Елена 03.21.2016. 13:15 Деймон, прости за нескромный вопрос. Это ты положил мне деньги на телефон?
В глубине души Елена была не уверена, что Деймон ответит быстро, но вопреки ее ожиданиям, сообщение от него пришло практически мгновенно. Деймон 03.21.2016. 13:16 Елена, прости. Когда я позвонил тебе утром, твоя связь была примерно в заднице, о чем меня заботливо оповестила тетка-оператор. Но я не мог упустить шанс постебаться над тобой, когда ты очухаешься, поэтому не удержался и подключил свои скромные финансы. Не обессудь. Елена смотрела на сообщение, присланное им, и не могла сдержаться от улыбки. «Деймон…» — тихо улыбнувшись, мысленно произнесла она.Елена 03.21.2016. 13:17 Деймон, я, честно, не знаю, как тебе удается помогать именно там, где это больше всего нужно. Ты очень меня выручил. Я верну деньги, когда вернусь в Лос-Анджелес.
Отчего-то, сейчас набирая Деймону это СМС, Елена чувствовала, как у нее загорелись щеки. Это было не чувством неловкости — скорее, какого-то необъяснимого, еще неосознанного, совсем ребяческого смущения. Деймон 03.21.2016 13:19 Да ты уж постарайся, а то мы с Ребеккой уже сегодня собирались в подземку спускаться, табличку подготовили: «Помогите кто чем может, последние гроши истратили на оплату связи». Может, за день наскребется что-нибудь. Елена вновь улыбнулась. Деймон не изменял себе в своей манере общения, и она вдруг почувствовала, что за те несколько дней, что они не контактировали, она успела сильно по этому соскучиться. С ним было легко общаться всегда — будь то случаи, когда они встречались лично, телефонные разговоры или СМС, которых в последнее время в их переписках становилось все больше. Деймон был такой знакомый, забавный, не изменяющий себе, — словно не было между ними этих нескольких тысяч километров. Елене казалось, что он совсем рядом.Елена 03.21.2016 13:20 Деймон, серьезно, спа
В этот момент дало о себе знать, возможно, еще заспанное сознание: рука Елены непроизвольно дрогнула, и она случайно отправила не до конца набранное сообщение Сальватору. Мысленно ругнувшись, Елена хотела было исправить ошибку, но не успела: смартфон завибрировал практически сразу. Сообщение Деймона состояло из короткой, но более чем емкой фразы, в которой было всего два слова: «ой, заткнись». Увидев это СМС, прилетевшее буквально спустя несколько секунд, Елена, не удержавшись, захохотала, поняв, что это слово в присутствии Деймона, по крайней мере, ей действительно лишний раз лучше не произносить, не писать — в лучшем случае только думать о нем. Спустя полминуты, все еще продолжая улыбаться, она с уверенностью тоже написала ему лишь одну фразу: «Деймон Сальватор, я тебя обожаю». Ответ вновь пришел практически мгновенно. Деймон 03.21.2016 13:20 Это взаимно, Елена Гилберт;) По губам Елены вновь скользнула тихая застенчивая улыбка. Не заметив, как во время разговора с Деймоном она дошла до конца коридора, Елена убрала смартфон и повернула назад. Еще долго в улыбчивой задумчивости она думала об этом разговоре, и сейчас отчего-то на ум приходил тот случай, когда после того, как Елена столкнулась в кампусе с Деймоном и Клаусом, Деймон прошел с ней до ее комнаты. Они орали друг на друга благим матом так, что, казалось, это вполне возможно было услышать с другого конца коридора, не скупились на сомнительные «комплименты» в адрес друг друга, которые не всегда были цензурными, и в этот момент всерьёз думали о том, что, оказывается, для того, чтобы горячо захотеть убить человека, нужно не так много. Сейчас они могли просто позвонить или написать друг другу, неважно, в каком состоянии, — в трезвом или не очень, — чтобы просто поговорить. Прошло всего несколько месяцев. Это было просто немыслимо. Но теперь Елена все яснее понимала: жизнь — точно интересная штука. И она ни мгновения не жалела ни о чем из того, что сейчас в ней происходило. Хотя Елена понимала, что это вполне закономерно и ничего особенно удивительного в этом нет, когда она вернулась в комнату и бросила беглый взгляд на часы на своем смартфоне, на которые не обратила внимание во время переписки с Деймоном, увиденное все равно на несколько секунд повергло ее в шок: был уже час дня. Поняв, что Кэролайн еще не приехала, Елена хотела написать сообщение на телефон, с которого ночью ей пришло смс от нее, скорее всего, принадлежавший Энзо, или позвонить на него. Но когда Елена сняла блокировку со своего мобильного и зашла в непрочитанные сообщения в iMessage, она поняла, что делать это, скорее всего, нет необходимости. Первым сообщением, попавшимся Елене на глаза, было смс, отправленное с неопределенного номера совсем недавно. Кому он принадлежал, она не знала, но, увидев его текст, поняла, что это была Кэролайн. +15672481899 03.21.2016 12:45 Елена, привет, это Кэр. Все хорошо, я буду где-то через час. Вы в хостеле? Прочитав это сообщение Кэролайн, Елена почувствовала внутри какое-то облегчение. На мгновение Гилберт задумалась о том, как Кэр могла провести эти несколько часов, но сейчас в душе почему-то была уверенность: все действительно хорошо. Елена ответила подруге, написав, что у них тоже все в порядке и что все еще спят, и вернулась к папке с сообщениями. Она решила ответить на сообщения уже после того, как прочтет их все, и с интересом вновь начала листать сообщения. Их было на порядок больше, чем — как думала Елена — их может накопиться за пару часов, что она не брала в руки телефон, и были они не только от тех, с кем она отдыхала накануне. Кэт 03.21.2016 08:43 Его зовут Тим, у него обалденные бицепсы, и вы просто обязаны познакомиться. Судя по всему, речь шла о новом одногруппнике Катерины, который несколько месяцев назад переехал из Гонконга в Канаду и о котором Кэтрин обещала рассказать Елене. К лаконичному, но исчерпывающему сообщению было прикреплено несколько фото. Елена с интересом открыла файлы и в этот момент поняла: у Кэт точно неплохой вкус. На фотографиях был изображен высокий смуглый парень атлетичного телосложения, чьи вздутые вены на руках и мышцы, плотно обтянутые рукавами футболки, недвусмысленно говорили о том, что со спортом он близок, на вид которому было не больше лет