***
Стефан и Мередит вернулись из ресторана глубоко за полночь. Дома было необыкновенно тихо — даже из открытых окон не слышались звуки автомобильных моторов, что было совсем непривычно, — и от этого тиканье часов в гостиной, скрип половиц, даже дыхание казались гораздо громче, чем были на самом деле. За весь вечер и обратную дорогу Мередит и Стефан обмолвились друг с другом лишь парой слов, и от этого оба себя чувствовали, как на иголках. Прошло достаточно времени, и эмоции Стефана пошли на спад. Он понимал, что перегнул палку и такого отношения Мередит точно не заслуживала, — но вот как объяснить ей, что он чувствовал в тот момент, почему не смог себя сдержать, — он не знал. Однако отмалчиваться и делать вид, будто ничего не произошло, Сальваторе не хотел. Неслышными шагами Стефан зашел в спальню. Свет был приглушен, но Мередит еще не спала, и в глубине души он обрадовался этому. — Мередит, можно с тобой поговорить? — негромко спросил он. Девушка взглянула ему в глаза: в ее взгляде не было ни злости — лишь какая-то необъяснимая теплота. И этот ответ был для Стефана лучше и яснее любых слов. — Мер, я хотел извиниться за то… Что произошло днем, — продолжил Стефан, присев на край кровати рядом с ней. — Я… Я не знаю, что на меня нашло. Я не должен был говорить все это, — опустив голову, произнес он. — Стеф, — мягко позвала Мередит, и в этот момент на своем плече Стефан ощутил ее невесомое прикосновение. По коже побежали мурашки, и он, подняв взгляд, снова встретился с ее карими глазами. — Я все понимаю, правда. И я не в обиде на тебя. Мередит облизнула пересохшие губы и на мгновение замолчала. — Но я хочу, чтобы и ты меня тоже понял. Ты очень дорог мне, — тихо, но с немыслимой искренностью произнесла она. — Твоя болезнь… Девушка запнулась и почувствовала, как у нее похолодели руки: она упорно пыталась подобрать слова, которые помогли бы Стефану понять ее. Он шумно задышал, а на лице у него заходили желваки, но он не перебивал ее. — Это не инвалидность и не приговор. Но она привносит в жизнь свои особенности, которые… — Мередит выдохнула. — Нельзя игнорировать. Ты сам это понимаешь. И если приступ повторится вновь, я просто хочу быть к этому готова. Чтобы это прошло бесследно для тебя. Иногда Мередит, оглядываясь на свою жизнь, задумывалась о том, насколько же непредсказуемы пути, которыми ведет человека судьба. Будучи неврологом-эпилептологом, сталкиваясь с этой коварной болезнью каждый день и зная о ней, кажется, абсолютно все, Мередит никогда не могла себе представить, что однажды с ней окажется связана и ее жизнь. Она, как никто другой, знала о том, каким непростым со временем становится характер больного, который зачастую оказывается закован в жесткие рамки и лишен того, без чего раньше не представлял свою жизнь, понимала, что вместе со Стефаном в какой-то степени ей придется изменить и свою жизнь тоже, что определенный риск возникновения заболевания будет и у их детей. Все это звучало для Мередит так страшно, когда ее знакомство с этим заболеванием только начиналось… И так быстро отошло на второй план, когда в ее жизни появился Стефан. Пусть некоторые из ее окружения хватались за голову, когда узнавали, с каким недугом он борется, и даже всерьез пытались отговорить Мередит от отношений с ним, пусть научиться жить бок о бок с этой болезнью было очень сложно, она знала точно одно, и эта истина была важнее всех доводов: она любит этого мужчину. А значит, они справятся. Страха не было. Вернее сказать, он был — только Мередит боялась не за себя, а за Стефана. Она не раз была свидетелем эпилептических припадков в больнице, но каждый раз, замечая в его состоянии изменения, которые могли стать предвестниками нового приступа, она была готова молиться любым богам о том, чтобы это был не он. Она корила себя за эту слабость и не один год пыталась ее побороть, но теперь понимала, что, наверное, никогда не сможет это сделать. Да