***
Прошло некоторое время, когда они подъехали к пляжу, которому местными жителями когда-то было дано название Hermosa. Это испанское слово в переводе означает «красивый» — и это место действительно было прекрасно. Полудикая равнина, на километры уходящая вдаль по побережью, неподвластная тому, чтобы охватить ее взглядом, осколок первозданной природы на земле, наполненной шумом людской суеты. Глаза жадно вглядываются в даль, но в ней не было ничего, кроме не имеющего границ, полного спокойной мощи океана, который, казалось, где-то далеко сливается с объятым пламенем небосводом. Вдали действительно ничего нет, кроме этого необъятного простора и немыслимой силы… И кажется, что это и есть тот самый край света. Здесь волны мрачного океана целуют пепельно-желтый жесткий песок, навсегда смывая следы чьих-то босых ног. Что это был за человек? Сколько ему лет? Какого он пола, чем он занимается? Местный он или приехал издалека? Это никогда не будет известно. Лишь одно знаешь точно: это были шаги счастливого человека. Огненное золото последних лучей заката плавилось в бездонной океанской синеве, и было в этой картине, строгой и величественной, что-то такое, что сбивало дыхание, заставляло вдруг чувствовать, что воздуха в легких не хватает. Лишь одно до краев наполняло легкие вместе с кислородом, и лишь одно слово было здесь законом. Свобода. Сегодня каждому здесь будет дано почувствовать ее на вкус. Сегодня музыка ворвется в эту тишину отчаянным цунами, чтобы взорваться мириадами звуков, которые осколками вонзятся в сердце навсегда. Сегодня вспышки огня ослепят глаза, развеяв плотную густую темноту. Сегодня звезды будут гореть до самого утра… Некоторые оставляли машины оставляли прямо на пляже — так они были на виду и было действительно безопаснее. Заливистый смех и разговоры, изощренные коктейли и дорогой алкоголь, из одежды — только купальники или шорты. В молодости каждого хотя бы однажды должна случиться пляжная вечеринка — здесь эта простая истина проявляется как никогда ясно. — Ну что, я справилась с заданием? — беззаботно Елена, поставив внедорожник на сигнализацию и взглянув на подруг. — Примерно на одиннадцать из десяти, — ответила Кэролайн, с хитрым прищуром посмотрев на Елену. Елена едва заметно усмехнулась, и по этой усмешке, по ее осанке было понятно, что в успехе задумки она ни на секунду не сомневалась. Их игра продолжилась, но уже со вкусом лонг-айленда и с громкими битами музыки, врывающимися в разговор. — Выбираю правду, — сказала Кэтрин, доставая очередную карточку. — Лишь потому, что действие было в предыдущем раунде, — сразу обозначила она. Кэтрин прочитала вопрос на карточке и затем озвучила его. — «Ты влюблен/-а сейчас?» — А вот это интересно, — заявила Кэролайн и перевела пристальный взгляд на Кэтрин. — Мисс Пирс, мы ждем подробного ответа. Правда, девочки? За смехом и разговором, последовавшим после, подруги не заметили, что в него не вступала Елена. В этот момент она, не отводя глаза, смотрела на Кэтрин, вглядываясь в черты ее лица, словно что-то ища и чего-то ожидая, как будто испытывая что-то похожее на тревогу. Почему-то в эту секунду Елена ощутила какой-то необъяснимый укол в области сердца. Кэтрин не прятала взгляд. Она оставалась спокойна и выдержанна, но ее взгляд, глубокий и задумчивый, говорит о том, что в ее мыслях в эти секунды творилось что-то далекое от реальности. Однако ни одним жестом, взглядом или словом Кэтрин не выдала волнения или страха. Через несколько мгновений так же спокойно произнесла: — Да. — Та-а-к, — звонко протянула Кэролайн. — И все это время ты не обмолвилась об этом ни словом. — Ну все, журналист-расследователь Кэролайн Сальватор в действии, — рассмеялась Бонни. — Ну, а что? — отозвалась Кэролайн. — Тут, оказывается, такие вещи творятся, а мы даже не знали! Он из Канады? Симпатичный? Как вы познакомились? Или постой… Может, у вас уже дело к свадьбе идет? — на секунду остановившись в изумлении и сама поразившись собственной догадке, посмотрев на Кэтрин широко распахнутыми глазами, заключила Кэролайн. — Кэр, ты меня убиваешь, — с улыбкой протянула Кэтрин. — Ну, а чего ты хотела? «Влюблена» — понятие растяжимое и размытое. Ты ведь понимаешь, что я от тебя не отвяжусь? — Кэролайн взглянула на Кэтрин и по-доброму улыбнулась. — Мы не так давно знакомы с этим человеком, — сказала Кэтрин. — Кэт, а… Кто он? — спросила Бонни. — Я не про имена и всякое такое, — поспешила объяснить она, чтобы не заставлять Кэтрин чувствовать себя некомфортно. — Просто… Что это за человек? Какой он? Кэтрин на мгновение замерла, задумавшись. — Я вряд ли смогу объяснить, — сказала она. — У каждого человека… У него ведь столько лиц, сколько людей в его окружении — тех, кто с ним общается, здоровается каждый день за руку, наблюдает за ним… Делит с ним свою жизнь. И, возможно, в каждом этом взгляде есть доля истины. — Ну да, — задумчиво протянула Бонни, сделав глоток коктейля. — Вы ко мне вот нормально относитесь, зато для Говарда я теперь сволочь первого разряда, — поджав губы, развела руками Беннет. Вспомнив историю с многострадальной ветрянкой Елены, о которой Бонни рассказала профессору, объясняя ее отсутствие, девушки рассмеялись. — А можешь описать его… Тремя словами? — вдруг спросила Кэролайн. Когда Кэтрин подняла взгляд, их с Кэролайн глаза встретились. — Ты можешь выбрать три слова, которые точнее всего рассказали бы об этом человеке? Кэролайн внимательно смотрела на Кэтрин, а вместе с ней — Елена и Бонни. Кэтрин почувствовала, как внутри что-то укололо. Она на мгновение замерла и в течение нескольких секунд молчала, словно погрузившись в свои мысли. — Тремя словами… — негромко повторила она. Елена и Бонни молчали до этого момента, но странное дело: Кэролайн, инициатор этого разговора, — тоже не сказала в этот момент ничего. Она внимательно смотрела на Кэтрин, наблюдая за ее взглядом, за тем, что плещется в глубине ее темно-карих глаз, — и хотела дать сказать ей о чем-то самой, не перебивая и не вставляя своих — сейчас ненужных — слов. Кэтрин молчала еще на протяжении какого-то времени. — Он искренний. Любящий. Кэтрин замолчала на секунду, а затем без капли сомнения произнесла: — Надежный. Сказанные Кэтрин слова отчего-то заставили Кэролайн и Бонни на мгновение замереть. Внимательно слушая Кэтрин, Кэролайн уже не улыбалась и не вспоминала о шутках, став серьезной. — Похоже на одного из лучших парней на планете, — мечтательно проговорила Бонни. — Хотела бы я хотя бы краешком глаза посмотреть на этого Мистера Инкогнито, — сказала Кэролайн. — Потому что если он такой, он действительно классный. Кэролайн не обратила внимание на то, как Кэтрин с грустью едва заметно улыбнулась и на мгновение опустила взгляд. — Кэт, это очень здорово, что в твоей жизни появился такой человек, — с искренностью сказала Кэролайн, посмотрев Кэтрин в глаза. Кэтрин не рассказывала больше ни о чем — о том, что этот мужчина несвободен, о том, что они не вместе, — оне и не собиралась рассказывать, а подруги не требовали. Сказав то, о чем она сказала, Кэтрин осталась честна и перед собой, и перед ними. Но даже когда разговор перешел в другое русло, когда над пляжем громовыми раскатами взметнулись аккорды техно, Елена все равно на протяжении какого-то времени чувствовала внутри необъяснимый холод тревоги. — Действие, — без сомнений ответила Бонни, когда ход дошел до нее, и уверенно вытянула карточку. — «Поцелуй в губы человека, сидящего напротив», — процитировала она задание. Стало понятно, что градус игры повышался — хотя бы тем, что в компании были одни девушки, двое из которых при этом были еще и в отношениях. Бонни подняла взгляд. Сейчас, жадно впившись в нее взглядом, на нее смотрели все ее подруги, однако Беннет этого не видела — она столкнулась глазами лишь с одной из них. Это была Елена. — Воу, — с интересом протянула Кэтрин, когда услышала задание для Бонни, но та никак не отреагировала. Бонни не стала ничего говорить и ни о чем спрашивать. Увидев текст задания, она лишь беззаботно пожала плечами и поднялась со своего места. В следующий момент Бонни подошла к Елене и, наклонившись к ней, взяла в теплые ладони ее лицо. Елена не успела как-то отреагировать, в это мгновение ощутив, как из легких словно ударом под дых выбили остатки воздуха. Из ее горла вырвался негромкий протяжный стон, когда подруга оставила на ее губах глубокий, чувственный, уверенный поцелуй. В нем не было ни стеснения, ни неловкости, и Елена поймала себя в эту секунду на мысли, что если бы не знала Бонни все это время, то сейчас была бы почти уверена, что она любит девушек. Сердце начало колотиться быстрее, и Елена вдруг почувствовала, что кислорода в легких не хватает. Страх, если он и был в самые первые доли секунд, отступил в этот момент. Елена не стала сопротивляться и поддалась подруге на эти мгновения. Это была всего лишь игра, и они обе принимали ее правила. Сказать что-то в этот момент ни Кэролайн, ни Кэтрин не смогли — не отводя взгляд, они лишь потрясенно наблюдали за Бонни и Еленой. Когда Бонни отстранилась, Елена сделала глубокий вдох, пытаясь наглотаться воздухом. Виски стянуло ноющей болью, и от сильного потока кислорода, поступившего в легкие, начала слегка кружиться голова. Бонни, казалось, не замечала ошеломленные взгляды подруг. С такой же легкостью она вернулась на свое место, отложив карту в стопку из тех, что уже были использованы. Слегка поправив волосы, она подняла глаза на подруг и беззаботно произнесла: — Ну, с человеком своего пола вроде как не считается? — Вау, — выдохнула Кэтрин, не отводя от Бонни взгляд широко распахнутых глаз. — Вот вам и отличница, дочь полицейского, — усмехнулась Кэролайн. — Обещаю, Каю точно не скажем. — Простишь за экспромт? — произнесла Бонни, взглянув на Елену. В ее словах не было ни развязности, ни дерзости — Бонни была искренна. — Не вижу другого выбора, — усмехнулась Елена. — Но, черт возьми, мне жарко, — проговорила она, переводя дыхание. — По коктейлю? — подмигнув, предложила Кэтрин, протянув подруге холодный чуть запотевший бокал с рыже-золотистой жидкостью. Елена охотно приняла его из рук Кэтрин, и