В твоих глазах

Территория университетского кампуса была залита солнцем. Время близилось к шести, но вопреки этому здесь, как и всегда, по-прежнему было много людей. Весна и учебный год подходили к концу. Воздух был пропитан тем неуловимым, неизъяснимым запахом, который можно ощутить только в те дни, когда в городе правит весна. Это запах сладковатого жасмина, цветущего на улицах, соль океана и запах пыли уставшего вечернего города… Это запах солнца, хотя это и кажется чем-то фантастическим, ведь невозможно узнать, как оно пахнет. Студенты прогуливались по аккуратным аллеям кампуса, оживленно обсуждая что-то и смеясь; кто-то, устроившись поудобнее, сидел в такой редкой тени деревьев с книжкой в руках, кто-то нежился, лежа на зеленой поляне, обратив лицо к небу и щурясь от слепящего солнца. И было что-то такое, что не оставлял сомнений: эти разговоры не о теориях наследственности и не о римском праве, а эти книги далеки от философских трактатов позитивистов. Впереди были зачеты, курсовые и экзамены, но до них уже не было дела. Этот воздух, это солнце, эта весна вскружили голову, опьянили, и спасаться от этого хмеля не хотелось. —…А он сделал вот такие глаза и говорит: ну мы же живем в двадцать первом веке, цивилизованные люди. Понятно, что если двое идут в ресторан, то платить должен каждый за себя. Эмма, конечно, можешь не бояться, я оплачу твой счет. Я дам тебе номер своей карты, и ты просто вернешь мне эту сумму позже, вот и все. Слушая полный эмоций рассказ одной из двух подруг, идущих рядом, о прошедшем свидании с парнем, с которым они познакомились недавно, видя ее искренне недоуменные глаза и жестикуляцию, Викки не смогла сдержать улыбку. В ее улыбке тоже было что-то похожее на эту весну: такое легкое… И неизъяснимое. Но посмотрев Викки в глаза, можно было понять: что-то меняется в этой душе. Ее тоже опалили лучи этого жаркого калифорнийского солнца, она тоже поддалась опьянению этих дней и недель… В ней тоже жила весна. Эта весна горела ярким огнем и вот-вот готова была стать пылающим жарким летом. — Ну все, дудки. Чтобы я еще раз пошла на свидание с кем-то с сайта знакомств!.. — Эмма, я же говорила, что идти на свидание с парнем, который в профиле как главное свое достижение указывает IQ 115, не лучшая затея, — по-доброму хохотнув, сказала Викки. — Да дело не IQ, — разочарованно протянула Эмма. — Просто теперь я окончательно поняла, что на сайтах знакомств нормальных не бывает. Максимум вот такие. — Да в задницу эти сайты знакомств, — воскликнула вторая девушка, шедшая рядом, — миниатюрная брюнетка, во внешности которой проскальзывали латиноамериканские черты. — Слушай, тебе, в конце концов, двадцать два, а не сорок два, когда эти сайты остаются последней надеждой. Лучше знакомиться с парнями в реальности! — Пока повременю с любыми знакомствами. Мой главный парень на ближайшие пару недель, — девушка заглянула в сумку и достала учебник в твердом переплете, на котором крупными буквами было выведено название предмета, — психология, — Артур Генри Джеймс-Эванс, — процитировала она с обложки имя автора. — Старшекурсники говорили, что итоговый тест дикий. — Да, пора бы уже правда сесть за конспекты, — задумчиво протянула подруга. — Но прости, Джеймс Артур или как там тебя, — кивнула она на учебник в руках Эммы, — сделаю это не раньше послезавтра. — Почему такие точные сроки? — усмехнулась Викки. — Я наконец-то уломала брата дать мне пару уроков вождения. У него как раз появилась свободная неделя, и он прилетает сегодня из Юты. Я три года выслушивала про то, что «девушка и машина — понятия, совместимые примерно так же, как Бибер и нормальная музыка». Пусть по этой психологии хоть сразу на пересдачу отправляют, я не могу упустить возможность посмотреть на его челюсть, когда он узнает, что за эти полгода, пока мы не виделись, я уже получила права. — Если мстить мужикам, то только так, — хохотнула Викки. За разговорами подруги не заметили, как вышли к дороге. Они все еще обсуждали что-то, но в этот момент воздух пронзили несколько коротких сигналов клаксона. Девушки непроизвольно обернулись; резкий звук обратил на себя внимание и других студентов, стоявших у выхода из кампуса. У ворот остановился черный массивный внедорожник. Фары напоминали хищные глаза голодного зверя. Хватило, кажется, одного мгновения, чтобы воздух пропитался доносившимися из открытыми окна битами электро. Кто-то смотрел на возмутителя спокойствия с удивлением, кто-то — с искренним восхищением, в чьих-то глазах мелькнула секундная зависть. Когда Викки обернулась на звук клаксона и увидела эту машину, ее губах, казалось, неуловимо для нее самой коснулась улыбка. Она не очень хорошо разбиралась в автомобильных марках, но этот джип был ей очень хорошо знаком. — Девочки, мне…нужно идти, — повернувшись к подругам, сказала Викки. — Это за тобой? — изумленно спросили они. Викки кивнула. Попрощавшись с девушками, она прошла к дороге, а подругам и другим студентам оставалось лишь в какой-то молчаливой невесомости наблюдать за тем, как она открывает дверь машины и какая улыбка появляется на губах обаятельного водителя, из-под приспущенных на носу солнцезащитных очков которого видна нескрываемая усмешка довольных голубых глаз. — Запрыгивай, красавица. Однако слов ему явно недостаточно, и он, перегнувшись через водительский подлокотник, тянется к ней. Викки чуть обескуражена — она не ожидала того, что он сделает это прямо здесь и сейчас, но сопротивляться нет ни сил, ни желания. Назавтра будет ворох вопросов от подруг, которые ни о чем не знают, и, возможно, от некоторых однокурсниц, особенно охочих до таких новостей… И это правда имеет значение? Они просто целуются на глазах у ее подруг и доброй части университета — не скрываясь, не торопясь уехать. Плевать, кто и как на них пялится в эти секунды, плевать, о чем потом будут судачить и как все это извратят разговоры. Этих людей нет, их просто не существует, словно никогда не было, и никогда не будет существовать. Проходит мгновение — воздух разрезает хищное рычание мотора, и спустя несколько мгновений автомобиль скрывается, на секунды оставляя свидетелей этой сцены в немом раздумье. — А ты умеешь удивлять, — кокетливо усмехнувшись, произнесла Викки, взглянув на Деймона. — Я… Совсем не ожидала, что ты приедешь. — Меня до смерти достало, что у меня нет возможности видеть тебя тогда, когда я захочу, а не когда у нас появится время и возможность. Я хочу провести этот вечер с тобой. Викки смотрела на Деймона, не отводя взгляд, и в какой-то момент вдруг почувствовала, как его теплая ладонь спокойно легла на ее колено, а через несколько мгновений Деймон перевел взгляд на