…Господь, тот миг Благослови, Пока она еще дитя И ей нужна любовь моя. (Мюзикл «Ромео и Джульетта»)
Последние дни были для Кэролайн как в тумане. Что с нами происходит, когда в какой-то момент перед нами открывается неприглядная правда о наших близких? Мерзкая, гноящаяся, живая — трепещущая в руках, словно птица, попавшая в силки. Ее ощущаешь настолько ясно, будто она бьется у тебя в ладонях, словно говорит: «Чувствуй это каждую секунду, обжигай пальцы, терпи боль, потому что это — реальность». Мы отрицаем, мы боремся, мы пытаемся оправдать… Как, в сущности, эгоистично. Пытаясь найти оправдание темным сторонам тех, кто нам дорог, мы как будто и себя пытаемся очистить. Никто не выйдет вперед и не скажет во всеуслышание перед знакомыми, одногруппниками, коллегами: «Мой отец — серийный убийца». Никто из нас не хочет верить, что в нашем близком окружении, среди людей, с которыми нас связывают дорогие воспоминания и улыбки, могут быть педофилы, убийцы, наркоманы, проститутки. Ведь себя мы считаем нормальными и даже неплохими… А если уж это и случается, то каждый из нас сделает все, чтобы общество не узнало об этой случайной, недоразумительной связи. Кэролайн много думала об этом на протяжении прошедшего времени. И перед взглядом, ослепляюще, нестерпимо ярко, как неоновый разрезающий свет, бьющий прямо в глаза, вставал единственный вопрос: как быть дальше? Вот только в ответ была безжизненная беспробудная тишина. Молчал внутренний голос, заткнулись книги и фильмы, притих жизненный опыт. Но тишина это была не только внутри — она была и извне. Все остановилось, и Кэролайн казалось, словно она и вправду ничего не слышит. Как будто жизнь окаменела. И единственное, чего сейчас Кэролайн действительно искренне хотела, — чтобы это закончилось. Чтобы не было этой тяжести, мертвым недвижным камнем опустившейся на плечи, чтобы снова можно было сделать вдох — может быть, без улыбки, но полной грудью, как раньше. Вот только средства от этого она не знала. Отрицать было бессмысленно, а оправдать — отчего-то, вопреки всему, не было желания. Этот небольшой отрезок времени Кэролайн жила, словно в какой-то момент остановившись, как порой останавливается путник в середине своей дороги, жила, прислушиваясь к себе… Но тяжело ждать чего-то, когда внутри тишина. Но ответ пришел, хотя Кэролайн, возможно, была еще не готова его принять — быть может, в силу молодого возраста или по каким-то другим причинам. Только спустя время она поняла, что было единственным, что она должна была сделать. Отпустить. Отпустить, как птицу с подбитым крылом, которая однажды оказалась в саду твоего дома и которую ты долго, упорно лечил. Пусть летит, а ты смотри в небо и чувствуй, как ее полет постепенно забирает все — боль, тяжесть, разочарование… Кэролайн не знала, что будет потом. Но она знала, что должно быть сейчас. И сейчас она должна была все отпустить. Не мотать нервы ни себе, ни близким, не искать вину за что-то в себе, не возвращаться, как мазохист, раз за разом к воспоминаниям, не думать лишь об одном. Проблемы не исчезнут по щелчку пальцев, и в будущем придется ответить на многие, многие вопросы… Но это потом. А сейчас… Пари. Дыши. Живи. В университет Кэролайн практически не возвращалась. Не потому, что устала от учебы и тем более не из-за того, что не хотела видеть друзей и знакомых — с Еленой, Бонни и одногруппниками Кэролайн прекрасно общалась и за пределами университета. Но она чувствовала, что ей до безумия, до изнеможения нужно сменить обстановку, — и сейчас понимала, что горячо хочет заниматься другим. Поэтому Кэролайн с головой окунулась в работу в редакции. Вскоре после возвращения Кэролайн из Марракеша между ней и Говардом произошел конфликт. Этого следовало ожидать: к прогулам занятий профессор вообще относился негативно, и уж тем более к систематическим, а пропусков у Кэролайн за несколько недель накопилось уже немало. Сначала Говард вполне спокойно, хотя и достаточно твердо попросил Кэролайн объяснить причины своего постоянного отсутствия и желательно подтвердить свои слова документально. Но чем дальше они разговаривали, тем сильнее в Говарде закипала какая-то необъяснимая ярость. Он разразился целой тирадой о своих требованиях, которые он вполне ясно обозначил еще в начале учебного года (что, нужно признаться, было правдой), и о черных по белому написанных строчках устава университета, из которых вполне ясно следовало, что присутствие студента на занятиях — его прямая обязанность. Кэролайн не повышала голос и не переступала черту, но в ее осанке, в жестах и взгляде было такое нескрываемое пренебрежение, что слова были и не нужны. В ответ на речь преподавателя она сдержанно сказала, что, конечно, знакома с уставом университета, но ее слова напомнили Говарду о том, что она уже несколько лет как работает, причем по специальности, — и Кэролайн недвусмысленно дала ему понять, что если перед ней будет стоять выбор между университетом и работой, вопроса для нее в этом не будет. Во взгляде Кэролайн не было страха или желания выстелиться, чтобы как-то сгладить ситуацию: это был взрослый человек, который имел свои приоритеты и об этих приоритетах открыто заявлял. Этим она окончательно привела Говарда в бешенство: по какой-то неизвестной причине он на дух не выносил студентов, совмещавших учебу с работой и уделявших этой работе ничуть не меньше внимания. Едва сдерживаясь, резко покраснев, он резко бросил: — В таком случае, мисс Сальватор, я с интересом понаблюдаю, как вы будете сдавать экзамен по моему предмету. — Спасибо за то, что вам небезразлично, — спокойно ответила Кэролайн. — Ведь в уставе нашего университета ясно указано, что экзамены — это уже дело только студентов. С этими словами, не сказав больше ему ничего, Кэролайн спокойно вышла из аудитории, оставив Говарда в ярости, а нескольких одногруппников, ставших свидетелями этого разговора, в числе которых была и Елена, в кратковременной прострации. Это не был скандал какого-то огромного масштаба, но разговор был до омерзения неприятный для них обоих хотя бы одним тем, что его пришлось осуществить. К этой теме Кэролайн больше не возвращалась. Она не собиралась выслуживаться перед Говардом, пытаться добиться его расположения и уж тем более тратить время на совершенно бессмысленные объяснения того, как она проводит личное время, даже если оно совпадает с его семинарами. Вскоре о стычке Кэролайн с профессором узнала бòльшая часть университета. Впрочем, это не было удивительно: как говорят немцы, что знают двое, знает и свинья, а что уж говорить, если это «двое» заменяется «тремя», «четырьмя» и другими цифрами. — Какого черта происходит? Зеленые глаза Джузеппе, ставшие невыразимо яркими, плескались бешенством. У них с Кэролайн не возникало разговоров об успеваемости с тех пор, как она поступила в университет; не следил Джузеппе и за учебой Стефана и Деймона, когда студентами были они. Конечно, когда они еще учились в школе, ситуация была другой: Джузеппе достаточно строго следил за успеваемостью детей, по возможности старался не пропускать родительские собрания или посещать хотя бы бòльшую часть из них, иногда даже успевал проверить подготовленное домашнее задание — или выяснить, что оно не подготовлено, и вовремя отправить это исправлять. Но эти времена были в далеком прошлом, дети выросли и должны были сами строить свою жизнь, учиться расставлять приоритеты, по кирпичику выстраивать будущее, преодолевать проблемы. И Джузеппе видел, что они с этим справлялись. Поэтому, если только они не просили его о помощи, старался не вмешиваться. Но когда до Джузеппе дошла история о конфликте между Кэролайн и Говардом, ситуация поразила его до глубины души — и привела в ярость. Кэролайн никогда не была возвращающейся в восемь вечера домой пай-девочкой с двумя косичками, в классических очках с диоптриями и со стопкой книг в руках — но это ей было и не нужно для того, чтобы прекрасно учиться и быть на хорошем счету у преподавателей не только за интеллектуальные способности, но и за исполнительность и добросовестность. Бакалавриат, законченный с отличием, практика в известном журнале, во время которой Кэролайн заметили и предложили войти в состав сотрудников на постоянной основе после получения диплома, с легкостью сданные вступительные в магистратуру — для Кэролайн учеба никогда не стояла на первом месте, но это не мешало ей добиваться своего. Что происходило сейчас, Джузеппе решительно не понимал. Хотя какой-то до одури мерзкий тихий голос, словно змея, шипел на ухо о том, что было причиной, какая-то неведомая сила снова и снова возвращала его к воспоминаниям событий последних дней, и от омерзения внутри что-то переворачивалось, по коже шли мурашки… — Тебе надоела учеба, и ты решила ее бросить, не доходя до магистерского диплома? — С чего ты делаешь такие выводы? — спросила Кэролайн. — Я ничего не планировала бросать, поэтому я не понимаю, почему ты сейчас