В твоих глазах

Soundtrack: Анна Плетнева — На чьей ты стороне? Земля была белою, наполненной сказками, И музыка пела про «долго и счастливо»… Пусть эти легенды — счастливые самые, Но для хэппи-энда мы слишком упрямые. В небольшой комнате, сейчас отчего-то казавшейся просторнее, несмотря на то, что там находились несколько человек, царило молчание. Впрочем, тишины оно не приносило: из-за приоткрытой двери в коридор доносились размеренные тяжелые шаги, чьи-то голоса, настолько отчетливо слышимые, что порой, лишь чуть прислушавшись, можно было понять, о чем говорили очередные проходившие мимо кабинета сотрудники. В участке было, судя по всему, оживленно. Дежуривший в этот день сержант — мужчина, которому на вид было не больше лет сорока пяти, но на темных волосах которого уже начинала пробиваться седина, и которого — отчего-то в голову сейчас пришла именно эта мысль — наверняка знал Кай, — погруженный в работу с документами, переворачивая один лист за другим, заполнял необходимые бумаги. Офицер помладше, стоявший рядом, одну за другой выкладывал на стол давно знакомые вещи. Деймон и Стефан не смотрели в этот момент друг на друга, и один не видел, куда смотрел другой, но сейчас, кажется, они даже не глядя друг на друга это знали. Они молча смотрели на полицейских, словно изучая их действия, и сами эту внимательность не могли объяснить. Деймон и Стефан были спокойны. За все то время, что Деймон провел в изоляторе временного содержания, они увиделись в первый раз: в свидании Стефану, несмотря на все усилия адвоката и Кая, отказали, и ни он, ни Ребекка, ни другие люди, близкие ему, не могли связаться с Деймоном напрямую. Но сейчас это было уже не так важно. Поданное в суд ходатайство об освобождении Деймона под залог возымело результат достаточно быстро: срок возможного содержания подозреваемого в изоляторе был серьезно ограничен, так что при рассмотрении подобных вопросов в США проволочек обычно не случалось, а благодаря грамотным действиям адвоката, приступившего к решению этого вопроса в первую очередь, никаких препятствий к одобрению прошения не было. Поэтому сейчас оставалось только уладить все формальности с документами и забрать обратно вещи, изъятые при задержании. Деймон наблюдал за дежурным и с мрачной усмешкой ловил его недоверчивый взгляд, с которым тот время от времени косился на его вещи, которые поочередно доставал его помощник: ключи от внедорожника Jeep, часы одной из тех швейцарских марок, чья стоимость обычно исчислялась тысячами долларов, а чаще — их десятками, дорогой смартфон. Деймон был готов поспорить на любую сумму, что, расскажи он сейчас о роде своей деятельности, что сделало был совершенно ясным уровень его доходов, полицейский наверняка выразил бы сомнения в адекватности Сальватора и, может быть, покрутил бы пальцем у виска — ну, или, по крайней мере, ему захотелось бы это сделать. Впрочем, схожая реакция была и у того самого сержанта, который допрашивал его в первый раз, составляя протокол задержания. Внешний вид Деймона сейчас действительно оставлял желать лучшего, и он это понимал. Особенно это становилось заметно на фоне Стефана, шлейф от одеколона которого был уловим, кажется, даже в коридоре, и который даже в обычной ничем не приметной одежде, чей внешний вид, впрочем, хотя Стефан никогда не страдал педантизмом и по несколько часов у зеркала не проводил, каким-то образом — порой непонятно для самого Деймона — обнаруживал его природную склонность к аккуратности, — темно-синей рубашке поло и джинсах — выглядел гораздо предпочтительнее него. Вместе со Стефаном Деймон составлял яркий контраст. На лице красовались свежие ссадины после драки, а рана на рассеченной брови, оказавшаяся гораздо бòльших размеров, чем он предполагал, несмотря на то, что была зашита врачом в больнице, куда его отвезли вскоре после ареста, чтобы оказать первую помощь, периодически кровившая, обещала оставить после себя на память уродливый шрам. Единственное, чего хотел сейчас Деймон, — это просто принять душ. В неспешном молчании прошло еще несколько минут. — Водительские права категории В на имя Деймона Сальватора, наручные часы… Закончив с заполнением бланков, дежурный то ли для Деймона, то ли для того, чтобы проверить самого себя и нигде не ошибиться, вслух вновь перечислил те вещи, которые были изъяты у Сальватора при аресте и которые он теперь мог забрать. Деймон рассеянно утвердительно качал головой в ответ, но слушал полицейского уже вполуха: он и так видел, что все было на месте и в сохранности. С легкой усмешкой на губах застегивая холодный металлический браслет часов, он периферийным зрением видел, как дежурный, изредка отрывая взгляд от документов, останавливает на нем мимолетный взгляд. Деймон чувствовал, что полицейский наблюдал за ним, но никак на это не реагировал, словно позволяя ему это делать. Сальватор был спокоен и выдержан, и, чувствуя в нем это спокойствие, в котором не было ни капли напускного, полицейский старался понять, откуда в нем это. Несколько дней, проведенные в изоляторе, наложили свой отпечаток — это время не могло пройти без следа для человека, с которым это случилось впервые. Но в Деймоне не чувствовалось напряжения, какого-то психологического дискомфорта, и тем более в нем не было страха. В нем была какая-то неуловимая легкость, тонко граничащая с небрежностью, которой просто не могло быть в человеке, попавшем в такую ситуацию впервые. Что-то похожее можно было бы увидеть в человеке, давно знакомом с системой полиции и правосудия, с обстановкой, которая царила в подобных местах. Но дежурный знал: Деймон не был судим ранее. И это не вызывало в нем удивления потому, что сейчас он точно знал кое-что еще. Он вглядывался в глаза Деймона, такие пристальные, словно усмехавшиеся ему в ответ, прекрасно читая в нем то, что не давало ему сейчас покоя, и в этих глазах он видел: перед ним был не маньяк, для которого ничего не значит воткнуть нож в сердце стоящего перед ним, вырезать, проталкивая нож под кожу, как в мягкое масло, какие-то символы. Нет. Подумать об этом было бы верхом глупости. Сержант не первый год работал в полиции, и психологию заключенных за это время он изучил хорошо. Это были не бравада и амбиции матерого рецидивиста, которому море по колено потому, что больше нечего терять. Это было что-то совершенно другое — еще непонятное для него и этим путавшее, но очень сильное, ощущавшееся в каждом взгляде Деймона, в каждом его жесте, в его твердой и дававшейся безо всяких усилий внутренней осанке. — Все верно? — спустя несколько секунд подытожил сержант, подняв взгляд на Деймона. — Да, — кивнул Сальватор. — Тогда распишитесь здесь и здесь, — мужчина ручкой указал на соответствующие места в документе, и Деймон, даже не садясь, наклонившись и упершись ладонью одной руки в стол, поставил свою подпись. — Я… Свободен? — глядя полицейскому в глаза, спросил Сальватор. — Пока да. Слово «пока», четко выделенное голосом, густо и жестко прозвучало в тишине комнаты, но Деймону до этого сейчас не было никакого дела. Сержант поднял взгляд и на мгновение их с Деймоном глаза встретились. Деймон не отвел взгляд. Полицейский смотрел Деймону в глаза и пытался понять: что сейчас происходит в его мыслях? Что он чувствует? Но взгляд этих глаз, спокойных и насмешливых, хотя прямой и открытый, был книгой, которую нелегко было прочесть. Перед