В твоих глазах

В мягко освещенной гостиной, сквозь окна которой еще проникал дневной свет, было мертвенно тихо. На укрытые пушистым снегом ветви деревьев неуклюже подлетали воробьи, присаживаясь на них так неловко, что, казалось, даже немного подпрыгивали на них, пружиня их и нарушая зимнюю гармонию, оказываясь под самым настоящим маленьким снегопадом с верхних веток, недовольно отряхиваясь от него и хохлясь. Ничего этого не было слышно — просторные окна превратились сейчас в бетонные стены, словно закрывшие дом от внешнего мира, не пропуская сюда ни одного звука, хотя он был построен рядом с дорогой. Все это происходило будто по ту сторону не прозрачного стекла — мощной крепостной ограды, за недосягаемой чертой. Здесь было пятеро человек. Им было что обсудить. Но ни один из них, ни единым, даже непроизвольным и самым незаметным движением не нарушил этого задумчивого и такого трудного молчания, хотя сердце каждого из них в эту минуту, наверное, сжигалось тем, что душа требовала выплеснуть, чувствуя тяжесть, секунду от секунды становившуюся сильнее. Лишь мерное точное тиканье старинных часов, гулом разносившееся в воздухе и застывавшее где-то в вышине, ложась на плечи будто чугунным грузом, разрезало эту неодолимую немую тишину. Едва слышное обычно, сейчас оно было похоже на стук молотка, каждую секунду ударявший в голове и, отдаваясь внутри эхом, сводивший с ума. Джон и Изабель, дружелюбные хозяева, которые всегда были рады гостям, сейчас уже не предлагали попить чаю. Джереми, балагур, совсем ребенок, рядом с которым всегда звучали шутки и смех, сейчас, нахмурив брови, плотно сжав губы и стиснув зубы, лишь жадно всматривался в родителей, не сводя с них взгляд. А на губах Кэтрин, шедшей по жизни, смеясь, не было и тени улыбки. Они смотрели то куда-то вдаль, не зная, что искать, но продолжая это делать, то на того, кто был рядом, ища глазами друг в друге какую-то защиту, а спустя секунду вновь отводили их в сторону, толком не понимая, что они сейчас видят. Сколько секунд прошло? Минут?.. Время по секунде утекало, и об этом, не забывая, строго и неотвратно напоминали ненавистные часы. Но в этом доме оно сейчас застыло. — Откуда это стало известно? — вцепившись убийственным взглядом в Стефана, словно в худшего врага, не моргая, глядя ему в глаза, хрипло произнес Джон. В его срывающемся, но не на крик, а на обессиленный шепот голосе — рык раненого зверя. Попытка ухватиться за последнюю нить, чтобы все исправить. И горячая ненависть. Но в глубине души, не скрываясь от этого горящего взгляда, Стефан ее понимает. — Когда стало известно о завещании Майкла, Елене нужно было понять, как они могли быть связаны, чтобы убедиться, что здесь нет ошибки, — Стефан говорил негромко: в этой стеклянной тишине каждый звук был в тысячи раз сильнее. — Вариант был, наверное, только один. Но он не подтвердился. — Елена — не дочь Майклсона? Джон все так же смотрел на Стефана, не моргая, словно боясь что-то упустить. Этот вопрос прозвучал отрывисто, умолк на полуслове, но еще несколько секунд звенел в воздухе. — Нет. Между ними нет никаких родственных связей. В помещении вновь повисла тишина. Изабель с каким-то отчаянием, но удивительным, просто немыслимым доверием, словно прося о помощи, подняла взгляд на Стефана, но не сказала ни слова. Стефан услышал ее немую мольбу и не разрывал этот едва уловимый зрительный контакт, не глядя ей в глаза, жадно впиваясь в них, как Джон, но пусть всего на мгновение, но встречаясь с ней взглядами каждый раз, когда Изабель искала этого. — Пап, мам, скажите правду. Эта короткая фраза Джереми была первой, которую он произнес за последние пару минут. Еще несколько минут назад разговаривая с Джоном и Изабель, казалось, как обычно, теперь они больше молчали, просто не находя в себе сил вести этот разговор. Это был страх? До сих пор неверие? Они не понимали. Но сейчас, задерживая взгляд друг на друге хотя бы на долю секунды, они чувствовали, что ощущают одно и то же. Слова Джереми звучали с немыслимо уверенной требовательностью, почти как приказ, не оставляя выбора и шанса юлить, абсолютно прямо, но настолько обессиленно и разбито, что у Кэтрин, стоявшей рядом, по спине пробежали мурашки. Она знала Джереми много лет — они выросли вместе. Она видела, как блестят от счастья его глаза и как он кусает в кровь губы, изо всех сил стараясь сдержать слезы. Видела в его глазах злость, такую непривычную для всегда улыбавшегося парня и вечного весельчака. Видела страх и тревогу. Но еще никогда в жизни они не видела Джереми настолько отчаявшимся. Казалось, что ему очень хочется закричать, — так сильно, как он только может, задыхаясь, срывая голос до хрипоты. Но он стоял, не шелохнувшись, похожий на манекена, лишь до боли стиснув зубы так, что на лице ходили желваки. — Джон, — проговорил Стефан, обратясь именно к Гилберту, словно чувствуя, что Изабель готова исполнить то, о чем он сейчас попросит. — Сейчас то, что вы можете рассказать нам, — наш шанс узнать обо всем. Только это может привести ее к… — казалось, что Стефан на мгновение замолчал. — К биологическим родителям Елены и помочь узнать, почему Майкл