говоришь об этом. — Да? — ответил Джузеппе, и в его голосе послышались нотки сарказма. — А ситуация с твоим историком наталкивает как раз на противоположные мысли. Скулы свело едкой кислотой. Конечно, все это должно было дойти до Джузеппе — источников были вагон и маленькая тележка. — У меня не было и нет конфликта с Говардом, если тебе это интересно, — сказала Кэролайн. — Мы высказали друг другу все, что думаем по поводу вопроса, который сильно его волновал. Это обязательно возводить в ранг скандала вселенского масштаба? Кэролайн посмотрела отцу в глаза, и в ее взгляде, уверенном и твердом, было видно раздражение. — А по-твоему, этот вопрос его волновал зря? — теряя терпение, произнес Джузеппе. — Знаешь, если бы я преподавал в университете и студент по несколько недель пропускал мои занятия, у меня бы тоже к нему возникли вопросы. Не хочешь объяснить хотя бы мне, почему ты теперь там не появляешься? Джузеппе в упор смотрел на дочь, и его взгляд, жесткий и явно требовавший объяснений, ничего хорошего не сулил. Но внутри у Кэролайн он не вызывал страха и желания отвести взгляд. Она спокойно и выдержанно, хотя и ощущая негодование, смотрела в глаза Джузеппе. — Когда люди взрослеют, они все чаще встают перед выбором. Необходимо расставлять приоритеты, понимать, что имеет бòльшее значение, а что отходит на второй план. Сейчас я встала перед таким выбором между учебой и работой. На данный момент я выбрала работу. Вот и все. — Взрослые люди, делая выбор, думают о последствиях, которые он за собой повлечет, — сквозь зубы процедил Джузеппе. — Кэролайн, учеба не бесплатная, если что, — с раздражением бросил он. — Почему тебе до этого есть дело? — повысив тон, изумленно ответила Кэролайн. — За учебу я плачу сама. В чем тогда проблема? Кэролайн чувствовала, как внутри закипает злость. Больше всего на свете она сейчас хотела побыть одна, вдали от этих разговоров о происходящем, от бесконечных вопросов и необходимости что-то объяснять. Но Джузеппе ее как будто не слышал, не понимал, не хотел понимать. — Об этом и речь! — разведя руками, воскликнул Сальватор. — Тебе своих-то денег не жалко? — Не думала, что когда-нибудь ты будешь считать мои деньги. А еще я не думала, что в мои двадцать три отец начнет следить за моей посещаемостью в университете. Джузеппе на протяжении нескольких мгновений внимательно смотрел на Кэролайн, и в эти секунды что-то изменилось в его взгляде. В глубине его зеленых глаз, так пристально смотревших в глаза Кэролайн, словно что-то искавших в них и боявшихся упустить, была… Боль. Они говорили сейчас об университете и посещении занятий, но оба понимали, что за внешней гранью всего этого разговора стоят не волнение о прогулах и конфликтах с преподавателями, не мысли об учебе. За всем этим стояло совершенно иное. То, что едва зарастало сухой коркой с течением времени, но все равно не заживало, — воспаление продолжалось, и гной выливался из этой раны, стоило ее коснуться снова. — А я буду следить, — жестко произнес Джузеппе. — И знаешь, почему? — спросил он, вновь посмотрев дочери в глаза. — Потому, что мне никогда не будет безразлично то, что с тобой происходит. А то, что с тобой происходит сейчас… — Что со мной происходит сейчас? — с вызовом повторила Кэролайн, в упор глядя на отца. — Что? — она вновь повысила тон, и в ее голосе, послышалась дрожь — невероятное, безумное напряжение, сдерживать которое ей удавалось с трудом. — Я не могу узнать свою дочь. Кэролайн остановилась. Подняв взгляд, она посмотрела отцу в глаза. Он смотрел на нее и молчал. Лед обжег кончики пальцев. Так холодно. Так страшно. — У меня нет амнезии, я не сумасшедший. Но я не могу узнать свою дочь, — повторил он. Эти слова — такие простые — прошли насквозь словно стрелой. Кэролайн замерла, не отводя от отца взгляд молчаливых, испуганных глаз. — Никогда в своей жизни я не делала чего-то, что заставило бы тебя стыдиться меня, — произнесла она. — Откуда в тебе такое необъяснимое желание увидеть во мне что-то грязное? Голос Кэролайн сорвался. Баррикаду маски внешнего безразличия сломало потоком эмоций, которые накопились внутри за это время, невысказанных мыслей, непонятых чувств, неуслышанных слов… Джузеппе молчал на протяжении какого-то времени, а затем ответил: — Потому, что когда касаешься грязи, очень сложно не испачкаться самому. Кэролайн почувствовала, как эта фраза отца, то, с каким пренебрежением и презрением произнес эти слова, острой болью укололо где-то в груди. В глазах в какой-то момент больно защипало, хотя в эту же секунду Кэролайн поклялась себе, что сдержится и ее слез Джузеппе не увидит. То, что происходило сейчас, — не только с Кэролайн, но и с ним самим, — пугало Джузеппе. Вдруг остановившись на мгновение, он понял, что всматривается в глаза Кэролайн с одной мыслью: есть ли в них признаки того, что она может находиться под воздействием наркотиков. Однако глаза Кэролайн, ее взгляд, были чистыми, абсолютно осмысленными. Но Джузеппе очень хорошо помнил минуту этого неизъяснимого страха, когда в голове роится тысяча нестройных мыслей, — а сам ты мечешься, как дикий загнанный зверь, хотя в реальности стоишь на месте, словно закованный в кандалы, и даже не имеешь сил пошевелиться. Бывают такие секунды, когда сдерживающие цепи рушатся, дамбы прорываются — начинается цунами, которое неподвластно удержать ни одной силе на земле. Такое цунами сейчас бушевало внутри Кэролайн. — Хватит! — выкрикнула она, даже не почувствовав, что произнесла именно это слово. — Пожалуйста, хватит, замолчи! Сердце билось в агонии, разнося внутри оглушающий тяжелый набат каждого удара, и воздуха в легких становилось с каждой секундой все меньше. — Неужели ты не понимаешь? — срывающимся голосом бросила Кэролайн, не отводя взгляд от глаз отца. — Ты правда не понимаешь, что тот, кто меня сейчас втаптывает в грязь, — это ты! Ты! Этот крик на пределе, этот звук натянутой до изнеможения струны, которая вот-вот лопнет, звучали в сознании Джузеппе еще долго. Он жалел о своих словах, жалел, что не удержал ее в ту минуту, когда ее тело била дрожь озноба, жалел, что просто не обнял крепко-крепко. Но вместе с этим Джузеппе понимал: в том, что он сказал, — истина. Горькая, уродливая, отталкивающая — но истина. Джузеппе вспоминал все это, сидя в кабинете своего дома и разбавляя этот тихий огненный вечер, пламеневший золотисто-оранжевой полоской заката над Западным побережьем, таким же золотистым горьким виски, плескавшимся на дне стакана. Джузеппе с молодости любил хороший дорогой виски, но со временем пил его все реже. Но в жизни бывают такие моменты, когда становится плевать на звучащие мерным стуком метронома рекомендации врачей, на время суток, даже на собственные пристрастия. Просто нужно заполнить чем-то эту немыслимую, всеобъемлющую пустоту внутри… Джузеппе взял в руки стоявшую на его рабочем столе фотографию. В массивной графитовой рамке — снимок с горнолыжного курорта, на котором они все вместе: Джузеппе, по левую руку от него — Стефан в снятой с глаз маске для сноубординга на лбу, рядом с ним — Кэролайн, ненамного младше своего нынешнего возраста, и все же чем-то отличающаяся — но с такой знакомой улыбкой на губах — теплой и искренней; с одной стороны притягивая Стефана, другой рукой Кэролайн обнимала Деймона, одной рукой державшего кусками покрытый снегом сноуборд. Фотография не такая старая — с прошлогодней зимы, когда предновогодний уик-энд и первые пять дней нового года они всей семьей провели в заснеженной Европе. Держа обеими руками фотографию, Джузеппе медленно скользил взглядом по фигурам своих детей. Одной семьи, одной фамилии — но насколько же не похожи друг на друга… Не только внешне, но — что важнее — внутренне. Джузеппе смотрел на фото, плавно переводя взгляд, и не мог понять, как случилось так, что его дети выросли такими разными. Воспитывал ведь он их одинаково… Джузеппе остановил взгляд на Кэролайн. Щуря на солнце светлые голубые глаза, она улыбалась — как это и было всегда. Она сама была похожа на это солнце, согревавшее их на этой фотографии, — ласковая, полная чистой нежности и какого-то необъяснимого света, который она дарила каждому, кто был рядом. Кэролайн… Если Деймон и Стефан стояли на противоположных полюсах и их характеры можно было противопоставить друг другу, как Инь и Янь, то Кэролайн воплотила в себе черты их обоих. В ней был стержень Деймона, совмещенный с эмпатией и невероятной чуткостью Стефана. Она умела гореть, как Деймон, — но имела в себе силы в какой-то момент сказать себе «стоп», как это умел Стефан. Кэролайн… Самая младшая из троих детей Джузеппе и Лилиан Сальватор, их единственная дочь. Она появилась на свет, когда Джузеппе было тридцать пять. Он никогда не считал этот возраст приближающимся к какой-то границе и уж тем более старым, но оба его сына родились, когда ему еще не было тридцати. И что Джузеппе понял точно — это то, что стать отцом вновь в тридцать пять — это