тем, как уйти, Стефан ненадолго задержал сержанта, спросив, можно ли было здесь переодеться и где это можно было сделать. Полицейский непонимающе посмотрел на него, но вопрос в его взгляде рассеялся мгновенно в тот момент, он вновь перевел его на Деймона: по его внешнему виду было понятно, что ему действительно нужно было поменять одежду. Только в этот момент Деймон увидел небольшой пакет в руках Стефана: по всей видимости, брат действительно привез ему сменную одежду. Помощник дежурного по просьбе своего начальника проводил их в небольшое помещение с голыми темно-серыми стенами, в котором из мебели был только стол, на котором даже ничего не было, и стул рядом. Стефану эта небольшая комнатушка напомнила камеру, Деймону же она была уже знакома: здесь проводили обыск. — По размерам вроде бы должно подойти. Футболку купила Мередит, она явно разбирается в них лучше меня, — чуть смущенно усмехнулся Стефан, протягивая Деймону одежду. — Джинсы мы тоже хотели купить, но вдруг они не подошли бы по длине — там точный рост знать лучше… Я привез свои, — Стефан слегка кивнул в сторону пакета в руках Деймона. — Помнишь, вы с Ребеккой приезжали к нам под Рождество на выходных? Ты, когда вином залил свои брюки, поехал домой в них. Так что я знаю, что хотя бы они тебе точно подойдут, — разведя руками, улыбнулся Стефан. Стефан торопливо объяснял это все и не видел, как Деймон, пропуская все это мимо ушей, с задумчивой теплой едва различимой улыбкой смотрел на него. — Спасибо, Стеф, — сказал он. — Даже если не подойдет, нестрашно: домой как-нибудь доеду. Спустя несколько минут, после того, как Деймон переоделся и им отдали все необходимые документы и еще раз разъяснили Деймону права и обязанности отпущенного под залог подследственного, Стефан и Деймон вышли на улицу. Калифорнийский вечер под пылающим оранжевым пламенем небом встретил бархатным спокойным теплом. Они оба не могли этого объяснить, но братья вышли из участка, не глядя друг на друга. Они шли, глядя вперед, и молчали. О едва уловимых улыбках, которые были у них на губах несколько минут назад, уже ничего не напоминало. — Стеф, скажи мне потом сумму, которую ты заплатил в залог, — повернувшись вполоборота к Стефану, но глядя все равно не ему глаза, а куда-то словно сквозь него, проговорил Деймон. — Я верну всё. — Забудь, — хрипло произнес Стефан. Деймон не сказал больше ничего и молча продолжил шаг: он знал, что все равно узнает эту информацию, если ему будет нужно, и сделает по-своему, но спорить сейчас было последним из того, что ему хотелось делать. Неподалеку от участка Деймон увидел припаркованный черный Porsche Стефана и в этот момент услышал за спиной жесткий голос брата. — Деймон, нам нужно поговорить. Деймон обернулся, и их со Стефаном взгляды встретились. В глазах Стефана не было той неуловимой, скорее, ощутимой на каком-то более тонком и важном уровне, чем органы восприятия, мягкости. Он смотрел Деймону в глаза, не отводя взгляд, впивался в них, с жадностью хватаясь за этот зрительный контакт, цепко держа его, словно что-то отчаянно ища. — О чем? — спросил Деймон, хотя ответ на этот вопрос был и так ясен. — Почему ты поехал к нему тем вечером? В голосе Стефана не звучало презрение, упрек или замешательство. Он был ровным в своей жесткой твердости, и Деймон понимал, что единственное, что для Стефана сейчас имело значение, — это ответ на этот вопрос. Голос Стефана звучал сдержанно. Но Деймон смотрел ему в глаза и в его глазах видел, что сейчас творилось у него внутри. Деймон не знал, что он мог бы ответить на вопрос Стефана, о чем ему рассказать и как это объяснить. А главное — зачем. Смысла в этом разговоре он искренне не видел и разговаривать об этом намерен не был. — Стефан, ты думаешь, сейчас это важно? — ответил Деймон, не пытаясь скрыться от его взгляда. Стефан смотрел на брата широко распахнутыми глазами, не отрывая взгляд. — Деймон, ты правда говоришь это всерьез? — едва слышно произнес он. Тон Деймона не изменился ни на йоту. — Абсолютно. — Деймон, ты понимаешь, что ты говоришь? —произнес Стефан. — Ты понимаешь, что тебе грозит, если этот урод… Стефан запнулся. Толчок воздуха вырвался у него из горла, и Деймон услышал, как сорвался его голос. —…Не выживет? — последнее слово рыком раненого зверя, захлебывающегося клокочущей в глотке кровью, вырвался у Стефана из груди. — Да, мы можем привлечь любых адвокатов, мы заплатим им какие угодно деньги. Но мы не изменим законодательство страны! Каждое слово, произнесенное Стефаном, было пропитано электротоком и представляло собой сигнал sos, который он отчаянно посылал Деймону. В груди вместе с сердцем билось лишь одно желание: чтобы он его услышал. Чтобы сказал хоть что-нибудь: вступил в спор, накричал, — только не был настолько безразличным к… Собственной жизни. А Деймон смотрел на него, не отводя взгляд… И ему почему-то хотелось улыбнуться. Как же знаком сейчас был ему этот человек, стоявший перед ним, в глазах которого читался невообразимый страх… Его младший брат. Такой близкий. Тот, у которого далеко не всегда получалось понять, — но который изо всех сил старался это сделать. Он не изменился за эти годы, он был все таким же: готовым отдать что угодно за своего близкого человека, переживающим тревоги своей семьи гораздо острее, чем свои… И немного наивный. — Если Клаус умрет, а следствию удастся доказать, что драка не была спонтанной, тебя приговорят к заключению. И это не год, не два, не пять. Это минимум пятнадцать лет! — Стефан сорвался на крик, не в силах больше сдерживать эмоции. Стефан тяжело дышал, впившись взглядом в Деймона, и Деймону казалось, что ему хотелось схватиться руками за голову. Через несколько секунд Деймон услышал, как Стефан, медленно выдохнув, с отчаянием прошептал: — Полжизни к чертовой матери… Стефан на мгновение опустил глаза, а затем снова поднял взгляд на Деймона. — Деймон, это… минимальная мера наказания, — еле слышно проговорил он, глядя ему в глаза. Окончание фразы едва уловимым эхом растворилось в воздухе, почти неслышное, и было непонятно, вопрос ли это или утверждение или что-то еще. Но Деймон слышал это так хорошо, будто эти слова Стефан выкрикнул. — Стефан, — не дослушивая его, перебил Деймон, — ты решил мне прочитать нотацию? В таком случае, думаю, ты выбрал не то время и место, потому что в нравоучениях и указаниях к тому, что я должен был делать, а что не должен, я не нуждаюсь. Деймон замолчал на мгновение, а затем, прожигая Стефана взглядом пронзительных голубых глаз, с раздражением и едким ядом добавил: — И если ты думаешь, что до этого момента я никогда не слышал словосочетание «американское судопроизводство», то тут ты тоже ошибаешься. Между братьями повисла свинцовая тишина, которая словно пулей прошла насквозь, абсолютно парализовав. Стефан смотрел на брата и не мог поверить в то, что все, что сейчас происходит, — реальность. Он стоял, не шелохнувшись, словно ему в вены впрыснули яд какого-то насекомого, способный в одно мгновение обездвижить. Но Стефан смотрел в потухшие глаза Деймона и осознавал: это правда. То, что было, что происходит сейчас, что будет дальше — для Деймона это было ничего не значащей пылью, словно происходило не с ним. Огонь, который пылал в глубине этих до боли знакомых глаз, отблеск пламени гораздо более яркого и горячего, которым была объята душа, — погас. Вдруг Стефан сделал шаг к