Лебединая песня

Рейвен

Несмотря на довольно поздний час, в комнате моего брата тесно и очень шумно, что неудивительно, поскольку здесь сейчас собралась практически вся семья. Завтра Хоук уезжает в столицу, учиться в университете, и потому сейчас мы заканчиваем последние сборы. Честно говоря, я полностью согласна с отцом, который постоянно повторяет, что это совершенно не укладывается в голове: я помню Хоука малышом, который спал в колыбели, и было это буквально на днях! Да что там говорить, когда моя родная дочь еще вчера была совсем крошкой, которую мы баюкали на руках (все по очереди, потому что каждому хотелось с ней понянчиться), а теперь она уже бегает по всему дому и болтает без умолку, так что порою от нее у всей семьи голова раскалывается. Словом, не приходится удивляться, что Хоуку уже скоро восемнадцать лет, он уже, как подчеркивает отец, мужчина и уезжает учиться. Брат выбрал для себя стезю юриспруденции, и мы все бесконечно за него рады. ― Вот, сынок, ― взволнованно говорит Акбулог, упаковывая дорожную сумку брата, ― здесь я положила теплые вещи, а вот здесь чистое белье, я лично все перегладила. Книги же я положила в другой кофр. Смотри, ничего не потеряй! ― Мама! ― Хоук закатывает глаза. ― Я умоляю вас, не надо так волноваться, конечно же, я ничего не потеряю. ― Пока не выйдет за ворота, ― смеется Кайт и тут же получает от старшего брата щелчок по носу. ― Мама! ― возмущенно кричит он. ― Скажите ему, чтобы не дрался! ― А ты не подначивай,― улыбается Доу. ― Прекратите немедленно! ― восклицает Акбулог. ― Вы же меня так в гроб загоните. ― Не переживай, ― успокаиваю ее я, помогая разложить на кровати только что выглаженные рубашки брата, ― это, безусловно, очень волнительно, но не стоит так нервничать. ― Ох, дорогая! ― вздыхает Акбулог, качая головой. ― Аби! ― моя дочь вбегает в комнату и тут же начитает дергать Акбулог за рукав. С того самого момента, как научилась говорить, она называет Акбулог именно так ― Аби. Судя по всему, на ее собственном языке это такая своеобразная смесь имени моей мачехи и слова «бабушка». ― Смотри! ― она протягивает ей одну из своих игрушек. ― Золотко, ― устало отзывается Акбулог, ― я обязательно посмотрю, только чуть позже, ладно? Дочка обиженно надувает губы, но тут же поворачивается к Хоуку и улыбается: ― Дядя! ― радостно восклицает она. Хоук смеется, подхватывает ее под мышки и кружит по комнате. ― И меня, и меня! ― кричит Кайт, подскочив к брату. ― Тебя, прости, Кайт, я уже не подниму, ― отзывается Хоук. ― Почему это? ― недоумевает Кайт. ― Ты слишком отъелся! ― хохочет Доу. ― А ну, заткнись, дура! ― замахивается на нее Кайт. ― Сам дурак, ― не остается в долгу сестра, ― и только попробуй тронь! Живо поколочу, я старше! ― Сию же минуту перестаньте, оба! ― кричим мы с Акбулог. ― Это просто сумасшедший дом, ― ворчит моя мачеха. ― Вот, Хоук, ― вновь обращается она к сыну, ― сюда я кладу твои рубашки. Хоук! ― он по-прежнему возится с моей дочкой и потому пропускает слова матери мимо ушей. ― Извини, принцесса, ― говорит он и осторожно опускает девочку на пол. ― Простите, мама, что вы сказали? ― Анидаг, милая, ― я беру дочку за руку, ― давай пока не будем мешать дяде, хорошо? Ему с Акбулог нужно собрать вещи. ― Зачем? ― дочка поднимает на меня свои огромные черные глаза. ― Затем, моя хорошая, что… ― я не успеваю договорить, потому что в комнату заходят дед и отец. Анидаг тут же отпускает мою руку и бросается к ним. ― Деда, деда, ― обоих: и моего отца, и деда Анидаг величает одинаково, ― я хочу на ручки! ― Ну, иди ко мне на