За окнами с улицы доносились слабые отголоски шума моторов, перемежавшегося с нетерпеливыми рваными выкриками клаксонов. В сознании промелькнула тень мысли о том, что, скорее всего, уже наступило утро, и, открыв глаза, Кэролайн убедилась, что это действительно так. В помещении было светло, но не от солнца, а от спокойного неяркого дневного света. Кэролайн повернула голову чуть влево. В огромных, почти прозрачных окнах, напоминавших невидимую стену, сквозь невесомое стекло виднелись этажи темно-серых небоскребов и крыши кирпичных многоэтажек. Над городом медленно проплывали тяжелые обещавшие дождь серые тучи, укутывая крыши небоскребов плотной дымкой. Погода не обещала измениться в ближайшее время, но отчего-то это совсем не злило.
В просторной гостиной, тонувшей в светло-серых, черных и белых тонах, чем-то напоминавших этот город, было свежо, но не холодно. Кэролайн не знала, сколько времени она проспала, но сейчас вдруг поняла, что уже давно не чувствовала себя такой отдохнувшей и свежей. Она ожидала совсем другого, помня, что прошлым вечером она, как и ее друзья, выпивала, но сознание было абсолютно ясным, и спать совсем не хотелось. В теле не было слабости, даже такой, которая обычно бывает по утрам, когда организм еще не успел окончательно отойти от сна, и Кэролайн оставалось лишь с недоумением думать о том, как такое возможно, ведь они с Энзо вернулись в пятом часу утра. Убрав легкий клетчатый плед, которым она была накрыта, Кэролайн оглядела себя — на ней была одежда, в которой она вечером уезжала в клуб: легкая белая кофта и светло-голубые джинсы-бойфренды, — и ей до сих пор не верилось, что она заснула в гостиной в квартире у Энзо прямо так, в уличной одежде, даже уже, кажется, не почувствовав этого. Все это было похоже на какой-то сон. Как и эта ночь.
Возвращаясь назад, в те несколько часов, которые отчего-то так сильно хотелось продлить, Кэролайн понимала: она вряд ли сможет когда-нибудь забыть эту ночь. Такая нелепая встреча, к которой они оба оказались неготовы. Попытки защититься друг от друга едкой усмешкой и стеной, которая казалась очень прочной и которую на самом деле оказалась способна разрушить единственная секунда. Одно мгновение, взгляд в эти черные глаза, — и все летит к чертям. Кэролайн думала, что ей хватит сил противостоять этому. Быть равнодушной, жить, как раньше, — встречаться с друзьями, строить кучу планов и в двадцать четыре часа умещать то, что невозможно уместить в неделю. И со временем забыть. Сейчас Кэролайн сама себе казалась смешной. Это зажглось в ней не вчера, а много дней и недель назад. И каждый новый день делал эту искру лишь жарче, превращая в тихий, несмелый, еще непонятный огонек, которому так легко оказалось стать пламенем ярче любого взрыва, любого пожара. И Кэролайн оказалась перед ним абсолютно безоружна. Это было в ней, но это было сильнее. В десятки раз? В сотни? Тысячи? Миллионы? Кэролайн понимала: она никогда не осознает это полностью.
Им было плевать, что будет через секунду, утром, потом. Все, что имело значение, — это полумгновение, вспышка, неуловимая, но нестерпимо яркая, способная осветить собой всю эту ночь, превратив все, что было до нее, в слабый отблеск. Через миг она погаснет, но возродится снова — в этом взгляде горящих глаз, в каждом сказанном друг другу слове, в еще одном прикосновении, которое оставит ожог.
И что им делать с этим всем? Потом, потом, быть может, они подумают об этом потом.
Сейчас, глядя в эти бездонные черные, как ночь, глаза, читавшие ее душу, Кэролайн понимала, что хочет лишь одного.
— Однажды мы провели с тобой вместе вечер, а потом ты увез меня кататься по ночному Лос-Анджелесу, — вдруг произнесла она.
Энзо молча стоял, не двигаясь, не отпуская их зрительный контакт.
Вдруг Кэролайн сделала небольшой шаг к нему, уничтоживший жалкие сантиметры, что разделяли их, и Энзо почувствовал на своей опаленной коже невесомое, похожее на дуновение ветра прикосновение ее прохладной руки, и в следующее мгновение услышал, как она прошептала:
— Покажи мне теперь ночной Нью-Йорк.
Пламя на щеках Энзо смешивалось с прохладой нежных рук Кэролайн, но не смирялось под ней. Он смотрел в ее небесные голубые глаза, ждущие, не приказывавшие, но зовущие, и пролетали секунды, которые были гораздо короче, чем им казалось.
Энзо не сказал ни слова. Он просто молча взял ее за руку, крепко стиснув ее ладонь, тесно переплетя пальцы Кэролайн со своими, и повел ее к выходу из клуба. Кэролайн не испугалась, и у нее не было мыслей о том, чтобы сопротивляться. По одному этому прикосновению она все поняла. И то, что она поняла в эту секунду, было тем, чего она сейчас хотела.
Пропитанный дождем холод шумевшей улицы, свет фонарей, практически сразу пойманное знаменитое нью-йоркское желтое такси с «шашечками». Мысли Кэролайн и Энзо были где-то далеко, как у детей, увлеченных играми или однажды оказавшихся в совершенно незнакомом, но от этого лишь еще более интересном месте, хранящем в себе столько тайн и от этого таком завораживающем. Они не думали о том, сколько времени на часах, о том, что в клубе остались их друзья, которых они даже ни о чем не предупредили, о том, что Кэролайн оставила там даже свою куртку. Их словно гнала куда-то сильнейшая волна. В ней невозможно было утонуть, но с ней абсолютно нереально было бороться. Только уже в машине такси, вернувшись к реальности, словно от удара тока, Кэролайн поняла, что не сказала друзьям ничего, и обнаружила, что оставила в клубе свой мобильный. Попросив телефон у Энзо, она наспех набрала Елене сообщение о том, что она уехала и что все в порядке, и через несколько минут получила от нее короткий ответ: «О’кей». В голове звучали отголоски мыслей о том, почему подруга ответила так лаконично и даже ни о чем не спросила, что Елене было совсем несвойственно, но Кэролайн об этом уже не думала.
В окнах не проплывал — проносился, пролетал Нью-Йорк, не давая привыкнуть к себе, на миг знакомя с улицами, домами, небоскребами, а через мгновение забирая их в густую ночную мглу, будто их никогда не было, а затем сталкивая с новыми, заставляя захлебываться этими впечатлениями, проталкивая их глубоко в легкие, как проталкивают в них кислород аппараты искусственной вентиляции легких в реанимации. Энзо не смог бы сесть в этот вечер за руль мотоцикла. Но Кэролайн нисколько не жалела. Нет, Нью-Йорк другой. Его нужно изучать не на мотоцикле, а именно в этих желтых такси, видимых даже в темноте, хранивших в себе частичку души Нью-Йорка, сами похожие на огоньки, которые зажигал город, слушая приглушенный шум мотора и требовательную ругань клаксонов, перемешивавшиеся с отголосками клубов и баров, чувствуя мелкую дрожь от нью-йоркских дождей, но постепенно отогреваясь, и в какой-то момент понимая, что просто не можешь пошевелиться, что ты прикован — тем, что гораздо прочнее любых цепей. Смотреть в окно и ничего не говорить и понимать, что слова не нужны. Нью-Йорк тяжелее, он громоздче. Эти серые плиты небоскребов, взмывающие вверх, с переплетениями паутин улиц и авеню, напоминают какой-то лабиринт, окружающий со всех сторон, из которого невозможно найти выход. Но именно здесь, глубоко в сердце этого лабиринта кипит, клокочет, бушует жизнь — странная, безумная… Но такая
живая. Находясь на расстоянии тысяч километров, этот огромный мегаполис с венами шумных дорог вдруг начинает казаться таким близким, похожим, знакомым… Но проходят мгновения, и приходит осознание, что он на самом деле далек. В этом городе была какая-то тайна, и Кэролайн не знала, удастся ли ей когда-нибудь ее разгадать. Она ведь совершенно другая. Сейчас Кэролайн понимала, что между Энзо и городом, в котором он провел столько лет, было что-то схожее. Энзо был для нее такой же загадкой. Когда-то ей казалось, что ей по силам понять ее. Теперь Кэролайн думала о том, что, быть может, она не сумеет сделать это никогда.
А улицы все летели. Это было похоже на самый яркий фильм: такая странная и дикая Уолл-Стрит, грохочущая Таймс-Сквэр и с вызовом пестрящий афишами горящий Бродвей, за окном мелькнул Метрополитен*. Запутанные пересечения улиц, домов и дорог, в которых так легко затеряться. Еще пара секунд — и перед глазами расстилается кажущаяся необъятной знаменитая Пятая Авеню, а вслед за ней, быстрее, чем это видит сознание, в миллисекунды глаз улавливает первые очертания похожего на великана Рокфеллер-Центра. Они ведь были с ребятами здесь накануне. Люк, присвистывая, нисколько не шутя, говорил, что с удовольствием остался бы здесь жить, а Елена была уверена: здесь точно не хватает Кэтрин. Но сейчас все — каждое здание, каждый квартал, каждая вспышка афиши — все, до самой маленькой детали — видится совершенно другими глазами, каждый звук слышится и значит совсем иное, и Кэролайн начинает казаться, что она видит все это впервые.
Это было не объяснить, но за все это время Кэролайн и Энзо сказали друг другу лишь несколько слов. Они молчали, думая каждый о своем, быть может, видя в зловещих очертаниях этих великанов небоскребов совершенно разное. Но им не нужны были разговоры. Украдкой, полувзглядом, полумгновением их глаза пересекались, и этой безмолвной улыбкой, этим неуловимым, необъяснимым блеском в их глубине они говорили больше, чем любые слова.
Посреди этой гудящей, живой суеты автомобиль в какой-то момент остановился: светофор горел красным. Кэролайн посмотрела в окно, и в эту секунду ей на мгновение показалось, что сердце в груди перестало биться. Совсем рядом, казалось, на расстоянии вытянутой руки, словно из-под земли, вырос Empire State Building. Кэролайн на миг замерла, не отводя взгляд. Стройная мощная башня верхушкой упиралась в самое небо, и, казалось, была высечена из гигантской глыбы, одним немыслимым умением человека, сумевшего в безликий молчащий материал вдохнуть непобедимую жизнь, ограненной в эту красоту и величие. И всё вокруг в один момент становилось маленьким и не значащим ничего. Еще несколько минут назад Рокфеллер-Центр казался Кэролайн необъятной громадой, а сейчас он напоминал игрушку маленького ребенка.
Прошло всего несколько секунд, но эти секунды стали для Кэролайн часами. Немного очнувшись, казалось, вернувшись к реальности, но все еще чувствуя словно какое-то необъяснимое легкое головокружение, которое обычно появляется у человека на большой высоте, она повернула голову в сторону и в этот момент взглянула на Энзо.
— Тебе хотелось увидеть Нью-Йорк, — задумчиво негромко произнес итальянец. — Для этого нам больше будет не нужна машина.
В глазах Кэролайн было легкое замешательство. Энзо видел его, но больше не сказал ничего, словно этим молчанием звал ее за собой, показывая: она может ему довериться.
Энзо наклонился к водителю, и Кэролайн услышала, как Сент-Джон негромко сказал ему: «Дружище, встань где-нибудь на аварийку, мы выйдем здесь». Загорелся зеленый сигнал светофора, и водитель, проехав немного, перестроился вправо и через мгновение остановил машину за цепочкой других, выстроенных уже во второй ряд, возле припаркованных у тротуара, и мигавших фарами. Энзо поблагодарил его и, заплатив по счетчику, сначала вышел из машины сам, а затем, протянув руку, помог сделать это Кэролайн. Через пару секунд раздался резкий характерный звук трения шин об асфальт, и таксист уехал, но Кэролайн этого уже не слышала. Потому, что только выйдя на улицу, над которой на сотни метров в небо возвышался Empire State Building, она поняла, почему Энзо остановил машину.
— Ты серьезно? — выдохнула Кэролайн, обернувшись и встретившись взглядами с лукавыми черными глазами, удивительную необъяснимую искру в которых сейчас даже в ночной темноте было так легко увидеть.
По губам итальянца скользнула едва уловимая лукавая улыбка.
— Ты просила меня показать тебе этот город, — абсолютно спокойно повторил он свои слова, которые сказал в машине. — И если ты захочешь, я сделаю это сейчас.
Кэролайн подняла голову и на мгновение задержала взгляд. Словно звездами, усыпанная огнями горевшего в ее окнах света, эта башня, казалось, соединяла небо и землю, сама находясь где-то посередине. Один из самых высоких небоскребов в мире… Нет, это не небоскреб. Это гораздо более могучее, завораживающее, великолепное. И выразить это не получится ни одним словом.
С улицы видны только первые этажи, только основание. А что творится на последних этажах, на самой вершине, там, за облаками?.. Одна мысль о том, чтобы оказаться там, заставляла душу замирать.