совершенно другое. Не только в детстве, но даже когда Кэролайн повзрослела, в окружении Джузеппе замечали ту особую необъяснимую связь, которая была между ним и его младшей дочерью. Если с сыновьями у него возникали споры, то с Кэролайн они были словно две половины одного целого: они понимали друг друга, казалось, с полуслова, с полувзгляда, тонко ощущая настроение друг друга, и Джузеппе невероятно сильно чувствовал эту связь. Он одинаково сильно любил каждого из своих детей, но теперь понимал: каждого — совершенно разной любовью. Кэролайн отличалась от Деймона и Стефана… Лилиан ушла из семьи, когда дочери было четыре месяца. Джузеппе остался один с грудным ребенком на руках, и он воспитывал ее с тех самых первых дней, когда дети еще не узнают родных, когда им еще только предстоят эти многие «впервые»… И не было никакого излюбленного мужского «пока он маленький, ему нужна мать, а я уже подключусь через пару лет, когда он хотя бы начнет ходить и говорить». Он вставал к ней по ночам, по несколько часов держа дочь на руках, в попытках успокоить ее, и учился купать; он был тем, кто был рядом, когда она делала свои первые, такие неуверенные и неуклюжие шаги; он помнил, как она, сидя у него на коленях, касаясь маленькой ладошкой его щеки и морщась от колючей щетины, лопотала свое первое «па-па». Ее первые улыбки, первые игры, первые школьные рисунки — они все были для него одного. И это было счастьем, переплетенным с непомерным грузом ответственности. Ее золотистые локоны (и в кого они только у нее такого цвета?) возвращали Джузеппе в солнечные дни, даже если в душе не было ничего, кроме неизмеримой усталости, а голубые глаза остались единственным напоминанием о женщине, которую он любил. Возможно, не абсолютно такая же, но очень похожая связь была у Кэролайн с братьями. Странное дело: хотя Деймон и Стефан попеременно ревновали Джузеппе и Лили друг к другу, у них никогда не было такой ревности по отношению к Кэролайн. Может быть, это было потому, что она никогда не было той классической младшей сестренкой, которая становится головной болью для старших братьев и сестер и, используя по максимуму все выгоды положения самого младшего ребенка, докладывает родителям о каждом их промахе: Джузеппе сложно было представить, что должно произойти, чтобы Кэролайн даже под страхом наказания «сдала» Деймона или Стефана, даже если была свидетелем их неприглядных поступков. В команде сорванцов, после появления которых в доме все перевернулось с ног на голову, Кэролайн была главным участником и самым главным соратником братьев даже в самых безумных их затеях. Сейчас ей было уже двадцать три. Но ведь, кажется, еще совсем близко те времена, когда она помещалась у него на коленях, куда с таким удовольствием забиралась с книжкой и просила «поитать» ей «каску», то есть почитать сказку. Не выпуская из рук фото, Джузеппе тихо прислонился плечами к спинке кресла, в котором сидел. Он помнил все. Помнил, как когда-то, держа ее за две руки, в тенистых аллеях сада их старого дома учил ее делать первые шаги, и помнил тот день, когда она сама, уже без помощи его рук, еще неловко, с переливчатым смехом побежала к нему. Помнил, как утешал ее и обрабатывал ссадины на коленках, когда Кэролайн училась кататься на велосипеде, говоря, что в этом нет ничего страшного, что это нормально, что это бывает. Помнил, как теплым солнечным утром однажды впервые отвел ее в школу. Сыновья были уже взрослыми парнями: Деймону оставалось несколько шагов до окончания школы, Стефан веселился со своими друзьями-семиклассниками, неимоверно гордый тем, что перешел в Junior High School, вступив на последнюю ступень перед старшей школой, — отец в этот день им был уже не нужен. Совершенно иное происходило с Кэролайн. Она так много спрашивала о школе в последний год, готовилась и так ждала этого дня — а сейчас робко оглядывалась по сторонам, где вокруг важно сновали такие же теперь уже школьники, как она, и молчала, сжимая руку отца в своей ладони, а затем, когда он сел на корточки перед ней, прижалась к нему и крепко-крепко обняла за шею. На следующий день уже все было иначе: Кэролайн из всего дома утром поднялась самой первой, чтобы поскорее побежать в школу, потому что уже успела найти там друзей. Наверняка она уже и не помнила те несколько секунд на школьном дворе в один из последних дней августа. Но мгновения эти навсегда запомнил Джузеппе. Но время равнодушно, и оно имеет обыкновение неумолимо двигаться вперед, безразличное к мольбам помедлить хотя бы на миг. Сколько всего произошло за эти годы: первый класс, первая пятерка, выходные в парке и гонки на велосипедах, где в качестве приза — сладкая вата, долгие вечера на средиземноморском побережье и тысячи вопросов… И вот уже Кэролайн не сидит у Джузеппе на плечах, увлеченно показывая ему что-то вдали. Она уже и не будет. Кэролайн семнадцать, и в неземном платье небесно-лазурного цвета, так похожего на цвет ее глаз, рассыпая пшеницу мягких волос по оголенным плечам, легкая, как дуновение ветра, она танцует свой первый вальс на выпускном. Танцует с тем самым парнем, который несколько недель назад провожал ее домой и смущенно назвал Джузеппе «мистером СальваДором», — а он не стал исправлять, чтобы не смущать его еще больше. Она так лучезарно улыбается, что от этой улыбки в большом зале школы, кажется, становится светлее — и у нее впереди вся жизнь… Да, время летит. Но почему же так быстро? Ведь еще совсем недавно… Сейчас ей двадцать три. Из маленькой задорной белокурой девчушки, которая с таким радостным криком первая бежала его встречать, когда Джузеппе возвращался из командировки, и порой отказывалась ложиться спать, вопреки всем уговорам Джо и старших братьев, пока папа не придет с работы, Кэролайн превратилась в изящную красавицу. Ее осанка, ее взгляд, ее стать заставляют мужчин оборачиваться ей вслед… А она идет вперед, как и прежде, звонко смеясь. Она уже взрослая, у нее свои друзья, свои проблемы и радости — своя жизнь… И она уверена, что знает, как прожить ее правильно. Почему-то еще никогда Джузеппе не ощущал седину, которая начинала серебриться на его висках, так ясно, как сейчас, хотя пока ее было совсем немного. Трудно воспитывать маленькую девочку… Но как же нелегко быть отцом взрослой дочери. Раз за разом Джузеппе прокручивал в сознании события последних недель и особенно — их встречу с Энзо. Как светились глаза Кэролайн, когда она открыла отцу дверь, хотя она была смущена оттого, что обо всем забыла, и была совсем сонной… Он не читал в ее взгляде прежде ничего подобного и в тот момент был близок к тому, чтобы понять, что было причиной… А в следующий момент он увидел Энзо. И в эту секунду гулким эхом раздался ответ на единственный вопрос — тот самый, который несколько мгновений назад он не мог даже сформулировать и который сейчас раздался внутри гулким эхом: да, он и есть причина ее улыбки. Он и только он! И эта улыбка — только ему… Ты можешь рвать на себе волосы, кричать, чего-то требовать… Только изменить ничего не сможешь. Мы все желаем своим детям добра. Мы хотим, чтобы их жизнь была лучше, чем у нас, чтобы их будущее было светлее нашего, чтобы они добились больше, чем мы. Где найдешь родителя, который с гордостью сказал бы: «Мой сын собирается стать сантехником»? Дети настоящего — все сплошь будущие врачи, юристы, предприниматели… В этом стремлении дать своим детям лучшую жизнь, нежели имели мы сами, может, и нет ничего плохого. Только благими намерениями, как известно, бывает выложена дорога в ад, а в вопросе отношений детей и родителей эта дорога еще часто переплетается с тропинками жуткого двуличия. «Мы примем любой твой выбор», — гордо и уверенно заявляем мы своим сыновьям и дочерям. «Ты всегда можешь на нас положиться». А на деле… «Нет, в этот вуз ты поступать не будешь, у него слишком низкий рейтинг». «Какой к черту художник? Решил бомжевать? Поступай в медицинский и даже не думай — это стабильность!» «Зачем учить итальянский, если на нем говорит только кучка стран на юге Европы? Учи испанский — на нем разговаривает половина земного шара!» Джузеппе никогда не задавал себе вопроса о том, какой он отец. Он не читал умных книжек о вопросах воспитания детей, не штурмовал всевозможные форумы и советов ни у кого, даже у самых близких не спрашивал: Джузеппе был глубоко убежден, что роль отца — самую главную в его жизни — он должен исполнить самостоятельно. Он просто поступал так, как чувствовал. Но не только члены семьи Сальваторов, но и его друзья нередко отмечали ту свободу выбора, которую он старался давать каждому из своих детей. Когда-то Джузеппе дал себе слово считаться с этим выбором, каким бы он ни был. В своих детях он хотел видеть не вылепленную копию самого себя, не воплощение собственных амбиций, а свободных людей. Сдерживать данное слово порой было трудно. После того, как Деймон наотрез отказался принимать долю в семейном бизнесе, они с Джузеппе не