В твоих глазах

Огромный университет шумел, как улей. Только успевая рассеянно кивать, здороваясь с коллегами и студентами, спешили на пары с толстыми папками бумаг или портфелей преподаватели, у автоматов с кофе собирались очереди, отовсюду доносились отрывки слов и разговоров, сливавшихся в разноголосое гудение, которое делало ощущение, что сейчас ты действительно находишься в середине большого улья, сильнее. На улице было уже светло — калифорнийское солнце вступило в свои права и сквозь просторные окна заливало коридоры, аудитории, студенческие кафе и библиотеки, заставляя умиротворенно щуриться, вспоминая, что уже совсем скоро лето. Но на часах было всего 8:40, и от этого казалось, что на ночь университет не закрывался, что в 3 часа ночи здесь было так же оживленно, как и сейчас: поверить в то, что столько людей могли проснуться в такое раннее время, было трудно. — Елена точно не придет, — оторвав взгляд от экрана смартфона и встретившись глазами с Лиамом, выдохнула Бонни. — Совсем плохо? — с сочувствием спросил он. — Температура 39, кашель и сыпь по всему телу, — поджав губы, резюмировала Беннет. — В общем, полный набор. Так что сегодня Елена остается на попечении Деймона. Жесть, конечно, съездили на океан, называется… — помолчав, проговорила она. — Понимаю, насколько хреново сейчас Елене, но… У меня сейчас такое ощущение, что ты близка к тому, чтобы начать ей завидовать, — с полуусмешкой внимательно взглянув на подругу, сказал Лиам. — О нет, только не напоминай мне, для чего я сюда ехала через весь город в восемь утра, — закатив глаза, простонала Бонни, и Лиам рассмеялся. В этот момент друзья увидели, что в аудиторию зашел Люк. Через секунду, бросив сумку на парту, он плюхнулся на стул рядом с Лиамом, сидевшим позади Бонни. — Сука, меня затрахала эта история! Эта короткая фраза с точностью и без лишних слов выражала мысли, пожалуй, всего курса Елены, Бонни и Кэролайн. — Доброе весеннее утро, дружище, — с хохотом протянул Лиам. — Я сюда хожу чаще, чем на все остальные пары вместе взятые. Я могу понять преподов, которые отмечают посещаемость, но это апогей тупости, когда ты приезжаешь из клуба с офигенной девушкой, а потом в семь утра встаешь по будильнику и такой: «Извини, мне нужно идти на историю»! Люк активно жестикулировал, и пока он говорил, на его щеках появился румянец, становившийся еще заметнее на фоне его голубых глаз и светлых волос, и на мгновение казалось, что еще чуть-чуть и он в прямом смысле этого слова закипит. — Да брось, Люк. Вы с Люси уже три месяца вместе, она должна была привыкнуть к тому, что тебя придется делить с историком. Да, и такие любовные треугольники бывают, что поделать, — развела руками она, и Лиам снова засмеялся. — Это была не Люси, — буркнул Люк. — А я тебе говорил, что стабильность — наше все. Вот остался бы с ней, тогда, глядишь, и не пришлось бы так часто бередить старые раны и каждой новой рассказывать о сложностях взаимоотношений с историей Соединенных Штатов, — Лиам, чуть склонив голову, подмигнул другу, и Бонни хихикнула. — Ой, заткнись, — отмахнулся Люк и, взяв банковскую карту, ушел за кофе. Вскоре началась пара. Этот понедельник, кажется, ничем не отличался от десятков других и должен был стать обычным учебным днем, но день этот не задался с самого начала, — когда оказалось, что на пару из всей группы пришло чуть больше половины. Чем это было чревато, каждому из присутствующих было вполне понятно. — Доброе утро, господа будущие магистры журналистики, из последних сил изображающие интерес к истории своей страны. Едкое приветствие, которое можно было услышать каждое утро субботы и понедельника, полное ехидной насмешки, ставшее уже традицией, обратило на себя мало чье внимание, — манера общения профессора Говарда со студентами, казалось, не считавшим их полноценными людьми и потому не считавшим нужным сдерживать свое презрения и язвительные замечания, была уже привычной и уже даже не обижала. Но его следующая фраза не сулила ничего оптимистичного. — Что-то маловато сегодня присутствующих. Выходные, я так понимаю, прошли хорошо? По молчанию тех немногочисленных студентов, которые в это утро все-таки пришли на первую пару, их отношение ко всему происходящему было понятно: каждому хотелось просто поскорее, как кинопленку, перемотать этот момент и перейти к истории. Профессор Говард достал из кожаного портфеля лист А4, который был исписан сплошь фамилиями из внушительного списка тех, кто формально должен был присутствовать здесь, и начал отмечать присутствующих. — Кэролайн Сальватор, — спустя полминуты, дойдя до соответствующей буквы в списке, произнес Говард. Кэролайн в университете не было, поэтому на фамилию никто не отозвался. — А что, собственно, произошло? — оторвав взгляд от листа и обведя взглядом аудиторию, проговорил Говард. — Ее нет на занятиях уже второй раз подряд. — Кэролайн заболела, — отозвалась Бонни. Причина отсутствия Кэролайн была другой, и ее близкие друзья об этом знали: она возвращалась из Марракеша только послезавтра, — но понятно, что преподавателю, для которого посещаемость его семинаров была превыше всего, а тем более такому, как Говард, говорить об этом было не нужно. Профессор перевел взгляд на Бонни. — Да? — протянул он, и в его голосе послышались нотки чего-то фальшивого. — А что с ней, подцепила что-то в Испании или Италии, или где она там сейчас отдыхает? Бонни мгновенно вскинула голову и встретилась глазами с по-актерски сочувствующими и наигранно удивленными глазами Говарда, почувствовав, как вспыхнули щеки. В голову молнией ударила мысль: откуда он знает? За эти несколько секунд, что они с Говардом смотрели друг на друга, незаметные для аудитории и даже, наверное, для него самого, Бонни успела перебрать все возможные варианты развития событий. Узнать о том, что Кэролайн действительно улетела, ему было просто неоткуда: даже если предположить, что Говард пользовался соцсетями и, более того, отслеживал обновления на страницах своих студентов, Кэролайн не выкладывала ни одного фото из поездки, сказав о том, куда она на самом деле улетела, только нескольким самым близким друзьям. Что произошло, Бонни не понимала. — В каком смысле? — спросила она. — Мисс Беннет, давайте не устраивать здесь курсы актерского мастерства, — ответил Говард. — Мисс Сальватор у нас ведь гордость курса: и работает, и учится, занимается волонтерством, на диплом с отличием* претендует. — Это не дает ей право заболеть? — недоумевала Бонни. — Мисс Беннет, — проговорил Говард, — все случаи, когда ваша подруга отсутствовала у меня на занятиях, были связаны непосредственно с ее работой, что она подтверждала документально. Так что я сомневаюсь, что легкая простуда могла помешать ей доехать сегодня до университета. Поэтому, — профессор развел руками, — я не удивлюсь, если где-нибудь на просторах социальных сетей сегодня я увижу ее счастливое фото на побережье какого-нибудь моря. «Твою мать, что за жизнь! Не ходишь — хреново, ходишь — опять сам себе роешь яму!» — мысленно выругалась Бонни. — У меня есть к