***
Отец Томас стоял на кафедре, рассматривая собравшихся в церкви. Почти всех он знал очень давно. Вот, на первом ряду сидят старики Гроуган. Два брата, бывших военных. У каждого за плечами остался неудачный брак, у каждого была тяжелая история. Но их вера была крепка и чиста. Чуть подальше сидит семейство Джонсонов — отец, мать и выводок детишек, от года до пятнадцати лет. Шумные, несносные — и с отзывчивыми сердцами. В округе не было ни одного брошенного кота или собаки. Всех привечали, кормили — зачастую на последние пенни — отмывали… Склонилась к молитвеннику дочка Грантов. То ли опять со своим женихом поругалась, то ли с матерью. Ну, перед свадьбой всегда молодые нервничают, дело наживное. После мессы он поговорит с девушкой. Успокоит, напоит чаем, а потом вместе с ней сходит к родным… Всех знает священник. Почти. Сбоку притулился Марк. Почти скрывшись за колонной, он всю службу просидел очень тихо. Только иногда, посмотрев в ту сторону, Томас замечал отблеск нереальной синевы. И это очень смущало. А еще сегодня он почти не мог смотреть в сторону своего гостя. Как будто он был окутан ярким сиянием, от которого слезились глаза. Правда, спустя долю секунды все проходило, словно и не было. Он автоматически произносил какие-то слова, и судя по всему, правильные слова. Слушают люди, головами кивают. Иногда улыбаются, иногда хмурятся. Но потом, после, он и слова не смог вспомнить. Все думал о своем госте. Он начал бояться его, избегать. Старался лишний раз и слова не говорить. А Марку словно бы и все равно. Живет, дела делает, помогает. И видно, что не по принуждению, что сам хочет помочь. Но… Отец Томас вздрогнул, когда служка начал звонить в небольшой колокол над входом. Месса закончилась. Он огляделся, понял, что прихожане уже собрались перед входом, собираясь на пикник. Священник встряхнулся, потрепал малыша, сосредоточенно пытавшегося перелезть низкую оградку перед алтарем. И решил хотя бы сегодня не ломать голову над тем, чего не понимал.***
Пикники прихожане всегда устраивали чуть поодаль от церкви, на берегу маленького, заросшего кувшинками, пруда. Здесь мужчины давным-давно, еще во времена пред-предшественника Томаса выстроили площадку, со скамейками, длинными столами, качелями и небольшой танцплощадкой. Делали на совесть, и вот уже которое десятилетие здесь в каждое солнечное воскресенье собирались люди, чтобы выпить холодного тоника или обжигающего кофе, подымить ароматной сигарой, перекинуться новостями и просто отдохнуть перед новой рабочей неделей. Отец Томас уже уселся на одну из скамеек, достав старенькую гитару. Он почти не пел, но с удовольствием подыгрывал простенькие мелодии. На площадке резвились дети, то играя в «ручеек», то гоняясь друг за другом, то танцуя. На крайней скамейке у дороги, примостился Марк. Достал из кармана завернутый в промасленную бумагу бутерброд с арахисовым маслом, откупорил банку с кока-колой. И сидел, прижмуриваясь на теплый солнечный свет, наблюдая за детьми. Чуть улыбался, покачивая головой. И почти пропустил момент, когда мимо него, прямо на улицу, выскочил трехлетний бутуз. Что-то крича сердитое своему ярко-синему мячику, малыш, не глядя по сторонам, бежал вперед. И не видел, как из-за угла вывернул большой бьюик. Мгновение — и Марк уже подхватил мальчика, почти бросая его на газон. Он успел увидеть вывернутое ужасом лицо водителя, понявшего, что у машины отказали тормоза. И в этот миг он вспомнил все. Братьев, Небеса и Вселенную. Их путешествия. Их встречу с Титанами. Он успел вспомнить, что уже умирал семь раз. Он горел и тонул, его грабили и сталкивали под поезд. Проклятие Теней Титанов давало ему долю секунды, чтобы вспомнить все — и потерять все. Последнее, что он увидел, было лицо Тариэль. Сильнейший удар подбросил его вверх, дикая боль прострелила тело. Но второго удара — об асфальт — он уже не почувствовал… — ЛЮЦИФЕР… Это было похоже на кошмар. Когда застывает сердце, когда перехватывает до боли дыхание, когда немеют руки и из-под ног уходит опора. Прямо на глазах подлетела вверх изломанная фигурка, куклой упала на асфальт. К ногам отца Томаса подлетел старый ботинок, твердо встал на подошву, кокетливо качнув завязанным бантиком шнурков. Позади, кажется, кричали люди, но звуки сейчас доносились до священника глухим рычанием. Он видел только изломанного человека, лежащего на асфальте. Неожиданно яркая кровь смотрелась бутафорской, и все казалось ему, что сейчас гость приподнимается на локтях, усмехнется своей хмурой усмешкой и скажет: «Разыграли дурака!..» Священник, качаясь, сделал несколько шагов, а потом ноги подломились, и он рухнул на колени рядом с Марком. — Держись, друг. Держись. «Скорая» уже едет. Ты только додержись! — он коснулся лба Марка, осторожно проводя пальцами по горячей коже. — Это… ничего… человек… Я иду… дальше… — еле слышный шепот. — Ты хороший… человек… Томас… Если к тебе… придут мои… братья… Скажи им… Томас похолодел, когда с последним словом изо рта лежащего брызнула кровь. — Молчи, Марк! Пожалуйста! — Не… пережи…вай… — слабая улыбка тронула губы. — Когда-нибудь мы… встретимся… Взгляд человека остановился. Солнце больше не заставляло прищуриваться, и на губах больше не вспухали красные пузырьки. Священник закричал, закрывая лицо руками. И уже не увидел, как ярко сверкнули ледяным багрянцем зрачки.***
— Молодой человек! Вам плохо? Прищуриваясь на неяркое солнце, бродяга взглянул на немолодую женщину, участливо заглядывающую ему в лицо. — Нет, мэм. Спасибо. Я сейчас уйду. — он начал подниматься. — Нет-нет, вы не мешаете, — леди раскрыла свою сумку, покопалась в ней и протянула сидящему у стены мужчине десятидолларовую бумажку. — Вот, возьмите. Через три квартала отсюда есть приют. Там вы сможете помыться, поесть и поспать. — Спасибо, мэм, — пробормотал человек, неловко беря деньги. — Вы очень добры. — Как вас зовут, мистер? — Я… Я не помню… — человек низко наклонил голову. — Простите, мэм. Я не помню… Не помню! Женщина быстро отошла от бродяги, а тот обхватил голову руками, раскачиваясь в стороны. — Я не помню… Кто я? Я не помню…