общались еще долго… Джузеппе не врал, когда сказал Кэролайн, что вряд ли из ее парней кто-то хотя бы наполовину соответствовал образу того, кого он хотел бы видеть рядом с дочерью. Когда он задумывался об этом, то с улыбкой понимал, что человека, соответствующего нарисованному в его воображении образу, того, кому бы он с легкостью доверил единственную дочь, просто не существует. И хотя Кэролайн еще даже не думала о замужестве и до поры даже в постоянных отношениях не состояла, Джузеппе понимал, что, когда такой момент все-таки настанет, придется идти на компромисс — с самим собой в первую очередь. А когда Кэролайн познакомила его с этим человеком… Джузеппе до сих пор не мог до конца поверить в то, что такие совпадения случаются, — но, как человечество убеждалось уже сотню тысяч лет, лучшие шутки всегда удаются именно судьбе. Человек, которому Джузеппе вряд ли протянул бы руку помощи, если бы понадобилось, человек, к которому он испытывал такое презрение, что от него едкой кислотой сводило скулы… Вот он, стоит рядом, смотрит в глаза — и, словно ничего не было, протягивает ладонь. Как же странно, неправильно они даже просто выглядят рядом. Кэролайн — легкая, словно дыхание весны, смешливая, способная заставить улыбаться, казалось, даже самого хмурого мизантропа, — и наркоман с темным прошлым. Чистота и ясная свежесть еще только начинающей расцветать молодости и туманный, отчужденный сумрак. Хрупкий, нежный цветок в руках грубого бродяги, врывающегося в прекрасный сад в грязных ботинках, который не сможет ни осознать, ни оценить то, что он держит в своих ладонях… Джузеппе надолго лишила покоя та ночь, когда они с Энзо познакомились. Все компенсации были выплачены, номер, который Сент-Джон разгромил вместе с друзьями, уже давно отремонтирован, а об этой компании Джузеппе больше ничего и никогда не слышал… Вот только одного было не вернуть: жизнь той девочки, вчерашней школьницы, которая была с ними в ту ночь. Джузеппе не знал ничего об этой компании, по стечению обстоятельств проведшей ночь в его отеле, не помнил даже их имен… Но в его душе с этого момента навсегда поселилась ядовитая ненависть к каждому из них — именно за эту только начинавшуюся жизнь. И как теперь быть? Как вообще можно спокойно жить дальше, зная, какой человек находится рядом с твоей дочерью? Кэролайн была уверена, что понимает эту жизнь, что знает, как поступить правильно… И именно в этот момент Джузеппе понял, что в душе она все та же — маленькая девочка, еще ребенок, не видевший трудностей, не знающий, какие сюрпризы может приносить жизнь… По поведению Кэролайн Джузеппе понимал, что Энзо все-таки обо всем рассказал ей. Вот только сейчас он понимал кое-что еще: это ничего не решило кроме того, что принесло Кэролайн боль. Он видел ее голубые глаза, еще несколько дней назад лучившиеся таким солнечным светом, — сейчас в них не было ничего, кроме неимоверной усталости. Джузеппе понимал, что и ситуация в университете, и ее поведение в целом имеют только один исток. И как все вернуть на круги своя, он не понимал. Джузеппе не знал, общаются ли они сейчас, но раз за разом в голове набатом звучала единственная мысль: у Энзо зависимость. И это значило, что никто из находящихся рядом с ним людей не был в безопасности. Он не хотел даже допускать мысль о том, какой смысл был в этих словах, но он все равно грязным гноем просачивался, разливаясь внутри, заполняя собой все мысли. Джузеппе хотел бы поговорить с дочерью откровенно, хотел бы высказать все, чем полнилась сейчас душа, все, что сгрызало изнутри… Но сейчас они находились по разные стороны баррикад, и как найти точки соприкосновения, он не знал. Быть может, в этом была вина их обоих. Когда внутри плескается ненависть, человек лишается эмпатии. Ситуация превращалась в замкнутый круг. Джузеппе вновь перевел взгляд на фотографию в руках. Со снимка Кэролайн все так же легко улыбалась… Джузеппе не знал, сколько провел в такой прострации, но точно помнил, что из этого странного состояния его вывел звонок в дверь. Протяжный, острый, он резко ударил по слуху, чем-то инородным, уродливым разлившись в вечерней тишине. Встав из-за стола, Джузеппе невольно взглянул на часы: в это время он никого не ждал. В голове мелькнула мысль о том, что, возможно, кто-то ошибся домом, но стальная трель резкого звонка, вновь раздавшаяся в следующий момент, развеяла ее. Открывая дверь, Джузеппе не думал о том, кому он мог понадобиться в столь поздний час. Думать об этом не было сил: слишком много всего произошло за последнее время, слишком сильно ощущалась усталость. Но в следующую секунду, когда он поднял голову и увидел, кто был этим вечерним гостем, Джузеппе показалось, что в самое сердце всадили шприц с адреналином. Оно заколотилось каким-то невероятно быстрым, рваным темпом, и Джузеппе почувствовал, как по венам разливается жар. На пороге его дома стоял Энзо.***
Время текло размеренно в обычной суете работы, попытках успеть все и погоне за достижением своих целей. Викки постепенно адаптировалась к работе в ресторане Деймона, привыкая к ее ритму и особенностям. Для этого Деймон выделил ей специального «инструктора» — одного из парней-официантов, который работал здесь уже давно и знал механизм работы ресторана, как свои пять пальцев, и чья собственная работа была отлажена, как часы. Ему предстояло за это время детальнее разобраться в том, что Викки умела, и научить ее тому, что было необходимо. Деймон не знал, сколько времени понадобится на то, чтобы Викки адаптировалась. Но день проходил за днем, и оказалось, что этого времени ей было нужно совсем немного. Многое из того, что входило в ее обязанности, она умела и сама, а тому, что у нее пока не получалось, быстро училась. Викки была ловка, обладала высокой работоспособностью и, кроме всего прочего, здраво воспринимала критику, умея слушать и слышать то, что ей советовали. Таким пополнением в штате сотрудников Деймон был доволен, так что он уже даже не вспоминал о том, что, обещая Генри дать Викки шанс работать у него, он оставлял за собой право в этой работе ей отказать. Чуть спокойнее могла вдохнуть и сама Викки. В ресторане Деймона был совершенно другой контингент посетителей, нежели в местах общепита, и требования у них были соответствующие, поэтому привыкнуть и совмещать учебу с работой именно здесь поначалу было тяжело. Но человеку свойственно спустя время привыкать к окружающей обстановке. Постепенно Викки перестраивалась под необходимый темп, запоминала свои ошибки и начинала понимать, как их исправить. У Деймона, который с первой встречи произвел на Викки очень приятное впечатление, будучи с ней дружелюбным и каким-то необъяснимо легким на подъем человеком, к ней претензий не было. Испытательный срок, кажется, проходил удачно. Жизнь потихоньку налаживалась. — Не забудь протереть, — кивнув на ближайший стол, напомнил Тим — так звали того парня, старшего официанта, который по просьбе Деймона взял на это время шефство над Викки. — Да, хорошо, — не отвлекаясь от работы, отозвалась Викки, складывавшая плотную тканевую скатерть. Она не обратила особого внимания на то, откуда донесся голос коллеги: в этот момент ее внимание отвлекло другой. Краем глаза на краю соседнего стола она увидела бокал, который, по всей видимости, забыл убрать кто-то из ребят. Викки взяла бокал и, развернувшись, хотела отнести на кухню, но в этот момент наткнулась на что-то плотное. Викки не успела скоординироваться, и бокал из ее рук полетел на пол, спустя мгновение хрустальным переливом вдребезги разлетевшись на осколки. От неожиданности девушка вздрогнула и, подняв голову, увидела перед собой Тима, в грудь которого она врезалась. — Блин, Викки!.. — прорычал парень, увидев, что произошло. — Ты никогда теперь не смотришь, куда идешь? — Ч-ч-черт… Тим, извини, — с искренностью произнесла Викки, отойдя от него на шаг и увидев переливы прозрачных осколков под ногами. — Да кому нахрен надо это «извини», — вспылил парень. — Если так с посудой обращаться, никаких денег не хватит, чтобы ее купить! — Тим… Хотя напарник был явно взбешен и не особо выбирал выражения, Викки не чувствовала испуга, как это было в первые дни. За это время они с Тимом успели узнать друг друга, и даже если он достаточно жестко о чем-то говорил, она знала, что причина этого — лишь его вспыльчивый характер или просто плохой день. Страха или обиды сейчас не было: рабочий день подходил к концу, и все и так были измотаны, а в том, что произошло, была действительно ее вина. Когда Викки произнесла имя парня, следующей фразой, которую она собиралась озвучить, было что-то вроде «не ори так, я сейчас все уберу» — за это время они успели выйти за рамки статуса коллег и стали приятелями, которые могли адресовать друг другу подобные фразы. Но продолжить Викки не успела. — На тон ниже, — услышала она за спиной абсолютно спокойный, но жесткий, полный холодной стали голос. Викки обернулась. В