В твоих глазах

Последние дни были для Елены тяжелыми. Казалось, что внешне не изменилось ничего: все те же похожие друг на друга будни с их торопливостью, кучей дел и попытками закончить с ними всеми в срок, все та же учеба, те же люди. Деймон оказался прав: каким бы парадоксальным это ни казалось Елене поначалу, они действительно пересекались редко, обычно — утром, но и тогда, погруженные каждый в свои проблемы, торопясь в университет или на работу, обмениваясь лишь парой обыкновенных фраз, которым не придавали значения. Деймон возвращался домой поздно, нередко после полуночи, а уезжал на работу иногда даже раньше того момента, когда Елена просыпалась, и тогда она даже не знала, возвращался ли он ночевать. Елена не знала, как относиться к происходившему сейчас между ней и Деймоном. Многие в ее ситуации наверняка были бы счастливы такому положению дел и, в частности, такому соседу: перевезя вещи в свою квартиру, Деймон не требовал уехать оттуда от Елены, он не брал с нее денег за возможность жить там, пока не уладятся все вопросы с общежитием, а их жизни практически никак не пересекались. Деймон не спрашивал Елену об ее планах и не рассказывал о своих, не ставил никаких условий и ограничений жизни на «его территории», — казалось, ему совершенно плевать, что происходит в его квартире в его отсутствие, — а сам он возвращался слишком поздно и проводил там ничтожно мало времени для того, чтобы его присутствие существенно повлияло на жизнь Елены. Наверное, о таком соседе можно было действительно только мечтать. Но что-то другое ощущала Елена сейчас: какое-то другое, болезненное чувство, не дававшее покоя, не позволявшее остановиться и абстрагироваться, билось внутри, с одинаковой силой каждого удара сердца, не позволяя о себе забыть. Сама понимая, что это странно и так не похоже на то, какими их отношения были какое-то время назад, Елена чувствовала, что начинает бояться тех минут, когда они с Деймоном оставались один на один. Эти короткие мгновения сейчас казались такими долгими минутами, наполненными неловкостью молчания, пустыми, ничего не значившими фразами. Елена начинала осознавать, что она просто не понимает, как выстраивать отношения с Деймоном, как построить самый простой, ни к чему не обязывающий диалог — а главное, нужно ли. Деймон больше молчал, лишь изредка, когда Елена все же осмеливалась задать ему какой-то вопрос, коротко отвечая ей, и случалось, что, сталкиваясь утром за завтраком, все это время они проводили в этой странной, стягивающей хрустальной тишине, — словно вовсе не были знакомы. Может быть, правы были бы те из друзей Елены, которые с недоумением выслушали бы ее рассказ, если бы она с ними поделилась им, и не увидели бы никакого другого варианта, кроме как просто продолжить жить, как она жила до этого, и не думать о том, как ведет себя сосед. В глубине души Елена и сама думала, что ей было бы легче, если бы она просто абстрагировалась. Но что-то необъяснимое внутри подтачивало, не позволяя этого сделать, не давая воспринимать Деймона именно так — как соседа, с которым изредка пересекались по утрам и чья жизнь текла параллельно. Она осторожно наблюдала за ним в те редкие минуты, когда он был рядом. Елена видела его взгляд, хмурый и пустой, направленный словно куда-то сквозь, даже когда он смотрел на собеседника, так изменившийся за это короткое время, так непохожий на тот, который был так ей знаком. Она знала причину этих перемен, и от этого еще больнее и еще страшнее становилось смотреть в эти глаза. И еще больнее было понимать, что перемены эти были неизбежны. Елена старалась ничем не выдать свою тревогу, то, как она исподтишка иногда наблюдает за ним, чтобы не нарушить границы того пространства, которое принадлежало только ему и на которое имел право только он. Но очень сильно в какие-то минуты хотелось спросить его о чем-то, что-то ему сказать — быть может, вывести его из этого странного оцепенения, хотя бы на мгновение увидеть его прежние глаза, чтобы понять, что это еще возможно… Но Елена останавливалась на полувздохе, когда слова, казалось, уже готовы были слететь с губ и им не хватало для этого одного мгновения… И все оставалось по-прежнему. Между ними с Деймоном была тишина. Чуткий слух уловил негромкие шаги босых ног, отдававшиеся в глубине квартиры. Значит, Деймон уже проснулся. Елена не вздрогнула, даже не шелохнулась — вопреки тому, насколько неуютно она сейчас ощущала себя рядом с ним, внутри на какие-то секунды словно стало спокойнее от понимания, что эту ночь Деймон провел у себя дома, что встал в то время, когда просыпаются другие люди. Что все было обыкновенно. Елена не знала, сколько времени прошло. Оно было незаметно, пока она завтракала и, проглатывая кусок омлета, с опозданием чувствуя его вкус и запах, читала какую-то статью к очередному семинару, попутно отвечая на смс-ки одногруппников, о которых по временам сигнализировал мобильный. По расписанию занятия в этот день начинались после полудня, так что, несмотря на предстоявшую почти полуторачасовую дорогу до университета, Елена имела в запасе еще как минимум час. И она испытывала искренний кайф от того, что сейчас не было извечной спешки и постоянного страха куда-то опоздать. Утро было спокойным. На кухню Деймон так и не зашел. Только сейчас Елена поняла, что шаги давно затихли в глубине квартиры, и в этой тишине, отдававшейся эхом, душу словно изнутри касалось что-то холодное. Какие у него планы на этот день? Он снова уедет и вернется только глубокой ночью?.. Елена не знала, правильно это или нет, но в этот момент в сознании вдруг отчего-то возникла мысль — даже не мысль, а что-то сильнее — желание — позвать Деймона, предложить ему позавтракать, сказать, что на кухне еще остался омлет, пара тостов, крепкий чай, хоть он его и не любит… Казалось, на одних цыпочках ступая по полу, Елена выпорхнула в коридор и в эту секунду услышала приглушенный шум воды, доносившийся из ванной. Но звук был негромким, напор — слабым, — очевидно, был открыт кран. Неслышными невесомыми шагами Елена прошла вглубь коридора. Дверь в ванную комнату была наполовину открыта. Елена остановилась в полушаге перед ней. Что-то заставило ее остаться на своем месте в эту секунду, не дало сделать еще хотя бы один шаг вперед, хотя и было понятно, что Деймон не принимал душ в этот момент. В голове, как у ребенка, закружились возможные варианты того, как стоит начать разговор, но озвучить хотя бы один из них она так и не решалась. Это был какой-то странный, необъяснимый, но крепкий барьер, разрушить который сейчас у нее не получалось. Но в следующее мгновение, когда Елена подняла голову, растворились, словно в тумане, все мысли, переставшие иметь какое-то значение, исчезли все обрывки бессмысленных фраз, звучавшие в сознании. В единственный миг она словно лишилась способности двигаться, как человек, оказавшийся парализованным. Она стояла, не шелохнувшись, остановившись в полушаге, на полудвижении, словно прикованная к стене, и если бы Елена попыталась сейчас пошевелиться, ни одна клетка в ее теле не восприняла бы этот сигнал от мозга. Руки и ноги, скелет, каждая мышца, каждый нерв были залиты свинцом. Парализующий яд, невероятно быстро разносившийся по венам, казалось, скоро должен был дойти до легких, — дышать было тяжело. Сознание помутилось, и Елене показалось, что на какое-то время ее словно выключили из реальности. Это было так глупо, так безумно, но в то, что сейчас она видела собственными глазами так ясно, она не верила. В нескольких шагах от себя Елена увидела Деймона. По всей видимости, он не слышал ее шагов: он не обернулся, даже шелохнулся, когда Елена подошла к двери. Деймон был обнажен по пояс: на нем не было надето ничего, кроме тканевых шортов, по длине доходивших примерно до колен, и он босыми ногами стоял на холодном кафеле. По его пояснице, наполовину скрытое резинкой шортов, уродливо расплывалось бесформенное пятно сиренево-лилового цвета, к краям переходившее в какой-то темно-зеленый. Испещренное маленькими синими прожилками, оно особенно выделялось на бледной коже, которая, казалось, почти целиком была покрыта их отталкивающими следами. На левой руке, чуть ниже плеча, была такая же гематома, но почти вдвое меньше, более густого, какого-то неестественно темного фиолетового оттенка, будто была совсем свежей. Внутри, словно от тонкой иглы, холодно кольнуло. Даже самыми точными словами Елена не смогла бы описать, что она почувствовала в этот момент. Она помнила лишь одну фразу, которую услышала внутри так ясно и четко, будто ее произнес кто-то стоящий рядом: это же такая боль… Но две этих отметины были не единственными на теле Деймона. На локте той же руки, где был второй синяк, кожа была содрана до мяса. Ссадина, хотя уже была покрыта защитной коркой, алела под ней ярким саднящим кровавым пятном. Елена больше не могла услышать свои мысли или хотя бы уловить их отдаленный смысл, они были закрыты от нее непроницаемым куполом. Но в этот момент в голову ударила даже не мысль — скорее, ощущение, — но оно было настолько твердым и уверенным, что у Елены не оставалось сомнений в его правдивости: такие синяки и раны невозможно получить самостоятельно, например, упав. Она скользила взглядом по телу Деймона, будто изучая его, как в тот первый раз, когда она увидела его тем вечером, когда он чинил в этой квартире кран и забрызгал водой футболку. Уверенная, твердая, спокойная осанка, — может быть, главное, с чем может ассоциироваться мужчина, но не каждый мужчина ее имеет. Но Елене была знакома эта осанка, и она могла ее узнать. Мощная фигура, которая сейчас была пропитана напряжением, — не та, которую изображают на обложках журналов, но в которой абсолютно ясна какая-то непостижимая сила. Это никак не могло связаться с гематомами, ранами, травмами. Это было как будто неправильно. Взгляд Елены опустился вниз, и она увидела, что правая нога от икры до коленного сгиба была забинтована. Это могло быть растяжение, ушиб или что-то подобное, но размытое бурое кровавое пятно, чуть сбоку пропитавшее белый чистый бинт, ясно показывало, что это совершенно не так. В этот момент перед глазами Елены, не поддаваясь никакому контролю, словно кадры на кинопленке, пронеслись те дни после возвращения Деймона. Вот почему он хромал, словно боясь ступать на правую ногу… Организм и сознание вышли из оцепенения. Сердце, бившееся через раз, заколотилось. Но тело оставалось застывшим. Елена заживо горела в огне, чувствуя это каждой клеточкой своего тела, но не могла сделать ни одного движения, сказать ни единого слова, чтобы выразить хотя бы малую часть того, что сейчас происходило у нее внутри. Подняв взгляд, она встретилась в зеркале с собственным растерянным отражением. Деймон коснулся ручки крана, и вода послушно перестала шуметь. На мгновение он опустил голову. Он стоял, с такой силой опираясь красными руками на прямоугольник белоснежной керамической раковины, что казалось, что от его ладоней вполне могут пойти трещины. В следующий момент Деймон поднял взгляд. По его лицу каплями все еще стекала вода. Он посмотрел в зеркало, но видел в нем не себя. Два взгляда — его уверенный, насмешливый, и по-детски испуганный Елены — встретились. Проходили секунды, казавшиеся такими долгими, но ни один из них не отводил взгляд: они будто так разговаривали, словно говоря через зеркальное отражение то, что сказать в реальности, без этого странного барьера невозможно, страшно, больно… Деймон снял висевшее рядом белое махровое полотенце и, вытерев лицо, болезненно неторопливыми шагами, хромая на правую ногу, вышел из ванной. Его глаза оказались в такой ощутимой близости, но фокус взгляда Елены схватил другое. Старый, но по-прежнему неестественно яркий рваный шрам, пересекавший верхнюю часть живота. Она помнила его. Деймон смотрел Елене в глаза, и ей показалось, что в его взгляде мелькнула усмешка, когда он увидел ее испуг. — Деймон, что это?.. Эти слова слетели с губ едва уловимым дыханием, но Деймон прекрасно слышал этот вопрос — и у Елены не было сомнений в том, что он понял, о чем он. В тот день, когда Елена впервые увидела этот шрам, она не осмелилась, не посчитала себя вправе о чем-то спрашивать Деймона. Но сейчас, когда она произнесла эти слова, внутри не было страха. Елена не думала о том, правильно это или неправильно, имеет она право задать этот вопрос или нет. Она просто облекла в слова то, что сжигало сейчас ее душу, то, что раскаленным железом коснулось сердца ее самой. Елене показалось, что Деймон пожал плечами. — Такое бывает. Голос Деймона не дрогнул ни на йоту. Он был спокоен. Елена вновь подняла на него взгляд. В его глазах не было следа улыбки. Губы были плотно сжаты. — Елена, странно бояться ссадин, ран, шрамов, — произнес он. — Их может оставить многое. В жизни есть вещи страшнее этого. Услышав его последние слова, Елена почувствовала, как внутри что-то дрогнуло. Деймон прошел вперед, но не сделал попытки сделать это быстрее, чтобы уйти. Елена повернулась, жадно впившись взглядом в его фигуру. Кровь с нестерпимой болью ударила в виски, и перед глазами на мгновение застлало туманной пеленой. — Твой шрам на животе… Он тоже… Не от врачебного вмешательства? Деймон остановился и обернулся. Елена, тяжело дыша, не моргая, смотрела на него. Пристально, изучающе, жадно он взглянул в ее глаза. И в них было все: и детский, совершенно немыслимый испуг, и непостижимая уверенность, и какое требование. По одному голосу Елены, по одному этому слову — тоже — было ясно: она всё понимает, хотя и не знает ничего. На губах Деймона вдруг появилась усмешка. Он прошел вперед, отведя взгляд от Елены, зайдя в комнату, которая была напротив и от порога которой