составил завещание именно таким образом. Его жена и дети сейчас сильно обеспокоены этой ситуацией. У них своя правда, в которую они верят, и как это может обернуться, предугадать невозможно. Джон снова мгновенно поднял взгляд на Стефана, только сейчас — или, может быть, ему это лишь казалось, — в его глазах не было того огонька исступленной злобы, с которым он смотрел на него еще несколько минут назад, — а точнее, был, но теперь был направлен не на него. Задержав на Стефане на мгновение взгляд, Джон затем перевел его на Изабель. Она молчала, но все, о чем она сейчас думала, можно было легко прочитать в ее глазах. Это были боль, бессилие, тревога, но вместе с тем — необъяснимая для Стефана, Джереми и Кэтрин уверенность. Уверенность в том, как они должны сейчас поступить. Слова Изабель, которые Джон не раз слышал от нее, сбылись, и теперь ему говорили об этом ее глаза, прося лишь об одном. Джон, встретившись взглядами с женой, какое-то время смотрел на нее, тяжело дыша, а затем опустил взгляд куда-то в пол, словно наконец признав ее правоту. — Эта история ничем не отличается от десятка других историй усыновленных детей, — сквозь зубы просипел Джон, все еще не глядя на Стефана. Больше Джон не сказал ничего, но спрашивать у него о чем-то Стефан не стал. Чувствуя и понимая все, что ощущали сейчас родители Елены, и даже эту злость, которую Джон обернул на него, он лишь терпеливо ждал, не желая делать им еще больнее. — Когда мы с Джоном поженились, мы очень хотели ребенка, — наконец произнесла Изабель через несколько секунд. Казалось, что в гостиной стало еще тише, хотя больше, наверное, было уже невозможно. Стефан, Джереми и Кэтрин, терпеливо молча, смотрели на Изабель, на эти секунды, кажется, полностью отключившись от мира, сконцентрировав свое внимание только на том, о чем она говорит. — Мы мечтали, строили планы, но время шло, и все оставалось, как прежде. Мы уговаривали себя подождать еще немного, но сами понимали, что, чем дальше идет время, тем сложнее становится это делать. Вскоре все началось по обычному сценарию: больницы, врачи, обследования. И у всех, как у одного, вердикт — оба абсолютно здоровы. На все наши вопросы врачи только разводили руками, и мы начинали искать новый медицинский центр. И все повторялось заново. Когда позади было пять приемов у врачей, шестой говорил то же самое, что и предыдущие, и все заходило в тупик, — Изабель чуть заметно дернула плечами. — Одному Богу известно, сколько это могло бы продолжаться, но в какой-то момент мы просто остановились и поняли: возможно, это просто знак. Знак, что нам по силам сделать то, что может быть, даже сложнее и важнее, чем иметь родных детей. Мы отложили все походы по медицинским центрам, забыли об обследованиях и препаратах и в какой-то день просто отправились в агентство по усыновлению*. Стефан слушал Изабель, не отрывая от нее взгляд. Кэтрин и Джереми слушали ее рассказ так же внимательно, но все же то, что чувствовали сейчас они, было совершенно не тем, что творилось в душе у него. Он глотал каждое ее слово и в какой-то момент сам не понимал, что с ним происходит. Именно в его душе история Джона и Изабель отозвалась чем-то таким, что заставило замереть его на эти минуты и вспомнить о чем-то своем, — но таком же важном для него. Стефан слушал Изабель и вспоминал о своем недавнем визите в приют, о тех неловких рисунках, которые так долго не шли у него из головы, о встрече с маленьким Стефаном, который с таким упоением спрашивал его о том, где он живет… Быть может, именно поэтому понять выбор Джона и Изабель ему было так легко. — Мы пришли туда абсолютно растерянные, толком ничего не зная об этом, — продолжила Изабель. — А когда вернулись, то поняли: мы хотим сделать это. В какую-то секунду переведя взгляд на Джереми, Кэтрин увидела, как у него дрожат губы. Он изо всех сил пытался спрятать то, что сейчас не давало ему покоя. Но слишком открытым, слишком искренним был этот парень, еще не научившись надевать какую-то маску. — Сбор документов не занял много времени, соответствующие органы шли нам навстречу и оформляли все без промедлений. А как только все бумаги оказались у нас на руках, мы просто пошли в детский приют. Изабель на мгновение замолчала, тихо вздохнув и опустив глаза, словно возвращаясь на минуты на двадцать четыре года назад. Она быстро моргнула два раза, и усталые веки задрожали. Глаза начали блестеть, и Джереми, взглянув в глаза матери, хотел обнять ее, но не смог сделать и шага, будто кто-то приковал его к месту, на котором он стоял, прочными цепями. — Мы думали, что… Это будет долго, что все получится не сразу, ведь семей, которые хотят взять ребенка из приюта, очень много, — стараясь сдержать предательские слезы, с тенью улыбки такого дорогого воспоминания на губах произнесла Изабель. — А когда мы пришли, директор встретил нас словами о том, что несколько дней назад к ним попала двухмесячная девочка. Изабель вновь замолчала, и в карих глазах, полных слез, мелькнул неуловимый, но яркий огонек. Джереми почувствовал, как сердце, на эти минуты затихшее, словно превратившись в камень, начало биться быстрее. В этот момент перед