двадцати трех, с вихрастыми черными волосами и выразительными карими глазами. На первый взгляд казалось, что у него типичная азиатская внешность, но уже через несколько секунд становилось абсолютно понятно, что это не так: стоило только всмотреться в его фото, на ум приходили мысли о том, что если в его роду и были азиаты, то, скорее всего, его от них отделяло несколько поколений. Своими мощными скулами, красивым оттенком кожи, напоминавшим бронзовый, формой глаз, вопреки привычным знаниям о внешности представителей этой расы, больше тяготела к миндалевидным, он был больше похож на метиса, в котором текла совершенно разная кровь. Спорить с Кэтрин совершенно не хотелось. Познакомиться с этим парнем, тем более, по рассказам подруги, спортсменом, увлекающимся историей и любящим животных, Елена была абсолютно не против и сама. В сознании проскользнула тень мысли о том, почему Кэтрин не спала так рано: время в Эдмонтоне отставало от нью-йоркского, кажется, на два или три часа, и это значило, что в Канаде на тот момент, когда Кэтрин написала, было около семи утра. Впрочем, сильного беспокойства у Елены этот факт не вызвал: в конце концов, была суббота, и Гилберт, отлично знавшая неспособность подруги усидеть на одном месте и ее любовь к поездкам с друзьями в соседние города на выходные, в глубине души склонилась к предположению, что Кэтрин, возможно, снова уехала. Кроме сообщений Кэтрин и Деймона, в папке были смс от Джереми, с которым Елена говорила о языковых курсах и который признался, что боится ненароком вызвать дождь каждый раз, когда пытается сказать что-то по-немецки, и от Бонни. В чате с последней за набралось сорок девять сообщений. Удивиться, увидев эту цифру, Елена не успела: зайдя в диалог, она не встретила ни одного слова, зато в полной красе разглядела семь видов поездов, три небоскреба и нечитаемое количество всевозможных колобков, которые умилялись, злились, ели, в конце концов, просто спали и, кажется, жили вполне независимой жизнью и которых при беглом взгляде была добрая пара десятков, флаги Никарагуа, США, Намибии и Аргентины, какое-то неведомое ей зеленое растение, похожее на клевер и заставившее вспомнить, что от ботаники она далека, и еще массу картинок, которых хватило бы на отдельную маленькую энциклопедию: судя по всему, в это утро Бонни решила испробовать все возможности emoji. Еще раз пролистав папку сообщений, Елена увидела еще одно смс: оно было от Стефана. Стефан Сальватор 03.21.2016 10:30 Елена, привет! Кэролайн вчера говорила, что вечером вы собираетесь в ночной клуб. Если вы уже вернулись, пожалуйста, напомни ей зарядить мобильник, когда она проснется, — он у нее в полной отключке. Пробежав глазами по тексту сообщения Стефана, Елена на какую-то секунду закусила губу, внутри почувствовав укол совести и вспомнив о том, что все это время телефон Кэролайн действительно был недоступен. На это смс Гилберт хотела ответить сразу, чтобы все объяснить Стефану и сказать, что все в порядке, но в этот момент ее взгляд упал на следующее сообщение, которое на какое-то время заставило ее забыть обо всех тех, что она читала минутой ранее. СМС было от Кая и было предельно коротким. Кай 03.21.2016 07:12 Елена, ты случайно не в курсе, с каких хренов Бонни решила со мной расстаться в четыре утра?! Елена на протяжении нескольких секунд вглядывалась в экран смартфона, не моргая и нахмурив брови. Что за?.. — Бон-Бон, — позвала Елена, краем глаза заметив, что Бонни перевернулась на спину и, кажется, уже больше не спала, — когда вы успели расстаться с Каем?! — недоуменно воскликнула она, повернувшись к подруге. В ответ послышалось нечленораздельное мычание. — Гилб, посмотри на это тело, — не открывая глаз, явно еще не до конца проснувшись, сквозь зубы проговорила Бонни, указав ладонью на себя. — Неужели похоже, что оно было этой ночью способно еще на что-то, кроме как завалиться спа… Вдруг Бонни замерла на полуслове. В следующее мгновение она моментально открыла глаза и испуганно взглянула на Елену. — Что? Елена не ответила ничего, а лишь, сама мало что понимая, протянула подруге свой смартфон. Бонни, поспешно присев на кровати, выхватила телефон из рук Елены, чтобы прочитать сообщение Кая. Елена неотрывно следила за подругой. Бонни несколько раз глазами нервно пробежала по тексту, и с каждым разом страх вперемешку с недоумением в ее широко распахнутых глазах лишь сильнее. Вдруг, отложив смартфон Елены, встав с кровати, Бонни лихорадочно начала что-то искать на тумбочке, а затем, не найдя это, взяла со стула лежавшую на нем сумочку. По всей видимости, ища собственный телефон, Бонни стала поспешно перебирать вещи в ней. Руки и сознание еще не до конца слушались, а от волнения, которое только усиливалось, было еще хуже. Ее движения были нервные, неспокойные, маленькие вещицы наподобие гигиенической помады и туши валились из рук, и Бонни понадобилось некоторое время на то, чтобы найти то, что она искала. Взяв телефон в руки и взглянув на дисплей, Бонни увидела на нем красноречивое уведомление о шести пропущенных от Кая. Голова жутко болела, в ушах шумело, и Беннет окончательно перестала понимать, что происходит. Сняв блокировку в экрана, она зашла в переписку с Каем. Последнее отправленное ему сообщение, которое Бонни точно помнила, она послала ему еще накануне вечером, но сейчас, листая эту папку, в которой было уже несколько десятков новых СМС, она поняла, что, по всей видимости, ситуация повернулась в совершенно другую сторону. Бонни, нахмурив лоб, не отводя взгляд от экрана, одно за другим листала сообщения, не в силах произнести ни слова, и недоумение в ее глазах, в которых не осталось ни капли сонливости, сменялось настоящим шоком. И сейчас то, что она читала, привело ее в чувства быстрее любого энергетика. — Твою мать, — наконец пробормотала Бонни, и по одной это фразе Елена поняла, что все действительно серьезно, потому что эти слова стали первым ругательством, которые Гилберт услышала от нее за все то время, что они друг друга знали. — Бон, да что случилось? — спросила Елена, подойдя к ней. Бонни не сказала ни слова, а лишь просто протянула ей телефон. Судя по