В твоих глазах

В участке было тихо. Где-то далеко, за коридором, доносились приглушенные отголоски переговоров патрульных с диспетчерами. Обычно такая «живая» связь в радиоэфире с диспетчерским отделением нужна была для информирования о происходящем на вверенных тому или иному диспетчеру территориях: полицейские время от времени докладывали об обстановке, в случае же экстремальных ситуаций, когда реагирование должно было быть незамедлительным, диспетчера дублировали по радиосвязи для патрульных информацию о вызове, поступавшую на компьютерные мониторы патрульных машин. Но сегодня острой необходимости в радиосвязи не было: вечер в северо-восточной зоне покрытия выдался на редкость спокойным. Если прислушаться к голосам диспетчеров, повторявших коды, которые они должны были присваивать вызовам в зависимости от ситуаций, спровоцировавших их необходимость, можно было понять, что за последние несколько часов из всего, что входило в область ответственности Департамента полиции, в округе было зафиксировано совсем немного: два случая нарушений правил остановки и парковки, о которых на пределе нервов, порядком выведенные из себя (и, по правде говоря, их можно было понять), сообщали владельцы автомобилей, для которых попросту оказался заблокирован путь выезда, да в ирландском пабе в районе Силвер-Лейк после лондонского дерби «Челси» и «Арсенала» два болельщика не поделили что-то, — до драки, впрочем, дело не дошло: полицейские подоспели вовремя и быстро примирили эксцентричных фанов, отправив их по домам, болеть за любимые клубы в компании единомышленников. Поэтому в радиоэфире в этот вечер из всех «десять-кодов»* чаще всего звучали 10-2 — сигнал нормальный, 10-4 — вас понял, 10-27 — проверка водительских прав и в паре с ним 10-29 — проверка завершена, и 10-67 — отбой до следующего сообщения. Погрузившись в свои мысли, Кай вносил в протокол дежурства информацию об уже совершенных выездах патруля. Вечер (по лос-анджелесским меркам) только начинался, но Кай уже знал, с насколько сильным желанием выпить чего-нибудь покрепче и кого-нибудь обматерить — так же крепко — он следующим утром вернется домой. Паркер плохо представлял, что должно произойти, после чего сделать всё это захотелось бы больше, чем после ночного дежурства, проведенного в участке. Он был отнюдь не фанатом знаменитых американских боевиков, мечтающим о ночных погонях по городу, перестрелках и задержании особо опасных преступников, — все это он давно перерос. Но он с большой радостью скорее провел бы десять ночных дежурств кряду, патрулируя по городу, фиксируя нарушения и выезжая на вызовы, — неважно, экстренные или нет — чем хотя бы раз остаться в отделении вместе с дежурным. В ответ на неверящие взгляды с широко распахнутыми глазами и изумленные возгласы о том, как можно мечтать променять «спокойную» ночь в участке на мотания по городу и череду нападений, ограблений и других подобных ситуаций, способных представлять реальную угрозу для здоровья и жизни, Кай неизменно отвечал: он не задумываясь лучше приехал бы на вызов и разнял драку хоккейных фанатов после очередной игры «Монархов» на домашней аренее, чем в отделении битый час пытался бы выяснить у этих же в стельку пьяных давно лыка не вяжущих любителей хоккея ее причину, составляя этот треклятый протокол задержания. Бумажная волокита, долгое — иногда по несколько часов — и муторное общение со всеми отморозками, взглянув в лицо которым понимаешь, что можешь быть реально полезен обществу, запихнув их на пару недель в КПЗ, постоянная свзь с диспетчерами… Хотя Кай по-особому относился к работе в полиции, по-настоящему любил свою профессию, факт оставался фактом: работа дежурного* — чаще всего матерого сержанта, у которого за плечами минимум лет десять всевозможного дерьма, которое может случиться при работе в департаменте, — и его помощников*, офицеров, по возрасту, как правило, больше близких к ровесникам Кая и работающих в органах не так долго и потому не имеющих достаточного опыта, — была неблагодарной, — это подтвердил бы, наверное, любой напарник Паркера. Но делать было нечего, график дежурств зависел не от него и ни от кого другого из его коллег-офицеров, поэтому оставалось запастись терпением и кофе и желательно побольше — и надеяться, что дежурство пройдет так же спокойно, как и началось. — Салют бодрствующим, — послышался в комнате бодрый знакомый голос, и, оторвав взгляд от бумаг, Кай увидел рядом одного из своих напарников, в эту ночь также оставшихся в отделении, Джексона. Хотя мнение Джексона о ночных дежурствах в отделении мало чем отличалось от того, что думал о них Кай, пока парень выглядел вполне бодро. Возможно, причина находилась у него в руке — в стакане капучино, запах которого быстро растворился в воздухе помещения. — Как оно? — спросил напарник, кивнув в сторону бумаг, которые заполнял Кай. — Слушай, вот скажи мне, — проговорил Паркер, — в какую сторону должен быть повернут мозг, чтобы заехать двумя колесами на тротуар, чуть не поцеловав знак «Стоянка запрещена», который огромной, сука, табличкой чуть ему в лобовое не уперся, и не снести сраный гидрант? И нет, этот уникум не просто остановил там машину и не поставил на аварийку. Он на сигнализацию ее сдал! То есть, по его мнению, все о’кей, все круто! — Постой, — Джексон выставил чуть вперед правую руку с поднятым вверх указательным пальцем, — я не ослышался? Ты сказал «он»? То есть, это даже не милашка-блондинка, которая наконец с девятого раза сдала на права? — Нет, мой друг, ты все правильно понял. Не знаю уж, блондин или нет, но этот милашка — некий Ноа Мишелл, сорока трех лет. За рулем с 2003 года, кстати. — Интересно, сколько пожарных гидрантов пострадали от него за это время, — усмехнулся Джексон. — Не знаю, как насчет гидрантов, но что-то мне подсказывает, что на дороге его любят часто, — ответил Кай. — Короче, веселуха. Безудержная. — Сейчас нам, походу, станет еще веселее, — сказал Джексон, отпивая уже чуть остывший кофе. — Кстати, где Миллиган? — Без понятия, вышел куда-то, — на автомате оглянувшись в коридор, услышав фамилию сержанта, сказал Кай. — Курить, наверное, пошел, — предположил он, вновь повернувшись к приятелю. — А зачем он тебе? — По всей видимости, сейчас наше веселье станет еще безудержнее, — ответил Джексон. — На Вест-Вернон