нескольких шагах от них за ее спиной стоял Деймон и прожигал подчиненного взглядом ледяных серо-голубых глаз. Деймон был абсолютно спокоен, и тон его голоса не был повышен ни на йоту. Но в его осанке, в его голосе, в его взгляде было что-то такое, что прибивало к полу, заставляло следовать тому, что он приказывает, безоговорочно. — Мистер Сальватор, — придя в себя, произнесла Викки, — не нужно. Это действительно моя вина, я не скоординировалась. Но Деймон как будто не слышал ее слов. В этот момент он даже не оглянулся на нее, продолжая пристально смотреть на другого своего подчиненного. — Викки уже извинилась. Думаю, было бы неплохо, если бы теперь это сделал ты. Тим медленно с шумом выдохнул. Он взглянул сначала на осколки разбитого бокала, а затем перевел взгляд на Викки. — Да, я…действительно перегнул, — несколько секунд спустя проговорил он. — Викки, прости. Меня временами заносит. Несмотря на то, что Деймон был все еще рядом, по глазам напарника Викки видела: он извиняется не потому, что этого требовал Деймон. Он понимал, что в этой ситуации тоже был неправ, и был действительно искренен. — Извините, мистер Сальватор, — смущенно сказала Викки, когда Тим скрылся из поля зрения. — Я сейчас все уберу. Она уже хотела уйти, но Деймон не сдвинулся с места. Он все так же пристально, с едва уловимым лукавым прищуром наблюдал за девушкой, словно изучая каждую деталь ее внешности, ее движений — ее взгляд, малейшие изменения мимики, ее, иногда непроизвольные, жесты. — Викки, вы правда боитесь, что я вас уволю из-за разбитого бокала? Викки подняла голову и вновь оказалась под глубоким взглядом проницательных глаз. Проходит всего пара секунд, которых Деймону хватает, чтобы увидеть, что происходит у нее внутри и о чем она думает. Это как оставаться за закрытой плотной непрозрачной дверью, стремясь спрятать за ней свои ощущения, как мы прям в надежном сейфе вещи, которые хотели бы скрыть от ненужных глаз. Для того, чтобы открыть эту дверь, сейчас Деймону не нужно было даже прилагать усилия. Викки начинала привыкать к новой работе, но этот страх с чем-то не справиться, не оправдать доверие, Деймон порой улавливал в мелочах: в несмелом ответе, нервном движении. Тем яснее Деймон это чувствовал, что на первой их встрече ясно увидел: Викки — не забитая и закомплексованная девочка, шугающаяся от каждого неверного слова. — У каждого работодателя есть свои требования, которые соответствуют месту, — сдержанно, но без сомнения ответила Викки. — И… Я просто понимаю, что в некоторых случаях они действительно выше. — Возможно, — спокойно ответил Деймон. — Только, в конечном итоге, в KFC и мишленовских ресторанах увольняют, как правило, за одно и то же. Викки молчала, не отводя взгляд, смотря Деймону в глаза и наблюдая за ним. Деймон улыбнулся и, наклонившись к Викки, шепнул ей на ухо: — И я не делаю этого, если официант однажды случайно разбил что-то из посуды. Но это секрет. Деймон вновь отстранился от девушки. Она непроизвольно удивленно подняла брови, словно до конца не понимая, всерьез ли это говорит Деймон, действительно ли он может просто так подойти и пошутить со своим подчиненным. Мысли вернули ее в их первую встречу трехнедельной давности, и Викки моментально вспомнила то, каким был Деймон в этот момент. Нет, ей не показалось. Он действительно такой, и нет разницы, подчиненный рядом с ним или друг. Викки смотрела в глаза Деймона, которые по-прежнему с таким лукавством улыбались, но внутри не было ни смущения, ни страха. Внутри отчего-то было спокойно. И в этот момент Викки хотелось одного: улыбнуться в ответ. Так удивительно, так легко на душе становится, когда просто хочется улыбнуться… И Деймон видел эту улыбку. Уже без капли смущения, искреннюю и свободную. Деймон был прав, когда произнес ту фразу, когда они с Викки прощались в их первую встречу. У нее действительно удивительная улыбка. Очень быстро забылся этот, пусть не самый приятный, но оказавшийся, в сущности, таким пустяком эпизод с бокалом. Был вечер пятницы, те сотрудники, смена которых кончалась в эти часы, активно заканчивали работу и собирались домой — или отдыхать, ведь, в конце концов, что такое семь, восемь, девять вечера для таких городов, как Лос-Анджелес? В эти часы жизнь только начинается. Выйдя из ресторана и закурив сигарету, Деймон увидел неподалеку Викки. Она разговаривала с кем-то по телефону, и в ее взгляде и во всей фигуре чувствовалось какое-то напряжение. До Деймона разговор доносился только обрывками реплик Викки. Она кому-то объясняла, где она находится, и говорила, что не сможет приехать быстро: до ближайшей станции метро нужно было еще добираться. — Слушай, если честно, я в этом районе практически не бываю, — сказала Викки своему собеседнику. — Я постараюсь приехать побыстрее, но… Викки замолчала, очевидно, о чем-то слушая. — Да, хорошо, — выдохнула она. — До скорого. Викки отключила смартфон. Взгляд у нее был задумчивый, но он прояснел в тот момент, когда она подняла голову и увидела Деймона. — Мистер Сальватор, — произнесла она, подойдя к нему, — извините, вопрос, наверное, странный, но… Я живу в другом районе и пока плохо ориентируюсь здесь. Вы случайно не знаете, отсюда можно как-то побыстрее добраться до метро? Может, есть какой-то автобус… — Здесь недалеко есть автобусная остановка, но там нужно проверять расписание, — ответил Деймон. — Как только час пик заканчивается, автобусы ходят реже. В глазах Викки отразилось неподдельное разочарование. — А куда вам нужно с таким сложным маршрутом? — вдруг спросил Деймон. И в этот момент Викки назвала улицу, название которой Деймону было знакомо, наверное, как школьнику таблица умножения. Да это было и неудивительно — он жил минутах в десяти езды от этого микрорайона и поэтому частенько там бывал. — Я смотрела на карте, это Западный Голливуд, — сказала Викки. — Остановки четыре до Брентвуда, потом перейти на другую ветку, и там еще три, кажется… Деймон молчал, слушая Викки. — Быстрее будет поймать такси, да? — через пару секунд, чуть наморщив лоб, подняв на него взгляд, спросила она. — Есть такое, — кивнул Деймон. — А еще быстрее можно сесть на хвост шефу и доехать с ним. Викки замерла и на протяжении нескольких мгновений смотрела на Деймона, словно не веря, что это сейчас были не слуховые галлюцинации. От такой, по-детски неверящей несмелой реакции Деймону хотелось улыбнуться. — В каком смысле? — В прямом, — невозмутимо ответил Деймон. — Я живу в Западном Голливуде, — объяснил он, — и каждый день проезжаю мимо тех мест. Было видно, что предложение Деймона, озвученное им так спокойно, смутило Викки, — но, скорее, своей неожиданностью. — Спасибо, мистер Сальватор, — пробормотала она, но мотнула головой. — Но это неудобно, и… — Поверьте, Викки, — с мягким смехом сказал Деймон, — неудобнее маршрута отсюда на метро в Западный Голливуд сложно что-то придумать. Поверьте мне, у меня был опыт знакомства с ним, — произнес он, все еще мягко улыбаясь, взглянув Викки в глаза. Его серо-голубые глаза сейчас отчего-то показались очень яркими. Они улыбались вместе с ним, и в этом взгляде была какая-то непонятная, необъяснимая, но так хорошо ощутимая теплота. Было видно, что Викки еще сомневалась, но предложение Деймона действительно было единственным способом быстро добраться туда, куда ей было нужно, и, в конце концов, преодолев определенный барьер, который все еще существовал в ее сознании, согласилась. — Мне кажется, что вы постепенно привыкаете к нашему местечку. Первым разговор начал Деймон. Набрав комфортную для себя скорость, он всматривался в дорогу, которая открывалась впереди, и, хотя выглядел сосредоточенным на ней, чувствовал себя абсолютно спокойно: за рулем он отдыхал. — Учитывая сегодняшний случай, эти слова начинают приобретать особый смысл, — усмехнулась Викки, но в усмешке этой не было ни напряжения, ни желчи. Деймону было интересно, как Викки поведет себя в такой ситуации, когда они по случайному стечению обстоятельств оказались наедине, как продолжит разговор. И ее легкость, отсутствие зажатости ему нравились. Деймон усмехнулся. — Вы заставляете меня думать, что каждый день приходите в ресторан и начинаете бить посуду. — Ну уж нет! — со смехом воскликнула Викки. — Просто… Викки вдруг замолчала, пристально вглядываясь в даль. В ее душе словно происходила какая-то внутренняя работа, и ей хотелось подобрать правильные слова для того, чтобы выразить свои ощущения, — для того, чтобы Деймон понял ее. — Когда ты начинаешь работать — неважно, по специальности или нет, — когда ты становишься частью определенной системы, когда происходит так, что четкость и успех ее работы зависит и от тебя тоже, — хочется выполнять свою работу так, как ты должен это делать для того, чтобы все происходило правильно. И сегодня меня расстроил даже не факт того, что я — скажем прямо — накосячила практически на глазах шефа, а то, что я не справилась с тем, что обычно делаю каждый