всему, в тот момент, когда Елена разговаривала утром с Деймоном, она времени зря тоже не теряла. С чего начался конфликт, Елена понять так и не смогла, но претензии, которые Бонни предъявляла Каю, были вполне реалистичными: она была недовольна тем, что работу он всегда ставил на первое место, из-за чего нередко их планы провести друг с другом выходной или любой другой свободный день срывались из-за внезапных смещений графика дежурств и других форс-мажорных обстоятельств, писала, что их отношения как будто остановились в одной точке, — возможно, как раз потому, что они стремятся в разные стороны и хотят совершенно противоположного, — и, в конце концов, предположила, что сейчас им нужно сделать тайм-аут. По реакции Паркера было видно: он был в ступоре. Сначала он был уверен, что это какая-то не совсем удачная шутка и отшучивался в ответ, клятвенно пообещав наконец повесить «эти сраные гардины», но чем дальше заходил разговор, тем яснее Кай понимал, что в своих предположениях, вероятно, ошибся. Бонни писала вполне характерным для нее языком, и, не видя человека, находящегося по ту сторону экрана, понять, что он не совсем трезв, было трудно. Поэтому было неудивительно, что этот разговор для Кая, судя по тому, что он в это время не спал, в эту ночь тоже отдыхавшему с друзьями, был как гром среди ясного неба. Он пытался что-то объяснить Бонни, не раз спрашивал у нее о том, что натолкнуло ее на все эти мысли, писал, что принимать такие решения по переписке просто глупо, предлагал поговорить лично, когда она вернется в Лос-Анджелес, но она оставалась непреклонна. Но насколько бы серьезной ни была эта ситуация, чем дальше Елена читала, примерно представляя, в каком состоянии Каю писала Бонни и как на все это реагировал Паркер, тем сложнее было удержаться от улыбки, — может быть от того, что, несмотря на то, что сейчас все это виделось далеко не самой приятной ситуацией, в глубине души она понимала, что эти двое точно найдут ее решение. — Бон, ты правда детей хочешь? — на мгновение остановившись и подняв взгляд на подругу, вдруг недоуменно спросила Елена, в какой-то момент прочитав одно из сообщений Бонни, которое, казалось, на какое-то мгновение заставило ее поверить в истинность написанного. — Ага, пятерых сразу, — раздраженно ответила Бон-Бон. — Блин, да что мы вообще пили вчера?! Я этого всего, — как поняла Елена, Бонни имела в виду переписку с Каем, — не помню даже! — Бон-Бон, не переживай, — едва сдерживая смех, сказала Елена. — Кай тебе уже пообещал посуду за собой мыть и квартиру каждые выходные пылесосить. По-моему, это успех! — Жесть, — с абсолютно разбитым отчаянием протянула Бонни и, забрав телефон у нее, спешно начала набирать цифры давно знакомого номера. Бонни приложила телефон к уху, и казалось, что на те секунды, что на другом конце провода звучали длинные монотонные гудки, она перестала дышать. Но в какой-то момент не в ее взгляде — как будто бы в ней самой промелькнула какая-то неуловимая искра. Бонни чуть встрепенулась, но в следующую секунду расслабилась, услышав голос Кая, и выдохнула. — Кай, — жалобно и со смущением, как маленький ребенок, только что разбивший любимую мамину вазу и честно в этом признавшийся, протянула она, подняв глаза вверх. — Обещаю, я больше не буду пить… С этими словами, в надежде объяснить все Каю, у которого это утро тоже было не самым лучшим, Бонни вышла из комнаты, а Елена смотрела ей вслед, со смехом вспоминая свой разговор с Деймоном несколькочасовой давности, думая о том, что, кажется, впереди их ждал насыщенный уже одними только попытками вспомнить, что было прошлой ночью, день.***
— Что ж, по крайней мере, теперь понятно, что произошло, — задумчиво проговорила Мередит, негромко выдохнув и слегка поджав губы. Мередит медленно внимательно скользила взглядом по черно-белым снимкам МРТ, подсвеченным негатоскопом, изучая, казалось, каждый контур, каждый миллиметр, каждое, не уловимое первым взглядом, кажущееся самым незначительным изменение. Это продолжалось около полуминуты, но в считанные секунды Кэтрин уловила в глазах Мередит что-то такое, что не оставляло сомнений: она увидела необходимую ей информацию намного быстрее. Для Кэтрин они были лишь однотонными оттенками пленки, на которой возможно было распознать лишь отдельные затемненные очертания, и сейчас главным и единственным ключом к тому, чтобы хотя бы отдаленно понять, чего стоит ожидать, для нее была именно Мередит. Кэтрин улавливала ее мимику, каждое движение взгляда, быть может — сама этого до конца не осознавая — в надежде увидеть этот призрачный огонек, эту крохотную искру, которая могла бы дать ответ на вопрос, который тлел где-то в глубине ее собственной души. Мередит почти не смотрела Кэтрин в глаза. Она не пыталась избежать зрительного контакта — она была глубоко погружена в свои мысли, и такую резкую перемену в Мередит, которая еще несколько минут назад была приветлива и открыта, невозможно было не заметить. Мередит ни о чем не говорила и не улыбалась, хотя, быть может, именно эта улыбка — пусть легкая, почти невесомая, — появляется на губах врачей, когда эту же улыбку их слова, которые они должны произнести в следующие секунды, могут вызвать у их пациентов. Кэтрин почувствовала, как сердце в груди больно ударило. Мередит выключила негатоскоп и, забрав снимки, вернулась за стол. Кэтрин никогда не была слабой. И никогда в своей жизни она не оглядывалась на этот мерзкий вопрос «а что, если?..». Вот только сейчас голос все равно предательски дрогнул. — Это опухоль? Вопрос Кэтрин, отрикошетивший от стен и разбившийся в тишине комнаты звонким эхом, вернул Мередит к реальности. Мередит на мгновение замерла, пристально посмотрев в ее карие глаза, а затем на миг опустила взгляд, словно что-то обдумывая, боясь сделать неверный шаг. Взгляд Мередит был для Кэтрин открытой книгой, в которой можно было прочитать все, что она сейчас чувствовала в этот момент. Но ни один нерв, ни один мускул не дрогнул в Мередит в эту секунду — потому, что она смотрела Кэтрин в глаза и знала одно: сейчас Кэтрин была ее зеркальным отражением, которое впитает в себя все, что откроет ей она