нее, и их глаза встретились. Этот взгляд льдистых голубых глаз и тепло его ладони переплетались друг с другом, и, удивительным образом смешиваясь, превращались в немыслимое вещество — на грани с ядом, и казалось, что оно проникает под кожу, начинает с кровью растекаться по венам — от него нет спасения… — Я скучала по тебе. У людей есть одно странное свойство: большинство из них почему-то привыкли — может быть, даже не совсем осознанно — ставить человека на последние ступени обладания властью и силой. Фаталисты не верят, что человек может идти против предначертанного, врачи расскажут, насколько бывают жалки некоторые люди, садясь на иглу, по собственной воле отдавая власть над собой очередной дозе… Что уж говорить о природных бедствиях, катаклизмах, эпидемиях, об онкологии и СПИДе, о которых нам несколько добрых десятков лет вещают с экранов телевизоров, но против которых так и не изобрели действенного средства. Может быть, все это так, но у человека есть власть, которая не сравнится ни с чем и ни с кем в этом мире. В его власти одним своим появлением изменить жизнь другого человека. Неважно, кто это — кто-то из близких, знакомый, а может, просто случайный попутчик — он появляется в жизни, и шутя, как ребенок одной ладонью берет игрушку, переворачивает с ног на голову; он появляется, и сворачивают со своей колеи дороги, отказывают любые компасы. Разве этого мало? Казалось, что все было, как всегда: те же друзья, те же заботы, те же проблемы… Но что-то другое появилось в эти недели в зеленых глазах девушки, сейчас сидевшей на переднем сидении с водителем, хранивших в глубине взгляда отголоски невесомой улыбки. Причину этого знала она одна. Это было только ее тайной, о которой одновременно хотелось кричать на весь мир и молчать в полуночной тишине, смеяться, как дети, и плакать, как от самой горькой беды. Их с Деймоном роман развивался стремительно. Сейчас, оглядываясь на события прошедших недель, Викки порой сама сомневалась в том, что все это происходит в реальности. Появление Деймона в ее жизни стало для Викки спасением — хотя она не любила такие громкие слова и пафосные фразы, она не знала, как назвать это по-другому. Он помог ей, когда в трудной ситуации ей не на кого было рассчитывать, хотя совсем ее не знал, и Викки была глубоко и искренне благодарна ему. Но вряд ли ей хватило бы смелости признаться самой себе, что внутри, переплетаясь с этим чувством, зародилось совершенно иное; она никогда бы не показала это Деймону, если бы не поняла, что этой странной связью опутаны они оба, если бы не увидела в его глазах что-то, что очень остро откликнулось внутри. Это был глубокий вечер после одного из масштабных банкетов кого-то из высокопоставленных в городе лиц, которые проводились здесь так часто. Неловкий шаг в сторону, усталость, которая брала свое и слегка туманила глаза — глупое столкновение и чувство, что вот-вот упадешь. Оно растворилось в одно мгновение, когда Викки почувствовала тепло. Деймон крепко держал ее за талию. Этот инцидент мог бы быть исчерпан за несколько секунд. Но Викки чувствовала: Деймон ее не отпускает. Пристальный взгляд холодных голубых глаз развеял последние попытки бороться с собой: она не хочет освобождаться. Они были в зале одни, но на кухне копошились еще пара последних оставшихся официантов. Возможно, они слышали, как со стола упали несколько ножей, как приглушенно, прикусив губу, застонала Викки, когда Деймон усадил ее на стол, как на пол полетел пиджак, из которого Викки помогла ему высвободиться, затем притянув его к себе, чуть не порвав рубашку. Но на это было уже плевать. — Ш-ш-ш, — прошептал Деймон, едва ощутимо приложив указательный палец к губам Викки. — Здесь все-таки едят люди. Он оторвался от нее, но в этот же момент горячей сухой ладонью крепко взял ее за руку и повел за собой к выходу. Эта хватка — крепкая, обжигающая раскаленным железом, давала понять: из нее не освободиться. Но Викки знала сама, что уже не уйдет. Для всех в ресторане они оставались в тех отношениях, которые остальные сотрудники наблюдали несколько недель назад. Наверняка они о чем-то догадывались, но менять что-то, посвящать кого-то третьего в то, что было между ними двоими, ни Деймон, ни Викки не собирались. Об этих отношениях не знали их близкие. Они понимали, что это неизбежно и рано или поздно им самим захочется рассказать об этом, но пока оба хотели оставить все как есть — насладиться тем, что могут дать друг другу только они, без примесей советов и привкуса отношения близких. Но не было смысла и желания скрываться здесь, перед кампусом университета: здесь неизвестны имена и непонятна предыстория. Этот поцелуй — насмешка: «смотрите, если нравится, вы все равно не знаете, кто мы, а нам плевать, кто вы. Нас столкнул случай на пару минут, и они сотрутся навсегда, как следы на мокром песке побережья». Эти отношения завязались в тот момент, когда ни Викки, ни Деймон их не искали. Сейчас они узнавали друг друга, пробовали на вкус жизни друг друга — пригубляя по чуть-чуть, как хорошее вино. Деймон все реже возвращался в свою квартиру в Западном Голливуде, порой даже не приходя ночевать. Елена чувствовала, как что-то меняется в его жизни, но не считала себя вправе спрашивать об этом. Что-то действительно менялось, и Деймон не сопротивлялся этому. Викки не знала, что так кружило голову в мужчине, который сейчас был рядом с ней. Пьянил этот ядовитый коктейль внутренней немыслимой силы, которая способна подогнуть под себя, полностью подчинить и обезоружить, и мягкой нежности, когда она таяла воском в его руках, готовая подчиниться любой его прихоти, и ощущала от него такую теплоту, которой не знала никогда. Конечно, у Викки были отношения до этого, но сейчас, все ближе узнавая Деймона, она чувствовала, насколько сильно он отличается от тех мужчин, которые были в ее жизни. Деймон был старше почти на двенадцать лет, уже имел за плечами брак — в какие-то моменты где-то в глубине души звучали отголоски мыслей: мама не одобрила бы этот выбор, если бы Викки спросила у нее совета. Но эти отголоски, бледные, едва уловимые, растворялись — они не имели никакой силы. Что скажут родители, как отреагируют друзья, что подумают знакомые… Это не имеет никакого смысла. Они никогда не проживут ее жизнь. Никогда не узнают, какой он и что чувствует она. — Твои родители не будут волноваться? — спросил Деймон. То, что подкупало в Деймоне, — его отношение к родителям и семье в целом. Он не был знаком с отцом и матерью Викки лично, но знал, что она живет с ними, — и до тех пор, пока это было так, часто, когда они с Викки проводили вместе время, он спрашивал о том, предупреждала ли она их