день — не с такими уж сложными обязанностями. Деймон слушал Викки, и в этот момент мысли о дороге развеялись в голове, как туман. Викки не видела, но Деймон перевел на нее взгляд. Это было только мгновение, но он смотрел в этот момент на Викки так пристально, так жадно вглядывался в черты ее лица, что казалось, что сейчас для него имеет значение лишь то, что она говорит. — Если бы так думал каждый сотрудник, думаю, человечеству не нужна была бы такая вещь, как «жалобная книга», — после молчания произнес он. Викки опустила взгляд, и казалось, что по ее губам мелькнула тень улыбки. — Это очень ценная точка зрения… Для будущей карьеры. Деймон вновь замолчал, а затем добавил: — Тем более, если человек хочет стать преподавателем. Викки мгновенно повернула голову в сторону Деймона, и он кожей ощутил ее удивленный и вместе с тем блестящий взгляд. — Не удивляйтесь, Викки, — мягко улыбнувшись, переведя взгляд на нее, сказал Деймон. — В моей профессии важно уметь слушать людей. Викки внимательно смотрела на Деймона, и на дне ее зеленых глаз плескалась улыбка. — Трудно совмещать работу с учебой? — спросил он. — Не труднее, чем проходить практику в школе, — с улыбкой ответила Викки. Деймон усмехнулся. — Я вообще считаю, что те, кто работает в сфере образования, вполне претендуют на звание святых. — Почему же? — спросила Викки. — Я помню, каким школьником и студентом я был. Донован улыбнулась. — С идеальными учениками неинтересно. Равно как и с идеальными людьми в целом. В глазах Деймона проявилось удивление. — Не могу поверить, что это говорит мне будущий преподаватель… Викки искренне рассмеялась. — Учитель — это не только тот, который стоит у доски и надиктовывает законы Ома… Учителя — они сидят и по ту сторону доски в количестве двадцати человек. И те из них, кто приходит в школу в рваных джинсах и с Армагеддоном на голове, не знает, что написал Оскар Уайлд, и даже уже особо не замарачиваются даже над отмазками, чтобы объяснить отсутствие домашнего задания, учат гораздо большему, нежели те, кто садится за первые парты и поднимает руки в первые секунды после того, как учитель задал вопрос. Они… Ставят порой в тупик. Они с легкостью разбивают весь этот глупый ореол уверенности в том, что ты крутой учитель и уж точно совладаешь с двадцатью семиклассниками. Они заставляют думать. Искать… И находить. Деймон слушал размышления Викки, и ему не хотелось перебивать, задавать какие-то вопросы, шутить. Ее мысли, ее взгляд на мир сейчас ясно показывали Деймону, что то самое первое впечатление, которое произвела на него Викки, не было обманчивым. Еще тогда внутри него что-то заставило почувствовать его, что ее внутренний мир не совсем соответствует ее внешности типичной девушки-тусовщицы. И сейчас Деймон в этом только убеждался. Они говорили, говорили, делясь своими мыслями, а широкая полоска уходила вдаль, и они оба даже не замечали, что ехать до Западного Голливуда было достаточно далеко. Викки рассказала немного о своей будущей профессии, о том, почему решила стать именно учителем иностранных языков. В каждом ее слове было видно, что она не одержима этой профессией — она ее действительно любит, для нее это — дорогая душе мечта, осуществление которой однажды сделает ее счастливым человеком. И сейчас, разговаривая с Викки, Деймон не мог осознать ясно, что эта же девушка работает у него в ресторане простой официанткой. Но что бы Викки ни делала, по какой бы специальности ни работала — она отдавалась этому сполна. И это вызывало уважение. — Знаете, Генри много о вас рассказывал, — сказала Викки. — Боюсь представить, что этот чувак мог обо мне рассказать, — усмехнулся Деймон. Опустив глаза, Викки улыбнулась. — Только хорошее. — Ну это он явно вас поберег. Викки вновь звонко рассмеялась. Она так часто улыбалась во время разговора с ним, не пыталась сдержать смех, если он говорил что-то смешное, — и казалось, что первоначальное напряжение, если оно и было, развеялось окончательно. — Кстати, а откуда вы знаете Генри? Ну, если не секрет, конечно. — Мы долгое время жили по соседству, — ответила Викки. — Они достаточно близко общаются с моим отцом. — Вот уж не думал, что соседство Генри поможет мне с кадрами в ресторане, — с усмешкой протянул Деймон. — Для меня это было очень нужным совпадением, — сказала Викки. — Я очень благодарна Генри… И вам. В окнах начали мелькать знакомые улицы. Судя по адресу, указанному Викки, до пункта назначения оставалось всего-ничего. Деймон повернул направо. — Да, точно, это здесь, — оживилась она, взглянув в окно. — Этот торговый центр… Мне говорили, что он как раз должен быть напротив того дома, который нужен. — Понял, — кивнул Деймон, уже присматривая место, где можно было бы припарковаться. В этот вечер удача была на его стороне: еще не все места вдоль обочины были заняты машинами. — Мистер Сальватор, спасибо вам, — с искренностью поблагодарила Викки, когда Деймон припарковался и заглушил двигатель. — Если бы не вы, думаю, я бы блуждала еще долго. Надеюсь, я вас не очень задержала. — Думаю, моя квартира не обидится, если я появлюсь там на десять минут позже, — с усмешкой ответил Деймон. — Рад, что помог. Викки улыбнулась уголками губ. — Хорошего вечера, мистер Сальватор. Деймон кивнул. — Вам тоже. Викки уже открыла дверь и вышла из машины, но в этот Деймон окликнул ее. — Викки! Викки оглянулась, непонимающе-вопросительно взглянув на Деймона. Деймон внимательно посмотрел девушке в глаза. — Можно просто — Деймон.***
На часах было около восьми вечера, когда в квартире Кэтрин, которую она снимала неподалеку от клиники Cedars-Sinai на время своего лечения с Лос-Анджелесе, раздался настойчивый заливистый звонок и, открыв дверь, на пороге она увидела своих подруг в полном составе. Одетые совсем по-летнему, с лукавым блеском в глазах, приехали они явно не для того, чтобы попить у Кэтрин чайку на сон грядущий. — Ты помнишь, что я тебе недавно обещала? — глядя Кэтрин в глаза, спросила Елена. — Подсказка: в понедельник ты улетаешь в Канаду, — продолжила Бонни. — И еще одна: отказы не принимаются, — спокойно закончила Кэролайн. Еще на протяжении нескольких секунд Кэтрин молча смотрела на девушек, пытаясь переварить все происходящее, а когда прошел ступор и наступило ясное осознание, на ее губах появилась широкая улыбка. Конечно, она все поняла. Лечение Кэтрин подошло к концу. На последних снимках врачей больше ничего не беспокоило, и после нескольких недель пребывания в Лос-Анджелесе ей были разрешены перелеты. На руках у Кэтрин уже были все необходимые документы, поэтому она не стала медлить и купила билеты на ближайший рейс в Эдмонтон. О том, что было причиной ее приезда в Лос-Анджелес, она уже почти не вспоминала: Кэтрин уже не беспокоили симптомы, и все произошедшее казалось далеким и виделось таким туманным, словно дурной сон. Молодой организм был вынослив, состояние Кэтрин опасение врачей не вызывало; и, хотя Елена обещала устроить Кэтрин «первую в Лос-Анджелесе вечеринку трезвенников», когда она будет уезжать, даже этого делать не пришлось: Кэтрин, поглощенная этой суетой, даже не обратила внимание на то, что с момента операции прошло около полутора месяцев, и ее лечащий врач в соответствии с ее состоянием и темпами, которыми восстанавливался организм, не видел препятствий к тому, чтобы постепенно возвращаться к «небольничному» образу жизни. Попадал под это определение и алкоголь — конечно, в разумных количествах. Однако виски, ночной клуб и танцы до утра у них уже были. Поэтому на этот вечер и ночь планы были несколько другие. Когда Кэтрин хотела выйти из квартиры, Елена остановила ее и посоветовала, помимо всего того, что она берет с собой, когда куда-то выезжает с друзьями, взять еще кое-что: купальник. План был такой: погода была прекрасной и вода в океане совсем потеплела, поэтому сегодня на побережье намечалась масштабная пляжная вечеринка. Ночь обещала быть жаркой — во всех смыслах. Все начиналось после одиннадцати, а для того чтобы «разогнаться», Кэролайн предложила посидеть в одном хорошем караоке-баре, который отлично знали и Елена с Бонни, так как на уик-эндах они частенько зависали там вместе. Такова была примерная программа на ночь, хотя сколько изменений она могла бы претерпеть в ближайшие несколько часов, одному Богу было известно. Но это как раз не пугало. Проблема была одна. Полтора месяца назад, когда Кэтрин собиралась лететь сюда, она собиралась в спешке и была не в том состоянии, чтобы думать о том, что летит в один из самых летних городов США. Поэтому купальника у нее с собой не было. Впрочем, проблемой это перестало быть через несколько секунд: в самом деле, кого будет напрягать отсутствие шмоток, когда рукой подать до самых фешенебельных бутиков Родео Драйв?! Девушки любили тот самый караоке-бар за легкую атмосферу и за то, что здесь можно оттянуться и горланить любимые песни, не задаваясь этим тупым вопросом «а что скажут другие?». Но сегодня