Энзо не знал, каким будет ответ Кэролайн, а она не чувствовала, как он украдкой с невыразимым интересом наблюдает за ней в ожидании ее ответа, словно пытаясь понять, о чем она думает в этот момент.
Вдруг Кэролайн повернулась к нему. Ее голубые глаза искрились, и Энзо понял, что он еще никогда не видел в ее взгляде столько азарта, столько одержимости, столько страсти. Кэролайн посмотрела ему прямо в глаза и абсолютно уверенно произнесла:
— Я хочу.
Губ Энзо коснулась довольная улыбка. Больше слов ему было не нужно.
Несмотря на то, что была уже глубокая ночь, внутри были туристы, хотя их и было намного меньше, чем днем. Они были полны детского восторга и, негромко переговариваясь друг с другом, не могли скрыть своих эмоций. За этими людьми так интересно было наблюдать со стороны, думая о том, что они с Энзо за время этой странной, нереальной поездки обменялись от силы парой слов. Кажется, Энзо думал о том же, потому что когда их с Кэролайн взгляды встречались, на их губах неизменно практически одновременно появлялась улыбка.
Лифт двигался медленно, поднимаясь на восемьдесят шестой этаж, но Кэролайн не заметила этого промежутка времени. Не потому, что оно прошло быстро, — потому, что его сейчас не было вообще.
Кэролайн не могла представить, что она может почувствовать, когда она будет стоять на этой смотровой площадке, на расстоянии нескольких сотен метров над землей, голоса которой будет уже не слышно. И, когда они с Энзо оказались там, она поняла мысли об этом и попытки что-то предугадать не имели никакого смысла.
Кэролайн медленно, чувствуя, как внутри отчетливо отдается каждый сделанный ею шаг, прошла вперед.
Сердце перестает биться.
Кэролайн казалось, что она попала в сказку, получив от доброго волшебника крылья, чтобы подняться туда, где рождались мечты. Город, усеянный мириадами огней, словно плывущий в этом море из густой обнимающей темноты, ложится на ладонь, будто игрушечный. Где-то далеко, внизу продолжается жизнь: пытаются обогнать друг друга автомобили, гремят ночные клубы, веселятся люди… Но до этого не было уже никакого дела.
Ночь укутывала город в свое мягкое покрывало, но Кэролайн видела каждое здание, каждую крышу, каждое окно. Огни небоскребов, словно сотни маячков, прорезались сквозь не имевшую против них силы мглу, и, казалось, будто что-то хотели сказать. И Кэролайн слышала этот безмолвный голос и все понимала. Ведь сейчас она находилась наравне с ними. Там, где нет никаких мыслей. Там, где не нужно время. Где-то между небом и землей.
Страха не было. Его просто не могло быть в душе в тот момент, когда она захлебывалась единственным чувством, наполнявшим ее до краев: немыслимым, невыразимым восторгом, от которого не хватало воздуха в груди. Рядом были слышны голоса туристов, протягивавших восхищенные слова, а Кэролайн не могла произнести ни звука. Она просто не отводила взгляд от города, сердце которого билось внизу, ловя эти секунды, как ребенок на озере в летний день ловит бабочек, и чувствовала, как эти мгновения прожигают кровь, оставаясь в ней и в сердце самыми яркими отпечатками, которые, она знала точно, будет не под силу стереть времени.
Кэролайн вдруг подняла голову. Над городом, словно бескрайняя долина, расстилалась темнота небосвода. На нем не было ни одной звезды, сейчас Кэролайн поняла, что никогда не видела такого черного неба. И почему-то в этот миг она вдруг почувствовала какое-то необъяснимое успокоение, словно оно забрало все ее тревоги куда-то далеко. Дышать было так легко и свободно, и Кэролайн полной грудью вдыхала этот прохладный, но уже весенний нью-йоркский воздух, и ей казалось, что с каждым вдохом все дальше становится все плохое, что она когда-нибудь переживала. Она смотрела на это бесконечное, всевластное небо и думала: есть ли что-нибудь там?.. Там, за облаками и сферами, так далеко и кажется — так близко… Есть, конечно, есть! За этим простором, за этой свободой не могло быть пустоты. Почему-то именно сейчас, именно в этот момент ей вспомнились минуты далекого детства и рассказы Деймона о космосе: о черных дырах и далеких планетах, о звездной пыли и млечном пути… Все это Кэролайн увидела в эту секунду в этой безмолвной темноте.
Через несколько секунд поднялся знобкий ветер, и Кэролайн ощутила, как кожа под легкой кофтой мгновенно покрылась мурашками. В этот момент она вдруг почувствовала на плечах тяжесть накинутой на них куртки, пропитанной характерным запахом дорогой кожи. Кэролайн обернулась и встретилась глазами с Энзо, стоявшим в одной футболке.
— Спасибо, — прошептала она.
Энзо не ответил ничего, а лишь взглянул на нее с едва заметной, но какой-то по-особенному теплой улыбкой.
— Здесь совершенно другое небо, — после недолгого молчания едва слышно произнесла Кэролайн. — В Лос-Анджелесе оно почти всегда звездное…
— Мне этого тоже не хватало, когда я уехал из Италии, — с легкой усмешкой, но с грустью сказал Энзо. — В Палермо оно алмазное.
Энзо вновь задумчиво поднял глаза на небо. Они с Кэролайн не знали, сколько времени так провели, но каждый из них в эти секунды хотел одного: чтобы они не кончались. Им не было никакого дела до рассеявшихся по смотровой площадке людей, фотографировавших ночной город, переговаривавшихся друг с другом и не сдерживавших возгласы восторга и легкого испуга, подходя вплотную к перилам. Сейчас Энзо и Кэролайн находились в каком-то другом, далеком от этого шума и суеты мире. Здесь были только он, она и этот город, мерцавший приветливыми огнями, под этим иссиня-черным безграничным мудрым небом. И казалось, что только он один знал о том, что они чувствовали в этот момент, чем дышали, о чем мечтали. И он сохранит эту тайну в лабиринтах из молчаливых небоскребов.
— Знаешь, мне кажется, ты мне знаком, — вдруг сказал в какой-то момент подошедший к ним, когда они собирались уходить со смотровой площадки, мужчина, быть может, немногим старше Кэролайн, лет тридцати, который, судя по характерному акценту, который сразу улавливал слух, был из Австралии.
Энзо с интересом и мягким удивлением взглянул на него, приподняв брови.
— StEn, — с полуулыбкой, пристально глядя итальянцу в глаза, произнес австралиец, озвучив псевдоним Энзо.
Кэролайн с увлечением наблюдала за ними и по взгляду Энзо пыталась понять, как он отреагирует.
Сент-Джон слегка нахмурил лоб, как это обычно делает человек, который в разговоре что-то недопонял.
— Ты уверен? — спросил он.
По взгляду туриста, в которых почти полная уверенность в единое касание сменилась замешательством, было понятно, что к такой реакции он был неготов. Он на протяжении нескольких секунд молчал, исподлобья в упор глядя на Энзо, пристально изучая черты его лица.
— Приятель, должно быть, ты что-то перепутал, —добродушно выдохнул Энзо.
— Да? — неуверенно проговорил австралиец, изогнув бровь.
Энзо спокойно кивнул.
— Просто… Вы действительно похожи, — несмело, казалось, начав сомневаться в том, в чем полминуты назад был твердо убежден, озвучив имевший самое большое значение аргумент, пробормотал турист.
Энзо пожал плечами.
— Многие принимают меня за него, — сказал он. — Может быть, потому, что мы оба итальянцы.
На смотровой площадке не было яркого освещения, и в темноте перепутать человека с кем-то другим было действительно несложно, так что Энзо ничего не стоило посеять в душе австралийца сомнения, и по его взгляду было понятно, что Сент-Джону это удалось.
Прошло еще несколько секунд, и мужчина, казалось, и сам уже не вполне понимал, почему был так уверен в том, что рядом с ним стоит Энзо. Взгляд его был все еще не вполне ясный, но реакция итальянца сделала свое дело.
— Ну… Извини, дружище, — наконец протянул турист. — Сам понимаешь, со всеми бывает.
Энзо кивнул.
— Понимаю, конечно.
— Хорошего вечера… Или утра, — кажется, окончательно вернувшись к реальности, дружелюбно пожелал мужчина, махнул им с Кэролайн рукой.
Кэролайн и Энзо улыбнулись.
— Тебе тоже.
Все это время Кэролайн не отводила от Энзо глаза, улавливая каждый его взгляд, каждый жест, вслушиваясь в каждое слово. Он разговаривал с незнакомцем совершенно спокойно, без волнения и ужимок, присущих человеку в тот момент, когда он кому-то лжет, и Кэролайн, которой всегда было трудно скрывать свои эмоции, была этим изумлена.
— Почему ты все-таки не признался ему? — спросила она, когда они спускались со смотровой площадки, но в этом вопросе не было упрека — лишь искренний интерес.
— Я не хочу в эту ночь думать о чем-то другом.
Голос Энзо звучал все так же спокойно. Но в этой фразе Кэролайн нашла ответы на все вопросы, которые сейчас не давали ей покоя.
Когда они спустились вниз, они не стали вызывать такси и продолжили свой путь уже пешком. Сейчас, бродя с Энзо по нью-йоркским авеню, где все куда-то спешили, Кэролайн думала об этих немыслимых часах, проведенных вместе. Она попросила его показать ей город. И он действительно показал. Заново проживая в душе каждую секунду этой ночи, Кэролайн понимала: она не увидела бы Нью-Йорк таким, каким она увидела его сейчас, днем. А еще она теперь точно знала одно: не увидела бы его таким, если бы рядом не было Энзо.
Они приехали в клуб с друзьями, но сейчас они едва ли помнили то, что происходило вечером. Легкий хмель выпитых виски и вина давно испарил свежий, еще знобкий ночной ранневесенний воздух, и им не хотелось выпить еще. То, что кружило голову сейчас, наполняя каждую клетку тела и души необъяснимым, но таким прекрасным дурманом, доставляло кайф гораздо бòльший, чем самый дорогой алкоголь. По дороге Кэролайн и Энзо зашли в одну из десятков кофеен, что работали здесь круглосуточно, взяли на вынос ягодный чай, сойдясь на том, что кофе ночью пить все же не лучшая идея. Этот разговор был так серьезен и смешон: неужели они сейчас думали обо сне?
Кэролайн сама не могла понять, отчего, но сейчас она не раз ловила себя на том, что пристально наблюдает за Энзо. Ее взгляд тонко улавливал каждый новый штрих в его мимике, каждое изменение во взгляде, каждую его молчаливую улыбку. Она изучала его, словно знакомясь с ним заново. В этот вечер Кэролайн заметила, что Энзо сделал еще одну татуировку. Рисунок был сделан на внешней стороне ладони правой руки: замысловатые буквы, выведенные на ней, в хитрых и одновременно простых сплетениях узоров складывались в слово FAITH — «вера». Чтобы понять значение этой тату, Кэролайн, наверное, даже не нужно было спрашивать об этом у Энзо. Но все равно, где-то в глубине ее души мелькнул вопрос: что заставило его выбрать именно это слово?..
Но не только Кэролайн в эту ночь узнавала Энзо заново. Он тоже знакомился с ней. Иногда боковым зрением она улавливала его взгляд украдкой, но очень вдумчивый, внимательный, словно он что-то искал — и находил, а после боялся потерять. И какое-то необъяснимое ощущение внутри подсказывало Кэролайн, что сейчас они чувствуют одно и то же.
Они прошли всю Пятую Авеню очень быстро. Вновь повстречали на обратном пути Рокфеллер-Центр, увидели башню Трампа, напоминавшую слиток черного золота, казавшуюся совсем небольшой по сравнению даже с теми небоскребами, которые были рядом. Дошли до Центрального парка и, увидев в свете ярких ночных фонарей знаменитые часы с двумя обезьянами у входа, практически одновременно со смехом вспомнили «Мадагаскар». Свернув чуть влево, оказались в Мидтауне и совсем рядом увидели Радио-Сити-Мьюзик-холл, окрашенный красными и синими огнями подсветки, а чуть дальше — музей мадам Тюссо. Энзо и Кэролайн пересекали одну улицу за другой, и глаза и уши уже давно привыкли к ярким краскам, мерцавшим вывескам и битам музыки. Но они даже не сразу заметили, как улицы постепенно становились спокойнее, а фешенебельные отели, рестораны и ночные глубы начали сменять жилые дома — те самые, из красного кирпича, с лестничными переходами между балконами, выходившие на аллеи из только начинавших зацветать деревьев, так напоминавшие о двадцатых годах. Но пусть здесь было тише — в их окнах все равно горел свет, а в глубине улиц были слышны разговоры и смех возвращавшихся домой местных. И, кажется, только теперь Кэролайн по-настоящему осознала, что человек, когда-то назвавший Нью-Йорк городом, который никогда не спит, был чертовски прав.