ручки, красавица моя! ― улыбается дед и берет ее на руки. ― Анидаг, ― укоризненно качаю я головой, ― ты ведь уже большая девочка, дедушке тяжело. ― Нет, ― протестует дочь, ― маленькая! Она обнимает моего деда за шею и целует в щеку. ― И вовсе не тяжело, да, деда? ― Да, моя радость, ― отвечает дед. ― Ну, что, вы собрались? ― спрашивает отец у жены и сына, ласково потрепав внучку по голове. Он садится на стул, берет раскрытую сумку Хоука и принимается перебирать книги. ― Почти, ― пожимает плечами Акбулог, ― хотя я вся на нервах: очень боюсь забыть что-нибудь! А тут… сам видишь, что творится. ― Так, ― говорю я, хлопнув в ладоши, ― сейчас Кайт, Доу и вы, моя маленькая принцесса, ― улыбаюсь я дочери, которая уже удобно устроилась на коленях у моего деда, и увлеченно принялась рассказывать ему о своей новой кукле, ― немедленно идете со мной и укладываетесь спать. ― Нет! ― хором восклицают брат и сестра. ― Мам! ― поворачиваются они к Акбулог. ― Все правильно, ― отвечает за нее отец, ― а мы пока закончим тут. ― Ну, папа! ― канючит Кайт. ― Никаких «папа», ― строго смотрит на него отец. ― Идите с Рейвен. ― Я хочу с дедой! ― заявляет Анидаг и еще крепче прижимается к моему деду. ― Ну, хорошо, ― соглашается он. ― Я помогу Рейвен уложить детвору. Точнее, вот эту привередливую особу, ведь так, моя радость? ― говорит он, целуя правнучку в макушку. ― А Рейвен пока отведет Кайта и Доу. ― Конечно, ― соглашаюсь я. Отведу этих сорванцов, а потом зайду посмотреть, как там дочь. Хотя, беспокоиться не стоит: если рядом мой дед, она укладывается и засыпает моментально, безо всяких капризов, в отличие от тех дней, когда дед бывает занят, и укладывать ее приходится мне, отцу или Акбулог. Еле угомонив брата и сестру (они побаиваются только отца, а из матери или меня могут вить веревки), я желаю им спокойной ночи, задуваю свечи, выхожу из комнаты и иду к себе. Теперь, когда Хоук уедет, Кайт переселится в его комнату, а то их детская становится для них тесной. Дед как раз заканчивает рассказывать Анидаг сказку, и я, чтобы не мешать им, замираю на пороге. Я молча смотрю на них, прислушиваясь к тихому, спокойному, ласковому и такому родному голосу деда, без которого, бывало, я сама не могла заснуть. Я улыбаюсь, глядя на такую знакомую картину, и у меня становится удивительно тепло на душе. Теперь мне даже смешно вспоминать, какой дурой я была тогда, три года тому назад, когда моя дочь еще только должна была родиться. Я просто запуталась в себе и своих чувствах, оплакивала свою несчастливую любовь, и больше ни о чем и о ком попросту не могла думать. Чем, стоит признаться, доставила изрядно хлопот своим родным. Практически всякий раз, когда я теперь думаю о прошлом, то сгораю со стыда, вспоминая, какой же дурой я была в те дни, когда мечтала о том, чтобы моя дочь вовсе не родилась или как хотела отдать ее в чужие руки. Мои близкие, особенно мой дед, были правы, когда говорили, что я пожалею о своих словах. Я думала тогда лишь о себе, о том, как я хочу быть рядом с Мэйплом (да, даже несмотря на то, что он променял меня на другую). Говорю же: была непроходимой дурой! Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы привести мысли в порядок. Я бесконечно благодарна своему деду, который был удивительно терпеливым со мной, утешал меня, успокаивал, не оставлял одну… Он увез меня на побережье, и именно там ко мне пришло, если так можно выразиться, исцеление. Мы много гуляли у моря, я смотрела в его бескрайнюю синюю гладь и чувствовала, как вся моя боль уходит, с каждым днем мне становилось будто бы легче дышать. Я уже почти совсем не думала о Мэйпле, мои мысли были заняты другим: я вспоминала, как маленькой гуляла здесь с дедом и бабушкой, любовалась этими прекрасными местами, а потом начинала представлять, как приведу сюда своего ребенка. Я стояла на берегу, вдыхая соленый морской воздух, и мне вдруг так ясно представилось, как я приду сюда вместе с сыном (тогда мне почему-то казалось, что у меня родится мальчик). Мы будем стоять с ним здесь, обнявшись, и я расскажу ему о том, как любила приходить сюда, будучи ребенком, и как я люблю эти места. И вот в ту самую минуту я вдруг почувствовала, как мое дитя впервые шевельнулось во мне. Именно в ту самую секунду я окончательно поняла, осознала, наконец, и сердцем и разумом, что стану матерью. И я просто обязана сделать так, чтобы мой ребенок вырос веселым, здоровым, и чтобы у него было все, что необходимо человеку, дабы стать счастливым. Просто потому, что это ― моя обязанность, мой долг. Тем же вечером я зашла на чердак, нужно было принести свечи, а они как раз хранились там, в сундуке, и нашла старую тетрадь, в которую некогда записывала свои сказки. Я взяла ее, отнесла к себе и потом до полуночи листала, читала свои детские истории и плакала. ― Что случилось, Рейвен? ― дед увидел свет в моей комнате и зашел узнать, что со мной. ― Вот, ― я протянула ему тетрадь, ― взгляни! Я сочиняла эти сказки, когда была маленькой. ― Какая прелесть, ― улыбнулся дед, перелистывая страницы. ― Мы должны сохранить эту тетрадку, ведь здесь… ― … мое детство, да, ― закончила я за него. На другой день я вновь перелистала пожелтевшие страницы, и попросила слугу съездить в поселок и купить мне еще одну тетрадку, точно такую же. Когда я получила ее, то, совсем как в стародавние времена, устроилась на веранде и начала писать. ― Ты решила вспомнить свое любимое занятие? ― заинтересованно спросил дед. ― Да, ― улыбнулась я, ― думаю, это развлечет меня. Но только это пока секрет, хорошо? ― я чмокнула его в щеку. ― Не обижайся! ― Ну, что ты, ― засмеялся дед, ― когда я на тебя обижался, девочка моя! Поначалу я просто начала вести дневник, где подробно описывала все, что со мной произошло, высказывала свои самые сокровенные мысли, которые не могла бы доверить никому, даже деду. А потом мне совершенно неожиданно пришла вдруг в голову одна идея, и я взялась за сочинение, как я сначала думала, рассказа. Правда, постепенно он вырос в довольно-таки длинную повесть о мальчике и девочке, которые с детства были лучшими друзьями, а потом выросли и полюбили друг друга. Когда я закончила (это случилось где-то за неделю до того, как я родила), дала почитать деду, и он был впечатлен. Впрочем, неудивительно, я же писала про него и бабушку, и слезы, выступившие у него на глазах, красноречиво говорили мне, что у меня получилось! ― Это просто замечательно, ― сказал мне дед, возвращая исписанную тетрадь. ― Ты могла бы иметь успех. ― Дед, ― рассмеялась я, ― вы не объективны, поскольку любите меня, ― я села поближе к нему и обняла за плечи, ― поэтому вам и кажется, что я написала чуть ли не шедевр. ― Но это действительно очень хороший рассказ! ― стоял на своем дед. Потом, как оказалось (это произошло через полгода после рождения дочери), он тайком от меня сам переписал повесть начисто и отправил рукопись в редакцию одного весьма популярного в нашем городе журнала. Моему удивлению не было предела, когда я получила от них письмо, где они сообщали, что готовы напечатать мое сочинение, если я соглашусь сотрудничать с ними. ― Дед, ― удивилась я, ― вы все же решились! ― Просто