сегодня, похоже, интересно. Кай посмотрел на Джексона, слегка сморщив лоб, пока не понимая, о чем он говорит. — В жилом доме на этаже жильцы вечером услышали какой-то шум — сам знаешь, панельная новостройка, шумоизоляция — то еще дерьмо. Сначала крики, ругань, потом удары и под конец звон какой-то. Предупредительные соседи решили вызвать полицию. Наши туда приехали — все уже спокойно. Прошли в гостиную, увидели парня. Вместо лица кровавая каша просто. Живого места нет, как будто кто-то в стекле хорошенько извалял. Кая, закаленного за годы работы в полиции, уже сложно было чем-то удивить, будь то сцены кровавого насилия, свидетелем которых он не раз становился, приезжая с напарниками на вызов, или изощренные жестокие убийства, планированные годами. Но, обладая живым воображением и поэтому без особого труда представив то, о чем ему вкратце рассказал Джексон, Кай все равно почувствовал, как внутри передернуло, что сразу же отразилось в его мимике — глубокой морщине, пролегшей на лбу, и нахмуренных бровях. — Он жив хоть? — спросил Кай. — Вроде бы. По крайней мере, когда приехали парамедики, был жив, — чуть помолчав, сказал Джексон, и по его интонации было понятно, что сам он сомневается в том, что ничего не изменится в ближайшие часы. — Когда квартиру вскрыли, он один там, получается, уже был? Виновного не задержали? — не понял Паркер. — В том и дело, что задержали, — ответил Джексон. — Он был там же. Даже сопротивляться вроде не пытался. А что они там не поделили — черт их знает. Сейчас доставят его, может, расскажет. — Мда, — протянул Кай, глядя куда-то вдаль, как будто сквозь Джексона, вновь представив в мыслях эту картину. — Мрак. Немного помолчав, спустя несколько секунд, Кай негромко, так что, кажется, его не услышал Джексон, пробормотал, хотя понимал, что вопрос, конечно, риторический: — И чего людям спокойно не живется… Погрузившись в свои мысли, Кай вернулся к бумагам. Из забытья только спустя минут двадцать его вырвал звук нестройных грубых шагов нескольких пар ног, приближавшийся из коридора, и затем резкий окрик: — Шевели ногами давай, тебя на руках нести надо, что ли? Кай мгновенно поднял голову. Так как информации о задержании кого-либо в район в эти двадцать минут не поступало, в сознании размытыми неуловимыми отрывками пронеслась мысль о рассказаном Джексоном. Это означало, что сейчас предстояло оформить протокол задержания и выяснить обстоятельства всей этой истории, которая пока представлялась большим и мрачным вопросом. Дежурство входило в свою обычную колею. Казалось, этого было вполне достаточно для того, чтобы окончательно вернуться из своих мыслей к реальности, вновь перейти в «рабочий режим». Но Каю показалось, что комната поплыла перед его глазами, когда через несколько мгновений в помещении появился один из дежурных. Заведя ему за спину руки в наручниках, слегка подталкивая вперед, он вел задержанного, прихрамывавшего на одну ногу и, по всей видимости, поэтому шедшего медленнее. Обычная картина для полицейского участка, повторявшаяся изо дня в день: наручники, сопровождение дежурных или конвоя, грубые окрики. Все было бы действительно так. Если бы… Если бы в задержанном мужчине, которого, крепко держа за плечи, вел полицейский, Кай не узнал человека, которого знал всю свою жизнь. Кай не почувствовал, как, опершись ладонями в стол, приподнялся на ноги. В этот момент он забыл о том, что в помещении, кроме него, находился еще его коллега, что такая реакция может выглядеть странно и, может быть, даже навести на определенные мысли. Он не чувствовал ничего, словно был уже очень и очень давно парализован. Как в невесомости. Это был Деймон. Не моргая, понимая, что сейчас не может даже сделать вдох, Кай смотрел на Деймона и не верил, что все, что он сейчас видит, происходит в реальности. Но текла секунда за секундой, и как ни пытался Кай зацепиться хотя бы за одну деталь, мельчайшую, самую незначительную, которая позволила бы ему понять, что это ошибка, что его сознание дало сбой и нарисовало перед глазами совсем не то, что было в реальности. Но ошибки не было. Это действительно был Деймон. Тот самый Деймон, с которым они вместе гоняли на велосипедах по запыленным улицам Санта-Моники и который учил его завязывать шнурки и воздушные шарики с водой перед тем, как сбрасывать последние с балкона. К которому он, бывало, в раннем детстве ревновал Джо, когда семья Джузеппе приезжала к ним в гости и ему казалось, что мать уделяет своему уже взрослому — как же, ведь ему уже девять! — племяннику больше внимания. Тот, с которым они как-то раз так разыграли Кэролайн, заменив ее тоник для лица раствором йода аккурат перед свиданием, что оба были вынуждены скрываться от нее еще неделю. С которым они вместе заводили «с толкача» первую машину Кая — старенький Chevrolet, который Деймон называл не иначе как «чудовище из дерьма и ковриков». И с которым они буквально месяц назад ходили на хоккей, на ответный матч ¼ финала Кубка Стэнли, когда «Монархи» отлично надрали задницы чикагским «Ястребам»*. Его брат. Белая футболка Деймона была в каких-то небрежных грязных размытых пятнах бурого цвета. На брови, от которой тонкой дорожкой к виску шел ярко-красный развод, была запекшаяся кровь: судя по всему, было рассечение. Деймон старался не наступать на левую ногу, и передвижение давалось ему с явным трудом, так что Кай понял: в первый раз это ему не показалось. Он передвигался в темпе, в котором ему было удобно идти с — теперь уже было очевидно — травмой, и никак не отреагировал на то, что с отвращением бросил ему дежурный, подгонявший его, словно не слышал. Кай смотрел на Деймона, словно был скован самой крепкой цепью, не в силах пошевелиться, и не отводил взгляд, будто боясь что-то упустить, что-то отчаянно ища и не находя. Вдруг Деймон поднял голову. Их взгляды — отчаянный, неверящий, почти по-детски испуганный Кая и спокойный его — встретились. Увидев эти глаза, в тусклом свете полицейского участка показавшиеся какие-то неестественно яркими, воспаленные, как от бессонной ночи, но абсолютно спокойные, словно он наперед знал, что его ждет, Кай почувствовал, как внутри что-то дрогнуло. Деймон смотрел брату в глаза, но в его глазах не появилось ни удивления, ни испуга. И лишь в этом невозмутимом взгляде и на его губах появилась горькая усмешка.