Вдруг повеяло прохладным ветром: совсем рядом был Гудзон. Переходами из улиц, домов и аллей Кэролайн и Энзо вышли к одному из пирсов, укрытому теплым желто-оранжевым светом фонарей. Ребята вдруг взглянули друг на друга, и этого взгляда им хватило для того, чтобы понять: они оба хотят побывать там.
Вдоль пирса шло множество фонарей, но их свет был намного мягче. Он впускал в себя темноту ночи и сам в ней растворялся, рассеиваясь в каждой ее капле не уловимыми слабым человеческим зрением пылинками. От этого казалось, что здесь было тусклее. Но другого света здесь было не нужно.
Присев рядом с Энзо на дощатое основание, Кэролайн подняла голову и на несколько мгновений задержала взгляд. Впереди, казалось, прямо перед ними, на расстоянии вытянутой руки, мерцала полоса из совершенно разномастных по форме и высоте, чем-то напоминавших детали «Лего», залитых серебристым светом небоскребов. Но этот свет, исходивший от них, был совсем непохож на горячие огни Манхэттена. Он был холодным, спокойным, но имел такую же необъяснимую силу, способную одним лишь взглядом на эти причудливые неровные, нервные линии, похожие на линию сердцебиения, заставить замереть.
По пирсу, бывало, прогуливались люди — наверное, туристы, возрастом не старше самих Энзо и Кэролайн, — но вокруг была тишина, и лишь в какие-то минуты отрывистые удары музыки слышались вдали, а под ногами безмятежно, словно прирученный зверь, шелестел Гудзон. Нет, это был не сон, но умиротворенное спокойствие, позволявшее остановиться и ненадолго сделать передышку, приводившее в порядок мысли. Сейчас Кэролайн понимала, что это было именно тем, что ей было нужно, чтобы не разложить по полочкам все пережитое в этот день, — она знала, что сделать это невозможно, как невозможно подвести под какой-то порядок любые эмоции, — но здесь, в этой живой тишине, почувствовать все это вновь.
— Жизнь, на самом деле, интересная штука, — задумчиво произнесла Кэролайн, глядя куда-то вдаль. — Никогда бы не подумала, что в ближайшее время попаду в Нью-Йорк…
— С друзьями все-таки выкроили пару свободных дней? — взглянув на нее, спросил Энзо.
— Нет, — пожав плечами мотнув головой, усмехнулась Кэролайн. — Победили на межвузовской конференции, — сказала она, переведя взгляд на Энзо.
Итальянец вновь внимательно посмотрел на нее, и его взгляд, казалось, стал чуть удивленным.
— Я… Не поверишь, но я постоянно забываю о том, что ты учишься, — признался он.
— Что? — слегка наморщив лоб, с возмущением воскликнула Кэролайн. — Это намек на то, что я так старо выгляжу? Сент-Джон, нарываешься, — вскинув брови, усмехнувшись, сказала блондинка, чуть склонив голову набок.
Энзо засмеялся.
— Нет! — решительно воскликнул он, выставив вперед ладони.
— Да уж говори теперь, — словно раззадоривая его, фыркнула Кэролайн.
Опустив взгляд, Энзо улыбнулся, а затем, посмотрев вперед, вдруг замолчал, казалось, уйдя на эти мгновения в свои мысли.
— Просто… Я помню то интервью в октябре, — через несколько секунд проговорил он, взглянув на Кэролайн. — Многие твои вопросы… Не ставили в тупик, но заставляли задуматься и понять, что у меня раньше не было об этом мыслей. Как будто остановиться на большой скорости. И я вдруг понимал, что хочу найти ответ на этот вопрос, даже не столько для интервью, сколько для себя самого.
Энзо и Кэролайн смотрели друг другу в глаза. Кэролайн молчала.
— Я видел сформировавшегося профессионального журналиста, чувствующего себя уверенно в своем деле, — сказал Энзо. — А самое главное — увлеченного им с головой.
Кэролайн молча внимательно слушала Энзо. Она не улыбалась, ничего не говорила, но в каком-то необъяснимом блеснувшем сейчас в ее глазах свете, с каждым мигом становившемся ярче, в каждом, самом незначительном изменении ее лица он читал: то, о чем он говорил в этом момент, действительно очень важно для нее.
Энзо на мгновение замолчал.
— Честно, в моей жизни проходит много интервью с абсолютно разными журналистами, — наконец выдохнул он. — И после некоторых вопросов наподобие «Какой марки вы предпочитаете нижнее белье?» тот разговор был как глоток свежего воздуха, — усмехнувшись, признался он.
Услышав последние слова Энзо, Кэролайн вскинула брови и звонко рассмеялась.
— Ну и какой же?
— Наверстать упущенное в интервью решила, да? — со смехом спросил Энзо. — Ну, допустим, Calvin Klein, — подыграв Кэролайн, с важностью сказал он.
— Буду иметь в виду, — хохотнула девушка.
Кэролайн помолчала немного, а затем вновь усмехнулась.
— Но знаешь, учитывая то, как я ориентируюсь в рэпе… Странно, что про Calvin Klein я тебя так и не спросила.
Энзо улыбнулся, но больше не сказал ничего. Они с Кэролайн молчали какое-то время, думая каждый о чем-то своем, но эта тишина не была неловкой, не угнетала. Они ее не замечали: им обоим отчего-то сейчас было очень легко.
— А это ведь Джерси**, верно? — слегка качнув головой вперед, вдруг спросила Кэролайн, с интересом вглядываясь в светлые силуэты небоскребов на другом берегу.
— Да, — кивнув, отозвался Энзо.
— Он такой маленький и тихий, — вдруг проговорила Кэролайн. — По сравнению с Нью-Йорком будто ребенок.
Энзо задумался о параллели, проведенной Кэролайн. Он никогда не думал о таком сравнении, но сейчас, глядя на Джерси, от которого их отделял Гудзон, вдруг понимал: оно правдиво.
— Знаешь, я всегда хотел там побывать, — сказал Энзо. — Хотя бы для того, чтобы увидеть ночной Манхэттен.
Кэролайн слушала Энзо и в задумчивости смотрела вдаль, туда, где постепенно потухали огни, где город засыпал.
— А я всегда мечтала побывать в Нью-Йорке.
Кэролайн не боковым зрением, но каким-то намного более чутким чувством глубоко внутри ощутила, что Энзо пристально смотрит на нее. Повернувшись к нему, она встретилась взглядом с его вдумчивыми глазами.
— Он оправдал твои мечты? — спросил итальянец.
Кэролайн замолчала и лишь вновь устремила взгляд вперед. Это были какие-то секунды, но наблюдая за ней, Энзо видел, что за эти секунды она растворилась в своих мыслях, словно вновь вернувшись назад. Он терпеливо ждал ее ответа. Но через мгновения Кэролайн вдруг подняла на него взгляд. Она посмотрела ему прямо в глаза и без доли сомнения ответила:
— Он сделал гораздо больше.
Они ничего больше не говорили друг другу. Лишь смотрели друг другу в глаза, неотрывно, даже не чувствуя, что сейчас между ними тишина, и только слышали, как волны сонного Гудзона, глухо ударяя об пирс и шумя, вмешивались в этот безмолвный диалог. В ночной темноте Кэролайн показалось, что Энзо улыбнулся.
Это было просто немыслимо. Несколько часов назад им обоим казалось, что в какой-то момент они просто друг друга прикончат. Они хотели лишь одного: забыть об этой случайной встрече, как обо сне, который приснился ночью, и больше никогда не вспоминать о том, что их когда-нибудь что-то связывало. Сейчас они сидели на пирсе, так напоминавшие двух подростков, и просто молчали рядом. Бурная река, казалось, улеглась в свои берега, но это совершенно не значило, что штормов на ней больше не будет. И Энзо и Кэролайн это знали. Они были искренни. И в тот момент, когда готовы были друг друга убить, и сейчас. Их отношения все больше становились похожими на американские горки, и они не знали, что их ждет в следующую секунду. Но совершенно неожиданно это становилось абсолютно неважно. Их души были оголены и абсолютно открыты друг перед другом, но они этого не боялись и уже не пытались что-то изменить. Они друг другу
верили.
Когда Энзо снова поймал такси, над городом, постепенно разбавляя непроницаемую черную мглу неба, минута за минутой медленно рассеивая ее, превращая во все более светлые оттенки синего, уже начинала заниматься заря. Хостел, в котором Кэролайн остановилась с ребятами, был расположен далеко от того места, где они находились сейчас, практически на противоположном конце города, поэтому их с Энзо ждала неблизкая дорога. Со временем усталость начинала брать свое, и веки постепенно тяжелели. Вскоре, легонько приложив голову к плечу Энзо, Кэролайн уснула, и он, иногда украдкой глядя на нее, чувствовал, что старается не делать резких движений, чтобы ее не разбудить. За окнами растворялись уже знакомые места, а по радио доносилась негромкая мелодия. Было спокойно.
Кэролайн проснулась, только когда водитель уже подъехал к хостелу. Кэролайн была абсолютно сонной, и Энзо думал о том, что ей было бв неплохо выспаться. Однако, подойдя ко входу, они столкнулись с проблемой.
— Кэр, ты уверена, что он открыт? — наморщив лоб, спросил итальянец, несколько раз дернув за ручку двери после того, как открыть ее не получилось у Кэролайн.
И в этот момент сознание Кэролайн, словно стрелой: пронзила мысль, которая, казалось, в одно мгновение скинула с нее сон.
— Энзо, а который час? — вдруг переведя взгляд на парня, спросила она.
Энзо мельком взглянул на свои наручные часы.
— Начало пятого, — сказал он.
Эти слова окончательно отрезвили Кэролайн, которая в этот момент поняла, почему в хостел ей попасть не удастся.
— У меня в голове дыра, — на секунду зажмурив глаза, протянула Кэролайн. — Хостел работает с семи утра…
— И что, никакого дежурного администратора нет? — нахмурившись, спросил Энзо.
— Да черт их знает, — пробормотала Кэролайн. — Видимо, нет.
Воцарилась тишина. Кэролайн прикусила губу, прокручивая в голове возможные варианты того, где можно было бы провести ближайшие два часа, а Энзо, набрав в грудь прохладного утреннего воздуха, а затем, беззвучно выдохнув, с прищуром посмотрел куда-то вдаль. Он молчал некоторое время, а затем вновь взглянул на Кэролайн.
— Ну, в таком случае, думаю, нам нужно будет заехать еще в одно место, — с легкой улыбкой сказал он.
Кэролайн, встрепенувшись, мгновенно повернула голову в его сторону и вопросительно чуть нахмурилась, явно пока не совсем понимая, о чем говорил Энзо.
— Ко мне домой, — спокойно объяснил Сент-Джон.
Кэролайн на миг задержала взгляд на Энзо, казалось, не веря в то, что он говорит
— Ты сможешь немного поспать, — пожал плечами он.
Закатив глаза, Кэролайн улыбнулась.
— А потом я развалюсь на диване, отберу у тебя гостиную и забаррикадирую ее от тебя, — заглянув ему в глаза, ответила она.
— Да пожалуйста! — со смехом воскликнул Энзо. — Гостиная как раз большая, думаю, тебе понравится, — сказал он, и его губ коснулась улыбка.
Кэролайн в растерянности вновь перевела неуверенный взгляд на дверь хостела, но ее раздумья прервал Энзо.
— Кэролайн, честно, по твоим глазам видно, что если ты останешься, ты просто уснешь прямо здесь, — Сент-Джон по-доброму усмехнулся. — Всё, поехали.
Его голос был совершенно спокойным, но возражений уже не допускал.
Вдруг Энзо сделал шаг и, остановившись, заглянул Кэролайн в глаза полусерьезным, полусмеющимся взглядом.
— Я не укушу, обещаю.
Кэролайн не знала, отчего, но от этих слов ей вдруг захотелось улыбнуться.
Он взял ее за руку, как старший брат маленького ребенка, и, больше не дав ей произнести что-то еще, повел за собой в сторону дороги, где их ждал водитель такси. Кэролайн больше не сопротивлялась.
Квартира, в которой жил Энзо, была расположена в одном из высотных домов на Парк-авеню. Это была огромная по своей протяженности магистраль в Мидтауне, в лабиринтах которой в каменных и кирпичных домах девятнадцатого и двадцатого веков и в стеклянных, переливавшихся на солнце, словно хрусталь, стеклянных небоскребов, крыши которых разглядеть было трудно, лицом к лицу встречались великие эпохи. Здесь билось не только сердце Манхэттена — в этих суетных кварталах, где ни на секунду не прекращалось движение, жила душа Нью-Йорка.