его глазами почему-то вдруг возник образ Елены. Улыбчивая девчонка с звонким смехом, по плечам которой рассыпались волны мягких каштановых волос, теплые глаза цвета молочного шоколада, такая знакомая улыбка. Казавшаяся такой хрупкой, она была для него лучшим соратником во всех его мальчишеских играх. Она любила юбки, как и все девочки, так часто просила у матери косметику, неизменно хмурясь, когда та с улыбкой говорила, что ей еще рано, могла часами пропадать в магазинах среди бесконечных платьев, сумочек, бижутерии, но в считанные минуты умела найти общий язык с любым парнем из их окружения. Вместе с друзьями они лазали по деревьям, не обращая внимание на возмущение недовольных родителей, строили шалаши, гоняли по неровным крутым дорогам на велосипедах и возвращались домой только вечером, не с одной ссадиной на руках и лице, уставшие, но абсолютно счастливые. Она не раз писала за него, неспособного отличить роман от повести, сочинения по произведениям, о существовании которых он узнавал, лишь принося работу на следующее утро в школу, а он был неизменным автором всех ее лабораторных по физике, с которой у Елены дела обстояли еще хуже, чем у Джереми с Джеком Лондоном, Оскаром Уайлдом и остальными писателями, которые были включены в школьную программу. Будучи разделенными лишь полутора годами разницы в возрасте, Джереми и Елена находили друг в друге свое отражение. Годы летели быстро, и дети взрослели, и мальчишки, с которыми Елена и Джереми когда-то убегали на озеро, теперь смотрели на нее, уже не девчонку с двумя забавными хвостиками и царапинами на коленках, а пленительную девушку, грациозностью своих легких движений, проявившейся словно в один день, но такой естественной, что не оставалось сомнений, что она дана ей природой, другими глазами. На высоких каблуках она шла так, будто идет босиком, и одна эта походка заставляла парней на мгновение оборачиваться, глядя ей вслед, думая о чем-то своем. Время неумолимо шло, их жизни, так тесно связанные, постепенно становились разными, принося им свои заботы, радости и проблемы. Учеба, университет, новые друзья, первая любовь — все закружилось, словно в безумном вихре, не давая продохнуть и хотя бы на минуту остановиться. Но что-то все-таки оставалось неизменным. Поздние вечера. Запах чая с лимоном. Знакомая улыбка. — А я шарлотку приготовила. Пойдем? А ведь она лишь несколько часов назад из аэропорта. Всего пять дней на каникулы перед тем, как снова улететь в Монреаль. И пункт номер один — приготовить шарлотку, которую Джереми так любил. Он знал Елену так хорошо… Порой казалось, что лучше, чем самого себя. — Мы увидели ее спустя полчаса. Изабель, поджав губы, едва улыбнулась тихой благоговейной улыбкой сквозь боль. — Елена была… Очень похожа на меня. Врачи сказали, что она абсолютно здорова, и после этого у нас остался единственный вопрос: когда мы сможем ее забрать. Я не знаю, что произошло в этот момент, но все мысли о том, что этот ребенок нам не родной, ушли мгновенно. Мы всегда считали Елену своей дочерью. И это не менялось за двадцать четыре года. Последние слова Изабель прозвучали так тихо, что казалось, что ей просто не хватает воздуха в легких, чтобы произнести что-то. В них слышала боль и какое-то отчаяние — словно сейчас кто-то хотел отнять у нее то, чем она так дорожила и что так берегла, то, без чего ее жизни уже не было. — Какая разница, приемные дети или родные, — хрипло пробормотал Джон, по-прежнему глядя в пол, впервые за несколько минут вступив в разговор. Эта фраза, произнесенная Джоном, звучало так схоже с тем, что говорила Изабель. Страх потерять. Желание защитить. И пусть он сейчас относился к Стефану, наверное, не лучшим образом и, быть может, за что-то его винил, Стефану сейчас хотелось просто сесть рядом с ним и сказать что-то такое, что, может быть, хотя бы ненадолго успокоило его. Они даже не сразу заметили, что в помещении вновь воцарилась тишина. Стефан поднимал взгляд, встречаясь глазами с Изабель, а затем смотрел на Джона, и сейчас мучить их, и так тяжело переживавших все, что сейчас происходило в их жизнях, он не хотел. Но что-то внутри все равно не давало забыть ему о том, для чего он приехал туда, назойливо тикало в висках, как точные часы. — Вам было что-нибудь известно о настоящих родителях Елены? — наконец спросил Стефан. Изабель мотнула головой. — Совсем немного. Нам сказали, что ее мать была задержана за сбыт наркотиков, и ей грозило тюремное заключение. Стефан, подняв голову, на мгновение замер, внимательно посмотрев на Изабель. — Она жива? — словно в забытьи, спросил он. Он задал этот вопрос, даже не задумываясь, в настоящем времени, но сейчас вряд ли даже до конца слышал себя: сказанное Изабель о настоящей матери Елены на какое-то время вытолкнуло его из реальности — сейчас он понимал, что был почти уверен в абсолютно другом. — Мы не знаем, жива она сейчас и вышла ли вообще на свободу, — впервые за эти минуты подняв на Стефана взгляд, ответил Джон. Слова Джона вернули Стефана в реальность. — Но ведь на тот момент она была жива? Изабель кивнула. — Да. Но других родственников, которые могли бы взять на себя воспитание