спустя секунду в душном, усталом после долгого дня воздухе, растворившись в ударных битах музыки, гремевшей на побережье, раздался звон бокалов. Лучи заката рыжим пламенем растворялись в океане. Пальмы, высившиеся над землей, вырисовывались на покрывале неба причудливыми силуэтами. Весь город был поглощен этим жаром дышащим оранжевым оттенком, словно был объят огнем. Подруги веселились и отдыхали, и казалось, что им нет дела до того, какого цвета небо этим вечером; но они невзначай поднимали голову вверх — и каждая из них понимала, что нигде больше не будет таких закатов, такого неба, такого лета. Здесь танцевали и пили текилу, подпевали знакомым песням и на ходу учили новые, заключали сумасшедшие пари и выигрывали… Здесь была безграничная власть молодости. И она — обжигающая, кипучая, безумная — стоила того, чтобы сдаться раз и навсегда, потерять от нее рассудок и ни разу об этом не пожалеть. — Неужели я такой страшный, что ты меня так пугаешься? Разве один танец к чему-то обязывает? Светловолосый зеленоглазый парень, может быть, на несколько лет старше, в ухе которого поблескивала серьга, улыбнулся уголками губ. Бонни явно понравилась ему, и в его глазах ясно читалось желание увидеть в ней схожие эмоции. У Беннет на эту ночь были совершенно другие планы, и знакомства с парнями в них явно не вписывались, а такая настойчивость начинала уже порядком надоедать. — И не страшный ты совсем, — ответила Бонни, чем вызвала на губах у незнакомца кривоватую улыбку. — Но пойми же ты, я не могу. Мой парень просил меня дождаться его. Улыбка в этот момент растворилась на губах. Парень нахмурился. — Он должен подъехать сюда? Бонни замотала головой. — Нет, — протянула она. — Дождаться в более… Глобальном смысле. На лбу блондина пролегла еще более глубокая морщина: что имела в виду Бонни, он явно понимал не до конца. — Он в армии служит, что ли? — спросил он. — Ну… Почти, — пожала плечами Бонни. — Он в тюрьме. И в этот момент Беннет имела удовольствие лицезреть, как уверенность и беззаботность, а затем секундное замешательство на лице собеседника сменяются недоумением и шоком, а его глаза, вопреки всем его попыткам скрыть эмоции, расширяются. — Восемь лет осталось, — беззаботно продолжила Бонни. — А я обещала дождаться его. Бонни и сама не успела заметить, как совсем скоро настойчивый ухажер растворился в толпе. И в этот момент она с удовлетворением окончательно поняла: быть умной — это действительно уметь в подходящий момент прикинуться полной дурой. А ночь, густая, бархатная, окутывала город своим покрывалом, и когда ты всматриваешься в ее темную глубину, приходит понимание, что никогда в жизни ты ее не познаешь до конца. Свет фонарей и огни дискотек яркими вспышками взрывали этот сумрак, ослепляя, и на мгновение казалось, что здесь так же светло, как при закате. Но стоило лишь поднять голову к нему, чтобы вновь оказаться в плену этой молчаливой бездны, которая вела с тобой неведомый, безмолвный разговор… На город опустилась ночь, и вода в океане была холоднее, чем даже несколько часов назад, но сейчас, когда тело обдавал полыхающий жар от танцев, алкоголя и еще чего-то такого, что зажигало гораздо более сильный огонь внутри, этот холод не чувствовался: кожа быстро привыкала к нему, а стоило только выйти на берег, как теплый, похожий на парное молоко воздух, как будто покрывалом укутывал плечи. — Переживала, что ни разу за этот месяц в Лос-Анджелесе не искупалась в океане? Получай! — хохотала Елена и обдавала Кэтрин фонтаном хрустальных прохладных брызг, пускавших с непривычки мурашки по телу, оседавших на волосах, стекавших по коже. — Гилберт! — яростно кричала Кэтрин. — Я же не успела даже забрать волосы в хвост! Тебе кранты! Крики и смех слышались далеко от них, но лишь еще больше раззадоривали, вселяли какое-то необъяснимое, захлестывавшее с головой чувство абсолютно чистого, искреннего восторга. Елена, Кэролайн и Бонни убедились в том, что поговорка правдива и мир действительно тесен, когда в какой-то момент на пляже встретили знакомые лица — нескольких ребят с юрфака, которых знали уже давно. Это были серьезные парни, представлявшие университет на масштабных правовых форумах и олимпиадах, проходившие практику в лучших нотариальных и адвокатских конторах Лос-Анджелеса и суде, — но сейчас они пили текилу и поджигали коктейли во рту, дыша огнем, и танцевали под чарующие ритмы бачаты. Восторженный оклик, дружеские объятия и пара коктейлей — разговор завязывается сам собой, напоминая бурную реку. В этой компании себя комфортно чувствует даже Кэтрин, которая никогда прежде не знала этих старых знакомых подруг. Никто из них не чувствует, сколько времени проходит, но так же легко, как начался их разговор, они спустя время расстаются. Нет никакого сожаления — все так, как и должно быть. Ночь продолжается. В этой ночи было действительно что-то удивительное — то, что отделило от той другой, дневной жизни, которая теперь казалась такой далекой, почти незнакомой. Симпатичные улыбчивые девушки, точно знавшие толк в музыке, отрывавшиеся на этой вечеринке на полную катушку, — не один парень за эти часы обратил внимание на четырех таких непохожих подруг, а кто-то даже осмеливался попытать удачу и подходил познакомиться. Девушки были приветливы с новыми знакомыми, поддерживали разговор и были дружелюбны, — но так или иначе эти знакомства заканчивались. Их компания разбавлялась новыми людьми лишь на непродолжительное время. И те парни, которые предпринимали попытки познакомиться поближе, в конце концов понимали: этим девушками действительно был неинтересен флирт — они искали в этой ночи совершенно иное. — Кажется, я единственная пока не делала ход? — беззаботно спросила Кэролайн, внимательно взглянув на своих подруг. Игра, которая сопровождала их весь вечер, немного забылась в водовороте прошедших часов, но тем интереснее было вспомнить о ней сейчас. — Выбираю действие, — уверенно произносит Кэролайн и не глядя достает из плотной колоды карту. Елена, Бонни и Кэтрин замирают в ожидании. — «Взорви танцпол», — прочитала Кэролайн. Возможно, у кого-то из девушек было легкое разочарование от того, что задание выпало далекое от рейтинга 18+, кто-то хотел высказаться по поводу того, что предстояло сделать Кэролайн, но подруги не успели как-то отреагировать на произнесенное ею. — Но танцпола здесь нет, — абсолютно спокойно сказала Кэролайн. В этот момент ее взгляд устремился чуть в сторону — туда, где совсем неподалеку рядом с другими машинами был припаркован внедорожник Деймона. В ее глазах, спокойных и ясных, сверкнул лукавый огонек. И в этом взгляде можно было прочесть ответы на все вопросы. — Но у меня есть идея не хуже. По глазам Елены, Кэтрин и Бонни, безмолвно впившихся в Кэролайн, было ясно, что они хотели бы что-то сказать ей. Но они не могли произнести ни слова, понимая, что она собирается сделать, и наблюдая за ее уверенной осанкой и фигурой. Округу оглушили первые аккорды до безумия знакомой композиции, в которой проглядывали ноты латиноамериканской музыки, но ее название отчего-то было сложно вспомнить. Впрочем, сейчас это не имело никакого значения. Проходит всего несколько мгновений — и никак невозможно взять в толк, действительно ли это происходит так скоро или только кажется, — и Кэролайн, без сожаления отбросив босоножки и оставшись босиком, ступает сначала на капот, а затем поднимается на крышу авто. В Кэролайн, кажется, совсем нет страха — ее движения и поступь спокойны, она не боится упасть или оступиться — она уверена в том, что делает. Что чувствует человек, подчиняясь ритму танца? Невыразимую легкость, схожую с ощущением полета. Электрический импульс, пронизывающий тело и дающий второе дыхание. Свободу. А если это танец на берегу океана? А если — на крыше машины брата, которой лучше было бы вовсе не касаться? Все, кому в эти секунды довелось увидеть Кэролайн, понимали, что человек чувствует в такие моменты. Потому что все ее ощущения, как в зеркале, были отражены в каждом ее движении. Воздушная, в легком ярком летнем платье, Кэролайн не выдавала лихие пируэты и невообразимые трюки — но в этих движениях, легких, словно невесомых, было больше страсти и энергии, чем в самом откровенном танце. Пшеничные волосы, начавшие немного виться от влаги, спадают на оголенные, еще не тронутые порой жестоким калифорнийским солнцем светлые плечи. Постепенно вокруг смелой танцовщицы начинают собираться люди, но Кэролайн нет до этого никакого дела. Кажется, что из всего происходящего в этот момент она слышит только музыку — и существует в каком-то другом, особенном мире, сейчас очень далеком от этого. Она была немыслимо красива. Красива не потому, что имела стройную фигуру, не из-за выразительных глаз и густых ухоженных волос и нежной кожи. Ее главная красота была в этом танце — босиком на крыше машины, вопреки всему, что могут сказать люди. Дыхание молодости, бесстрашие отчаянности, вкус чистого вдохновения — все было в этом танце, зачаровавшем так много глаз в эту минуту. Но к каждому, кто его видел, в эти мгновения приходило понимание: это не хмель алкоголя, не стремление выиграть какое-то пари, не желание показать себя. Это страстная, неистовая, сжигающая любовь к танцам, в которой отразилось что-то такое, чего невозможно было выразить словами, но что чувствовалось в каждом движении, в каждом натянутом, как струна, нерве, проходящем сквозь этот импровизированный танец. Лишь двое человек в эту секунду знали, что это такое. Это не просто желание танцевать — это стремление оттанцевать свою боль, все, в чем сгорало сердце, кинуть в иное пламя, сейчас обжигавшее каждую клетку тела и души, без сожаления бросить сердце на этот особенный алтарь. Даже если мир на грани сумасшествия — плевать. Сегодня в сердце есть место лишь для одного: для этой музыки и этих танцев. — Это ваша подруга? — вдруг услышала Елена чей-то хрипловатый голос. Елена повернулась и увидела рядом с собой молодого парня, наблюдавшего за Кэролайн. Девушка кивнула. — Она прекрасна. Он больше не произнес ни слова и вновь обратил свой взгляд к Кэролайн. Это была чистая правда. Была прекрасна Кэролайн. Была прекрасна эта ночь. Была прекрасна молодость.***