планы обещали быть, похоже, немного другими. Когда подруги расположились за столиком, Бонни выложила на нее две стопки карточек. Их было не так много, чтобы было какой-то трудностью взять их с собой, но достаточно для количества игроков, гораздо бòльшего, чем их было в этот вечер. Карточки оказались атрибутом незамысловатой игры — «Правда или действие?», с той лишь разницей, что на оборотной стороне каждой из них была ясно обозначена цифра: 18+. Казалось, что привнести что-то новое в знакомую с детства игру было сложно, но внутри пробуждался интерес к тому, что же такого можно было включить в эти карточки, чтобы они действительно оправдали свой рейтинг. Увлекательнее игру делало и то, что вопросы и задания подразделялись на несколько категорий: вопросы делились на «общие», «жесткие» и «горячие», а действия — на «простые», то есть те, которые нужно было выполнить прямо сейчас, и «скрытые», которые нужно было выполнять, воспользовавшись тем, что все отвлеклись. Карточки были перемешаны, поэтому кому и какой категории вопрос и задание достанутся, было неясным, так что идея, что и говорить, действительно была классная. — Только давайте договоримся, — сказала Кэролайн. — Мы девочки взрослые, поэтому давайте так. На все вопросы отвечаем честно и все задания — какими бы они ни были — выполняем. Иначе потеряется весь шарм игры. Неизвестность, конечно, добавляла перца, но без него нет и смысла начинать. Поэтому обещание было дано. Первый ход был за Еленой, и на соответствующий вопрос она дала короткий простой ответ: — Действие, конечно, — без капли сомнения сказала она. По правде говоря, вся соль этой игры была для нее именно в этом варианте, потому что вопросы зачастую были совсем детскими, а если даже градус игры повышался, ничего сложного в том, чтобы просто ответить, не было. Задания же открывали простор для фантазии. Елена положила ладонь на правую стопку и взяла в руки карточку. — «Совершить маленькое безумство», — вслух прочитала она. — И что здесь имеется в виду? — проговорила Елена. — Голой станцевать на улице? Я еще не в той кондиции, — усмехнулась она. Задание было сформулировано действительно слишком общо — видимо, все оставалось на откуп фантазии исполняющего или его партнеров по игре. И человек с такой фантазией в компании Елены, Кэтрин, Бонни и Кэролайн нашелся быстро. — Елена, — вдруг задумчиво проговорила Кэролайн после недолгих споров и обсуждений того, что можно считать «маленьким безумством», и перевела взгляд на Елену. — Ты сегодня уже пила? На столе стояла небольшая бутылка крепкого кубинского рома, но она была только начата, и, казалось, попробовать его действительно успели не все. — Не успела. Я же говорю, я еще не в той кондиции, — с усмешкой ответила Елена. В этот момент голубые глаза Кэролайн сверкнули необъяснимым, но немыслимо ярким блеском. Подруги взглянули в ее глаза. Еще никогда они не видели в них такого горящего азарта, такой решимости. Было понятно: Кэролайн что-то придумала. Кэролайн подробно объяснила подругам и особенно Елене, которой предстояло сделать ход, свою идею. Но после того, как она рассказала обо всем, девушки на мгновение погрузились в прострацию. — Кэролайн, ты с ума сошла? — первой вышла из секундного ступора Елена. — Мне потом с ним еще в одной квартире жить! — Ну и что? — невозмутимо ответила Кэролайн. — Елена, ты так говоришь, как будто я тебя прошу его трусы спереть и потом признаться в этом. — Да я бы лучше трусы сперла, чем вот это все! — возмущенно выпалила Елена. Бонни и Кэтрин, едва сдерживаясь, рассмеялись. — Елена, поосторожнее с желаниями, — с трудом подавляя смех, произнесла Кэтрин. — А то сейчас, ей-богу… Договорить Пирс не успела, получив от Елены вкрадчивый толчок в плечо. — Трусы спереть всегда успеешь, если уж, так и быть, тебе так сильно этого захочется, — ответила Кэролайн. — А сейчас пусть будет поинтереснее. Елена покачала головой. — Это не «маленькое безумство», это билет в один конец. — Елена, мы будем с тобой, а значит, этот билет в один конец будет не на одну персону, — Кэролайн посмотрела Елена в глаза, и в глазах блондинки мелькнула улыбка. — А если серьезно — мы потом все объясним ему. — Нет, — Елена вновь быстро замотала головой. — Это явно плохая затея. — Елена, в конце концов, ты сама выбрала действие, — голос Кэролайн стал тверже. — Помнишь уговор? Елена подняла взгляд на подругу. Кэролайн все так же спокойно смотрела на нее в терпеливом ожидании ответа. Затем Кэролайн перевела взгляд на сидевших рядом Бонни и Кэтрин. — Девочки, вы как? — Это, конечно, правда безумие, — сказала Бонни. — Но раз уж мы сегодня отрываемся по полной… — на губах мулатки сверкнула азартная улыбка. — Я за. — Я НЕРЕАЛЬНО хочу увидеть это, — произнесла Кэтрин, глядя на Елену. Глаза Пирс уже горели. Елена медленно выдохнула, снова переведя взгляд на тонкую карточку, которую крутила между пальцами. Сердце начинало отбивать замысловатый ритм, с секундами ускорявшийся. Елена подняла голову, внимательно поочередно посмотрев сначала на Кэтрин, затем на Бонни, потом на Кэролайн. Да, все, что ей рассказала Кэролайн, было настоящим сумасшествием. И наверняка они потом проблем не оберутся… Но, с другой стороны, они же сегодня отдыхали. И уж что-что, а расслабляться они умели. Когда Елене еще выпадет ТАКОЙ шанс? В следующей жизни если только, наверное. Да и данные обещания нужно выполнять. Но брови Елены были хмуро сведены, она молчала, и у Кэролайн, Бонни и Кэтрин сейчас промелькнула одна мысль: она все-таки откажется. Однако Елена еще раз обвела взглядом подруг, терпеливо ждавших ее ответа, а затем положила карточку обратно в стопку и с едва уловимой, но с полной дерзкой решимости усмешкой на губах и во взгляде произнесла: — Хорошо. Я в деле. Глаза подруг просияли улыбкой — такой же азартной, горящей. Что ж, их ожидал славный вечер. Быстро расплатившись за ром, Елена, Кэтрин, Кэролайн и Бонни вышли из караоке-бара. Звонить в службу такси не хотелось: это было чревато непредвиденными задержками, а они и так не были до конца уверены в том, что затею удастся осуществить именно сейчас, — поэтому, выйдя на улицу, они поймали машину сами. Долго ждать не пришлось: курортный сезон был в разгаре, вечер пятницы только начинался, и на дороге недостатка в водителях, которые были не прочь подзаработать, не было. Хотя добираться нужно было до другого района, Елена не заметила, как прошла эта дорога. Было еще светло, когда они приехали. Выйдя из машины, девушки расплатились с водителем. Кэтрин, Бонни и Кэролайн остались ждать Елену на улице. Оказавшись в ставшем таким знакомым подъезде, поднимаясь по ступеням лестницы и ожидая лифт, Елена почувствовала необъяснимый холодок, сводивший в области живота. В этот момент она поняла: она сама хочет, чтобы сейчас все получилось. Именно об этом Елена думала, ощущая, как холод начал покалывать кончики пальцев, и проворачивая ключ в дверном замке. Зайдя в квартиру, Елена ощутила свежий аромат сандала и лимона, и в душе стало спокойнее: Деймон был дома. Значит, дело оставалось за малым. — Салют, — через пару мгновений услышала Елена знакомый голос. Подняв голову, она увидела Деймона. Судя по тому, что в руках он держал зарядник для ноутбука, то, что сейчас он был в прихожей, было случайностью, — видимо, он просто шел мимо и в другое место. — Привет, — улыбнулась Елена, постаравшись принять как можно более непринужденный вид. — Что-то ты рановато для пятницы, — с усмешкой сказал Деймон. — А я и не с концами домой, — сняв туфли и пройдя дальше, сказала Елена. — Кэтрин в понедельник улетает, так что мы вместе с ней, Бонни и Кэролайн сегодня хотим оторваться на полную катушку. А я просто кое-что сегодня с собой не взяла. — Нам со Стефаном быть в состоянии полной боеготовности? — усмехнулся Сальватор, вспомнив День благодарения и их с братом увлекательную поездку в Сан-Фернандо. Казалось, что на мгновение на щеках Елены проступил румянец. — Нет, — чуть смущенно с улыбкой ответила она. — Врачи не рекомендовали Кэтрин много выпивать, а мы с Кэролайн и Бонни знаем, что такое женская солидарность. Так что… Елена пожала плечами и вновь кокетливо улыбнулась, и в следующее мгновение скрылась за дверью своей комнаты. Деймон задумчиво усмехнулся. То, что Деймон сейчас оказался дома, было странным: вечером пятницы он редко возвращался так рано, — но эти мысли быстро рассеялись и заполнились совершенно другим и более важным на этот момент. Елена вышла из комнаты через пару минут, но Деймон, видимо, был занят чем-то своим, поблизости его не было. Пройдя в прихожую, Елена вновь обула туфли и, взяв свой мобильный, вместе с ним положила в сумочку ключи от внедорожника Деймона, лежавшие на том месте, на котором он их часто оставлял, возвращаясь с работы, и которое он, вероятно, в ближайшее время изменит, — на тумбочке поблизости вместе с его смартфоном. Взглянув на себя в зеркало и чуть поправив локоны, спадавшие на