***

Мередит возвращалась домой абсолютно опустошенная. Конец рабочей недели и долгое время без отпуска еще совсем недавно, казалось, почти совсем не ощущались, а в случае чего, чашка кофе и немного любимого молочного шоколада были вполне способны исправить положение. Сейчас же единственное, чего хотелось, — это вернуться домой и включить какой-нибудь фильм, может быть, выпить бокал красного вина и до утра оказаться недоступной для внешнего мира. Просто побыть в покое, чтобы, может быть, в этой тишине, прислушавшись к своим мыслям, к тому, что происходило внутри, понять, как быть дальше. Мередит пыталась не вспоминать о том, что произошло в больнице пару часов назад: она изо всех сил старалась не возвращаться к этому мыслями. Но причиной этому был не страх. Мередит чувствовала, как внутри сжигает вены ревность — мучительная, жгучая и изматывающая, совершенно обессиливающая. И теперь Мередит понимала — она безоружна против нее. Можно тысячу раз говорить о том, что это глупо. Что в отношениях должно быть доверие. Что они со Стефаном давно во всем разобрались и пообещали друг другу отпустить эту ситуацию. Только какой в этом смысл, если в тот момент, когда она видела Стефана рядом с Кэтрин, сердце начинало стучать так сильно и больно? Когда в эту секунду, словно ластиком, стиралось все — ласковый шепот на ухо и объятия теплых нежных рук, обещания в ночной звездной тишине и общие мечты, свидетелем которых был только тонувший в океане рассвет, самые светлые, самые дорогие воспоминания — одни на двоих? Но после всего произошедшего впервые Мередит не хотела ни о чем из того, что она чувствовала и что ее тревожило сейчас, рассказывать Стефану. Не хотелось обсуждений, бесконечных вопросов по кругу, объяснений и скандалов. Ей не хотелось разделять со Стефаном все, что сжигало сейчас ее. Чувствуя боль, она не хотела, чтобы ее чувствовал он. Мередит могла сходить с ума от ревности, могла чувствовать отвращение к Кэтрин и отчаяние… Но внутри не было одного. Злости. Только теперь Мередит осознавала, почему в тот момент, когда в одну секунду в ней всколыхнулась буря из всех эмоций, которые она так долго пыталась в себе убить, она ощущала себя совершенно иначе, чем когда Стефан после встречи с Кэролайн, Еленой и Кэтрин вернулся домой лишь глубокой ночью; когда после она увидела сообщение от Кэтрин на его смартфоне; когда затем Стефан практически перестал бывать дома. Мередит не злилась на него. Потому, что сейчас она осознавала: в произошедшем в этот день вины Стефана нет. Мередит не заставала их целующимися, они разговаривали с Кэтрин, как друзья, и Стефан не допускал ничего, что могло бы позволить усомниться в том, что они действительно просто хорошие друзья. Разве мужчина, пусть несвободный, не может по-дружески обнять девушку, с которой он находится в хороших отношениях? Неужели такие объятия неизменно рано или поздно послужат гарантией измены, неверности, лжи? Это же бредово. И именно эта истина вставала сейчас перед Мередит так ясно, так неотвратно, что в сознании невольно возникал вопрос: как она не поняла этой простой истины раньше? Почему позволяла этим странным, дурацким сомнениям изводить себя, руша все, что по кирпичику строилось так долго? Но Мередит знала ответ на этот вопрос. И именно он вселял в нее самый большой страх. Кэтрин была приятной девушкой. Она была открыта и приветлива, была очень дружелюбна даже по отношению к малознакомым людям, и что-то в ее больших кофейных глазах было такое, что не давало усомниться: это искренне. Мередит однажды подумала о том, что если бы их первая встреча произошла именно тогда, в больнице, если бы до этого они не знали друг о друге ничего, то, может быть, со временем между ними могли бы завязаться приятельские отношения. Но все это — в сослагательном наклонении, с частицей «бы» — и не имело сейчас ровным счетом никакого значения. Сейчас, на миг остановившись, прислушавшись к себе, на мгновение вернувшись в прошлые месяцы, вновь почувствовав все, что творилось внутри на протяжении всего этого времени, Мередит знала лишь одно. Она никогда не поверит Кэтрин. И это никогда не будет зависеть от того, какой она человек, и от отношения Мередит к ней. Но это значит… И Стефану тоже? Ответить на этот вопрос она не могла. Мередит понимала: сейчас она в тупике. И как найти из него выход, она пока не знала. Мередит осознавала: что бы между ними ни происходило, сколько бы времени ни прошло, между ней и Стефаном всегда будет стоять Кэтрин. Он не порвет с ней связь, а Мередит никогда не опустится до того, чтобы поставить ему условие и потребовать этого. Имя Кэтрин будет мерещиться во входящих телефонных звонках Стефана. Когда она вернется в Лос-Анджелес, они все равно будут встречаться и проводить вместе время, и ее имя будет первым, к которому обратятся мысли в тот момент, если Стефан снова задержится допоздна. Мередит не отпустит эту историю, хотя так много раз обещала себе и Стефану. Когда в момент пустяковой ссоры, к ней совершенно не относящейся, когда они оба даже не будут об этом думать, услужливая