о своем отсутствии. — Я скажу маме, что меня этой ночью не будет, — ответила Викки. На уголках губ Деймона появилась чуть заметная, довольная улыбка. — Это хорошо, — произнес он. — Потому, что сначала нам нужно будет заехать в одно место. Включив поворотник, Деймон перестроился в крайний правый ряд, а затем завернул на другую улицу и выехал на дорогу к побережью. Викки действительно достала телефон, чтобы позвонить матери и предупредить, что этим вечером не придет домой. Разговаривая с ней, Викки смотрела в окно, наблюдая за проплывавшими пальмами, но все равно не могла понять, куда Деймон взял курс. Дорога была недолгой — около получаса, может, меньше, — и лишь когда в окнах стали мелькать знакомые красно-белые спасательские вышки на пляжах и двухэтажные домики через дорогу от прибрежной полосы, стало понятно: Деймон привез ее в Малибу. Деймон словно нарочно почти ничего не говорил, когда они вышли из машины, оставив ее неподалеку, когда он отвел Викки к побережью и они остались вдали от многочисленных отелей и жилых домов: он будто хотел, чтобы сейчас она сконцентрировалась на собственных ощущениях, чтобы они были чисты от суеты и шума внешнего мира. Это были просторные дорогие апартаменты на берегу океана. Белоснежный дом, словно целиком построенный из стекла, по форме резкими ломаными выступами и свободными линиями чем-то напоминавший деталь конструктора «Лего», был одноэтажным, но не было никаких сомнений, что в нем имелось все для отдыха людей, действительно ценящих комфорт и готовых за него платить. Огромная гостиная, также выполненная в белых тонах, напоминала номер президентского люкса в дорогом отеле одного из знаменитых американских мегаполисов. Прямые линии и простые строгие формы, много света, блики металлика, играющие на солнце. Современная техника и мебель были включены в интерьер таким образом, что занимали небольшую часть пространства и оставляли простор — казалось, не только физический, но и какой-то иной, более глубокий… духовный. Но Викки поразили не роскошь, которой дышало это место, несмотря на минимализм хай-тека, не дороговизна техники — это отошло на второй план, словно испарилось, когда она переступила порог этой гостиной. Серо-голубой океан, клокочущий пеной, непокорный, буйствующий, — он здесь, как на ладони, кажется — только протяни руку и ты коснешься его. Золотистая дорожка от садящегося солнца, зыбкой дрожью уходящая к горизонту, — кажется, прямо в небо. Невесомое стекло окна было вместо одной из стен и наполняло помещение до краев солнечным светом… И океаном. Казалось, что стоит лишь коснуться этого стекла — и оно рассыпется, уничтожая последнюю границу, стирая все оковы… И здесь нет никого, кроме них. Деймон не умел красиво ухаживать. Он не устраивал романтические вечера в ресторанах на крышах небоскребов, не дарил шикарные букеты из красивого числа цветов. Но он умел дарить что-то, что было гораздо важнее. Эмоции. — Мы проведем здесь все выходные, — шепнул Деймон, неслышно подойдя сзади и обвив талию девушки крепкими руками. — Только я и только ты. — Деймон едва уловимо кивнул вперед. — И только он. Викки высвободилась из его объятий, чтобы встать с Деймоном лицом к лицу, и посмотрела в его глаза. — Тебе нравится? — спросил он. — Это слишком странное слово для того, чтобы описать все, что я чувствую сейчас. Деймон промолчал, но на его губах мелькнула довольная усмешка. — Это то, что я хотел показать тебе. А теперь мы можем поехать и как следует повеселиться. Викки внимательно посмотрела Деймону в глаза, а затем покачала головой. — Я не хочу никуда ехать. Я хочу остаться здесь, с тобой. Взять испанское вино, а затем сделать тебе массаж. Чтобы ты целовал меня всю ночь, до самого рассвета, а утром… А утром был рядом. Деймон внимательно смотрел в глаза Викки, не отводя взгляд. Ее голос звучал негромко и спокойно, но в ее взгляде, уверенном и твердом, он ясно видел, что сейчас было у нее внутри. Губы Деймона тронула едва уловимая кривоватая улыбка. Он притянул Викки к себе. — Как скажешь. Деймон почувствовал, как тонкие пальцы Викки скользнули вверх, а затем, расстегивая верхние пуговицы рубашки, коснулись его груди. Холод ее прикосновения столкнулся с жаром кожи Деймона, и он ощутил, как по телу пошли мурашки. Но эти прикосновения, это столкновение двух разных полюсов, силы которых переплетались в немыслимой, безумной связи, рождали в душе что-то такое, что заставляло желать их еще больше, — переступая все мыслимые и немыслимые границы, минуя запреты, окунаясь в этот омут с головой и уже не ожидая спасения. Викки была еще очень молода, она еще не знала таких отношений — пропитанных самым едким ядом и настолько манящих, сводящих с ума и исцеляющих, оставляющих в невесомости, заставляющих забывать саму себя. Легким движением пальцев Деймон заставляет упасть ее платье к его ногам. Викки действительно была молода… Но несмотря на свой возраст, она знала: дружба пламени и мотылька, летящего на его яркий свет, никогда не бывает проста. Этот огонь никогда не будет ласковым теплом. Он оставит ожоги на нежных крыльях… Но Викки смотрит в насмешливые голубые глаза напротив и знает: все это не имеет никакого значения. Значение имеют лишь эти минуты, когда она смотрит в эти глаза и чувствует: ей не страшно утонуть. И ни одного мгновения в своей жизни она не будет жалеть о сделанном выборе. Они не знают, сколько проходит минут и часов, — время растворяется в этом месте где-то на краю земли — там, где оно не нужно. Отключены мобильные. Ни о чем не знают родные и друзья. Они вне зоны доступа этого пыльного суетного города. Где-то вдали садилось за горизонт солнце, и Викки с какой-то отчаянной жадностью следила за его неспешным усталым ходом. На плечах — лишь холодный шелк невесомой белоснежной простыни, но на коже еще горят печати жарких бесстыдных поцелуев. Океан был объят ярким пламенем под касанием его последних лучей. Викки всматривалась в его даль, не отводя взгляд, почти не моргая, словно вела с ним безмолвный разговор. Казалось, что действительно только он знает… Чуткий слух уловил в тишине невесомую поступь шагов. Боковое зрение уловило очертания знакомой фигуры. Деймон босиком неслышно подошел к Викки. На нем не было ничего из одежды — только махровое белое полотенце, туго обвязанное вокруг бедер; волосы были еще влажными после душа. В руках он держал открытую бутылку вина и два бокала. Деймон опустился на пол рядом с Викки. В тонком стекле бокала отразился густой насыщенный красный цвет. Они просто сидели так вдвоем на полу, пили вино, смотрели на закат и молчали. А вокруг была тишина — нежная, благоговейная, и казалось, что этот вечер, эта ночь