оголенные плечи, Елена забрала ключи от квартиры. Сердце стучало спокойно. — Деймон, хорошего вечера, — непринужденно попрощалась она, чуть повысив голос. — Ага, вам тоже не скучать, — послышалось из кухни. Елена убедилась, что выходить Деймон не собирался, а потому вероятность того, что он заметит пропажу в этот момент, стремилась к нулю. Чуть заметно улыбнувшись, Елена бросила рассеянный взгляд на прихожую, а затем вышла из квартиры. Деймону нужно было закончить оформление одного важного документа, поэтому он был увлечен рабочим вопросом. Однако в следующий момент он услышал негромкий сигнал входящего вызова на своем мобильном. Не отрываясь от экрана ноутбука, левой рукой Деймон машинально начал шарить по столу, — ему казалось, что телефон должен был лежать рядом, — но там было пусто. Это вернуло Деймона в реальность, и он вспомнил, что оставил смартфон в прихожей. Когда Деймон вышел, телефон уже перестал звонить. Деймон снял блокировку с экрана, чтобы посмотреть, кто звонил, и уже хотел забрать его, потому что заряда оставалось меньше десяти процентов, — но в этот момент его взгляд зацепился за тумбочку. На ней не было ключей от машины. Как, наверное, и у всех занятых людей, у Деймона случались кратковременные незначительные провалы в памяти, как в случае с мобильником минуту назад, — поэтому он решил, что это произошло и сейчас. Но только он точно помнил, что когда он вернулся домой, ключи он положил на свое обычное место. — Что за?.. — вслух произнес он, начав машинально ощупывать карманы джинсов. Но в карманах ключей не было. Ровно как и какого-то другого места, где они могли бы быть. Деймон замер на мгновение, нахмурившись, оглядев прихожую. И в следующий момент, как вспышка молнии, сознание пронзила догадка. — Твою мать… — выругался он. Захлопнув дверь, не став дожидаться лифта, который, судя по показаниям табло, был на первом этаже, он опрометью пустился вниз. Минуя этаж за этажом, пропуская по несколько ступенек, Деймон разрывался между мыслью о том, что его догадка — полный бред, и пониманием, что ключи больше никуда не могли пропасть. Но выбежав из дома и оказавшись на улице, Деймон понял: это не бред. Такое действительно случается. В отдалении он увидел пронзительный свет фар своего внедорожника. Так сложилось, что у каждого из мужского поколения семьи Сальваторов было свое увлечение. Джузеппе еще в молодости увлекся холодным оружием. Сейчас в его доме под хорошей охраной находилась коллекция оружия абсолютно разных культур: здесь были украшенные драгоценными камнями турецкие клинки, японские катаны, холодное касание стального лезвия которых способно разрезать человеческую кожу, как лист тонкой бумаги, изящные персидские шамширы*, движения которых в умелых руках захватывают дух. Их стоимость исчислялась десятками, а иногда и сотнями тысяч долларов, но не это было главным. Это была целая культура, тысячи лет истории, это была особая, переплетенная с опасностью — и оттого еще более привлекательная красота. Стефан был поклонником дорогих — действительно дорогих — наручных часов. Без часов на левом запястье он редко выходил из дома — и дело было не только в практичности — в конце концов, время можно было посмотреть и на телефоне. Для Стефана они давно стали чем-то иным, нежели просто приспособление информирования. Для него это был особый дорогой аксессуар, и к их выбору он подходил очень серьезно, никогда не покупая часы в Штатах: вместо американских марок он предпочитал швейцарские и японские механизмы. Деймон же был одержим другим. Он любил хорошие машины. Его первым автомобилем был Audi представительского класса — такой подарок Джузеппе сделал сыну в честь окончания школы. Что скрывать, дорогой автомобиль вкупе с врожденным обаянием его владельца еще на первом курсе сделал Деймона одним из самых популярных парней в университете. Открытый и простой парень никогда не отказывал, если кто-нибудь из его однокурсниц просил куда-то подвезти или просто прокатить, даже если ему было не по пути. Но вопреки таким «плюсам», в машинах Деймона привлекало не это. Он получал неподдельный, самый сильный кайф от скорости, от опасных маневров, от того, что он чувствовал, как «приручает» машину, превращая неподатливую скоростную иномарку в ласкового и нежного зверя. Через несколько лет Деймону захотелось попробовать что-то новое. Audi он продал и, добавив определенную сумму, купил тот самый Lexus, о котором рассказывал Елене. Хотя знакомство с этой маркой проходило достаточно тяжело, со временем сладить удалось и с этим автомобилем, хотя за то время, что он ездил на Lexus, Деймон так и не почувствовал, что это «его» машина. Но именно знакомство с ним продолжалось в жизни Деймона дольше всего: он ездил на Lexus больше семи лет. Мысль о новом автомобиле Деймон вынашивал уже давно, но покупку необходимо было отложить: он не располагал достаточной суммой для того, чтобы купить новую машину, а просить помощи у отца в таких ситуациях было не в его принципах. Однако Деймон поставил себе вполне ясную цель: к тридцати годам достигнуть такого заработка, который мог бы позволить ему купить тот автомобиль, который он по-настоящему захочет. И свое слово Деймон сдержал. На свой тридцатый день рождения он сделал себе подарок: Jeep Grand Cherokee — массивный внедорожник весом почти в четыре тонны с укрепленной, тяжелой подвеской. Мощь и немыслимая сила, пропитанные агрессией и при этом совершенно необъяснимым образом тонко переплетающиеся с элегантностью, — этот «черный зверь», как его называли друзья Деймона, стальной холод света хищных фар которого ослепляюще разрезал темноту, действительно стоил своего. Он был крещен в заездах по пустыне Мохаве и закален в гонках по Freeway LA, не раз доказав истинность слов друзей Деймона. Среди его приятелей бытовала поговорка, которую он знал и сам: хочешь по-настоящему разозлить Деймона Сальватора — сделай что-то с его машиной. Но в каждой шутке, как известно, всегда бывает доля правды. Истина была и в этой. Деймон умел ценить то, что заработано трудом и стоило действительно дорого. И сейчас он действительно был зол. — Какого хуя?! — озверело проорал Деймон. — Елена, у тебя даже водительских прав нет! В один прыжок он преодолел заграждение и устремился к машине, но это было уже бесполезно. Мотор мощного двигателя зарычал, и Елена, провернув руль в нужную сторону, мягко, но уверенно нажала на педаль газа. — Деймон, если ты чего-то никогда не видел, это не всегда значит, что этого нет, — беззаботно улыбнувшись, ответила ему она, открыв окно машины. — Гилберт, тебе конец! — на пределе дыхания рычит Деймон, понимая, что угонщиц ему уже не догнать. — Деймон, мы ненадолго, правда, — заверила Кэролайн, сидевшая впереди рядом с Еленой на пассажирском сидении. Проходит еще мгновение — и джип растворяется в потоке машин на загруженной дороге, оставив Деймона в полном замешательстве и бешеной ярости. Елена видела Деймона в такой ярости лишь однажды — в тот момент, когда он забрал ее от Клауса. Но тогда это не касалось его самого, его раздражало лишь поведение Елены. Какой ситуация была сейчас, можно было лишь представить. И Елена прекрасно это понимала. Но внутри спокойно. Не было нервов, не было желания, вопреки всему, вернуться обратно. Она хотела того, что она делала. И это было главным. — Блин, тут же дисковода нет, я забыла, — разочарованно проговорила Кэролайн, которая хотела включить магнитолу. — Серьезно? — удивилась Бонни. — Нормальная же машина вроде… Она реально такая хреновая на деле? — Скорее, наоборот — слишком понтовая, — усмехнулась Кэролайн. — Здесь работает соединение через Bluetooth. Ничего, сейчас подключу телефон, и взорвем этот городок. Несколько касаний — и динамики взрываются первыми аккордами Love The Way You Lie Эминема и Рианны, которые чистым звуком оглушают улицу. — Так-то лучше, — с удовлетворенной усмешкой произнесла Кэролайн и откинулась на спинку кожаного сидения. Воздух в салоне пропитан ароматом туалетной воды Деймона, который смешивается с соленым привкусом ветра с океана, который смело врывался в открытое окно, и от этого сочетания начинает кружиться голова. Весело отрываться на полную катушку под воздействием алкоголя. Но в сотни, в тысячи раз больший кайф — совершать безумства, когда ты абсолютно трезв. Елена прекрасно понимает, что делает. Широкую полоску дороги обрамляют взмывающие в небо пальмы. Небосвод начинает целовать горящий где-то за горизонтом закат, окрашивая его розовыми перьями. А сердце начинает биться в ритме музыки, которая разрывает динамики. Хватает легкого касания, чтобы набрать нужную скорость или сбросить ее до необходимых цифр — автомобиль слушается каждого движения водителя, словно понимает его с полуслова. «Ну что, малыш», — с улыбкой мелькает в голове Елены мысль. «Мы подружимся?» Взглянув на Кэролайн, Елена переключает передачу и уже увереннее нажимает на педаль газа. Этот вечер только начинается.