ребенка, не было. Поэтому Елена попала в приют. Кэтрин нахмурилась. — Как же отец? — О нем не было ничего известно, — ответила Изабель. — Скорее всего, он не жил в семье. Мысли в голове закружились неуправляемым торнадо. Сейчас Стефан понимал, что, на самом деле, вероятность того, что мать Елены жива, достаточно велика, и что это давало реальный шанс узнать нужную информацию гораздо быстрее, чем он предполагал. Однако едва в его голове появлялась эта мысль, она, словно в какую-то непробиваемую стену, упиралась в другую: неужели ей было неинтересно, что происходит с ее дочерью, все эти годы? Неужели она не предпринимала никаких попыток найти ее? И, в конце концов, что могло произойти за эти двадцать четыре года… Стефан понимал: все что угодно. А может быть, ничего вообще. Мысли путались, и все они казались одинаково правдивыми, но сейчас Стефан, как за соломинку, хватался за слова Изабель и Джона о том, что на тот момент, когда Елена попала в приют, ее мать была жива. «Ее можно найти», — эти слова, как отбойный молоток, стучали в голове. Теперь дело оставалось за малым: узнать некоторые детали у Дженкинса. В гостиной вновь повисла тишина. Джон, Изабель, Стефан, Кэтрин и Джереми молчали, думая каждый о своем и глядя в совершенно разные стороны. Джон, до этого момента не поднимавший глаз, сейчас отводил их куда-то в сторону, а Изабель, наоборот, прятала их, опустив взгляд в пол. Они оба словно не чувствовали на себе пристально и одновременно — совершенно далекого взгляда Стефана, который он сейчас не сводил с них. Глаза Кэтрин метались, и ни на одном предмете она не задерживала взгляд дольше, чем на несколько секунд: она мельком оглядывала гостиную, словно была здесь впервые, боковым зрением, казавшимся сейчас более точным, видела взгляд Стефана, а затем переводила его на Джереми. Джереми, шумно и тяжело дыша, смотрел куда-то в пустоту. Было трудно описать, какими были его глаза в этот момент. Он то ли злился на что-то, — его душа металась от чего-то к чему-то, и он сам не знал, какую сторону принять, — и не хотел мириться, то ли о чем-то жалел, то ли до конца не верил… Но уже точно ничего не искал. Наконец, Джереми неслышно повернулся к матери и, жадно всматриваясь в нее, встретившись с ней глазами, хрипло спросил, даже не сумев до конца сформулировать фразу: — Я… Тоже?.. Услышав этот вопрос, в котором звучала какая-то необъяснимая обида, Кэтрин почувствовала, как по коже прошли мурашки. Изабель ответить не успела. — Ты наш родной сын, — проговорил Джон. Джереми долго смотрел на отца, а затем, опустив голову, с шумом выдохнул.

***

Стефан до сих пор не понимал, сколько времени они провели у Джона и Изабель. Но когда они с Джереми и Кэтрин вышли на улицу, было уже темно. Собираясь вместе, всегда смеясь и успевая сменить сотню тем за минуту разговора, сейчас они шли по заснеженной улице, глядя куда-то вдаль, и не говорили друг другу ни слова. Правда, которая открылась им, не была трагедией и, наверное, уже не могла изменить их жизни. Но все равно, переживая сейчас в себе каждую минуту этого разговора, каждый из них чувствовал, что ему будет нужно время, чтобы прийти в себя. Сдержанно попрощавшись друг с другом, каждый поехал в свою сторону. Обдумать все это им нужно было в одиночестве. Уже в автомобиле такси на пути к отелю Стефан раз за разом прокручивал в голове разговор с родителями Елены. Их история не касалась ни его семьи, ни его самого. Они были ему чужими людьми, и она даже не был уверен в том, что встретится с ними еще раз. Но сейчас, думая о том, что рассказали Изабель и Джон, вспоминая полные горечи, исступленные глаза Джона, Стефан чувствовал, как в груди, там, где стучало его сердце, сводит непонятным обручем. Их боль коснулась его сердца, и где-то в глубине души он понимал, что еще долго не сможет об этом забыть. То, что происходило с ним сейчас, Стефан не мог объяснить, но чувствовал: эта поездка меняет его. Эти дни раз за разом открывали перед ним то, о чем он мечтал, чего боялся, о чем думал, но что скрывал глубоко в душе. Сердце начинало стучать по-другому. О том, сколько сейчас было времени, Стефан узнал, только взглянув на часы на рецепции в отеле: десятый час вечера. И хотя время было не таким уж поздним, чувствуя, что двигаться становится все труднее, а мышцы медленно начинает заливать оловом, Стефан хотел лечь спать. В какой-то момент на телефоне сработала напоминалка: нужно было принимать препараты. Потянувшись к сумке, достав оттуда несколько упаковок и открыв один из флаконов, Стефан уже на автомате было хотел достать оттуда нужную дозу, но остановился. На дне оставалось две таблетки. Сальватор нахмурился. Когда он улетал из Лос-Анджелеса, пузырек был почти полным. Такого количества обычно ему хватало на несколько недель, поэтому понимать еще один не было необходимости. Тогда как препарат мог так быстро закончиться? Каждый препарат Стефан принимал в строгом соответствии с рецептом и увеличить дозу точно не мог. На мгновение задумавшись, не чувствуя под собой опору и пошатываясь, он прошел к кровати и неловко сел на ее край. Спустя несколько секунд Стефан понял: так и