и можно ли оставаться хладнокровным, когда ты собственными глазами видишь, как близкий человек извивается в судорогах, кричит нечеловеческим голосом, задыхается, а ты даже толком не можешь ничем помочь — только по максимуму оградить его от возможных травм и ждать, пока это безумие закончится? — Эпилепсия слишком многое изменила в моей жизни, — усмехнулся Стефан. — И знаешь… — задумчиво проговорил он. — Меньше всего я бы хотел, чтобы эти изменения как-то касались тебя. Когда Мередит вновь взглянула Стефану в глаза, в груди больно защемило. В них была такая тоска, такое сожаление… Своим взглядом он словно бы просил у нее прощения. За то, что он не может ходить с ней в рестораны по вечерам, потому что ему нужно ложиться спать до двенадцати. За то, что он не переносит яркий свет. За то, что, когда они уезжают на море, он не может плавать с ней на большой глубине. За все, что изменить все равно не мог. Мередит надеялась, что со временем он сможет принять себя таким, какой он есть, и понять, что его болезнь не имеет никакого значения ни для нее, ни для его семьи. Однако время шло, и Мередит видела, что этот червячок, который постоянно грыз его изнутри, все равно не дает ему покоя. Все это Стефан переживал в себе, пытаясь скрыть то, что он чувствует, от близких, но получалось далеко не всегда. Он ненавидел себя за то, что выплескивает на дорогих ему людей свою злость и ненависть непонятно к кому, но поделать с собой ничего не мог — в какой-то степени такие вспышки ярости и агрессии были уже следствием болезни, а не дурного характера или плохого настроения. Наверное, больше всего на свете Мередит сейчас мечтала о том, чтобы он вздохнул спокойно — без чувства вины, без мыслей о том, что он «не такой», преследовавших его с самого детства. Но куда бы она ни шла, в какие бы двери ни стучала, все оставалось на своих местах. И от этого было больно. — После каждого чертового приступа я отчаянно пытаюсь убедить себя в том, что все нормально, что это все не так уж важно. Прислушиваюсь к себе, и каждый раз, когда начинается «затишье», начинаю воображать, будто здоров. И каждый раз эта зараза возвращается. Когда Стефан произнес последнюю фразу, его голос дрогнул, и Мередит почувствовала, как сердце пропустило пару ударов. В этих словах звучало такое искреннее, почти детское разочарование, такое отчаяние, что ей захотелось лишь одного: обнять его так сильно, как она только могла, и, быть может, хотя бы этим забрать часть его боли, которую он носил в груди всю свою жизнь. По губам Стефана скользнула горькая усмешка. — Наверное, поэтому каждое напоминание об этом для меня как красная тряпка для быка. Я, правда, хочу с этим справиться. Стефан молчал на протяжении нескольких секунд, а затем очень тихо произнес слова, от которых у Мередит по коже разошлись мурашки. — Я не хочу причинять тебе боль. Она внимательно посмотрела Стефану в глаза, а затем коснулась его щеки ладонью. — Я не верю, что человек, сделавший меня такой счастливой, способен на это. Уголки губ Стефана изогнулись в едва заметной, но такой теплой и знакомой улыбке. Он положил свою руку на ладонь Мередит, но убирать ее не спешил, словно хотел, насколько это возможно, продлить это прикосновение. — Стефан, оглянись вокруг, — сказала Мередит. — Приступов нет, мы живем обычной жизнью. И впереди у нас еще очень многое. Ты же сам говорил, помнишь? И те изменения, о которых ты сказал… Хочешь — верь, хочешь — нет, но для меня они правда ничего не значат. Потому, что мне просто хорошо с тобой. А если все вернется… Я буду рядом, — негромко, но с немыслимой уверенностью она. — Мы все будем рядом. Стефан смотрел на девушку несколько секунд, не отрывая взгляд и не моргая. Она была действительно нужна ему, нужна гораздо сильнее, чем даже эти чертовы таблетки, благодаря которым он жил. Сейчас, задумываясь о своей жизни, он, наверное, не смог бы представить, каким бы он был, если бы Мередит не