память в самую неподходящую минуту напомнит лишь об одном имени… И как тогда быть? Как строить отношения дальше, каждый день пытаясь научиться не ждать предательства? Как быть… Семьей?.. Ответа не было. И сможет ли его найти, Мередит не знала. Но больше всего в своей жизни она хотела бы, что у нее это получилось. Когда Мередит вошла в дом, первым, что она ощутила, был яркий запах чеснока и базилика. Свет в гостиной, и, очевидно, Стефан был уже дома. Несмотря на то, что была пятница, Мередит этому удивилась: даже в конце рабочей недели такие случаи, когда Стефан возвращался домой с работы раньше нее, были редкостью. Сняв верхнюю одежду и обувь, Мередит прошла вглубь дома. На кухне горел свет. Остановившись у дверного проема, Мередит увидела Стефана. В фартуке, закатав рукава рубашки, он стоял у плиты и помешивал что-то в небольшой кастрюльке, стоявшей на огне. Рядом, на соседних конфорках, стояли прикрытая крышкой сковорода и еще одна, но уже бòльших размеров кастрюля, от которых шел пар и приятный запах оливкового масла и томатов. Стефан был так увлечен тем, что сейчас делал, что, кажется, даже не сразу услышал, как в кухню зашла Мередит. — Ты уже вернулась, — повернувшись и увидев девушку рядом с собой, выдохнул Стефан. — Привет, — произнес он, поцеловав ее в щеку. — Ты точно умеешь удивлять, — улыбнулась Мередит, чуть кивнув головой в сторону всего, что стояло на плите. — Совсем чуть-чуть не успел… — слегка усмехнувшись, сказал Стефан. — Мистер Сальватор, что вы задумали? — внимательно глядя ему в глаза, с лукавой легкой усмешкой спросила Мередит. Сальватор улыбнулся. — Вовсе ничего. Стефан замолчал на мгновение, словно о чем-то задумавшись, а затем продолжил. — Просто я подумал… Мы давно не ужинали вдвоем. Даже не в ресторане, а просто дома, вечером, после рабочего дня. Вместе. Может быть, с бокалом хорошего вина… За которым можно было бы рассказать друг другу о последних новостях, просто о том, как прошел день. Мередит смотрела на Стефана, пристально наблюдая за его взглядом, и, внимательно слушая его, прокручивая в голове последнее время, понимала, что он прав. Оба поглощенные работой, какими-то своими проблемами, уставшие, они действительно мало проводили времени вместе, постоянно откладывая что-то на потом: сначала, на выходные, после — на отпуск… И так по кругу. — Так сложилось, что почти всеми завтраками, обедами и ужинами в нашем доме занимаешься ты. А я давно тебя ничем не радовал. Поэтому подумал, что будет здорово, если мы поменяемся местами. Мередит была одной из немногих, кто прекрасно знал: Стефан отлично готовит. Когда у него выдавалось свободное время, он без проблем и постоянных типичных для мужчин капризов вроде «готовка — не мужское дело» мог приготовить утром завтрак, заняться обедом. Но из-за его занятости случалось это настолько редко, что такие случаи были, скорее, исключением. Обычный домашний ужин… Как, в сущности, просто это звучит. Этого действительно давно не было. Но сейчас Мередит понимала, что хотела бы этого сильнее, чем чего бы то ни было еще. Но сейчас было что-то еще, что она ощущала так же сильно. Мередит смотрела на Стефана и ловила себя на мысли, что по его интонации, взгляду пытается понять, мог ли он видеть ее в больнице, — и понимала, что он ни о чем не знал. И сейчас, глядя ему в глаза, осознавая это, она чувствовала, как внутри каждая клеточка наполняется такой легкостью, такой детской радостью — той самой, от которой вдруг хочется улыбаться без причины, и ты ничего не можешь с этим поделать. Кэтрин… Какое значение имеет это имя, если Стефан рядом? В эту минуту сильнее всего на свете Мередит хотела бы забыть об этом имени раз и навсегда. Быть может, оно не раз еще вернется в ее жизнь. Но только не сейчас. Она не позволит. — Через пять минут все будет готово, — заверил Стефан. — Может быть, пока пойдешь, отдохнешь немного? А я пока тут все закончу. Мередит ничего не ответила. Лишь, посмотрев Стефану в глаза, улыбнулась и, поцеловав его, вышла из кухни, чтобы помыть руки и немного привести себя в порядок после рабочего дня. Когда Мередит вернулась на кухню, о том, что там всего несколько минут назад что-то готовили, напоминал лишь аромат, витавший в воздухе. Стефан накрыл на стол, прекрасно справившись и с сервировкой, и теперь Мередит поняла, что он решил приготовить этим вечером. На белоснежных тарелках под томатным соусом, смешанным с овощами, была паста. Очевидно, даже соус Стефан готовил сам и, судя по запаху, который Мередит уловила еще в гостиной, он решил не изменять итальянским традициям и добавить в него чеснок. На бурой шапке соуса виднелись светло-соломенные стружки пармезана и пара листиков базилика. Оставалось лишь догадываться, как Стефану удалось закончить с приготовлением пасты и так заправски сервировать стол так быстро. Сейчас Мередит в который раз поняла, почему итальянская кухня искушает самых привередливых гурманов вне зависимости от национальности и предпочтений: от одного аромата пармезана и приправ, растворенных воздухе, можно было сойти с ума. Стефан