Деймону, и в следующий момент Деймон почувствовал, как он крепко сжал его плечи. — Деймон, — едва слышно пересохшими губами прошептал Стефан, и в этой вечерней тишине Деймон услышал, как его голос дрогнул. — Что с тобой происходит? Деймон ощутил, как сердце в груди больно ударило. — Что творится в твоей голове? Деймон смотрел в глаза Стефану и чувствовал, как в крови, к самому сердцу расходится дрожь. В глазах Стефана плескалось невыразимое отчаяние, и он уже не пытался его унять. Эти слова, произнесенные почти шепотом и звучавшие криком, было уже не желанием добиться своего, не упрямством, в них не было упрека, которым полон так похожий вопрос — «чем ты думал?..» Это была немая мольба. Стефан действительно хотел понять и изо всех сил пытался это сделать. Деймон впервые ощутил, что ему невыносимо трудно смотреть в глаза брата. Он отвел глаза, но перед этим Стефан уловил его взгляд и то, как он изменился. Он не знал, показалось ему это или нет, но в этот миг видел в его широко распахнутых глазах такую же детскую растерянность, такой же страх — как у него самого. — Стефан, мне нужно домой, — спустя мгновение произнес Деймон. Его голос вновь ровный и не выражающий абсолютно ничего — словно он не слышал, чисто физически не был способен слышать вопрос, который задал ему Стефан. — Деймон… — попытался возразить Стефан, но он не дал ему договорить. — Стеф, я, кажется, сказал все, что думаю по этому поводу. В голосе снова арктическое спокойствие. Еще несколько секунд, показавшихся такими длинными, Стефан держал Деймона за плечи: словно в его душе оставалась еще частичка надежды, что он его услышит. Но время шло, в ответ он слышал только одно — эту разрывающую, сводящую с ума тишину. Деймон молча положил ладони на руки Стефана и убрал их со своих плеч. Стефан отпустил его. — Спасибо за то, что… помог, — проговорил Деймон, сделал несколько шагов в другую сторону. Стефан взглянул на него, и ему хватило секунды, чтобы понять, что он начал хромать еще сильнее: Деймон старался практически не наступать на раненую ногу — было видно, что это приносит ему сильную боль, которую он, хотя не выражал, но совершенно скрыть не мог. — Деймон, постой, — окликнул его Стефан, поняв, что он собирается уходить. — Как ты собираешься ехать домой в таком… — Стефан на миг остановился, пытаясь подобрать подходящее слово. — Состоянии? Возможно, что под словом «состояние» Стефан подразумевал и физическое: он понимал, что с такой травмой ноги полноценно управлять автомобилем Деймон бы не смог. — Стеф, не преувеличивай, — усмехнулся Деймон. — Я вроде как не в стельку и не обколотый. Дорогу до дома найду. — Деймон, брось, — чуть склонив голову набок, проговорил Стефан. — Давай я тебя хотя бы отвезу домой. Все равно ведь на машине! — непонимающе воскликнул он. — Стеф, мне нужно проветрить голову, так что я сам доберусь. Спасибо, — кивнув, еще раз поблагодарил Деймон. — До встречи. Деймон ушел, а Стефан остался на своем месте, глядя ему вслед, вцепившись взглядом в его спину, и ему казалось, что внутри у него все горит огнем. «Ну куда он пойдет?» — билась в голове мысль. Куда угодно, и это не имеет значения. Только с ним он не поедет. Стефану хотелось броситься вслед за ним или хотя бы крикнуть, чтобы он остановился, но он стоял, до боли в глазах, до слез, вдруг в какой-то момент выступивших на них — быть может, от ветра? — всматриваясь в его фигуру, не в силах сделать и шага, как будто его приклеили, гвоздями прибили к этому чертову месту. Стефан понимал: даже если он сейчас сорвется с места, догонит Деймона, — это будет бессмысленно. Он слишком хорошо его знал для того чтобы надеяться, что что-то изменится до того момента, пока Деймон сам этого не захочет. Стефан еще долго смотрел вслед Деймону. Даже когда его фигура растворилась среди вечно спешивших куда-то прохожих, когда он потерял брата из виду, Стефан оставался на своем месте и не уезжал домой. Из головы сейчас вдруг ушли все мысли — все разговоры последнего времени, все вопросы о Клаусе, о причинах произошедшего вдруг показались такой ничего не значащей ерундой… Но раз за разом Стефан вспоминал этот взгляд Деймона: потерянный, полный неизвестности, ищущий, как у ребенка… Стефан знал брата всю свою жизнь и порой казалось, что лучше себя. Но он никогда, ни в одну ее секунду не видел его таким. Он никогда не видел в этих глазах, всегда таких живых, всегда смеющихся, такой неизъяснимой… Усталости. Деймон часто попадал в передряги. Положение его семьи в обществе и порядки, царившие в ней, не оказали сильного влияния на его предпочтения и не смогли переломить от природы своевольный характер. Бесконечная череда кутежей с друзьями и женщинами в казино Лас-Вегаса, где дорогой алкоголь лился рекой и было доступно все, чего пожелала бы душа, и споры на безумные суммы, — это было частью его жизни еще несколько лет назад, а нелегальные ночные гонки и отнюдь не дружеские встречи в заброшенных районах пригородов, где он вполне успешно отрабатывал боксерские приемы на тех, кто переходил ему дорогу, в университетские годы были для него привычны. Он прекрасно и не понаслышке был знаком с криминальным миром Лос-Анджелеса и знакомства этого не боялся. Деймон очень хорошо знал о ночной жизни Лос-Анджелеса, о каждой ее грани, и наслаждался ею сполна. О чем-то из этого знала его семья, но о большей части этой жизни Деймона был в курсе лишь один человек — Стефан. И он, как никто другой, знал: какие бы проблемы ни возникали у Деймона на этом пути, он неизменно улыбался им в лицо, откровенно смеясь над этой жизнью. Травмы и ссадины быстро заживали, деньги уходили и возвращались вновь, женщины любили его, а те, кого он уважал, платили той же монетой, — и все было решаемо. И не хотелось ничего, кроме как, ощущая на губах крепость дорогого бурбона, лишь, усмехнувшись, прошептать: viva la vida. Праздник жизни продолжался. Стефан много раз говорил с Деймоном об этом, и делал все для того, чтобы склонить его к тому, чтобы остепениться и завязать со всем этим. В ответ Деймон лишь улыбался, а когда возникали проблемы, не рассказывал о них даже ему и лишь с такой же улыбкой говорил: «Все пройдет». Стефан не понимал этого, они ругались вдрызг, но… Это было необъяснимо и непонятно для самого Стефана, но каждый раз, когда Деймон говорил два этих простых слова, Стефан отчего-то чувствовал: это правда. Он справится — по-другому просто не может быть. Что-то было в нем такое, что так нравилось насмешнице судьбе, — а в том, что Деймон был ее любимчиком, не было никаких сомнений. А Деймон знал о том, о чем знал, но молчал Стефан. И эта незримая, но невероятно крепкая нить, которую они оба так ясно ощущали, связывала их всю жизнь. Невыносимо сильно хотелось услышать сейчас два этих слова вновь. Сердце стучало неровно, и каждый его глухой удар отдавался в груди какой-то неясным, так сильно щемящим чувством. Эта нить рвалась… А может быть, наоборот — по-прежнему была крепка? — потому, что Стефан сейчас чувствовал то, что было в душе у брата. Деймон не просто не знал, действительно ли все наладится. Ему было всё равно. Перед глазами Стефана вновь и вновь возникали до омерзения яркие картинки происходившего в последние дни. Но никаких мыслей не было. В душе звучал лишь один вопрос, и только он имел сейчас значение: что будет дальше? Но ответа на него не было. И это было страшнее всего.