будут длиться еще долго… — Деймон, ты… Любил когда-нибудь? Спокойный голос Викки не звучит как что-то инородное в этой тишине. Но почему-то именно сейчас он рождает внутри какое-то странное, необъяснимое чувство… Деймон взглянул на Викки. Она внимательно смотрела на него, спокойно ожидая ответа. — Почему ты спрашиваешь? — спросил он. — Очень многие люди считают любовь наказанием, — сказала она. — А я считаю, что умение любить — это нечто совершенно другое. То, что есть в душе далеко не у каждого… Я смотрю на тебя, знакомлюсь с тобой, и… — Викки, не отрывась, смотрела в глаза Деймона, и он вслушивался в каждое ее слово, изучал Викки, ее взгляд, словно учился читать мысли. — Я чувствую, что этот дар тебе дан. Деймон не знал, что было причиной, но в эту секунду он ясно почувствовал, как больно ударило сердце. — Ты умеешь любить… — произнесла Викки. Деймон задумчиво молча смотрел на пылающий закат. Он прислонился спиной к дивану, который стоял сзади. Деймон и Викки провели так в тишине какое-то время, но она больше ничего не говорила. — В моей жизни было такое время, — в какой-то момент произнес Деймон, продолжая смотреть на закат словно невидящими глазами. Деймон молчал, глядя туда, в пылающую даль, и на двоих у них с Викки была только эта тишина, в которой растворялся закат. — Я любил так сильно… Хотя его тон был обычным, Викки почувствовала, как в его голосе что-то надломилось. Это было не сожаление, не ностальгия. Это была боль — голая, живая, пульсирующая. Деймон едва уловимо пожал плечами. — Но она все равно покинула меня. На губах Деймона появилась растерянная, полная боли усмешка. — Это так странно: мне ничего не было обещано, но… Я был уверен, что она всегда будет со мной. Просто потому, что по-другому не может быть. Деймон молчал еще на протяжении какого-то времени, а затем произнес: — Наверное, одной любви порой бывает недостаточно. Спустя месяцы и годы после этого Деймон так и не смог ответить себе, почему рассказал об этом в тот вечер, почему разделил это именно с Викки. Но в его словах не было ни капли лжи. Викки слушала Деймона и сейчас понимала, что еще никогда не видела его таким. Таким спокойным. Таким… Усталым. Она не знала имен, не знала этой истории — наверное, одной из миллионов, но Викки понимала: то, о чем она сказала Деймону, правда. В его жизни действительно была любовь… — У нас разница в возрасте почти в двенадцать лет, и знаешь, — спустя минуты задумчиво произнесла Викки, — мне иногда кажется, что за эти годы можно прожить целую жизнь… — ее губ коснулась задумчивая тоскливая усмешка. — О которой я ничего не подозреваю. Викки молчала еще какое-то время, а затем сказала: — Когда мне было шестнадцать, я впервые влюбилась. Этот парень был из параллельного класса. Со мной происходило что-то странное: у меня начались проблемы с учебой, хотя я не прогуливала и уделяла урокам столько же внимания, сколько и раньше, я похудела почти на десять килограммов. Меня никто не отвергал, я просто старалась держать эти эмоции в себе. А потом… А потом на одной из школьных вечеринок он подошел ко мне и пригласил на танец. Счастливее меня, наверное, не было в этот вечер никого на Земле. Мы встречались около трех лет, даже жили какое-то время вместе после окончания школы. Это были эмоциональные отношения, они принесли много теплых воспоминаний, но… Сейчас, когда прошло столько времени, я понимаю, что это была не любовь. Все что угодно, но не любовь. Деймон внимательно смотрел на Викки, наблюдая за ее взглядом, вслушиваясь в ее слова. И в какой-то момент он вдруг произнес: — Не спеши любить. Викки повернулась к нему, и он встретился с ее взглядом, в котором отражались нотки замешательства, желания понять, что он имеет в виду. — Наверное, любовь действительно способна дать крылья — так любят говорить писатели, — произнес Деймон. — Но гораздо чаще она их подрезает. Ты падаешь, но это падение порой длится не мгновение, не какой-то промежуток времени. Оно длится всю жизнь. Это такая странная фраза, сказанная при странных обстоятельствах в странном контексте: не спеши любить… — Может быть, лучше однажды упасть, чем никогда не узнать, каково это, — летать высоко. Деймон смотрел на Викки и сам не чувствовал, как на уголках его губ появляется улыбка. Он смотрел ей в глаза и понимал: она обязательно узнает, каково это — взлететь высоко и парить в самом небе… Она умеет летать. И ей не страшно будет упасть. В этой юной горячей душе была, несмотря на внешнюю сдержанность и спокойствие, отчаянность… — Ты живая, — произнес Деймон. — Ты смелая, и меня так сильно тянет к тебе… И я не могу этому противостоять и как-то это объяснить. Викки покачала головой. — И не надо. Деймон ощутил прикосновение ее ладоней на своей груди. Ее руки были уже теплыми. Она была обнажена перед ним, не только физически, но и внутренне — и Деймон не лгал: это сводило с ума. — Может быть, ты прав, и если сильно любишь, то становишься слишком уязвим… Но порой мне кажется, что с тобой я уже летаю.

***

Это длилось всего несколько секунд, но Кэтрин до мельчайших деталей, до атомов запомнила каждую из них, запомнила то, что она чувствовала в этот момент. Так сильно кружилась голова и так хотелось хотя бы на миг стать еще ближе, хотя ближе было уже невозможно — просто раствориться… Но в следующее секунду Кэтрин почувствовала, что ее словно отбросило — как будто электротоком. Не чувствуя под собой земли, она сделала шаг назад, и теперь в сознании пульсировала лишь одна мысль: Нет, нет, нет… Кэтрин подняла голову и столкнулась взглядами со Стефаном. Он не успел как-то отреагировать. Сейчас он смотрел на нее, не отводя взгляд, с глубоким недоумением, смешанным со страхом, неверием и замешательством в глазах. На мгновение Кэтрин показалось, что Стефан покраснел. — Кэтрин… — произнес он. — Стефан, я… — Кэтрин замирает на полудыхании. — Я знаю, что не должна была. Я… — Кэтрин, — уже тверже повторил Стефан. Он крепко, но аккуратно взял Кэтрин за плечи и пристально смотрел ей в глаза. Он смотрел на нее, так поменявшуюся в эту секунду — всегда волевую, твердую, а теперь хрупкую, ранимую девушку, — и не мог осознать… В мыслях не было этих дурацких вопросов вроде «неужели?», «как такое может быть?» и прочих подобных. Все и так было понятно. Но в этот миг мир изменился. Для них обоих. Сейчас он видел то, что плескалось в глубине ее черных горячих глаз, и не мог ответить себе — как он мог не понять этого раньше? Как не мог увидеть в ее глазах, встречаясь с ними каждый день?.. Человек по природе своей слаб. И сейчас эту слабость Стефан отчего-то ощущал особенно отчетливо. За все в этой жизни нужно платить. Кэтрин не жалела об