достал из бара одну из бутылок красного вина и поставил на стол. Что это за вино, Мередит не знала, но не сомневалась, что они смогут оценить его оба: в выборе вин их со Стефаном вкус был схож. — Знаешь, Стеф, мне кажется, Деймон был прав, когда однажды сказал мне, что все, что связано с кухней, у настоящих итальянцев в крови, — взглянув на стол, с улыбкой сказала Мередит. Промолчав, Стефан на мгновение опустил взгляд и слегка смущенно улыбнулся уголками губ. — Спагетти.? — полувопросительно, с неуверенностью спросила Мередит, вновь взглянув на тарелки. Паста по форме была действительно похожа на спагетти, но показалась Мередит слегка толще и плотнее. Стефан мотнул головой, подтвердив, что ее сомнения были не напрасны. — Не угадала. Пичи, — пояснил Стефан. Мередит вновь наморщила лоб. Ей казалось, что она не раз слышала название этого вида пасты, но Мередит поняла, что без помощи Стефана точно не вспомнила бы его. Сейчас она понимала, что для того, чтобы выучить хотя бы половину названий видов итальянской пасты, ей потребуется, возможно, не один год, — а если бы она знала их уже сейчас, то, вероятнее всего, ее вес был бы как минимум килограммов на двадцать больше. — Сицилия? — вновь несмело спросила Мередит, припоминая, что про пичи, действительно слегка похожие на спагетти, но имеющие принципиально другой способ приготовления, ей когда-то рассказывал Деймон, в один из тех вечеров, когда у них зашел разговор об итальянской кухне и он пытался вкратце обрисовать карту распространения этого блюда по регионам Италии. — Ну… Почти, — на мгновение взглянув вверх, сказал Стефан. — Тоскана. Услышав правильный ответ, Мередит поняла, что с «почти» Стефан, конечно, ей польстил: обычную карту Италии она знала достаточно хорошо для того, чтобы понимать, что Тоскана и Сицилия находятся практически на противоположных концах страны. — Мне еще многому предстоит научиться… — с мягкой усмешкой произнесла Мередит. Стефан подошел к ней и слегка приобнял ее за талию. — У тебя будет для этого впереди вся жизнь с фамилией Сальватор, — улыбнувшись, прошептал он, коснувшись губами ее виска. Услышав эти слова, Мередит почувствовала, как внутри что-то дрогнуло. Прошло уже несколько месяцев с момента их помолвки, но как непривычно это до сих пор звучало… — Кстати, — вдруг сказал Стефан, — завтра ведь суббота, а мы, мне кажется, тысячу лет не были в кино. Как ты смотришь на то, чтобы это исправить? — Приглашаешь? — кокетливо улыбнувшись, спросила Мередит. Услышав этот вопрос, Стефан опустил руку в карман брюк и достал оттуда две небольших карточки. — Настаиваю, — не отводя взгляд от ее глаз, с полуулыбкой произнес он. Мередит взглянула на билеты в руках Стефана. — Я не очень хорошо разбираюсь в фильмографии Райана Гослинга, — сказал он. — Но знаю, что у него вышел новый фильм. Так что, думаю, тебе интересно будет его посмотреть. Ну, а я полюбуюсь видами Лос-Анджелеса семидесятых… Стефан поднял глаза в потолок. — И постараюсь не ревновать. Мередит вновь посмотрела на билеты, а затем, переведя взгляд на Стефана, почувствовала, как ей хочется рассмеяться — и от того, что сейчас она держала в руках билеты на фильм, который давно хотела посмотреть, и от рассуждений Стефана про ревность к Гослингу. И именно в эту секунду, когда не нужно было ничего больше, любезная память, словно по чьей-то просьбе, вернула в сознание картинки двухчасовой давности, словно окрикивая: «Эй, постой! Все не может быть так радужно!» Больничный коридор, Кэтрин, Стефан, то, как она обнимает его… Если бы сейчас перед Мередит стоял человек, говорящий это, она бы просто сказала ему: «Заткнись». Но этого слова, пусть даже произнесенного мысленного и обращенного к собственному сознанию, хватило, чтобы эти мысли растворились, как туман. Стефан рядом, у них впереди прекрасный вечер, а после — еще два дня, которые будут принадлежать только им. Все остальное было сейчас не важно. Мередит сама не ощутила, как улыбнулась. Обняв Стефана за шею, она притянула его к себе. — Ты самый лучший мужчина на земле, — прошептала она. Произнося эти слова, она не оглядывалась назад и знала, что для нее они — самая чистая правда.  — Так банально звучит… — Мередит усмехнулась. — Но знала бы ты, как классно это слышать. Стефан прижал Мередит к себе, прикоснувшись к ее губам. Сейчас хотелось именно этого — не переходя к чему-то более близкому, просто целоваться, сохраняя настолько тесный тактильный контакт, чтобы ощущать тепло друг друга, чувствовать, как по коже бегут мурашки, и просто кайфовать, понимая, что все это реальность, и слушать эту тишину, в которой сейчас было больше, чем во всех словах. В какой-то момент в помещении раздался характерный звук вибрации на смартфоне. Мередит отстранилась от Стефана, переведя взгляд на его мобильный, лежавший на столе. — Когда-нибудь я выкину его в Атлантику, — с отвращением проговорил Стефан, нехотя отпустив ее. Стефан взял со стола мобильный и, даже не взглянув на экран, ответил на вызов. — Алло, — проговорил он. На лице Стефана все еще читалось негодование, но