***

Мы все когда-то возвращаемся. Мы возвращаемся после долгого отсутствия из длительных поездок, с огромными запачканными в аэропортах чемоданами, уставшие, но такие счастливые, в квартиру, которая кажется совсем другой, хотя в ней ничего и не менялось. Мы возвращаемся спустя пару месяцев во вдруг опустевшие коридоры, где звонок прозвенит уже совершенно для других ребят, чтобы постучаться в знакомую дверь и,вновь встретившись с учителем, которого, казалось, не видел уже так давно, — а ведь это было почти на днях! — и сказать: знаете, я все-таки поступил на исторический и буду археологом. Увидеть эту теплую улыбку, которую отчего-то не замечал раньше, — но ведь так много времени было дано! — и понять, что действительно вернулся. Мы возвращаемся, признавая свои ошибки, одними губами шепча лишь единственное слово: прости, — не зная, что будет дальше, всеми силами стараясь об этом не думать, не зная, чем мы это заслужим, но надеясь лишь на одно: что найдутся силы понять. Мы приезжаем в совершенно другие, незнакомые дома, к которым нам только предстоит привыкнуть, но... Неужели только поэтому это не значит, что мы возвращаемся? Когда по другую сторону порога ты видишь эти смеющиеся глаза, чувствуешь этот необъяснимый запах и понимаешь, что он был с тобой всю жизнь. Нет, в этот момент невозможно ничего, кроме как, звонко рассмеявшись, легко выдохнуть: я вернулся домой. И совершенно неважно, что эту квартиру ты видишь впервые и сейчас тебя за руку отведут в ванную. Ведь вся соль как раз в том, что мы возвращаемся не в места. Мы возвращаемся к людям. И уже совсем неважно, где. Это место будет нашим домом. Не может не быть. Деймон должен был вернуться. Вот только... Домой? Или... Он не знал. Деймон не видел эти улицы три дня, а сейчас он шел по ним, и ему казалось, что три года: настолько другим ему сейчас казалось все, что воспринимали его органы чувств. Здесь был другой воздух, другой запах, и сейчас, когда спустя время Деймон снова получил его, это ощущалось так ясно, так резко, как сразу бьет в нос запах краски, когда в помещение с улицы заходит человек, еще не бывший в нем. Кончался апрель, и над городом, который целиком и без боя сдавался ему во власть, витал тот самый запах, который невозможно спутать ни с чем другим, — наполненный теплом и свежестью, в соленом ветре с океана, — запах лета. Он пропитывал собой каждую клеточку города, вместе с ветром гулял по широким шумным авеню, и от него нельзя было скрыться — только дышать им полной грудью, наполняя легкие до отказа. Лето, лишь ненадолго уступив прохладе и дождям зимы, теперь уже с полной силой вступало в свои права, безраздельно властвуя этим городом вечного солнца. Хотя в кармане джинсов Деймона лежали ключи от его машины, у него и мысли не было о том, чтобы вернуться в Вест-Вернон, забрать ее и отправиться домой на ней. Нет, достаточно на сегодня замкнутых пространств. Спешили мимо автомобили, сменялись, как в кинопленке, лица прохожих, но Деймон не смотрел на них. Он нечасто бывал в этом районе — по крайней мере, для того, чтобы без труда в нем ориентироваться. Так естественно для человека в незнакомом месте оглядеться, на миг остановиться, чтобы понять, куда стоит идти дальше… Но Деймон не смотрел по сторонам — только вперед: туда, куда шел. Он словно в одно мгновение оказался неспособен воспринимать то, что сердце с такой жадностью и взахлеб впитывало совсем недавно. Он так любил этот Город Ангелов, ослеплявший светом неонов и пьянивший не вином и виски, а закатами и рассветами… Но сейчас он был для него абсолютно незнаком. Он шел по этим улицам, взглядом ища указатели, и ему казалось, что он был в этом городе впервые, — настолько он был отчужденным, как будто нереальным, словно картонным. Глаза воспринимали все окружающее только невнятными отдельными мазками, в которых невозможно было уловить когда-то знакомые черты. Проскальзывавшие автомобили — ленты, кубики небоскребов из детской игры, отблики предзакатных солнечных лучей на стеклах — небрежные яркие кляксы. Быть может, когда-то Деймон знал эти улицы… Но это было настолько давно, что он этого уже не помнил. Деймон не помнил, как он дошел до станции метрополитена и сколько времени у него это заняло, не знал, почему в какой-то момент решил спуститься в метро, хотя не пользовался им уже несколько лет и никогда не любил этот бьющий в виски гул поездов и эту дурацкую суету вечно спешащих куда-то людей. Подземка встретила знакомым запахом прохладной сырости. Здесь тоже была своя, какая-то странная жизнь. Приезжали и уезжали поезда, из них, теперь близкие к концу своего пути, выходили пассажиры, которых тут же сменяли другие, равнодушный голос напоминал о следующей станции, и по щекам, возвращая в реальность, бил резкий ветер, короткий порыв которого оставался взамен мчавшегося в темноту очередного поезда. Вестибюль пронзило резким скрежетом. Кожу вновь обдало прохладой. Двери открылись, выпустив очередных пассажиров, только успеваших уворачиваться, чтобы не столкнуться друг с другом. Куда-то спешат, как обычно. Потому, что уже построили планы — у них в головах все кажется идеальным, и все давно решено и разложено по полочкам. Торопятся домой, жалуются на нехватку времени, спорят с кем-то, но больше — с самими собой, вновь что-то планируют и каждое утро начинают все заново. Забавно. Деймон зашел в вагон, но, хотя он был полупустым, — был уже не час пик — не стал садиться. Не поднимая взгляд, не глядя вокруг себя, он занял место ближе у выхода, прислонившись к поручню. Восемь станций с пересадкой. Около часа езды на противоположный конец города. Интересная, наверное, намечалась поездочка. Внутри Деймон не чувствовал беспокойства, похожего на страх опоздать, или злости, или чего-то подобного. Он вообще не мог сказать, что он чувствовал в эту минуту. Человеку, у которого отнимается рука или нога, эта конечность кажется чужеродной, не принадлежащей ему. Очень похожее сейчас ощущал Деймон. Он не был знаком с тем, что сейчас с ним происходило. Ему казалось, что он — сторонний наблюдатель, но в следующую секунду органы восприятия не давали усомниться в том, что он — не в стороне, а в эпицентре. Но таким странным, непонятным было то, что сейчас он был здесь, то, что он делал. Словно частица пазла, попавшая в совершенно другую картину: ее без труда можно было соединить с остальными, но она была лишней, рушила рисунок, создавая новый и глупый, не имеющий никакого смысла. Изредка поднимая взгляд, Деймон смотрел на тех немногочисленных пассажиров, что ехали с ним в вагоне. В наушниках, с современными смартфонами или электронными (с бумажными — большая редкость!) книгами, и если они в руках — то в них опущены глаза; кто-то — с портфелями, рюкзаками, какими-то сумками, папками под мышками, тубусами. Они редко смотрят по сторонам и о чем-то спрашивают друг у друга, чему-то улыбаются, что-то видя на экранах девайсов, а если их в руках нет — просто сидят и смотрят на попутчика напротив или в пустоту, глазами, напоминающими стекло, словно не зная, куда опустить взгляд, и от этого чувствуя дискомфорт. Не знакомые друг с другом и какие-то… Одинаковые. Проедут несколько остановок и выйдут на очередной станции. Все так же, в молчании. Когда пара капель лимонного сока попадает на язык, начинает сводить