этой секунде и знала, что никогда не пожалеет. Но за ней последует конец. Нет смысла объясняться и о чем-то говорить. Все это должно быть в прошлом. — Прости, — произнесла Кэтрин. Сейчас она действительно чувствовала какую-то странную, необъяснимую, но проникавшую все глубже вину — не потому, что Стефан несвободен, а потому, что ей не хватало сил скрыть это, что она изменила своим же словам и позволила Стефану обо всем узнать. Но он смотрел на нее так пристально, словно боялся упустить что-то в ее взгляде, и Кэтрин чувствовала, как время замедляется. В этот момент Стефан вдруг негромко произнес: — Тебе не нужно просить за это прощения, Кэтрин. Когда она услышала эти слова, Кэтрин показалось, что под ее кожей прошел небольшой заряд тока. Это было так странно и непонятно. Ни у кого из них до этого момента в жизни не было подобного разговора. И стоит признаться, что каждый из нас надеется, что такого разговора в жизни и не будет. Трудно осознавать, что чувства, которые ты открываешь человеку, не взаимны. Но еще труднее, когда человек настолько дорог, но ответить на них не можешь ты сам. — Стефан, послушай, — мотнув головой, проговорила Кэтрин. Мысли путались. — Я знаю, что вы с Мередит собираетесь пожениться, и… То, что произошло сейчас… — Может быть, оно к лучшему, — закончил ее фразу Стефан. Кэтрин замерла. — Мы честны сейчас друг перед другом, — сказал Стефан. — А это дорогого стоит. — Ты… Не злишься? — несмело спросила Кэтрин. — За что я должен на тебя злиться? — проговорил Стефан, но в его голосе сейчас отчего-то зазвучала необъяснимая тоска. Это было так странно: еще несколько мгновений назад она целовала его, а сейчас смущалась, как школьница. Кэтрин посмотрела Стефану в глаза. — Я дала себе слово, что ты никогда не узнаешь об этом, — сказала она. — И была уверена, что сдержу его. Но сейчас… Кэтрин на мгновение отвела взгляд, посмотрев куда-то вдаль. — Оказалось, что порой внутри есть сила, которая имеет власть гораздо большую, чем убеждения, обещания и холодный разум… — Мне кажется, я тебя понимаю. Кэтрин непонимающе посмотрела на Стефана, и их взгляды пересеклись. — Возможно, если бы то, что случилось сейчас, произошло немного раньше, осенью… Я бы поступил иначе. Кэтрин, замерев, слушала Стефана, и не могла поверить в то, что он сейчас действительно говорит об этом. То, в чем он сейчас признавался ей, было немыслимо, это невозможно было осознать. Кэтрин никогда не задумывалась о расхожей в наши дни фразе о врожденной полигамности мужчин, и о том, согласна ли она с ней, но представить, что Стефан действительно может изменить, ей было сложно. Ее поцелуй несколько минут назад не был ее надеждой на то, что он отреагирует по-другому, что они поднимутся к ней… Она не верила в это. — Кэтрин, я же не святой, не монах, — с едва уловимой, легкой усмешкой на губах произнес Стефан. — Ты немыслимо притягательная девушка. Не только внешне. Кэтрин не знала, что ответить на эти слова, и на протяжении какого-то времени в воздухе царила тишина. Еще несколько секунд помолчав, Стефан продолжил. — В тот раз, когда мы с Деймоном приехали забирать вас с Еленой и Кэролайн из Сан-Фернандо… Вы с Кэролайн поехали домой со мной, помнишь? — спросил он. Кэтрин невесомо кивнула. Конечно, она помнила. А еще она помнила тот разговор с Еленой в ночном клубе… — Я оставил вас в квартире, вышел из дома, сел в машину, но… Так и не смог уехать, — рассказал Стефан. — Я вынул ключ зажигания, заглушил двигатель. Я просто сидел в салоне и даже не знал, сколько времени прошло. Как будто в невесомости. Я смотрел на окна дома, а в голове была только одна мысль: там, в одной из квартир, сейчас засыпаешь ты. Конечно, я уехал потом, вернулся домой. Но в тот момент я впервые так ясно подумал, что, наверное, это и есть то, чего я боялся всегда. Конечно, Кэтрин понимала, о чем говорил Стефан. Она понимала, что он имел в виду, и для этого не нужно было давать название тому, что они оба ощущали, в подробностях что-то описывать. Но сейчас, когда Стефан говорил об этом так просто и прямо, не пытаясь уйти от ответа и сгладить углы, Кэтрин начинала смотреть на этого человека другим взглядом. Так иногда бывает, что знаешь человека уже давно и почти уверен, что понимаешь его очень хорошо, а потом оказывается, что ты смотрел на него только сквозь призму очков, что того, настоящего его или ее ты видишь только сейчас, в эти секунды, — как будто снял солнцезащитные очки и поднял голову к солнцу… Сейчас Кэтрин заново знакомилась со Стефаном, с тем, что было в его душе, — такой знакомой и такой далекой… — Мне казалось, что мне не узнать самого себя, — сказал Стефан. — Кого-то поражают внешние изменения жизни, иногда случаются большие потрясения… Но теперь я знаю, что нет ничего более немыслимого, более поразительного, чем чувствовать, что что-то меняется в твоей душе, что ты чем-то отличаешься от себя вчерашнего. Я хорошо почувствовал это в тот момент. И я ощущал свою вину, потому что передо мной было нечто похожее на выбор… Это было сложное и странное для меня время. Но… Стефан на мгновение замер. — Как это ни странно, именно оно помогло мне понять кое-что очень для меня важное. И самого себя. Кэтрин, не отводя взгляд, смотрела на Стефана и отчего-то чувствовала: о том, о чем он говорил ей, не знает никто. Иногда бывает так, что на душе тяжело, но нет смысла рассказывать об этом родному брату или сестре, отцу или матери, близкому другу… Бывает так, что на всей Земле есть только один человек, с которым ты мог бы разделить это. — Кэтрин, знаешь… — задумчиво произнес Стефан. — Дело не в том, что мы с Мередит вместе очень давно. Порой люди расстаются и после десятилетий брака, и в этом нет ничего ненормального, если в этом решении не было грязи и дрязг. Дело не в том, что она знает все о моей болезни все, и не в том, что подготовка к свадьбе идет полным ходом. Просто… Стефан на миг остановился и взглянул куда-то вдаль. Это было всего лишь мгновение и через секунду их с Кэтрин взгляды вновь пересеклись, но она почему-то очень хорошо запомнила это мгновение и его глаза. Они не лгали. — В эти несколько месяцев своей жизни я понял: если не будет этого человека, не будет и меня. Не в физическом смысле. Совершенно в другом… И это осознание… Оно стало очень дорогим для меня. Потому, что я понял, что честен перед собой. И всегда был. Стефан поднял глаза на Кэтрин. — А сейчас перед собой была честна ты. И тебе не нужно винить себя в этом, — повторил он. Кэтрин смотрела Стефану в глаза, и от его спокойного тона, такого же дружеского, как и раньше, внутри разливалась необъяснимая теплота, смешанная с какой-то невыразимой тоской. — Может быть, из-за