Кэролайн огляделась вокруг. Помещение было огромным, но ее не покидало ощущение, что здесь все словно находится на своих местах. В гостиной был домашний кинотеатр с мощными внушительными по размеру колонками, экран которого, чем-то напоминавший еще одно окно, занимал значительную часть стены. В противоположной стороне зала располагались несколько больших стеллажей разной высоты, образовывавших причудливые кубические фигуры, на белоснежных полках которых яркими цветами пестрели самые разнообразные книги. На светлых стенах, рядом со стеллажами, было несколько фото в ярких разноцветных рамках. Кэролайн подошла ближе. Дату второго снимка она могла узнать практически сразу: он был сделан два года назад, летом, когда Энзо получил награду Teen Choice Awards в номинации «рэп-исполнитель». На фото, в обычной бордовой футболке и светлых джинсах, держа в руках яркую доску для серфинга, на которой большими буквами было выведено название премии и год, Энзо был запечатлен с задорно улыбавшимся Крисом в трилби***, который сейчас то ли своей веселой, почти мальчишеской улыбкой и едва проявлявшимися ямочками на щеках, то ли чем-то итальянским в своей внешности, был особенно похож на Энзо, стоявшим от него по левую руку. С правой стороны от Энзо, едва касаясь его плечом, в легком светлом платье, стояла незнакомая Кэролайн голубоглазая девушка со светлыми волосами, которая была чуть младше парней. Энзо искренне широко улыбался, а черные глаза искрились, оставляя лишь единственную мысль: в этот момент он точно был счастлив. Энзо выглядел чуть моложе, чем сейчас, и дело, казалось, было не в щетине, которую он на тот момент еще не носил. В ухе еще не было серьги. Чуть другой была прическа. Но глаза — эти горячие глаза настоящего итальянца с танцующими в них бесенятами — остались те же. Кэролайн смотрела на эту абсолютно обезоруживающую своей детской искренностью и непосредственностью улыбку Энзо и не почувствовала, как улыбнулась сама. Парней, которые были с Энзо на втором снимке, Кэролайн уже не знала. Вероятно, фото было сделано на пляже: на заднем плане виднелась лазурная полоска моря. В солнцезащитных очках трех не перестававших улыбаться друзей отражалось небо, море, а еще — чей-то монопод, на который было сделано селфи.
Обернувшись взглядом по помещению, Кэролайн поняла, что ни на одном видном месте, хотя свободного пространства было достаточно, Энзо не хранил наград. Кэролайн отошла от стены и рядом, на кресле, увидела гитару. Кэролайн, казалось, на одних носках подошла к креслу и, невесомой ладонью тронув инструмент, на несколько секунд задержала на нем взгляд, думая о чем-то своем. Ее губы изогнулись в едва заметной улыбке.
Энзо не раз раз признавался, что его любимый цвет — черный, и Кэролайн не была удивлена тем, что в его квартире, целиком исполненной в стиле хай-тек, где почти везде царили прямые линии и не было места отклонениям от заданной нормы, было так много техники и мебели этих оттенков. Изумляло ее другое. Кэролайн никогда не была здесь прежде. Но она чувствовала себя здесь так спокойно и уютно, словно была дома у хорошего друга, родственника или у себя. Здесь легко дышалось.
Кэролайн на цыпочках встала с дивана. Она не знала, который был час, но, скорее всего, время двигалось ближе к полудню. Она думала о том, что сейчас ей нужно вернуться в хостел и объяснить свое внезапное исчезновение друзьям. Но в памяти снова и снова, как яркие фотографии, мелькали минуты прошлой ночи. Риск? Безумие? Ну и пусть. Эти воспоминания, такие свежие, еще горевшие в сердце жарким пламенем, зажигали на ее губах улыбку, которая появляется только однажды, — когда человек счастлив. Когда они оба были уверены в том, что дошли до точки невозврата, им оказалась не нужна физическая близость. Для того, чтобы почувствовать себя пьяными, им было достаточно было просто быть рядом. Что будет дальше? Кэролайн не знала. И нежелание думать об этом и знать это не исчезло с наступлением утра. Но сейчас, когда Кэролайн думала о том, что произошло этой ночью между ними с Энзо, в душу возвращался другой вопрос — тот самый, который этим вечером она уже задала ему. Кем они с Энзо были друг для друга? Они уехали из ночного клуба, оставив шумные компании друзей, чтобы просто увидеть ночной город. Им друг с другом хорошо было молчать. Как это называется? Кэролайн не знала. Но теперь она точно знала другое: она не хозяйка своей жизни. Раз за разом появляясь в ней, Энзо с легкостью переворачивал ее с ног на голову. Каждая встреча с ним задавала новые вопросы. И ответов на них не было. И в глазах Энзо, в которых мимолетным, как вспышка, мгновением, она в какие-то секунды улавливала растерянность, Кэролайн видела: он чувствует то же, что и она. Они оба были заложниками.
Но они оба сдавались в этот плен без боя и, казалось, впервые не хотели свободы.
— Доброе утро,
солнышко.
Услышав негромкий мужской голос и обращение, которое по отношению к ней использовал лишь один человек на свете, Кэролайн, почувствовав, как по телу прошла дрожь, встрепенулась и, обернувшись, увидела Энзо. Он стоял на пороге гостиной, и на его губах была чуть кривоватая улыбка.
В квартире было прохладно, но он был босиком и на нем были надеты только легкие спортивные шорты по колено. Сейчас его фигура казалась еще более мощной, чем под одеждой. У Энзо были широкие плечи и грудь, а руки с развитой мускулатурой были испещрены вздутыми венами, которые появляются, когда человек поднимает что-то тяжелое. Но ни в чем этом не было ни капли лишнего: он не казался похожим на бодибилдера или штангиста, но невооруженным взглядом было видно, что Энзо уделяет тренировкам действительно много времени, но при этом отлично чувствует свое тело и видит себя со стороны. Ему удалось найти золотую середину, имея от природы рослую фигуру, спортом достроив ее до полной, по-мужски красивой гармонии.
В тот момент, когда она увидела Энзо, Кэролайн вдруг вспомнила казавшийся ей самой смешным вопрос, которым она задавалась после интервью: были ли у него еще татуировки на теле? И, на каком-то интуитивном уровне почти всегда отвечая на этот вопрос утвердительно, она ловила себя на мысли, что ей интересно, какими бы могли быть эти рисунки. Сейчас она видела, что у Энзо действительно были еще тату. И уже в который раз, видя рисунки, которые он наносил на свое тело, Кэролайн на миг замирала, на эти секунды словно парализованная, не отводя от них взгляд, — может быть, от интереса и этого маленького взрыва, в одно мгновение перемешивающего все в душе в момент соприкосновения с чем-то абсолютно незнакомым, а может — от чего-то гораздо глубже. На груди итальянца, во всю ее ширину был изображен летящий орел. И сейчас, глядя на эту тату, поражавшую своей живостью и реалистичной естественностью, казалось, Кэролайн начинала понимать, почему люди, тесно связанные с этим ремеслом и воспринимающие его уже не иначе, как стиль жизни, называют его искусством. Если это было не искусством, не тонким мастерством, которое было гораздо яснее, чем умение одних только рук, способным не только приковать взгляд, но тронуть что-то намного более глубокое, скрытое от внешнего мира, — то Кэролайн просто не знала, как это назвать. Гордый взмах могучих крыльев, пойманный в единственную миллисекунду, изображение, пронзительный, суровый, пронизанный полным осознанием собственной крепости, но не хищный взгляд — эта птица была воплощением величия и силы. В когтях орел держал свиток, на котором Кэролайн успела заметить фразу, выведенную на латинском языке: «Aut viam inveniam, aut faciam»***. Кэролайн не знала латынь, и в эту секунду в ней вспыхнуло такое сильное желание узнать смысл этих слов, что она лишь усилием воли удержала себя от того, чтобы не спросить у Энзо об этом прямо сейчас: наверное, задавать этот вопрос в этот момент было бы странным и не вполне уместным. На животе у Энзо была еще одна татуировка: выведенная готическим шрифтом цифра 1988 — год его рождения.
Под этими рисунками, словно под доспехами, тело Энзо казалось еще мощнее, каждый символ, пропитывал его какой-то необъяснимой осанистостью. Соединяясь словно в неделимое целое с его массивным телом, они сливались в гармонию с тем, что лишь для немногих не было заперто на замок. С его душой.
— Доброе утро, — чуть смущенно улыбнувшись, ответила Кэролайн. — Ну… Если сейчас все еще утро, — усмехнулась она.
— Вполне себе утро, — пожал плечами Энзо, сделав несколько шагов вперед. — Сейчас десять.
Сказанное итальянцем немало удивило Кэролайн.
— Десять? — изумленно повторила она. — Честно, я думала, что проспала минимум часов двенадцать.
— Выспалась? — чуть улыбнувшись, спросил Энзо.
— Я сама не понимаю, как такое возможно, но за эти пять часов я как будто выспалась на неделю вперед, — без тени шутки ответила Кэролайн. — Знаешь, мне давно не было так… Легко и спокойно, — призналась она.
Энзо ничего не ответил. Лишь тихая, но наполненная каким-то неизъяснимым светом улыбка, коснувшаяся его губ в этот момент, и внимательный, изучающий, но отчего-то такой невыразимо теплый взгляд могли бы стать ключом к тому, о чем он сейчас думал.
— Ты давно проснулся? — звонко спросила Кэролайн, и ее вопрос вернул Энзо из его мыслей к реальности.
— Часа полтора назад, — ответил он. — Мне все равно нужно было на пробежку.
— После этой ночи ты еще и на пробежку встал? — глаза Кэролайн округлились, и в ее голосе звучало искреннее недоумение. — И даже умереть не хотелось?
Энзо рассмеялся.
— Хотелось, особенно первые двадцать минут, пока пытался встать с кровати, — честно признался он.
Энзо замолчал на мгновение, а затем слегка улыбнулся.
— У меня сегодня сумасшедший день, а это самый действенный способ не уснуть в его середине.
— Знаешь, иногда я серьезно подумываю, что ты брат Терминатора, — почти не шутя сказала Кэролайн.
На губах Энзо вновь появилась улыбка.
— Сочту за комплимент.
В помещении на мгновение установилась тишина, но это была какая-то секунда, которую ни Кэролайн, ни Энзо не успели даже заметить.
— Ты, наверное, проголодалась, — сказал Энзо. — Пойдем позавтракаем? До твоего брата-ресторатора мне, наверное, далеко, — итальянец мягко усмехнулся, и уголки губ Кэролайн непроизвольно изогнулись в улыбке, — но сварить кофе я точно смогу.
Кэролайн смотрела на Энзо, в его глаза, в которых в какой-то момент вдруг появился какой-то необъяснимый, но такой теплый блеск, и на душе было так легко… Словно все вернулось на свои места. Кэролайн не знала, что порождало в ее душе это чувство, но ей не хотелось его отпускать. И ей не хотелось сейчас ничего, кроме как ответить на предложение Энзо согласием.
После того, как Энзо бегло показал ей квартиру и ванную, где можно умыться, они отправились на кухню.
За всю свою жизнь Кэролайн видела множество домов и квартир с самой разнообразной планировкой. Она росла в обеспеченной семье, и поэтому бывала и в элитных пентхаусах, и в особняках с несколькими этажами, где легко умещались бассейн, спортзал и бильярд, и в квартирах, площадь которых исчислялась не одной сотней квадратных метров. Но сейчас Кэролайн понимала, что никогда в своей жизни она не видела такого простора, который царил в квартире, где жил Энзо. Она была огромной, и ее помещения, в которых удивительным образом сочетались противоположные оттенки, сливаясь в необычную гармонию, были больше похожи на залы. Однако не это было главным. Здесь не было пустоты — там, где это было нужно, место было занято фурнитурой, удобной мебелью, разнообразной техникой. Из этих бескрайних окон, обдававших светом всю квартиру, под этими высокими потолками, среди металлика и казавшихся простыми фигур каждый миллиметр здесь дышал невыразимой свободой и такой же сильной любовью к ней.
В кухне, поделенной поровну между черным и белым цветом, было чуть прохладнее и приятно пахло терпким кофе. Энзо снял с одного из стульев футболку и надел на себя. Он хотел спросить у Кэролайн, будет ли она кофе, но в следующий миг, увидев ее, на мгновения замер.
Кэролайн неслышно, словно имея за спиной какие-то невидимые крылья, подошла к окну и взглянула на проплывавшее над городом серое небо. Быть может, она хотела бы сказать что-то Энзо, но сейчас, вдруг почувствовав, как сердце, сбив дыхание, пропустило удар, понимала, что не может произнести ни слова и сделать ни шага вперед. Это был тридцать седьмой этаж — наверное, сравнивать эту высоту с той, на которой они с Энзо побывали этой ночью, было бы бессмысленно. Но сейчас Кэролайн казалось, что в этих окнах отражается весь город. И она понимала: эта высота никогда не перестанет завораживать ее. Небо, почти касавшееся крыш этих домов, затягивали все больше хмурившиеся тучи. Но мегаполису, оставшемуся далеко внизу, кажется, не было до этого никакого дела. Жизнь, которой он был пропитан, не останавливалась ни на секунду: проносились автомобили, спешили куда-то местные и туристы на велосипедах, на перекрестке дежурил дорожный патруль. Это было так знакомо и так близко… И все же было совершенно иным.
Энзо пристально наблюдал за ней, за ее взглядом, за каждым изменением ее лица. Но Кэролайн, полностью поглощенная тем, что открывалось ее глазам, завороженная этим, словно каким-то волшебным заклинанием, кажется, этого не замечала.