Елену отделяли несколько шагов. На полушаге остановившись вновь, он повернулся к Елене, прислонившись плечом к дверному косяку. Она внимательно смотрела на него, замерев, наблюдая за его странной беспечной реакцией. — Нет, он не от врачебного вмешательства, — ответил Деймон и усмехнулся вновь. — Этот подарок много лет назад мне на память оставил один наш общий знакомый, которого мы оба прекрасно знаем. Никлаус Майклсон. Кажется, плечи Елены чуть вздрогнули. В эту секунду ей показалось, что ей окатили холодной водой. Ее взгляд, до этого растерянный, вдруг прояснился, когда она услышала имя Майклсона. — Клаус? — едва слышно повторила она. — Вы… Были знакомы до… Елена не закончила фразу, но Деймону было это не нужно: он понимал, что она имеет в виду, о чем спрашивает. Голос Елены был слаб, но Деймон ясно слышал в тишине каждое ее слово. Но по ее голосу, по взгляду, по каждому движению было видно, что она не до конца верит в то, что сейчас слышит. — Я был знаком с Клаусом задолго до того момента, когда в моей жизни появилась Ребекка, — ответил Деймон. Деймон замолчал на несколько мгновений, а затем, глядя словно куда-то вдаль, как будто мимо Елены, задумчиво проговорил: — Это давняя история, и ей уже очень много лет. Елена слушала Деймона, и она должна была признаться себе: она не ожидала того, о чем ей сказал сейчас он. Теперь она не могла представить, что было на самом деле за этим расплывчатым объяснением Деймона, почему вызывало у него такую странную, отстраненную, словно от пренебрежения, усмешку. — Что было между вами с Клаусом? Вопрос Елены словно громким звоном отдался внутри у Деймона. Он вскинул голову, внимательно, задумчиво, чуть прищурившись, посмотрев на Елену. Какими мыслями полнилась сейчас его душа, было не дано предугадать. Но сейчас Елена отчего-то не чувствовала себя под этим пристальным, изучающим взглядом неуютно. Сердце стучало спокойно. Ее не пугало происходящее. Ей больше не казалась чем-то странным, необычным, неправильным близость, нить которой вдруг немыслимым образом связала их в эту секунду. Елена увидела, как во взгляде Деймона вдруг снова сверкнула усмешка. — Ты правда хочешь знать об этом? Елена молчала. Она, лишь не отрывая взгляд, немыслимой силой стараясь удержать этот невесомый, но такой прочный зрительный контакт. Но Деймону не нужны были ее слова. Он видел ответ. Если ты считаешь возможным довериться мне. Если я имею право знать об этом. Если ты сам этого хочешь. Я готова. В помещении воцарилась густая, тягучая тишина, и до поры ее никто не прерывал — казалось, что сейчас в ней звучало больше, чем в обычном звуке, который может воспринимать слух. Елена молчала, не желая подталкивать Деймона ни к чему. До последнего мига она не знала, продолжит ли Деймон говорить, решит ли поделиться тем, что было у него внутри. Задумчиво опустив взгляд, словно в какую-то секунду абстрагировавшись от реальности, уйдя в свои мысли, он прошел в комнату, а затем присел на край кровати. В этот момент он поднял глаза. Он был уже в комнате, когда Елена оставалась в коридоре, и они смотрели друг на друга через эту невидимую границу. Елена не знала, что это была за сила, но словно под влиянием магнита она спустя несколько мгновений сделала шаг вперед и вошла в комнату; впервые за долгое время у нее не было сомнений в правильности своего действия. Но Деймон продолжил. Через несколько секунд она услышала его негромкий голос. — Нас с Клаусом разделяет год разницы в возрасте, — проговорил он. — Мы могли бы ходить в одну школу, а при определенных обстоятельствах — и в один класс, в одну секцию. Этого не было, но так странно и необъяснимо наши жизни так долго шли рядом… В какой-то момент Елене показалось, что Деймон на мгновение отстранился от реальности, — словно для того, чтобы вернуться в то время, которое было уже так далеко. Его взгляд растворился, направленный куда-то вдаль, мимо Елены. Его голос звучал задумчиво, и, казалось, то, о чем он рассказывал, сейчас для него имело иное значение, нежели воспоминания, для которых лишь отведено определенное место в памяти. Он словно не только делился этим с человеком, который был рядом, но и сам размышлял над этим. Во взгляд Деймона вновь вернулось сознание, и он, уже чувствуя реальность и вернувшись в нее, перевел его на Елену. — Четырнадцать лет назад я поступил на факультет управления Калифорнийского университета. Наверное, у детей бизнесменов не так много вариантов в выборе направления и специальности, — по губам Деймона скользнула мягкая усмешка. — На этом же факультете учился Клаус. Мы не были знакомы лично до того момента, пока не пересеклись в университете, но… Я знал, кто его родители, знал, что это за семья, — Деймон на мгновение замолчал. — Не мог не знать. Это удивительно, но сложилось так, что мы постоянно пересекались в одной компании: в университетские годы у нас было много общих друзей. Это были вечеринки, бесконечно пьяные, шумные, до самого утра — такие, какие бывают только у студентов, в головах которых гуляет ветер и напрочь отсутствует понимание слова «ответственность» в их неполные двадцать два. На одной из таких вечеринок мы столкнулись с ним впервые. По контексту рассказа Деймона и его интонации Елена поняла, что слово «столкнулись» в этой фразе означало не личную встречу. — На моем курсе училась девушка… Ее звали Фрея. Знаешь, — сказал Деймон, — я терпеть не могу давать девушкам ярлыки: эта красивая, эта не очень, та 50/50, еще что-то. Внешность — первое, что цепляет, но иногда она может в одно мгновение меркнуть перед чем-то другим, — и это важнее. Тем более красота — понятие субъективное и до отвратности относительное, — когда Елена услышала последнюю фразу Деймона, ей почему-то захотелось усмехнуться. — Но Фрея… — Деймон остановился на миг: перед его глазами вновь возник образ девушки из далекого прошлого. — Она действительно была красива. Её родители были из Скандинавии — отсюда такое необычное имя. И красота у нее была скандинавская: строгая, холодная. Светлые волосы, бледная кожа, яркие голубые глаза — как будто ледяные. Она свела с ума не одного парня с нашего курса. На той вечеринке она тоже была. У моего одногруппника и по совместительству приятеля, который на тот момент близко общался с Клаусом, был день рождения, и он закатил мегамасштабную пьянку. У него были небедные родители, поэтому цена вопроса проблемой не была: на все выходные он снял в Санта-Монике коттедж. Нас там было человек тридцать, и все было так, как мы любили: музыка, которую было слышно, наверно, даже на улице, бухло на любой вкус лилось рекой, океан в двух минутах ходьбы, много девушек. Мы все были знакомы, так или иначе пересекались до этого, поэтому все было легко и непринужденно, и это было кайфово. Дело шло к вечеру, кто-то из нас хотел пойти к океану, чтобы немного проветриться. Я тоже собирался пойти с той компанией, но, видимо, выпил лишнего, и в какой-то момент мне стало нехорошо. Я пошел на второй этаж, чтобы в ванной привести себя в порядок. Казалось, что еще немного, и голова расколется пополам, — череп словно распирало изнутри; в виски била кровь, смешиваясь с бешеным ритмом музыки, а щеки горели от еще не успевшего остыть виски. Состояние было отвратным, но Деймон не пугался — он знал, что холодная вода и несколько минут тишины вдали от музыки приведут его в чувство, и все будет нормально. — Точно все нормально? — настороженно спросил Генри — тот самый виновник торжества, благодаря которому все и происходило, на секунду задержав Деймона перед лестницей, заметив, что тот все же сильно покраснел. Сальватор положил ладони на плечи парня. — Приятель, я в порядке, — заверил его Деймон и улыбнулся. — Освежусь, и все будет окей. Похлопав Генри по спине, Деймон отправился наверх, на второй этаж, где была расположена ванная комната. Потирая горящую шею холодной ладонью, убеждаясь в том, что последний стакан Jameson был явно лишним, Деймон прошел до конца коридора — ванная комната, по указанию Генри, была там. Глаза резало от непривычно тусклого света. Вдали начинала затихать грохотавшая на первом этаже музыка, превращавшаяся в хорошо ощутимые, но приглушенные отголоски. Дойдя до конца коридора, Деймон увидел, что противоположных сторонах было две двери одинакового — по крайней мере, так казалось в этом рассеянном освещении. Он на мгновение замешкался, но — может быть, под влиянием какой-то интуиции — уже хотел попытаться открыть ту, что была по левую сторону от него, но в самый последний момент остановился, когда по его слуху, привыкшему к битам музыки, но жадно и быстро адаптировавшегося к более спокойной обстановке, ударил чей-то вскрик. Это был не просто голос, не эмоциональный возглас, не какой-либо другой звук — это был вскрик, резкий, звонкий и отрывистый — его нельзя было спутать ни с чем. Рука Деймона замерла в миллиметрах от дверной ручки. Было невозможно разобрать слово, которое кто-то выкрикнул, но Деймону отчего-то казалось, что голос принадлежал девушке. Он обернулся и от неожиданности замер: он не думал, что на втором этаже кто-то мог быть. Деймон взглянул на противоположную дверь. «Что за чертовщина», — пронеслось в голове. В глубине души Деймон еще оставлял возможность того, что ему это показалось: мало ли что мог выдумать не совсем трезвый мозг, да и музыка с первого этажа все-таки была слышна. Но в следующий момент, прислушавшись, он понял, что это была не игра воображения. — Нет! Не трогай меня! — снова послышался выкрик. По коже пробежала электрическая волна: это был тот же самый голос, что и несколько секунд назад. И более того: Деймону он был знаком. — Да брось, мы же уже взрослые люди. Неужели я такой страшный? — с нотами усмешки прозвучал второй голос — без сомнения, мужской — глухой, хриплый, и, кажется, тоже знакомый… — Я закричу. — Перестань. — Оставь меня в покое! — снова крик, словно выстрел — навылет, полной грудью, что есть силы — и внезапно оборвавшийся на последнем слоге, упавший в тишину, как подстреленная птица. Кажется, второй голос что-то ответил в этот момент, а вслед за этим раздался резкий стон и через секунду затих, повиснув в воздухе и через миг растворившись, как будто кто-то пытался вырваться из тисков. Сознание, затуманенное болезненным хмелем виски, прояснилось в мгновение. В сознании Деймона не было окончательно сформулировавшихся мыслей — но это было не нужно. В висках раскаленным молотом стучало одно: он узнал эти голоса. Это были Клаус и Фрея. И что могло происходить в этот момент там, где не было никого, откуда из-за громкой музыки на первом этаже было невозможно что-либо услышать, он тоже осознавал. Подойдя к двери, Деймон с силой дернул ручку. Дверь странно скрипнула, но не открылась — словно была заблокирована изнутри. На автомате Деймон, сконцентрировав силу, толкнул ее снова. Со второго раза дверь отворилась. В глаза, только-только привыкшие к полутемноте, ударил резкий свет. В голове едва уловимым отголоском пронеслась мысль о том, что двери Деймон все-таки перепутал: ванной была именно та комната, в которую он сейчас вошел. Подняв голову, Деймон почувствовал, как кровь снова прилила к щекам, и на них полыхнуло жаром. У кафельной стены, упершись в нее ладонью, стоял Клаус. Наклонив голову, он словно кому-то о чем-то говорил; вся его фигура была напряжена, как будто он пытался не дать человеку рядом уйти. Спустя секунду Деймон понял, что его догадки были верны. За плечом Клауса, между ним и стеной он увидел Фрею. Майклсон крепко держал ее за плечо, — костяшки на его пальцах были абсолютно белыми. Фрея, впившись пальцами в его руку, изо всех сил пыталась вырваться из его мертвой хватки и оттолкнуть его. Клаус был явно сильнее, но было видно, что у нее еще была надежда на то, что у нее получится освободиться самостоятельно: она понимала, что музыка грохотала настолько сильно, что даже если она закричит, шанса, что ее кто-нибудь услышит, практически не было. В это полумгновение, которое было быстрее вспышки, Фрея увидела Деймона. Их взгляды столкнулись, и Деймон увидел, как ее глаза прояснели, и она остановилась на полудвижении, уже готовая закричать. В один шаг преодолев расстояние, отделявшее его от Клауса, не видевшего его, Деймон, положив тяжелые руки на его плечи, крепко сжал их и одним движением оттащил от Фреи. Майклсон чертыхнулся в его тисках и, очевидно, не ожидавший такого развития событий, обернулся на него. В его распахнутых глазах мелькнула какая-то необъяснимая безумная искра, когда он осознал, что это был Деймон. — Деймон, — едва слышно выдохнула Фрея и, пользуясь тем, что теперь ее никто не держал, отпрянула от Клауса. — Девушка же ясным языком сказала — «нет», — прожигая Клауса неморгающим взглядом немыслимых, неестественно голубых глаз, сквозь зубы с отвращением, медленно и четко проговаривая каждое слово, процедил Деймон. Клаус ничего не говорил в ответ: только, тяжело дыша, широко распахнутыми глазами, смотрел на Деймона, не отводя взгляд. — Возвращайся к нашим, — мельком взглянув на Фрею, бросил Деймон. — Деймон, не надо, — произнесла Фрея, и вдруг он ощутил на плече холод ее руки и услышал, как дрогнул ее всегда звонкий, уверенный голос. — Пойдем вместе отсюда. Оставь его. — Уйди отсюда! — рявкнул Деймон, обернувшись, в болезненном, ярком свете сверкнув сапфировыми глазами. Фрея не вздрогнула от его резкого рыка, который, казалось, эхом ударился о стены и зазвенел где-то под потолком. Она внимательно посмотрела ему в глаза, а затем перевела короткий взгляд на Клауса. Не сказав ни слова, Фрея торопливо, словно боясь куда-то опоздать, ушла. Глаза Деймона и Клауса вновь пересеклись. Казалось, все это время Клаус, не обращая внимание на слова Фреи, на