скулы. Сейчас Деймон чувствовал, как этим неприятным сводящим ощущением парализует его целиком — каждый нерв, каждую конечность, каждую клеточку. В этот момент в его душе творилось что-то такое, что он очень ясно ощущал, хотя не мог дать этому названия, и что отвращало его от самого себя. Деймон мысленно усмехнулся. Не в своем районе, даже не в своей одежде он сейчас и проживал будто не свою жизнь. Как же это смешно. Думал ли он, что когда-то вечером будет возвращаться домой вот так: спустившись в подземку, с несколькими центами в кармане и с полным хаосом в голове. Быть может, все пройдет. Вода смоет кровь, а время сотрет отпечатки того проклятого вечера, сделав неведомую краску, которой они впились под кожу, бледнее. Даже самые сильные бури успокаиваются, а океаны после цунами возвращаются в свои берега. Да, вода смоет… Но жизнь-то будет продолжаться. И шрам останется. Рваный, пульсирующий, периодически кровящий. Как десять лет назад. И что будет дальше? Выйти на следующей станции или продолжить эту странную поездку, не зная, куда? Деймон поднял голову и вдруг невдалеке от себя, у противоположных дверей вагона, увидел паренька, державшегося за поручень рядом с матерью. Невысокий мальчишка, совсем еще ребенок, лет, наверное, восьми, в футболке «Финикс Койотс» и с чуть взлохмаченными вихрастыми светло-русыми волосами и зелеными глазами. Проходит одно мгновение, и их взгляды вдруг сталкиваются. Деймон не мог понять, испугался парнишка или нет. Однако шли секунды, но мальчишка не отрывал от него взгляд. Зеленые вдумчивые глаза смотрели — не на него самого, не на его одежду или часы, а прямо ему в глаза. Так не по-детски внимательно, с каким-то напряжением, с каким мы обычно вглядываемся в темноту, силясь разглядеть то, что нам нужно. Деймон не отвел глаза. Он не двигался, упираясь плечом в поручень, положив ладонь одной руки на другую, держа руки на уровне ремня брюк, и со стороны на мгновение казалось, словно он не осмеливался сделать движение. Он сам не заметил, как их взгляды, пересекшись в одной точке, стали чем-то похожи: этим едва уловимым вопросом в их глазах, ответа на который пока не было, да и который осознать было сложно, но который вдруг поставил их на одну ступень, сделал равными — взрослого и ребенка. Вдруг на плечи мальчика опустились руки, незаметно со стороны, но крепко сжав его за плечи, словно стараясь защитить его, от чего-то закрыть. Деймон поднял взгляд выше. Молодая женщина, стоявшая рядом с мальчиком, — да, наверняка это была его мать, — смотрела на Деймона, не отрывая взгляд. Тоже зеленые глаза, в которых вдруг улавливалось уже что-то будто знакомое, — и все же другие — проникали под кожу, как два острых буравчика. Было видно, что она пытается это скрыть, но не уловить в ее глазах, смотревших с тем полувозмущенным-полусдержанным снисхождением, с которым обычно смотрит человек, имеющий кредитную карту, современный смартфон и возможность принимать душ каждый день, на бродягу, который вдруг встретится ему на улице, недоверчивое пренебрежение, смешивавшееся с отзвуками отвращения, которое не под силу скрыть ни одному человеку, было невозможно. В ней чувствовалось напряжение, а в глазах мелькали отблики страха, но он крепче прижимала сына к себе, и казалось, что еще немного, и она, взяв мальчика за руку, перейдет в другое место вагона, а если Деймон вдруг сделает шаг в их сторону, — просто накинется на него, как волчица. Деймон отвернулся. Так действительно было бы комфортнее для нее. Сальватор мысленно усмехнулся. Интересно, за кого эта женщина его приняла? Вернувшийся из тюрьмы, только что отбывший наказание за ограбление, разбой или что-то серьезнее? Неуравновешенный тип, для которого хватит одного слова, чтобы зажечься, без труда отрабатывающий боевые приемы на тех, кто переходит ему дорогу? Или боксер, промышляющий нелегальными боями без правил и сейчас отправлявшийся на какую-нибудь очередную заброшку? Да и за кого другого его можно было бы принять? С таким внешним видом… Спутанные, давно не видевшие расчески и шампуня волосы, рваный шрам, отвратительно багровевший на брови, который, кажется, мог вот-вот разойтись, еще пара царапин на лице, на локте — саднящая красная ссадина, открывавшаяся живым, еще не зажившим под запекшейся кровью куском мяса. Внутри не было злости или обиды. Даже у самого высокого интеллекта нет возможности узнать, что творится в голове у другого человека, а синяки, гематомы и ссадины порой говорят красноречивее, чем все эти детские «не суди книгу по обложке». Но на губах все равно отчего-то очень явственно ощущался горький привкус.

***

Когда Деймон вышел на улицу в Западном Голливуде, город уже заполнила густая темнота, на которую проливался оранжевый сок света уличных фонарей. Деймон шел по знакомой улице, и зрение с жадностью впитывало все, что попадало в зону обзора. Казалось, что прошло совсем немного времени, что он здесь не был, но оно улавливало каждую деталь, малейшее изменение и отличие от привычной картины. У соседнего дома был припаркован красный старый пикап Chevrolet — выходит, соседи уже вернулись из поездки в Санта-Моники, о планах на которую ему пару недель назад рассказывал глава семейства, Оуэн, с которым они как-то утром встретились перед работой. В конце улицы красно-белой подсветкой горела вывеска — кажется, открыли кондитерскую. Гараж у дома напротив, где в окнах горел свет, был открыт, и из него тоже была видна широкая полоса желтого света: наверное, Итан, паренек, снимавший этот небольшой домишко, наконец исполнил свою мечту и купил «железного коня». Жизнь продолжалась и текла здесь, не останавливаясь ни на секунду. Деймон почувствовал, как стал идти медленнее. Как он ни пытался, какие бы усилия ни прилагал, чтобы ускорить шаг, в несколько секунд преодолеть это ничтожное расстояние — его ноги не слушались его. И дело было не в травме. Короткая линия тропинки от дороги к двери дома вместо плитки в эти мгновения казалась ему выложенной гвоздями, и он шел по этим гвоздям босыми ногами. Тонкие, как лезвие бритвы, они жадно впивались в кожу, как голодные кровососущие насекомые, и медленно, секунда за секундой, проникали под нее, оставаясь гниющими занозами в живой плоти. Нестерпимо хотелось прекратить это, просто остановиться, но Деймон продолжал идти вперед, потому что знал: сейчас это место — единственное на земле, имеющее для него значение. Иногда возвращаться домой тяжело. Когда Деймон зашел в дом, он встретил его спокойной тишиной: здесь было какое-то безмолвное умиротворение, и лишь изредка слышались некоторые из невнятных звуков с улицы, приглушенными отголосками доносившиеся через закрытые окна. Гостиную обволакивал мягкий тусклый свет, и если бы не он, больше ничего не говорило бы о том, что в доме кто-то есть. Это было так странно: Деймон не слышал сейчас шагов, но почувствовал словно на интуитивном уровне. Прошло несколько секунд, и он повернул голову. Рядом с лестницей, в дверном проеме гостиной, на расстоянии, которое так легко было преодолеть, лишь сделав несколько шагов, стояла Ребекка. Он не видел эти глаза три дня. Всего три дня?.. Целую вечность. Деймон не знал, какой будет эта встреча и что они друг другу скажут. Но в голове набатом, с ума сводящим колоколом звучал лишь один вопрос. Знает ли она обо