спустя пару секунд оно сменилось искренним изумлением и замешательством. — Да, конечно, узнал, привет. Мередит не слышала имени звонившего, но тон Стефана стал мягче, а на губах появилась улыбка: очевидно, что собеседник Стефану был хорошо знаком. — Подожди-подожди-подожди, — прервал его Стефан. — В каком смысле «бросить все и приехать»? Негодование в глазах Стефана сменилось дружелюбной усмешкой. — Во-первых, куда? А во-вторых, дружище, ты время видел? — по-доброму усмехнулся Стефан. — Десятый час. Из-за моей работы моя невеста забудет, как я выгляжу, еще до свадьбы, — Стефан перевел взгляд на Мередит, и она, на миг опустив глаза, улыбнулась. — А если я еще по вечерам уезжать буду, это будет совсем финиш. Уже серьезнее, но, было видно, до сих пор не веря в то, что это не шутка, Стефан спросил: — Что случилось? Стефан замолчал: судя по всему, собеседник о чем-то ему рассказывал. Мередит не знала, о чем он сказал Стефану, но, наблюдая за мимикой Стефана, поняла: произошло что-то нехорошее. За несколько секунд его лицо стало совершенно другим. Улыбка сошла с его губ, как дождь смывает с холста совсем еще свежую акварель, и от его беспечной усмешки не осталось и следа; между бровями пролегла глубокая морщина. Но больше всего Мередит тревожили его в глаза: замешательство в них сменилось испугом. Глаза Стефана сейчас напоминали глаза ребенка, понявшего, что он заблудился и остался один. По его взгляду было понятно, что он слушает своего приятеля — а может, это был и кто-то из семьи, — но еще не может в полной мере осознать то, о чем он ему говорит. — Что?.. — пересохшими губами прошептал Стефан. — Когда это произошло? Мередит почувствовала, как кончики пальцев похолодели. Мередит не знала, сколько секунд еще прошло. Все это время Стефан молчал. Но за это время взгляд Стефана прояснился. Он вышел из оцепенения, было видно, что он снова вернулся к реальности. Но от этого не стало легче. Потому, что чем дальше шло время, тем сильнее во взгляде Стефана загоралось одно: тревога. Кажется, звонивший закончил рассказ, но Стефан не сказал ему в ответ ничего. Он больше не задавал ему никаких вопросов, а спустя несколько секунд лишь твердо произнес: — Я сейчас буду. В его голосе, еще с полминуты назад едва различимом, сейчас звучал такой металл, что было ясно: возражений он не допускает. Стефан нажал на «Отбой», но еще на протяжении какого-то времени на кухне стояла тяжелая, свинцовая тишина. Стефан смотрела куда-то в пустоту, сквозь предметы, словно что-то отчетливо видя. Затем он перевел взгляд на Мередит. Ей не нужно было озвучивать свой вопрос, чтобы Стефан понял, о чем она хочет его спросить: за нее все говорили ее глаза, и он это видел. Он посмотрел ей в глаза и затем произнес: — Деймона арестовали. Мередит показалось, что ее окатили холодной водой. За те несколько минут, что продолжался разговор Стефана и Аларика, он думала о многих возможных причинах его звонка. Но сейчас она должна была себе признаться: к такому она была не готова. — Арестовали? — не отрывая взгляд от глаз Стефана, словно стараясь прочитать в них ответ раньше, чем он его озвучит, хотя и понимала, что сейчас Стефан знает, наверное, немногим больше нее, повторила Мередит. — За что? Стефан вновь посмотрел куда-то вдаль. Спустя несколько секунд переведя взгляд на Мередит, он негромко, словно сам не веря в то, что говорит, произнес: — Он человека чуть не убил. Стефан снова замолчал, и больше они не говорили друг другу ничего: они все читали в глазах друг друга. Словно парализованные, неподвижные, словно гипсовые фигуры, они смотрели друг другу в глаза и понимали, что сейчас чувства одного словно под копирку выводятся на душе другого. Они ощущали одно и то же. Мередит и Стефан не знали, сколько времени они провели в этой прострации. Из забытья Мередит вырвал голос Стефана. — Мер, мне нужно туда, — сказал Стефан. Спустя мгновение на своей руке она почувствовала тепло его горячей ладони. — Я знаю, что сейчас практически перестал бывать дома. Прости меня, — едва слышно произнес он. — Мередит, я вернусь так быстро, как только смогу, я обещаю. Впереди выходные, мы обязательно проведем их так, как планировали. Но сейчас… До этого момента Мередит никак не реагировала на его слова, будто не слышала их вовсе. Но в этот момент она сделала шаг к Стефану и, не дав ему договорить, приложила к его губам ладонь. — Помнишь, что ты говорил мне? — глядя ему в глаза, спросила она. Стефан молчал, не отводя взгляд. — Семья на первом месте. Мы с тобой семья. И Деймон тоже твоя семья. И ты сейчас ему нужен. Мередит отвела руку от его губ, но Стефан не шевельнулся. На протяжении еще нескольких секунд он смотрел Мередит в глаза, и в его взгляде, горевшем тревогой и болью, она в этот миг увидела совершенно иной проблеск. Теплоту. И она знала, какое единственное слово он мог бы сказать ей этим взглядом. По-прежнему не моргая, Стефан медленно кивнул. Этот простой жест для них обоих означал одно: они друг друга поняли. Сняв пиджак со спинки стула и забрав свой мобильный, Стефан вышел из кухни.