я верю в твой талант, милая, ― отозвался он. Я, разумеется, ответила, что они могут печатать мое сочинение, а что касается дальнейшего сотрудничества, то я обещаю подумать. ― О чем тут думать? ― воскликнули хором мой отец и Акбулог, когда обо всем узнали. ― Я не знаю, хватит ли мне сил, ― отмахнулась я. ― Я же буду слишком занята, вряд ли у меня будет много времени на сочинение рассказов. Это просто способ занять чем-то себя, а теперь, как я же сказала, у меня вряд ли будет не слишком много свободных минут. И это была правда: моя дочка полностью занимала все мои мысли и все мое время. Отец говорил, что для этого есть няньки и слуги, но я лишь отмахивалась от него. Я даже кормилицу отказалась звать, решив, что прекрасно справлюсь сама. ― И это правильно, ― поддержала меня Акбулог, ― для ребенка так будет лучше, я вот тоже практически всех своих детей сама кормила. Кроме Доу, разумеется, ― добавила она, ― тогда у меня молоко пропало из-за… трудной ситуации, в которой мы все оказались. ― Моя мать рассказывала, ― поддержал ее дед, быстро переведя разговор на другую тему, ― что она тоже отказалась от услуг нянек и кормилиц, когда я родился. И это вызвало у ее домашних бурю негодования: как же так, знатная дама, и вдруг такое. Но отец, к счастью, поддержал ее. ― Ну, вот, ― подытожила я,― а сейчас всех этих глупых предрассудков давно уже нет и в помине. Первые несколько недель я дочь практически с рук не спускала, я просыпалась ночами каждый час, вставала и шла к ее колыбельке ― посмотреть, все ли в порядке. Мне было безумно страшно: а вдруг с ней может что-то случиться. Она же такая маленькая! Я уже и думать забыла обо всех глупостях, которыми забивала себе голову до того, как она родилась. Если я когда-нибудь, когда она вырастет, наберусь смелости рассказать ей обо всем, что со мной случилось, то прежде всего сообщу о том, что ни о чем не жалею. Наверное, мне нужно было пережить все это, чтобы понять, как я дорожу тем, что у меня есть: своими близкими, ― и как сильно люблю свою девочку. Перед самым ее рождением меня вдруг стали мучить кошмары, мне стало казаться, что должно случиться нечто плохое. Я вспомнила, что случилось с моей матерью и отчего-то вбила себе в голову, что тоже не переживу роды. В тот день с самого утра шел дождь, и настроение у меня тоже было хуже некуда. Мы сидели с дедом на веранде, и я вновь принялась изводить его своими глупостями. ― Дед, ― заплакала я, ― если я все же умру, то не отдавайте никому моего ребенка, пусть он будет с вами. ― Господи боже, ― сокрушался дед, ― Рейвен, детка, ну что ты опять придумываешь? Никто не умрет, перестань! Ведь все шло так хорошо, ты снова стала прежней, начала улыбаться, говорила, что тебе так хорошо и спокойно. Что с тобой снова, девочка моя? ― Но ведь мама же умерла, ― не уступала я, ― значит, я тоже могу умереть! А я так не хочу, дед! Ведь жизнь такая замечательная, и так много еще может в ней быть всего хорошего. ― И у тебя действительно впереди много хорошего! Это же не наследственная болезнь, Рейвен, ― дед погладил меня по голове, ― это… ты дашь жизнь своему ребенку, и все будет хорошо. ― Но ты мне пообещай. Все равно, на всякий случай. ― Если тебе так будет спокойней, ― кивнул дед, ― то обещаю! И в эту самую минуту я почувствовала, что мое дитя готово появиться на свет… Я не отпускала деда до последнего, цеплялась за его руку, и кричала, что смерть уже близко. ― Мне так больно, так больно! ― стонала я. ― Потерпи, моя красавица, ― повторял побледневший дед, ― потерпи немного! Помогите ей, ― дрогнувшим