студентам единственное требование. Быть на моих семинарах. Это так сложно? — с язвительной усмешкой спросил Говард. — Я понимаю, что магистратура — это второй уровень высшего образования и многие из вас уже работают. Ну так, может быть, вам и незачем быть магистрами? Зачем поступать в университет, чтобы затем появляться в нем раз в полгода? Мне эта логика непонятна будет никогда. Фраза про «единственное требование» у каждого, кому случилось у него учиться, конечно, вызывала легкую усмешку. Но из всех его причуд требование абсолютной посещаемости действительно было самым жестким и бескомпромиссным, и он редко когда прощал его нарушение. — Идем дальше. Мисс Гилберт где? — Какой-то странный у него список, — шепнул Лиам, обратившись к Люку. — Начинающийся на С и продолжающийся на Г? — А у меня свой список, — молниеносно отреагировал Говард, метнув на Лиама ястребиный взгляд. — Хотя вашу милую компанию, мистер Дэвис, поверьте, я знаю наизусть. Так что с Гилберт? — Она тоже болеет, — сказала Бонни. — И она туда же? Какая-то повальная нынче эпидемия у магистров первого курса, — съязвил Говард. — Что же с ней стряслось? — У Елены ветрянка. Говард оторвал взгляд от бумаг и медленно поднял его на Бонни с таким недоумением во взгляде, что по нему сразу можно было сказать, что он начал сомневаться в ее душевном здоровье. — Ветрянка? — повторил профессор. Не отводя взгляд от ее глаз, он медленно снял очки. — Мисс Беннет, вы сегодня тоже чем-то больны, что прямо-таки фонтанируете странными идеями насчет того, как оправдать отсутствие ваших одногруппников? Вы знаете, в каком возрасте обычно болеют ветрянкой? Бонни смотрела на Говарда и на то, с какой уверенностью он произносил каждую фразу, и понимала, что, наверное, больше никогда в своей жизни не встретит настолько упертого и непроходимого барана. Нервы, которые с утра и так были ни к черту, начали сдавать. — Мистер Говард, — перебила Беннет, глядя на преподавателя в упор. — Если у вас есть основания не верить мне, можете сходить к Елене домой, сверить ее сыпь со статьей в какой-нибудь медицинской энциклопедии, ну или что вы обычно делаете в таких случаях. То же самое могу сказать о Кэролайн. Я не могу прямо здесь и сейчас доказать вам, что они обе болеют, потому что у меня с собой только две моих руки, две ноги и моя голова, которые здоровы. Извините, мистер Говард, но это все, что я могу вам сейчас сказать. По мере того, как Бонни говорила, выражение лица Говарда постепенно менялось, и это могла видеть вся аудитория, по которой в этот момент прошел смешок. Щеки Говарда загорелись. — Не дерзите, мисс Беннет, — вспыхнул профессор. — Ваша стопроцентная посещаемость не дает вам права отпускать у меня в аудитории ваши низкоинтеллектуальные шуточки. Мельком проглядев список и сверив его с присутствующими на паре, поняв, что всех тех, кого не было, он уже отметил, Говард отложил бумаги на стол. — Значит так, — подытожил он. — Если мисс Гилберт и мисс Сальватор действительно болеют, — пусть так. Только по завершении их больничного я хотел бы видеть все соответствующие документы у себя на столе. В противном случае, боюсь, я не смогу сказать им ничего оптимистичного. Передайте это, пожалуйста, своим одногруппницам, мисс Беннет, — вкрадчиво произнес Говард, глядя на Бонни, которая в этот момент почувствовала, как кончики пальцев обжег холод. — И в особенности — мисс Сальватор, потому что мои пары она в последнее своим частым присутствием, к огорчению, не жалует. На этом тема была закрыта. Говард перешел к теме занятия, но собраться с мыслями Бонни так и не смогла. Тон Говарда был категоричен, и было понятно: этого он просто так не оставит.

***

— Блин, ну и мрак! Стоя перед зеркалом в ванной комнате, чуть наклонившись вперед, чтобы лучше видеть волдыри, которые уже побледнели, Елена аккуратно протирала лицо ватным диском, смоченным специальным раствором. И хотя врач, выписавший рецепт, объяснил, что это средство служит в качестве противовоспалительного и способствует более быстрому заживлению остающихся на коже отметин, в душе все больше укреплялось ощущение, что оно абсолютно бесполезно. Болячки, хотя проявлялись на теле и лице уже реже, бледнели медленно, облепляли лицо неприятной воспаленной сыпью, навевая воспоминания о начальной школе, и при взгляде в зеркало хотелось только простонать и задать себе один вопрос: «Ну где тебя так угораздило?». На коже, несмотря на прием антигистаминных, временами ощущался такой нестерпимый зуд, что Елена, хотя уже давно не была ребенком, сейчас лишь усилием воли сдерживалась, чтобы не расчесать ранки ватным диском. Домашний плен Елены продолжался седьмой день. Конечно, этот срок был не таким большим, тем более для ветрянки, которая в отдельных случаях могла растягиваться на недели, но Елене казалось, что она провела дома уже целую вечность. Первые два дня она практически полностью провела в постели: хотя температура, кажется, больше не поднималась выше 39, Елена была обессилена и практически все время проводила в полусне, смешавшим между собой день и ночь, — реальность доносилась до нее лишь слабыми отголосками. Такое состояние давалось тяжело. Ледяной озноб, накладывавшийся на неспадающую температуру, сменялся жаром, обжигавшим кожу, от которого помогала только большая доза жаропонижающего, и по такой синусоиде проходил весь день. О еде даже слышать было неприятно: боль в горле невозможно было снять никакими спреями, а из-за температуры мучила тошнота. Только потом, постепенно, Елена начала приходить в себя: кажется, организм начал бороться. Теперь она просыпалась утром, а не ближе к полудню или того позже, постепенно начала есть чуть больше. Температура по-прежнему держалась в районе цифры 37, по вечерам периодически поднимаясь выше, еще оставался кашель, хотя он и был гораздо терпимее и слабее того, с которого все начиналось, на некоторых участках кожи продолжали появляться новые высыпания, вызывая у Елены почти детское, нетерпеливое негодование, — но это состояние было вполне сносным, особенно если сравнивать с тем, что происходило в ту самую, первую ночь. Хотя Елена временами все еще чувствовала себя неважно, она продолжала то лечение, которое ей было прописано в первый ее визит к врачу, — его вполне соответствующим состоянию признала и Мередит, так что пока снова обращаться к врачам необходимости не было, и Деймон, увидев после разговора с Мередит напуганные глаза Елены, в свойственной ему манере сказал, что если после той ночи она уже планировала писать завещание, то с этими планами придется повременить еще лет этак шестьдесят. Деймон… Он не уходил из мыслей Елены все это время. Она сказала ему тем утром, что он удивительный… И это было действительно единственное слово, которым она смогла бы сейчас описать этого человека. Проходило время, дни сменяли друг друга, но из головы у нее никак не шли мысли о той ночи. Елена вспоминала абсолютно сонные, усталые глаза Деймона, которые она увидела утром, его спокойные слова о том, что он звонил Мередит, чтобы спросить о том, как быть в