сама. Это холодное спокойствие было, быть может, врачебной выправкой. А может — умением тонко чувствовать человека, которое к профессии уже никакого отношения не имело. — По своему строению — да, — наконец, вновь подняв глаза, вернув эту связь и больше не разрывая зрительный контакт, который сейчас был нужен им обеим, аккуратно подбирая слова, произнесла Мередит. И, кажется, произнеся именно эту фразу, она определила для себя своеобразный путь, по которому сейчас планировала пойти. — Кэтрин, на снимках на передней мозговой артерии видна аневризма. Это такое расширение в артерии, — Мередит согнула указательный палец и соединила его в таком положении с большим, чтобы дать Кэтрин примерное представление о том, как оно может выглядеть, — которое по своей структуре с течением времени все больше начинает напоминать уплотнение. На снимках МРТ это выводится как затемнение на определенном участке мозга, как здесь. Мередит ручкой указала на снимке место, где в переплетении сосудов на темно-сером фоне действительно отчетливо было видно уплотнение, напоминавшее черный шарик, и Кэтрин опустила взгляд туда, куда она показывала. — Если аневризма растет, она начинает давить на ближайшие области. Подобные изменения в структуре мозга неизменно приводят к повышению внутричерепного давления — из-за этого головные боли, — объяснила Мередит. — В твоем случае аневризма находится в непосредственной близости от зрительного нерва и задевает его. Поэтому начало падать зрение. Мередит вдруг пристально взглянула в глаза Кэтрин, и на эту полусекунду мир словно остановился. Сквозь ее глаза Мередит словно хотела заглянуть куда-то дальше, чтобы в этом взгляде до самой глубины донести самое главное. — Но это не имеет ничего общего с онкологией. Голос Мередит звучал абсолютно спокойно и уверенно. Она произнесла эту фразу неторопливо, отчетливо чеканя каждое слово, не отводя глаза, не разрывая эту тесную незримую связь, которая в этот миг приобрела необъяснимую власть, нереальную, немыслимую мощь, которую чувствовали они обе. Кэтрин смотрела на Мередит и ощущала каждый удар своего медленно бившегося сердца. Но больше она не чувствовала в этот момент ничего — просто жадно вбирала в себя, мягкая губка, впитывающая жидкость, то немногое, но безумно важное, что говорили ей глаза Мередит. В абсолютно чистом сознании не было никаких мыслей — едва они рождались, их в эту же секунду облекал в реальность ее голос. — Что с этим нужно делать? — едва слышно пересохшими губами произнесла Кэтрин. Мередит на мгновение замолчала и, задумавшись, отчего-то опустила глаза. Сейчас это напомнило Кэтрин ее растерянность минутной давности: Мередит снова была будто на распутье, выбирая, каким должен быть следующий шаг, который ей предстоит сделать. — Часто бывает так, что аневризма имеет маленький размер и не растет. Тогда врачи просто наблюдают за состоянием человека и никакого лечения, по сути, не проводится, потому что в подобных случаях она не причиняет какого-то дискомфорта и не представляет собой опасности. Мередит чуть слышно выдохнула и, подняв глаза на Кэтрин, вновь внимательно на нее посмотрела. — Но у тебя она достигла очень больших размеров. Точно определить трудно, но по снимкам около двадцати пяти-тридцати миллиметров. И это значит, что дальше она будет только увеличиваться. Кэтрин, не двигаясь, словно застыв, пристально слушала Мередит, не отводя взгляд. Мередит замолчала, но это была какая-то секунда, пусть и хорошо ощутимая, и в неё развеялись все ее колебания. — Сейчас есть только один выход — удалить ее хирургическим путем. Нужна операция. Кэтрин хотела бы скрыть все, что творилось в эти минуты у нее в душе, но все равно невольно вздрогнула, услышав слова Мередит. Кэтрин показалось, что ее облили ледяной водой, а сама она сейчас стояла на морозе в легкой одежде. Кровь с болью сильно ударила в виски, и после этого в сознании, которое за секунду до этого было словно белоснежным полотном, хлынул совершенно безумный, абсолютно дикий поток мыслей, направить который в нужное русло не представлялось возможным. Нужна операция. Кэтрин давно выросла из того возраста, когда боятся дядь и тёть в белых халатах. Как же, наверное, глупо. Вот только сейчас слова Мередит, произнесенные очень мягко, вопреки тому, что они были друг другу абсолютно чужими людьми, ударили по позвоночнику разрядом тока. Возможно, будь это какой-то другой орган, внутри все равно было бы не спокойнее — но чуть менее страшно. Но это головной мозг. Кэтрин была далека от медицины, и ей сложно было оценить риски хирургического вмешательства в другие области. Но она отлично знала другое: один миллиметр во время операции на головном мозге может стоить человеку полноценной жизни. В ушах шумело, а сердце колотилось в бешеном темпе, но Кэтрин знала, что ей нужно взять себя в руки, переступить через себя, сжать за горло собственный страх, чтобы лишить его голоса, и все выяснить у Мередит. Она сделала неловкий вдох. — Больше ничего сделать нельзя? — подняв взгляд на нее, еле слышно пересохшими губами спросила Кэтрин, чувствуя, что сквозь шум крови и того, что было гораздо громче, — своих мыслей, — она едва ли слышит собственный голос. Мередит, плотно сжав губы, слегка покачала головой. — Кэтрин, я невролог и я сама далеко не сторонник подключения хирургии, если речь идет о ЦНС*, — взглянув Кэтрин в глаза, сказала она. — Если есть хотя бы малейшая возможность избежать радикального вмешательства, я сделаю все, чтобы ее использовать. Но в твоем случае размеры аневризмы слишком большие. Даже если назначить курс определенных препаратов, вероятность того, что они помогут, очень маленькая. Кэтрин отчаянно пыталась удержаться в реальности, уцепиться в ней за какую-нибудь, самую маленькую, невесомую соломинку, которая удержала бы ее на плаву, но все вокруг постепенно растворялось в каком-то непонятном сером тумане, сквозь который все глуше становился даже голос собственного трезвого сознания. Кэтрин казалось, что с каждой секундой она словно пьянеет, а от чего — не понимала сама. — Получается, когда я вернусь в Эдмонтон… — не вполне чувствуя, что произносит это наяву, отведя