— Здесь потрясающе… — вдруг спустя секунды молчания едва слышно прошептала она. — Если честно, я не думала, что твоя квартира так высоко, — с абсолютно чистым, совершенно детским восторгом в глазах, неловко улыбнувшись, повернувшись к Энзо, сказала Кэролайн.
— Знаешь, меня с самого детства привлекала высота, — задумчиво ответил Энзо. — Я никогда ее не боялся, а вот на головах моих родителей, думаю, прибавился не один седой волос, пока я был маленьким. Я обожал лазать по деревьям. Я часто возвращался весь в ссадинах, пыли и царапинах, мама грозила в конечном итоге запереть меня дома, — в этот момент по губам итальянца скользнула легкая добрая улыбка, — но я все равно убегал с друзьями снова и нарочно выбирал те, что повыше, — с них ведь все намного лучше видно. Бывало, когда мы запускали на море воздушных змеев, я наблюдал за их полетом и думал: как было бы здорово, если бы человек мог так же, легко и просто, взять и полететь. Увидеть внизу города, моря, горы, пустыни… Наверное, тогда родилась моя мечта, которая была со мной все мое детство: я мечтал стать пилотом и работать в гражданской авиации. Я вырастал, мечты менялись и уходили далеко. Но любовь к высоте осталась во мне на всю мою жизнь.
Энзо задумчиво взглянул за окно, туда, куда еще несколько мгновений назад был устремлен взгляд Кэролайн. Но, возможно, он не почувствовал, как сейчас, с завороженным почти благоговейным вниманием смотрела на него Кэролайн.
— Я ни на что не променял бы ночной город и рассветы, которые я вижу из этих окон.
Кэролайн слушала Энзо, и, казалось, только в эти секунды к ней впервые приходило понимание: они похожи. Похожи намного сильнее, чем кому-то может показаться. Намного сильнее, чем когда-нибудь могла осознать она сама. И это осознание, эта необъяснимая, но теперь понятая ею близость, поражала Кэролайн до глубины души. Она и боялась ее, и держалась за нее, она разносила по каждой клеточке ласковое тепло, а в груди жгла нестерпимым огнем.
— Если бы ты знала, сколько своих текстов я написал именно здесь… — с задумчивой усмешкой проговорил Энзо.
— Мне кажется, я знаю, — вдруг негромко произнесла Кэролайн.
Энзо внимательно посмотрел на нее, и их взгляды в этот момент встретились.
— Этой ночью ты показал мне, как один город может закружить голову.
Энзо не отводил взгляд. Кэролайн показалось, что в эту секунду в глубине его черных, как ночь, глаз забрезжил свет едва уловимой, какой-то несмелой улыбки.
— Наверное, я и сам его до конца не знаю… — спустя несколько секунд тишины, задумчиво, чуть слышно, одними губами проговорил Энзо.
Кэролайн взглянула на итальянца. В этот момент из глубины квартиры донесся звук входящего вызова на смартфоне. Вероятно, мобильник Энзо находился где-то неподалеку, может быть, в соседней комнате, потому что, хотя звук был приглушенным, он был хорошо слышен.
Кэролайн встрепенулась, а Энзо лишь спокойно, почти лениво повернулся вполоборота, оглянувшись назад.
— Это, наверное, Крис, — предположил он. — Мои друзья так и не поняли, что случилось, — вновь повернувшись к Кэролайн, мягко усмехнулся Энзо.
Кэролайн улыбнулась уголками губ.
— Наверное, в конце концов, нам все-таки придется объясниться перед своими друзьями.
Вот только сможет ли она это объяснить хотя бы самой себе? Кэролайн очень сомневалась.
Кэролайн молчала, легонько прислонившись плечом к стене, и потерянным взглядом смотрела куда-то в пустоту, а затем через несколько секунд произнесла:
— Энзо, наверное, мы с тобой такие бестолковые…
Кэролайн на мгновение взглянула на Энзо, и их глаза встретились.
— А может, просто сумасшедшие? — с какой-то беспечно ласковой легкой улыбкой на губах и в блестевших глазах спросил он.
Кэролайн пожала плечами.
— Тогда в особенности, наверное, я, — сказала она. — Я провела ночь в чужом городе с парнем, с которым знакома несколько месяцев, а потом осталась у него до утра…
Губ Кэролайн коснулась усмешка, и казалось, что она сама до сих пор не до конца верила в происходящее. Но в этих словах, которые были и в шутку, и всерьез, не было ни йоты разочарования, сомнения или желчи.
— Знаешь, — сказал Энзо, — в моей жизни сейчас происходят еще более странные вещи.
Энзо развел руками и задумчиво усмехнулся.
— И что мне с этим делать?
В этом вопросе, обращенном не к себе самому, даже не к Кэролайн, не было упрека или растерянности — лишь какая-то необъяснимая легкость. Эта усмешка, этот вопрос были настолько беззаботными, что
казалось, что это совсем не пугает Энзо — он словно принимал это, целиком и полностью.
В этот момент Кэролайн не вполне понимала, о чем говорит Энзо. Она пристально на него взглянула и через мгновение вновь оказалась в плену этих огненных черных глаз. Она хотела так о многом спросить его сейчас, но голос перестал ее слушаться, и она лишь одним взглядом задавала Энзо эти вопросы. Он уже не улыбался, но лишь все так же, не отводя взгляд, смотрел ей в глаза, не разрывая эту незримую, но такую сильную связь.
— Мне кажется, что этой ночью я влюбился.
***
В доме дремала ночная тишина. Из приоткрытого окна, сквозь которое, шелестя по листьям деревьев, в комнату иногда невзначай, словно мимоходом, залетал уже теплый ночной ветер, доносился нежный, едва уловимый запах цветов из сада. Деймон просыпался уже не в первый раз за эту ночь: он не засыпал крепко. Он не чувствовал от этого усталости — ему просто не спалось, но это не доставляло никакого дискомфорта. Небо еще было укрыто плотной иссиня-черной пеленой, и лишь, казалось, в самом его центре, над самой крышей дома, над землей парила луна, своим серебряным светом рассеивавшая эту темноту. До утра было еще несколько часов.
Деймон чувствовал, что, скорее всего, в ближайшее время вряд ли сможет заснуть. В спальне было тихо, и только звук проезжавших по улице автомобилей изредка растворялся в этой умиротворенной тишине. Чуть приподнявшись, Деймон осторожно повернул голову и взглянул на Ребекку. В свете луны она показалась ему чуть бледной. Она крепко спала, и в тишине Деймон услышал ее усталое, но спокойное ровное дыхание.
Деймон аккуратно, чтобы не разбудить Ребекку, встал с постели и надел лежавшие неподалеку футболку и шорты, а из кармана джинсов, почувствовав в горле легкое першение, достал пачку сигарет и зажигалку. В сознании с усмешкой мелькнула мысль о том, что, наверное, курить пора бросать — или, по крайней мере, хотя бы делать это меньше. Деймон вышел из спальни, прикрыв дверь. В гостиной, чутким слухом услышав тихие шаги хозяина, Бакс навел уши и уперся передними лапами в пол.
— Я курить, все в порядке, — усмехнувшись, сказал Деймон, потрепав собаку за холку. — Молодец, охранник.
Поняв, что все действительно спокойно, пес вновь улегся, положив голову на пол, но в темноте продолжал внимательно наблюдать за движениями Деймона.
Взяв в рот сигарету, Сальватор уже хотел выйти из дома, чтобы покурить на крыльце. Но в этот момент он вдруг услышал, как на журнальном столике, засветившись в темноте, начал вибрировать оставленный им там вчера мобильник. Бакс мгновенно вскочил со своего места. Не понимая, что и кому могло понадобиться в такое время, Деймон в замешательстве вернулся, чтобы забрать телефон и уже на улице ответить. Однако, взглянув на имя звонившего ему абонента, он на мгновения замер. На экране высветилось имя Елены. Деймон сам до конца не понимал, отчего, но в этот момент внутри он почувствовал какой-то холодок, думая о том, что могло случиться в такое время. Задумчиво нахмурившись, он несколько секунд смотрел на дисплей, рассеянно трепля подбежавшего к нему Бакса по верхней части спины, а затем торопливо вышел на улицу.
— Да, — закурив сигарету, коротко проговорил Деймон.
— Деймон?
Вопреки ожиданиям Деймона, знакомый звонкий голос на другом конце телефонного провода был удивлен, казалось, не меньше его.
Но сказать в ответ Елене Деймон не успел ни слова.
— Интересно получилось, но так даже лучше, — пробормотала она. — Привет, дорогой.
Деймон не знал, что всего лишь одна фраза в одну секунду может ввести его в полный ступор и повергнуть в состояние, очень напоминающее транс. Оказалось, может.
— Что? Елена? — повысив голос, недоуменно пробормотал Деймон, хотя краем сознания он понимал, что этот вопрос бессмыслен: это, конечно, была она.
Хотя Деймон отчетливо слышал последнюю фразу, произнесенную Еленой, он уже готов был думать, что ему это послышалось.
— О нет, Деймон-ПоМнеВсеТекут-Сальватор, только не говори, что ты спал, — протянула Елена.
И этих слов Деймону хватило, чтобы в этот момент окончательно понять, в чем дело. Елена была безоговорочно и бесповоротно пьяна. Вот только в этот момент, разговаривая с ней, Деймон за миллион баксов не поверил бы в то, что на нее так подействовали виски или текила, даже если бы он узнал, что она выпила ведро.
— Елена, скажи мне честно: ты обдолбалась?
— Обдолбалась? С чего? — Елена чуть повысила тон. — Я виновата в том, что тебе впору в «Пятидесяти оттенках серого сниматься» и спустя пять минут после знакомства с тобой это становится понятно?
Голос Елены звучал поразительно спокойно и беззаботно, словно она озвучивала для Деймона давно понятные вещи.
— С того, что Елена Гилберт в здравом уме и трезвой памяти обычно готова в окно выкинуть того, кто будет иметь неосторожность появиться на ее квадратных метрах без футболки, — сказал Деймон, и только произнеся эти слова, понял, что, скорее всего, сказанное им сейчас не имеет ровным счетом никакого значения: в этот момент и в таком состоянии Елена вряд ли смогла бы вспомнить тот вечер.
— Деймон, это была текила и несколько коктейлей, не драматизируй, — фыркнула она.
Хотя все слова Елена произносила вполне четко, по ее голосу Деймон понимал: какую цифру Елена подразумевает под словом «несколько», одному Богу и ей известно.
Деймон уже как будто на автомате подумал, что ее нужно оттуда забрать, и уже хотел было спросить, где она, если бы в этот момент, словно ослепленный молнией, не вспомнил, сам удивившись тому, что об этом забыл: она сейчас в другом городе. И тем интереснее становился оборот, который мог принять этот разговор. Деймон ощущал себя в какой-то степени связанным по рукам и ногам, но заканчивать разговор с требованием отправиться спать отчего-то хотелось все меньше.
— Лучше расскажи, как у тебя дела, — словно примирительно, как будто играючи, не волнуясь ни о чем, будто маленький ребенок, с нотками настойчивости в голосе сказала Елена.
Казалось, что постепенно этот диалог приобретал немного другой смысл. Каждая новая фраза Елены пробуждала в Деймоне с каждым разом все более сильное желание узнать, в какую сторону может развиться их разговор, что она скажет ему еще.
Через несколько секунд, окончательно отойдя от первоначального удивления, Деймон заметил, что на заднем плане в телефонной трубке было тихо. В сознании мелькнула мысль о том, что, возможно, Елена с друзьями уже вернулись домой.
— Вчера спустя месяц еженедельного регулярного мозготраха, который принято гордо называть деловыми переговорами, мои японские партнеры сказали, что «безгранисьно рады сотруднисисьтву», так что теперь у меня есть не только контракт с одним из лучших поставщиков техники, но еще катана, от которой у меня в ресторане вчера все шарахались, и бутылка саке. Миссис Майклсон как будто сквозь землю провалилась. А еще утром будет суббота. Жизнь прекрасна, — сказал Деймон и, будто на автомате, словно Елена сейчас была рядом с ним и увидела бы этот жест, пожал плечами. — Как жизнь в Нью-Йорке? Как конференция?
— Конференция? — переспросила Елена. — Идет, — резонно ответила она. — Наверное.
— Вы до нее, что ли, не добрались еще? — Деймон усмехнулся, но в этой какой-то простодушной, почти понимающей усмешке не было ни желчи, ни желания подколоть.
— Деймон, включи мозг, — протянула Елена. — Мы в Нью-Йорке! Ты правда думаешь, что мы запоминаем все эти конференции и научные бла-бла-бла? Лично мне этого Бодрийяра хватилось в Лос-Анджелесе, еще когда мы проект готовили.
— Старина Бодрийяр… — усмехнулся Деймон.