этой ситуации, и не могла поверить в происходящее. Он провел рядом с ней, бредящей в лихорадке, всю ночь. Перебирал лекарства, вспоминал средства, которые могли бы помочь. Поднял на уши Мередит. Для Елены произошедшее не было чем-то за гранью понимания: это было умение сочувствовать и принимать чужую боль. Это было человечностью. Елену поразило другое. То, что человеком, ставшим для нее самой надежной опорой в ситуации, в которой она оказалась абсолютно беззащитна и не смогла бы помочь себе сама, был Деймон. Человек, в жизни и душе которого сейчас творился хаос. Человек, в чьей жизни произошло то, что Елена никогда не сравнила бы ни с одной из тех трудностей, с которыми ей когда-либо пришлось столкнуться на своем пути, и который больше, чем кто бы то ни было имел право просто закрыться, оставшись безразличным. То, что с ней случилось, он принял как беду самого близкого человека. Кем, в сущности, они были друг другу? Просто знакомые, которые волею обстоятельств временно были вынуждены жить под одной крышей и были объединены лишь близкими отношениями с человеком, много значившим для них обоих. Однако для Деймона в этот момент это оказалось неважным. Он просто был рядом. Просто потому, что поступить по-другому не хотел. Елена и Деймон не пересекались днем — он был занят работой и чаще приходил лишь поздним вечером, но даже в эти короткие промежутки встреч ему неведомым образом удавалось контролировать лечение Елены и ее самочувствие. Словно врачу со стажем (и Елена никак не могла взять в толк, как у него это получается), ему хватало одного взгляда, чтобы понять, что какую-то ранку на руке или на шее Елена, не сдержавшись, чесала, и он не скупился устраивать разносы по этому поводу, даже если они пересекались рано утром, когда Деймон уходил на работу. Но все, что делал Деймон, не превращалось в излишнюю заботу или гиперопеку — настолько это было легко, гармонично, хотя и было непривычным с его стороны. Елена не могла сказать, что сейчас их отношения стали прежними — такими, какими они были до всего произошедшего в жизни Деймона. Но что-то поменялось в них, в том, что ощущала Елена, находясь с Деймоном наедине. Пока Елена не могла дать себе в этом отчет и объяснить хотя бы себе самой, что случилось. Сейчас, когда Елена украдкой наблюдала за Деймоном, вслушиваясь в его слова, вдруг на мгновение останавливаясь в этом бешеном жизненном потоке времени, ей начинало казаться, что она знакомится с ним заново. В эти дни она действительно открывала его другого. Елена не знала, какие грани еще скрывает глубокая, еще не понятая ею душа этого человека; она не думала о том, удастся ли ей узнать его до конца. Мысли об этом сейчас были не нужны: Елена жила тем, что было здесь и сейчас, не противясь тому ходу, который выбрала жизнь. И идти каким-то другим путем, заглядывать в будущее, не хотелось. Реакция на ее слова о болезни, обращенные к самой себе, последовала быстро. — Время для вселенской скорби? — послышался из-за отворённой двери беззаботный голос Деймона. — Деймон, а как еще мне на это реагировать? — нервно ответила Елена. — У меня сейчас не лицо, а одна сплошная болячка, и когда это пройдет, неизвестно. Она снова повернулась к зеркалу, продолжая наносить раствор на отдельные участки кожи. — Раз, два, три… Шесть, семь… — считала Елена, взглядом скользя от виска к щеке, от щеки к подбородку, узнавая свое отражение все с бòльшим с трудом: от высыпаний, уже бледневших и постепенно подсыхающих, и еще совсем свежих, розовевших, воспаленных, на коже, казалось, не было живого места. — Как восьмиклассница, — с отчаянием и разочарованием простонала Гилберт. — Да, история, поистине достойная триллера, — с актерским оцепенением протянул Деймон, остановившийся на пороге ванной, прислонившись плечом к дверному косяку и скрестив руки на груди. — Ходят легенды, — произнес он, нарочито понизив голос, ставший тише, — что ветрянка может продолжаться несколько недель… И тогда волдыри остаются еще дольше! — последнюю фразу, как это типично для детских страшилок и традиционных фильмов ужасов, Деймон почти выкрикнул. — Деймон, — устало проговорила Елена, повернувшись к нему лицом и взглянув ему в глаза. — Извини, Елена, — с добродушной усмешкой сказал Деймон, — просто я правда впервые вижу, чтобы столько трагедии вызвала ветряночная сыпь. — Очень смешно, — чуть скривив лицо, чем снова вызвала у Деймона улыбку, передразнила Елена, а затем вновь мельком взглянула на свое отражение в зеркале. — Шрамы точно не останутся? — с надеждой во взгляде несмело, совершенно как ребенок, спросила она, повернувшись к Деймону. — Не останутся, — ответил Деймон, отойдя от дверного косяка и опустив руки, — если ты своими шаловливыми ручонками не будешь постоянно чесать эти болячки. — Да я понимаю, — произнесла Елена, выйдя из ванной. — Просто в какие-то моменты это терпеть правда невыносимо, не помогают никакие таблетки и мази. — Тогда есть еще один выход, — сказал Деймон, и Елена с интересом, пока не понимая, о чем он говорит, перевела на него взгляд. Деймон сделал шаг вперед, так что они оказались прямо напротив друг друга, и, сверкнув яркими глазами в ее глаза, точно проговаривая каждое слово, произнес: — Я возьму две крепкие веревки, привяжу тебя за руки к кровати и продержу так до того момента, пока ты не научишься сдерживать себя. Обычно, конечно, это делается немного для других целей, но что ж поделаешь, если такая необходимость возникла. Елена почувствовала, как щеки обдало жаром, поняв, о чем говорит Деймон. Сейчас, под взглядом его голубых глаз, она вдруг почувствовала очень похожее на то, что ощущала, когда они только познакомились. Елена шутливо толкнула Деймона в плечо. — Маньяк. — Заметь, я еще даже ничего не сделал, но снова вернулся в твоих глазах в ряды маньяков. Елена посмотрела в глаза Деймона, в которых сейчас блеснул огонек лукавой улыбки. Она хотела что-то сказать ему, но в этот момент в прихожей раздались несколько коротких звонков в дверь. Елена мимоходом бросила взгляд на настенные часы в коридоре. — Ребята уже приехали. То ли, кажется, на автомате, по старой привычке, то ли просто оттого, что он был ближе к двери, Деймон отправился открывать. О том, кого в этот день ждала Елена, он знал. Отворив дверь, на пороге Деймон увидел компанию Бонни, Кэтрин и Кая. — Здесь намечается ветряночная вечеринка? — улыбнулась Бон-Бон, обняв сначала Елену, а затем Деймона. — Точно по адресу попали, — усмехнулся Деймон. — Привет, Бон-Бон. — У ветрянки Елены появился, по крайней мере, один плюс. Деймон, мне кажется, я не видела тебя целую вечность. — Видишь, Елена, — усмехнулся Деймон, пропустив Бонни в квартиру и на мгновение повернувшись к Елене, — в ветрянке есть и свои положительные стороны. — Положительные стороны ветрянки к ветрянке не относятся, — фыркнула Гилберт, и ребята рассмеялись. — Привет, Елена-дубль два, — беззаботно сказал Деймон, увидев Кэтрин. — Молодец, что сменила прическу, так я хоть смогу вас различать. Прическу Кэтрин, в этот момент рассмеявшуюся в ответ на слова