глаза куда-то в сторону, пробормотала она. Но закончить фразу Кэтрин не успела. — Нет, Кэтрин! — что произошло в этот момент, Кэтрин не поняла. Голос Мередит зазвенел в воздухе, словно осколки стекла, и в ее тоне не осталось ни следа от мягкости и спокойствия: он зазвучал невероятно твердо, даже жестко, и не допускал никаких возражений, напоминая, скорее, строгий безоговорочный приказ. Плечи Кэтрин дернулись от неожиданности, и она, подняв голову, вновь встретилась с глазами Мередит, в которых сейчас бушевал какой-то необъяснимый беспокойный огонь. — Это огромная удача, что у тебя вообще появились какие-то симптомы, потому что обычно аневризма растет незаметно для самочувствия человека. Если промедлить еще неделю, две, три, она может просто разорваться. И тогда последствия будут гораздо серьезнее. Кэтрин, молча моргая глазами, испуганно смотрела на Мередит, не в силах произнести ни слова. — Я с позиции врача не могу подвергнуть тебя такой опасности и отпустить домой, — голос Мередит стал мягче и, казалось, даже тише, и в нем зазвучала тревога и ноты, очень похожие на отчаяние. Она посмотрела Кэтрин в глаза, этим взглядом прося понять ее, сказала Мередит. И в этот момент Кэтрин вдруг осознала: Мередит понимает, что она чувствует. И от этого где-то в глубине души, так глубоко, что Кэтрин, быть может, сама этого пока не успела осознать, дал трещину какой-то барьер, который все это время почему-то очень сильно мешал. — Получается, что… — Кэтрин на мгновение отвела глаза, перед которыми был туман. —…Мне нужно остаться здесь? Кэтрин говорила почти шепотом. Мередит, смотрела на Кэтрин в течение нескольких секунд взглядом, абсолютно лишенным строгости и раздражения, которое рождается во враче, когда, ведя прием у взрослого человека, он сталкивается с такой детскостью. Мередит молча чуть заметно кивнула. В этот момент Кэтрин показалось, что внутри что-то оборвалось. Совершенно чужой город. Диагноз. Операция. Этого не могло быть. Она не была к этому готова. Кэтрин, кажется, на автомате, сама это не вполне чувствуя, начала мотать головой. — Но ведь у меня… Учеба, мне нужно работать, — пробормотала она. — Если я останусь здесь… — Кэтрин, — спокойным, но настойчивым голосом остановила ее Мередит. — В жизни порой бывают ситуации, когда в какой-то момент мысли об учебе, работе, каких-то проблемах нужно задвинуть далеко и думать в первую очередь о себе. Кэтрин по-прежнему молчала. — Период восстановления после операции обычно от нескольких недель, — сказала Мередит. — И его половину, если будет позволять состояние, ты сможешь провести у себя дома, если, так уж и быть, тебе очень сильно захочется быть поближе к семинарам, рефератам и всему такому, — уголков губ Мередит коснулась улыбка. Мередит говорила все это, но, конечно, понимала, что сейчас за словами Кэтрин скрывалось не беспокойство об учебе и работе. Кэтрин подняла и, услышав последние слова Мередит и увидев ее улыбку, поджав губы, слегка улыбнулась и сама. Перед глазами все плыло. — Госпитализироваться нужно сегодня? — тихо спросила она. — Это было бы идеальным вариантом, — ответила Мередит. — У тебя ведь все документы есть, ты оформлялась по ним, когда записывалась на прием? Кэтрин тихонько кивнула. — Тогда нужно только выписать направление, — сказала Мередит. Кэтрин, в полыхающей борьбе в этот момент пытавшаяся примириться с самой собой, принять, что это уже решенный вопрос, молчала, опустив глаза. Было понятно, что спорить она больше не собиралась. Но рука Мередит отчего-то не потянулась к папке с бланками, лежавшей в нескольких сантиметрах от нее. Мередит внимательно посмотрела на Кэтрин и в какой-то момент вдруг встала из-за стола. Кэтрин вскинула голову, наблюдая за ней, и в голове звучали отголоски мыслей о том, что, возможно, ей понадобилось что-то в стеллаже, стоявшем чуть поодаль, в котором на нескольких полках стояли толстые разноцветные папки. Но вместо этого Мередит вдруг подошла к ней и невесомо положила руку на плечо. Кэтрин вздрогнула. Было между ними с Мередит, а может, в ее мыслях в этот день что-то такое, что мешало ей этого ожидать. Но именно это прикосновение — неожиданное, необъяснимое — оказалось тем, что было сейчас нужно. — Кэтрин, я знаю, каково это, — столкнуться с болезнью — со своей или близких людей, — в этот момент голос Мередит надломился, и она на мгновение замерла, думая о чем-то своем. Кэтрин смотрела на нее, не отводя взгляд, ловя каждое изменение ее лица. — Но знаешь, за всю свою жизнь я уяснила одно: страх — это последнее, чему можно позволить себе подчиниться в этот момент. Он делает нас слабее в тот момент, когда мы и так уязвимы. Я понимаю, чего ты боишься. И я, наверное, не психолог для того, чтобы в один момент изменить твой настрой. Мередит на миг остановилась, но спустя мгновение посмотрела Кэтрин в глаза. — Но я хочу сказать тебе одно. С каждым врачом нейрохирургического отделения я знакома лично. Мы не только ходим пить вместе кофе по утрам и болтаем о рабочих проблемах в курилке. Эти люди вхожи в мой дом и знакомы с близкими мне людьми. Кэтрин не понимала, отчего, но в этот момент она вдруг почувствовала, как по коже побежали мурашки. — И каждому из них я бы не задумываясь доверила собственную жизнь. Кэтрин не знала, что, на самом деле, Мередит доверяла врачам этой клиники то, что ей было гораздо дороже. Жизнь человека, которого она любила. — Я не буду вдаваться в поучения и эмоциональные речи. Ты взрослый человек и сама все понимаешь, — сказала Мередит. — Но… — вдруг она на секунду замерла. — Если у тебя появятся вопросы, — я буду рада на них ответить. Кэтрин молчала, опустив взгляд куда-то вниз, а Мередит больше не прерывала эту тишину, не торопила ход времени, которое в эти секунды словно стало тягучим. Быть может, Кэтрин хотела спросить Мередит о многом еще несколько минут назад, но сейчас в голове в этом шумящем потоке мыслей отчего-то остался только один. Кэтрин подняла голову, встретившись глазами с Мередит. — А сколько… Обычно занимает подготовка к операции? — негромко спросила она. — Все зависит от состояния человека, — сказала Мередит. — Если никаких противопоказаний