***
Он не помнил себя. Ни откуда он, ни чем занимался. Он осознал себя лежащим на пляже, ночью. Лил дождь, где-то в отдалении ворочался недовольный гром. Несколько огоньков на берегу указывали на дома. Дрожа от холода, он попытался постучаться в ближайший дом и попросить помощи, но… но вместо нее получил сильнейший удар и угрозу вызвать полицию. С тех пор прошло несколько месяцев. И каждый день превращался для него в ад. Чтобы утолить голод, ему приходилось рыться в мусорных баках, частенько получая тумаки либо от конкурентов, либо от служащих. Чтобы не замерзнуть, ему приходилось залезать в самые невероятные места. Чтобы помыться, надо было залезать в ледяную воду океана. До лета было еще далеко, а значит, еще долго придется терпеть холод… Имени он своего не знал, сам себя называя «Эй, ты». Именно так все время обращались к нему люди. С каждым днем сил становилось все меньше. С каждым днем ему становилось труднее открыть глаза и снова встать. С каждым днем ему все больше хотелось умереть…***
Когда ушли подростки, Эйты дождался темноты и только когда солнце зашло за горы, решился выйти на берег. Вокруг царила тишина — как в любом маленьком городке жизнь замирала после заката. Только где-то далеко слышались глухие басы местной дискотеки, да пару раз проехали мимо машины. Оглядевшись, Эйты обхватил себя руками и сделал несколько неуверенных шагов вдоль берега. Одежда так и не высохла, и теперь он чувствовал, как холод все глубже проникает в тело. В глазах двоилось, в горле было сухо и горько. И было трудно дышать. Он знал, что болеет, уже несколько недель. Слабость, явная температура и выворачивающая суставы боль во всем теле — его плата за попытки выжить. — Недолго осталось… — он еле шептал. — Недолго. Но, Боже… как я не хочу помирать собачьей смертью! Он брел вперед, не особо разбирая дорогу. В темноте пару раз он оступился и упал, приложившись в последнее падение весьма ощутимо головой. Судя по тому, как виску стало мокро и холодно, он все-таки поранился. Но ему было все равно. Он вдруг решил, что хочет выбраться из города, дойти до леса — и умереть там. Среди зелени, травы и тишины. Он надеялся, что город был и правда небольшим. И что хватит сил дойти до своей последней цели. И уже из чистого упрямства он все передвигал ноги. — Ну же, давай… Еще шаг… И еще парочку… Я почти дошел. Я почти у цели. Я почти… Тело грузно рухнуло на дорогу, брызнули во все стороны мелкие камушки. Губы еще что-то шептали, а разум уже накрыла тьма. — Дойти… — еле слышно. — Дойти… Дошел…***
Голос разума говорил ему, чтобы он не останавливался. Но голос сердца шептал, что нужна помощь. Сомнения еще одолевали его, а тело действовало уже автоматически. Ногу на тормоз, вывернуть руль, проехать чуть вперед, снова ногу на тормоз… И включить дальний свет. В ярком снопе на черном асфальте четко виднелась куча лохмотьев. То, что это человек, можно было догадаться только по кисти вывернутой руки, да по грязной голой пятке. Отец Томас заглушил мотор, посидел еще пару минут, нащупывая под сидением старую верную биту. Сколько раз она спасала жизнь на дороге и ему, и его сыну — и не счесть. Вот и сейчас священник с напряжением всматривался в низкие заросли вдоль дороги — не выскочит ли кто. Но было тихо. Тогда он вышел из машины, осторожно, почти крадучись подбираясь к лежащему. — Эй, мистер… Мистер, вы как? Тишина. Священник опустился на колени, переворачивая человека. Поморщился от резкого запаха немытого тела и рвоты, всмотрелся в иссиня-белое лицо. Человек был жив — священник видел, как чуть заметно дрогнули ресницы. И как едва уловимо бьется жилка на виске. Даже сквозь лохмотья он чувствовал жар тела. — Мистер, попробуйте встать. Я уже старый человек, мне вас не поднять. — отец Томас легонько потряс найденыша за плечо. — Мистер! Он попытался привести человека в чувство сначала водой из фляжки, потом, поколебавшись, достал из кармана плоскую фляжку с виски. Сам священник не пил, но фляжка была его верной и незаменимой помощницей при общении с некоторыми прихожанами. Но и алкоголь не помог. — Что же мне с вами делать? — отец Томас крепко почесал бритый затылок. — Ладно. Попробуем… Встав, он ухватил лежащего под мышки, и медленно потащил к своему пикапу. С третьего захода ему удалось буквально закинуть бедолагу в кузов. Отдышавшись, священник прикрыл спасенного куском брезента, сел за руль и, развернувшись, заторопился в город.***