Деймона, действительно поменяла: вместо прямых волос теперь на ее тонкие плечи спускались волнистые густые локоны, — и эта казавшаяся на первый взгляд незначительной деталь действительно привносила во внешность Кэтрин что-то такое, что теперь ясно отличало ее от Елены, — и дело было, быть может, не столько в самой прическе. — Деймон, я тебе уже говорил, что у тебя странные комплименты? — отозвался Кай, снимавший в прихожей обувь. — И тебе доброго вечера, Паркер, — усмехнулся Деймон, пожав ему руку, дружески похлопав по плечу, и братья обнялись. В этот момент, отстранившись от Кая, Деймон на мгновение остановился. Только сейчас на его лице Сальватор заметил светлую медицинскую маску. — А ты нафига маску-то нацепил? — непонимающе спросил он. — Про то, как ты ветрянкой болел, по-моему, весь Лос-Анджелес знает. В этом случае снаряд два раза в одну воронку не попадает, можешь дышать спокойно. — И что? — невозмутимо пожал плечами Кай. — Всегда нужно быть начеку. Навестить Елену хочется, но при этом не хочу свалиться сам. Ваша квартира сейчас — рассадник бактерий. — Как же ты тогда пожаловал в этот рассадник бактерий, притон микробов, цитадель разврата вирусов? — закатив глаза, по-актерски патетическим тоном спросил Деймон. — Хотя подожди, я понял. Ты же в маске. Эй, микробы, ну вы поняли, что здесь ловить нечего? Летите, вон, на Бонни, — Деймон махнул в ее сторону, — ее не жалко. В прихожей зазвучал искренний хохот девушек, которые сдержать смех уже не могли, и Бонни толкнула Деймона в плечо. Ребята удобно устроились на просторной кухне, насквозь пропитанной майским, по-календарному весенним, а в сущности, уже совсем летним солнцем, вооружившись печеньем и другими сладостями, которые, как оказалось, принес каждый, Елена поставила на плиту турку с кофе, терпкий аромат которого очень быстро наполнил собой помещение, и время растворилось в длинных разговорах, последних новостях и громком заливистом смехе. Раз был уже вечер, друзья думали, что Деймон присоединится к ним, но он почти сразу уехал снова: нужно было решить какие-то дела в ресторане, — и они остались вчетвером. Визит ребят стал для Елены большой радостью: переносить оторванность от внешнего мира, пусть на небольшой срок, оказалось непросто. Бонни рассказала о последних новостях в университете, Кэтрин поведала несколько историй, прилетевших из Эдмонтона — в частности, от Джереми, с которым они созванивались накануне, а Кай… А Кай просто был рядом, участвовал в разговоре — и этого вполне хватало, чтобы временами вся кухня взрывалась хохотом. — В общем, Елена, неси ему все, — посоветовала Бонни, рассказав Елене о безумствах Говарда. — Все документы, которые дадут врачи, рентгеновский снимок нахрен ему принеси, Деймона тоже можешь захватить с собой. Потому, что эта сволочь — гребаный Станиславский, он не верит ни-че-му! Бонни едва сдерживалась, чтобы при упоминании о Говарде не перейти на крик: было видно, что, вернувшись к недавним событиям, она снова закипала. Елена, Кэтрин и Кай, с этой историей уже знакомый, слушали Бонни, остановив взгляд, и ловили себя на мысли, что сказать по этому поводу просто нечего: настолько это было бредово и по-дурацки. — Жесть, — пробормотала Елена. — А что с Кэролайн? — Я не знаю, — пожав плечами, с тревогой сказала Бонни. — Я написала ей об этом, она сказала, что придумает что-нибудь после того, как прилетит. Надеюсь, они разберутся. — А я жаловался на то, что у нас в академии подъем был в семь утра. Дурак, ой дура-а-ак, — закрыв ладонями лицо, покачав головой, протянул Кай. — А у вас там все преподы такие? — исподлобья глядя на Елену и Бонни, спросила Кэтрин. — Ну что ты, — протянула Гилберт. — Говард — он один такой. Единственный и неповторимый. Помолчав немного, Елена задумчиво проговорила: — Я понять не могу, почему он именно на Кэролайн так взъелся. Теоретически на отдых ведь и я могла улететь, — развела руками она. — Думаю, это из-за Рика, — сказала Бонни. — Говард ведь знает, чей он друг и чья Кэролайн дочь. Бонни вздохнула. — И даже особо не скрывает свое отношение к этому. На кухне воцарилось тягостное молчание. — Слушайте, ну… Он же ничего не сделает? — с недоверием несмело спросила Кэтрин. — Он же не докажет, по какой именно причине кто-то пропускает занятия. А если и докажет… Что с того? — Ну да, — поддержал Кай, — в уставе университета ведь не прописано: «проводить дни и ночи в аудитории психа с соседнего факультета»! — Хочется верить, — задумчиво произнесла Елена. Разговор о произошедшем пару дней назад и о том, чем это могло обернуться, немного подгорчил дружеский разговор, но это ощущение не было долгосрочным: как это обычно бывает между друзьями, у них нашлась еще масса тем, которые вскоре увели разговор и мысли совершенно в другую сторону, задав настроению гораздо более позитивный тон. — Блин, вот всем джем офигенный, — сказал Кай, прожевав кусок маффина. — Но я никогда не думал, что в клубничном джеме так будут ощущаться косточки. — Ну, может, это потому, что твой клубничный джем на самом деле малиновый? — спросила Бонни. Кай остановил взгляд на девушке и спустя несколько секунд приподнял брови, как бы переспрашивая. Бонни беззаботно кивнула в ответ на его вопрос, и Кай перевел совершенно нечитаемый взгляд на остаток маффина в руках, и по взгляду этому, не видя, что у Кая в руках, можно было бы подумать, что он держит как минимум какую-нибудь маленькую самодельную бомбу. — Да нет, — протянул Кай, отложив маффин. — Это не может быть малиной. Я ее везде отличу, я ее терпеть не… — Сказал бы ты себе это полтора маффина назад, милый, — хохотнула Бонни, и Елена и Кэтрин засмеялись. Кай, нахмурив брови, хлебнул кофе из кружки. — Вот так в жизни и бывает — живешь себе, думаешь, что ненавидишь малину, а на деле… — Елена хихикнула. — Слушай, Кай, так что в итоге было с тем придурком, который на трассе на въезде в пригород знак снес? — спросила Кэтрин, имея в виду историю, рассказанную несколько минут назад Каем, о том, как недавно, отправившись на выходные к побережью, какой-то водитель умудрился впечататься передним бампером в знак «Дикие животные», которому не посчастливилось быть расположенным на этой дороге, и не нашел выхода лучше, чем позвонить в полицию и спросить: «Что я должен делать?» — А что мы с ним могли сделать, — ответил Кай, — выписали штраф. Хотя мне даже делать это было жалко, потому что, клянусь, этот парень влюбил меня в мою работу еще сильнее. Серьезно, где еще увидишь такую картину маслом: он, его помятый «Форд» и желтый треугольник с оленем между ними?! На душе было легко и спокойно, и в этот момент Елена понимала, что, хотя виделась с ребятами еще совсем недавно до болезни, за это время она успела по ним сильно соскучиться. Эти пара часов зарядили Елену позитивом и бодростью гораздо быстрее, чем любое лекарство. Когда на улице стало постепенно темнеть, Бонни и Кай, которым на следующий день нужно было утром в университет и на работу, пожелав Елене поправляться и договорившись встретиться и основательно отдохнуть, когда сама Елена выйдет с больничного