то, что было вокруг, не отводил глаза от Деймона. Он пристально смотрел ему в глаза, с какой-то ненормальной жадностью вглядываясь в них. Затем его голубые глаза, затуманенные хмелем, блеснули какой-то безрассудной улыбкой, и вдруг Клаус засмеялся. Ни один мускул не дрогнул на лице Деймона, смотревшего Клаусу в глаза, крепко, до боли сжав зубы. — Так-так-так, — усмехнулся Майклсон, тряхнув головой, тяжело дыша от духоты, которая вместе с разгорячившим алкоголем оставила на его щеках пылающий румянец и испарину на лбу, от которой волосы были влажными. — Деймон Сальватор решил поиграть в героя? Что ж, это… Интересно. — Если ты еще хоть раз распустишь свои никчемные, абсолютно бесполезные руки, — пеняй на себя, — не обращая внимание на его насмешливый тон, на улыбку, проговорил Деймон. — Да? — спросил Клаус. — Что ты мне сделаешь тогда? Отработаешь пару своих приемов? Ты же, кажется, боксом занимаешься. В глазах Клауса уже не было и следа улыбки. Горячая ненависть, отчаянная, безысходная, неизбывная злость адским огнем объяла его взгляд, и казалось, что по его телу проходит безумная, больная дрожь — и его сознание уже не принадлежит ему. Клаус смотрел Деймону в глаза и больше всего на свете в эту секунду хотел, чтобы он хотя бы на одно мгновение, хотя бы на миг почувствовал то, что сейчас каждой клеткой, каждым миллиметром кожи ощущал он. Но ничего не изменилось во взгляде Деймона, в его фигуре. Он все так же спокойно смотрел на Клауса, и за все это время его тон не изменился ни на йоту. В его взгляде читалось лишь одно: немыслимое, нескрываемое, брезгливое презрение. Но как бы долго Клаус не вглядывался в его глаза, как бы не пытался понять, что сейчас было в его мыслях, что скрывалось за этим холодным молчанием, — ему не было к этому доступа. Он не знал, что сделает Деймон в следующую секунду. И одному Богу известно, чем закончились бы эти долгие, тягучие минуты, если бы они вдвоем через несколько секунд не услышали за спиной голос Генри, стоявшего на пороге ванной. — Клаус, тебе тоже плохо стало, что ли?.. Клаус и Деймон обернулись почти одновременно. Рядом стоял Генри, щурящийся с непривычки от тусклого света. Рядом с ним молча, глядя на Деймона, с какой-то опаской в глазах стояла Фрея. Деймон понял, почему она вернулась, почему вместе с ней пришел Генри. И только она видела, как он беззвучно, едва различимо ей кивнул. — Все нормально, — произнес Клаус, в последний раз посмотрев на Деймона и, не поднимая глаз, вышел из ванной. Елена слушала Деймона и за эти минуты его рассказа, кажется, ни на мгновение не опустила взгляд. Она смотрела на него, следила за движением его глаз, улавливала малейшую перемену в интонации. В этот момент, казалось, исчезла она сама — она растворилась в его воспоминаниях, в его жизни. По коже прошла волна неприятного ощущения, от которого хотелось дернуться, как от чего-то гадкого, и появилось стойкое желание принять душ. Но останавливаясь на своих мыслях, невольно повторяя в голове их с Клаусом первую встречу, Елена понимала, что для нее эта история отвратна, омерзительна, отталкивающа — но не удивительна. — Получается… Если не считать ваших семей… Все началось с этого? — спросила она. — С того, что произошло позже, — ответил Деймон. — Мы с Фреей стали близко общаться после этого вечера. Между нами завязались отношения. Может быть, в жизни нам обоим не хватало романтики: она увидела во мне героя, а я это принял. Парень уберег девушку от передряги — чем не начало красивой истории, — Деймон мягко улыбнулся. Елена не знала, почему это произошло, но в тот момент, когда Деймон рассказал о Фрее, где-то очень глубоко — она даже сама не могла осознать, откуда исходит это ощущение, — она почувствовала холодный укол. Она не понимала, чем это было, и щеки в этот момент обдало жаром. — С этого момента Клаус не воспринимал меня никак, кроме одного: как врага. О том случае на вечеринке не узнал больше никто, но, может быть, для Клауса это было в десятки раз хуже, чем если бы об этой истории узнали все наши друзья. Ведь о ней знали мы. Он был влюблен в Фрею. Уже очень давно. Я знал это. Он долго ухаживал за ней, наверное, страдал — как, впрочем, и львиная доля тех парней, которые тоже предпринимали попытки ухаживать за ней и ничего не добивались. Возможно, поэтому в тот вечер от алкоголя ему снесло крышу. Наши отношения с Фреей продлились недолго — меньше года. Тогда это казалось чем-то простым, ни к чему не обязывающим. Мы расстались так же легко, как и начался наш роман. Клаус не мог простить мне того, что я так легко относился к человеку, к которому у него действительно, наверное, были сильные чувства. Мне было плевать, но мне тогда было понятно: это не пройдет просто так. Деймон на миг замолчал, и в комнате воцарилась тишина. Сквозь плотный барьер оконных стекол доносились приглушенные позывные клаксонов. Елена всматривалась в лицо Деймона, улавливая каждое изменение в его мимике, во взгляде, и пыталась понять, что для него самого значит эта история. Но понять это Елена так и не смогла. Деймона рассказывал обо всем спокойно; по временам его взгляд блуждал, устремляясь куда-то вперед, вдаль, словно сквозь нее, но уже через мгновения все становилось, как прежде. Его голос не менялся ни на тон, был ровен и негромок. Но какое-то необъяснимое, но очень упорное чувство внутри — Елена даже не могла дать ему название, — все равно не давало покоя, заставляло чего-то ждать, но Елена пока и сама не могла объяснить, чего. Но, возможно, именно в этом чувстве звучали отголоски понимания: эта история наложила ярчайший отпечаток на жизнь Деймона потому, что имела значение сейчас. Через несколько мгновений Деймон продолжил. — Конечно, формально, да и на практике в Высшую школу бизнеса и управления UCLA мог бы поступить любой, кто сдал бы туда вступительные экзамены, но на деле вполне понятно, кто там учился. Нет смысла идти на факультет, где все о бизнесе, для бизнеса и из-за бизнеса, если твоей семье не принадлежит что-нибудь, хоть мало-мальски похожее хотя бы на самую задрипанную корпорацию, владеть которой в перспективе будешь ты. По факту это был просто факультет детей еще более богатых родителей, которым диплом нужен был только номинально. Поэтому запросы и увлечения у этих студентов были соответствующие, — Деймон усмехнулся. — Вариантов для развлечений было много, и у каждого они были свои. Но в одном мы совпадали на сто процентов. Мы все любили хорошие машины. Елене показалось, что даже сейчас, спустя столько лет, в какой-то миг при этих словах глаза Деймона сверкнули азартом. — Многие из нас любили погонять по ночному городу. Елена вдруг внимательно посмотрела на Деймона, и ее глаза округлились. Она очень не любила перебивать собеседника, когда он о чем-то рассказывал ей, но сейчас было видно, что сдержаться ей было трудно. — Деймон, постой. Ты был… Стритрейсером? В ее глазах плескалось неподдельное изумление и горячий, почти детский интерес. Лишь по одному эту взгляду ее горящих карих глаз Деймон мог понять, что сейчас творилось в ее голове, что объяло ее душу в это единственное мгновение. Снисходительная, но теплая улыбка мелькнула на губах Деймона, когда он услышал этот вопрос Елены. — Я не посвящал этому жизнь, даже в тот момент. Но у меня и моих друзей было много приятелей, которые были уличными гонщиками. Я был вхож в этот круг. И несмотря ни на что, в чем-то мы были едины: мы любили скорость, и у нас от этого сносило башню, — Деймон усмехнулся самыми уголками губ. — Мы любили ночные гонки по Лос-Анджелесу — на время или по определенным заморочным маршрутам, на которых можно было проверить, на что способно твоё авто. Это был отличный способ снять стресс и заодно позлить копов — тогда, кажется, такие гонки еще не были запрещены на законодательном уровне, и формально они ничего не могли сделать нам, — а разбираться с последствиями приходилось именно им. Это было как наркотик… Лучше наркотика. Клаус тоже занимался этим. Но то, что считали развлечением, имело для него другое значение. Он был одержим уличными гонками. И у него были хорошие способности. Вкупе с деньгами, которые позволили бы ему купить любую машину, которую он только захотел бы, это открывало для него неплохие перспективы. Он общался с городскими стритрейсерами ближе, чем мы, и был хорошо известен в этих кругах. Наверное, за счет этого круг наших общих знакомых стал сужаться: постепенно Клаус свел на нет отношения с ребятами, с которыми мы когда-то общались вместе, — к нему относились настороженно. Мы часто встречались на таких сходках, но никогда не вступали в непосредственное соревнование, — Деймон вдруг замолчал. В его глазах больше не было ни следа от той беспечности, которая мелькала в его взгляде, когда он рассказывал об университетских годах. Взгляд вновь будто рассеялся — Деймон обратился к собственным мыслям. — За исключением единственного раза. Елена слушала Деймона, не пытаясь предугадать, что он может сказать ей дальше, не задумываясь о том, ожидаемо или нет то, о чем он рассказывал. Но слух зацепился за его слова о том, что Клаус занимался стритрейсингом. Елена несколько раз в мыслях повторила это, но все равно не могла поверить в то, что это было реальностью: настолько далеким ей казался он от этого мира скорости, безумства и азарта, настолько сложно было представить его частью этого мира. — Когда я учился в университете, я купил Lexus LS, — продолжил Деймон. — Это была понтовая, но рабочая машина, наверное, один из лучших седанов на то время. Конечно, я не мог отказать себе в удовольствии опробовать ее. — Да, Сальва, умеешь играть по-крупному, — усмехнулся Генри, не отрывая взгляд от отливавшего ярким до неестественности цветом, который мог принадлежать только новому аппарату, автомобиля. Белоснежный Lexus, стоявший рядом, действительно был самым ярким свидетельством того, кем мог быть его владелец. Прекрасно известная водителям, ценящим хорошие машины, эта модель сочетала в себе, казалось, несовместимое. О том, какую скорость автомобиль мог развивать и на каких дорогах проходить, говорили усиленные колеса и его диски, серебряным переливом сверкнувшие в темноте, и мощный перёд, казалось, нетипичный для Lexus. Но в этом авто, плавном, по форме своей напоминавшем космический корабль, с полной ясностью чувствовалась такая элегантность и стать, и десятой доли которой невозможно было бы увидеть даже в самом дорогом гоночном автомобиле. И именно она подтверждала, что это все-таки не спорткар, но что-то лучше — микс, который был чертовски хорош. Деймон усмехнулся, бросив беглый взгляд на машину. — Если не играть по-крупному, то не стоит и начинать. — Я был бы удивлен, если бы у тебя была машина хуже, — усмехнулся Генри. Этой ночью на улицах Лос-Анджелеса обещало быть жарко. В ярком оранжевом свете фонарей догорала пятница. Деймон уже очень давно не участвовал в заездах и зверски изголодался по скорости, к тому же, ему не терпелось проверить своё авто и увидеть его в деле, поэтому он знал, что не вернется этой ночью домой еще долго. Судя по количеству знакомых ребят, среди которых были и профессиональные стритрейсеры, сейчас находившихся здесь, недостатка в соперниках сегодня точно не будет. — Сальва, не хочешь проверить эту малышку в действии? — послышался рядом с нотами самодовольной знакомый голос, озвучивший мысли Сальватора. Деймон повернулся вполоборота и увидел Хьюго, — молодого парня, ростом, наверное, ниже Деймона и выглядевшего младше, во внешности и черных глазах которого, где танцевали бесенята, были ярко выражены индейские корни. — Обижаешь, — усмехнулся Сальватор. — Сегодня ей придется потрудиться, чтобы доказать мне, что сотню тысяч долларов я выкинул не на ветер, — Деймон слегка хлопнул по кузову ладонью, и в воздухе послышался одобрительный гул. — Мудрое решение, — слуха вдруг коснулся негромкий, но ясно уловимый голос, с хрипотцой и специфическим уловимым акцентом, и по позвоночнику прошел разряд тока. Подняв глаза, Деймон увидел перед собой Клауса, заложив руки в карманы, он стоял напротив, внимательно глядя ему в глаза. Рядом с ним было еще трое парней примерно одного с ними возраста — или, может быть, чуть старше, но максимум на год или два; одного из них Деймон знал, — это был известный в городских кругах стритрейсер и близкий друг Клауса, Финн, — и по этому Сальватор понял, что и другие двое, скорее всего, тоже были уличными гонщиками. — Обидно потратить немалые деньги, а после понять, что купил кучу металлолома с колесами, — продолжил Майклсон. Деймон, не отводя взгляд, пристально смотрел Клаусу в глаза, но до поры молчал. — Да ладно, Клаус, я не поверю, что уж ты не знаешь, что Lexus металлоломом не бывает, — усмехнулся Генри, но в его усмешке, несмотря на внешнюю беспечность, слышалась едкая ирония. — Тем интереснее будет увидеть, на что она способна, — повернувшись к Генри и на мгновение взглянув на него, спокойно и ровно, без тени какого-то изменения в эмоциях, ответил Клаус. — Я успел услышать, что ты и сам такого же мнения, Деймон, — переведя взгляд на Деймона, сказал он. — Впереди долгая ночь. Так может, начнем ее с этого? — в голубых глазах Клауса сверкнул лукавый огонек. — Я и ты. Infinity против Lexus. Заезд по круговой от ближайшего светофора на Лейтмарк авеню, — Клаус слегка кивнул головой вперед, в сторону названной им авеню, открывавшейся перед ними, — чек-пойнтом для поворота назад пусть будет, допустим… Отель «Уолдорф Астория» на Сильвер-Стэнли. Там сейчас Джонатан, Карлос и Тео — они должны быть знакомы тебе, Деймон. Ребята и зафиксируют прибытие каждого из нас на чек-пойнт. Второй можешь назначить ты сам, я с радостью приму любой вариант. Побеждает тот, чей