к ее проведению нет, все базовые обследования занимают один-два дня. Два дня… Наверное, это должно было стать еще одной каплей топлива для огня, который сейчас сжигал ее изнутри. Но сейчас, впервые за эти безумные пятнадцать минут, почувствовала то, что удивило ее саму. Слова Мередит не вызвали у нее страха. В чем причина этого, Кэтрин еще не знала. Быть может, ей еще предстояло осознать это, но пока она об этом не думала. Она должна была сконцентрироваться на другом. Главным сейчас для нее было иное: она выбрала для себя путь, по которому она должна пойти. — Ты выпишешь направление? Пристально наблюдая за Кэтрин, словно чувствуя эти, самые первые изменения в ней, Мередит кивнула. — Я тогда съезжу за вещами?.. — проговорила Пирс, и было понятно, что таким образом она спрашивает разрешения. — Конечно, — ответила Мередит. Еще одно мгновение, взгляд куда-то вдаль, а спустя секунду их глаза вновь пересекаются в одной точке. Звенящую тишину рассеивают негромкие, но абсолютно уверенные слова. — Все будет хорошо.***
— Ну и капец, — пробормотала Бонни, с телефоном в руках войдя в комнату. — Как с Каем поговорили? — обернувшись, спросила Елена. — «Я утоплю нахрен твой телефон где-нибудь в Атлантике в следующий раз перед тем, как ты пойдешь пить», — процитировала Бонни. Услышав реакцию Кая на всю эту историю, Гилберт не смогла сдержаться от смешка. Наблюдать за их отношениями с Бонни для нее всегда было интересно и по-доброму забавно. Бонни грозилась прибить Паркера каждый раз, когда он, собираясь на работу, заводил будильник на семь утра в тот день, когда Бонни нужно было в университет к полудню, и на полном серьезе обещала выкинуть в окно все его носки, когда во время уборки находила очередной где-нибудь под диваном; Кай же никогда не упускал возможности подшутить над ее любовью к шоппингу и каждый раз, когда по Бонни звала его пройтись по магазинам, с искренним трагизмом говорил, что еще слишком молодой, чтобы уйти в мир иной в каком-нибудь отделе косметики, а еще обожал ее разыгрывать и, видя, как она смешно дуется и фыркает, когда ее что-то раздражает, иногда специально бесить. Они были разными, как небо и земля, но их объединяло одно — они по-прежнему были вместе, и Елена не знала, есть ли что-нибудь прекраснее на этом свете, чем понимать, что им этого оказалось вполне достаточно. — А еще Кай оценил наше умение пить, — сказала Бон-Бон. — Ну, пить мы, похоже, и правда умеем, — ответила Елена. — Потому что я-то этой ночью, как оказалось, Деймону звонила, — Гилберт, усмехнувшись, развела руками. Услышав слова подруги, Бонни остановила на Елене взгляд. — Да ладно? — словно не веря в услышанное, вскинув брови, с полуусмешкой переспросила она. Елена, поджав губы, пожала плечами. — Я требую подробностей! — не сводя с Елены горящий от нетерпения и азарта взгляд, воскликнула Бон-Бон. — «Привет, дорогой, как дела?» — приложив к уху воображаемый телефон, игриво процитировала сама себя Гилберт. По мере того, как Елена рассказывала о прошедшей ночи, глаза Бонни становились все шире, и она уже не могла удержаться от того, чтобы рассмеяться. — Нифига у вас там высокие отношения, — сказала она. — Так он еще и ответил? — А куда ему было деваться в четыре утра, — усмехнулась Елена. — Правда, перед этим осведомился, не обдолбалась ли я. — Господи, больше всего на свете я хотела бы увидеть лицо Деймона в этот момент! — с жаром воскликнула Бонни. Елена поймала себя на мысли, что хочет того же самого. — Гилб, а почему именно Деймону-то? — не переставая смеяться, спросила Бонни. — Блин, ты меня спрашиваешь? — усмехнулась Елена. — Изначально я вообще хотела позвонить Кэтрин, но, видно, не судьба. На самом деле, спасибо Деймону, — уже серьезнее сказала она. — Он потом еще долго весь мой пьяный бред выслушивал. — Так вы потом еще и разговаривали? — с изумлением спросила Беннет. — Около часа, — кажется, сама до сих пор не до конца веря в это, ответила Елена. Елена на протяжении нескольких секунд молчала, думая о чем-то своем, глядя куда-то вдаль, как будто сквозь подругу. — Я, честно, не ожидала от него такого. Услышав последнюю фразу Елены, Бонни отчего-то улыбнулась. Быть может, от того, что она услышала в этот момент в голосе Елены: эту тихую сдержанность, сквозь которую все равно проступала теплота. Теплота, рожденная чем-то бòльшим, чем благодарность. И от этого еще более искренняя и дорогая. Наверное, Бонни хотела бы что-то ей ответить, но в этот момент в помещении раздался стук в дверь. Похмелье и еще не прошедшая головная боль давали о себе знать, поэтому в эту секунду у Елены и Бонни синхронно, появился, наверное, один вопрос: кто это мог быть? Елена встрепенулась и отправилась открывать. Открыв дверь, на пороге она увидела Лиама. — Господи, Лиам, ты — чудо, — протянула Елена, увидев в руках парня несколько запотевших бутылок минеральной воды. — Я как раз хотела идти в магазин, чтобы не умереть. Лиам улыбнулся и протянул одну бутылку Елене. Две другие, вероятно, предназначались Бонни и Кэролайн. — Не разбудил? — спросил он. Елена мотнула головой и приветливым жестом пригласила его войти. — Ой, Лиам, привет! — звонко воскликнула Бонни, увидев друга. Лиам с улыбкой кивнул и чуть приобнял девушку, отдав ей вторую бутылку. — А Люк еще спит? — спросила Елена. — Ну, он пообещал грохнуть меня, если я еще раз его разбужу, когда я уходил, — усмехнулся Лиам, —так что скоро придет. — Блин, а может, это уже того… Начальная стадия алкоголизма? — простонала Бонни, сморщив лоб от жегшей голову словно раскаленным обручем боли, приложив бутылку холодной воды ко лбу. — Да походу, уже конечная, — поморщившись от еще не прошедшей головной боли, пробормотал Лиам. — Я, когда проснулся, думал, всю упаковку аспирина сожру. — Господи, Лиам, я выхожу за тебя замуж, — блаженно протянула Елена, сделав несколько глотков воды. Лиам рассмеялся. — Я не против, — выставив ладонями вперед согнутые в локтях руки, сказал парень. — А на обручальных кольцах выгравируем: «их соединило похмелье», — хохотнул он, указательным пальцем дотронувшись до безымянного пальца левой руки, где мужчины обычно носят обручальные кольца. — А