было рядом. Раз за разом, отвечая себе на этот вопрос, он мысленно усмехался: «Наверное, сошел бы с ума». Стефан, не говоря ни слова, притянул ее к себе и с нежностью и невероятным трепетом коснулся ее губ своими. — По крайней мере, за одно я должен быть эпилепсии благодарен: она познакомила меня с тобой, — усмехнулся он. Мередит улыбнулась. — Я люблю тебя, — прошептала она, прикоснувшись к его лбу своим. Стефан ничего не ответил, а лишь сильнее прижал ее к себе. И это было яснее всех слов. Усталость брала свое, и глаза начинали закрываться. На душе после этого разговора у Стефана и Мередит стало спокойнее, поэтому вскоре они оба уснули. Казалось, во сне Мередит улыбалась: ей снилось что-то светло-розовое, очень мягкое, напоминавшее пушистые облака, обволакивавшее ласковым плюшевым пледом, от которого становилось очень тепло. Хотелось, как маленькой девочке, взять его в охапку, укутаться в него с головой, прижать к себе, чтобы вновь почувствовать это тепло, которое словно бы защищало ото всего, забирало из сердца все тревоги и обиды. Она толком не понимала, что это, но на душе было так легко, что она не сомневалась: это что-то хорошее. Мередит проснулась от того, что сквозь сон услышала чей-то стон. Хотя сон был глубокий она, словно почувствовав неладное, распахнула глаза практически сразу, поняв, что это точно ей не снится и что стонет Стефан. Девушка поднялась на локтях. — Стефан, — позвала она, но он уже не реагировал. По телу тотчас же разошелся ледяной холод. Медицинское образование, конечно, позволяло понять, верным признаком чего может все это быть. Но в сердце все равно до последнего была, может быть, наивная и глупая, но надежда, что все обойдется. Видеть, как мучается Стефан, было невыносимо. «Господи, пожалуйста… Приступов ведь не было почти восемь месяцев…» Но уже спустя всего пару мгновений Стефан будто бы немного выгнулся, приподнявшись на локтях, и Мередит, поняв, что дело все-таки в приступе, хлопнув по выключателю лампочки со своей стороны кровати, чтобы в комнате было хотя бы мало-мальское освещение, аккуратно, но крепко взяла его за предплечье и перевернула набок, чтобы не запал язык. Стефан начинал кричать все громче, и Мередит, одной рукой удерживая его, другой кое-как дотянулась до его смартфона, лежавшего на прикроватной тумбочке, чтобы засечь время приступа. На часах было 3:07. Чем дальше текли секунды, казавшиеся часами, тем больше симптомов проявлялось: Стефан согнул ноги немного в коленях, у него начали трястись руки, а затем — и все тело. Он несколько раз пытался выгнуть спину, но ему будто что-то мешало. В тусклом свете лампы, горевшей на противоположной стороне, Мередит увидела, что он закатил глаза: значит, скорее всего, он ничего не чувствовал. Бывало так, что на следующее утро после приступов, которые случались только ночью, Стефан даже не помнил о произошедшем. В глубине души Мередит хотела, чтобы так было и на этот раз. Руки Стефана похолодели, хотя все тело, наоборот, горело так, словно у него был жар. Его сильно трясло, и Мередит боялась, что в какой-то момент просто не сможет его удержать, и тогда Стефан мог упасть с кровати и повредить себе что-нибудь. Раньше, когда он был младше и еще учился в университете, случалось так, что ночью во время очередного приступа он мог упасть с кровати. Несколько раз это заканчивалось травмами — переломом руки, вывихом плеча. Поэтому Мередит, насколько могла, сконцентрировалась на собственных усилиях, но при этом прижимать крепко к кровати она его не могла: так он тоже мог бы изувечить себя или ее саму. — Скоро все закончится, Стеф, потерпи чуть-чуть, — шептала она, хотя понимала, что, скорее всего, он ее не слышит. В сознании был ураган мыслей, но среди них набатом в голове звучал лишь один вопрос: из-за чего? Неужели из-за того, что в эту ночь Стефан лег спать позднее обычного? Мередит понимала, что ответ на этот вопрос могло и не быть: приступы