было. Его командировка длится уже около двух недель, а флакон, хоть и был почти полным, был начат. Стефан еще раз посмотрел внутрь, будто надеясь, что ему это показалось и таблетки окажутся на месте. Однако на дне было по-прежнему лишь две. «Завтра утром нужно будет сходить в аптеку», — прозвучала в голове мысль, и, встав с кровати, Стефан достал папку с паспортом и другими дорожными документами, где хранился медицинский рецепт, выписанный Маркосом, и разрешение на провоз сильнодействующих препаратов через границу, заверенный в клинике, — половина из них содержали в себе фенобарбитал, который был запрещен к свободному ввозу и вывозу из страны. Эти документы для Стефана в любую поездку были вторыми по важности после паспорта, поэтому он и хранил их вместе с остальными дорожными документами. Мысленно коря себя за свою невнимательность, он медленно перебирал немногочисленные бумаги, находившиеся там. Но заветных справок там не было. Думая, что от усталости у него просто «замылился» взгляд, Стефан, сдвинув брови, проверил документы еще раз. Он заглядывал в каждую бумагу, разворачивая те листы, которые были сложены пополам, просматривал то, что на них было написано, открывал другие отделения папки, в которых никогда ничего не хранил, но, может быть, мог туда второпях что-то положить. Ничего. «Что за чертовщина?..» Стефан почувствовал какой-то необъяснимый укол где-то глубоко внутри. Отложив папку, он придвинул ближе сумку, которую обычно использовал для ручной клади. Она была небольшой, в ней почти не было потайных отделений, и если бы в ней что-то было, скорее всего, Стефан бы сразу это заметил. Вспоминая, в какой одежде он был в тот день, когда прилетел в Эдмонтон, Стефан достал из шкафа брюки, куртку и пиджак, тщательно прощупывая их карманы, выворачивая ткань наизнанку и по несколько раз просматривая их. Повторяя в памяти часы в аэропорту, Стефан упорно пытался вспомнить, куда он в суете мог положить два небольших листка, и память упрямо твердила ему: он клал их обратно в папку — это движение было, наверное, уже автоматическим. Чувствуя, как сердце начинает биться быстрее, Стефан начал открывать ящики стола и прикроватных тумбочек. В эти отделения, особенно если надолго в отеле не задерживался, он старался ничего не класть, прекрасно зная, то забыть там что-то важное проще простого, но сейчас действовал по принципу «а вдруг?..» Но принцип этот не действовал: поиски были тщетными. Стефан по второму кругу шерстил папку, карманы, ящики; даже открыл чемодан, хотя версия, что он мог каким-то образом, а главное — совершенно непонятно, зачем, положить нужные в аэропорту документы в чемодан, была совсем абсурдной, но он должен был проверить все варианты. Но везде было пусто. И, наверное, только сейчас Стефан чувствовал, как постепенно в душе просыпается волнение. Руки начали слегка подергиваться. Отложив бесплодные поиски, он сделал в них небольшой перерыв и выпил все необходимые препараты. Стефан был не из тех людей, которые легко поддаются панике. Но он был реалистом и сейчас прекрасно понимал: теперь провезти лекарства в США он просто не сможет. Но важнее было другое: ни в одной аптеке ни один из прописанных препаратов без рецепта ему не продадут. Задумчиво вертя в руках невесомый флакон, в котором после вечернего приема оставалась одна таблетка, Стефан пытался продумать возможные варианты того, как можно поступить. Сейчас он был в ремиссии, и думать, что организм моментально отреагирует на пропуск приема одного и из препаратов новым приступом, конечно, не стоило. Один-два дня ничего не бы значили. Другое дело — Стефан не знал, насколько еще он здесь задержится, но понимал точно: через один-два дня в США он не вернется. Но вместе с этосуксимидом, который сейчас был на исходе, Стефан принимал еще несколько препаратов, которые могли бы блокировать эпилептогенный очаг. Значит, какое-то время организм вполне смогут поддерживать только они. Стефан на протяжении нескольких минут прокручивал все это в голове, но итог был один — ничего катастрофичного в произошедшем не было. Встав с постели и поставив флакончик на место, думая о том, где он все-таки мог оставить злополучные документы, Стефан вновь повторил поиски, но уже быстрее, привыкнув глазами и запомнив расположение большинства отделений. Но итог этих поисков не изменился, и он решил оставить все как есть. «Все в порядке», — мысленно проговорил он перед тем, как лечь спать. На город опускалась тихая ночь, и глаза, несмотря на яркий шар серебряной луны, светившей в окне не хуже какой-нибудь лампы постепенно закрывались. Кажется, все действительно было хорошо. На следующее утро Стефан все же решил попытать удачу и зайти в аптеку. Конечно, он понимал, что, скорее всего, купить препарат ему не удастся. Но стоило хотя бы попробовать. Однако ожидания Стефана оправдались. — Сэр, Вы же понимаете, такие препараты не для свободной продажи, в них содержатся сильнодействующие вещества, — с вежливостью, присущей любому американцу, работающему в сфере обслуживания, но искренним сочувствием в глазах и голосе, объяснил ему юноша-провизор. — Вам лучше обратиться в больницу. В