Что мы чувствуем, когда лицом к лицу сталкиваемся с человеком, к которому испытываем гноящееся, болезненное омерзение? Что рождается в душе, когда нас разделяет всего несколько шагов, когда этот человек реален — стоит перед тобой, смотрит тебе в глаза — стоит только протянуть руку, чтобы коснуться его? Джузеппе смотрел на Энзо, словно парализованный. Обычно мы представляем, что в такие секунды из нас выплеснется весь гнев, весь этот гной, который копился так долго, — ведь если даже мысли о таких людях в нашей жизни вызывают настолько сильное отторжение, что говорить о встрече реальной? Но в реальности по-другому. В реальности невозможно поверить, что прямо сейчас ты смотришь ему в глаза. — Чем обязан? — произнес Джузеппе после того, как Энзо с ним поздоровался. Он не стал задавать вопрос вроде «как ты узнал этот адрес?» — сейчас, когда Энзо уже стоял на пороге его дома, он казался глупым и не имеющим смысла. — Наша последняя встреча была…немного не такой, какой должна быть встреча двух взрослых цивилизованных мужчин, — проговорил Энзо. — В этом есть и моя вина. Сегодня я хотел бы, насколько это в моей власти, исправить это. Поэтому сейчас я здесь. Джузеппе внимательно наблюдал за Сент-Джоном и слушал его. Энзо говорил спокойно и сдержанно, не выказывая тревожности и волнения, но медленно: каждое слово он подбирал и тщательно обдумывал. Сальватор ничего не ответил ему и лишь молча, не оглядываясь, прошел в глубину дома, приглашая таким образом гостя последовать за ним. Вместе они прошли в гостиную. Когда шаги за спиной стихли, Джузеппе остановился и медленно развернулся, встретившись с Энзо глазами. На протяжении нескольких секунд он, не отрывая взгляд, смотрел на Энзо, понимая, что сейчас он мало похож на себя самого восемь лет назад. Совершенно другое теслосложение, от длинных волос, завязанных в хвост, — лишь короткая стрижка. Предплечья, оголенные закатанными рукавами, полностью забиты татуировками. И эта черная краска, эти замысловатые рисунки, словно грязь, выглядели еще более отталкивающе на фоне надетой на нем белоснежной рубашки. — Дай-ка угадаю, — с горько-презрительной насмешкой в глазах проговорил Джузеппе, — об этой встрече попросила Кэролайн? Джузеппе не скрывал едкую улыбку в глазах и пренебрежение. Энзо видел это, но ни один мускул не дрогнул на его лице. — Нет, — ответил он. — Кэролайн не знает о том, что я сейчас в Лос-Анджелесе. Услышав это, Джузеппе вдруг ощутил, как сердце отчего-то как-то странно дрогнуло. Но это чувство осталось внутри него, недоступное взгляду собеседника. — Позволь спросить… Как вы познакомились? — спросил Джузеппе. — И сколько вы… Уже вместе? Энзо сдержанно отреагировал на вопрос Джузеппе. — Мы познакомились в октябре прошлого года, — ответил он. — Кэролайн пришла на мой концерт за компанию с подругой. В следующий раз мы встретились через несколько недель. Она брала у меня интервью по просьбе главного редактора журнала, в котором работает. После этого мы начали общаться… Ближе. Джузеппе задумчиво опустил взгляд. — Мой поступок в тот момент, когда мы столкнулись у Кэролайн дома и я сделал вид, что не знаком с вами, был нечестен в первую очередь по отношению к ней. И за него я хотел бы извиниться. Я считаю, что мы должны были поговорить лично, — сказал Энзо. Джузеппе поднял голову. Глядя ему в глаза, Энзо произнес: — Ради Кэролайн. Это имя отзывалось внутри Джузеппе ноющей болью. Перед глазами пронеслись события последних нескольких недель, и воспоминания эти давались нелегко. Он мысленно повторил имя дочери, лишь на долю секунды, единственный миг вдруг заставившее забыть его о том, кто стоит перед ним. — Что нового мы можем открыть друг другу? — спустя несколько секунд, посмотрев Энзо в глаза, произнес Джузеппе. Энзо не прятал взгляд, он смотрел на Джузеппе прямо и открыто. — Я понимаю ваше отношение ко мне и понимаю такую реакцию. Я не буду рисоваться святым, потому что никогда таким не был. Но я хочу, чтобы вы тоже поняли одно. Со дня нашего… — Энзо на мгновение замер, словно подбирая нужное слово, — знакомства, — это слово было совершенно не тем, которое нужно было бы озвучить, и в голосе Энзо звучало то отвращение, вкус которого оно оставляло на губах, — прошло восемь лет. — Чистый лист? — на губах Джузеппе вновь появилась усмешка, но она была иной, нежели несколько минут назад: в ней не было презрения, но что-то удивительное промелькнуло в этих словах на одно мгновение — казалось, что-то необъяснимое, теплое и тоскливое… — В жизни нет чистых листов, — ответил Энзо. — Мое прошлое навсегда останется со мной. Но я никогда не позволю ему разрушить мое настоящее. Голос Энзо был спокоен и тверд; он выдержанно отвечал на вопросы Джузеппе и не боялся их, но в его словах, в его голосе звучало лишь одно желание: чтобы ему можно было надеяться на то, что в этот вечер он будет понят. Джузеппе внимательно посмотрел на Энзо. Сальватор молчал на протяжении нескольких секунд, не отводя от него взгляд, словно изучая, пытаясь понять, что происходит в его мыслях, чем полнится его душа. — Уверен, что эта возможность есть у каждого? — произнес он. Джузеппе тоже говорил спокойно, его голос звучал холодно и выдержанно. Но в произнесенных им словах сейчас было столько пренебрежения, которое он не собирался скрывать, что от этого в какой-то момент неприятно свело внутри. — Она есть у того человека, который сам пришел к осознанию того, что он падает на дно, — ответил Энзо. — А я другого мнения, — ответил Джузеппе. — Знаешь, Энзо, — задумчиво продолжил он, — есть расхожая фраза: бывших наркоманов не бывает. Она до невозможности банальна, но я считаю, что это тот случай, когда тривиальная мысль правдива. То, что для Джузеппе было банальной фразой, было для Энзо словами, преследовавшими его уже много лет и ставшими для него главным символом борьбы с его болезнью. Каждый день, месяц за месяцем, год за годом он просыпался для того, чтобы доказать себе самому: они правдивы не для всех. — Во многих случаях это действительно так, — ответил Энзо. — Но… — он едва заметно пожал плечами. — Вы можете верить или нет — в течение последних шести лет я не принимаю наркотики ни в каком их виде. — Это похвально, если это правда, — кивнув, согласился Джузеппе. — Только… — слегка прищурившись, он внимательно посмотрел Энзо в глаза. — Ты сам уверен, что у тебя хватит сил исполнить это обещание? Энзо, не опуская взгляд, смотрел в глаза Джузеппе и молча слушал его. Сквозь его осанку проходил словно разряд тока, пропитывавший напряжением каждую клетку тела. — Ты не прошел даже половины своего жизненного пути, — продолжил Джузеппе. — У тебя впереди много дней, месяцев и лет… Скажи, ты сам уверен в том, что твоя клятва самому себе будет святой всегда? В том, что в какую-то секунду на мгновение что-то не станет важнее, не заставит забыть? Энзо стоял неподвижно. — Для многих из нас каждый день начинается с борьбы, — сказал он. — Кто-то борется с внешними факторами, кто-то — с мнением общества, кто-то — с болезнью. Я борюсь с собой. Это уже не лечение — оно уже позади, а срывы действительно бывают и через несколько лет после реабилитации. Это правда ежедневный вызов себе и риск. Но в этой борьбе есть смысл до тех пор, пока человеку есть за что бороться. — Не стоит считать выигранной войну, когда впереди еще много сражений. Джузеппе произнес эти слова спокойно, мягко, но заставляла замирать немыслимая холодная уверенность, которой они были пропитаны. — Ты говоришь, что никогда не станешь пытаться стереть из своей жизни прошлое… — произнес Джузеппе. — Но именно это ты делаешь сейчас, пытаясь убедить себя и меня в том, что начал с чистого листа, который так отрицаешь. Суть в том, Энзо, — проговорил он после непродолжительного молчания, — что каждый поступок, каждый прожитый день накладывает на человека определенный отпечаток. Но проблема не только в том, что ты длительное время был зависимым. Проблема в тебе самом. В том, что однажды ты сломался. Поддался. Энзо слушал Джузеппе и чувствовал себя словно прикованным к тому месту, на котором стоял, неспособный пошевелиться, сделать и полшага. Он смотрел ему в глаза, и казалось, что начинал проживать все, что было в его сердце, заново. — Энзо, скажи… — вдруг, подняв взгляд на Энзо, произнес Джузеппе. — У тебя есть дети? Энзо молча покачал головой в ответ. Джузеппе едва заметно кивнул, как бы показывая, что этот ответ был для него ожидаемым. — Знаешь, — проговорил Сальватор, — я вдвое старше тебя, и за мою жизнь судьба подарила мне возможность узнать и о том, каково быть отцом сыновей, и о том, что значит — иметь дочь. Ты знаешь, каково это — быть отцом дочери? Энзо не отводил от Джузеппе взгляд. Опустив глаза, Джузеппе сделал несколько шагов, гулким эхом раздавшихся в гостиной. — Это значит держать в руках редкий драгоценный камень. Его ценность невозможно измерить чем-то знакомым, привычным, потому что это — совершенно иное, необъяснимое, до конца непостижимое, как загадка великих произведений искусства, касаясь которых, мы замираем, как заколдованные. Он прекрасен без огранки. Когда эта маленькая девочка с легкостью помещается у тебя на плечах, каждый раз, когда ты берешь ее на руки и слышишь этот звонкий смех, ты понимаешь, что эти глаза, этот смех и ямочки на щеках — это другой мир, с которым тебе предстоит еще долго знакомиться, узнавать его, учиться… Когда она смеется, берет тебя за руку и увлекает за собой, чтобы побегать по траве, когда она еще боится монстров под кроватью и приходит к тебе рано утром, с еще мокрыми от слез щеками, когда ей приснился кошмар, — тогда ты понимаешь, что ты — ее герой и главный твой смысл заключается в том, чтобы уберечь ее, стать той стеной, за которой ее улыбки больше никогда не коснутся слезы. Именно в этот момент приходит осознание: неважно, сколько ей лет, неважно, какой она станет… Эта маленькая девочка навсегда станет твоей самой болезненной тревогой. И тебе кажется, что ты сможешь защитить ее от этой темноты, от тех ошибок, которые когда-то делал сам, что это в твоей власти… Но время летит очень