все равно будут возвращаться — через месяц, год, два, три, — и это не зависело от образа жизни. Такова была болезнь. Все мышцы Стефана были напряжены, и Мередит, считая секунды, ждала, когда она почувствует, что судороги пошли на спад. Этот приступ, несмотря ни на что, был легким, если таким словом вообще можно охарактеризовать какую-то болезнь: у Стефана не было обильного слюноотделения, он дышал свободно, и спазмы были не такими сильными. Это давало надежду, что припадок закончится через несколько минут. Самым невыносимым было именно это — ждать, пока все закончится, и не иметь никакой возможности помочь. Видеть, как его тело изгибается, а руки выворачиваются. В этот момент хотелось метнуться к телефону, чтобы позвонить в «Скорую помощь», или хотя бы набрать в шприц какой-то противосудорожный препарат и сделать инъекцию, но разум говорил: во всем этом нет никакого смысла. Именно в такие моменты от такой безысходности хотелось кричать. Наконец, спустя время, мышцы действительно стали слабеть. Мередит почувствовала, как руки Стефана потихоньку начали теплеть, а спустя полминуты перестали трястись. Он больше не кричал, а еще через пару секунд наконец смог разогнуть ноги и протянуть их в нормальное положение. Вскоре тело полностью расслабилось, как во время сна, и Стефан затих. Мередит перевела дыхание: кажется, все закончилось. Проверив часы, она поняла, что припадок продолжался около четырех с половиной минут. — Мередит, — словно в забытьи, позвал Стефан, когда она, убедившись в том, что приступ миновал, перевернула его на спину. — Да, Стеф? — встрепенулась она, посмотрев ему в глаза. Глаза он больше не закатывал, но они были очень сонными, и казалось, что Стефан сам не вполне понимает, кто перед ним находится, и просто называет имя «на автомате». — Я очень хочу спать, Мередит… — Поспи, тебе нужно отдохнуть, — сказала она. — Спать… — закрывая глаза, повторил он. — Очень хочется спать… Я очень устал, Мер… — Родной, спи, — прошептала она, убрав со лба Стефана мокрые волосы. — Все хорошо, Стеф, — как молитву, твердила Мередит. — Все хорошо… Она знала точно: этой ночью она больше не заснет.***
— Это какая-то катастрофа! Эстер мерила шагами кабинет мужа, переходя из одного угла в другой, отстукивая каблуками громкий ритм, и казалось, что еще чуть-чуть, и от нее запросто мог повалить пар — она была в бешенстве. Майкл же, напротив, был спокоен и сдержан, и казалось, что его совершенно не волнует такое состояние супруги. — Ребекка… Замуж… За этого паршивца!.. Эстер произносила слова отрывками, почти выкрикивая их, но, хотя она даже не смогла связать их в одну фразу, смысл сказанного ею был вполне понятен. — А что в этом странного? — задал резонный вопрос Майкл, открывая окно. — Если ты не забыла, они встречаются почти четыре года, по-моему, свадьба — это самый закономерный вариант развития отношений из всех возможных. — Ты сам понимаешь, что ты говоришь? — прорычала Эстер. — Ты хочешь отдать единственную дочь замуж за этого ублюдка? — Что же ты этому «ублюдку» там, в ресторане, прямым текстом не сказала, что ты против этой свадьбы? — усмехнулся Майклсон. — Все, что он устроил там, — чистейшей воды фарс, — с нескрываемым отвращением ответила Эстер. — И я в этом участвовать не собираюсь. — Эстер, ты вообще в своем уме? — абсолютно спокойно, совершенно не повышая тон, но с каким-то презрением и искренним недоумением спросил Майкл. — Деймон и Ребекка встречались несколько лет, и тебя это почему-то не волновало. Что сейчас? Ветер не туда подул? — Мое отношение к Деймону ты прекрасно знаешь, и на протяжении этих лет оно не менялось, — выплюнула Эстер. — Откуда я знала, что ему взбредет в голову? Я была уверена: пройдет год-два — и они расстанутся! Напомнить тебе, как Ребекка дважды уезжала от него? — Поссорились — помирились, это обычное дело, особенно, если оба молоды. — «Поссорились — помирились?» — взвизгнула Эстер. — Да к нему