вернется Кэролайн, уехали домой. Кэтрин еще на какое-то время осталась с Еленой. Хотя после операции ее не стали задерживать в больнице, реабилитацию Кэтрин по-прежнему проходила в Лос-Анджелесе: разрешение на перелет врачи пока не давали. Хотя Елена знала причину, по которой Кэтрин задерживается в городе, и она ее не радовала, но все же в душе была счастлива тому, что сейчас они имели возможность видеться практически каждый день. Они обе чувствовали, что-то упустили за то время, что почти не общались, и обе ощущали потребность как-то это наверстать: так хотелось наговориться вдоволь, что-то рассказать, о чем-то спросить… Как раньше. — У Деймона уютно, — мельком оглядев помещение, заметила Кэтрин, когда они с Еленой прошли в гостиную. — Да, — отозвалась Елена. — И я… Очень благодарна ему за то, что он разрешил мне жить здесь все это время. — Как вы вообще… Уживаетесь? — осторожно спросила Кэтрин. — Уже немного привыкли друг к другу? По губам Елены скользнула тихая грустная улыбка, а сама она как-то неловко пожала плечами. — Я не знаю, что сказать тебе, Кэт, — усмехнулась она. — Деймон практически все время проводит на работе, мы встречаемся только вечером или утром, когда нам обоим нужно куда-то рано выехать. Я не хочу навязываться. Порой личное пространство нужно, как ничто другое. После всего, что произошло… — Елена замолчала. — Я не хочу тревожить его. — Он хоть немного пришел в себя? — тихо спросила Кэтрин. — Мы никогда не разговаривали с ним об этом, — сказала Елена. — Но… Это и не нужно. Елена подняла взгляд. Кэтрин смотрела, не отводя глаза. — Знаешь, Кэтрин, мы познакомились чуть больше полугода назад, — проговорила Елена. — И я очень хорошо помню его глаза, то, какими они были тогда. Это были другие глаза, Кэт. В этой фразе, произнесенной так тихо в спокойствии полусонной квартиры, Кэтрин услышала что-то такое, что заставило внутри что-то дрогнуть. — С ним сложно? — негромко спросила Кэтрин. — Порой очень сильно, — призналась Елена. — Но это не отменяет одного факта. Елена вдруг опустила взгляд, словно не желая, чтобы в этот момент Кэтрин видела ее глаза. Но в следующую секунду она посмотрела Кэтрин в глаза. — Кэт, он... Он невероятный, — произнесла Елена. — Однажды моя бывшая соседка по комнате в общаге приняла за домашнего тирана, когда в очередной раз увидела нас вдвоем, — усмехнулась она. — Но шесть дней назад этот человек провел у моей постели всю ночь. Посреди ночи он специально позвонил Мередит, чтобы понять, чем можно сбить температуру, отпаивал меня водой и не ложился до самого утра. И знаешь… — проговорила Елена. — Так было все эти полгода, что я живу в Лос-Анджелесе. Он был тем, кто был рядом. Елена вдруг замолчала, и ее взгляд, растерянный, ищущий, словно обратился к чему-то другому — она словно вернулась воспоминаниями в другое время, как будто заново проживая то, очень важное, в тех мгновениях пытаясь отыскать ответ на свой вопрос. — Мы хорошо общались до того, как все перевернулось с ног на голову. Когда Деймон только вернулся, мы практически не разговаривали друг с другом. Сейчас все потихоньку начинает меняться. Но… Я не знаю, смогу ли когда-нибудь подобрать к нему ключ. Кэтрин смотрела в глаза Елены, и ей было не нужно больше слов, чтобы понять, что она сейчас чувствует, что ее связывает с тем человеком, о котором сама Кэтрин не знала почти ничего. Кэтрин была знакома с Деймоном совсем плохо, и их малочисленные встречи, то, как он себя вел, рисовали в воображении совершенно иной образ. Но Кэтрин видела то, что зажигалось в глубине глаз Елены, когда она говорила о нем, — и понимала, что все это не имеет ровным счетом никакого значения. — Гилб, все произошло… Совсем недавно, — произнесла Кэтрин. — Может быть, со временем он… Кэтрин остановилась, не в силах подобрать правильные слова, которыми могла бы закончить эту фразу. Что могло сделать время? Как могло помочь? — Может быть, — задумчиво повторила Елена, глядя куда-то вдаль. Подруги помолчали немного, а затем, переведя взгляд на Кэтрин, слегка улыбнулась. — Как ты, Кэт? Кэтрин пожала плечами. — Ничего нового и мегамасштабного. В Эдмонтон врачи пока не отпускают — им не нравится, что внутричерепное давление все еще немного повышено. Так что внеплановые калифорнийские каникулы продолжаются, — усмехнулась она. — Когда ты идешь к врачу? — Нейрохирург назначил прием через пять дней, — ответила Кэтрин. — Через пять дней… — повторила Елена. — Кэролайн тоже скоро возвращается, а к тому времени, может быть, я тоже окончательно оклемаюсь, и тогда мы проводим тебя мегавечеринкой, — с улыбкой сказала она. — Да я теперь известная трезвенница, — усмехнулась Кэтрин. — Крепче апельсинового сока — ни-ни. — Значит, будет первая в истории Лос-Анджелеса вечеринка трезвенников. Кэтрин рассмеялась. — Тогда заметано. Главное — поскорее разбирайся с этой своей ветрянкой. — Ради такого уж постараюсь, — усмехнулась Елена. — Как в остальном? — спросила она. — Как Стефан? Вы общаетесь сейчас? Хотя вопрос Елены не имел никакого подтекста — она действительно задала его потому, что Стефан не был ей безразличен и она знала, что Кэтрин с ним общается, — что-то изменилось в Кэтрин, когда она услышала его. Ее взгляд, еще мгновение назад смеющийся, легкий, вдруг покрылся пеленой какого-то смутного смятения. Улыбка на губах растворилась. — Да, — рассеянно ответила Катерина. — Иногда. Кэтрин вновь замолчала, а затем произнесла: — Хотя, наверное, не стоит. Елена смотрела на Кэтрин и не узнавала ее. Она пристально вглядывалась в черты ее лица и не могла понять, что сейчас происходило у нее внутри. В глубине чайных глаз плескалось что-то такое, что лишало покоя. — Кэт, — проговорила Елена и коснулась ладонью ее плеча, — что-то случилось? Кэтрин перевела взгляд на Елену, на мгновение посмотрев ей прямо в глаза, а затем, с какой-то необъяснимой грустью усмехнувшись, опустила глаза. — Знаешь, Гилб, — сказала она, — каждый раз, когда мне дают советы, я почему-то очень редко прислушиваюсь к ним. Они могут раздражать меня, я могу не понимать и не принимать их, но… Только спустя время понимаю, что поступить было нужно именно так. Елена пристально смотрела на Кэтрин, не говоря ни слова, не перебивая ее. — Елена, помнишь, — вдруг спросила Кэтрин, взглянув на нее, — тот разговор в ночном клубе, когда я прилетела сюда в самый первый раз? Мы говорили о Стефане. Елена едва заметно кивнула. Она хорошо помнила тот разговор и глаза Кэтрин, когда она впервые рассказала о Стефане. Кэтрин на протяжении какого-то времени молчала. Елена ни о чем не спрашивала Кэтрин, не прерывала эту тишину, словно чувствовала: она была сейчас нужна. Только спустя мгновения Елена услышала ее задумчивый негромкий голос: — Ты была права, Гилб. Ты во всем была права… Кэтрин больше не смотрела на нее — лишь легонько положила голову ей на плечо, и Елена приобняла ее. Сердце в груди замерло. — Почему, Кэт? — едва слышно, одними губами проговорила Елена. — Потому, что я влюбилась. В мужчину, который любит другую и через несколько месяцев будет женат.