где Кэролайн? — спросил Лиам. — Еще не приехала? — Обещала быть в течение часа, — отозвалась Елена. Лиам, на мгновение задумавшись, кажется, на автомате кивнул, и за воспоминаниями о прошедшей ночи, говорить о которой, несмотря на головную боль и еще не самое лучшее состояние, без смеха было невозможно, ребята сами не заметили, как потек разговор. Вскоре к друзьям присоединился Люк — взлохмаченный, видно, совершенно не выспавшийся, он с разрешения Елены прилег на ее кровать. Этот день был, кажется, первым за все время их пребывания в Нью-Йорке, когда им не нужно было решать какие-то вопросы в рамках учебной поездки. Им никуда не нужно было уезжать или к чему-то готовиться, поэтому у ребят до вечера было еще много времени для того, чтобы немного прийти в себя. — В принципе, по времени еще можно сгонять в Линкольн-центр, — мельком глянув на часы, предположил Лиам. — Да пошел в задницу этот Линкольн-центр, — простонал Люк, лежавший на кровати, приложив ко лбу бутылку воды, пытаясь хоть как-то облегчить головную боль в ожидании того, пока подействуют таблетки. — К шести бы очухаться, блин. — А, то есть, Линкольн-центр в задницу, а мюзикл для нашего состояния типа норм? — с усмешкой спросил Лиам. — Входной билет в этот центр сколько стоит? Тридцать баксов? Сорок? А на мюзикл, сука, двести! — И не поспоришь, — со смешком резонно заметила Елена. Вдруг в воздухе раздался негромкий звук открывающейся двери. Лиам и Елена, сидевшие ко входу спиной, моментально обернулись, кажется, одновременно. Через несколько секунд в комнату легкими, словно парящими шагами вошла Кэролайн. Когда она увидела всех своих друзей в сборе, по ее лицу скользнуло чуть уловимое удивление, но спустя мгновение ее губы тронула улыбка, вновь показав на ее щеках такие знакомые ямочки. Глаза ее блестели.***
Джузеппе стоял, не двигаясь, и чувствовал, как ветер слегка обдувает щеки. Было необыкновенно тепло: наверное, уже начиналось лето. Джузеппе пристально всматривался в светло-серую стеллу, на которой было выведено несколько простых слов. Спустя время он вновь был здесь. Джузеппе не знал, что когда-нибудь он сможет сделать это. Но с течением времени в глубине своей души он все отчетливее улавливал сначала приглушенное, толком не осознанное чувство, которое показывало ему: он вернется сюда. Чего он хотел? Что искала его душа, истерзанная годами скитаний, но так и не обретшая тот хлипкий причал, который так несмело ждала? Уже ничего. Все прошло. Прошла молодость и когда-то горячие обещания, которые они с улыбкой друг другу давали, — если не удастся поженить детей, поженят точно внуков. Прошли надежды, планы и мечты. Прошла боль, ударившая в грудь острым кинжалом после. Осталась только ядовитая тягучая горечь, заполнившая собой каждую клеточку внутри, от которой Джузеппе уже не искал спасения. Знал, что его не будет. Быть может, все это имело бы какой-то смысл, если бы Майкл был жив. Но стрелки не повернешь вспять. Они неумолимо несутся вперед, беспощадно безразличные к тому, что было в прошлом. Но именно здесь, впервые за долгое время после смерти Майкла, Джузеппе отчего-то чувствовал в душе необъяснимое спокойствие. Наверное, это было даже не оно — лишь слабый отголосок, бледная тень того, что, в конце концов, ищет каждый из нас. Но на эти минуты дышать становилось легче. Он проведет здесь еще совсем немного и вернется в привычный суетный мир сумасшедших будней и встреч. Джузеппе любил эту жизнь — каждое ее мгновение, каждый поворот этой безумной, порой такой непонятной дороги, по которой он шел. Но сейчас ему нужна была эта тишина. Джузеппе опустил взгляд чуть вниз. 04.26.1955 Через месяц Майклу исполнился бы шестьдесят один год. Многие считают этот возраст уже преклонным, а сейчас эта цифра казалась ничтожно маленькой. — Ну что за лицо? Не она первая, не она последняя. Сколько еще таких Сиенн в жизни будет, считать устанешь. Лет этак до ста точно погоняем. — Если пить перестанем. — Да? Ну и нахрена тогда жить до ста? Нет, сначала доживем, а потом будем рассекать по Лос-Анджелесу на каких-нибудь Harley Davidson с бутылочкой старого-доброго Jameson. Так странно было думать сейчас о том, что так многие мечты Майкла сбылись. Дело всей его жизни, на которое он потратил столько сил и здоровья, шло в гору. Его дети, которые были для него его жизнью, такие непохожие, шедшие разными дорогами, — нашли в своей судьбе то, что каждый из них хотел. — На прошлой неделе Эл планировал стать травматологом, в понедельник стал спортивным врачом. Сегодня утром Элайджа Майклсон — будущий стоматолог. Чувствую, если лет через пятнадцать ничего не изменится, он станет хирургом, окулистом, кардиологом, но только не им. Как в воду глядел. Деймон и Ребекка действительно поженились, хотя эти уверения были шутливыми и несерьезными, а месяц назад у них родилась дочь — его внучка, о появлении которой он так часто думал. Вот только ничего этого он уже больше не увидит. И осознание этого сводило внутри невыразимой, неизъяснимой тоской, которая тлела внутри, где-то около сердца, как маленькие угольки, которые, тем не менее, не погасали, а подолжали теплиться, день за днем, год за годом прожигая в нем все большую дыру. — А знаешь, дружище, — с грустной тихой усмешкой промолвил Джузеппе, — Мия все-таки похожа на тебя. В ответ ему, тронутые невесомым дуновением прохладного ветра, лишь тихо прошелестели раскинувшие свои размашистые ветви зеленевшие деревья. Но, может быть, именно в нем был ответ, а Джузеппе этого просто не знал. Джузеппе, не отрывая взгляд, смотрел на надгробный камень, а над его головой безмятежным сводом раскидывалось бескрайнее ласковое небо, залитое лазурью, как заливает белый, еще нетронутый холст вдруг невзначай опрокинутыми красками неловкий художник. — И после всего, что ты сделал, ты приходишь сюда? В до боли знакомом голосе, раздавшемся за спиной, звучало искреннее недоумение и отвращение. Джузеппе мгновенно обернулся, почувствовав, как под кожей прошел разряд тока. Перед ним, на расстоянии всего нескольких шагов, вперив в него полный презрения взгляд, стояла Эстер. Джузеппе на протяжении нескольких секунд пристально