— Крепкий малый. — дежурный врач покачал головой. — Такой сепсис, и так цепляется за жизнь. Плюс истощение и обезвоживание… Я вообще не понимаю, как он выжил. Наверное, из упрямства. Отец Томас грустно смотрел на своего найденыша, лежащего на узкой койке и окутанного проводками и трубочками. — Если он доживет до утра, отец, значит, будет жить. — Крепкий малый… — священник медленно кивнул. — Ты уж позаботься о нем, Дэвид. Позаботься как следует. — Вы его знаете? — врач потянулся к планшету. — А то у нас никаких данных. — Нет. Не знаю. — Но зачем же вы его тогда… — Всевышнему было угодно, чтобы я сегодня поехал по этой дороге, Дэвид. Ты же знаешь, я всегда езжу домой по Плэнет Стрит. Но сегодня я поехал по Первому проезду. Понимаешь? Врач кивнул и улыбнулся. — Ну, раз это было угодно Всевышнему… Позаботимся, отец. Вот только… Он придет в себя, окрепнет… И что дальше? Опять скитаться? Как надолго? Помолчав, отец Томас положил руку на плечо врачу. — Думаю, если так будет угодно Ему, я найду работку этому крепкому малому. Найду. Если будет угодно Ему…***
Голоса он слышал как сквозь воду — глухо, неразборчиво. Тело ломило и болело. Он чувствовал каждый укол, чувствовал, как вставляли в трахею трубку, чувствовал, как медсестра споро обтирает его тело чем-то мокрым, холодным и резко пахнущим. Чувствовал, как укутывают в теплое одеяло и как чья-то рука, походя, но нежно, проводит по спутавшимся в колтуны волосам. Такое незнакомое — и в то же время знакомое — ощущение чьей-то заботы. Кто-то когда-то очень давно вот так же гладил его по голове. И кто-то когда-то давно вот так же пытался спасти его — от чего? Он не помнил. Голоса стали ближе. — Ну, отец Томас, раз уж вы его нашли и решили спасать, то вам и имя ему придумывать. У нас тут уже двое Джонов Доу, запутаемся. Молчание. — Мне кажется, что его зовут… — человек запнулся. — Пусть его зовут Марком. А фамилию дай ему мою — Вандерер. Тот, кто был помоложе, тихо рассмеялся. — Иногда мне кажется, что вы специально придумали себе такую фамилию. Вечно скитаетесь, вечно чего-то ищете… Будь по вашему. Так и запишем. Марк Вандерер, возраст… ммм… ну, пусть будет сорок пять. А все остальное заполнит Милдред. Пойдемте, отец. Вашему найденышу нужен покой. Тихие шаги, еле слышный пристук двери — и тишина. Только чуть попискивает медицинский монитор. И шумит за открытым окном ночной сонный океан. Теперь у него есть имя. И даже есть призрачное будущее. Вот только раз за разом пытается он поймать ускользающее воспоминание — кто же когда-то очень давно вот так ласково приглаживал его волосы? Не уступает память, закрывает прошлое черной ширмой. Только и успевает вновь обретший имя, уже соскальзывая в тяжелый горячечный сон, вспомнить — серые глаза, с такой любовью смотрящие на него. Отец Томас приезжал в больницу каждый день, однако врач не пускал его к спасенному. Человек выжил, но был настолько слаб, что Дэвид все никак не переводил его из реанимации в палату интенсивной терапии. Только через неделю он самолично отключил Марка от аппарата искусственного дыхания. И тогда же пустил к нему первого — и единственного — посетителя…***
Священник крепко уселся на стул у кровати, поерзал. Тщательно поправил воротничок, разгладил стрелку на брюках. И наконец посмотрел в лицо человека, которого он спас. Сейчас он ничем не напоминал ту груду лохмотьев и вони. Спасенного тщательно вымыли, постригли, сбрили бороду. И отец Томас смог рассмотреть пронзительную голубизну глаз, такую чистую и необычную. Родинку на скуле и даже сильные длинные пальцы. — Значит, меня зовут Марк… — у мужчины оказался приятный чуть хрипловатый баритон. Он помолчал. — Спасибо… Пока это единственное, чем я могу вам отплатить. — За спасение не платят, — отец Томас вдруг смутился. — Любой другой на вашем месте даже не обратил внимания на меня. — человек упрямо качнул головой. — Любой другой даже мог бы просто переехать меня, освободив от этой собачьей жизни. — Меня вел Всевышний, и… Марк слабо махнул рукой — он все еще почти не мог двигаться. — Всевышний… Или нет… Я не… знаю… Отец Томас испуганно вскочил, когда Марк начал задыхаться, но тот внезапно твердой рукой ухватил священника за пальцы. Покачал головой. Несколько минут они молчали. Марк постепенно справился с дыханием, а отец Томас все не отпускал его руки. — Отдыхай, Марк. Выздоравливай. А когда встанешь на ноги — поговорим о том, кто кого спас и зачем. Улыбнувшись, отец Томас откинулся на спинку стула. Спасенный слабо кивнул, закрывая глаза. Марк сам удивлялся, как легко он сейчас мог заснуть — на полуслове, на полувздохе. И никогда не сопротивлялся. Потому что только в снах он держал кого-то очень дорого. И смотрел в теплые серые глаза. Он не помнил себя. Он не помнил своей прошлой жизни. Он не знал, что будет в будущем. Но одно он знал точно — он будет искать ту, что так тепло и любяще на него смотрела…