так не думал, и больше ни за что на свете не посмею оскорбить вас! ― Твоя мать, ― тихо говорит отец, ― очень расстроилась бы, Кайт, если бы видела и слышала тебя сегодня. ― Я знаю, ― в глазах вдруг предательски защипало, ― она… наверняка сказала бы, что я не желаю никому уступать и веду себя, как эгоист. Когда мы ссорились с Доу, и я, бывало, напрасно обижал ее (знал, что сделаю ей больно и все равно делал, а потом горько раскаивался в этом), мама всегда мне об этом напоминала. И мне делалось так стыдно… ― Тебе и впрямь следует научиться считаться с людьми, сынок, ― вздыхает отец. ― Вы правы, ― обреченно киваю я. ― Не уходите, отец! ― добавляю я после продолжительного молчания. ― Без вас нашего дома и нашей семьи просто не будет; ни дети, ни Акбулог, и, конечно же, Рейвен никогда мне этого не простят. И мама… она ни за что не позволила бы мне так поступить с вами и позволить вам уйти. Ради нее, отец! Ради вашей безграничной любви к ней; ради Рейвен, которая безмерно уважает и любит вас, не покидайте нас! Если вы меня не простите ― я приму это. Вы можете вообще не замечать меня, будто я пустое место (если подумать, то, наверное, так и есть), не разговаривать со мной, но только не уходите. Если вы мне прикажете, я сам отрублю себе эту руку, отец, но… У меня перехватывает дыхание, и я замолкаю на полуслове, чувствуя, как по щеке медленно сползла слеза. ― Отец, ― я крепко сжимаю его ладонь, ― скажите мне еще только одно: вы тоже… думаете так? Что мама… что она… из-за меня? Отец некоторое время молчит, я вижу только, как блестят его глаза. ― Когда происходит несчастье, Кайт, ― наконец, отзывается он, ― нам всегда бывает очень трудно смириться с ним. Поэтому мы всегда стараемся найти какую бы то ни было причину, обвинить, если это возможно, кого-нибудь, ― что угодно, лишь бы не переживать эту боль в одиночку, признав, что все произошло просто… потому что произошло. Что это стечение обстоятельств, ход жизни. Когда она умерла… с того самого дня я постоянно думаю о том, почему это случилось? Что я мог бы сделать, дабы она поправилась окончательно, или хотя бы смогла бы оставаться с нами еще какое-то время? Почему с ней это случилось, она же всегда была здоровой и полной сил! И я, честно признаюсь, не нахожу ответов на эти вопросы. А когда она заболела в первый раз, тогда, ты помнишь, я безумно испугался за нее; и потом, как я уже сказал, это было так просто ― найти виноватого. Но потом я понял, что это не так. Болезнь могла бы настичь ее и не будь ссоры с тобой, просто дело в том, что ей столько пришлось пережить, много страдать. И ее сердце, что называется, надорвалось за эти долгие годы. Поэтому… ты тоже извини меня, Кайт, за те слова. И, самое главное, твоя мать никогда бы не обвинила тебя в этом, запомни! Отец протягивает мне руку и улыбается, я же, проигнорировав этот жест, бросаюсь ему на шею и крепко обнимаю его. У меня будто камень с души свалился, так мне вдруг стало легко и хорошо. ― Давайте забудем обо всем плохом, отец! ― говорю я. ― Это самая разумная мысль, которая могла прийти тебе в голову, ― отвечает отец, и я чувствую, как он обнимает меня в ответ, прижимает к груди. Не знаю, сколько прошло времени, но мы все стоим посреди комнаты, не разжимая объятий, и я чувствую себя мальчишкой, для которого нет ничего лучше, чем знать, что его отец рядом. Нигде больше он не чувствует себя более защищенным, чем в отцовских объятиях. ― Что же нам, однако, делать с Рейвен? ― спрашиваю, наконец, я, чуть отстранившись. Отец вздыхает, чуть пожав плечами, и тихо говорит: ― То, о чем тебе уже сказала Акбулог: готовиться к появлению в доме еще одного ребенка. И, разумеется, поддержать Рейвен, поскольку ей будет тяжело, она ведь… как это ни печально, по-прежнему влюблена в Мэйпла. ― Попался бы он мне, ― отзываюсь я, ― на узкой дорожке, придушил бы, паразита! ― Не думай больше об этом, ― улыбается отец. Я не успеваю больше ничего добавить, потому что в комнату заглядывает Акбулог. ― Все в порядке? ― интересуется она. Мы с отцом киваем ей, и она буквально расцветает. ― Вот и прекрасно! ― радостно восклицает Акбулог. ― Но боюсь, вынуждена прервать вашу мирную беседу, поскольку у нас гости. ― В такой час? ― удивляется отец. ― Новые постояльцы, быть может? ― высказываю я предположение. ― Не совсем, ― вздыхает Акбулог. ― Они говорят, что им срочно нужно поговорить с тобой, Кайт. Я, кажется, начинаю догадываться, кто это, и зачем они явились. ― Я предвидел, что у этой истории будет продолжение, ― бормочу я себе под нос. ― Что ж, пойдем, посмотрим, что это за визитеры, ― говорит мне отец. Мы спускаемся вниз, и вернувшееся было ко мне хорошее настроение стремительно улетучивается. В холле у окна стоит господин Абихорро, тот самый, что приезжал от имени своей матери, которая хотела купить нашу гостиницу. Дама же в черном платье, дорожном плаще и элегантной шляпке с вуалью, судя по всему, она сама ― собственной персоной. ― Добрый вечер, господа! ― приветствую я их. ― Что вас привело в нашу гостиницу в столь поздний час? ― Если вы пожелаете, ― учтиво улыбается им моя жена, ― мы можем предоставить в ваше распоряжение лучший номер. ― Собственно говоря, ― дама подходит ко мне и откидывает вуаль, ― я бы хотела получить объяснения, господин Кайт, почему вы… Боже мой! ― восклицает она вдруг и, больше не обращая на меня ни малейшего внимания, устремляется навстречу моему отцу. ― Господин Абаж! Неужели это правда, и я, наконец-то, снова вижу вас, господин Абаж! Мы с Акбулог удивленно переглядываемся, господин Абихорро тоже кажется весьма поражен, и все вместе мы потрясенно наблюдаем, как эта почтенная женщина бросается моему отцу на шею, словно давняя знакомая.