бампер первым пересечет линию перед светофором на обратном пути на Лейтмарк. На какое-то время в ночной темноте растворилась тишина, и слух зацепился именно за нее: Деймон давно не слышал, чтобы так тихо было на улице. Сальватор вновь внимательно посмотрел в глаза Клаусу, а через мгновение поднял глаза. Infinity Клауса, такая же белоснежная, как Lexus Деймона, казалась еще ярче в рассеянном свечении уличных фонарей, холодным светом фар прорезая ночную темноту. — Некислый маршрут получается, Клаус, — проговорил Генри. — Это же несколько районов. — Ну так и мы вроде бы не в детском саду, Генри, — повернувшись к нему, ответил Ник. Генри хмыкнул, положив руки в карманы. В воздухе вновь повисла тяжелая, свинцовая тишина, смысл которой читался очень ясно. Деймон давно был за рулем, но не имел такого большого опыта в стритрейсинге, как Клаус; к тому же, его машина была новой, он еще не успел к ней привыкнуть и до конца понять мощность двигателя. Уровень опасности для обычных граждан, в том числе и для других водителей, был низок, — это были спокойные районы, далекие от Запаного Голливуда, Родео Драйв и других точек концентрации жизни Лос-Анджелеса, и улицы были пустынны, а сам Деймон мог бы свести ее на нет, просто вернувшись к своей привычной скорости, если бы почувствовал, что управлять при таких условиях ему тяжело. Но было понятно, что при всем этом победить было сложно. Но Деймон смотрел в глаза Клауса, в которых горел сейчас какой-то необъяснимый, но яркий огонек, и знал, что не даст другого ответа. — Пусть будет так, — пожав плечами, ответил он. Друзья Деймона молчали, хотя, глядя им в глаза, он видел, что они хотели ему сказать. Но молчали они именно потому, что отлично понимали: он не отступит. Еще несколько минут заняли формальности — более подробное обсуждение маршрута и чекпойнтов, какие-то другие их детали Деймон. Своим чекпойнтом Деймон назначил заправку неподалеку от Лоундейла — одного из спальных кварталов — отлично знакомую им обоим, еще больше расширив границы маршрута и распространив его таким образом на добрую половину восточной части Лос-Анджелеса. Когда все обсуждения были закончены, Деймон прошел к своей машине, сев в салон и захлопнув дверь. Теперь, когда он оказался в салоне, улица казалось несравнимо громкой: сейчас ему казалось, что он полностью изолирован от внешнего мира, его звуков и тактильных ощущений. Деймон неслышно повернул ключ зажигания, и в эту секунду автомобиль ожил. Тишина пропиталась негромким шумом работающего двигателя, и в густой темноте, до которой не доходили фонари, загорелись, как глаза хищного зверя, неоновые фары. Деймон не знал, для чего Клаус делал это. Он не мог дать себе ответа на этот вопрос и в тот момент, когда они, параллельно друг другу, в ожидании старта стояли перед стоп-линией и когда перед ними горел красный сигнал светофора. Деймон не знал, сможет ли дать вообще. Через секунду, лишь на миг мелькнув желтым, в глаза ударил зеленый сигнал. Нога мягко ступила на педаль газа, а рука легла на рычаг переключения передачи, чтобы в следующее мгновение перевести его в нужную позицию. На первых порах Деймон очень хорошо видел Клауса — его машина не уходила из поля зрения, пока они двигались по широким авеню. Но чем глубже маршрут продвигался, тем ближе становились спокойные спальные районы и меньше — улицы и дороги, тем чаще начинали встречаться переулки. В одном из поворотов машина Клауса растворилась в темноте. Деймон пытался просчитать, по какому маршруту Майклсон собирался продолжить движение, раз выбрал свернуть именно здесь, и насколько он мог сократить путь до чекпойнта. Начались спящие кварталы, которые были абсолютно пусты, и Деймон нажал педаль газа еще сильнее. Увеличение скорости почувствовалось моментально, хотя сейчас это изменение должно было раствориться — стрелка спидометра и так была на цифре 65 миль*. Ночные фонари, редкие проблески света в окнах домов, неоновые вывески смешивались в один поток, горящей нитью опоясывая дорогу, пролетавший перед взглядом, лишь боковым зрением фиксировавшим его. Деймон был готов к нему, что на этом маршруте ему придется привыкать к машине, что-то пробовать и искать способы выжать из нее все необходимое здесь и сейчас. Но ни разу за время заезда Сальватор не вернулся к этой мысли: автомобиль выполнял его команды с полушага, и, хотя ход был жестким, Деймон чувствовал себя уверенно. Петляя по тихим улицам, казавшимся заброшенными, чередовавшимися с оживленными проспектами и дорогами, Деймон думал, что до конца маршрута они с Клаусом уже не встретятся. Но Майклсон появился рядом именно в тот момент, когда Деймон был уверен в этой мысли, словно из ниоткуда, вырастая будто из-под земли. Они встретились незадолго до первого чекпойнта. Они двигались в параллельных полосах, дорога была неудобной, двухполосной и достаточной узкой, и вскоре стало ясно, что Клаус решил вспользоваться этим. Какую бы скорость ни набирал Деймона, спустя полсекунды он Майклсон брал такую же, идя, казалось, сантиметр в сантиметр вровень с его машиной. Лишая Деймона возможности уйти от этой странной погони, Клаус в точности повторял каждый его маневр, следовал за ним, словно тень, но не уходил вперёд. Повернуть было некуда, Деймону приходилось маневрировать, чтобы не заехать на тротуар, который был, казалось, в миллиметрах от колес его автомобиля, и вместе с этим — не столкнуться с машиной Клауса; делать это на высокой скорости это было очень трудно. В какой-то момент Деймон действительно был близок к тому, чтобы задеть крыло его авто, и лишь в последнюю секунду, резко крутанув руль вправо, а затем нажав газ, чтобы не залететь на тротуар, ему удалось этого избежать. «Сукин ты сын», — с усмешкой пронеслось в голове. Деймону удалось оторваться, но лишь на короткое время: Клаусу ничего не стоило его нагнать. В какой-то момент повернув голову, на долю секунды Деймон взглядом встретился с Клаусом. В глазах Майклсона была мягкая усмешка. Секунду спустя Деймон увидел, что сигнал светофора на широком перекрестке, открывавшемся обозрению, уже начинал мигать. Они с Клаусом двигались примерно на равной скорости, но в этот момент боковым зрением Деймон уловил — хотя это было настолько мимолетно, что больше напоминало мгновенное ощущение, нежели то, что можно было реально увидеть в этот миг, промелькнувший, как комета, — что Клаус начал снижать скорость. Деймону хватило миллисекунды, чтобы понять, что Майклсон был не уверен, что успеет проехать, — и принять собственное решение. Деймон с силой вдавил педаль газа, и на мгновение показалось, что она продвинулась до упора. Мотор оглушительно взревел, перемешав этот рёв с неприятным звуком проворачивающихся колёс, и Деймон почувствовал жесткий толчок: автомобиль устремился вперед. В голове замелькал желтый сигнал. Три. Два. Яркий свет исчез из поля зрения так же быстро, как и появился — и в этот момент он не успел смениться красным. Деймон перевел взгляд на зеркало заднего вида: вдалеке виднелось белое пятно, спустя секунды растворившееся в темноте. — Я до сих пор до конца не понимаю, как мне это удалось, но в ту ночь этот заезд остался за мной, — сказал Деймон. — Это была пощечина в сторону Клауса, и ощутимая — это было видно по нему, хотя он старался не показать этого. — Сальва, ну ты даешь, — улыбаясь и смеясь, как ребенок, чье давнее желание оказалось исполненным, сказал Хьюго. — Сделал даже Майклсона. А говорил, что к машине привыкнуть надо! — друг шутливо толкнул Деймона в плечо. — Ну что, привык? — смеясь, спросил Генри, и Деймон, улыбнувшись, кивнул. — Молодцом, — похлопав друга по плечу, с искренностью сказал Генри. Еще долго отовсюду слышались слова одобрения и поздравления — даже от друзей Клауса. Атмосфера сейчас была похожа на финал какого-нибудь крупного гран-при. Уличные гонки Деймон любил именно за это: здесь все эмоции — и положительные, и отрицательные — доходили до предела. — Вероятно, я недооценил ни возможности Lexus, ни способности людей, которые садятся за его руль, — с усмешкой проговорил Никлаус, когда они с Деймоном оказались друг напротив друга и их глаза встретились вновь. — Что ж, отличный результат. Поздравляю. Клаус говорил сдержанно, словно обдумывая каждое слово, и Деймон прекрасно видел, чего ему стоит произнести это и что творится в его душе в этот момент. Но в следующее мгновение произошло то, что от Майклсона ожидать не следовало. Произнеся последние слова, он протянул Деймону горячую красную ладонь. Деймон опустил взгляд, на миг переведя его на руку Клауса, а затем снова посмотрел ему в глаза. — Спасибо за поездку, Клаус, — так же спокойно, как и Майклсон, произнес он. — Было весело. Руки он ему не пожал. Деймон чувствовал все. Чувствовал мысли своих друзей и друзей Клауса, которые были свидетелями этой сцены; чувствовал, как Майклсон прожигает испепеляющим взглядом его спину. И чувствовал, что Майклсон это не так не оставит. Но он не ощущал ничего, что могло бы заставить его остановиться в этот момент. Какой бы оборот ни приняла ситуация в эту минуту, что бы ни сказали друзья, что бы ни сделал сам Клаус, даже если бы время повернулось вспять, Деймон сделал бы все так же. Немыслимое отвращение кислотой свело скулы, вязкой, густой жидкостью медленно потекло по венам, и это ощущалось даже на физиологическом уровне. И в этот момент Деймон понял, что еще никогда и ни к кому в своей жизни он не испытывал такого тягучего, такого гадливого, такого непреодолимого презрения. На губах Клауса появилась тонкая задумчивая усмешка. — Выигрывать тоже надо уметь, Деймон. И, по всей видимости, делать это иногда даже сложнее. — Знаешь, есть одна очень расхожая фраза… — взглянув на Клауса, проговорил Деймон. — Как там говорят? Победителей не судят. В таком случае, оставь за мной право делать то, что я считаю нужным. Не дожидаясь ответа Клауса, Деймон повернулся к нему спиной и затем вернулся к своим друзьям. — Свидетелями этого разговора были все — мои приятели, его друзья, для которых он был авторитетом, которые уважали его. Это было унижение. Елена молча слушала Деймона, неловко время от времени кусая губу, а затем проговорила: — Деймон, знаешь, — произнесла она, не переводя на него взгляд, смотря куда-то вдаль, словно оставаясь все еще в своих мыслях, — ты рассказываешь мне это... Это очень мерзко, отталкивающе, и мне кажется, что трудно поверить, что все эти черты, мысли, чувства воплотить в себе может один человек. Но... Мне так легко верится в это. Не потому, что между нами хорошие отношения и я доверяю тебе, а потому, что я слушаю тебя и понимаю, что я не удивляюсь, что воспринимаю это как что-то знакомое, что мне легко связать образ человека и твой рассказ. Наверное, это так страшно, — задумчиво проговорила она и вдруг подняла глаза. Их с Деймоном взгляды встретились. Елене показалось, что Сальватор слегка усмехнулся. — Что, сильное впечатление на тебя произвела встреча с неудавшимся братцем в кампусе? Елена, поджав губы, кивнула. — И это настолько гадко... — Наверное, сейчас ты посчитаешь меня немного того или просто не поверишь, ты можешь иметь свое мнение на этот счет, но я не считаю, что Клаус виноват в этом. Скажи, вы ведь в универе говорили в курсе литературы или еще где-нибудь мельком про французский натурализм? — вдруг спросил он, взглянув на Елену, и Гилберт, немного сбитая с толку таким неожиданным поворотом разговора, кивнула. — Тогда ты наверняка слышала про Ипполита Тэна* и компанию. Тэн придерживался мнения, что на всякое проявление человеческой психики воздействуют три фактора: раса, среда... И момент, кажется. Не знаю, что там с расой и моментом, но насчет среды — это простая истина. Клаус — продукт той среды, в которой он жил, той семьи, в которой он воспитывался. И если эта среда была именно такая, он нн мог стать другим. Ребенок рождается белоснежным листом, абсолютно чистым. Он не заговорит по-французски, если ты или кто-то еще его не научит, он не заинтересуется тем, что такое баптизм, если в его окружении об этом никто ни сном ни духом. Краски на этот чистый лист наносишь ты и те, кто рядом. За бòльшей частью того, что творилось в мыслях Клауса, стоит Эстер. И мне действительно жаль, что это так. — А то, что посеяла в нем она, дало свои всходы, когда он познакомился с тобой лично и ты перешел ему дорогу, — проговорила Елена. — Скорее всего. На мгновение Елена снова замолчала, вновь погрузившись в свои мысли, а затем сказала: — Вот почему именно Клаус так реагировал на твои отношения с Ребеккой... Деймон вдруг замолчал, и в его лице, в мимике, во взгляде что-то изменилось. Неглубокая, но очень заметная морщина пролегла у него на лбу: он как будто что-то вспоминал — но эти воспоминания не приносили ему ничего светлого. — То, что было между мной и Ребеккой, стало для Клауса, наверное, последней каплей, — задумчиво проговорил он. — Он не простил бы мне этого. — Мама приедет сегодня? — спросил Клаус, войдя в гостиную, где Ребекка, подводя ресницы, кажется, заканчивала наносить макияж. — Да. Ник, пожалуйста, дождись ее, — попросила Ребекка с искренней просьбой во взгляде посмотрев ему в глаза. — Она обещала быть через пару часов. Слух зацепился за первые слова. — Постой, я не до конца понял... — слегка тряхнув головой, пробормотал Клаус. — Ты разве не останешься? Ему показалось, что Ребекка на мгновение поджала губы и отвела взгляд; его вопрос вызвал в ней странный дискомфорт. — Ник, я не смогу сегодня остаться. Меня уже ждут. Пристально наблюдая за сестрой, за каждым ее взглядом, за каждым движением, которые стали вдруг какими-то неловкими, словно она сама не могла справиться с собственным телом, Клаус сделал несколько шагов, положив руки