смотрел на нее, не отводя взгляд. — Мне кажется, не в твоей власти помешать этому, Эстер, — ответил он, спокойно глядя ей в глаза. Эстер смотрела на Джузеппе, не произнося ни слова. — Ты правда думаешь, что имеешь на это хоть какое-то право? Ее голос, до последней капли пропитанный неизъяснимой болью, звенел в воздухе, и Джузеппе казалось, что в тот момент кто-то сильно ударил его в грудь. Сердце глухо ударило. Он не знал ответа на этот вопрос. — Мне все же хочется в это верить. Эстер не ответила ничего. Эта тишина звонким дребезгом отдавалась внутри, разбиваясь мелкими осколками, моментально вонзавшимися под кожу. — Вы с Майклом когда-то были лучшими друзьями… — произнесла Эстер, задумчиво глядя куда-то вдаль. — Но какое это имеет значение сейчас? — Эстер, переведя взгляд, посмотрела Джузеппе в глаза. — Спустя тридцать два года… Когда самого Майкла уже нет в живых? — голос Эстер стал тише. — О наших отношениях с Майклом, о дружбе, о ненависти должна судить не ты, Эстер, — проговорил Джузеппе. — На свете было два человека, которые могли это сделать. Одного из них больше нет, и это значит, что остался лишь один. Джузеппе неловко вздохнул, почувствовав, что дышать становилось все тяжелее. Сальватор на мгновение замер. Сейчас ему казалось, будто он идет по хлипкому мосту над пропастью. Еще один миг, один шаг, единственный вздох, — и он сорвется вниз. Но, быть может, он уже сорвался в нее. — Эстер, я никогда не отрицал своей вины перед тобой, — пересохшими губами произнес он. — Перед Майклом, перед всей вашей семьей. Последние слова обжигали губы, подобно какому-то яду. Не потому, что они были лживы. Потому, что им под силу было вернуть его в ту ночь, которую он никогда уже себе не простит. Джузеппе с горькой полуусмешкой на губах развел руками. — Но скажи, что мне тогда делать? Самому слечь в могилу? Тебе от этого станет легче? Или, может быть, пойти под суд? Если хочешь, вызывай полицию, давай, — с отчаянием позвал он. — Мне в голову не придет сопротивляться. В голосе Джузеппе не было ни капли страха, но это была не самоуверенная бравада. Это было что-то совершенно иное, полное чего-то такого, что убивало его самого. Это было отчаяние и принятие правды, которая была у него за плечами и вкус которой он, увы, слишком хорошо знал. Сердце бешено колотилось, и боль в груди становилась все сильнее. Эстер едва заметно усмехнулась, на миг опустив взгляд. — Зачем мне это? — пожала плечами она. — В том, что искать справедливость в законе — совершенно бессмысленное дело, я поняла еще тогда. Вот только… Джузеппе, скажи, — вдруг проговорила Эстер, — ты никогда не боялся, что в какой-то момент, когда так решит не полиция, не суд, а кто-то свыше, тебе может все вернуться? Джузеппе молчал, тяжело дыша, ощущая, как сердце в груди замедляет темп. — У тебя серьезно болен сын, твои дети росли без матери… — произнесла Эстер. — Ты никогда не задумывался, почему в твоей жизни все происходит так? Жар внутри, растекавшийся по венам кипучей лавой, в эти секунды сменился ледяным холодом. Джузеппе стоял на своем месте и понимал, что не может пошевелиться, сделать даже полшага. В тело словно залили свинец или олово, превратив его в какого-то истукана. И именно в тот момент, когда он не мог сопротивляться, сквозь сердце прошел выстрел. Джузеппе много думал об этом. Мысль об этом пришла к нему еще в тот момент, когда Стефан заболел. Он он хотел вырвать ее из себя, истребить на корню, чтобы не допустить до своих детей. Потому, что с ним навсегда осталось другое. Осознание вины и понимание того, что он действительно заслуживает наказания. Но сейчас даже думать об этом, а значит, допускать, что может случиться еще что-то худшее, он не хотел. — Ты можешь желать наказания мне, — сказал Джузеппе. — Но моя семья ни в чем не виновата, — процедил сквозь зубы он. Эстер в ответ не вымолвила ни слова. — Чего ты ищешь? — после нескольких секунд молчания, заглянув ей в глаза, спросил Джузеппе. И сейчас, когда он увидел ее глаза, в эту секунду заблестевшие, Джузеппе показалось, что его сердце на мгновение остановилось. Он еще никогда не видел в ее взгляде столько отчаяния, он никогда не видел его таким… Усталым. Эстер никогда бы не позволила себе заплакать на его глазах — Джузеппе знал это. Но в этот момент он увидел то, что было гораздо больнее. Эстер смотрела на Джузеппе, не отводя глаза, и едва заметно, с немым отчаянием качала головой. — Ничего. Лишь понять, почему жизнь расставляет все именно так. Быть может, в своей жизни она слишком часто лгала. Быт может, пыталась обмануть даже саму себя, на протяжении долгих месяцев и лет не пытаясь пригасить огонь ненависти к Джузеппе, а только сильнее его разжигая. Но в эту секунду он знал одно: она никогда не была искренна с ним так, как сейчас. — Эстер… — выдохнул Джузеппе. — Ты отнял у меня сына, а Деймон забрал дочь, — с болезненной ненавистью произнесла она. — И как мне, по-твоему, быть? — Брак Деймона и Ребекки подарил тебе внучку, — с упреком сказал он. — Неужели даже это хотя бы на время не заставило тебя отпустить эту ненависть? В голосе Джузеппе было не просто изумление или недоумение — это было что-то очень похожее на ужас. До последней капли нежелание верить, столкнувшееся с осознанием того, что его мысли действительно истинны. — Я тебя удивлю, если скажу, что мне безразлично это? — удивительно холодным тоном спросила Эстер. — Миа носит фамилию Сальватор. И это значит, что у нее есть своя семья. Джузеппе не мог поверить в то, что сейчас слышал. До отчаяния не хотел верить. — Ребекка тоже носит эту фамилию, — отчего-то тихо промолвил Джузеппе. Эстер ничего не ответила ему на это. Джузеппе молчал на протяжении нескольких секунд. Затем он, чуть прищурившись от солнца, пристально взглянул ей в глаза. — Оглянись вокруг, Эстер, — в задумчивости проговорил он. — И, может быть, тогда станет легче. Удачи. Произнеся на прощание эти слова, Джузеппе на мгновение обернулся, бросив на надгробный камень пропитанный какой-то неизъяснимой тревогой и тоской взгляд. Затем, больше не оглядываясь, он направился к выходу с кладбища, оставив Эстер наедине со своими тяжелыми мыслями.