быстро. Ей уже не пять, она не играет в куклы, а танцует своей первый в жизни вальс на выпускном. А ты смотришь на нее со стороны и никак не можешь понять: как эти годы пролетели настолько быстро? Ведь еще, казалось, совсем недавно ты покупал ей первый школьный рюкзак… В эту секунду, услышав последние слова Джузеппе, голос которого, вопреки тому, как он держался все это время, дрогнул, Энзо почувствовал, как где-то слева, в области сердца, больно заныло. Он смотрел в глаза Джузеппе и в них читал: это не какие-то отвлеченные рассуждения, не общие фразы — он сам проживал это. До последнего слова. — Она уже не спрашивает советов и не так часто делится переживаниями. Но я знаю, какое будущее у нее впереди. Думаю, это понимаешь и ты — по одному тому, что в свои двадцать три, еще не закончив учебу, Кэролайн работает в одном из известных изданий. Но причина моей уверенности не только в этом. Я знаю свою дочь. Знаю ее характер, знаю, какие цели она перед собой ставит. И знаю, что она всегда их достигает. Джузеппе не мгновение замолчал. — Каждый родитель хочет только одного: быть спокойным за своих детей. Я не привык подводить итогов, сравнивать своих детей и уж тем более размышлять о том, соответствуют они моим представлениям или нет. Но когда я наблюдал за Кэролайн, мне хотелось улыбнуться. Без слов и лишних разговоров. Сальватор посмотрел Энзо в глаза. — А теперь представь, что происходит в душе в тот момент, когда ты понимаешь, что человек, с которым тебя познакомила дочь, — не просто «не подходящий». Что этого человека ты знаешь сам, и что он — наркоман с темным прошлым, о знакомстве с которым ты сам хотел бы забыть. Хотя бы на мгновение представь на моем месте себя, — жестко чеканя каждое слово, не отрывая взгляд, глядя в глаза Энзо, произнес Джузеппе, — ты бы отреагировал иначе? Джузеппе помолчал немного, а затем заговорил вновь. — Посмотри на себя, Энзо, — произнес Сальватор. — Что ты сделал за всю свою жизнь кроме того, что чуть не разрушил ее? Да, сейчас ты знаменит, у тебя миллионы поклонников, масса возможностей. Но что будет через несколько лет? — спросил Джузеппе, прищурившись, посмотрев ему в глаза. — Тогда, когда твоя популярность пойдет на спад? Или мнишь свою музыку на одном уровне с Элвисом Пресли или Фрэнком Синатрой? Джузеппе усмехнулся, и эта усмешка была пропитана такой желчью, от которой стало неприятно. Энзо знал, что заключается в этих словах Джузеппе и что тот хотел до него донести. Но Сент-Джон спокойно держал удар. — Ты имеешь какие-то планы на свою жизнь, кроме музыки? У тебя… Хотя бы высшее образование есть? На губах Джузеппе больше не было усмешки, но в его словах Энзо слышал, что он смеется над ним. Сам того не до конца осознавая, Джузеппе ударил его в одно из самых больных мест. Когда музыкальная карьера Энзо начала развиваться, он учился на историческом факультете одного из вузов Нью-Йорка. Он не планировал бросать учиться, хотя решение остаться в Штатах и далось ему с трудом: он выбрал направление осознанно и знал, в какой сфере хотел бы продолжить работать, если бы музыка так навсегда и осталась его хобби. Но постепенно в жизнь начали приходить концерты и гастроли, долгие кропотливые часы записи на студиях и репетиций, бессонные ночи, когда создавались новые тексты. Совмещать новый ритм жизни с учебой было невозможно. Когда встал вопрос между продолжением получения образования и музыкой, Энзо не задумываясь выбрал последнее. Он отчислился в конце второго курса. Отсутствие высшего образования всегда заставляло Энзо стыдиться этого, и он точно знал, что когда у него появится такая возможность, он это исправит. Однако за несколько лет борьбы с зависимостью и затем бешеного взлета карьеры, который продолжался и сейчас, возможности сделать это не было. — Бывает так, Энзо, что люди живут в разных мирах. А еще иногда бывает так, что было бы лучше, если бы они никогда не пересекались. На лице Энзо не дрогнул ни один мускул, хотя Джузеппе с легкостью находил его слабые места и не гнушался бить именно туда. Он знал цель своей встречи с отцом Кэролайн и знал, что она может ему принести. Он делал этот шаг осознанно и потому сейчас в нем не было страха. — Наверное, мы с Кэролайн действительно живем не в разных мирах — на разных планетах, — ответил Энзо. — У нас непохожие жизни, разные взгляды на что-то и привычки. Но Джузеппе, признайтесь себе, — взгляд Энзо, до предела внимательный, изучающий, жадный, вдруг стал таким пронзительным, что его, казалось, можно было почувствовать на коже, — вам нет дела до моих планов на дальнейшую карьеру, на отсутствие высшего образования, на такую ненадежную работу, если это можно назвать работой, когда в шоу-бизнесе сегодня тебя знает каждый, а завтра твое имя приходит в забвение. Причина того, что вы ощущаете, только одна: наркотики. Для вас лишь единственное имеет значение. Вы боитесь, что я наврежу Кэролайн. Джузеппе и Энзо смотрели друг другу в глаза, но Сальватор молчал, слушая его. И именно сейчас, в эту секунду их души были предельно обнажены друг перед другом, так что один мог по глазам, по одной мимике читатт мысли другого. — Но есть еще одна правда, — продолжил Энзо и затем медленно, чеканя каждое слово, отдававшееся в воздухе словно эхом, произнес: — Я никогда не причиню Кэролайн зла. Джузеппе вдруг замер, услышав ледяной голос Энзо. Его голос звучал немыслимо твердо, и в его глазах, черных, как ночь, не было ни тени страха: он знал, о чем говорил. — Это действительно единственное, чего я боюсь, — ответил Джузеппе. — Но ты его не причинишь, — сказал он и вдруг сделал шаг вперед, приблизившись к Сент-Джону. — Потому, что я никогда не позволю тебе затянуть Кэролайн в ту грязь, в которой ты столько лет пребывал сам. Потому, что она достойна другого. Я не верю в волшебное перерождение и прочую ерунду, — отрезал Джузеппе, и от презрения, которым были пропитаны его слова, сводило скулы, как от кислоты. — Поэтому запомни одно, приятель. Джузеппе поднял взгляд, и их с Энзо глаза оказались на одном уровне. Энзо не отводил их, но словно кожей чувствовал, как Джузеппе полным отвращения взглядом прожигает его насквозь. — Если по твоей вине с головы моей дочери упадет хотя бы волос, — я достану тебя на другом конце земли. Я даже не буду нанимать для этого специально обученного человека, — с омерзением выплюнул Джузеппе, — я просто сам, вот этими руками, тебя убью. Ты понял меня? Энзо молчал, крепко сжав губы и глядя Джузеппе в глаза. — А теперь убирайся из моего дома, — так же четко произнося каждое слово, проговорил Сальватор, — потому что сейчас я с трудом сдерживаюсь, чтобы не ударить тебя в лицо, — настолько ты мне противен.***
Время шло своим чередом. Говорят, оно затягивает самые болезненные раны и возвращает в свои берега самые бурные реки. Но порой бессильно и оно. Семья Майклсонов начала разваливаться после смерти ее главы. Кончина Майкла, которая, казалось, должна была сплотить членов его семьи, на самом деле стала той силой, словно вынувшей главный кирпичик из фундамента большого дома, который не смог выстоять без него и начал рушиться. И в жизни каждого из Майклсонов это имело разное значение. Элайджа никогда не считал себя принадлежащим к семье Эстер и Майкла: он разделял отношения с отцом и отношения с единокровными братом и сестрой и для него это было разными понятиями. Постепенно взрослея, он начинал видеть, насколько хлипко основание этого огромного дома, и к нему приходило понимание: рано или поздно он разрушится. Сейчас, видя, что происходило в семье отца, Элайджа лишь с болью в сердце наблюдал за Ребеккой, которая страдала от этого. Ребекке действительно было больно. Оглядываясь назад, в те дни, когда вся их семья была вместе, Ребекке порой казалось, что этого не может быть — что она видит разных, незнакомых людей. Но в глубине души она понимала: все это закономерно. И от этого становилось еще больнее. Раньше общавшихся довольно близко, теперь Ребекка и Эстер только созванивались. Ребекка знала, что меньше мать стала общаться и с Клаусом. Возможно, Ник заметил, как мать странно отстранилась от них обоих, но сейчас у него были другие приоритеты и проблемы: впереди ему предстояло долгое лечение. Ребекка наблюдала за Эстер, за тем, какой была ее жизнь после смерти отца, и никак не могла понять, что происходит в ее мыслях, что она чувствует. Мать была для нее закрытой книгой — как и для Клауса. На протяжении последних нескольких дней в доме Майклсонов было суетно. Время от времени там появлялись грузчики, некоторые вещи поменяли свое местоположение. Причина была объяснима: Эстер приняла решение хотя бы на время переехать в другое место. — Для чего тебе это? — спросила ее Ребекка, когда мать рассказала ей о своих планах. — С момента смерти Майкла прошло семь месяцев. И все это время я живу в нашем с ним в доме, — ответила Эстер. — В доме, где он жил и где умер. Почему тогда ты не смогла жить в доме, который вы строили вместе с Деймоном? — спросила она. Ребекка почувствовала, как внутри больно дрогнуло. В глазах Эстер мелькнул отблик секундной победоносной усмешки. — А ведь вы с ним просто развелись, — проговорила она. Ребекка не знала, что именно подтолкнуло Эстер поменять обстановку именно сейчас. Но в глубине души она ее понимала. В эти дни Эстер смотрела на этот давно знакомый особняк на западе Лос-Анджелеса, в котором они прожили с Майклом так много лет, какими-то другими глазами. Прошло столько лет… Майкл построил его, когда Клаус и Ребекка были совсем маленькими. Эти стены видели первые шаги их детей, слышали звонкий смех и были свидетелями самых ярких эмоций; здесь взрослели их сын и дочь и старели они сами. Так много произошло за эти годы, но удивительно: в какой-то момент целые десятилетия сужаются до одной точки, которую так легко обозреть целиком. Словно вся жизнь на ладони. Ты смотришь на нее, прокручивая годы, как в кинопленке, и вдруг приходит понимание: прошло ведь и не так много лет… — Он такой огромный! Здесь хватит места всем моим машинкам! — такими были первые слова Клауса, когда он, как маленький вихрь, первым ворвался в новый дом — новую главу