всем?.. Одна секунда. Один вздох. Один взгляд. Ответа не нужно. Она знает. Проходит еще мгновение, и в бархатной тишине Деймон слышит ее голос. — Ты вернулся?.. В этом усталом, тихом голосе — абсолютная обессиленность и дрожь. И что-то такое, чему нет названия, но что пускает по венам едкий, смертельный яд. — Как видишь. На губах Ребекки появилась усмешка. — И сколько за это заплатил Стефан? Или твой отец… Или кто-то еще?.. Насмешливый голос насквозь пропитан лишь одним: искренним брезгливым презрением. Деймон молчал и смотрел в блестевшие, словно от слез, глаза Ребекки. Он знал, что ему придется заплатить цену. И ценой этой был не арест, не будет тюрьма или чертов электрический стул. Ценой была она — эта безоглядная, отчаянная ненависть в этих голубых глазах. Секунды текут за секундами — тягучие, ртутные — и заполняют этой ртутью до краев, ею захлебываешься, и от нее нет спасения, потому что она проникает внутрь, в кровь, течет по венам, обволакивает своими объятиями смертельной ласки. — Ребекка, — негромко произнес Деймон. Он весь был сейчас натянутая тугая струна, сквозь которую проходил заряд тока, и не было ответа, откуда он берет силы, чтобы сдерживать внутри все то, что сейчас творилось в нем. Но его голос не повысился ни на тон. Он тихий, словно успокаивающий, будто сдерживающий… Саму Ребекку. — Я понимаю. Я понимаю тебя. И я не буду о чем-то рассказывать, пытаться оправдаться, что-то объяснить. Это не нужно ни мне, ни тебе. И я… — Деймон на долю секунд замолчал, но Ребекка чувствовала: это не оттого, что он не может подобрать нужное слово. — Не знаю, что будет дальше. Но я прошу тебя только об одном. Деймон впился взглядом в глаза Ребекки. В его глазах не осталось ничего из того, что она видела в них еще каких-то три дня назад. Это уже совсем другие глаза. Как многое можно было бы, остановившись на секунду, в них прочесть спустя время… Но сейчас Ребекка видела в них единственное и главное: его просьбу. Без капли лжи и утайки. — Просто выслушай меня, хорошо? Просто выслушай. Один раз. Он не ждал того, что она простит. Не надеялся и на то, что поймет. Но, быть может, они оба остановятся на мгновение — и тогда она его услышит? Но именно это бывает в разы, в тысячи раз сложнее, чем первое и второе. Потому, что для этого нужно выслушать. Принять в себя, словно свою частичку. Тогда, когда душа закрыта на замок. — Ты просишь меня выслушать тебя, — проговорила Ребекка. — Но… Какой в этом смысл? Что ты мне скажешь? Деймон сделал шаг вперед. — Ребекка… — Не приближайся ко мне. Вот она — этa безумная черта. Это не крик и не мольба. Это рык львицы, которая в любой момент будет готова наброситься, чтобы защитить себя. Это не истерика. Это ясное осознание. Голос Ребекки — обжигающий язык холодным металлическим привкусом. Он словно гулкое эхо, растворяется в помещении, и еще долго так ясно звучит внутри. Деймон остановился, словно парализованный, неотрывно глядя широко распахнутыми глазами в ее лицо. Ребекка тяжело дышала, как человек, к глотке которого поступает вода и который начинает захлебываться. По ее телу прошла дрожь. — Такой ты видишь справедливость? Так все должно быть? — Ты думаешь, что я причиню тебе вред? — не отводя взгляд от глаз Ребекки, словно не услышав ее слова. — Ты обещал никогда не причинять мне боль, — сказала Ребекка, и ее голос дрогнул. Ребекка замолчала, и Деймон тоже ничего не говорил. Они просто стояли друг напротив друга, и в этой тишине им казалось, что они могут видеть свое отражение в глазах напротив. Между ними не было криков и скандала, выяснения отношений, оскорблений и битой посуды. Они были двумя осколками льда, горевшими в адском пламени. — Но в нас с Клаусом течет одна кровь, Деймон. Деймон видел, как, вопреки всем попыткам Ребекки сдержаться, на ее глазах выступали предательские слезы. — Ты чуть не лишил жизни родного мне человека. Того, за которого я не задумываясь отдала бы ее сама. Деймон чувствовал, что не может пошевелиться. Он стоял, полностью парализованный, напоминающий живого мертвеца, в котором бились лишь последние отголоски жизни, словно человек, упавший с большой высоты и задевший жизненно важные отделы позвоночника, лежа на спине, уже не способный двигаться, смотрит вверх и чувствует, что последние мгновения жизни утекают сквозь пальцы, как песок. Слова Ребекки летели в него ядовитыми стрелами, не знающими промаха, впиваясь глубоко под кожу. Но ядом был не их смысл. Ядом был дрожащий голос Ребекки. Каждый ее жест. Ее полный презрения взгляд. — Три дня медики борются за его жизнь, и они не могут дать никаких прогнозов. А даже если он выживет, то он может навсегда потерять зрение. Последнее слово проникло в кровь электротоком. Ребекка знала: Деймон понимает его значение очень хорошо. — Я знаю. На лице Деймона не дрогнул ни один мускул. Ребекка, не моргая, смотрела Деймону в глаза. И взгляд ее глаз, полных слез, в эту секунду словно остекленел, замерев в одной точке. Она смотрела на него и не верила. Не верила, что это говорил он. Не верила, что еще совсем недавно делила с этим человеком одну постель. Не верила, что все это — реальность. — Деймон, ты не человек… — эти слова, произнесенные шепотом пересохшими губами, были едва различимы в полуночной тишине. — Да, — протянул Деймон, словно с вызовом глядя Ребекке в глаза, словно не замечая ни ее слов, ни ее слез. — В твоих глазах я убийца, псих, которому ничего не стоит извалять человека в стекле. Я знаю это, Ребекка. Деймон на мгновение замолчал, опустив взгляд. — Вот только… У каждого зла есть причина, верно? — тяжело дыша, он вновь поднял на нее взгляд. Ребекка не двигалась. — Нам уже нечего терять, Ребекка, — прохрипел Деймон. — Так может… Осмелишься один раз… Хоть один раз посмотреть правде в глаза? Понять, что ненависть не рождается просто так, из пустоты? Что зло порождает зло? Секунды тикали, отбивая равномерный ход времени, который сводил с ума. Но Ребекка не произносила ни слова. Она лишь молча смотрела на Деймона испуганными, стеклянными глазами, словно в кататоническом ступоре. И в этот момент произошло то, чего не мог объяснить сам Деймон. Наплевав на то, что Ребекка просила его не приближаться к ней, он, казалось, находясь в необъяснимом забытьи, сделал шаг вперед и крепко, мертвой хваткой вцепился в ее плечи. Кровь ударила в виски единственным желанием. — Ну же, Ребекка! — прорычал он. — Ты знаешь, о чем я говорю. Сделай это сейчас! Прими эту правду! Как мантру, как самую дорогую молитву, как сумасшедший повторяет лишь одному ему ведомые фразы, Деймон повторял эти слова. — Не прикасайся ко мне! Нет, это не крик. Это рев раненого зверя, в котором сконцентрированы все его уходящие жизненные силы. И в этой единственной фразе — все. Невыносимое, невыразимое отвращение, яростная, дьявольская ненависть, отчаянная мольба. Под диким остервенелым вихрем слетают самые крепкие замки, рушатся самые твердые печати, за которыми пыталась закрыть все, что было в душе, все, в чем сгорала заживо все эти три проклятых дня. Нет, в человеке нет столько сил, чтобы это сдержать. Ребекка с силой вырвалась и освободилась из рук Деймона. По ее щекам текли слезы. — Ты не человек, Деймон. Не человек. Ты монстр, слышишь, монстр! — жадно хватая ртом воздух, с отчаянием повторяла она. Крик Ребекки оглушительным