— Ты о нем знаешь? — в голосе Елены зазвучало изумление. — Подожди… — пробормотала она. — Ты тоже на журфаке учился, что ли? — собственные догадки привели Елену в нескрываемый ступор, но сейчас вспомнить о том, что сферой деятельности того, чьи труды на несколько месяцев в магистратуре становились настольными книгами журналистов, была вовсе не журналистика, и сориентироваться, откуда еще Деймон мог о нем узнать, Елена не могла. — Ну… Пытался, по крайней мере? — как-то неуверенно повторила Елена.
Ее последняя фраза заставила Деймона искренне рассмеяться.
— Да нет, как-то не довелось пока, — со смехом сказал он. — Но меня не миновала херня под названием «история философии», которую для пафоса очень любят пихнуть в программу по поводу и без. Ну, а там, в свою очередь, нашлось местечко для пары книжек Бодрийяра.
— Ну и как тебе?
— Ну, учитывая, что дня два меня дико уносило со слова «симулякры»****… — Деймон на мгновение поднял глаза наверх.
— Ну нет, я о симо…симулякрах не читала, — заикнувшись, проговорила Елена.
— И не надо, — заверил Деймон, — та еще херня.
— Не буду, — почти на полном серьезе пообещала Елена, и Деймон улыбнулся.
Деймон хотел было что-то сказать Елене, но не успел.
— Слушай, а что на тебе сейчас надето? — вдруг спросила она.
Голос Елены звучал беззаботно и словно невзначай. От ее вопроса Деймон немного опешил, попросту не понимая, для чего это ей.
— Мне это напоминает секс по телефону, — со смешком сказал Сальватор.
— Мы возвращаемся через четыре дня, я просто-напросто хотела узнать о погоде, — все так же беззаботно парировала Елена.
Несмотря на небольшой ступор, в который его ввел вопрос Елены, он ей верил: он слышал ее абсолютно невозмутимый голос, и у него не оставалось сомнений в том, что все действительно так, хотя ему теперь оставалось только догадываться, насколько изворотливой, богатой на идеи и способной придумывать окольные пути может быть фантазия не совсем трезвого человека, даже если речь идет о, на самом деле, простых вещах.
Но следующий вопрос Елены вновь словно вырвал Деймона из реальности.
— У тебя был когда-нибудь секс по телефону?
Елена говорила все так же спокойно, будто разговор шел о совершенно бытовых вещах между давними друзьями: ее это не смущало. Елена была уверена в себе, и Деймон, который до этого дня не был знаком с такой ее стороной, ловил себя на мысли, что такая уверенность в ней ему чертовски нравится. И пусть ее причиной, может быть, была текила.
— А что, предлагаешь попробовать? — с шутливой усмешкой спросил Деймон.
Деймон услышал, как Елена усмехнулась.
— Я бы тебя лучше в реальности трахнула. Реального тебя на реальной кровати.
Деймон не смог в полной мере осознать, что произошло с ним в эту секунду. К щекам с силой мощнейшей волной прилила кровь, обдав их горячим теплом, словно совсем рядом был огонь, и тепло это с немыслимой скоростью разнеслось по венам, сконцентрировавшись где-то в груди, будто стянув ее каким-то обручем.
Елена не запиналась и не заикалась, как это было типично, наверное, для человека, выпившего лишнего, и в какие-то моменты их диалога Деймон начинал почти забывать о том, что она сама призналась ему, что этой ночью выпивала с друзьями, и разговаривала с ним более свободно и спокойно, чем это бывало обычно. И в этот момент Деймон совершенно неожиданно для себя задумался: чем были ее слова на самом деле? Это результат выпитой текилы? Или все-таки в поговорке «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке» есть доля истины?.. Узнать это было невозможно. Но в этот момент Деймон, наверное, и сам не почувствовал, как этот вопрос крохотным зерном упал в его душу и сохранился в самой ее глубине.
Деймон на мгновение замер, но это была не оторопь, не ступор — это была пауза, на которую хватило бы секунды. Пауза, которая нужна была для того, чтобы уловить в себе то, что почувствовал именно в эту секунду.
— Елена, мне кажется, ты немного перепутала роли.
— Нет, Деймон, — голос Елены вдруг зазвучал с необычайной уверенной твердостью, и в нем послышались нотки усмешки, — поверь, я ничего не перепутала. Наверное, ты просто не встречал других девушек. Тех, с кем ты наутро действительно будешь чувствовать себя оттраханным по самое не хочу.
Деймону было бы впору не принимать этот разговор всерьез. Но в этот момент, на мгновение задумавшись, он понял: Елена права.
— Ты… Такая? — спросил Деймон.
Наверное, ни он, ни она в своей жизни никогда бы не подумали, что когда-нибудь между ними возникнет такой разговор. Вероятно, они бы рассмеялись в лицо тому человеку, который сказал бы им, что они просто будут разговаривать по телефону ночью. Но то, что раньше казалось абсурдным, глупым, абсолютно невозможным, сейчас почему было словно само собой разумеющимся, завязывавшимся между ними так легко, будто все так и должно было быть. И от этого какая-то легкость появлялась в душе.
— Знаешь, мне кажется, не я должна об этом говорить, — сказала Елена.
Он помолчала несколько мгновений, а затем добавила:
— Да и не ты.
По губам Деймона скользнула задумчивая усмешка: конечно, он понимал, что она имела в виду.
— Так что на тебе надето? — вдруг вернулась к разговору Елена.
— Ну, шорты и футболка, — ответил Деймон.
— Фу, ты неромантичный, — фыркнула Гилберт.
— Я, по-твоему, должен на улице голый стоять? — с полусмехом, полунедоумением воскликнул Деймон.
— А что ты делаешь на улице в четыре утра? — не менее удивленно парировала Елена.
— С тобой о сексе по телефону разговариваю!
Елена хихикнула.
— Ты сам начал, — резонно и с небольшой долей кокетства заметила она.
Деймон улыбнулся и слегка приподнял левую руку, согнув ее в локте.
— Ладно, милая, даже отнекиваться не буду.
Вдруг в этот момент в трубке на какие-то секунды повисло молчание, а затем Деймон вновь услышал голос Елены. Вот только теперь он был уже совершенно другим.
— Деймон, не называй меня так больше, ладно?
Внезапно резкий, жесткий, напряженный, словно натянутая струна. Деймон отчетливо слышал: Елена едва сдерживает себя, чтобы не ответить гораздо грубее. Он почувствовал, как вместе с ней ток по венам мгновенно разливается у него самого.
Но из-за чего?..
— Не любишь все эти заменители имен?
— Нет, — спокойно ответила Елена. — Просто это напоминает мне о том, что несколько лет назад я хреново разбиралась в людях.
Деймон на миг замер: в этот момент в его памяти возник разговор с Еленой недельной давности — тот самый, когда она призналась ему, что сейчас не готова к отношениям.
— Неудачный опыт?
— Можно и так сказать.
Деймон не мог объяснить и даже толком описать это ощущение, но где-то глубоко внутри у него завязывалось в тугой узел странное знобкое чувство, чем-то похожее на то, что называют тревогой. Деймон молчал, и Елена тоже ничего не говорила. И это беспокойное спокойствие этой тишины, позволявшей услышать каждый удар неровно бившегося сердца, было пропитано каким-то неизъяснимым холодом.
— Что ты имеешь в виду?
Голос Деймона звучал негромко.
— Тебе это правда интересно? — мрачно усмехнулась Елена.
Но от этого насмешливого вопроса на лице Деймона не дрогнул ни один мускул.
— А что, если я скажу «да»?
Голос Деймона был непривычно спокоен, но тверд. Но Елене не нужно было сейчас чувствовать проявление эмоций с его стороны. Потому, что именно в этом спокойном тоне она услышала что-то совершенно иное и гораздо более глубокое, чем эмоциональный возглас и горячее признание. То, что не оставило у нее в душе сомнений: он не лжет.
Они молчали, а секунды текли. Но им не мешало это молчание.
Через несколько секунд Елена вновь услышала по-прежнему тихий, но отчего-то показавшийся таким близким голос. Он не подгонял ее, не любопытствовал… Он помогал понять что-то гораздо важнее.
— Что произошло?..
В телефонной трубке вновь растворилась тишина, но затем Деймон услышал неглубокий вдох, чем-то похожий на усмешку.
— Эта история неинтересная, — усмехнулась Елена. — Таких, как она, — десятки. Просто однажды мне слишком сильно захотелось поверить в сказку.
Елена на мгновение замолчала вновь.
— Мы познакомились на студенческом посвяте, а спустя пять лет решили, что наша свадьба должна быть в сентябре. Мы точно знали, что у нас будут дети, а пока у нас не было опыта, решили завести кота, который через день отвоевал у нас телевизор, на котором ему отлично спалось, диван и пару кресел. До свадьбы оставалась пара месяцев, а я однажды пришла домой и просто увидела в собственной спальне свою же однокурсницу. Вот и всё.
Деймон слушал Елену и чувствовал, что не может пошевелиться. Всю свою историю, все, что она чувствовала, все, о чем думала, Елена уместила в несколько фраз. Ее голос ни разу не дрогнул — она была абсолютно спокойна, и казалось, что все это произошло не с ней, а с совершенно незнакомым ей человеком, до которого ей не было дела. Но Деймон не слышал — ощущал каким-то особым чувством сильнее самого острого зрения, слуха, осязания — чем было каждое слово, произнесенное Еленой. Это была не тихая истерика, не отчаяние, не бессилие. Это было что-то гораздо горше. И эта горечь прошла через Деймона, через каждую его клетку, через каждый нерв насквозь, как сквозь человека проходит заряд тока при его ударе.
И в этот момент Деймон вдруг ощутил, как в груди, за мгновения заполнив ее всю без остатка, зародилось какое-то неизъяснимое чувство, которое с каждой секундой становилось сильнее. Нет, это была не жалость. Это было что-то гораздо более сложное. Это расползалось в груди необъятной бездной, жадно глотавшей горечь слов Елены, как мягкая губка впитывает жидкость, словно стараясь принять ее на себя всю без остатка.
Деймон сам не смог бы объяснить, что с ним происходило. Он стоял, не шелохнувшись, а внутри хотелось метаться, искать что-то, мерить землю широкими шагами. Но что-то внутри подсказывало ему — он все равно не нашел бы то, что искал.
Слова Елена будто эхом отдавались в душе, Деймон вдруг почувствовал, как внутри начало жечь каким-то непонятным, ядовитым огнем.
Свою любимую женщину он заставил прочувствовать это дважды. И сейчас, спустя почти три года, не изменилось ровным счетом ничего. Даже если она об этом не знала.
Мысли о Елене и Ребекке каким-то невероятным, неизъяснимым образом тесно переплелись в его сознании и тупым ноющим ударом врезались очень глубоко — глубже сердца. На миг Деймону показалось, что он потерял ощущение реальности.
Он уже не помнил, что сказал тогда Елене, — слова были, как в тумане. В ответ она сказала ему лишь два слова: «Дерьмо случается». Деймон не успел ничего ответить, в следующее мгновение услышав, как ее почти детский голос вновь зазвенел, когда она его спросила: «Так что ты там говорил про свои шорты?» Деймон знал, что она хотела ему сказать. Он все понял и поэтому к этому разговору больше ни разу не вернулся.
Они с Еленой разговаривали еще около получаса, а может, даже больше. На улице то теплело, то снова становилось холоднее, а Деймон, стоявший на крыльце в одних шортах и легкой футболке, этого не замечал. Они говорили о какой-то ерунде, всерьез спорили и сами в это не верили. Они вновь вернулись к Бодрийяру и журналистике, а потом обсуждали отвратный кофе в аэропорту, сошлись во мнении, что текилу лучше ничем не смешивать, а потом Елена со смешком добавила: «Нам об этом говорить уже поздно». Все это было таким простым и легким, словно какой-то сон, и Деймон сам порой был не уверен в том, что все это происходит в реальности. Но кожа покрывалась мурашками от предрассветного холода, на губах отчетливо ощущался горьковатый привкус сигарет, а в телефонной трубке он вновь и вновь слышал такой знакомый звонкий смех. Это не был разговор пьяного с трезвым, это было что-то абсолютно другое — но тоже немного сумасшедшее.
Непроницаемая чернота неба стала потихоньку рассеиваться, а с соседней улицы начал изредка доноситься первым шум автомобилей, когда они попрощались друг с другом.
— Передавай привет… Блин, как же ее зовут…
Елена запнулась, тяжело вздохнув, судя по всему, пытаясь вспомнить имя человека, о котором хотела сказать Деймону.
— Кэролайн? Бонни? — попытался помочь Деймон.
— Ты совсем дуб? Они со мной!
Возражать Деймон не стал: в этом полном возмущения восклицании Елены был свой резон, и он рассмеялся.
— Ммм…
— Мередит?
— Нет, — сказала Елена. — Хотя и ей тоже передавай, она нормальная, — заключила она, и Деймон пообещал. — Передавай привет Мие, вот! — с искренней, какой-то совершенно ребяческой радостью воскликнула Елена.