ответ на это Стефан лишь едва заметно кивнул. Он не любил это, но сейчас, выйдя на улицу, он невольно прислушивался к своему состоянию. Все было, как обычно, и убеждало Стефана в правдивости мыслей, с которыми он заснул накануне. Начинался новый день, и вопросы, которые сейчас задавала ему жизнь, теперь были гораздо важнее. — Родители хотят лететь в Лос-Анджелес, — задумчиво проговорил Джереми, отпивая из стакана виски, глядя куда-то вдаль и, помолчав немного, добавил: — Наверное, я полечу с ними. Прошло несколько дней, и со временем ребята успокоились и немного отошли. Говорить об этом сейчас не хотелось, но эта тема все равно четко ощущалась в воздухе, делая его каким-то тяжелым, оставляя эту тяжесть в душе. И о чем бы они сейчас ни говорили, разговор все равно рано или поздно приходил к ней. Они не сопротивлялись этому: сейчас мысли каждого из них, наверное, занимало что-то схожее. Стефан, Джереми и Кэтрин, встретившись спустя некоторое время, сейчас сидели в небольшом тихом ресторанчике в центре города. Был глубокий вечер, и город уже давно мелькал в глазах разноцветными огнями. — Джереми, это правильно, — сказал Стефан. — В такие моменты семья… Должна быть рядом. Слух Джереми зацепился за последние слова Стефана. «Семья». Такое простое слово, о котором прежде он никогда не задумывался. Семья. Сейчас это оказалось нужно, как воздух. Сердце стучало бешено, и в какие-то моменты ему сейчас казалось, что его вот-вот разорвет на две части. Что он чувствовал? Он чувствовал, что не хочет знать того, о чем забыть уже не сможет. Он боялся. Он злился, а на кого — не понимал. И это тяжким грузом ложилось на плечи, занимало все мысли, будто поглощало душу. Это ощущение полной беспомощности, когда он ничем не мог помочь даже самому себе, разгоралось бушующим пламенем, которое было очень сложно обуздать. Джереми переживал это в себе, не допуская до этого никого, — и чувствовал, как это сжигает его самого. — От Дженкинса нет вестей? — спросила Кэтрин, взглянув на Стефана. Стефан мотнул головой. — Неделя, о которой он говорил, еще не прошла. Он обещал мне позвонить сразу, как ему удастся найти какую-то информацию. Кэтрин рассеянно кивнула. — Если мать Елены жива, вопрос с Майклом решится быстро, — сказал Джереми. — Наверное, это действительно решит многие проблемы, — предположил Сальватор. — Но, с другой стороны… Все эти двадцать четыре года она не пыталась найти дочь. Джон и Изабель никуда не переезжали, сделать это было бы легко… — как-то растерянно пробормотал он, все равно в глубине души до конца не веря в то, что мать действительно так легко могла отказаться от своего ребенка. — Стефан, Джон говорил, что ее посадили за сбыт наркотиков, — сказала Кэтрин. — Может быть, у нее уже сознание было изменено, и ей глубоко фиолетово на все было. Кэтрин немного помолчала, а затем негромко, с каким-то отчаянием добавила: — Может, и слава Богу, что Елена попала в приют, а затем для нее нашли нормальную семью. Стефан на секунду задержал на Кэтрин взгляд. — Сбытчики очень редко употребляют наркотики, Кэтрин, — вздохнув, мотнул головой он. Их взгляды встретились в какой-то момент, и Кэтрин на протяжении нескольких секунд, словно не веря или чего-то испугавшись, смотрела ему в глаза своими широко распахнутыми. — Была бы моя воля, — вдруг произнес Джереми, стеклянными глазами глядя в упор вниз, не поднимая глаз, — я бы не стал Елене ни о чем рассказывать. Папа прав: какая к черту разница? В этот момент Джереми поднял голову и взглянул на Стефана и Кэтрин. — Мы ведь семья… В глазах и голосе Джереми звучала такая растерянность, что сейчас он казался маленьким ребенком, который сам безоговорочно верил в то, что говорил, но ему было очень нужно, чтобы в это поверили другие. От этой беспомощности в его взгляде и голосе, от этого звенящего отчаяния щемило сердце. Между ними на протяжении какого-то времени царило молчание, которое никто будто не решался прервать. — Джереми, — вдруг позвал Стефан, стараясь посмотреть Джереми глаза, будто прося его не закрываться, и Джереми, словно почувствовав это, ответил на этот взгляд своим, пока недоверчивым и робким. — Ты сейчас сам ответил себе. Вы — семья, и то, что вас связывало все эти двадцать четыре года… — Стефан чуть заметно покачал головой. — Это не разрушит несколько бумаг. Если вы сами не подчинитесь этому. Джереми боязливо смотрел на Стефана, не отводя взгляд от него глаз, ничего не говоря. Но спустя какие-то секунды Стефану показалось, что он едва кивнул. — Вы сейчас самые дорогие и родные друг другу люди, — прошептал Стефан, не разрывая зрительного контакта, этой тонкой незримой нити, быть может, единственной, способной сейчас успокоить Джереми. Он жадно смотрел на Стефана, и казалось, по капле из его взгляда уходила робость: он доверял Стефану то, что сейчас чувствовал, и то, что так его тяготило. — Не потеряйте это, — попросил он, и Джереми ощутил, как по спине проходит тонкая нить тока. И он снова кивнул — только в этот раз уверенно, заметно. Он еще не знал, удастся ему сдержать это обещание, или нет — но этот жест означал одно: он очень этого хочет. Разговор продолжился. Кэтрин