***

Семь дней пролетели, как несколько мгновений. Кэролайн казалось, что они прилетели с Энзо в Марракеш как будто накануне, — но впереди ждал Лос-Анджелес и возвращение в привычную жизнь. Этот отпуск, маленькая передышка в сумасшедшей чехарде будней, были такими короткими, но внутри не было грусти или сожаления. Кэролайн возвращалась в Лос-Анджелес, забирая с собой бронзовый след горячего солнца пустыни, так послушно легшего на нежную бледную кожу, и тысячу мыслей, в которых навсегда остались кроваво-красные закаты, спускавшиеся на затерянный город, и апельсиновый запах, растворенный в прохладе тенистых садов. Впервые, возвращаясь домой, Кэролайн не чувствовала разочарования от необходимости так скоро вернуться — лишь самую ясную благодарность за то, что это было. Она чувствовала, что все происходит так, как это нужно. В Лос-Анджелес Кэролайн и Энзо вернулись вместе, но попрощались в аэропорту: Кэролайн поехала домой — нужно было немного отдохнуть после трансконтинентального перелета, у Энзо же впереди была дорога — через два часа у него был рейс в Нью-Йорк. Было около четырех часов дня, когда их «Боинг», летевший из Марракеша, приземлился в LAX. Тихая, уже такая привычная суета аэропорта, документы, багаж и дорога в такси по улицам, которые не видела, казалось, так давно… В душе было спокойствие и необъяснимая легкость. Глаза смыкала сладкая нега, превращавшая улицы, машины и светофоры в один бледный поток, и Кэролайн чувствовала, что уснет сразу же, как только ее голова коснется подушки. Но это не было усталостью. Это было что-то совсем иное. Приехав домой, Кэролайн не стала даже открывать чемодан, который вызывал у нее улыбку, потому что в нем не было ни одной вещи, которая была бы куплена не в этой поездке. Она чувствовала, что ей нужна просто пара часов, и она будет в порядке. Приняв душ, Кэролайн хотела лечь спать, но перед этим взяла в руки мобильный, на мгновение остановившись на вкладке с телефонным номером Энзо. По простым подсчетам, его самолет уже должен был быть в воздухе. Но до этого не было особого дела: Кэролайн знала, что Энзо ответит на ее сообщение, когда будет в Нью-Йорке. Открыв клавиатуру, она набрала несколько простых слов: «Напиши, когда будешь дома». Кэролайн хотела лечь спать, но в этот момент увидела, что Энзо был в сети и через пару секунд ее сообщение было отмечено как прочитанное. Она не успела ничего понять, пока на мобильном не раздался сигнал входящего вызова. На экране было имя Энзо. Не ощущая реальность, словно на какую-то секунду выключившись из нее, не вполне осознавая собственные действия, на сенсоре Кэролайн коснулась пальцем кнопки «ответить». — Энзо? — произнесла она, словно не до конца верила в то, что это действительно мог быть он. Но спустя миг ее сомнения развеялись, когда на другом конце телефонного провода она услышала его голос. — Привет, Кэр, — ответил он. Голос Энзо звучал хрипло, и в нем не осталось ни капли той легкости и беззаботности, которую Кэролайн слышала в нем еще несколько часов назад. Сердце быстро ударило два раза, предчувствуя что-то неладное. — Энзо, что-то случилось? — с тревогой спросила Кэролайн. — Ты ведь уже должен… — Я не улетел в Нью-Йорк, Кэр, — сказал Энзо. — Я сейчас в Лос-Анджелесе. О том, что в этот момент Энзо скажет именно это, Кэролайн догадывалась: эта причина была единственной, которая пришла в голову, когда она думала о том, почему он сейчас ей звонил. Но почему это произошло? Как оглушающий звук колокольного набата, в голову в эту секунду ударило воспоминание двухдневной давности, когда Энзо сказал ей, что взял билеты впритык: он готовил релиз нового альбома, и ему нужно было быть в Нью-Йорке не позже шестого числа. На календаре было пятое, Энзо все еще оставался в Калифорнии, и причина этого — как и срок, на который он мог здесь задержаться, — были неясны. — Что произошло? — спросила Кэролайн. — Меня задержали в аэропорту таможенники, — выдохнул Сент-Джон. — Я не успел на рейс. Фраза Энзо показалась Кэролайн оглушающим взрывом, который раздался совсем поблизости и мог разорвать барабанные перепонки. И этот взрыв взвихрил в сознании, которое было ясным еще несколько минут назад, ураган непонятных, смутных мыслей, в которых не было порядка. Какая к черту таможня?.. — Что? — повторила Кэролайн. Хотя она прекрасно слышала последние слова Энзо, внутри еще оставалась глупая надежда, что она не так его поняла. — За что, Энзо? — Кэр, если бы я знал, за что, жизнь, наверное, стала бы гораздо проще, — мрачно усмехнулся Энзо. — Подожди, подожди, Энзо, — быстро проговорила Кэролайн, тщетно пытаясь привести мысли в порядок. — Как это произошло? Мы же не вывозили из Марокко ничего запрещенного, — пробормотала она, навскидку вспоминая все, что они покупали и везли с собой. — Да я сам не понял, что произошло, если честно, — ответил Энзо. — Проходил досмотр багажа на сканере, тут ко мне подошли два таможенника с собакой, попросили открыть чемодан и потребовали паспорт. Попутно устроили допрос с пристрастием о том, куда, с какой целью и с кем лечу, хотя было понятно, что я один. Чемодан несколько раз перевернули вверх дном. Меня обыскали до носков. Это затянулось часа на полтора. Отпустили только сейчас. Кэролайн слушала Энзо, и его слова, которые она слышала так ясно и четко, будто он был рядом, смешивались в голове с голосом роя собственных мыслей и стуком сердца, эхом отдававшимся в ушах, и сейчас ей казалось, что она никогда не была настолько близка к тому, чтобы понять, что чувствует человек, потерявший рассудок. Все это звучало как рассказ пассажира, которому не повезло попасться под горячую руку таможенникам или лететь куда-то в день особого усиления надзора в аэропортах и других местах большого скопления людей. Но Кэролайн много путешествовала и понимала: обычная проверка не может длиться полтора часа и происходить так, как описал Энзо. Мысль о том, что сотрудников таможни могло что-то насторожить в его багаже, она отмела сразу: в этом случае давно обнаружили бы причину, а его самого не отпустили бы, — да и содержимое его чемодана она знала прекрасно: накануне они собирались вместе. Сейчас Кэролайн понимала — причина была другая, и она была ясна: искали именно Энзо. А затем, вопреки тому, что Кэролайн не пыталась об этом вспоминать, в памяти, как вспышка, возникли события последних дней. Ее мысли. Ее страхи. И в эту секунду, как единственный, самый ясный ответ на вопрос, в голове прозвучало лишь одно имя. — Где ты сейчас? — пробормотала Кэролайн, чувствуя, как виски жжет нестерпимым огнем. — Что ты собираешься делать? — Я попробую купить новый билет до Нью-Йорка. Неважно, как, но я должен быть там к завтрашнему дню. Поэтому я останусь в аэропорту. Кэролайн, не вполне чувствуя это движение, словно Энзо был сейчас рядом и мог увидеть его, едва заметно несколько раз кивнула головой. — Я маякну тебе, как только что-то прояснится. Кэролайн вновь судорожно кивнула. — Хорошо, — поджав начавшие дрожать губы, произнесла она. — Только… Энзо, пожалуйста… Будь осторожен. Последние слова Кэролайн растворились в воздухе невесомым дыханием, и казалось, что их невозможно услышать в телефонной трубке. Но Энзо слышал их так ясно, как будто они были произнесены так же громко, как привык слух. Потому, что в них было что-то, что на секунду заставило его замереть, остановиться в этом поток эмоций и мыслей. Они были пропитаны тем, чего не