Деймон понял: Елена, скорее всего, не протрезвела до конца. Но отчего-то в этот момент у него на лице появилась улыбка, и он негромко произнес: «Обязательно».
Что это было? Елена перепутала телефонные номера, но их разговор растянулся на долгие минуты, которые пролетели для них обоих, как одно мгновение. Это было странно, необъяснимо, наверное, так глупо… Может быть, утром они об этом не вспомнят.
Но отчего-то, вернувшись домой, в эту ночь Деймон еще долго не мог уснуть.
***
Мередит пристально смотрела в беспокойные глаза Стефана, и дыхание этого холодка страха, еще неосознанного, еще неизвестного, но настолько быстро проникающего так глубоко, что остановить это становится уже невозможно, она начинала чувствовать на собственной коже. Стефан с самого детства был очень закрытым. Даже самым близким людям он очень редко говорил о том, что чувствует, храня и хорошее, и плохое глубоко в душе, переживая это в себе самом. Он словно боялся допустить кого-то до того, что происходило в его душе, немного отстраняясь от этого мира и замыкаясь в себе, и этим был похож на ребенка — пока беззащитного и от этого несмелого. Стефан никогда не облекал свои эмоции в слова, но слова эти были и не нужны: зеркалом его души были его глаза. Его тревоги и сомнения, волнение радости и самые заветные мечты находили отражение в его чистых изумрудных глазах, которые не умели лгать. И Мередит не нужно было о чем-то спрашивать Стефана, чтобы понять, что что-то произошло: этот воспаленный нерв какого-то неясного смятения, проходивший через него насквозь, пропитывавший каждую его клеточку, она видела в его растерянном, чем-то испуганном взгляде, который он не отводил от ее глаз, словно прося ее быть рядом, улавливала в каждом мимолетном движении его мимики.
Все так же не отводя от Стефана взгляд, Мередит сделала несколько шагов и села за стол, показывая ему, что готова выслушать. Стефан, опустив взгляд, прошел чуть дальше в кухню, остановившись, прислонившись поясницей к столешнице. Стефан на миг замер, словно в нерешительности, будто все еще не зная, должен ли он говорить Мередит о том, о чем хотел сказать сейчас. Мередит молчала, ожидая его шага. Спустя несколько мгновений Стефан поднял глаза, и их взгляды встретились. Взгляд Стефана был уже увереннее.
— Мне сейчас звонила Кэтрин.
Мередит замерла.
Может ли одно имя, произнесенное полувслух в вечерней тишине, стать выстрелом? Оглушающим, поражающим в самое уязвимое место, не оставляющим ни одного шанса? Теперь она знала: может.
— Кэтрин? — словно эхо, одними губами повторила Мередит.
— Да, — хрипло ответил Стефан. — Мередит, ей нужна помощь.
Мередит, не моргая, смотрела Стефану в глаза, но в течение нескольких секунд не могла произнести ни слова. Мысли сбились в безликий серый поток, в шуме которого, как звон колокольного набата, раздававшегося внутри и пронизывавшего тело какой-то неясной дрожью, звучали лишь вопросы. Что могло заставить Кэтрин попросить помощи у Стефана? Почему она позвонила именно ему? Почему Стефан сейчас рассказывал об этом ей?
— Мер, я… Знаю твое отношение к Кэтрин, — негромко сказал Стефан, и Мередит почувствовала, как по коже пробежали мурашки. — Но… Пожалуйста, выслушай.
Стефан говорил очень тихо, но его слова оглушали, проникая в каждую клеточку, и словно делили душу на две части. Одного упоминания имени Кэтрин хватило для того, чтобы зажечь в Мередит этот огонек, который она пыталась в себе погасить, и который за считанные секунды мог разгореться диким, неистовым пламенем, которое было способно уничтожить все на своем пути и над которым она была уже не властна. Это было жгучее раздражение, это была бессильная злоба — Мередит злилась на Кэтрин из-за того, что она упорно продолжала появляться в жизни Стефана, и прежде всего — на саму себя за то, что до сих пор не научилась с этим бороться, — это было какое-то невыразимое отчаяние, выбивавшее из груди остатки воздуха, заставлявшие руки опускаться. Но слушая Стефана, Мередит чувствовала, как сердце на мгновение замирает. Сейчас она видела в нем то, что заставляло уходить все ощущения на второй план. Искренность. Стефан показывал Мередит, что понимает, что она чувствует, — и не упрекал ее за это. Он не ждал от нее фальшивого принятия, он ничего от нее не требовал. И сейчас они, по крайней мере, были друг перед другом честны.
— Что случилось? — спросила Мередит.
Тон Мередит был ровным, но в каждом ее жесте, в ее осанке чувствовалось напряжение.
— У Кэтрин появились проблемы со здоровьем, — на миг опустив взгляд, проговорил Стефан. — И она сама не до конца понимает, что с ней происходит.
Стефан замолчал, подняв взгляд на Мередит, и она посмотрела ему в глаза, как бы призывая продолжить.
— У нее начались сильные головные боли, — сказал он. — Обезболивающие помогали только в больших количествах. Постоянно стало клонить в сон, работоспособность скатилась к нулю. Не помогали ни отдых, ни витамины, ничего, чем дальше, тем больше это усугублялось. Вчера Кэтрин потеряла сознание прямо на занятии в университете.
Стефан с шумом выдохнул.
— И все это на фоне того, что у нее начало падать зрение. Я не знаю, насколько, но она говорила, что было трудно разглядеть даже большие буквы на вывесках на улице.
Когда Стефан произнес последние слова, его тон стал тревожнее, и в голосе появилась едва уловимая дрожь.
— Кэтрин сейчас сильно напугана, — выдохнув, сказал он спустя несколько секунд. — И она попросила меня… Связать ее с неврологом… Который мог бы помочь.
Стефан поднял взгляд на Мередит и посмотрел ей в глаза. Сейчас ей казалось, что она пьяна: как Мередит ни пыталась, привести бурлящие в голове мысли в порядок не удавалось. Это были какие-то секунды, но эти секунды выбили ее из колеи, привели в полное замешательство и посеяли в душе какое-то странное, неизъяснимое чувство, холодком сейчас бередившее вены, смешивавшееся с жаром, обдававшим щеки: не то сомнения, не то какой-то испуг.
В голове был полный кавардак, и она изо всех сил пыталась из этих обрывков слов и фраз, круживших сейчас в сознании, словно какой-то безумный ураган, сформулировать хотя бы отдаленно то, что хотела сказать, но на протяжении какого-то времени не могла вымолвить ни слова, будто ее в один момент лишили голоса. В сознании уже звучали пока еще слабые, размытые отголоски догадок, о чем Стефан хотел ее попросить.
— Постой, — облизнув пересохшие губы, насилу заставив голос наконец прорезаться, хрипло рассеянно пробормотала Мередит, качнув головой. — Но ведь врачи в Эдмонтоне…
Закончить фразу она так и не смогла.
— Кэтрин уже обращалась к врачам там, — ответил Стефан. — Ей сделали КТ, и на снимках ничего не обнаружили. Но состояние становится хуже.
Стефан сделал неглубокий вдох и, качнув головой, на мгновение замолчал.
— К тому же… Компьютерная томография не самый точный метод, — Стефан как-то нервно, будто сам этого не почувствовав, пожал плечами. — Я имею в виду… — Стефан умолк, отчаянно пытаясь подобрать слова, но сделать этого так и не смог. Мотнув головой, парень шумно выдохнул. — Я не сторонник паникерства и самостоятельного выставления диагнозов. Но… — Стефан замер на полуслове, почувствовав в горле комок. — Симптомы и правда нехорошие.
Стефан по-прежнему говорил негромко. Он ни разу не повысил тон, но в этот момент его голос дрогнул и надломился, как от громкого крика. И в этот момент Мередит показалось, что по позвоночнику словно прошел электроток, когда она услышала в его голосе эту боль. Эту невыразимую горячую боль, пронизанную страхом и пропитавшую насквозь каждое его слово.
— Дай Бог, если это переутомление, ипохондрия, еще что-то подобное, — сказал он. — Но если что-то серьезнее…
Стефан поднял взгляд на Мередит, и их глаза встретились.
— Мередит, в этом мире нет человека, которому бы я доверял сильнее, чем тебе.
Голос Стефана звучал твердо и сейчас абсолютно спокойно. Но именно в эту секунду Мередит почувствовала, как в груди дрогнуло сердце. Потому, что до него дошло то, что она увидела в глазах Стефана, услышала в каждом его слове. Это была не просьба, не робкая мольба. Даже не надежда. Это было что-то гораздо сильнее. Вера. И это коснулось сердца раскаленным железом.
Мередит понимала, что Стефан прав во всем: в том, что симптомы, все это время беспокоившие Кэтрин, действительно были тревожным звоночком, что КТ правда никогда не была самым информативным методом исследования, что сейчас Кэтрин лучше обратиться к врачу. Но она до беспамятства, до электрической дрожи, проходившей через все тело, не понимала, как ей сейчас поступить. Настойчивый голос внутри, принадлежавший, может быть, врачу, когда-то пришедшему в медицину именно для того, чтобы быть рядом с теми, кто в нем нуждался, или желанию помочь Стефану, а может, самой душе, которую не смог ожесточить страх потерять, с отчаянием кричал ей: «ты должна согласиться». Но в сознании, словно вспышка, появлялся единственный вопрос: как? Как себя вести? Как скрыть все, что творится в душе? Как научиться доверять человеку, встречи с которым так по-детски хотелось избежать? Ответов не было.
— Кэтрин ведь понимает, что ей нужно будет прилететь в Лос-Анджелес?.. — негромко спросила Мередит.
— Сейчас для нее это не принципиально, — Стефан мотнул головой. — Она готова.
Слова Стефана долетали до Мередит лишь глухими отголосками. Сердце бешено колотилось, и от этого невыносимо болела грудная клетка. Мередит не понимала, что с ней происходит. Хотелось вскочить со своего места, схватиться за голову, закричать так громко, как только смогла бы, чтобы выплеснуть хотя бы часть того, что сейчас творилось внутри, что нельзя было выразить словами, — но она не могла даже пошевелиться, словно в мышцы залили свинец. Даже не свинец, а горящее олово, сейчас медленной и от этого убийственной тягучей лавой растекалось по венам, разрывая их, заполняя собой каждую клеточку организма и естества. Мередит казалось, что она окружена огнем, а сама даже не может сдвинуться с места.
В эти секунды она отчаянно искала ответы на вопросы, которые лишили ее покоя, которые стали самым опасным оружием, вонзенным в спину. И вдруг в какой-то момент, в какое-то полумгновение Мередит поняла: она нашла их.
Подняв голову, Мередит встретилась с изумрудными глазами Стефана. Еще несколько минут назад так усердно пряча взгляд, сейчас она почему-то не отвела глаза. Просто не хватило сил. Она несколько секунд, не моргая, смотрела в глаза Стефана, и ей вдруг показалось, что жар начал уходить, — словно на рваный свежий ожог пролили прохладную воду.
Может быть, Мередит делала это ради него. А может быть, ради Кэтрин, отказать которой не позволял долг врача. Но все это было уже неважно, когда одним дыханием, быть может, раньше, чем сама Мередит успела это осознать, голосом чего-то более глубокого и сильного, чем сознание, с ее губ слетели два простых слова.
— Пусть прилетает.
***
— Отлично выглядишь, — улыбнувшись, ободрительно сказал Стефан.
Подняв взгляд, Кэтрин заглянула Стефану в глаза, и, хотя сейчас на душе было тяжело, не смогла сдержаться от улыбки. Он был таким же, как и всегда: спокойным, приветливым, ласковым. И от этого какого-то необъяснимого света, исходившего от его слов, обдававшего теплотой, все мысли о том, что, на самом деле, наверное, она выглядит не так хорошо, как ей хотелось бы, сейчас вдруг становились какими-то прозрачными, совсем ничего не значащими.
Кэтрин и Стефан вышли на улицу, где неподалеку от отеля был припаркован автомобиль Сальватора. Было раннее утро, и, хотя над городом уже встало солнце, на улице было достаточно прохладно. Но лето было совсем близко, и это, несмотря ни на что, ощущалось очень ясно.
— Как в Эдмонтоне? — спросил Стефан, повернув голову в сторону Кэтрин. — Как Джереми?
Разговор завязался очень быстро. В ответ на его вопросы Кэтрин со смехом говорила, что, в отличие от Лос-Анджелеса, где сейчас все популярнее становились мороженое, майки и шорты, в Эдмонтоне, пусть и быстро таявший, по ночам все равно, бывало, выпадал снег, рассказывала о последних новостях, о том, как недавно они вместе с Джереми и парой друзей на выходные ездили в Калгари, где Джер, в очередной раз достав из шкафа зимнюю куртку, не раз вспомнил Лос-Анджелес с его ноябрьскими +20, о том, что Джереми выдалась возможность летом на несколько месяцев уехать на стажировку в Берлин, так что сейчас он усиленно подтягивал немецкий, который изучал еще со старшей школы. По дороге в клинику Стефан с интересом спрашивал ее об учебе, о работе, о планах на ближайшее будущее. Кэтрин рассказывала обо всем, в свою очередь, тоже спрашивала Стефана о чем-то, и они сами порой не замечали, как одна тема разговора перетекала в другую, прямо противоположную тому, о чем они говорили только две минуты назад.