в карманы джинсов. — Кто же? Хотя ответ на этот вопрос уже оглушающим набатом, невыносимыми ударами крови в виски звучал внутри. Ребекка посмотрела в глаза брату и едва слышно выдохнула. — Молодой человек. Клаус почувствовал, как щеки обдало жаром. Можно тысячу раз о чем-то догадываться, можно знать наперед — но иногда один раз услышать об этом гораздо хуже, даже если это заполнило все твои мысли, вымотало, лишило сил. Клаус смотрел в глаза Ребекке, плотно сжав зубы. — Это... Это он, да? Это так странно: они никогда не называли одного имени в своих разговорах вслух. Но оба всегда прекрасно понимали, о ком говорят. — Клаус, какая разница? — закатив глаза, выдохнула Ребекка. По мелкой дрожи, одним мгновением прошедшей по ее плечам было видно, что она нервничает. В этот момент Клаус стоял у окна. Он повернул голову вправо, выглянув на улицу, во двор многоэтажки, на который выходили окна. Двор был огромным, и в окно сейчас, казалось, можно было бы увидеть все: и соседские автомобили, припаркованные у подъезда, и детскую площадку, на которой гуляли дети, и других людей. Но взгляд не блуждал. Словно самый точный объектив, зрение выхватило из всего этого обилия красок и деталей единственную. Белый Lexus, припаркованный неподалеку от выезда с придворовой территории. Даже не видя номеров, Клаус знал, кому она принадлежит. Он узнал бы эту машину из десятка других. Кровь бешеным ударом снова ударила в висок. — Ребекка, — сквозь зубы произнес он, но имя сестры сорвалось с губ каким-то странным хрипом, в котором слышалось отчаянное бессилие. — Ты... — Клаус остановился на полуслове, словно что-то мешало ему сказать. — Снова... Спешишь... К нему? Ребекка почувствовала, как по коже прошли мурашки, когда она услышала последние слова Клауса. В них слышалась такая боль, такое невыразимое отчаяние, что слышать это в голосе Ника — ее Ника, ее такого своевольного, всегда уверенного старшего брата! — было невыносимо. Ребекка подняла голову и встретилась глазами с Клаусом, который не отводил от нее взгляд. Ребекка сделала шаг вперед к нему. — Ник... — Господи, Ребекка! — голос Клауса зазвенел в тишине стеклянной дрожью. Ребекка смотрела сейчас на Клауса и не узнавала его: в его изумрудных глазах плескался страх; казалось, что еще чуть-чуть, и он схватится за голову. — Что ты творишь с собой? Ребекка молчала. Какой-то внутренний необъяснимый барьер не давал сейчас остановить Клауса, что-то ему сказать, все объяснить. — Он не тот, каким ты видишь его, Бекка, пойми, — просил Клаус. — Для него это ничего не значит и никогда не будет значить. Ребекка почувствовала, как вспыхнули щеки, ощущая, как внутри разгорается негодование. Сколько раз семья говорила ей об этом, сколько раз пыталась что-то изменить, не понимая очень простого... И важного. То чувство необъяснимого стыда, желания помочь Клаусу, сделать хоть что-нибудь, что помогло бы ему вновь вернуть покой, поверить ей, сменилось чем-то другим. — Ник, пожалуйста, не утрируй, — фраза Ребекки, хотя она не понимала, что с ней случилось в этот момент, вышла какой-то небрежной, даже раздраженной, словно ей и вправду было плевать на то, о чем ей сейчас говорил брат, и интонация, с которой она это произнесла, не заключала в себе и толики того, что она хотела бы сказать ему на самом деле. — Бекка, скажи мне, — проговорил Ник. — Что с тобой происходит? Оглянись вокруг. Тебе вслед половина парней с твоего курса головы сворачивает. А ты... — Клаус как-то неловко, совсем по-детски дернул плечами. — Ты ходишь за ним, как привязанная, как старшеклассница... — Ник замолчал, но Ребекка отчего-то не решилась нарушить эту тишину. Через несколько мгновений он заговорил вновь, но его голос едва уловимо, почти неслышно прозвучал в тишине мягким бархатом. — Я... — Клаус поднял на Ребекку блуждающий взгляд. — Я больше не узнаю в тебе... Тебя. Ребекка посмотрела брату в глаза и поняла, что это был не упрек, не обвинение, не попытка в чем-то убедить. Это было совершенно иное. Она слышала, как дрогнул его голос, и Ребекка почувствовала, как по позвоночнику словно прошел разряд тока; она отвела взгляд, не в силах больше смотреть ему в глаза. — Какое мне дело до этих парней, если мне нужен другой человек? — спросила Ребекка. — Другой, Ник, понимаешь? И мне плевать, кто там сворачивает головы, потому что... Потому что внутри я чувствую другое. Потому, что совершенно другое для меня имеет значение. На губах Клауса возникла неверящая усмешка, и он, как будто на автомате, словно сам не вполне ощущая это движение, мотнул головой. — Если ты не веришь мне, спроси у любого с нашего курса. Его весь факультет знает! — с отчаянием воскликнул Клаус. Брат выдохнул и на мгновение опустил глаза. — Ребекка, это игра, которую он любит и в которую играет очень давно, — произнес Ник, и в его голосе в этот момент послышалась какая-то странная, необъяснимая усталость. Клаус взял Ребекку за плечи и неотрывно, словно боясь хотя бы на миг, на миллисекунду потерять этот хрупкий зрительный контакт, не отрывая взгляд, смотрел ей в глаза, словно посылая последний сигнал о спасении. Клаус смотрел Ребекке в глаза с невыразимой отчаянной мольбой. Мольбой его услышать. Не отводя взгляд от его глаз, Ребекка положила теплые невесомые ладони на его руки. Она долго молчала, глядя ему в глаза, словно о чем-то думая, что-то переживая в эту странную, непонятную секунду. И вдруг в ее глазах — таких еще детских, в глазах еще вчерашней девчонки — он увидел отблеск нежной, спокойной улыбки. — Ник, все будет хорошо, — прошептала Ребекка. Клаус молчал, словно парализованный, потерявший в один момент какую-либо способность двигаться, а Ребекка в следующий момент коснулась губами его покрытой жесткой колючей щетиной пылающей щеки. Клас не сдвинулся с места. Он все так же смотрел вслед сестре. Постукивая каблуками, на которых шла, как будто босиком, такая невесомая, такая легкая, словно весна... И совсем еще ребенок. — Я вернусь вечером, — с немыслимой уверенностью, на прощание, словно желая успокоить его, пообещала она. Через время Клаус услышал, как на входной двери щелкнул замок. Сердце быстро, с болью заколотилось в груди, выбивая из грудной клетки остатки воздуха, не давая вдохнуть нормально. Не ощущая опоры под собой, чувствуя, как глаза застилает белесая пелена, он со всей силы ударил кулаком в стену. Когда Ребекка вышла на улицу, она увидела припаркованный неподалеку автомобиль Деймона: он уже ждал ее. И на душе отчего-то стало легко. Деймон вышел из машины, и, когда он увидел Ребекку, его губ коснулась ясная улыбка. — Я скучал по тебе, — притянув ее к себе, проговорил Сальватор. — Еле вырвалась, — с полуусмешкой прошептала ему в губы Ребекка. Деймон вопросительно с удивлением поднял брови. — Снова Эстер? — Нет, — ответила Ребекка. — На выходе пришлось пройти допрос с пристрастием от Клауса. Не долго ждал? — Тебя я готов ждать сколько угодно. — Ребекка делилась со мной своими переживаниями по поводу того, как реагировала ее семья, — сказал Деймон. — Я и сам прекрасно понимал, что в этой семье вряд ли моему появлению в ее жизни кто-то будет рад, — Сальватор усмехнулся. — Но мне до этого не было ровным счетом никакого дела. — Деймон, извини, — проговорила Елена, — возможно, я что-то не так поняла, но... Ты как-то сказал, что вы с Ребеккой были вместе около четырех лет. Но... Получается, ваши отношения начались еще в университете? Елена говорила медленно, было видно, что она продумывает свои слова и осторожно подбирает каждое из них. Было даже не понять, делает она это осознанно или под влиянием какого-то более глубокого внутреннего импульса. После всего произошедшего в жизнях Ребекки и Деймона прошло еще ничтожно мало времени. Елена не знала, что происходит внутри у Деймона. Но она день за днем видела, как его изменило их с Ребеккой решение развестись. Сейчас Елена больше всего на свете не хотела одного: причинять Деймону боль. Воспоминаниями, заставляя переживать это снова и возвращаться к мыслям, не дававшим покоя. — Мы действительно познакомились, когда оба еще учились в университете. Мне было двадцать четыре, я уже заканчивал магистратуру. Когда Майклсоны узнали о наших отношениях, в семье был грандиозный скандал. Ребекке тогда едва исполнился двадцать один, и отчасти было понятно, почему они переживали. Но чем было тогда все, что происходило между нами, мы с Ребеккой, наверное, сами не понимали. Мы не особо думали о будущем, а просто получали удовольствие от того, что было сейчас, от каждого момента. Мы были молоды, свободны, а еще — очень похожи друг на друга, — в голосе Деймона послышалась легкая усмешка. —Может быть, поэтому долго это не продлилось. Через полгода я получил диплом. И вдрызг рассорился с отцом, когда сказал ему, что не собираюсь принимать никакого участия в его бизнесе. Я уже знал, что хочу построить карьеру в ресторанном бизнесе, и работал в этом направлении. Через пару месяцев я уехал во Францию, Ребекка осталась в Лос-Анджелесе продолжать учебу. Мы оба отнеслись к этому спокойно: первоначальная буря эмоций утихла, я в тот момент ставил во главу угла карьеру, Ребекка хотела наладить отношения с семьей. Мы не знали друг о друге почти ничего все это время и встретились снова только через четыре года. Но это были уже совершенно другие отношения. Деймон замолчал на какое-то время, а затем продолжил. — Именно в то время, когда наши с Ребеккой отношения только начинались, между нами с Клаусом произошел... — Деймон вдруг запнулся и вновь на мгновение замолчал, словно не зная: какое слово подобрать. —...Разговор. Елена не знала, почему, но по ее спине прошли тонкие иголки холода: настолько странно, непривычно Деймон произнес слово «разговор». В последний раз повернувшись вполоборота и через плечо оглянувшись в заднее стекло, убедившись, что машина стоит правильно, развернувшись обратно и, резко крутанув руль, выпрямил колеса. Шины слышно сцепились с гравием, и послышался характерный, почему-то режущий слух звук. Место для парковки было явно неудобное, да и парковкой это назвать было сложно — скорее, место, где можно было бросить машину на те пару часов, что будешь отсутствовать, — и то лишь потому, что других и более подходящих поблизости не было. Начавшийся в неподходящее время ремонт факультетского спортзала доставил немало хлопот многим членам сборной университета, сейчас готовившихся к межвузовской олимпиаде, и, в частности, Деймону, за этот месяц вынужденному существенно перестроить свой ежедневный маршрут и список мест, куда он должен был успеть. На начало двухтысячных в UCLA активно шел процесс по объединению факультетов на одной территории и расширению городского кампуса, но окончен он пока не был, в результате чего еще оставалось несколько факультетов, которые были расположены в разных районах. Деймон, до этого момента бывший абсолютно безразличным к этому вопросу, сейчас должен был признаться, что жить было бы гораздо проще, если бы ему и остальным ребятам из команды повезло чуть больше и они застали бы уже те времена, когда университет представлял бы собой единый кампус. Тренировки боксерской команды, в основной состав которой он был заявлен, два раза в неделю теперь проходили в спортивном корпусе факультета филологических наук, оказавшегося в числе тех самых невезучих «отщепенцев» и удобствами не отличавшемся: спортзал был старым, и, хотя и далеко не ветхим, было понятно, что будущие калифорнийские филологи спортом особенно и не интересуются, и находился в одном из отдаленных районов, — Энсино, — примерно в сорока минутах езды от средоточия жизни города. Глухой, наполненный сплошь двухэтажными частными домиками, район был спальным в самом полном смысле этого слова, и на Деймона, привыкшего быть в центре жизни и ее движения, нагонял тоску каждый визит сюда. Повернув ключ зажигания, Деймон заглушил мотор. Кожу обдало теплым ветром, в котором уже ощущалось что-то весеннее. Захлопнув дверь автомобиля, Деймон уже хотел сдать его на сигнализацию, но в этот момент, когда он поднял голову, он остановился. Неподалеку от него, опершись спиной на крыло своей машины, скрестив руки на груди и глядя на Деймона, стоял Клаус. Их взгляды пересеклись. По губам скользнула усмешка, а в голове мелькнула мысль: «Да, день становится явно интереснее». Вопроса о том, как Клаус оказался здесь, и мыслей о чудесном совпадении, когда два человека, имеющие совершенно разные дела, окружение и род занятий, вдруг оказываются в одном месте, не было. Деймон прекрасно знал, что Клаус приехал сюда специально, — и приехал потому, что здесь был он. Вопрос был только один — для чего. — Неожиданно встречать здесь старых знакомых, — спокойно произнес Деймон. На лице Клауса, вцепившегося глазами в Деймона и крепко державшего этот контакт, не дрогнул ни один мускул. — Нам нужно поговорить. Деймон пристально посмотрел в его глаза, словно пытаясь понять, что в этот момент может быть в его мыслях. — Если ты считаешь, что это необходимо... — проговорил он, чуть заметно пожав плечами, на мгновение переведя взгляд куда-то в сторону, но окончание фразы немой пустотой осталось в воздухе. — О чем? — спросил Деймон, и его глаза вновь сверкнули сапфировым оттенком, вонзившимся в глаза Майклсона. — Ты сам прекрасно знаешь, о чем. Клаус, не моргая, смотрел Деймону в глаза, и во взгляде этом, этом тоне был холодный лед. Но Деймон знал, что могло быть скрыто за этим льдом. — О том, когда это закончится, — произнес Клаус, отойдя от своей машины, — и есть ли в этой жизни такая граница, которая заставила бы тебя остановиться. Конечно, Деймон понял, о чем говорил Клаус. Но то, что Майклсон сейчас переживал внутри, ни одним словом, ни одним взглядом не