***

Еще дремавшее авеню потихоньку оживало. По дороге, на которой днем постоянно скапливались пробки, уже начинали проезжать автомобили — может быть, возвращались домой последние любители ночных клубов, а может, уже выезжали на работу те, кому не повезло получить рабочую смену ранним утром в субботу. Из знакомой кондитерской за поворотом еще прохладный ветер принес аромат корицы и душистой свежей выпечки. Кое-где на улицах уже встречались собачники со своими питомцами и велосипедисты, выезжавшие ближе к набережной, где велосипедные дорожки были в изобилии. На небе, по которому рассеивались перистые облака, уже рдела яркая багряная полоса, обещавшая жаркий день на побережье. У города было еще немного времени перед тем, как начнется новый шумный день. Стефан и Кай шли рядом, почти плечом к плечу, но не говорили друг другу ни слова. У обоих за плечами была ночь без сна. Казалось, что каждый из них находится в своем мире, который был закрыт от внешнего. Пошарив руками по карманам и нащупав упаковку сигарет и зажигалку, Кай достал из пачки сигарету и закурил. Паркер курил достаточно редко, но сейчас был благодарен своей предупредительности за то, что, когда он уходил на дежурство, то всегда клал в карман этот нехитрый набор: ситуации бывали разные, и порой это был единственный и самый простой способ снять стресс. Не выпуская сигарету изо рта, Кай все так же, молча, протянул упаковку Стефану, предлагая закурить. То, в каком состоянии сейчас был Кай, можно было понять по одному этому жесту, раз он забыл о том, что Стефан не курил вообще. Стефан едва заметно мотнул головой, и Кай убрал сигареты и зажигалку. Стефан плохо помнил то, что происходило несколько часов назад: прошедшая ночь была словно в тумане. Стефан не помнил, как выехал в полицейский участок по адресу, который ему сказал Кай, как по дороге плохо слушавшимися пальцами набирал телефонный номер адвоката, как путано, с трудом подбирая слова и запинаясь пытался объяснить ему, что произошло. В эту ночь Стефан не увидел Деймона: не дал разрешения дежурный. Впрочем, отчасти знакомый с полицейскими порядками, о том, что иной исход в первые часы после задержания маловероятен, Стефан знал и сам. Рациональной частью сознания Сальватор понимал, что это глупо, но где-то в глубине его души оставалась частичка совершенно не поддающейся объяснению надежды на то, что все это какая-то ошибка. Стефану казалось, что все, что происходит сейчас, происходит не в реальности. Он звонил адвокату, представлялся дежурному, разговаривал с полицейскими, и ему казалось, что он говорит о совершенно незнакомом ему человеке, рассказывает о чем-то мифическом, не имеющем ничего общего с реальностью. Это не могло происходить с Деймоном. Он бы скорее понял и не удивился, если бы в какой-то момент дежурный прервал его, сказал, что задержанного по имени Деймон Сальватор у них нет, что, должно быть, сам Стефан что-то перепутал. Стефан изо всех сил старался, но не мог понять, что сейчас творилось. И эта глупая, детская надежда жила в нем ровно до той секунды, пока он не услышал единственное имя. До того момента, когда он узнал, что потерпевший — Никлаус Майклсон. Стефан в тот момент еще не знал в полной мере о том, что произошло между ними этим вечером. Но в этот миг он понял одно: с Деймоном случилось что-то страшное. Дежурные рассказали Стефану о потасовке, произошедшей у Клауса дома, после которой соседи вызвали полицию. От них же он узнал, что Клаус был жив и доставлен в ближайшую больницу. Но он так и не пришел в сознание, и по тяжести его увечий было понятно, что ситуацию для Деймона это не меняло. Стефан понимал, что даже вместе с адвокатом в данный момент они мало что могли сделать: их руки были связаны до утра и первых допросов, которые могли пролить свет на случившееся и на то, какую цель преследовал Деймоном. Первым, о чем Стефан осведомился у полицейских и адвоката, был вопрос о том, возможно ли в данном случае рассматривать освобождение Деймона под залог до дальнейшего разбирательства. И это дало надежду: хотя стопроцентного ответа сейчас дать никто бы не смог, так как этими вопросами занималась не полиция, а другая инстанция, и адвокат, и полицейские были одного мнения — если не станет известно о каких-то особых обстоятельствах, которые имели бы существенное влияние на дело, прокурор должен дать положительный ответ на соответствующее прошение — в подобных случаях прокуратура обычно не препятствовала. Позднее, уже в личном разговоре, адвокат деликатно намекнул Стефану на то, что обычно в таких случаях вопрос остается только в деньгах, но Сальватор не стал развивать эту тему, ясно дав понять, что если прокуратура действительно рассмотрит возможность освобождения Деймона под залог, сумма не будет иметь никакого значения. Стефан вернулся домой через несколько часов. Утром, когда дежурство закончится, они договорились встретиться с Каем: они оба чувствовали, что им нужно поговорить наедине, без лишних глаз и ушей, и именно друг с другом, чтобы, может быть, понять, как быть дальше. Но сейчас оказалось, что говорить что-то очень сложно. — Ты не знаешь, Ребекка… В курсе?.. — хрипло спросил Стефан, подняв глаза на брата, когда они дошли до конца квартала, остановившись неподалеку от одной из тех жилых многоэтажек, которых было в изобилии в этом районе, где жил Кай. Кай как-то неопределенно дернул плечами и мотнул головой. — Если только ей позвонили из больницы… Стефан молча выдохнул. Казалось, что их молчание продлится еще какое-то время, но в следующий момент Кай вновь услышал голос брата. — Кай, что ему грозит? Кай повернул голову и встретился глазами со Стефаном. Стефан молча, не отрывая