могли отразить слова. Отключив связь, Кэролайн на протяжении нескольких минут стояла посреди комнаты, глядя в одну точку, куда-то сквозь, словно ничего не видя и не ощущая. Сердце, заходившееся в бешеном ритме, кровью ударяло в виски, сбивая ритм дыхания, выталкивая из легких остатки воздуха. Дыхание было тяжелым, словно на грудь что-то давило. Но в какой-то момент, словно сбросив с себя оковы этого странного оцепенения, Кэролайн вдруг схватила ключи от машины, лежавшие на столе. Она собралась за несколько минут — действия, о которых она даже не задумывалась, были доведены до автоматизма. Захлопнув дверь квартиры так, что эхо от этого звука разнеслось по лестничной площадке, не взяв с собой ничего, кроме ключей от машины и мобильного телефона, не считая ступеней, Кэролайн спустилась на улицу. В мыслях был единственный адрес, который имел сейчас значение и по которому она должна была отправиться. Кэролайн не помнила, как завела двигатель, по которой дороге ехала, как она добралась до нужного адреса. Это не имело никакого смысла и превратилось в белое пятно. То, что он сейчас чувствовала, стерло все мысли, которые когда-то имели значение. Минуя пост охраны и секретаршу, не обращая внимание на других сотрудников, которые были в холле, Кэролайн ворвалась в кабинет Джузеппе, как неуправляемый гремучий ураган, остановить который было невозможно. — Это твоих рук дело? Джузеппе поднял взгляд на вошедшую, шумно закрыв за собой дверь, дочь. — Здравствуй, Кэролайн, — удивительно спокойно для подобной ситуации произнес он, сделав ударение на первом слове, как бы показывая Кэролайн, что, приходя к кому-то, неплохо для начала здороваться. — Что-то случилось? Голос Джузеппе, его осанка, его слова были настолько беззаботны, что казалось, что он даже не обратил внимание на то, в каком состоянии к нему приехала Кэролайн. — Папа, ответь, — пропустив его слова мимо ушей, повторила Кэролайн, — это сделал ты? — Ну тогда, может быть, для начала успокоишься и начнешь изъясняться понятнее? — с раздражением ответил Джузеппе. — Потому, что я сегодня много чего сделал. Как и во все остальные дни своей жизни, на протяжении которой я каждый день что-то делал. Кэролайн не отводила взгляд от отца, не моргая, словно боясь упустить его образ. — Энзо сегодня задержали в аэропорту таможенники, — спустя несколько секунд, все так же глядя ему в глаза, произнесла она. — Они обыскивали его полтора часа, и он опоздал на свой рейс. Джузеппе не прятал от Кэролайн взгляд: он слушал ее, точно так же, как и она, глядя своей собеседнице в глаза. — Это печально, — все так же спокойно и выдержанно ответил он. — Только причем здесь я? — Притом, — сквозь зубы проговорила Кэролайн, — что на таможне не станут обыскивать пассажира просто так, папа. Но Энзо не вез с собой ничего запрещенного, и это отлично подтверждает тот факт, что его отпустили. — Вот именно, Кэролайн, — сказал Сальватор-старший. — Таможенники не станут обыскивать просто так. Если они приняли такое решение — значит, у них были для этого основания, как считаешь? С таможней вообще не надо конфликтовать, — эту фразу Джузеппе проговорил как-то по-странному ясно и точно, делая акцент на каждом ее слове. — Странно, что, летая так часто, Энзо это для себя не уяснил. Кэролайн смотрела на Джузеппе и не верила своим глазам. Он говорил обо всем этом так спокойно и равнодушно, словно шутя, как будто не видя, что в эту секунду заставляет чувствовать ее. Отцу словно не было до этого никакого дела. Кэролайн стояла на своем месте, словно прикованная тысячью крепких цепей, не в силах пошевелиться, даже сделать вдох, и не верила, что именно таким сейчас был ее отец. — Папа, он должен быть в Нью-Йорке завтра. И ты одним своим действием берешь и просто… Все рушишь! У него там работа!.. — воскликнула Кэролайн и в этот момент почувствовала, что сдержаться больше не сможет. — Кэролайн, скажи, — на мгновение опустив взгляд и встав из-за стола, произнес Джузеппе, — почему меня должна заботить жизнь человека, до которого мне нет никакого дела? — он повысил тон, и его голос, звучавший вызовом, зазвучал жестче. — А до меня… — как ни старалась, Кэролайн так и не смогла скрыть дрожь в голосе, ставшем тише. — До меня тебе… Есть дело? Джузеппе поднял взгляд и встретился с ясными голубыми глазами дочери, в которых, ему показалось, он увидел слезы. — Да, Кэролайн, — вдруг тише ответил он. — До тебя мне есть дело. Именно поэтому я сказал тебе о том, как отношусь к этому человеку. И попросил тебя лишь об одном. — Папа, я не понимаю, тебя Эстер укусила? — отпрянув от него, воскликнула Кэролайн. — Та рушит жизнь своих детей, и ты решил присоединиться? — Меня укусил здравый смысл! — прорычал Сальватор, и его голос стеклянным эхом разнесся по просторному холодному кабинету, обдав кожу мурашками. — Мне уже не пятнадцать лет, папа, — сказала Кэролайн. — Это моя жизнь, и я имею право на то, чтобы самой решать, с кем ее связывать. — Связывать жизнь? — переспросил Джузеппе. — Посмотри на того, кто сейчас рядом с тобой, и сними наконец розовые очки. Фамилию не позорь! — рявкнул он, и его изумрудные глаза, кипевшие яростью, сверкнули каким-то неестественным блеском. — А что не так с нашей фамилией? — выкрикнула Кэролайн. — Аристократы, блин, нашлись! — с каким-то отчаянием воскликнула она. — Папа, этому делу ты посвятил все свои силы и жизнь. Ты заработал свое имя в обществе. Может быть, определенным правилам должен следовать Стефан, потому что он рано или поздно возьмет семейное дело в свои руки, я не знаю… Но мне… Мне позволь быть обычным человеком, — глядя ему в глаза, попросила Кэролайн. — Не дочерью одного из самых влиятельных людей США, а обычной девушкой, студенткой журфака, живущей той жизнью, которой живут миллионы. Я просто хочу ходить на пары, работать, отрываться на вечеринках с друзьями, строить отношения с парнями. Даже если они не соответствуют каким-то «нормам» того мира, к которому привык ты. Мне неважно это. Не нужно пытаться заключить меня в эти границы. Я все равно им не подчинюсь. — А я когда-нибудь тебя заключал в них? — хрипло спросил Джузеппе, взглянув дочери в глаза. — Ты думаешь, мне нравились все твои парни? Нет, представь себе, — развел руками он. — Я мог бы описать, какого человека я хотел бы видеть рядом с тобой, и едва ли кто-то из них хотя бы наполовину соответствовал этому. Но я засовывал свои претензии куда подальше, потому что понимал: это действительно твоя жизнь, и не мне ее проживать. Я могу лишь дать совет, если ты его попросишь, поддержать… Просто быть рядом тогда, когда тебе это будет нужно. Но в тот единственный момент, когда моя реакция была другой, в тот единственный раз в твоей взрослой сознательной жизни, когда я что-то тебе запретил, — ты просто наплевала на это и предпочла сделать вид, словно ничего не было. Кэролайн слушала Джузеппе и чувствовала, как по телу мелкими волнами расходится дрожь. Она изо всех сил старалась скрыть это, но это было невозможно. Холод проникал в нервы, в каждую клетку тела, обжигал сосуды и наполнял собой изнутри до краев. Глаза застилала мутная пелена, и Кэролайн боялась моргнуть, зная, что если сделает это, то из глаз покатятся слезы. — А как я могла тебя послушаться, если ты так ничего и не объяснил? — неловко, совсем по-детски пожав плечами, спросила Кэролайн. — Как мне было принять это, если это был просто прямой указ… Указ разрушить все, что мне