истории их семьи. — Здесь будет целый автопарк! — Ну-ну, разогнался, — с усмешкой сказали родители. — А где же будем мы и Ребекка? На лбу мальчика пролегла морщина недетской задумчивости. На протяжении нескольких секунд он молчал так, внимательно глядя на родителей и гостиную, а потом решительно выдал вердикт: — У вас будут самые большие комнаты. А все остальное — под машинки! Они смеялись, слушая размышления сына, строили планы, и Майкл не без гордости осматривал построенный с нуля просторный особняк, обнимая за плечи Эстер, державшую на руках маленькую Ребекку, которая молча несмело оглядывала еще незнакомое для нее место… И они были счастливы. Они были действительно счастливы тогда, и были счастливы многие дни после. Когда-то Эстер и Майкл были до опьянения друг в друга влюблены… Вопреки всему, назло всем языкам, осуждающе судачившим за их спинами о том, что Майкл ради нее оставил жену и десятилетнего сына. Что же с ними случилось? Как получилось так, что спустя годы они не заходили даже в комнаты друг друга? Говорят, любовь живет три года. Но не так страшно, когда она умирает. Страшнее, когда она трансформируется во что-то совершенно иное — уродливое… Болезненное. Эстер невесомо коснулась ладонью поверхности рабочего стола. Этот кабинет стал одним из немногих мест в доме, если не единственным, где все осталось так, как было при жизни Майкла. Массивный темный бук гарнитура, справа и слева от просторного окна, сквозь которое беспрепятственно проникал до краев заливавший помещение солнечный свет, — два старинных книжных шкафа, в которых рукой Майкла были собраны редкие издания некоторых книг — всего чуть меньше сотни. Среди этой коллекции не было ни одной книги, которую бы он не прочитал: здесь он собрал те, которые были, по его мнению, самыми достойными. «Идиот» Достоевского и «Великий Гэтсби» Фицджеральда, «Государство» Платона и некоторые книги по экономике — Майкл, несмотря на занятость, всегда большое внимание уделял чтению, считая это лучшим и единственно правильным способом развития личности, и старался привить любовь к книгам и детям. На столе — большой глобус. Этот глобус в детстве был самой большой любовью Клауса. Эстер помнила, как, вопреки ее запретам, по вечерам, точно зная, что отец работает в кабинете, Клаус бежал перед сном туда. Пухлощекий кудрявый малыш забегал в кабинет, как неуправляемый ураган. Майкл сажал его к себе на колени и видел, как сын тянется к глобусу с очертаниями сотен далеких стран. Любимой игрой Клауса было раскрутить пододвинутый отцом глобус, а затем ткнуть пальцем в какую-либо из стран — именно о ней этим вечером мальчик взахлеб слушал рассказы отца, объездившего столько стран и городов. — Клаус, сколько раз тебе можно говорить? Тебе пора спать. — Мама, я увидел сегодня на глобусе новую страну. Она совсем маленькая, я никогда не видел таких! И я хочу, чтобы папа рассказал мне о ней. Ни разу из этой дуэли Эстер не вышла победительницей: если Клаус оказывался в кабинете у отца, заставить его выйти мог только Майкл. Но когда приходило время их обычного обряда с глобусом, он не делал этого никогда. Это было только их временем. Эстер сделала несколько шагов и опустилась в кресло Майкла. На столе — фото. Старое, хотя и цветное — память о поездке в Испанию. На фоне — пальмы и одна из площадей Валенсии. Клаусу около семи, Ребекке — пять, и она на своем любимом месте — у отца на плечах. У них было столько общих совместных фотографий, в том числе и тех снимков, на которых Клаус и Ребекка были уже взрослыми, но Майкл отчего-то упорно не хотел менять это фото, которое столько лет было рядом с ним. Эстер взяла фотографию в руки и едва коснулась стекла. На снимке Майклу чуть больше тридцати — и сейчас, оглядываясь назад, возвращаясь в эти дни, было сложно поверить, что его уже нет в живых. Осознавать, что эти годы прошли и уже никогда не вернутся. Эстер на протяжении нескольких секунд внимательно вглядывалась в черты лица мужа. — Майкл, — едва слышно произнесла она. — Знаешь, мы часто говорили это друг другу, но теперь я понимаю: мы не просто были разными людьми. Я не знала тебя. Наверное, страшна уже не ситуация с завещанием и неизвестность впереди — страшна эта простая мысль о том человеке, которого ты любил. Погрузившись в свои мысли, Эстер, казалось, потеряла ход времени. В реальность она вернулась, только услышав несмелый стук в дверь. — Войдите, — произнесла она, зная, кто это может быть. На пороге кабинета появился молодой парень — один из грузчиков. — Мисс Майклсон, вы просили нас привести в порядок подвал и достать оттуда все оставшиеся вещи, — проговорил она. — Да-да, — окончательно придя в себя, ответила Эстер. — Вы сделали это? — Да, — ответил парень. — Но… И только в этот момент Эстер увидела, что в руках у работника был небольшой серебристый кейс. Не понимая, в чем дело, она перевела взгляд на парня. — Дело в том, что там мы нашли это. Он сделал шаг вперед и протянул кейс Эстер. Эту вещь она видела впервые, но практически сходу с полной уверенностью могла сказать, что он принадлежал Майклу: в разные времена у него были похожие. Дальнейший разговор с грузчиком не имел никакого смысла: он рассказал лишь, что вместе с напарником нашел кейс в подвале — он лежал там вместе с еще несколькими старыми вещами, которые относились к категории «в доме не нужны, но выбросить жалко». Только услышав про находку рабочих, Эстер почувствовала, как внутри что-то больно дрогнуло — как будто какое-то странное предчувствие… Что это был за кейс и что в нем могло храниться, Эстер не знала. В руках Майкла и в доме в целом она его никогда не видела. Тот факт, что он находился в подвале дома, сам по себе был странен: для чего нужно было помещать его в то место, в котором сам Майкл бывал только в тех случаях, когда в доме были перебои с электричеством? Голова шла кругом, хотя отдельные рваные отголоски нестройных догадок звучали в Эстер уже сейчас. Было понятно, что важно сейчас было узнать содержимое этого кейса. Однако открыть его сразу было невозможно: он был под надежным кодовым замком. Только увидев механизм, Эстер поняла, что пытаться открыть замок самостоятельно будет пустой тратой времени: если под подобной защитой хранились действительно важные вещи, Майкл никогда не использовал коды, о которых мог догадаться кто-то сторонний. Несколько бесплодных попыток подобрать нужное сочетание цифр только доказало правильность догадок Эстер. Доступ к подвалу дома был только у членов семьи, и это полностью исключало возможность того, что кейс туда подбросил кто-то другой. Было понятно: его хозяином наверняка был Майкл, и хранил он его в самом непопулярном и отдаленном месте дома намеренно. А это значило только одно: именно содержимое этого кейса могло дать ответы на вопросы, которые появились после смерти Майкла. Маловероятно, что это были какие-то документы или деньги: ничто не мешало хранить подобного рода ценности в банке или, по крайней мере, в сейфе, который точно так же не мог быть вскрыт кем-то сторонним без согласия на то самого Майкла. Нет, это было что-то другое — не имеющее материальной ценности, но дорогое именно для Майкла… И Эстер понимала только одно: сейчас единственным шансом пролить свет на эту запутанную историю был именно этот кейс. Оставив попытки открыть его самостоятельно, Эстер связалась с соответствующими специалистами, которые согласились помочь взломать замок. На открытие ушло около часа: замок был действительно сложным, — и больше всего Эстер боялась, что вскрыть его так и не удастся. Однако удача в этот день была на ее стороне. Кейс был практически пуст. Ни каких-то бумаг, ни посторонних предметов, ни драгоценностей. Лишь два широких плотных белоснежных конверта на дне. В углу каждого из них Эстер краем глаза уловила едва заметную подпись, сделанную простым карандашом. И именно эти слова привели ее в окончательно замешательство: на одном конверте было написано для Ребекки, на втором — для Джузеппе. Эстер трудно было сказать, что она чувствовала, когда осталась одна, держа в руках два этих конверта. Ей казалось, что после произошедшего за эти семь месяцев она готова ко многому. Но кончики пальцев все равно обжег неприятный холод, и Эстер увидела, как конверты в ее руках слегка подрагивают. Сердце заколотилось, и в сознании закружился вихрь беспорядочных мыслей и догадок. Словно под влиянием какой-то силы Эстер отложила в сторону конверт, который предназначался для Ребекки, — словно чувствовала, сейчас должна увидеть другое. Эстер в течение нескольких секунд, не отрывая остановившийся взгляд, смотрела на белый конверт с именем Джузеппе в руках. Сколько же на протяжении так многих лет его связывало с этой семьей, с самим Майклом... И получается, что и свою последнюю тайну он доверил ему — своему лучшему другу. Другу, тесную связь с которым не смогли разорвать ни года, ни та проклятая ночь... Секунды текли, но конверт по-прежнему оставался целым в руках Эстер. Какой-то внутренний барьер не давал надорвать его и увидеть правду. Однако она была сильна именно тем, что умела в какой-то момент переломать себя, насколько бы больно и страшно ни было. Легкий вдох. Тишину комнату на мгновение нарушает едва уловимый звук надорванной бумаги. Перед глазами — плотный лист бумаги. Написано совсем немного, он наполовину пуст, — но точно почерком Майкла. Но внимание Эстер привлек не он. Вместе с письмом Майкла в конверте лежала фотография. Эстер отложила лист и холодными пальцами взяла в руки снимок. На фото — трое мужчин. Им всем не больше тридцати, все — в деловых костюмах. На заднем плане — огромный Боинг, а глаза слепит солнце — об этом говорят и солнцезащитные очки на двоих из них. Посередине стоит Майкл, но и двоих других Эстер знает не хуже. Слева — Джузеппе, а третий мужчина... Как будто их с Майклом противоположность. Смуглый брюнет — солнцезащитных очков нет только на нем. Он немного выше Джузеппе и Майкла, но кажется, что чуть младше. Знакомая улыбка. Она запомнила его таким с того дня, когда Майкл их представил друг другу... И именно в эту секунду перед глазами Эстер пронеслись события тех лет. То, как однажды вечером Майкл приехал с работы и после ужина, вопреки просьбам Ребекки и Клауса, не остался у них в детской, чтобы немного поиграть, а попросил няню уложить их спать, и сказал Эстер, что им нужно серьезно поговорить. Его просьбу. Грандиозный скандал, развернувшийся в семье после этого разговора. Эстер вспомнила ультиматум, который поставила в тот день мужу: если он сделает это, то ее и детей он больше не увидит. То, как Майкл разрывался между другом и семьей, как выкуривал по пачке сигарет за ночь и был сам не свой. Эстер помнила его глаза в тот момент, когда он тихо произнес: «Будет по-твоему». Она считала это победой. Перед Эстер, как яркие кадры кинопленки, одна за другой мелькали вспышки из прошлого. Она медленно проводила взглядом по каждому из мужчин на фотографии. И теперь она понимала: она знает ответ на вопрос, который мучил ее все эти семь месяцев. Она знает, кто такая Елена Гилберт.***