взгляд, смотрел ему в глаза. Его голос был негромким, в нем уже не было страха и дрожи, которая звучала в нем несколько часов назад. Стефан был спокоен. Потому, что сейчас они оба понимали: помочь сейчас могут не слова. Только действия. И на них нужно время, которое глупо тратить на попытки — Стеф, ты же понимаешь, значение имеют очень многие факторы, — выдохнув, негромко ответил Кай. — Если этот… — Кай крепко сжал зубы. — Выживет… Будет статья только за нанесение тяжких телесных, и с хорошим адвокатом можно будет побороться за условное. Но если нет… Паркер замолчал. Было видно, что ему не хочется думать и говорить об этом: это было мерзко, страшно, чуждо, совершенно непонятно. Но это была реальность. И ее необходимо было принять. — Стеф, — выдохнул Кай, и его голос дрогнул, несмотря на все его усилия сдержаться, — здесь все зависит от того, преднамеренно ли это было. Если при каком-то неведомом стечении обстоятельств они столкнулись и после завязалась драка, — это одно. Там крайний срок шесть лет, и еще хренова туча смягчающих может быть: может, состояние аффекта, а может, сам Майклсон был инициатором. Но если выяснится, что Деймон специально, преднамеренно ехал к нему только с одной целью… Паркер запнулся. Только спустя несколько секунд он закончил. — У нас — от пятнадцати лет. Но в среднем — больше.* В воздухе вновь повисла звенящая тишина, разрывавшая барабанные перепонки. До слуха не доходил звук моторов проезжавших мимо машин, разговоры редких случайных прохожих, стук собственного сердца. Вокруг была только она. И она была громче и убийственнее любого крика. Стефану на мгновение показалось, что земля у него под ногами начала расплываться, расщепляясь на куски, как в горящей лаве, и он не может удержать равновесие. Хотя Кай старался не выражать своих эмоций, Стефан знал, что сейчас они ощущают одно и то же: он видел, как брат побледнел. — Так что, полагаю, сейчас мы должны просто помолиться о здоровье господина Майклсона, — спустя секунды молчания, проговорил Кай. — Потому, что сейчас он в реанимации. Стефан не почувствовал, как сел на лавку, которая стояла рядом. Схватившись за голову, он крепко сжал волосы на затылке и затем провел ладонями от него до подбородка. — Я не верю, — покачав головой, словно на автомате, не вполне осознавая и ощущая реальность, глядя куда-то в пустоту, проговорил Сальватор. — Эстер не могла… Мия ведь ее внучка тоже!.. Это какое-то безумие… Кай пристально посмотрел на Стефана. — Постой… О чем ты? Причем здесь Эстер? — непонимающе переспросил он. Кай сел рядом с ним на край скамейки. Стефан сидел, упершись локтями в колени, касаясь сложенными, будто в молитве, ладонями губ. Его стеклянный взгляд, не выражавший ничего, был устремлен куда-то в пустоту: мыслями Стефан был не здесь, и со стороны казалось, что он действительно молится. На протяжении некоторого времени Стефан молчал, словно не решался сказать то, во что не мог поверить сам. Кай терпеливо ждал, не прерывая этого молчания. — Около месяца назад… — наконец хрипло проговорил Стефан, переведя взгляд на Паркера, — у нас с Деймоном произошел разговор. Мы говорили о семье. На тот момент у них… — Стефан на мгновение замолчал, стараясь подобрать правильные слова. — Были очень напряженные отношения с Эстер. Когда Мия родилась, она перестала общаться даже с Ребеккой. Я спросил у Деймона о том, изменилось ли что-то. Стефан вновь замолчал, и Кай увидел, как в его взгляде, растерянном и непонимающем, вновь загорелся страх. — Он ответил, что нет, и что... Что он не хотел бы что-то менять, — голос Стефана стал тише. — Деймон сказал, что он будет чувствовать себя спокойнее, если Мия не будет контактировать с семьей Майклсонов. Я удивился тогда: да, у него, да и у нас всех, не самые лучшие отношения с Эстер и Клаусом...но Эстер все-таки мать Ребекки. Ребекка потеряла отца, и ей нужна была поддержка Эстер. И тогда Деймон рассказал мне... Взгляд Стефана из пустого, отсутствующего превратился в сосредоточенный: было такое ощущение, что он до мелочей воспроизводил в сознании тот разговор, чтобы сейчас рассказать о нем наиболее полно и подробно, не упустив ни одной детали. Стефан поднял взгляд на Кая. — Ребекка несколько раз попадала в больницу с угрозой выкидыша. Врачи так и не могли установить причину. И Деймон рассказал, что... Стефан замолк, опустив глаза вниз, и по нему было видно: он больше не может справляться с потоком эмоций. — Что в то время Эстер и Ребекка еще общались. И каждый раз это случалось в тот момент, когда Ребекка возвращалась от Эстер. Кай почувствовал, как кожу обдало холодом. Он с трудом сглотнул, не отводя взгляд от Стефана. Кай ощутил, как в ушах зашумел поток крови. Он хотел бы что-то сказать, но не мог: в горло словно залили кипящую смолу. Стефан поднял голову и посмотрел в глаза брату. — Он считает Эстер виновной в том, что произошло с Мией. Кай почувствовал, как внезапно дыхание в груди сперло, как будто кто-то ударил его под дых. Сердце быстро ударило два раза, но восстановить ритм дыхания он так и не смог. Слова Стефана, сейчас звучавшие без капли сомнения, звучали эхом в ушах. Мысли спутались в совершенно неуправляемый рой, кружившийся безумным вихрем. В сознании звучали обрывки фраз, чьи-то голоса, какие-то вопросы. Возможно ли такое? Почему Стефан так уверен в этом? И... Для чего он вообще это рассказал? Словно вспышка молнии, сознание Кая поразила мысль, которая в этот момент парализовала его. Теперь он знал ответ на этот вопрос. Он поднял голову и, когда их со Стефаном глаза встретились, в его взгляде он прочел только эту мысль. В эту секунду они оба осознали одно и то же. — Кай, он приезжал к Клаусу намеренно.