За все это время Стефан ни словом не обмолвился о ее состоянии. Он не спрашивал у Кэтрин, как она себя чувствует, не пытался подбадривать, — в их разговоре ничто не напоминало о том, что послужило причиной их встречи. И Кэтрин в глубине души была за это Стефану благодарна. Они разговаривали, казалось, обо всем на свете, шутили, смеялись, а в окнах автомобиля, за высокими пальмами проплывала полосa океана, и все тревоги уходили куда-то далеко. И лишь когда они подъехали к клинике, — огромному многоэтажному зданию медицинского комплекса, занимавшего территорию, гораздо бòльшую, чем мог представить себе человек, хорошо с миром медицины не знакомый, возвышавшемуся словно над всем районом, больше похожему на отель или бизнес-центр, казалось, полностью сделанному из стекла, на котором сейчас играли золотистые солнечные блики, — Кэтрин почувствовала, как по позвоночнику проскользнул холодок.
Стефан оставил свой автомобиль на открытой стоянке для пациентов клиники, и они с Кэтрин отправились к центральному входу. Когда они вышли из машины, щеки обдало теплым ветром, и было совершенно понятно, что температура на улице сейчас была гораздо выше, чем в тот момент, когда они встретились. Кэтрин оставалось лишь удивляться таким метаморфозам погоды, которые были для здешних мест, скорее, привычными, — ведь с момента их встречи со Стефаном прошло не больше часа.
Когда они оказались внутри, первоначальные ощущения Кэтрин, которой здание клиники напомнило отель, только усилились. Здесь действительно мало что говорило о том, что, на самом деле, здесь находится медицинское учреждение, — и деловые интерьер и мебель и дорогая техника, установленная для комфорта находящихся здесь, это лишь подтверждали. Высокие потолки, под которыми даже дышалось как-то легко, словно под небом, казалось, даже не всегда были видны. Здесь вообще не было белого цвета, так привычного для больниц. Ничего резкого, бросающегося в глаза, чего-то такого, что пробуждало в сознании давно знакомые ассоциации. Здесь не проходила граница, отделявшая это место от близкого, привычного мира. И лишь улыбчивые доктора, в легких бордовых костюмах, похожих на хирургические, со стетоскопами на шее или с какими-нибудь папками в руках, появлявшиеся в приемной, иногда разговаривавшие с пациентами или подходившие на рецепцию с какими-то вопросами, напоминали об истинном предназначении этого учреждения.
Несмотря на то, что было еще рано, в приемной было оживленно. То и дело в помещении раздавались телефонные звонки, на которые только успевали отвечать дежурные в регистратуре, отовсюду звучали разговоры пациентов. Стефан, которому здесь все было более чем знакомо, прошел к одной из стоек регистратуры, и Кэтрин последовала за ним. Разговор с приятной приветливой девушкой на рецепции, одной из дежурных, не занял практически никакого времени. Поэтому минут через десять после того, как Стефан коротко рассказал ей о причинах их с Кэтрин визита и дежурная проверила данные ее паспорта и заполнила все необходимые документы, Кэтрин и Стефан уже были в кабинете Мередит.
— Мередит, это Кэтрин, — чуть кивнув в сторону Кэтрин, представил ее Стефан. — Кэтрин, это Мередит. Моя невеста.
В его голосе зазвучали легкие, но уловимые ноты гордости. Услышав последнюю фразу Стефана, Кэтрин чуть вздрогнула и на миг замерла, не отводя взгляд широко распахнутых глаз от Мередит. И только в этот момент она поняла, что Стефан практически ничего не рассказывал ей о враче, с которым планировал ее познакомить. Кэтрин не задумывалась об этом, но сейчас должна была признать: такое совпадение было неожиданным.
Постаравшись побороть напряжение, в эту секунду сковавшее тело, Кэтрин протянула Мередит руку и слегка улыбнулась. Приветливо, но сдержанно чуть улыбнувшись, Мередит ответила легким рукопожатием, пристально глядя ей в глаза, словно изучая ее.
— Кэтрин, врача, который сейчас стоит перед тобой, я знаю уже очень давно, — губы Стефана тронула невесомая улыбка, — и у меня нет сомнений в том, что проблема разрешится.
Мередит мягко усмехнулась.
— По крайней мере, здесь всегда делают для этого все необходимое, — сказала она, взглянув на Кэтрин.
Кэтрин едва заметно слабо кивнула.
Мередит жестом пригласила Кэтрин сесть и сама отправилась вслед за ней, сделав несколько шагов в сторону своего рабочего стола.
— Девушки, — вдруг проговорил Стефан, — у меня в десять совещание, — произнес он, постучав пальцем по часам, но договорить не успел. Вопрос в его глазах был понятен.
— Конечно, поезжай, — спешно пробормотала Кэтрин.
— Девушки разберутся, обещаю, — по-доброму хихикнула Мередит.
Стефан попрощался с Мередит и Кэтрин, но перед тем, как он вышел из кабинета, они с Кэтрин случайно встретились взглядами. Это была какая-то секунда, но Кэтрин ее хватило, чтобы увидеть тревогу, плескавшуюся на дне его зеленых глаз. Кэтрин улыбнулась уголками губ, чуть качнув головой, и в этой улыбке было все: и «спасибо», и «я в порядке», и прощание до скорой встречи. Взгляд Стефана просиял. В эту секунду он получил ответы на все вопросы, которые сейчас были у него в душе, и смятение, рассеявшись, сменилось спокойствием.
Когда Стефан ушел, разговор Кэтрин и Мередит продолжился в типичном для врача и пациента режиме. Мередит спрашивала Кэтрин об ее образе жизни, умственных и физических нагрузках, о наследственных и хронических заболеваниях в семье и препаратах, которые она принимала, попросила в подробностях рассказать о симптомах, которые ее беспокоили, и о том, на протяжении какого времени это уже продолжалось, проверяла рефлексы и проводила какие-то базовые неврологические исследования. Девушки были почти ровесницами, поэтому для удобства договорились перейти на «ты». Беседа шла спокойно, Мередит, хотя держала определенную дистанцию, обыкновенную для людей, только что познакомившихся, была приветлива, но Кэтрин все равно не переставала ощущать напряжение, которое было в воздухе. Порой, встречаясь с Мередит глазами, она чувствовала ее внимательный взгляд. Мередит словно знакомилась с ней, находясь так близко и одновременно далеко, с болезненной пристальностью искала что-то, пыталась что-то понять. Кэтрин казалось, что она близка к тому, чтобы понять причину, порой ей виделось, что она даже знает ее, но это ускользало от нее, тая в воздухе, как мгновенная мимолетная вспышка, вновь оставляя ее словно в рассеянном тумане.
— У тебя раньше не было проблем со зрением? — спросила Мередит.
— Никогда не жаловалась, — мотнув головой, пожала плечами Кэтрин. — Всегда было стопроцентное.
Мередит на миг замолчала, поджав губы, рассеянно переворачивая ручку.
— А как оно изменилось? — спросила она. — Из-за чего ты не видишь то, что находится поблизости? Перед глазами туман, я не знаю, мушки, или еще что-то?
— Буквы расплываются, — сказала Кэтрин.
— Буквы расплываются… — негромко задумчиво повторила Мередит.
Девушка с шумом выдохнула и, взяв со стола молоточек, показала его Кэтрин.
— Попробуй проследить за ним глазами, — попросила она и начала медленно водить им вверх, затем вниз, направо и налево.
Мередит хватило нескольких секунд наблюдения за Кэтрин, чтобы понять, что что-то не так. Было видно, что Кэтрин пытается сконцентрировать взгляд на инструменте, но у нее это не получалось: движения ее взгляда были какими-то хаотичными, запоздалыми, словно она не успевала сориентироваться или что-то ограничивало для нее обзор. Из-за этого Кэтрин на автомате вместо глаз пыталась повернуть в ту сторону, в которую указывала Мередит, голову, но сразу же одергивала себя, понимая, что это неправильно, и из-за этого вздрагивала.
— Что случилось? — спросила Мередит. — Почему у тебя не получается двигать глазами?
— Просто… У меня в глазах сейчас два молотка, — несмело произнесла Кэтрин, переведя немного испуганный взгляд с инструмента на Мередит. — И… Я не совсем понимаю, какой из них реальный.
— У тебя двоится в глазах? — Мередит понизила тон, пристально посмотрев Кэтрин, которая сейчас была в замешательстве, в глаза.
Кэтрин едва заметно, почти как ребенок, который еще не знает, к чему приведет то, в чем он только что сознался, кивнула.
Мередит, вновь погрузившись в свои мысли, откинулась на спинку стула, глядя в листы, в которые она полминуты назад записывала симптомы, о которых ей рассказывала Кэтрин, лежавшие на столе, а на самом деле, куда-то в пустоту. Ситуация была не из простых, и сейчас Мередит понимала, что причиной такого состояния Кэтрин может быть и обычное переутомление, на которое по обычному совпадению «наложились» проблемы со зрением, источников для которых в современном мире было предостаточно, с нервной системой никак не связанные, и то, о чем любой врач хотел бы думать в последнюю очередь, — опухоль. В сознании Мередит проскользнула тень мысли о том, что если это действительно опухоль, то, судя по симптоматике, в худшем ее расположении. Мередит постаралась отогнать эти мысли и не готовиться к худшему раньше времени. Но чем дальше она знакомилась с состоянием Кэтрин, тем яснее понимала, что причина вряд ли кроется в пустяках. Но Мередит сделала все, чтобы на ее лице и в ее глазах в этот момент не отразился даже самый бледный след ее мыслей. Она могла относиться к Кэтрин, как угодно, но сейчас она видела одно: она была напугана и абсолютно беззащитна перед тем, что с ней происходило. И то, что Мередит видела в ее глазах, рождало в душе искреннее желание помочь.
— Слушай, — произнесла Мередит, обратившись к ней, — Стефан говорил мне, что ты уже проходила обследование в Канаде… Тебе ведь делали компьютерную томографию, верно?
Кэтрин кивнула.
— У тебя с собой снимки?
— Да, конечно, — ответила Кэтрин и, достав из сумки папку, отдала снимки Мередит.
Мередит включила негатоскоп*. В глубине души у нее были мысли о том, что канадские врачи просто неверно расшифровали данные, но, взглянув на снимки, она поняла, что без дополнительного обследования точно не обойтись.
— Ясно, — протянула Мередит, выключив аппарат и положив снимки на стол. — Судя по всему, мощность томографа была минимальной, — объяснила она, увидев вопросительный взгляд Кэтрин. — На таких снимках если нормально будет виден орган, который обследовали, — уже хорошо, — Мередит усмехнулась.
Впрочем, определенную информацию она из снимков извлекла, и сейчас она окончательно убедилась в том, что, на самом деле, поводов для улыбки было мало: внимательно вглядевшись в снимки, Мередит заметила, что контур мозга был немного смазан, и это означало, что, скорее всего, нарастал отек. Изменения были незначительными, на первый взгляд, возможно, даже не заметными, но сейчас это не играло ровным счетом никакой роли.
Мередит сняла телефонную трубку и набрала несколько цифр какого-то номера и через несколько секунд на другом конце телефонного провода получила ответ.
— Отделение МРТ? Доброе утро, неврологическое беспокоит.
Вдруг Мередит вскинула брови, кажется, удивившись, судя по всему, услышав знакомый голос.
— Привет, Джон. Извини, не узнала. Да, это Мередит. Скажи, пожалуйста, у тебя сейчас много людей в очереди на МРТ?
Услышав ответ врача, Мередит, возможно, даже сама не заметив это, кивнула, будто бы он был сейчас перед ней.
— Супер. Слушай, у меня сейчас на приеме девушка, ей было бы неплохо сделать МРТ головного мозга и сосудов, — сказала она, задумчиво быстро выводя что-то ручкой на бумаге. — Можно ее сейчас отправить к тебе?
Через секунду молчания Мередит, кажется, окончательно вернулась в реальность.
— Отлично! Джон, спасибо, сейчас будем.
Попрощавшись с коллегой, Мередит положила трубку, а затем встала из-за стола и взяла ключи от кабинета.
— Пойдем, — позвала она, и Кэтрин, чувствуя, как внутри, где-то в области живота, отчего-то сводит, встала со своего места. — Полной картины на этих снимках не увидеть, поэтому лучше сделать МРТ, — постаравшись сохранить тон как можно более ровным, объяснила Мередит. — Это не займет много времени.
Сейчас Кэтрин поняла, что отчего-то пристально всматривается в глаза Мередит. Спустя мгновение Кэтрин кивнула, поблагодарив ее, и девушки вышли из кабинета. Мередит бодрым шагом прошла к лифту, и Кэтрин отправилась вслед за ней, пытаясь подавить в себе все эмоции.