открывая этого, то, что он переступил через себя и говорил сейчас с ним лично, почему-то вызывало в нем желание усмехнуться. Деймон скрестил руки на груди и внимательно посмотрел на Клауса. — Выбрал себе новую игрушку? Деймон, опустив взгляд, усмехнулся. — Дорого же ты оцениваешь свою сестру. — Потому, что я прекрасно знаю тебя, Сальватор, — с жгучей желчью выплюнул Клаус. Клаус сделал шаг в сторону Деймона, и Деймон ощутил словно проникший в его собственные глаза взгляд прожигающих глаз напротив. — Не впутывай в свои игры Ребекку. Клаус жестко, медленно, словно ударом тяжелого железного молота чеканил каждое слово, падавшее, будто горячая наковальня, и раздававшееся внутри гулким густым эхом. — Ребекке уже двадцать один год. Тебе не кажется, что вашей семье пора прекратить решать все за нее? — произнес Деймон. — Вот именно, Деймон, — ответил Клаус. — Ей всего двадцать один. Мгновение тишины ударило внутри раскатистым набатом и ударяет куда-то под дых. — И ты прекрасно этим пользуешься. Конечно, Деймон понимал, о чем говорил Клаус. Ему ли было не знать, какая Ребекка: вчерашняя школьница, совсем еще девчонка, она хранила в себе яркий, еще такой живой след детства, который горел во взгляде смотревших на него бирюзовых глаз, в неловком повороте головы, в заливистом смехе... Он оставил горящую печать в самой глубине души, и это невозможно было не увидеть. — Тем не менее, Ребекка сделала свой выбор, — так же спокойно ответил Деймон. — И я не думаю, что в твоих силах изменить его, если только этого не захочет она сама. Извини. Деймон держался так расслабленно, так легко, что казалось, что то, о чем они говорили, едва ли волнует его самого. Клаус видел это, и от этого огонь внутри разгорался лишь сильнее. — Выбор? — с горькой усмешкой переспросил он. —Какой к черту выбор? — воскликнул Майклсон. — Не делай вид, что ты ничего не замечаешь. Она влюбилась в тебя по уши. Она зависима от тебя. Деймон слушал Клауса, и в этот момент почему-то почувствовал, как шея какими-то неровными островками кожи начала гореть. — А я... Я просто знаю, чем это закончится, — слегка разведя руками, произнес Клаус. — Ну же, Деймон, признайся хотя бы себе, — с вызовом сказал он, и в его глазах сверкнула усмешка. Взгляд глаз в нескольких десятках сантиметрах держит словно мертвой хваткой. — Пройдет два месяца, три, может быть, больше, и это закончится. Это ничего не будет значить для тебя, и ты забудешь об этом так же быстро, как между вами все началось. Ты причинишь ей боль, — голос Клауса болезненно сорвался, словно в эту секунду в его кожу вонзили лезвие. — Так прекрати это. Прекрати это сейчас, пока она не привязалась к тебе слишком сильно. Деймон отчетливо слышал голос Клауса, каждое его слово, но сейчас ему отчаянно казалось, что этот голос совсем чужой, ему не знакомый: он дрожал до хрипоты, он срывался, и Деймон не верил, что все это сейчас происходило с Клаусом. — Если тебе плевать на мое мнение, если ты ненавидишь меня, подумай хотя бы о ней! — выкрикнул Майклсон. Клаус перевел дыхание и медленно выдохнул, а затем, уже тише произнес: — Если она тебе действительно небезразлична. Деймон пристально наблюдал за Клаусом, за каждым его взглядом, каждым движением, каждым изменением мимики. Между ними на какое-то время воцарилась тишина, но Деймон не отводил глаз от собеседника, словно что-то пытался отыскать — в его взгляде или в нем самом. — Знаешь, Клаус, — наконец проговорил Деймон, — меня всегда забавляли люди, которые так уверены в том, что творится в голове у другого и чем закончится завтрашний день. Ты так отчаянно уверен в том, что знаешь, как будет лучше для Ребекки... — чуть прищурясь, внимательно глядя в глаза Майклсона, задумчиво произнес Деймон. — У меня самого есть младшая сестра, — сказал затем Сальватор, — и, возможно, я бы понял тебя. Но... Деймон на мгновения замер, задумчиво опустив взгляд, и Клаусу на миг показалось, что он усмехнулся. Спустя несколько секунд Деймон поднял голову, и их с Клаусом взгляды вновь встретились. — Ты просишь меня быть честным с собой... Но тогда и ты должен кое в чем признаться себе. Какой-то странный отблеск сверкнул в сапфировой глубине глаз Деймона и вонзился в Клауса. Сердце почему-то с болью ударило два раза. — В том, что ты не отреагировал бы так, если бы на этом месте был не я, а другой парень. Клаус, согласись, — Деймон усмехнулся, — ну какое тебе было бы дело до нового бойфренда твоей сестры? Парень и парень, повстречаются и даже если разбегутся — что с того? Верно? В эти секунды, казавшиеся тягучими, как горячее олово, они поменялись местами: теперь Деймон крепко держал Клауса взглядом, лишив его всякой возможности хотя бы пошевелиться или как-то ответить. — В тебе нет ни гуманизма, ни заботы для того,чтобы принимать тревоги другого человека так близко к сердцу, Клаус. Деймон — непонятно, рефлекторно или специально — сделал небольшой шаг назад и развел руками. — Что касается нас с Ребеккой... Может быть, ты прав и мы расстанемся через пару месяцев, а может быть, мы поженимся после университета и проживем вместе всю жизнь. Я не знаю, что произойдет со мной завтра. Я знаю, что есть сегодня. А сегодня есть я и Ребекка. Вместе. Смирись с этим. Последняя фраза тончайшей стальной иглой вошла под кожу, впрыскивая в вену обезоруживающий, парализующий яд. Клаус стоял, глядя на Деймона, и не шевелился, и казалось, что в этот момент его дыхание стало медленнее. В воздухе растворилась тишина. Не было слышно ни отзвуков автомобильных моторов, ни голосов, ни, казалось, чего-либо еще — улица была пустынна. Клаус долго вглядывался в черты лица Деймона, как это делают люди после долгой разлуки, давно не видевшие человека, стоящего напротив, и изучающие каждую морщинку, каждую черту его лица, в котором все кажется другим. Вдруг, опустив взгляд, Клаус усмехнулся. — Деймон, скажи... — спустя секунды улыбка исчезла с лица Клауса, когда он поднял голову, оставив в его глазах что-то гораздо более страшное. — Кто ты такой? — четко чеканя каждое слово, произнес он, и голубые глаза сверкнули безумным отблеском. — Кто ты такой, что ты посчитал возможным мнить себя хозяином чьих-то судеб? В голос Клауса, в каждом слове его последней фразой звучало неотвратное, гадливое, глубокое презрение. Деймон по-прежнему молчал, словно желая позволить Клаусу сполна испытать то, чем внутри пропитывалась каждая клетка, гореть в этом, захлебываться этим. Слова Клауса доносились до него приглушенными отголосками, словно он находился под плотным куполом. — Почему ты молчишь? — с вызовом продолжил Клаус. — Ты король этой жизни. Богатая семья, которую в городе знает каждая собака, деньги, дорогие машины… Все девушки у твоих ног. Такая жизнь не может не нравиться, правда? Деймон внимательно слушал Клауса, не отводя взгляд от его глаз, и по мере того, как Майклсон говорил, на лице у него проявлялась насмешливая улыбка. — Знаешь, мне действительно это нравится, — вдруг сказал он. — Мне нравится, что во мне достаточно сил, чтобы воплотить в реальность свои желания и что для этого мне не нужно унижаться. Мне нравится, что я никому ничего не должен доказывать, чтобы самоутвердиться. Я свободен. Да, Клаус, ты тысячу раз прав: такую жизнь невозможно не любить, и я влюблен в нее сильнее, чем в кого бы то и что бы то ни было. А вот что сейчас имеешь ты? — сапфировые глаза Деймона сверкнули каким-то пугающим, неестественным огоньком, и взгляд этот словно пулей прошел сквозь Клауса. — Постоянную погоню сам не зная, за чем? Ядовитую желчь и ненависть, которая пропитывает тебя насквозь, выливается через край, и от которой невозможно избавиться, как от хронической, корнями намертво приросшей болячки? Клаус стоял перед Деймоном, плотно сжав губы, и каждое сказанное им слово гулким эхом отдавалось в ушах, волнами расходилось внутри. — Ты отчаянно хочешь убедить себя в этой свободе, — произнес Клаус. — Да, может быть, эта жизнь и правда лежит у твоих ног, и ты изменишь в ней все, что захочешь. Все, кроме одного. Ты не убежишь от себя, Деймон. Ты можешь убеждать себя в чем угодно, но ты знаешь, кто ты на самом деле. Последние слова Майклсон произнес с таким ожесточением, с таким отвращением, что не почувствовать его, не увидеть в этом пылающем презрением взгляде было невозможно. Деймон молчал, лишь все так же внимательно, думая о чем-то своем, глядя Клаусу в глаза. И лишь по его собственным ярко-голубым глазам, неподвижным, но отражавшим с каждой секундой разгоравшегося все сильнее огня, можно было понять, что сейчас происходит внутри самого Деймона. — Ты просто сын папаши, которому удалось разбогатеть, и проститутки, которая кинула семью и сбежала при первой же возможности. Ты помнишь, как мать готовила тебе завтраки и проверяла домашнее задание после школы, что дарила на Рождество и как будила по утрам? Ты не знаешь свою семью, как какой-то беспризорник, приютский щенок, потому что у тебя ее никогда не было. Ты безродок, Сальватор, вот ты кто. И больше в тебе ничего нет. И что лучше — иметь в себе ненависть или такую пустоту — тот еще вопрос. Проходит секунда. Деймон так и не произнес ни слова в ответ. Сделав шаг Клаусу, одним этим шагом преодолев небольшое расстояние, разделявшее их, с невероятной силой замахнувшись, он ударил Майклсона в лицо. — Усмири свой поганый язык, — выплюнул Деймон. Клаус рефлекторно схватился за лицо ладонями и отпрянул. По рукам из-под пальцев до локтя потекли темно-алые струйки. Деймону казалось, что ему удалось дезориентировать Клауса: по тому, как он пошатнулся и насколько неуверенно стоял на ногах, было видно, что он с трудом удерживает равновесие. Однако в следующее мгновение, отняв руки от испачканного кровью лица, Клаус бросился на Деймона. — Сукин ты сын, — с усмешкой протянул Майклсон. — Держу пари, ты давно хотел это сделать, — усмехнулся Деймон. Схватив Деймона за предплечье, так сильно его сжав, что на коже моментально остались белые следы, в точности повторявшие очертания пальцев Клауса, Майклсон с силой потянул Деймона на себя. Деймон, не ожидавший, что Клаус сориентируется так быстро, не сумел скоординировать свои движения. Сам еле удержав равновесие, он поддался движению Клауса и сделал неловкий шаг вперед. В следующий момент Майклсон сделал подсечку и ударил Деймона по ноге. Левую голень электротоком обожгла боль, из горла непроизвольно вырвался рык, но Деймон удержал равновесие. Левой рукой прижав запястье Клауса как можно крепче к своему предплечью, правой он сцепил руку Клауса в районе локтя, а затем резким рывком потянул на себя и, когда почувствовал, как тело Клауса чуть обмякло, ударил локтем по его локтевому сгибу. — Паскуда, — прохрипел Клаус, непроизвольно разжав хватку и отдернув, которую огнем жгла боль. После освобождения от захвата у Деймона была гораздо большая свобода действий. Воспользовавшись замешательством Клауса, вслед за первым ударом он кулаком ударил прямо по корпусу, попав, кажется, по ребру чуть сбоку. Удар был спонтанным и непродуманным, поэтому вряд ли получился сильным, но все равно был болезненным. У Клауса него перехватило дыхание и, выплевывая из легких остатки воздуха, он закашлялся, но не отпрянул и по-прежнему оставался на ногах. Но в следующее мгновение, не дав Деймону понять, что случилось, хватая ртом воздух, Майклсон выпрямился. Согнув руку в локте, он резким движением замахнулся. Имея уже большой опыт, Деймон понимал, куда должен был прийтись этот удар: в челюсть сбоку. Если бы он достиг цели, даже несильный, он вывел бы его из равновесия, и Деймон просто не успел бы оправиться — это была одна из самых уязвимых болевых точек на лице, и удар по ней может легко лишить человека сознания. Деймон едва согнул руки в локтях, чтобы поставить блок, но в этот же момент понял: он сделал ошибку. В руках Клауса что-то блеснуло. Периферийное зрение уловило этот странный блеск, мимолетной вспышкой появившийся и исчезнувший. В голове не было мыслей, не было слов. Но Деймон знал, что это. На автомате он выпрямил руки, сконцентрировав в них все силы, чтобы оттолкнуть Клауса, но было поздно. Живот через футболку обжег какой-то странный металлический холод, ощущавшийся так ясно, словно одежда не закрывала тело, и так же быстро, как он появился, через секунду исчез. Деймон рефлекторно схватился рукой за живот, почувствовав, как сквозь пальцы струями крови утекает тепло. Мышцы как-то непроизвольно напряглись, словно его тело больше не принадлежало ему. Деймон поднял глаза. В руках Клауса замершего на месте, замазанный темной кровью, лежал небольшой складной нож. Собрав остатки сил, которые исчезли в единое мгновение, он поднял взгляд еще выше и встретился с замершими, какими-то испуганными глазами Клауса. Майклсон смотрел на него в упор, не моргая, не дыша, словно боясь пошевелиться и не понимая, что сейчас произошло. В сознании, слабея, последним, тихим отголоском прозвучала только одна мысль. «Гаденыш... Мерзкий, жалкий гаденыш...» А затем, спустя не больше чем секунду, нахлынула волна такой сильной боли, что глаза застлала какая-то мутная белесая пелена. От нее хотелось кричать, орать до хрипоты, захлебываясь и глотая воздух, как сумасшедший, только чтобы не держать это в себе. Все перед глазами поплыло, закружилось, начиная кружиться все быстрее, словно сливаясь в какой-то странный безумный калейдоскоп, и Деймон упал на землю. — Я не помню, что было после, — Деймон пожал плечами. — Сколько я там пролежал... И сколько мог бы пролежать. Я пришел в себя только в больнице. В момент какого-то полусна кожу обдал легкий холод. Голова вдруг отяжелела, стала, как чугун, и было до тошноты неприятно повернуть ее хотя бы на полсантиметра. Деймон, насколько у него