звоном разбитого стекла разносился под своды дома, казалось, способный прорваться сквозь них, раствориться в воздухе. — Они убили твою дочь! Голос Деймона звонким пронзающим эхом в одно мгновение разнеслось по помещению и казалось, что прошло сквозь сердце. Ребекке показалось, что она чисто физически чувствовала, как в груди отдались отголоски его слов. Таких страшных. Таких… Нереальных. Она замерла на месте, глядя Деймону в глаза, не отводя взгляд. Ее глаза горели ненависть еще мгновение назад. Сейчас же на дне чистых голубых глаз плескалось совсем иное. Испуг. Ребекка с искренним страхом смотрела на Деймона, и это не было неверием или отрицанием. Это был тот страх, с которым смотрят на сумасшедшего человека. — Три раза. Чертовых три раза все оказывалось на волоске. Ты хорошо себя чувствовала, была полна сил и энергии, а затем одни и те же симптомы… Все кончалось одним и тем же. А теперь вспомни, когда все это происходило. После чего тебя забирали в больницу? Ну же, Ребекка! — тяжело дыша, прорычал Деймон. Ребекка молчала в ледяном оцепенении. Она никак не реагировала на слова Деймона и его вопросы, словно не слышала, не была способна слышать. Лишь смотрела, не отрываясь, в его глаза. — Хорошо, тогда скажу я, — произнес он, и на его губах появилась горькая усмешка. — Ты возвращалась тогда от Эстер, Ребекка, — четко, медленно проговаривая слова, будто вколачивая очередной гвоздь под кожу, сказал Деймон. — Каждый раз. Ребекка не могла это слушать. Хотелось закрыть уши, выбежать из этой чертовой гостиной и бежать далеко, туда, куда до слуха не донеслось бы ни одного звука этого безумия, кричать так громко, чтобы перекричать эти слова, бившие набатом внутри. «Замолчи! Замолчи!» Лишь одно слово кровью, невыносимой болью пульсировало в висках с такой же силой. Нет. Нет. Нет. Но Ребекка по-прежнему стояла на месте и не могла даже пошевелиться — из нее словно вынули поддерживающий стержень. Ее тело не принадлежало ей. Ничего не осталось от того исступленного безумного огня, который пылал в ее глазах. Другим был объят ее взгляд. И вдруг через несколько секунд он услышал ее голос. Нет, это был не крик. Это был тихий, робкий шепот. — Деймон, тебе… Нужна помощь, — едва слышно, почти одними губами, не отводя взгляд от его глаз, произнесла она. И то единственное, что Деймон уловил в эту секунду, еще долго звучало у него потом внутри. — И я надеюсь, что и твоя семья тоже поймет это и поможет тебе. В этих словах не было насмешки, не было упрека. Ребекка говорила это искренне, облекая в слова то, что чувствовала в этот момент сама. Но именно в этот миг, когда они были предельно честны друг с другом, в секунду, когда над ненавистью одержало верх совершенно иное чувство, Деймон понял, что скрывается за словами Ребекки. Он это чувствовал. Он это знал. — Документы на развод у судьи. Будет лучше, если ты подашь встречный иск. Так нас разведут быстрее. Спокойный голос. Всего несколько фраз. Обычно эти слова бросают в пылу скандала, с едкой злостью, пытаясь в них излить все, что томило душу так долго, громким криком, ядовитым презрением. В этих словах адский огонь, в котором сгорает дотла душа. У них было по-другому. У них всё было по-другому. Они были двумя осколками арктического льда, объятых неистовым пламенем, — но не таяли. Деймон не дрогнул, когда услышал эти слова. Он знал, что когда-то эта секунда станет реальностью. Он чувствовал это на каком-то ином уровне, нежели тот, который можно осознать, осязать, выразить. Даже когда еще все было хорошо. Даже когда они были друг с другом безумно счастливы. И он боялся этого. Каждую минуту, когда они были вместе. Это сбылось. Деймон стоял, не говоря ни слова, а внутри отчего-то отбойным молотком стучала лишь одна фраза: это должно было случиться. Деймон взглянул Ребекке в глаза, и на его губах вдруг появилась пропитанная горечью усмешка. — «В богатстве и бедности, в болезни и здравии... Пока смерть не разлучит вас», — повторил он до боли знакомые слова, которые в один из пылавших декабрьских вечеров, на одном из затерянных в Тихом океане островов произнес священник, обвенчавший их. — Так нам говорили, да? В этот момент Деймону показалось, что Ребекка дрогнула. — Да, — сглотнув, наконец произнесла она. — Только эти слова... Они не про нас, Деймон. Мы нарушили эти заповеди. Очень давно. Задолго до этой минуты и до того момента, как стали мужем и женой. Деймон слушал Ребекку, не отводя от Ребекки глаз, и ему казалось, что вместо крови по его венам растекается едкий, прожигающий насквозь стенки сосудов бензин. Сердце больно ударило один раз. Звенящая тишина, заполнявшая гостиную до краев, разрывала барабанные перепонки. — Ты не убежишь от себя, — наконец произнес Деймон. Ребекка подняла голову, и их с Деймоном глаза встретились. — Ты хочешь забыть это все как можно скорее, ты так отчаянно пытаешься скрыться от себя. Ты боишься, что сейчас тебе просто не хватит сил, чтобы покончить с этим раз и навсегда, — проговорил он, глядя Ребекке в глаза. — Но ты не сможешь лгать себе. Ребекка почувствовала, как в груди начало колотиться сердце. — Мы любили друг друга, Бекка. И тогда имеет ли смысл все остальное? Голос Деймона ровный, спокойный. И это убивает, секунда за секундой каждое его слово будто приколачивает к полу. — Ты любил меня?.. — с отчаянной усмешкой на губах неслышным шепотом выдохнула Ребекка, и Деймон увидел, как в ее глазах заблестели слезы. — Нет, — поджав губы, покачала головой она. — Я не верю в это, Деймон. Единственная фраза — словно пуля револьвера. Выстрел. Не на вылет. Словно цепкими зубьями впилась в мягкую ткань и засела глубоко. Деймон замер, отчего-то в этот момент почувствовав, как в мышцах разлилась какая-то необъяснимая слабость. — Если человек любит, он не делает больно, — произнесла Ребекка. Ее голос дрожал. Деймон смотрел на нее, не моргая, и не мог произнести ни слова. — Мы все делаем ошибки. Нет безгрешных людей. Но ты повторял это снова и снова. Словно ничего не видел. Ты... Ты хоть понимаешь, какое это унижение — приехать к своему мужчине и застать его с другой? Сквозь пелену слез Ребекка смотрела Деймону в глаза. В ее взгляде читался вызов, крик, который звучал сейчас в Деймоне громче самого оглушительного взрыва. — Что бы сделал ты сам, если бы однажды застал меня с другим мужчиной? — Ребекка усмехнулась. — Наверное, ты бы просто пристрелил и его, и меня. Деймон мог бы остановить ее, перебить, о чем-то сказать ей, но он даже не пытался этого сделать. Он просто понимал, что это правда. — Я на собственном опыте ощутила, что это такое. Дважды. Ребекка на миг опустила взгляд, а затем снова подняла глаза на Деймона. — Ты думаешь, я не знала о твоих мимолетных интрижках, постоянных любовницах? О том, куда ты уезжал по выходным, говоря, что вы с Риком идете в бар, и где задерживался по вечерам, пока я по несколько часов пыталась успокоить Мию и уложить ее спать? Я не слепая, Деймон, не умалишенная. Я все это понимала. И... — Ребекка замолкла. — Просто надеялась, что придет день и что-то изменится. Что тебе будет больше неинтересно искать на стороне что-то, чего ты не находил со мной. Что твои слова окажутся правдой. Что мне больше не придется ждать тебя по вечерам и слышать твои шаги в спальне глубокой ночью. Что однажды ты просто вернешься. Теперь