Чернильная синева неба рассеивалась, и холодные оттенки на нем неуловимо для усталого человеческого взгляда сменялись совершенно другими — глубина небосвода пропитывалась густым розовым вином рассвета, мягко опускавшего первые лучи в океан. Еще где-то в отдалении слышались разговоры и смех, но эти отголоски были настолько слабы и неясны, что, казалось, стоит только закрыть глаза — и они растворятся, словно их и не было. Здесь было мирное спокойствие и тишина, мягким невесомым покрывалом укутывавшая плечи. Мышцы ныли от долгих танцев и усталости, и казалось, что эта тянущая боль разливается по всему телу, — но и она была нужна: сливаясь с этой невероятной тишиной, с этой бесконечным горизонтом, тонувшем в первом тепле зарождающегося дня, с этой болью, получалось что-то необъяснимо кружащее голову, пьянящее, сладкое. Вдали виднелась фигура Кэролайн — чуть подобрав платье, чтобы не замочить его, она ступала по густой океанской пене; свет зари залил ее с головы до ног, превратив ее фигуру в тень, и казалось, что она чувствует это, — и ей это нравится. Бонни сидела, подогнув колени и обняв их руками и, думая о чем-то своем, смотрела в покрытое розовыми перьями небо. Елена задумчиво, возможно, даже сама не вполне осознавая эти движения, как в школьные времена, когда они делали друг другу всевозможные прически, перебирала мягкие волосы чуть ёжившейся от утренней прохлады Кэтрин, полусонно положившей голову к ней на колени. Елена жадно всматривалась в океанскую даль, где за горизонтом разгорался рассвет, и молчала — казалось, выпивала эти секунды медленными глотками, словно испытывая жажду по этому пейзажу. — Океан такой теплый, — подруги не знали, сколько времени прошло к тому моменту, когда к ним вернулась Кэролайн. — Как будто и не Западное побережье вовсе, — усмехнулась она. — Когда-то же надо ему побыть теплым… Летний сезон ведь начинается, — с усмешкой сказала Елена. Кэролайн опустилась на песок рядом с Бонни, а затем невесомо осторожно положила голову ей на плечо. Четверо подруг сидели на песчаном берегу океана, перед ними за горизонтом поднимался свет, чтобы через некоторое время дать начало новому дню. И им казалось, что нет никого, кроме них на этом тихом побережье, растворявшемся в розовом рассвете. Они были такими разными, хотя так тянулись друг к другу; у каждой была своя жизнь, свое счастье и свои тревоги. Но сейчас они были так похожи: они тонули в этой благословенной тишине, казалось, так далекой от этого города вечной пыли и суеты, они сдавались ей в плен, пуская в свою душу, и сейчас не было ничего дороже. — Знаете, я так часто задумывалась о том, каких людей можно назвать счастливыми, — вдруг едва слышно спустя время произнесла Кэтрин. — А сейчас я нашла ответ на этот вопрос. Счастливы те, кто живет у моря или океана. Кто встречает эти рассветы… Кто дышит этим воздухом. И сейчас я понимаю… Гилб, мне так не хотелось отпускать тебя из Канады, но тот выбор, который ты сделала год назад, — может быть, самый правильный в твоей жизни. И совсем не из-за университета. Елена взглянула на подругу и ее губ коснулась задумчивая, едва уловимая улыбка. Она не ответила Кэтрин ничего, но это было и не нужно — в этой улыбке можно было прочесть этот ответ. — Мы живем у океана, — отозвалась Бонни. — Но так редко видим это. Наше время — оно ведь в пробках и дедлайнах… — Кто знает, может, это и к лучшему, — Кэролайн задумчиво пожала плечами. — Мы не избалованы такими минутами, но какой же в них кайф… — Я никогда не видела неба такого цвета, — произнесла Бонни, не отводя взгляд от небосвода. — Ты смотришь на него, и… Задумываешься. Как будто остановился в каком-то бешеном потоке и наконец-то получил немного времени, чтобы оглянуться на то, чем ты живешь. — О чем ты сейчас думаешь? — взглянув на Бонни, вдруг спросила Кэролайн. Бонни пожала плечами. — О том, что будет через год. Какими мы будем. Вот, например, ты, Кэр. Кем ты себя видишь через год? — переведя взгляд на подругу, спросила она. — Надеюсь, человеком, которому пригодился диплом журналиста, — усмехнулась Кэролайн. — О, Кэр, только не говори, что ты сомневаешься. По крайней мере, преподам нашим об этом говорить не вздумай — они же тебя и Бон-Бон считают единственными, кто еще может спасти журналистику, — сказала Елена. — Вот и нет, — отозвалась Кэролайн. — Мне Говард как-то сказал, что «не пристало девушке из такой семьи писать статейки в бульварном издании». Так что можешь смело выключать меня из этого списка, — усмехнулась она. — Ой, давайте не будем говорить о перспективах, пока среди вас есть будущий магистр социологии, мать ее, — подала голос Кэтрин. — Кому тут еще про отсутствие перспектив рассуждать! — Ну не надо, — сказала Кэролайн. — Джереми летом, например, уезжает в Германию. Так что меня теперь не переубедишь — у социологов есть перспективы, да еще какие! — Ну ты сравнила. Этот Терминатор и немецкий за пару лет почти в совершенстве выучил, — ответила Кэтрин. Девушки рассмеялись. — А знаете, иногда и правда так хочется заглянуть хотя бы в недалекое будущее, — задумчиво проговорила Бонни, глядя на океан. — Может, это помогло бы уберечься ото многих ошибок… — А надо ли? — произнесла Кэролайн. — Кто знает, к чему бы пришли, если бы не совершали эти ошибки? Елена, услышав эту фразу Кэролайн, задумалась. Еще долго, через многие дни и месяцы после этого дня эти слова отдавались внутри нее… — Жить, понимая, что произойдет дальше, — это, знаете, как играть в сложную компьютерную игру, уже зная прохождение, — сказала Кэролайн. — Все идеально получается, но скука же смертная. — Может быть, ты действительно права, — проговорила Елена. — У нас нет возможности знать, что ждет в будущем, но есть другое: просто сидеть так, смотреть на океан и мечтать… — Ты и сейчас мечтаешь? — пристально посмотрев на Елену, с хитрым прищуром спросила Кэролайн. Елена улыбнулась. — От тебя ничего не скроешь. — И о чем ты тогда думаешь прямо сейчас? — улыбнувшись, спросила Кэр. Елена мечтательно слегка запрокинула голову и прикрыла глаза. — Думаю о том, что пора послать статус «свободна», — немного помолчав, ответила она. — И спустя время вернуться сюда с каким-нибудь красавчиком, — поддразнивая Кэролайн, охочую до таких разговоров, продолжила Елена. — Подожди-ка, Гилберт… Уж не моего ли братца ты имеешь в виду, м? — быстро оживившись, взвизгнула Кэролайн. Елена рассмеялась. — Твой братец вернется сюда со мной, когда решит утопить меня после сегодняшнего, — хохотнула она. — Хотя, — помолчав, вспомнила Гилберт, — когда я переехала в Лос-Анджелес, Кэтрин, кстати, напророчила мне голубоглазого брюнета. — А я давно говорила, что у меня есть предсказательские способности, — сказала Кэтрин, и девушки засмеялись. Они сидели так и просто говорили о чем-то и смеялись. С течением минут голоса их разговора растворились в тишине сонного утра и постепенно смолкли. Они сидели так совсем рядом друг с другом, смотрели на розовую полоску океана, казалось, не имевшего берегов, и думали каждая о чем-то своем. И в эти секунды сердце наполнялось какой-то необъяснимой гармонией и спокойствием, которое было очень похоже на то, которое появляется в душе у путешественника, когда он наконец возвращается домой. Что-то необыкновенное было в том, чтобы после безумной ночи безмолвно наблюдать за тем, как рождается новый день — здесь, на краю земли, вдали ото всех. Когда Елена приняла решение переехать в Калифорнию, ее не покидал один образ: она не раз представляла, как однажды будет так сидеть на побережье рядом с кем-то близким — и просто молча смотреть на океан. Без слов, потому что они уже не нужны. И этот образ претворился в жизнь этим ранним майским утром. Девушки не знали, сколько времени прошло. Небо окончательно прояснилось, и воздух стал ощутимо теплее: было уже утро. Нужно было уезжать домой, но перед ними встала ожидаемая проблема: что делать с машиной Деймона. Никто из подруг не был сильно пьян — но алкоголь в эту ночь они, включая Елену, все же пили, и прошло слишком мало времени для того чтобы он окончательно выветрился. Сесть сейчас за руль никто из них не осмелился бы. Вызвать такси и оставить внедорожник здесь было тоже явно не лучшим вариантом: оставить машину надолго в месте, никак не охраняемом, в любом случае означает определенный риск, начиная с обычных царапин и заканчивая гораздо более серьезными последствиями. Именно сейчас Елена, Кэролайн и Кэтрин, наверное, вспомнили ту ночь после Дня благодарения, когда они попали в похожую ситуацию: сейчас в сознании было имя лишь одного человека, на которого можно было без тени сомнения положиться. — Действуем по старинке? — усмехнулась Кэролайн и, сняв блокировку с экрана смартфона, набрала номер. Звонить Стефану сейчас не было комфортно никому из них. Во-первых, для того чтобы приехать сюда, Стефану, жившему рядом с Вестсайдом, нужно было проехать половину города — просить о подобном даже близкого человека и так было неловко, а учитывая время и день недели — тем более. А во-вторых, донельзя глупо выглядело повторение ситуации, которая имела место чуть более полугода назад и точно так же доставила массу неудобств. Но другого выбора не было. Радовало только то, что, судя