голосом попросил он у повитухи. ― Разумеется, ― кивнула она, ощупывая мой живот, ― все сделаем в лучшем виде. Ну-ка, сударь мой, идите покуда отсюда подобру-поздорову. Нечего вам тут делать! Вздохнув, дед встал, поцеловал меня и, несмотря на мои протесты, вышел. ― Больно! ― снова простонала я, чувствуя, что меня словно живьем режут. ― А что ж вы хотели, госпожа, ― невозмутимо произнесла повитуха, закатывая рукава, ― человек всегда в муках в этот мир приходит, живет ― мучается, да и помирает тоже, испытывая немалые страдания. Такова уж наша судьба, госпожа. Однако же, довольно разговоров, красавица моя! Давайте лучше помогите-ка своему наследнику, он, поди, уже заждался, не терпится ему с матушкой познакомиться! Сначала я услышала плач младенца, а потом уже поняла, что боль ушла; я на секунду прикрыла глаза, глубоко вздохнув от облегчения, и в ту же секунду до меня дошло: мой ребенок! Он родился. ― Где? ― только и смогла произнести я, и повитуха бережно поднесла мне дочку, чтобы я взглянула на нее, взяла ее на руки, прижала к груди… ― Вот ваша дочь, госпожа моя, вылитый ваш потрет, ― добавила она. Я принялась с интересом рассматривать малышку, все еще не в силах до конца поверить, что это чудо ― моя родная дочь, которую я сама только что произвела на свет. Она была такой крошечной, такой беззащитной, и я поняла, что должна быть с ней рядом, оберегать ее, не допустить, чтобы с ней случилась какая-нибудь беда. ― Доченька, ― прошептала я, ― девочка моя! Повитуха сказала, что она ― моя копия, однако первое, что я заметила, едва успев взять ее на руки ― огромные темные глаза, точь-в-точь как у моего отца, сестры и братьев. Он часто говорит, что из всех его детей одна я не унаследовала их. ― Ну, где она? ― раздался вдруг голос отца, и они вместе с дедом и Акбулог вошли в комнату и приблизились ко мне. ― Отец, ― улыбнулась я, ― вы приехали. ― И уже давно, ― отозвался дед, склоняясь над малышкой. ― Боже, какая она милая! ― А я вот боялась опоздать, ― произнесла Акбулог, ― но, как вижу, успела вовремя. Красавица! ― согласилась она с отцом, осторожно беря мою дочку на руки. ― Похожа на тебя! ― вынес вердикт отец. ― У нее ваши глаза, отец, ― сказала я, ― фамильные, как вы любите повторять. ― Верно, ― тихо проговорил отец, ― совсем как…у мамы! ― Точнее, у твоего деда, ее отца, ― поправил его дед. ― Твоей матери они достались именно от него. ― Как мы ее назовем? ― спросила Акбулог, возвращая мне дочку. ― А разве могут быть какие-то сомнения? ― отозвалась я, глядя на отца и деда. ― В честь бабушки, конечно же. ― Серпент, ― кивнула Акбулог. Я покачала головой. ― Нет, ― я взглянула на деда, отметив, как заблестели его глаза. ― Анидаг. ― Ей подойдет, ― довольно улыбнулся отец. ― Твоя бабушка была бы очень рада, ― тихо добавил дед, ― если бы была сейчас с нами… ― Мама! ― дочь замечает меня, по-прежнему стоящую в дверях, и приподнимается на постели, протягивая ко мне руки. ― Вы еще не спите? ― стараясь казаться строгой, спрашиваю я. ― Деда мне рассказывал сказку! ― говорит дочь. ― И сказке конец,― улыбается дед. ― Жаль! ― вздыхает Анидаг. ― Но что поделать, ― я сажусь рядом, и дочка тут же бросается мне на шею, ― уже поздно. И маленьким девочкам пора спать, Анидаг. Дочь вздыхает, смотрит по очереди на нас с дедом и, наконец, ложится в кровать. ― Ну, ладно, ― соглашается она, коротко зевнув, словно маленький котенок, ― засну! А завтра мы пойдем гулять? ― Пойдем, моя радость, ― хором отвечаем мы с дедом. Когда дочь, наконец, засыпает, мы осторожно, чтобы не разбудить ее, выходим из