уже навсегда. На мгновение в помещении вновь воцарилась тишина. — Ты любил меня? — с горькой усмешкой в глазах спросила Ребекка. — Нет, Деймон. Если бы ты действительно испытывал это чувство ко мне, все было бы по-другому. Не было бы этого бесконечного потока лжи. Попыток сделать меня своей собственностью, не имеющей мнения. Несколько недель назад, когда я сказала тебе о втором ребенке, когда я умоляла тебя, хотя бы обсудить этот вопрос... — голос Ребекки вновь пронзила дрожь. Из глаз покатились слезы. — Ты бы попытался хотя бы выслушать меня. Последняя фраза Ребекки показалась Деймону острым кинжалом, которую ему вонзили в грудь. Со стороны сердца, где-то между ребрами, нестерпимо затянуло. Деймон почувствовал, как ритм дыхания сбился, но как бы он ни пытался привести его в норму, у него это не получалось. Кислорода в легких не хватало, и он стал хватать воздух чаще. Деймон молчал. Он слышал каждое слово Ребекки так ясно, так отчетливо, как не слышал ничего и никогда в своей жизни до этого момента. Они отдавались в груди звонким эхом, и те четыре года — те долгие четыре года, что так крепко связали их, так же ясно вставали перед его глазами. И он понимал, что сказанное Ребеккой — правда. Ни один человек не причинил ей столько боли, сколько тот, кто обещал сделать ее счастливой. Он так много раз обещал ей и обещал себе, что поставит точку в этой странной, никому не нужной, но отчего-то так пьянившей голову игре. Смеялся, думал, что это не всерьез. Что все наладится. Она ждала. Терпела. Прощала. И ему казалось, что жизнь продолжалась. — Я думала, что я никогда не сумею отпустить тебя. Но я сделаю это. Я смогу, чего бы мне это ни стоило. Потому, что с тобой еще больнее. — Ребекка... — одними губами произнес Деймон. — Деймон, пожалуйста, — срывающимся голосом умоляла Ребекка. — Если в тебе осталась хоть капля человеческого... Дай мне сейчас свободу. Я слишком многое потеряла за это время. Иначе я просто этого не вынесу. Ребекка смотрела ему прямо в глаза, не пытаясь скрыть дрожь в голосе, не сдерживая слезы. В ее словах не было ненависти. Она просила Деймона как... Единственного, кто сейчас мог ей помочь. Деймону хотелось кричать на пределе голоса, просить эти неведомые силы, которые наделили его слухом, забрать у него эту способность, не слышать больше никого и ничего. Остановить это все. Но он смотрел в глаза Ребекке и понимал: ему это не под силу. Ребекка действительно сможет, как бы сложно ни было. И он ничего не изменит. Пропасть. Бездонная, не очерченная, расплывающаяся перед глазами, кажущаяся мутным пятном, за которым ничего больше не видно. Или ничего нет? Они долго ходили у самого ее края. Сделать последний шаг нестрашно. Страшно оглянуться и понять, что пути назад нет и быть не может. — Хорошо, — наконец хрипло произнес Деймон. — Пусть будет по-твоему. Мы закончим с этим. Я обещаю. Последний ход был сделан.

***

На город опускался вечер. За окном было уже темно: небо было затянуто ночной мглой, сквозь которую не было видно ни одной звезды. Но улицы горели ярким мерцающим светом десятков фонарей, разрывавших плотное темное покрывало. — Да, Кэт, привезу, конечно, мне несложно, — попутно убирая со стола книги, говорила Елена. —Только у меня завтра пары до пяти, на последний семинар позарез прийти нужно. Я подъеду часам к шести, хорошо? Тебе несрочно ведь? Выслушав ответ подруги, Елена улыбнулась. — Ну и отлично. Значит, завтра вечером я у тебя. Может, даже с Кэролайн завалимся, она тут как раз возмущалась, что уже три дня не была у тебя, — усмехнулась Елена. — В общем, жди. Елена прошла к журнальному столику и, взяв с него ключи, на мгновение остановилась, медля и думая о том, не выпадут ли. Убедившись, что даже если это произойдет, она это все равно услышит, Елена положила их в карман спортивных шортов. — Да, Кэт, сейчас побегу прямо навстречу крепкому здоровью и заветным 52 килограммам, — усмехнулась Елена. — Как врачи разрешат, присоединяйся, здесь по вечерам бегать одно удовольствие! Ловлю тебя на слове, — улыбнулась она. — Я потом еще Кэролайн скажу, что мы вместе бегать будем, а она от тебя не отстанет! Взглянув на часы, Елена, привыкшая для вечерних пробежек выделять одно и то же время, поняла, что ей уже нужно выходить. Елена выключила бесшумно и для фона работавший телевизор. — Да, Кэт, тогда еще спишемся, — проговорила она, поняв, что и Кэтрин сейчас была немного занята. — До скорого. Елена нажала на отбой. В голове был туман после загруженного дня и, хотя еще двадцать минут назад она размышляла над тем, стоит ли ей сегодня идти на пробежку, сейчас она понимала, что на данный момент это будет лучшим способом прийти в себя. Положив вместе с ключами наушниками, Елена вышла из гостиной. В этот момент до ее слуха донесся странный звук. Невольно дернув плечами, Гилберт прислушалась. Звук был специфический, но вполне отчетливый, и Елене казалось, что спутать его с каким-либо другим сложно: это был звук поворота ключа в замочной скважине. Сердце дрогнуло. В подсознании звучала мысль о том, что ключи от этой квартиры могли быть только у Деймон, но сейчас эти отголоски отчего-то казались бессмысленными, совершенно нелогичными: для чего ему было нужно сейчас приезжать в Западный Голливуд? Елена почувствовала, как по телу прошла дрожь. Она сделала несколько шагов в сторону приходей и в следующий момент услышала звук отворяющеймя двери. Сделав еще один шаг, Елена замерла. На пороге стоял Деймон. Сальватор положил ключи в карман брюк, и, когда он поднял голову, их с Еленой глаза встретились. Елена смотрела на Деймона, смотрела в эти голубые глаза, которые она узнала бы из десятков других... Но поверить в то, что сейчас перед ней действительно стоял Деймон, было очень трудно. Взъерошенный, бледный, с синяками под глазами и непонятными ссадинами на лице, казалось, он не спал несколько суток. Одежда была измята, и для всегда аккуратного Деймона это было странным. Елена неотрывно смотрела на него на протяжении нескольких секунд, но не смогла произнести ни слова. На лице Деймона не дрогнул ни один мускул, когда он увидел Елену. — Привет, — спокойно поздоровался он. — Привет, — выдохнула Елена. И только в этот момент, опустив взгляд вниз, она увидела рядом с Деймоном внушительный черный чемодан. Но... Что, черт возьми, произошло? — Я не знала, что ты приедешь, — пролепетала Гилберт. Деймон без эмоций пожал плечами. Елена перевела взгляд на чемодан, а затем вновь подняла его на Деймона. В голове роилась тысяча мыслей, но было адски трудно уловить хотя бы одну из них и облечь ее в слова. Шли секунды, Елена слышала эту тишину, повисшую в приходей, но Деймон ничего не говорил. Елена не знала, сколько времени прошло, прежде чем голос снова вернулся к ней. — А... Что ты собираешься здесь делать? —пробормотала она, слегка кивнув на чемодан. Елена понимала, насколько глупо и по-детски, наивно и бессмысленно звучал этот вопрос. Она хотела сформулировать свою мысль по-другому, извиниться перед Сальватором, но чувствовала, что больше не сможет сказать ни слова. Деймон посмотрел Елене в глаза, но в его взгляде ничего не изменилось. Он был все так же спокоен и безэмоционален: казалось, ему нет дела до того, что происходило сейчас, что чувствовала Елена и о чем она думала. Его ответ был коротким. — Жить.