по разговору с Кэролайн, Стефан уже не спал. Кэролайн вкратце объяснила ему ситуацию, но в подробности вдаваться не стала, решив объяснить все брату на месте. Стефан, хотя ему уже казалась забавной складывающаяся тенденция, не отказал и пообещал приехать. — Стеф, я тебе говорила, что люблю тебя? — произнесла Кэролайн, подойдя к брату и с теплотой обняв его. В этих словах не было ни доли шутки — она говорила их абсолютно искренне. — Так, а теперь вы мне еще раз и спокойно объясняете, что произошло и почему я должен отгонять куда-то чью-то машину, — сказал Стефан. — Хотя нет, что произошло, я как раз понимаю, — по-доброму усмехнулся он. — Меня больше волнует второй вопрос. — Никто из нас не сядет после вечеринки сейчас за руль, — ответила Кэролайн. — А отогнать машину ты должен, потому что ты единственный и здесь присутствующих, кого Деймон не убьет, увидев за рулем своего джипа. — Что? — повторил Стефан, исподлобья посмотрев на сестру. — Причем здесь машина Деймона… Произнеся эти слова, он вновь перевел взгляд на Кэролайн. Но она молчала, и сейчас Стефан начинал понимать, что ему это не послышалось. — Вы приехали сюда на его внедорожнике? — повторил он. Кэролайн кивнула. — Да. — Кэролайн, Деймон в здравом уме и трезвой памяти никого не пустит за руль своей машины, — медленно чеканя каждое слово, глядя Кэролайн в глаза, произнес он. — И теперь у меня один вопрос. Каким образом?.. — Мы не просили его разрешения, — ответила Елена. Стефан перевел полный замешательства взгляд на нее. — Мы угнали ее. То, что загорелось в эту секунду во взгляде Стефана, трудно как-то четко описать: это была смесь мгновенных и разных эмоций — недоумения, неверия, растерянности. — Это такая шутка? — еще явно не веря, через несколько секунд спросил он. — Господи, да посмотри, — сказала Кэролайн и нетерпеливо указала рукой чуть в сторону, где в отдалении, рядом с несколькими другими машинами был припаркован внедорожник Деймона. — Какие еще тебе доказательства нужны? И, кажется, только в эту секунду Стефан окончательно осознал весь масштаб ситуации. — Я правильно понял: вы угнали тачку Деймона и просто уехали на ней на всю ночь? — произнес Стефан. — Да. Стефан поднял брови, и в его глазах вместе с недоумением заплескалась искренняя ярость. Он молчал на протяжении какого-то времени, а затем произнес: — Вы ведь понимаете, что вам хана? — Стеф, ну не нагнетай, а, — попросила Кэролайн. — Я не нагнетаю, — рыкнул Стефан, — я еще смягчил! Вы… О господи, — проведя ладонями по лицу, выдохнул он. — Я не понимаю, почему нельзя просто выпивать спокойно, не привлекая во все это… Деймона?! Чья это вообще была идея? — Мы играли в «Правду или действие», — ответила Елена. — Ход был мой, я выбрала действие и… Выполнила его, — она слегка пожала плечами. Стефан поднял глаза и на протяжении нескольких секунд внимательно смотрел на Елену. Она говорила обо всем спокойно, и в ее голосе, хотя чуть смущенном, не было страха. — Мне стоит перестать удивляться, — слегка усмехнулся он. Стефан замолчал еще на время, очевидно, думая над тем, как сейчас лучше поступить и исправить ситуацию. Подруги молчали. — Так, ладно, — произнес он через несколько секунд. — Где ключи от машины? Елена протянула Стефану увесистый брелок. — Поехали, — коротко сказал он и кивнул вперед. На улице было солнечно и уже начинало пàрить, и прохлада автомобильного салона была особенно приятна. В разговоре на улице участвовали по большей части только Стефан и Кэролайн, но затем, оказавшись в машине, к разговору постепенно подключились и остальные. Напряжения больше не было — со Стефаном было легко и спокойно. Было решено сначала развезти по домам Кэролайн, Кэтрин и Бонни, а затем отвезти в Западный Голливуд Елену. Маршрут был достаточно длинный, и впереди предстоял немаленький путь. Хотя в теле ощущалась усталость, ехать по утренней дороге было приятно: было интересно наблюдать за тем, как просыпается город, как на дороге постепенно появляются машины, а к пляжам подтягиваются люди. Рядом со Стефаном на переднем пассажирском сидении была Кэтрин, и поэтому было вполне логично, что с ним больше разговаривала она. Их диалог был не всегда слышен, потому что Стефан вообще не привык громко разговаривать, а Кэтрин, казалось, была сонной и говорила тихо, — но было заметно, что он почти не прекращался. Кэтрин что-то спрашивала о здешних районах, и Стефан, прекрасно знавший город, охотно отвечал и что-то рассказывал. Кэтрин время от времени останавливала на Стефане взгляд. Когда он приехал, на нем был надет легкий пиджак; но погода давала знать, что уже почти конец весны, и вскоре Стефан его снял, оставшись в белоснежной футболке. Короткие рукава обнажали его руки, испещренные вздувшимися венами. Легкий хмель все еще продолжал действовать, и от него и от приятного сандалового аромата туалетной воды Стефана, которым быстро пропитался воздух в салоне, слегка кружилась голова. Пару часов назад в разговоре они с Еленой называли красавчиком Деймона, — но сейчас Кэтрин понимала, что мужская красота заключается совершенно в другом и принадлежит не ему. Стефан был выдержан, и управлял автомобилем так спокойно, что если бы Кэролайн и Бонни не знали железно, что Деймон действительно никому и ни при каких обстоятельствах не доверял управление своим внедорожником, то можно было бы подумать, что за рулем этой машины Стефан находится не в первый раз. Кэтрин отчего-то вспоминала те слова, которые сказала о нем своим подругам этой ночью, — только Елена знала, о ком они на самом деле были сказаны. И сейчас, прислушиваясь к своим ощущениям, Кэтрин понимала, что ни с одним мужчиной в своей жизни она не испытывала такого спокойствия, такой защищенности. И ей до боли не хотелось терять это необъяснимое, но ставшее таким дорогим чувство. В какой-то момент по дороге Елене стало нехорошо, и во избежание ухудшения этого состояния было решено отвезти ее домой первой. Елене не хотелось, чтобы Стефан из-за нее сделал еще один лишний круг, ведь в конце поездки ему в таком случае предстояло снова ехать в Западный Голливуд, чтобы вернуть машину Деймону, — но ее самочувствие говорило о том, что ей сейчас действительно лучше оказаться дома. Стефан ни единым словом или действием не выказал никакого недовольства, хотя, по правде говоря, был единственным, кто в это утро имел на это полное право, — и минут через сорок они уже были в Западном Голливуде. — Я поднимусь с тобой, нужно объяснить все Деймону, — сказал Стефан, выйдя вместе с Еленой из автомобиля, и Елена кивнула. Однако в следующий момент из машины вслед за Еленой все до единой вышли и ее подруги. — Стоп, — сказал Стефан, недоуменно глядя на девушек. — Вам-то зачем? — непонимающе спросил он. — Эту кашу заварила не одна Елена, а все мы вместе, — ответила Кэролайн, — тем более что угнать машину Деймона изначально было моей идеей. — Поэтому будет как минимум несправедливо, если весь гнев праведный обрушится сейчас на одну Елену, — резюмировала Бонни. — Вы уверены, что это хорошая идея? — спросил Стефан. — Девочки, Стефан прав, — сказала Елена. — А если Деймон действительно разозлится? — возразила Елене Кэтрин. — Вряд ли он накинется на четверых сразу. — Если Деймон сейчас действительно разозлится, то одну меня он перенесет. А если мы все вчетвером завалимся к нему, это будет для него как красная тряпка для быка, — ответила Елена. Подруги замолчали. Они знали Деймона, и в словах Елены сейчас было рациональное зерно. Оставлять Елену в такой ситуации не хотелось, но, судя по всему, это действительно было наиболее правильным решением. Кэролайн, Кэтрин и Бонни остались на улице ждать Стефана, а Елена и Стефан пошли в дом. Может быть, это было странно, но в те минуты, когда, казалось, сердце должно было колотиться, оно стучало ровно. Да, возможно, конфликта с Деймоном будет не избежать. Да, она действительно поступила неправильно. Но то, что она сделала прошлой ночью, было тем, чего она хотела. Елена понимала свою вину перед Деймоном, но ни о чем не жалела. Внутри не было страха и попыток придумать оправдание. Она была спокойна. Лишь однажды сердце стукнуло больно и нервно в тот момент, когда Елена увидела перед собой Деймона. Он удивленно поднял брови, увидев на пороге квартиры Елену и своего брата. — Какие люди, — с нескрываемым сарказмом протянул он, сложив руки на груди и опершись локтем о косяк. Спустя секунду он отошел от двери, пропуская Стефана и Елену в квартиру. — Деймон, мне нужно еще отвезти домой Кэролайн, — сказал Стефан. Он сказал только про Кэролайн, потому что знал, как Деймон, несмотря ни на что, относится к ней. Однако эти слова Деймон словно пропустил мимо ушей. — С тачкой что? — С ней все нормально, можешь не волноваться. Деймон ничего не ответил. Он хотел пройти вглубь квартиры, но в этот момент столкнулся с замешкавшейся в прихожей Еленой. — Проходи давай, — резко поторопил он. — Деймон, поспокойнее, ладно? Деймон поднял глаза и столкнулся взглядами со Стефаном. Брат смотрел Деймону в глаза, и по этому взгляду и жесткому тону было понятно — это не просьба. — Позволь мне самому разобраться, — не менее жестко ответил Деймон и, больше ни глядя ни на Стефана, ни на Елену, вышел из прихожей. В его тоне было столько нескрываемого пренебрежения, что Елена еще на протяжении нескольких секунд в замешательстве смотрела ему вслед, а затем на миг перевела на Стефана растерянный взгляд. Однако Стефан был спокоен. Он точно так же смотрел в глубину квартиры, где несколько мгновений назад исчез Деймон, но в его взгляде не было удивления, — для него поведение брата было как будто закономерным. — Елена, мне остаться? Елена неловко повернулась. Стефан пристально смотрел на нее, и она понимала, что если она попросит — он действительно останется. — Нет, Стеф, что ты, — сказала она. — Девочкам сейчас нужно попасть домой. А с Деймоном мы разберемся. Стефан внимательно посмотрел на Елену, а затем задумчиво перевел взгляд вглубь квартиры, куда ушел Деймон. — Стефан, кому как не тебе знать твоего брата, — произнесла Елена, вырвав его из раздумий, и он вновь взглянул на нее. — Все будет хорошо. Это не было попыткой