хватало сил, зажмурил и так закрытые глаза, словно пытаясь вернуться в эту дрему. В ней не было ничего, и это было лучше. Но от этого движения голова заболела еще сильнее. Сделав над собой усилие, Деймон открыл глаза. Белый, отдававший какой-то бледной оттененной синевой, цвет. Слишком много белого цвета. Губы пересохли до такой степени, что уже покрылись, кажется, жесткой пленкой, но несмотря на это, на них сильно ощущался привкус железа. О том, чтобы попытаться пошевелиться корпусом, не было даже мысли. Боли не было, но было неприятное ноющее ощущение, которое невозможно было даже локализовать, — оно как будто разливалось по всему животу. Только сейчас Деймон почувствовал, что корпус от нижней части груди до пояса жестко зафиксирован: перевязан. — Очнулся? Хриплый до безумия знакомый голос ощущался как что-то инородное в этой комнате, казалось, полностью изолированной от звука. Деймон перевел взгляд вправо. Над ним, внимательно глядя ему прямо в глаза, скрестив руки на груди, стоял парень лет тридцати пяти. Деймон знал, что после того состояния, в котором он, очевидно, пребывал все это время, могут быть короткие провалы в памяти. Может, это было неправильно, но сознание работало вполне неплохо, да и назвать имя человека, сейчас склонившегося над ним, ему не составило бы особого труда, — Аларик. — Что ты здесь делаешь? — Догадайся с трех раз, — предложил Зальцман, и в его тоне послышалось какое-то неясное раздражение вперемешку с хорошо знакомым сарказмом. События, произошедшие за несколько минут до темноты, замелькали в голове яркими отрывочными вспышками. Деймон вновь перевёл взгляд на Рика. — Так это ты... Фразу он не закончил, но было ясно, что он хотел сказать. — Как ты там оказался?.. — Пусть останется секретом фирмы «Одуванчик», — пробормотал Зальцман. Аларик. Его университетский преподаватель, с которым они недавно поспорили на бутылку виски, а теперь часто проводили вместе пятницу в баре. Он спас его. Непонятно, как оказавшись в том месте в это время. Он спас его. Мысль об этом была нова и удивительна. — Рик, — позвал Деймон, и Зальцман, нахмурившись, перевел взгляд на него. — Спасибо. — Обращайся, чего уж там. — И сколько... Я был в отключке? — Не так много, как мог бы. Часов шесть, — навскидку ответил Аларик. — Деймон, скажи мне, — чуть наклонившись к нему, сказал он, — вы все, Сальваторы, рождаетесь с автоматически подключенной опцией «Найти приключения на задницу»? Еще слава Богу, что внутренние органы не задеты. — Жить буду? — спросил Деймон, и в его глазах мелькнула тень улыбки. — Еще женишься, может, — ответил Рик, но затем, на мгновение посмотрев в потолок и с шумом выдохнув, пробормотал: — Хотя какая дура на такое подпишется... Деймон, знаешь, — вновь повернувшись к нему, сказал Аларик, — я, к своему стыду, к своим тридцати пяти так и не познакомился с творчеством Достоевского, но мне почему-то отчаянно кажется, что его «Идиот» посвящен таким, как ты. По губам Деймон скользнула слабая улыбка. Они с Риком знали друг друга не так долго, но в этих словах уже так легко было узнать его. — Нет, Рик, там про других... — Да? — с наигранным удивлением переспросил Рик. — А по названию так в десятку попало! Спустя несколько секунд он уже без тени усмешки посмотрел на Деймона и спросил: — Деймон, с кем ты снова столкнулся? — Да так, — уклончиво пробормотал Деймон. — Нашелся один урод. — Ты запомнил его лицо? В полиции дать показания сможешь? Деймон ничего не сказал в ответ, словно не расслышав этот вопрос. — Рик, у меня есть к тебе одна просьба, — спустя некоторое время произнёс он. Аларик вопросительно посмотрел на него, и Деймон взглянул ему в глаза. — Пожалуйста, не говори отцу о том, что случилось. Рик молчал, плотно сжав губы и без слов глядя на Деймона. Он отчего-то пристально смотрел ему в глаза, словно в них пытаясь найти ответ на вопрос, который не давал ему покоя уже давно. — Хорошо, — наконец хрипло проговорил Зальцман. — Но тогда у меня есть к тебе встречная просьба. Деймон молчал, показывая Аларику, что готов ее выслушать, хотя уже понимал, о чем он говорит. Ни в тоне, ни во взгляде Аларика больше не было ни намека на то, что он шутит, или на сарказм. Голос, хотя звучал негромко, был невероятно твердым. — Ты ответишь только на один мой вопрос и скажешь правду. Палата наполнилась гулкой тишиной. Впервые за это время Деймон почувствовал стук своего сердца. Оно оглушительным колоколом билось в висках, отдаваясь в ушах раскатистыми ударами густой крови. — Кто это был? — Столько лет уже прошло, но Аларик так и не рассказал мне, как в тот день оказался в том районе, — с легкой усмешкой проговорил Деймон. Не отводя взгляд, не моргая, Елена смотрела на Деймона и чувствовала, что его образ перед ее глазами размыт за какой-то странной туманной пеленой. Елена ощутила, как начали дрожать губы. Она не знала, что о Клаусе расскажет ей Деймон, но не ждала чего-то другого, кроме того, о чем он уже ей сказал. Но до этого момента Елена воспринимала рассказ Деймона спокойно: поступки Клауса не были для нее неожиданными, она не удивлялась и внутри была готова услышать подобное — быть может, поэтому рассказанное Деймоном не касалось скрдца, словно она смотрела на какую-то отдаленную картинку. Совершенно иное Елена чувствовала сейчас. Нет, это было не ощущение гадливости, презрения; это что-то гораздо глубже, яснее... Намного страшнее. Он следил за Деймоном и специально приехал в то место, где он должен был быть. Он взял с собой нож, зная, что сам Деймон, скорее всего, будет безоружен. Этот нож он вонзил в него, а затем просто оставил умирать на заброшенной парковке на окраине города. Этот человек все знал... И он живет с этим уже десять лет. Елена знала семью Майклсонов. Не только из чьих-то рассказов — жизнь, сделав так, что их пути в какой-то момент так тесно переплелись, ясно показала ей, какими бывают люди. Но никогда в своей жизни, ни одной секунды, ни одного мгновения, даже после того, как произошла история с Майклсонами, даже когда она до ребяческой дрожи боялась, даже когда с тем же Клаусом столкнулась в университетском кампусе, — она не ощущала того, что творилось в ее душе сейчас. Елена изо всех сил пыталась успокоить сердцебиение, но кровь отбойным молотком стучала в ушах, пронзая виски ноющей ледяной болью. Сейчас перед своими глазами Елена отчетливо видела тот самый шрам — и сейчас, кроваво-красный, рваный, пульсирующий, он казался еще уродливее, еще страшнее. Елена подняла взгляд на Деймона и посмотрела ему в глаза. Чем-то немыслимым сейчас был объят взгляд ее тепло-шоколадных глаз — отчаянием, тревогой, словно все это сейчас до сих пор действительно имело значение и могло что-то изменить. Елена задавала этот вопрос, но было глубоко внутри что-то такое, что бледными, неровными, хаотичными отголосками говорило, что в нем нет смысла, что она могла бы дать на него ответ. — Деймон, ты... Ничего не сделал?.. Слова Елены, которые она произнесла одними губами, раздались в тишине едва слышным невесомым шепотом. Она проговорила их так осторожно, настолько тихо, что, казалось, она сама боялась их смысла, боялась того, что может за ними скрываться. Деймон мотнул головой. — Нет. Я не искал его по всему городу, не заявлял в полицию. В те времена далеко не везде в общественных местах были камеры наблюдения, что уж говорить о таком захолустье. Свидетелей тоже не было, а сам Клаус был на хорошем счету в университете, так что... Никакого смысла в этом всем не было бы. Елена с шумом неровно выдохнула и, сложив ледяные ладони, едва коснулась ими губ. — Боже мой... — Елена, — позвал Деймон. — Все это было очень давно и быльем поросло. Я жив и здоров. Жизнь продолжилась. Елена подняла на Деймона взгляд. Ее глаза,так жадно впившиеся в него, сейчас были полны искреннего непонимания и неверия. Она действительно не могла поверить, что в Деймоне была такая... Легкость. Что каждый раз он встречался с глазами Клауса — с тем самым взглядом, который он видел тогда, на парковке. Видел, как складывается его жизнь, — успешная, свободная, полная перспектив и планов. Видел, как искренне привязана к нему Ребекка, души не чаявшая в старшем брате. Видел и... Ни разу не предпринял попытку отомстить?.. — Как ты жил с этим? — почти шепотом спросила Елена. Деймон замолчал, и взгляд его, задумчивый, тяжелый, устремился куда-то вдаль. — Эта история могла бы быть закончена совсем недавно. Но... Видимо этой жизни нужно что-то еще. В голосе Деймона послышалась задумчивая усмешка? Елена повернула голову в его сторону, и их взгляды вдруг столкнулись. По коже прошел какой-то необъяснимый холодок. В этом хладнокровном спокойствии Деймона, в его ровном тоне было что-то пугающее. Елена внимательно смотрела на Деймона, пока не понимая, о чем он говорит, и в этот момент отчего-то почувствовала, как где-то глубоко внутри что-то с необъяснимой болью дрогнуло. — Что ты имеешь в виду?.. — пересохшими губами пробормотала Елена. — Вы с Клаусом... — Клаус на данный момент в больнице, — произнес Деймон. — Я не знаю о прогнозах. На меня же заведено уголовное дело.

***

— Ребекка говорила, что приезжала к тебе. Эстер внимательно смотрела на сына, скользя взглядом по его лицу, изучая каждую черту, словно не видела его уже очень давно. Клаус никак не отреагировал на ее голос: он не шелохнулся, даже не повернулся в ту сторону, откуда он доносился до его слуха. Ни один мускул не дрогнул на его лице, словно он вовсе не слышал слов матери. Широко распахнутыми глазами, голубой оттенок которых при дневном освещении сейчас казался как-то бледнее, словно они были подернуты льдом, он смотрел куда-то перед собой. Смотреть в эти глаза было страшно: редко моргающие, глядящие в какую-то неопределенную точку, они были пустыми и казались сейчас стеклянными, словно принадлежали какому-то манекену. Клаус силился что-то увидеть, и под влиянием рефлексов, если его что-то беспокоило, еще пытался разглядеть источник дискомфорта, щурил глаза, сильно зажмуривал их, а потом резко открывал, как это обычно делаем мы, когда буквы перед глазами начинают расплываться или плохо видны вдали. Но не менялось ничего: перед глазами была темнота. Ни одного, пусть даже размытого, туманного. Как будто упал в глубокую яму. Клаус знал, что к нему приходили врачи, еще периодически направляли в его глаза пучок света от фонарика, проверяя реакцию зрачков. Но их результаты мало чем отличались друг от друга. Все оставалось по-прежнему. — Да, она была здесь вчера, — ровным тоном ответил Клаус. — Они с Деймоном разводятся, — проговорила Эстер. — Она говорила тебе об этом? Клаус едва заметно кивнул. В мимике Клауса не изменилось ничего; ни на секунду не изменилось его дыхание — оно было все такое же ровное, спокойное. — Какая теперь разница? Сейчас, о чем бы Клаусу ни говорили, кем бы ни был его собеседник, его реакция на то, что он слышал, была одинаковой. Кризис миновал. Первые три дня были самыми трудными: Клаус не приходил в сознание, а на снимках МРТ, выявивших закрытую черепно-мозговую травму с переломом височной кости, ясно просматривалась гематома в задней черепной ямке. Образование было небольших размеров, но состояние Клауса было тяжелым, реакция организма на лечение — медленной, и врачи не знали, как на нем может сказаться хотя бы малейшее осложнение. Обсуждался вопрос о хирургическом удалении гематомы, но в том состоянии, в котором находился Клаус, операцию он мог бы просто не перенести. Никаких прогнозов врачи не давали. Они выражали надежду лишь на то, что организм вынослив и все-таки сможет справиться. И это оказалось правдой. Спустя несколько суток интенсивной терапии Клаус пришел в сознание. Восстановление шло тяжело и медленно, и поначалу Эстер, ужасаясь, не могла поверить своим глазам, когда видела, каким был ее сын. Клаус почти не разговаривал, хотя все слышал и понимал, и даже поворот головы или поднятие руки поначалу давалось ему с трудом. Но организм был молод, не изношен болезнями и препаратами, и у него было достаточно ресурсов на то, чтобы, хотя постепенно, с переменным успехом и волнами ухудшений, чередовавшихся с проблесками прогресса, но все-таки начать выкарабкиваться. Сейчас угрозы жизни уже не было, хотя травмы Клауса по-прежнему заставляли врачей опасаться за то, какими отголосками они могут отдаться в будущем. И самой большой опасностью сейчас было зрение. Придя в сознание, Клаус не сразу смог понять, что с ним происходит, но когда он спросил у медсестры, какое сейчас время суток, стало понятно, что что-то не так: в окно ярко светило солнце. Глаза просто перестали реагировать на свет: зрачки оставались одного размера, а сам Клаус только по звуку и его громкости мог догадываться, где находится в тот или иной момент говорящий с ним человек. Было очевидно, что источник проблемы находится в головном мозге: глаза задеты не были, вся сила удара пришлась на черепные кости. Сначала врачи предполагали, что, может быть, в каком-то участке мозга произошло кровоизлияние, и оно задело зрительный бугор. Но снимки были чистыми. Сказать что-то с уверенностью сейчас было невозможно: нужно было наблюдать состояние в динамике. Но были и другие проблемы. Было понятно, что Клаусу предстоит долгий путь восстановления: с определенной периодичностью Майклсону все еще делали снимки МРТ, чтобы отслеживать состояние гематомы, проверяли слух; что же касается шрамов на лице, то была высокая вероятность, что они останутся на всю жизнь. Клаусу не было дело ни до чего этого. Он равнодушно относился к проверкам и обследованиям, не задумываясь о том, для чего их проводят, ему было абсолютно плевать, останутся эти воспаленные розовые шрамы, которыми было исполосовано лицо, или