такой честности, которая была у меня, и распадаются семьи, — с грустью усмехнулась Кэтрин. Если бы даже она очень этого желала, Кэтрин не смогла бы объяснить, что она чувствовала в этот момент. Это было невероятное облегчение и понимание, что произошло то, что, скорее всего, должно было произойти, — и вместе с этим тяжесть от осознания того, что это нечестно и что в эту секунду она сделала шаг вниз. Два этих чувства разрывали пополам. Но ведь ничего не происходит просто так, верно? Может быть, это действительно должно было произойти, чтобы в эту минуту они смогли открыть друг другу то, в чем не могли признаться даже себе. — В этом всегда виноваты два человека, — ответил Стефан. — А не только один, даже если его чувства очень сильны. Кэтрин ничего не ответила ему. На протяжении какого-то времени она молчала, задумчиво глядя куда-то, но Стефан не нарушал эту тишину. — Я никогда не представляла себе наш с тобой разговор об этом. Даже думать об этом не хотела, потому что считала его бессмысленным. И в первую секунду после… Я была уверена, что мы попрощаемся. Кэтрин пристально посмотрела Стефану в глаза. — А теперь я понимаю, что совсем тебя не знала. В глаза Стефана мелькнула чуть уловимая усмешка. — С тобой тепло, Стеф. С тобой очень тепло. Это не признание в любви, не просьба быть рядом. Это тоже своего рода исповедь — в том, что она чувствовала рядом с ним. Без влюбленности и желания быть вместе, еще тогда, осенью, когда они только познакомились. — А Деймон говорит, что я просто зануда. Такая простая фраза — и на губах появляется улыбка, и на душе становится спокойнее. И как-то уходят постепенно на второй план события десятиминутной давности — не потому, что неловко, не потому, что хочется поскорее забыть, — а потому, что они оба чувствуют, что их связывает еще что-то. Что им есть о чем поговорить. И они разговаривают — о каких-то пустяках, и улыбаются, а время снова становится неважным. Лишь когда пришла пора прощаться, Стефан в какой-то момент замолчал. Он молчал долго, и в его глазах, на его губах больше не было и следа от улыбки. Он словно напряженно думал о чем-то, что давно не давало ему покоя, решал очень волновавшую его задачу… Он будто хотел что-то сказать, но в последний момент его что-то удерживало — он словно не осмеливался это сделать… Но в какой-то момент он посмотрел Кэтрин в глаза и тихо, но уверенно проговорил: — Кэтрин, я не знаю, как тебе будет легче и захочешь ли ты продолжить общение. Я не стану навязываться, если тебе это будет не нужно. Но я хочу, чтобы ты знала… Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь неважно в каком виде, или просто поддержка… Ты можешь на меня положиться.

***

Разница в температуре между салоном автомобиля, в котором был включен кондиционер, и улицей была заметна. Первые лучи солнца, поднимавшегося над городом, заставляли жмуриться, и плеч касалось такое знакомое укутывающее тепло. Хотя палящий зной калифорнийского лета порой давался с трудом даже местным, сейчас Кэролайн ловила себя на мысли, что уже настолько привыкла к нему, что без него было бы совсем не так. Чтобы не тратить попусту время, Кэролайн попросила Стефана не парковаться во дворе ее дома и вышла на противоположной стороне улицы. Поэтому сейчас у нее было несколько минут до того момента, как она попадет домой, чтобы провести их наедине с собой, перевести дыхание от бешеного ритма, которому была подчинена эта ночь, и привести мысли в порядок. На стоянке жилого комплекса еще было много машин, но на улице уже изредка появлялись люди. Блики солнца уже играли на еще закрытых, тихих и спокойных окнах многоэтажных домов. Где-то вдалеке время от времени было слышно, как по улице проезжали автомобили. Большой город потихоньку оживал, постепенно просыпаясь, а сама Кэролайн чувствовала, что погрузится в сон, когда она вернется домой и ее голова коснется подушки. Только сейчас начинали давать о себе знать бессонная ночь и танцы без остановки: в теле медленно разливалась тягучая ноющая боль, наполняя мышцы тяжелым свинцом, и она каким-то необъяснимым образом смешивалась с той легкостью, которую навевали остатки хмеля. Это ощущение, сейчас пронизывавшее каждую клетку тела, становившееся с ним единым целым, невозможно было описать, — наверное, с ним знакомы лишь те, кто хоть раз в жизни возвращался домой вот так — физически измотанный, но с совершенно иным внутри. И в этой усталости, закрывавшей глаза, в этой боли, которой сейчас горели мышцы и от которой хотелось скинуть ненавистные босоножки, чтобы пойти босиком, в таких сонных рассветах, быть может, и было главное очарование молодости. Сейчас, когда было почти лето и светлело рано, казалось, что сейчас уже не утро вовсе, — просто своеобразная «сиеста» заставила на время улицы затихнуть в разгар жаркого дня. Кэролайн нравилась эта тишина. Ей нравилось идти по улице, улавливая чутким слухом певучую звонкую перекличку птиц где-то вдалеке, смотреть на небо и видеть, как яркая лазурь на нем без следа рассеяла тягучие чернила ночи, слышать свои мысли, которые обычно заглушались тысячами голосов многоликого города. Но именно сейчас Кэролайн с едва уловимой усмешкой понимала, как, в сущности, смешна и глупа была ее надежда на то, что эта ночь поможет отпустить и вдохнуть полной грудью. Это так часто встречалось на страницах книг и в эпизодах кинофильмов, но теперь Кэролайн не сомневалась в этой простой истине: куда бы ты ни отправился, с собой ты возьмешь только себя. Лишь однажды попробовав убежать от собственных мыслей, ты будешь обречен проиграть эту гонку — лишь потому, что когда-то попробовал в нее ввязаться. В эти несколько часов Кэролайн действительно стало легче, и она бы никогда не отказалась от своих слов: она была счастлива этой ночью. Но ночь, как в известной с детства сказке про Золушку, подошла к концу, и Кэролайн не знала — чувствовала, что будет в ее душе, когда она вернется домой. Это как укол морфия: ты примешь определенное количество препарата, и в течение какого-то времени не будет ощущать ничего; но его действие не будет длиться дольше пары часов, потому что избавляться от причины болевых ощущений нужно другими способами. Они не общались с Энзо все это время. И сколько бы дней ни прошло, какие бы эмоции она ни испытывала по отношению к его поступку, Кэролайн никак не могла свыкнуться с этим. Словно из полной картины вынули один, очень важный пазл. Без него она была незаконченной… И потерявшей смысл. Энзо пообещал принять любой ее выбор, зная ее так хорошо, он дал ей сейчас эту свободу. И Кэролайн понимала, что сейчас должна сделать этот шаг, продолжить путь или закончить эту историю навсегда, — но