успокоить его — Елена сама была спокойна, и Стефан понимал, что она сама не боится. Он еще несколько секунд пристально всматривался в глаза Елены, словно пытаясь понять, что сейчас творится в ее мыслях, — и, наконец, медленно выдохнув, кивнул. — Я еще поднимусь, когда приеду, — сказал он, и Елена, улыбнувшись, кивнула. — Стеф, — произнесла она и вдруг поймала себя на мысли, что в этот момент впервые назвала его коротким именем. — Можно тебя обнять? Стефан улыбнулся и развел руки, как бы приглашая Елену осуществить озвученное. Уже без капли стеснения, которое было в ее поведении, когда они только знакомились, Елена потянулась к нему и обняла крепко. — Спасибо тебе за все, — прошептала она. Обнимая Стефана, Елена не видела, какая улыбка появилась в его глазах в этот момент. Он не ответил ей ничего, а лишь коротко кивнул и после вышел из квартиры. Елена прошла в кухню. Воздух был пропитан терпким ароматом крепкого кофе, а сам Деймон с кружкой в руках сидел за столом. Увидев Елену, он перевел взгляд на нее, но не сказал ничего. — Деймон, думаю, нам нужно поговорить, — начала Елена. Деймон на удивление спокойно пожал плечами и жестом пригласил Елену сесть за стол. — Слушай, я понимаю твое отношение к ситуации… Да и ко мне в частности, — сказала она. — Мы веселились вчера, но действительно перегнули палку. И за это я хотела бы извиниться. Елена помолчала немного, а затем добавила: — Хотя понимаю, конечно, что извинения — это малоубедительно. — Ну почему же, — вдруг произнес Деймон. — Уметь извиняться — тоже полезное качество. Я это уважаю. Спустя несколько секунд он проговорил: — Поэтому извинения приняты. Елена подняла взгляд и внимательно посмотрела на Деймона. Он говорил и смотрел на нее абсолютно спокойно — гораздо выдержаннее, чем в тот момент, когда они со Стефаном пришли. И сейчас она должна была признать, что такая реакция была для нее удивительна, — Елена была готова, скорее, к абсолютно противоположному. Судя по всему, эмоции Елены отразились в ее мимике, потому что в следующий момент Деймон с усмешкой спросил: — Чему ты так удивлена? Елена неловко слегка повела плечами. — Слушай, угон машины — это не разбитый горшок из-под цветка и не сломанная кофемолка. Это дорогой автомобиль и в каком-то смысле я подвергла его определенному риску. Поэтому… Я поняла бы другую реакцию, — без экивоков призналась она. — Что я, по-твоему, сейчас должен был сделать? — ответил Деймон. — Схватить тебя за волосы, пошвырять по кухне? Извини, не в моих правилах. Орать так, чтобы стекла из рам повылетали? А смысл? Факт остается фактом — вы угнали мою тачку и уехали на ней кататься, время-то назад не отмотать. Приедет Стефан, я посмотрю, что с ней, если все нормально — смысл мне на себе волосы рвать? Елена пристально смотрела на Деймона и не верила тому, что сейчас видит и слышит. Он говорил ей обо всем спокойно, и его голос ни разу не дрогнул, а тон не повысился. Сейчас ей впору было бы радоваться, что все закончилось благополучно, потому что машина была в целости и сохранности, а значит, причина потенциального конфликта была исчерпана. У нее не было причин не верить Деймону: в таких ситуациях он не юлил и был вполне откровенен. Однако было глубоко внутри Елены что-то такое, что не давало почувствовать такое же спокойствие. Елена не могла дать этому объяснение и даже описать, что она чувствовала в этот момент, однако это ощущение было настолько сильным, что заглушить его в себе она не могла. — Вчера ты реагировал…по-другому. — Поверь, у меня была целая ночь, чтобы успокоиться. — Если что — мы ничего такого с машиной не делали, — сказала Елена. Деймон рассмеялся. — Не волнуйся, я знаю, что может такая компания, как ваша, делать с внедорожником. Так что можешь не рвать на себе волосы от стыда и прекратить самобичевание. Мне интересно другое, — сказал Деймон и сделал глоток кофе. Елена непонимающе посмотрела на Деймона. — Что именно? — Откуда у тебя водительские права? Елена с шумом выдохнула. — Деймон, я прошу тебя, давай только без этих шуточек, ладно? — закатив глаза, попросила она. — О том, где и как мы насосали и на права, и на внедорожник, мы с Кэролайн, Кэтрин и Бонни сегодня наслушались вдоволь. Деймон усмехнулся. — Заметь, я таких предположений не делал. — Я получила права в Канаде незадолго до переезда в Лос-Анджелес. Прошла курс занятий в автошколе и сдала экзамены. Как еще можно получить их? — с изумленным возмущением, разведя руками, спросила Елена. Деймон удивленно приподнял брови. — Я не знал, что ты тоже за рулем. — У меня еще и тачка была, представляешь? — беззлобно усмехнулась Елена. — Не такая крутая, как у тебя, конечно, но все-таки. — Почему «была»? — Мне не хватало денег на оплату учебы здесь, — объяснила Елена. — Продажа машины решила этот вопрос. Я бы все равно долго ездить на ней не смогла. Рассекать на Chevrolet 2006 года — для девушки явно экстрим. Деймон усмехнулся. — Не только для девушки, думаю. Немного подумав, он добавил: — Хотя в этом тоже есть своя романтика. Деймон встал из-за стола и поставил пустую кружку в раковину. Из прихожей донесся сигнал входящего вызова на мобильном. Деймон хотел выйти из кухни, но в этот момент Елена окликнула его. — Деймон, — произнесла она. Деймон обернулся, и их взгляды встретились. — По поводу сегодняшнего… Такого больше не повторится. Деймон внимательно посмотрел на Елену, а затем по его губам скользнула усмешка. — Поверю. Только… Не зарекайся, Елена. С этими словами Деймон ушел. Елена еще на протяжении какого-то времени смотрела ему вслед и чувствовала какое-то внутреннее неспокойствие.***
Припарковав внедорожник у входа в одну из жилых многоэтажек на юго-западе Лос-Анджелеса, Стефан заглушил двигатель. В салоне автомобиля были только он и Кэтрин — Кэролайн и Бонни были уже дома. На мгновение по ушам ударила какая-то странная непривычная тишина. Сняв пиджак со спинки водительского кресла, Стефан накинул его на себя и вышел из машины, захлопнув дверь. Когда Кэтрин вышла из салона, щеки обдало теплым сухим воздухом — несмотря на то что было уже утро, погода разогрелась. Взглянув на Кэтрин, Стефан улыбнулся. — Я почти начала привыкать к этой жаре, — сказала Пирс, оглядевшись вокруг. — Поверь, это еще не жара, — мягко сказал Сальватор. — Ты еще не была здесь в июле и августе… — Я из Канады, делай скидку на это, — усмехнулась Кэтрин. — Все, что выше пятнадцати градусов, мы воспринимаем как жару. — В таком случае, вы с Еленой отлично держитесь. Кэтрин, усмехнувшись, кивнула. — Ты говорила, что скоро улетаешь, — проговорил Стефан. — Да, — ответила Пирс. — Я взяла билеты на двадцать шестое. В понедельник я уже получу в клинике все документы. — Наверное, не совсем скромно прозвучит от меня как от калифорнийца, но мне кажется, что Лос-Анджелес начал потихоньку влюблять в себя еще одного человека, — пристально глядя на Кэтрин, произнес Стефан. Девушка взглянула на него, ощутив на себе его взгляд. И этот взгляд был настолько теплый, настолько уже знакомый и близкий, что тепло это, казалось, проникло под кожу и разлилось внутри. — Именно, — без тени лукавства ответила она. — А еще оказалось, что Лос-Анджелес вызывает привыкание. А как его лечить — непонятно. — Не стоит его лечить, — сказал Стефан, и по его губам скользнула невесомая улыбка. — Лучше прилетай за новой дозой. Летом. Как раз узнаешь, что такое настоящая калифорнийская жара. — Теперь отказать себе в этом будет сложно. В глазах Стефана мелькнула улыбка. — Я буду рад… Если мы встретимся здесь снова. Кэтрин и Стефан стояли друг напротив друга — совсем близко. И эта томительная близость, которая превращала нервы в оголенные провода, слишком опасная, этот запах его туалетной воды, этот воздух начинающегося лета — это кружило голову, пьянило сильнее алкоголя. В голове, как самая яркая фотография, которую Кэтрин в эту секунду видела перед глазами, возникли эти несколько месяцев. — Знаешь, Стеф, за то время, что я провела здесь, я часто задумывалась: можно ли встретить еще одного человека, который был бы таким же, как ты? Я… Правда не знала, что такие люди бывают, — призналась Кэтрин. — И я безмерно благодарна тебе, Стефан. Не только за то, что этой ночью ты выручил нас. За то, что ты был рядом, когда это было нужно. Стефан смотрел на Кэтрин, не отводя глаз, и чувствовал, как каждое ее слово что-то трогает внутри, заставляет ощущать что-то неизъяснимое, но настолько сильное. — И еще мне кажется, что мне придется отвыкать не только от Лос-Анджелеса. Кэтрин подняла взгляд, и в этот момент их со Стефаном глаза встретились. — Но и от тебя. «Вы так непохожи», — сказала однажды Елена. Они действительно были такими разными, и Кэтрин сама не могла понять, как появилась эта незримая, но такая прочная связь; как однажды случилось так, что этот человек, стоявший сейчас напротив нее и внимательно тихо смотревший в ее глаза, стал так важен, что без него стало не то… В сознании вдруг отчего-то возникла глупая мысль: что было бы, если бы они встретились на несколько лет раньше? Смогли бы они построить что-то прочное, или порой некоторые миры просто не должны пересекаться — просто потому, что это ведет к катастрофе… Сейчас нет смысла отвечать на этот вопрос. В скором времени Стефан женится. Они с Мередит вместе так давно… И нет никакого морального права рушить то, что строилось столько лет. Лучшим решением для Кэтрин сейчас было бы уехать в Канаду, вернуться к учебе и работе и не искать общения со Стефаном. Всему в мире есть конец — пройдет и это. Отболит… Или переболеет. Однако думать об этом сейчас, вопреки всему, не хотелось. Эта близость сводила с ума и размывала краски окружающего мира, оставляя лишь одно, — эти секунды, которые они делили на двоих. Кэтрин до конца не осознавала, что с ней происходит в этот момент, но точно знала одно: она этого хочет. Не говоря больше ни слова, она коснулась ладонью щеки Стефана, уничтожив расстояние, разделявшее их. Казалось, что легкие до предела наполнились ароматом дорогого парфюма, которым сейчас был пропитан воздух. Но Кэтрин знала: голову кружит не он. Просто сейчас она целовала мужчину, в которого была влюблена.