нет. Хоть какое-то значение для него имело одно. Темнота. Плотная, вязкая, абсолютная темнота, которая оказалась единственным, что он видел перед собой. Которая появилась в один момент — словно из ниоткуда. Он не знал, что с этим делать, метался, как раненый дикий зверь, заключенный в клетку: первым делом, просыпаясь утром, он широко распахивал глаза, поворачивая голову к окну, надеясь увидеть, какое было время суток. Но перед глазами по-прежнему была густая темная пустота. Не веря этому, Клаус еще несколько раз, как ребенок, с силой зажмуривал, а затем резко открывал глаза, надеясь, что в первый раз ему показалось, что он не мог ничего увидеть спросонья. Но все оставалось по-прежнему, и только тогда Клаус понимал, насколько же все это глупо. Клаус изо всех сил держался только за одно — это было единственным, что еще было способно вытащить его из этой странной тюрьмы одного заложника. Голоса Ребекки, Эстер, друзей, приходивших к нему, врачей... Он вслушивался в них, с жадностью ловя каждое слово, даже не вдумываясь в смысл, а слушая звук, тон, мельчайшее его изменение... Но и они скоро начали терять свое истинное значение, лишенные возможности совместиться с реальным, осязаемым образом, который когда-то был так ярок, — это был словно пазл, в котором не хватало одной детали, — и именно эта деталь делала рисунок совершенно бессмысленным. Все меньше Клаус разговаривал, уже по-другому отвечая на какие-то вопросы, все больше думал о чем-то своем, глубоко погружаясь в свои мысли. Дни, похожие один на другой, сливались друг с другом, когда конец настоящего плавно перетекал в начало следующего, заключая время в какой-то странный цепкий круг. — Ну, на твоем месте я бы так не говорила, — хмыкнула Эстер. — Произошло наконец то, что не могло произойти около четырех лет. И если у Ребекки наконец открылись глаза на Деймона и на ее отношения с ним, это не может не радовать. Клаус молчал, плотно сжав губы, и на мгновение Эстер вдруг показалось, что он видит, — настолько жадно он сейчас впивался взглядом в эту невидимую неведомую точку перед собой. — Где он сейчас? — вдруг спросил Клаус. — Он под стражей? — Если бы, — глубоко вздохнув, с толикой недоумения в голосе, словно и сама все еще не могла поверить в это, протянула Эстер. — Младшенький быстро подсуетился, заплатил залог, — Эстер с таким ядовитым отвращением выплюнула эти слова, что даже не зная, о ком она говорит, не зная контекст всего этого диалога, можно было понять, как она относится к этим людям и что чувствует. — Так что Деймон свободно разгуливает по улицам, даже работает. Пока все осталось по-прежнему. Хочется верить, что ненадолго. Клаус снова замолчал. В тишине больничной палаты было слышно его тяжелое, шумное дыхание, которое, казалось, дается ему с трудом. Их диалог с Эстер продолжился, они говорили о чем-то друг другу, обсуждали что-то, не касающееся этой болезненной и вызывающей только негатив темы. Но что-то изменилось в Клаусе в эти минуты. Он отвечал на вопросы Эстер, рассказывал о чем-то, но все это было каким-то поверхностным, таким, словно он сам с этим не был знаком. Она пристально, с усилием вглядывалась в его глаза, пытаясь найти ответ на свой вопрос, пытаясь понять, что с ним происходило. Что могло твориться внутри него, что могло скрываться за этой бесконечной бездной невидящих глаз... Клаус стал замкнут за это время, не заметит это было невозможно и причины этого были очевидны. Но Эстер ясно понимала, что сейчас происходит нечто совершенно иное, — и это не имеет никакой связи с тем, что беспокоило Клауса все это время. Это странное воспаленное, болезненное напряжение было уловимо даже в его теле. Это была словно непонятная начинающаяся лихорадка. — Мама, скажи, — вдруг повернув голову в сторону Эстер, Клаус прервал ее на полуслове, кажется, даже не услышав то, о чем ему говорила мать. — Это правда? То... В чем так уверен Деймон? Клаус не мог видеть Эстер, но в этот момент его глаза были так точно направлены именно на нее, словно он видел ее взгляд так же ясно, как видит она его самого. Ее глаза были скрыты от него темной плотной пеленой, но он так хотел посмотреть в них — и словно видел их. — О чем ты говоришь? — Мия... — будто в лихорадочном бреду, произнес Клаус, и его сухие губы вдруг начали дрожать. — Мия умерла. И Деймон считает, что... Что в этом твоя вина. Словно вспышка молнии нестерпимо ярким светом блеснула в сознании Эстер. — Ты в своем уме? — ее голос громом раздался в странной тишине. — Да, видимо, неплохо он тебя приложил к стенке, раз начал нести такую чушь. Но для Клауса ничего не значили ее слова, будто он их вовсе не слышал. Ни один мускул не дрогнул в его теле. Плотно, с силой сжав губы, он все так же жадно, пристально, вглядывался — да, именно вглядывался — в глаза Эстер, с немыслимым напряжением, казалось, собирая остатки сил для того, чтобы хотя бы на одно мгновение, хотя бы бледным отблеском увидеть ее. Его лицо было искажено какой-то странной болезненной судорогой, словно он ценой немыслимого страдания и боли из последних сил сдерживал в себе что-то. — Мама, ответь! — не дослушивая ее, выкрикнул Клаус, и его слова хрустальным эхом, казалось, отрикошетили от стен. По телу Клауса прошла какая-то необъяснимая дрожь — как от воспаленного озноба. Эстер смотрела на своего сына и не узнавала его. Еще ни разу в своей жизни, ни в одно мгновение она не видела его таким безумным и таким твердым. — Ответить тебе? — вдруг рыкнула Эстер, и глаза ее загорелись неподдельным гневом. — Закрой свой рот, и в моем присутствии лучше даже не заикайся о том, что тебе только что хватило ума озвучить. Не знаю, о чем говорил тебе Сальватор и что у него на уме, но только я надеялась, что у моего сына хватит мозгов на что-то большее, нежели повторять идиотские мысли Сальватора. Каждое слово падало на грудь чем-то тяжелым, металлическим; ни толики дрожи не было слышно в голосе Эстер — она была холодна и абсолютно спокойна. Эстер на миг замолчала. — Знаешь, Клаус... — задумчиво вдруг проговорила она. — Майкл скончался. Элайджа о тебе даже не вспомнит. Твоя семья — это я и Ребекка, — медленно, проговаривая каждое слово почти по буквам, произнесла Эстер, в упор глядя Клаусу в глаза. — И я советую тебе тысячу раз подумать прежде, чем показывать свое недоверие и так открыто плевать в глаза хотя бы кому-нибудь из тех, кто для тебя сейчас — единственная опора и поддержка.

***

Юркий луч оранжевого солнца, казавшийся очень ярким, до такой степени, что захотелось зажмурить глаза, скользнул по лицу. Энзо уже давно не спал, ему, давно привыкшему вставать рано, уже не хотелось спать, но было в этой утренней солнечной тишине такое, от чего хотелось просто лежать, зажмурив глаза, и слушать ее, прислушиваться к каждой ее секунде, такой долгой и отчего-то такой дорогой, и слышать то, что она могла на ухо едва уловимо прошептать. В тишине время от времени раздавалось быстрое четкое постукивание ногтей по дисплею. Энзо отчего-то захотелось улыбнуться. Уже не спит. Уже проверяет соцсети и кому-то пишет. Энзо не открывал глаз, но сейчас перед глазами так ясно возник образ Кэролайн — представить его, нарисовать в мельчайших подробностях было почему-то так легко. Он вспомнил ее смех и ее глаза— эти детские, неверящие, испуганные глаза, ясно голубые, которыми она вчера смотрела на него на пороге, словно не веря, что он настоящий, а затем так звонко рассмеялась, что и он тоже начал смеяться — без какой-то ясной причины: просто стало отчего-то радостно, когда смеялась она. Окончание тура на Балканах и вдруг освободившиеся четыре дня — как что-то на грани фантастики. У Энзо не было мыслей о том, чтобы провести их как-то по-другому. Обмен уже купленных билетов в Нью-Йорк, чемодан, даже не распакованный, и десять часов трансатлантического перелета из Софии. А через четыре дня — снова аэропорт и перелет через всю страну. Может быть, безумно. Стоило ли это того? Чертовски. Только это и стоило. — Знал бы ты, как забавно смотреть на снимки папарацци из аэропорта, когда ты храпишь на соседней половине кровати, — вдруг послышался до боли знакомый голос. Энзо распахнул глаза и повернул голову. Кэролайн, прислонившись плечами к спинке кровати, все так же смотрела в экран смартфона, скорее всего, просматривая ленту новостей, и даже не смотрела в сторону Энзо, как будто говорила все это мимолетно, просто «между прочим». — Так ты не спала! — опершись на локоть, с нотами возмущения, даже какой-то детской обиды в голосе воскликнул Энзо. — Все девушки с восходом солнца заходят в инстаграм? — усмехнулся он. — И это говорит человек, одним из первых вопросов которого вчера было: «Можно мне подключить провод к розетке, а то у меня телефон в ноль?», — скорчив рожицу, спокойно ответила Кэролайн, посмотрев ему в глаза. По губам итальянца снова скользнула усмешка. — Ладно, один-один, солнышко. Энзо снова опустился на подушку, а затем, кажется, чуть нахмурившись, спросил: — Там фото из аэропорта? И когда они только все успевают... В ответ на его вопрос Кэролайн показала ему дисплей своего смартфона. Пост на одной из фан-страниц, посвященных Энзо, действительно содержал подборку фото, сделанных, судя по всему, в аэропорту Софии. На снимке, который Кэролайн показала ему, в своей излюбленной для поездок одежде — черной футболке, светлых джинсах и толстовке, которая была рукавами повязана на поясе, он стоял неподалеку от стойки информации, опершись на ручку чемодана и с кем-то разговаривая по телефону. — Мне даже интересно, с кем ты в этот момент разговаривал, — такое сосредоточенное лицо, — сказала Кэролайн и, не сдержавшись, хихикнула. — С Крисом, наверное, — пожав плечами, предположил Энзо, а затем перевел взгляд на Кэролайн и сказал: — Ну не с тобой точно. Я же типа должен был сделать сюрприз. От его последней фразы Кэролайн почему-то захотелось засмеяться. — Точно могу сказать, что тебе он удался, — прошептала она, отложив телефон и потянувшись к нему. Энзо притянул ее к себе за плечи, и, улыбаясь, коснулся ее губ. Это было так странно: они не виделись около месяца, но поверить в то, что сейчас они видели друг друга в реальности, не через фото или камеру FaceTime, что можно было просто притянуть и поцеловать, было еще сложно. — В нашем распоряжении четыре дня, — прошептал ей в губы Энзо. — Как ты предлагаешь их провести? — спросила Кэролайн, и на ее лице мелькнул отблик улыбки. — Ну... — по-актерски протянул Сент-Джон, — я не так часто бываю в Лос-Анджелесе и не очень хорошо его знаю, так что... От такого проводника, как ты, я бы совсем не отказался. М? Что скажешь? — заговорщицки спросил он, запустив руку в ее волосы и касаясь губами ее щеки. — Да, требовательные пошли мужчины, — хихикнула Кэролайн. — У меня, между прочим, учеба, господин Сент-Джон, — с присущей ей долей кокетства и лукавством во взгляде сказала Кэролайн, — не забывайте об этом. — Да? — Энзо, внимательно посмотрев на Кэролайн, нахмурился. — Ну тогда вали в свой университет, — театрально надувшись, хмыкнул он. — Извини, Энзо, я не люблю ходить в университет в воскресенье утром, — ответила Кэролайн, и в ее глазах снова мелькнул кокетливый лукавый огонек. — Так что уже не отвертишься. Энзо на мгновение замер, еще раз прокрутив в голове фразу Кэролайн. Он понял, что сказанное ею стало для него новостью, — он всерьез думал, что еще сегодня суббота. Может быть, так подействовал долгий перелет и джетлаг, может — что-то другое. Но теперь Энзо знал, что дни недели в ближайшее время он перепутает не один раз. Больше не говоря ни слова, Энзо потянул Кэролайн за собой, и через мгновение, с звонким смехом она плюхнулась рядом с ним на подушки. Он целовал ее в губы, щеки, нос и лоб, вдыхая необъяснимый, но уже такой знакомый аромат ее волос, безбожно щекотал, этим заставляя от него отбиваться. Сейчас и правда хотелось только этого: в смятой постели, не зная, который час, и едва помня, какой день недели, просто целоваться, слышать возгласы Кэролайн с возмущенным требованием отпустить ее вперемешку с заливистым смехом, и чувствовать, что время вступило с ними в договор — и замедлило свой ход. — Когда-нибудь я отомщу тебе, Сент-Джон. Попомнишь мои слова! — В Нью-Йорке ты говорила то же самое, — с усмешкой прошептал Энзо. — Энзо... Кэролайн, переведя дыхание, хотела что-то сказать ему, но остановилась на полувдохе. В открытую комнату донесся длинный четкий звонок в дверь. Энзо и Кэролайн замолчали, словно синхронно в этот момент подумав, что могли ослышаться. Но звонок, на мгновение замолкнув, спустя мгновение повторился вновь более коротким и отрывистым сигналом. — Кто это? — взглянув на Кэролайн, спросил Энзо. — Не знаю, — пробормотала Кэролайн, убрав за ухо мешавшую прядь волос. — Сегодня воскресенье, вроде бы никто не пла... Свою фразу Кэролайн не договорила. Спустя мгновение ее взгляд, пока непонимающий, но спокойный, сменился вспышкой настоящего отчаяния. Глаза Кэролайн расширились. — Твою мать... — пробормотала она, глядя на приоткрытую дверь комнаты, и отстранилась от Энзо. — Какое сегодня число? — спешно протараторила она, но, судя по тому, что уже спустя миг она дала ответ, от Энзо его она не ждала. — Двадцать второе... Черт, черт, черт! Кэролайн встала с кровати, босыми ногами ступая по полу, убрала скомканное одеяло, половина которого свалилась на пол, и вернула его на кровать. — Почему я такая дура с памятью, как у рыбы... — Кэр, да что случилось? — искренне не понимая такой реакции Кэролайн и такой тревоги, спросил Энзо, поднявшись с кровати. — Кто это? До комнаты снова донесся короткий звук звонка. Кэролайн, впопыхах убиравшая одеяло и простыни, посмотрела Энзо в глаза и коротко произнесла: — Это папа.