сказала о чем-то Джереми, он ответил. Стефан в этот момент поднял голову. Его взгляд остановился на молодом мужчине, может быть, его ровеснике, который с бокалом красного вина шел к соседнему столику. И в этот момент Стефану показалось, что его парализовало. Он, словно загипнотизированный, смотрел на этого мужчину, даже не зная, кто это такой, не моргая и став реже дышать. Его брови были сдвинуты, губы плотно сомкнуты, а в глазах была какая-то отрешенность, словно в этот момент душой он перенесся куда-то в другое, одному ему известное место, телом оставшись здесь. Он не двигался, ни о чем не говорил, лишь смотрел куда-то вдаль, сквозь всех людей, проходивших рядом, и казалось, что его зеленые изумрудные глаза в этот момент приобрели какой-то другой, более светлый оттенок, словно подернулись льдом. Стефан будто ничего не слышал и ничего не чувствовал, даже не видел, хотя со стороны могло показаться, что он жадно что-то искал. В какой-то момент он услышал удар собственного сердца, отчетливо отдавшийся в ушах, и с этой секунды очень ясно ощущал его биение. Этот стук был для него неестественно четким, он словно заглушал собой все другие звуки окружающего мира. В голову вдруг врезалось имя. Стефан. Стефан. Стефан. — Стефан, — в третий раз испуганно позвала Кэтрин, тронув его за плечо и слегка тряхнув, отчаявшись привести его в чувства. В этот момент Стефан вздрогнул и перевел испуганный взгляд на Кэтрин. Он несколько секунд смотрел на нее совершенно растерянными глазами, словно видел впервые. — Да? — рассеянно пробормотал он. — Стефан, все хорошо? — настороженно спросил Джереми. В голове по-прежнему шумело, и Стефан слегка тряхнул ею, пытаясь прекратить это. — Да, все нормально, — проговорил он. — Простите, я… Просто… Задумался. Стефан замолчал, сглотнув. Но его слова звучали настолько неуверенно, что было отчетливо видно: он не верит в них и сам. Стараясь отогнать ненужные мысли, Стефан поднял глаза на Кэтрин. — Ты о чем-то спрашивала меня? Кэтрин не сразу ответила ему. Она несколько секунд внимательно смотрела ему в глаза, пытаясь, может быть, хотя бы по ним увидеть, что его могло беспокоить и что он, быть может, мог скрывать. Кэтрин повторила свой вопрос, и разговор, казалось, вернулся в прежнее русло. Но теперь Стефан чутко прислушивался к окружающим звукам, жадно всматривался в Джереми и Кэтрин, словно боясь потерять их образы, быстро отвечал и говорил о чем-то, будто боясь повторить. Спустя время Стефан и Джереми, увлеченные разговором, кажется, немного расслабились. Но внутри у Кэтрин звенел тревожный звоночек. Как ни пыталась, она не могла собрать мысли воедино, чтобы хотя бы сформулировать, чего она так боится. Все вроде бы было в порядке — Стефан объяснил ей причину своего секундного помутнения, сейчас он о чем-то увлеченно с ними говорил и, кажется, даже начал улыбаться. Но этот страх в душе с течением времени становился лишь сильнее. Они вышли из ресторана, когда стрелка часов приблизилась к цифре девять. Стефан и Кэтрин стояли на улице в ожидании такси, пока Джереми, о чем-то разговаривая с официантом, оставался внутри. — Стефан, — вдруг негромко позвала Кэтрин, и Стефан перевел взгляд на нее. На улице было знобко, и Кэтрин дрожала, но сейчас почему-то отчаянно казалось, что не от холода. Кэтрин в глубине души понимала, что, наверное, Стефан вряд ли о чем-то расскажет ей, даже если его действительно что-то беспокоит. Она боялась, не понимая, чего, — то ли своего вопроса, то ли его возможного ответа. Но сердцем чувствовала, что должна это сделать. Стефан мягко взглянул на нее, молча прося ее продолжить. — У тебя все нормально? — спросила она. — Ты… Хорошо себя чувствуешь? Сердце, с силой ударив, на мгновение затихло. Вопрос Кэтрин, как ледяной душ, моментально вернул в его реальность, как он ни старался отвлечься разговорами и мыслями о совершенно другом. Улыбка, едва появившаяся на его губах, исчезла. Он не любил говорить о здоровье. А особенно — о своей болезни. — Все хорошо, — как можно спокойнее и мягче ответил он. — Разве должно быть по-другому? Кэтрин показалось, что он усмехнулся. — Просто сегодня в ресторане… Ты… — Кэтрин, прости, — проговорил Сальватор. — Я иногда… Ухожу глубоко в свои мысли и просто отключаюсь от реальности. Кэтрин смотрела ему в глаза, он не прятал взгляд. Но сейчас она понимала, что в его словах нет ни доли правды. — Стеф, если что… — Кэтрин в колебании замолчала, опустив взгляд, словно не решаясь сказать, но уже в следующую секунду подняла глаза на Стефана. — Мой отец — невролог. Если тебя что-то беспокоит… Я могу вас связать, — несмело сказала она. Стефан улыбнулся. — Кэтрин, мне всего двадцать девять лет, — сказал он. Стефан остановился на миг, но эта секунда отчего-то показалась Кэтрин очень долго, будто он тоже не знал, должен говорить то, что хотел, или нет. — Что со мной может случиться? Кэтрин больше не могла сказать ничего. Сильнее всего она хотела бы сейчас поверить его словам. Но что-то не давало. — Спасибо, — уже тише произнес Стефан. — Спасибо за то, что тебе небезразлично. Кэтрин, вновь встретившись с ним глазами, смогла лишь обессиленно кивнуть.