сейчас дорого, все, что имеет для меня сейчас значение? Расскажи мне обо всем, — глядя в глаза отцу, сказала она. Джузеппе взглянул на Кэролайн и вдруг усмехнулся. — Почему же он тебе ни о чем не рассказал? Услышав полный насмешки вопрос Джузеппе, Кэролайн почувствовала, как в груди больно укололо. Что-то дрогнуло внутри в этот момент, когда она вновь на мгновение прокрутила в голове прошедшие месяцы. — Это не моя тайна, — сказал Джузеппе. — Не я ее так тщательно скрываю и не я о ней так старательно пытаюсь забыть. И это значит, что не мне ее озвучивать. Так пусть это сделает тот, для кого она действительно имеет значение. Пусть найдет в себе силы сказать правду тот, кого ты считаешь сильным. Ну! — рыкнул Джузеппе, тряхнув рукой, указав ею куда-то в сторону. — Пусть он сам расскажет тебе обо всем, если действительно мужик! Кэролайн смотрела на Джузеппе и чувствовала, как дыхание перехватило. Она видела усмешку в его глазах, слышала, что он говорит, и ей становилось ясно: он не поймет. Не захочет понять. Кэролайн поняла, что больше не сможет сдерживаться. Сделав неловкий рваный вдох, она почувствовала, как по щекам потекли две соленые горячие струи. В кровь кусая губы, больше не говоря ни слова, она стрелой пустилась из кабинета. Она знала, что сейчас ее видели подчиненные отца, многие из которых знали ее, что это может вызвать у них массу вопросов, но уже не пыталась успокоиться: знала, что не сможет. Слезы текли по щекам, схватывая дыхание, обжигая кожу, и Кэролайн не пыталась их остановить. Идя так быстро, что не чувствовала ног, Кэролайн держалась лишь за одну мысль: прочь, прочь отсюда, подальше от множества этих любопытных глаз, бессмысленных слов. Куда — неважно. Главное, чтобы как можно дальше отсюда. Солнце постепенно склонялось к горизонту, и на улицы опустилась прохлада, словно давая природе вздохнуть после пыльного дня. Поднялся небольшой ветер, ласково касавшийся щек. — Там нужно расчеты исправить, а после отправить запрос на перевод документов на испанский… Вопрос на неделю примерно, — говорил Стефан своему помощнику, выходя из здания. — Думаете, успеем, мистер Сальватор? — неуверенно спросил паренек. Стефан улыбнулся. — Куда мы денемся, — сказал он. — А если испанцы трясти начнут? — Не начнут, — спокойно ответил Стефан. — Мы все взрослые люди, слово «дедлайн» — не пустой звук. Это адекватные люди, так что до пятнадцатого числа никто полную документацию требовать не будет. — Хорошо, я понял, — задумчиво кивнул помощник. — Ну вот и отлично. Главное — не забудь завтра связаться с посольством. Оттуда тоже нужно официальное подтверждение. Помощник что-то ответил Стефану, но этих слов Сальватор уже не слышал. На мгновение подняв взгляд, неподалеку он увидел знакомую фигуру. Это могла быть, наверное, любая девушка возраста Елены или чуть младше, если бы не светлые волосы рассыпавшиеся по плечам, если бы не такая знакомая походка… Если бы в этой девушке Стефан не узнал Кэролайн. Она явно куда-то торопилась, но вся ее фигура была как-то напряжена, словно она хотела защититься от чего-то, а плечи нервно вздрагивали, как от озноба. Это была не ясно сформулированная мысль, даже не ее обрывок, а какое-то ощущение — может быть, то, что называют предчувствием, — но в этот момент Стефана словно пронзило: что-то случилось. — Ладно, Джордан, — проговорил он, отдав парню папку с документами, — задачу ты понял… Я уже должен идти. До завтра. — Да, мистер Сальватор, — оживленно кивнул Джордан. — Спасибо. Хорошего вечера! Стефан рассеянно кивнул помощнику и побежал вслед за знакомой фигурой. Когда спустя несколько секунд он приблизился к ней, то понял, что зрение его не обмануло: это действительно была Кэролайн — он узнал ее легкий жакет. — Кэролайн! — окликнул Стефан. — Кэролайн, — вновь повторил он, обогнав ее и, преградив ей дорогу, взял за плечи. Кэролайн вздрогнула, и когда она подняла голову, Стефан замер. — Как ты здесь… Стефан остановился на полуслове, когда увидел ее воспаленные от слез. — Что случилось? — непонимающе пробормотал он. — Ничего, — проговорила Кэролайн, отвернувшись, быстро моргая и утирая слезы. — Это из-за аллергии. Стефан по-прежнему крепко держал сестру за плечи, пристально вглядываясь в черты ее лица. — Я не знаю, что должно зацвести в Лос-Анджелесе, чтобы вызвать такую аллергию, — сказал он. — Вы с отцом поругались? — несколько мгновений погодя, спросил Стефан. — Стеф, это правда не имеет значения, — почему-то стараясь избегать зрительного контакта, мотнула головой Кэролайн. Стефан смотрел на нее и понимал, что ответа ждать не стоит: сейчас она была не в том состоянии, чтобы разложить все по полочкам и внятно что-то объяснить, хотя внутри отчего-то не было сомнений в причине, по которой Кэролайн оказалась здесь и была в таком состоянии. — Так, ладно, — выдохнул Стефан и вдруг бережно взял ее за предплечье. — Пойдем. — Куда? — встрепенулась Кэролайн, подняв на него взгляд. — Тебе нужно успокоиться. Пойдем, не бойся, — успокаивающе произнес Стефан и осторожно увлек ее вперед за собой. Кэролайн не сопротивлялась. Она сама не знала, почему. Может быть, сил спорить, что-то доказывать, противостоять уже не было. А может быть, нужно было именно это — чтобы рядом оказался кто-то такой близкий, тот, которого ты знаешь, кажется, как себя… Не нужно слов. Просто пусть он будет рядом. Вместе с Кэролайн Стефан прошел на открытую парковку перед офисом, где обычно оставлял свою машину. Сняв с автомобиля сигнализацию, Стефан открыл дверь для Кэролайн. На миг остановившись, она вдруг подняла взгляд и посмотрела ему в глаза с каким-то необъяснимым, немым вопросом. Стефан не сказал ничего — лишь едва заметно мягко кивнул. Он знал, что она все поймет. Кэролайн вдохнула полной грудью, чтобы сдержать подкатывавший к горлу ком. Воздух в прохладном салоне был пропитан ароматом туалетной воды Стефана и в эту же секунду обволок легкие. Но это не помогло. Слезы катились по щекам, вопреки всем ее попыткам остановить это, силой перебороть себя, и Кэролайн отчасти сама не понимала, что с ней происходит. Стефан достал из специального держателя бутылку воды и протянул ее Кэролайн. — Кэр, попей немного, — сказал он. — Тебе станет легче. Кэролайн взяла из его рук бутылку, прошептав одними пересохшими губами тихое «спасибо», и сделала несколько глотков. Только со временем Кэролайн удалось немного прийти в себя. На протяжении какого-то времени в тишине, царившей в салоне автомобиля, еще было слышно ее рваное, судорожное дыхание, когда она, пытаясь привести сердцебиение в норму, хватала ртом воздух. За все эти минуты Стефан не сказал ей ни слова, не пытался успокоить, не задавал никаких вопросов; он просто терпеливо ждал, когда Кэролайн станет чуть лучше, и дал ей время. Постепенно эмоции, захлестнувшие Кэролайн, начали идти на спад. Дыхание стало ровнее, из тела ушла странная дрожь, которая словно испульсами электротока проникала в каждую клетку. На щеках еще не успели высохнуть слезы, но больше она, кажется, не плакала. — Как ты? — негромко спросил Стефан, взглянув на Кэролайн, невесомо коснувшись ее предплечья, и она кивнула в знак того, что все нормализуется. Стефан перевел взгляд на дорогу, открывавшуюся впереди. — Тогда поехали. Он бесшумно повернул ключ зажигания, и в начинавших сгущаться сумерках металлическим холодным светом загорелись фары. Мотор бархатно зашумел и Стефан мягко коснулся педали газа.