каким он должен быть, она не знала. Сейчас она словно балансировала на канате и видела пропасть. Только пропасть эта была не внизу — она была впереди и отделяла Кэролайн от такой знакомой ей жизни, ее убеждений, еще совсем недавно казавшихся единственной истиной, привычек, ценностей… Насколько же странно порой складывается жизнь. Сегодня ты смеешься, глядя в глаза тому, кто рядом, строишь планы на будущее и чувствуешь, что счастлив, а завтра смотришь на этого человека и словно не узнаешь его. И все совместные воспоминания, настолько дорогие и яркие, словно покрываются пылью. Ты просто не знаешь, есть ли оно — это будущее. В этой жизни за все действительно нужно платить. Быть может, все закономерно и это и есть та самая плата… Кэролайн не знала, как быть дальше, но сейчас осознавала другое. Какой бы выбор она ни сделала, каким бы ни оказался этот чертов шаг, сделать который было настолько трудно и больно, она не отмотает кинопленку и не станет такой, какой была несколько месяцев назад. Такой, какой она была до знакомства с Энзо. Нет, слишком многое произошло в ней за эти такие долгие месяцы, слишком глубоко отпечатался этот след. По временам внутренний голос умолял: прислушайся к отцу, отец ведь, как и прежде, прав… Несмотря на то, что они в последнее время больше конфликтовали, чем общались, как раньше, Кэролайн понимала, что все происходящее — следствие лишь одного: желания Джузеппе уберечь ее. И еще она понимала, что у этого желания есть причина. Кэролайн не знала, как строить свое будущее с Энзо дальше, она пока не умела жить с той правдой, которую он ей открыл, и не знала, научится ли когда-нибудь. И в такие моменты вдруг появлялась мысль: что, если все закончить? Решиться на этот разговор с Энзо, объяснить ему все… А затем отправиться с Еленой или Бонни в ночной клуб, познакомиться там с каким-нибудь симпатичным парнем… Никто не говорит о неземной любви, которая продлится до глубокой старости, но ведь это поможет забыться, а значит — вскоре отпустить. Но в те моменты, когда приходили такие мысли, у Кэролайн на губах появлялась улыбка. Звучит стройно и даже не так уж предосудительно… Да вот только как найти такого же человека? Где найти мужчину, который однажды подарит хотя бы отчасти похожие эмоции? И Кэролайн, вопреки всему, знала ответ на этот вопрос. Этого не будет. Кэролайн сняла с плеча сумочку. Щелкнула молния, и ладони коснулся холод металла ключей. Просто пойти домой, принять холодный душ и отдохнуть. А после… Собраться с мыслями. Перестать пытаться спрятаться — в первую очередь, от себя. Найти в себе силы сделать следующий шаг, каким бы он ни был. Пора выходить из этого коматоза… Кэролайн коснулась дверной ручки, как в этот момент услышала голос. По позвоночнику как будто пустили разряд тока, но то, что Кэролайн отчетливо помнила в эту секунду, — страха не было. Хрипловатый негромкий голос. Спокойный. Тот, который она знала уже так давно. Кэролайн обернулась. Энзо смотрел на нее пристально, не отводя взгляд, словно искал что-то в ее глазах. И несмотря на то, что его тон был ровным, во взгляде этом плескалась какая-то необъяснимая тревога. Захлопнув дверь машины, Энзо сделал несколько шагов к Кэролайн. — Энзо, — выдохнула Кэролайн. В голове роилось столько мыслей: ведь он сейчас должен быть в Нью-Йорке… когда он приехал? И главное — для чего? Но все они в один момент показались такими тусклыми, настолько бессмысленными, что Кэролайн едва ли уловила хотя бы одну из них. — Прости, что без предупреждения, — произнес он, и Кэролайн почувствовала в его тоне отголоски смущения. — Я помню, что у тебя по пятницам семинары заканчиваются поздно, плюс ты могла задержаться где-то с друзьями, поэтому приехал вчера ближе к вечеру. Но тебя не было, и… Энзо сказал еще о чем-то, но его дальнейшие слова донеслись до Кэролайн лишь слабыми отголосками. Она смотрела ему в глаза, раз за разом повторяла его фразу о том, что он приехал вчера, и в голове в эту секунду возникла догадка, которая пронзила тело насквозь каким-то острым кинжалом. Кэролайн уже не слушала, о чем говорил Энзо, она просто, не отрывая взгляд, смотрела ему в глаза, и в какой-то момент произнесла: — Ты провел здесь ночь?.. Энзо остановился, взглянув на Кэролайн. — Я хотел спросить у твоих соседей, не уезжала ли ты куда-то, но… Потом понял, что не стòит, — мало ли еще подумают, что я маньяк и слежу за тобой, — Сент-Джон мягко усмехнулся. Но и эти слова Кэролайн услышала лишь отдаленно. По-прежнему, не отрывая глаз, казалось, перестав чувствовать под собой землю, она повторила одними губами: — Ты ждал меня… всю ночь? Улыбка сошла с губ Энзо. Он молчал на протяжении нескольких мгновений, а затем, посмотрев Кэролайн в глаза, ответил: — И дольше бы прождал. Словно на автомате, кажется, сама этого не чувствуя, Кэролайн слегка мотнула головой, пожав плечами, и спросила: — Почему? Такой циничный, холодный вопрос. Но в этом голосе… В нем звучало нечто другое. Энзо смотрел Кэролайн, не отводя взгляд, и твердо произнес: — Потому, что я совершил в своей жизни уже много ошибок и не хочу сделать еще одну — может быть, самую главную. Отпустить тебя. На мгновение Кэролайн прикрыла глаза. Воздуха в легких отчего-то стало мало. — Мы сумбурно расстались в последний раз, — сказал Энзо. — Я пообещал дать тебе эту свободу, оставить в покое, позволить самой решить… Однако… Возможно, это и есть эгоизм, но… Но я понял, что не смогу оставить все как есть, просто сидеть и ждать чего-то, даже не попытавшись объясниться и что-то исправить. Энзо посмотрел Кэролайн в глаза и проговорил: — Я не буду сейчас бить себя в грудь и говорить, что это все ерунда, что все в прошлом и поэтому мы можем жить, как раньше. Я не знаю, способны ли исправить что-то слова и обычный разговор друг с другом, но я не хочу, чтобы мы оставались в этой невесомости. Пожалуйста, ты выслушай меня, хорошо? В этих словах — не заискивание и попытка выравнять отношения. Это — искренняя просьба. К самому близкому человеку. Может быть, к единственному из тех, к кому он мог сейчас обратиться… Кэролайн молчала, но сейчас чувствовала, как мир вокруг почему-то резко потускнел. Не было сейчас звука громче его голоса, и в эти секунды вдруг постепенно исчезло все: яркое солнце, небосвод, звуки машин… — Я… Что уж говорить, я оплошался, — Энзо слегка развел руками. Так просто и прямо. Без каких-то попыток извернуться и выгородить себя. — И моя главная ошибка в том, что я до последнего надеялся, что прошлое осталось только в прошлом и уже больше никогда не настигнет меня. Энзо на мгновение замолчал. — Я так сильно этого желал, что когда узнал твою фамилию, не поверил, и убедил себя