комнаты. ― Устали? ― спрашиваю я деда. ― Немного, ― отзывается он, ― сегодня у нас, сама знаешь, слишком суматошный день. ― Да еще Анидаг вас совсем замучила, ― усмехаюсь я. ― Вы ей слишком много позволяете, дед. ― Что поделать, ― разводит он руками, ― я никогда ни в чем не мог отказать тебе, а уж о нашей малышке и говорить не приходится! Я рассмеялась: ― Да уж, ни вы, ни Акбулог, ни отец ни в чем ей не отказываете, а она во всю этим пользуется! ― Пожалуй, ― подавив зевок, говорит дед, ― пора уже спать. Я действительно устал за сегодняшний день. ― Вы правы,― киваю я, ― завтра тоже весьма суматошный день. Хоук уезжает. Спокойной ночи, дед! ― я целую я его в щеку. ― Спокойной ночи, красавица моя! ― улыбается он мне. Утром мы провожаем Хоука в дорогу. Отец хлопает по плечу и говорит, чтобы Хоук хорошо учился и не вздумал связываться с дурными компаниями. Акбулог целует его, гладит по голове, торопливо вытирает слезы и просит писать ей как можно чаще. Дед тоже целует Хоука и говорит, чтобы он помнил о своей семье и знал, что его всегда поймут и поддержат в родном доме. ― Господи, вы будто меня на войну провожаете, ― улыбается Хоук, хотя я замечаю, что он изрядно нервничает. После прощания с отцом, матерю и дедом он подходит ко мне. Я стою рядом с Кайтом и Доу, которые сегодня на удивление притихшие и спокойные. ― Ну, что, сестренка, ― говорит он, ― до встречи! ― Веди себя хорошо,― обнимаю я его, ― твоя мать права. И пиши чаще! ― Обязательно, ― он целует меня по очереди в обе щеки, а затем поворачивается к младшим. ― Смотрите, не балуйтесь тут без меня! Если что, я узнаю, приеду и надеру вам уши. ― Мы будем скучать, ― младшие обнимают Хоука, изо всех сил стараясь не расплакаться. ― А ты, принцесса, слушайся маму, ― Хоук подхватывает на руки Анидаг, кружит ее, и моя дочь громко смеется. ― Поняла? ― Да! ― Анидаг кивает и кладет голову ему на плечо. ― Пора! ― говорит отец, и Хоук осторожно опускает мою дочь на землю (я тут же беру ее за руку), в последний раз машет нам всем рукой и садится в экипаж. Мы все долго еще стоим у ворот и смотрим на дорогу, хотя экипаж уже скрылся за поворотом. ― Вот один и выпорхнул из гнезда, ― задумчиво произносит Акбулог. ― Он еще вернется, ― улыбается отец и нежно проводит рукой по ее волосам. ― Что ж, ― вздыхает дед, ― нам, наверное, пора уже заняться делами. ― Вы правы, господин Абаж, ― соглашается Акбулог. Они с отцом уводят детей в дом, а Анидаг между тем начинает приставать к деду, чтобы он отвел ее прогуляться к пруду. ― Ты мне обещал, что мы пойдем! ― жалобно смотрит на она на него. ― И я не отказываюсь, ― тут же отзывается дед, ― идем, моя хорошая. Если ты, конечно, не против, ― говорит он мне. ― Конечно, нет! Она ведь все равно вам покоя не даст, ― смеюсь я. ― Только, дед, прошу вас, не подпускайте ее близко к воде. ― Не переживай, ― кивает он, ― я прослежу. Когда они уходят, я еще некоторое время стою на крыльце и уже хочу пойти в дом, чтобы помочь отцу и Акбулог, как вдруг во двор входит почтальон. ― Добрый день, госпожа Рейвен, ― чуть поклонившись, он протягивает мне письмо. ― Очень хорошо, что я встретил вас. Вот, возьмите! ― Благодарю, ― пожав плечами, отзываюсь я. Когда он уходит, я смотрю на конверт, замечаю знакомый почерк, потом вижу адрес того, кто отправил мне это письмо, и мне становится нечем дышать. Что ему нужно?! Я уже все забыла, давно не вспоминаю о нем и, честно говоря, не хочу этого делать! Я надрываю конверт, хочу достать письмо, но в следующий же миг меняю свое решение и, не прочитав, рву его на мелкие клочки.