его шлюхи скоро домой ездить начнут! — в сердцах выкрикнула она. — Я тебя умоляю, только не пытайся притвориться слепоглухонемым и сделать вид, что ты не знаешь Деймона. Договорить жене Майклсон не дал. — Прости, я не в курсе того, с кем спит Деймон, и мне, откровенно говоря, это неинтересно, — сказал он, достав из ящика стола пачку сигарет. — Я знаю только одно: с ним живет моя дочь, и она с ним счастлива. Не знаю, что себе навоображала там ты, но я не вижу здесь никакого Армагеддона. Если Деймон и Ребекка любят друг друга и уверены в своем решении, пусть женятся. Они взрослые люди и, поверь, без твоей помощи во всем разберутся. Майкл закурил сигарету, и комната, несмотря на открытое окно, быстро наполнилась дымом, так что мужчина раскрыл его пошире. — Если эта чертова свадьба все-таки состоится, — ноги моей там не будет, — решительно сказала жена. — Твое право, — невозмутимо ответил Майкл, разведя руками. — Испортишь дочери праздник. Все в твоих лучших традициях, Эстер, — с едкой насмешкой проговорил он. — Лучше пусть я испорчу ей праздник, чем она испортит себе жизнь! Эстер снова перешла на крик. — Майкл, я не понимаю, неужели ты правда ничего не видишь? Джузеппе вырастил свое подобие… Деймона не интересует ничего, кроме собственного благополучия, и он ради него по головам пойдет. Всем Сальваторам будет на руку, если наши семьи породнятся. Им, поверь, есть куда вложить твои деньги. В этот момент терпение Майкла лопнуло. Слушать рассуждения Эстер о вещах, о которых она не имела ни малейшего понятия, продиктованные лишь ее собственным эгоизмом и заботой о себе самой, было невыносимо. — Успокойся, — видя, что жена совершенно его не слышит, и казалось, что его слова, звоном отрикошетив от окон, повисли в воздухе, еще несколько секунд отдаваясь эхом в ушах. — Послушай, Эстер, — едва сдерживаясь, чтобы снова не перейти на крик, процедил Майкл, — мне абсолютно плевать, что ты думаешь об этом. Свадьба будет, потому что я, — Майклсон выделил голосом последнее слово и, испепеляя Эстер взглядом, посмотрел ей в глаза, — дал на нее согласие. Если не можешь сказать ничего умного, — просто порадуйся за дочь. И если ты действительно не видишь, как блестят глаза Ребекки, когда она рядом с Деймоном… Майкл замолчал на мгновение, словно пытаясь подобрать слова. — То мне тебя просто жаль. В его голосе звучало железо. Эстер смотрела на мужа ошалевшими глазами и просто не узнавала его: он всегда относился к семье Джузеппе очень настороженно, хотя отношениям Деймона Ребекки никогда и не препятствовал, — и жене Майкла оставалось только догадываться, что послужило причиной таких резких перемен. — Майкл… — опешив, пробормотала она. — И да, — Майклсон наскоро потушил сигарету в пепельнице и ткнул в Эстер указательным пальцем, — вместо того, чтобы обсуждать чужих детей и то, с кем они спят, посмотрела бы лучше на собственного сына, — с каким-то немыслимым отвращением выплюнул он. — Клаус, похоже, мечтает лишь об одном: чтобы я поскорее сдох и передал бизнес ему. — Да как ты смеешь такое говорить… — жадно хватая ртом воздух и заикаясь, проговорила Эстер. — Поверь мне, Эстер, — смею, еще как смею! — усмехнулся он. — А вот тебе, по-моему, уже пора закрыть рот. Хватит, наболталась уже. Майкл подошел ближе к женщине, которая от шока не могла даже пошевелиться и, наклонившись к ней, сверкнул голубыми глазами, горевшими яростью. — Если ты сделаешь хоть что-то, чтобы помешать свадьбе Ребекки и Деймона, — попомни мои слова, ты сильно об этом пожалеешь. С этими словами Майклсон взял со стола папку с какими-то документами и направился к выходу. — И да, не забудь сказать Мейсону, чтобы отогнал твою машину в гараж — она загораживает въезд, — небрежно бросил он, повернувшись к жене вполоборота. С этими словами Майкл вышел из кабинета, хлопнув дверью, оставив Эстер в полной прострации от понимания того, что теперь она осталась с этой проблемой один на один.