***

— Кэтрин, у тебя все в порядке? Голос Елены звучал настороженно и требовательно. Этот телефонный разговор стал для них с подругой чуть ли не первым за всю неделю — и это казалось абсолютно невозможно. До этого момента созваниваясь почти каждый день, рассказывая друг другу каждую мелочь, стараясь не скрыть ничего, смеясь и что-то обсуждая, сейчас Елена и Кэтрин лишь изредка обменивались смс. Кэтрин ссылалась на большую загруженность в университете, обещала, что на выходных обязательно позвонит, и извинялась. Но выходные уже прошли, а телефон молчал, и Елена пребывала в полном замешательстве. Она не могла представить, что могло случиться, на что Кэтрин, может быть, могла обидеться, или что сейчас могло происходить в ее жизни. Кэтрин разрывалась меж двух огней. Ей было до боли обидно отстраняться от Елены, пытаясь построить между ними какую-то стену, и каждый раз отвечать ей, что все действительно в порядке, было все сложнее. Но каждый ее звонок вселял в Кэтрин страх. Сейчас, наверное, впервые за те три месяца, что они жили в разных городах, Кэтрин думала, что это к лучшему, потому что просто не могла представить, что бы с ней творилось, если бы сейчас она должна была смотреть Елене в глаза. Кэтрин не могла отвязаться от ощущения, что обманывает ее, скрывая правду, настолько важную для нее, — и вместе с этим понимала, что рассказывать ей о чем-то не имеет ни малейшего права, и боялась, что Елена в разговоре с ней о чем-то догадается. Дни медленно текли друг за другом, и Кэтрин хотела лишь одного: чтобы Джон, Изабель и Джереми побыстрее улетели в Лос-Анджелес и там вместе могли бы разобраться с тем, с чем им сейчас пришлось столкнуться. Кэтрин постоянно думала о том, как Елена отреагирует на все это, и дать себе ответ на этот вопрос она не могла, но надеялась на одно — на то, что жизнь на него даст правильный ответ. — Гилб, все хорошо, — Кэтрин, как могла, старалась скрыть дрожь в голосе, но понимала, что это получается из рук вон плохо. — Просто в университете завал, экзамены на носу, ничерта не успеваю. А тут Стефан приехал, и… — Стефан еще не уехал? Кажется, Елена была удивлена услышанному. — Нет, — ответила Пирс. — Он еще здесь. Мы с Джереми по возможности стараемся показать ему город, куда-то выбираться. Но разорваться не получается. Голос Кэтрин дрожал, он что-то тараторила так, что даже не все слова можно было разобрать, и Елена не узнавала в этой девушке, с которой сейчас разговаривала, свою всегда уверенную лучшую подругу. И почему-то именно после ее слов о Стефане в душу закрались неприятные мысли. — Кэт, а что он вообще делает в Эдмонтоне? Он же уезжал в Ванкувер. Кэтрин почувствовала, как по коже разошелся холод. — Откуда ты знаешь? — тихо спросила она. — Мне говорил об этом Деймон. Кэтрин закусила губу. Сердце в груди начало бешено колотиться, и Кэтрин, чувствуя, что воздуха в легких не хватает, сделала несколько глубоких неслышных вдохов. Но это нисколько не помогло. — Он в Эдмонтоне проездом, — пробормотала она. — Сказал, что решил просто на пару дней заехать, чтобы повидаться, благо что города недалеко друг от друга. Заехал, чтобы повидаться после командировки… Из Ванкувера в Эдмонтон нужно было лететь около часа — а это значит, что он как минимум специально покупал билеты на самолет. Неужели за это время они с Джереми и Кэтрин настолько сблизились, что накануне Рождества, проведя вдали от дома около полумесяца, он летел не в США, а в Эдмонтон? Мысли кружились в голове беспорядочным роем. — Как он? Елена старалась скрыть свои эмоции, но ее вопрос прозвучал настолько скептически, что это услышала даже она сама. Вот только Кэтрин сейчас была погружена в свои мысли, и такая, уже далеко не доброжелательная интонация подруги ее не насторожила. — Нормально. Мы вместе с ним и Джереми вчера ходили в «Le Bernardin». Стефан был в восторге. Кажется, любовь к французской кухне у всех Сальваторов в крови, — Кэтрин усмехнулась, но усмешка получилась какой-то нервной. Кэтрин, умевшая лгать и скрывать то, что она чувствует, в тот момент, когда это было нужно, сейчас была абсолютно растеряна. От ее уверенности и легкости, которая раньше исходила от нее, теперь не осталось и следа. Она явно нервничала, отвечала урывками, словно боясь сболтнуть лишнего, и, было видно, хотела поскорее закончить разговор. О том, что сейчас набатом било в голове Елены, она думала уже давно, но до последнего не хотела в это верить. Но именно сейчас сделать это было почему-то очень легко. — Кэтрин, — вдруг сказала она, даже не дослушав ее. — Помнишь, что я тебе сказала тогда, в ночном клубе? Кэтрин остановилась, замолчав. — О чем ты? — не понимая, спросила она. — В Лос-Анджелесе Стефана ждет Мередит. Кэтрин вновь замолчала, пытаясь переварить услышанное, совершенно ошарашенно хлопая глазами. Сначала она не понимала, к чему Елена вообще вспомнила этот вечер, и уже хотела было спросить у нее об этом, как в какой-то момент сознание прояснилось, словно яркой вспышкой. Что? Нет, нет, нет. Она же не думает, что… — Елена, — опешив от собственных мыслей, пересохшими губами произнесла Кэтрин, но та не дала ей договорить. — Кэтрин, послушай, — попросила Гилберт. Внезапно ее голос стал очень жестким и отчего-то — раздраженным. — Я не знаю, что сейчас происходит в твоей душе и чего ты хочешь. Я не буду лезть в это, но я прошу тебя об одном: не ставь сейчас свои желания на первое место. Сейчас ты на это не имеешь никакого права. В телефонной трубке повисло молчание. Слыша, как бешено стучит сердце, Кэтрин несколько раз открывала рот, чтобы что-то сказать, и понимала, что не может вымолвить ни слова. Елена же, наоборот, хотела, чтобы она что-то сказала, как-то поспорила с ней, доказала свою правоту. Но Кэтрин молчала. И больше всего Елена боялась, что именно это молчание было ее ответом. — Знаешь, Кэт, — задумчиво произнесла Елена. — Я чертовски надеюсь, что тогда ты говорила правду и действительно не будешь поступать, как последняя сука.