в том, что это совпадение. Это ведь распространенная в Италии фамилия, а сколько в Штатах выходцев оттуда — одному Богу известно… А когда ты начала рассказывать о семейном бизнесе, об отце и старшем брате, которые им занимаются… Я понимал, что рано или поздно должен буду обо всем тебе рассказать, потому что мы бы все равно так или иначе встретились с Джузеппе, это было лишь вопросом времени. Но… — Энзо поджал губы и покачал головой. — На деле это оказалось не так просто. — Энзо, знаешь, — сказала Кэролайн. — Некоторые считают, что скрыть правду — это не так страшно, что это нельзя считать обманом. А я считаю, что это тоже ложь. Потому, что последствия порой такие же разрушительные. — Поэтому я и не рассказал тебе обо всем сам и сразу, — ответил Энзо. — Я боялся именно этого. Боялся, что прошлое сможет разрушить то, что было дорого для меня в настоящем. Да, это была правда, но в этой правде грязи было больше, чем в самом бессовестном вранье. И дело даже не в твоем отце и в том, что он был бы против наших отношений… Энзо взглянул Кэролайн в глаза. — Когда мы стали ближе, я почувствовал в тебе такую силу, что понял: не каждый мужчина сможет быть с тобой. Не потому, что сложный характер или еще что-то, а потому, что ты из тех девушек, которые не будут рядом с мужчиной только ради того, чтобы не быть одной. Потому, что для того чтобы влюбиться в кого-то, тебе нужно что-то кроме совпадения характеров или схожих амбиций. Я видел тебя, видел твою жизнь, и у меня в душе вдруг зародилось такое непреодолимое желание… Быть лучше. Для тебя и с тобой. Понимать, что, я действительно достоин быть с тобой. Еще никогда в моей жизни после тех четырех лет зависимости мне настолько сильно не хотелось отдать кому-то то светлое, что было во мне. Поэтому я не хотел оживлять свое прошлое, не хотел снова касаться его. — Энзо, знаешь, когда ты рассказал мне обо всем… Я очень долго прокручивала в голове этот разговор, — сказала Кэролайн. — Мне было трудно осознать рассказанное тобой, и в какой-то момент мне казалось, что я не смогу с этим смириться. Но затем я поняла, что причина того, что меня просто разрывало изнутри, не в том, что я рисовала себе в голове образ одного человека, а в реальности ты оказался другим. Проблема в том, что оказалось, что мы изначально не были честны друг перед другом. Что ложь появилась слишком быстро. Что было что-то такое… Что не дало тогда впустить друг друга окончательно в свои жизни. Какой смысл с этим спорить, пытаться оправдаться и доказать, что это не так? Это не поможет, а обмана станет еще больше. Энзо знал, что сейчас должен произнести единственные слова. Он не знал, есть ли в этом смысл, но знал, что он обязан это сделать. — Прости меня, Кэролайн, — едва слышно произнес он. — Я знаю, что причинил тебе боль. Но сейчас я хочу верить только в одно — в то, что у меня есть хотя бы один шанс все исправить. Потому что… Энзо с шумом выдохнул и провел ладонями по волосам. — Черт, потому что у меня без тебя сносит крышу, Кэр! Эти слова каким-то неизъяснимым животным отчаянным рыком вырвались из груди Энзо. Он пытался сдержаться, но сейчас держать в себе те эмоции, которые сгрызали на протяжении этого времени, больше не было сил. — Мы не общались несколько недель, и все это время я не мог думать ни о чем другом кроме того, что сейчас рядом с тобой не я. Что рядом твоя семья, друзья, может быть, другие мужчины в твоем окружении… Но не я. Кэролайн чувствовала, как с каждой новой минутой дышать становится все труднее. — Я мог бы притащить кучу справок от врачей, рассказать, что наркотики не принимаю уже давно, но понимаю, что это бессмысленно и не то, что нужно тебе. — Ты прав, — вдруг спокойно ответила Кэролайн. — Мне не нужно это. Потому, что я не боюсь. Замерев, Энзо перевел взгляд на нее. — Я не боюсь того, что ты когда-нибудь причинишь мне зло, — сказала Кэролайн. — И я никогда этого не ждала. Разговор с Джузеппе перевернул что-то в Энзо. Сент-Джон очень часто возвращался мыслями к нему, и, вопреки всему, чувствовал, что в глубине души он способен понять Джузеппе. Четыре года зависимости не могут пройти даром, они привели его к тому, что каждый новый день действительно был угрозой срыва. И что, если однажды произойдет нечто, что подтолкнет его к этому? Что, если он действительно сорвется? Энзо помнил, каким агрессивным становился, когда принимал очередную дозу, какая необъяснимая, совершенно невыразимая злость охватывала его в эти моменты… Что, если однажды в такую секунду рядом будет Кэролайн?.. Но Энзо сейчас смотрел в ее светлые голубые глаза, и все эти вопросы разбивались вдребезги об ее уверенный тон, об ее спокойный взгляд. Она верит ему. Несмотря ни на что. — Энзо, ты знаешь, где я провела эту ночь? — выслушав его, вдруг спросила Кэролайн. Энзо с легким недоумением, но все так же пристально смотрел на девушку. — Я поехала с подругами на побережье, — продолжила она. — Там была шумная вечеринка. Я пила текилу, готовила огненные коктейли и танцевала на крыше машины моего брата. Знаешь, для чего? Чтобы хотя бы на несколько часов забыть и забыться. Кэролайн замолкла. Сейчас она смотрела на Энзо и понимала: между ними нет лжи. Их души обнажены, и больше нет смысла лгать или скрывать что-то. Когда, если не в такие моменты, быть честным? В те секунды, когда ты стоишь на краю… — Не помогло. И сейчас я понимаю, что в эту секунду готова наплевать на все и хочу прижать тебя к этой машине, и просто целовать. Не потому, что мне хочется острых ощущений или я пересмотрела романтических фильмов. Я каждой клеточкой чувствую, как мне не хватает тебя даже на чисто физическом уровне. Это дикое желание не открыть дверь этой машины и отдаться на заднем сидении, а просто обнять, почувствовать твое тепло, поцеловать. И я знаю, что чем дальше идет время, тем сложнее мне будет держать это в своей душе. Кэролайн вновь на мгновение остановилась. — Я не смогу солгать тебе, Энзо, — она покачала головой. — Сказать, что я не смогу тебя простить, что мы должны разойтись и что мне плевать. Энзо смотрел на Кэролайн, словно околдованный, и в глубине его черных глаз плескалось несмелое неверие: неужели это все наяву? Неужели она… Простила?.. — Ты сказал, что тебе сносит крышу, когда меня нет, — сказала Кэролайн. — А у меня ее сносит рядом с тобой. Сердце застучало быстрее. Кэролайн почувствовала, как к щекам прилил жар. Энзо хотел сделать шаг к ней, но в эту секунду какая-то неизъяснимая сила сдерживала его. — Но жизнь — это не только чувства и бешеные эмоции, Энзо, — продолжила Кэролайн. — Я чувствую, что сейчас мы предельно откровенны друг с другом… Что у нас с тобой никогда не было такой близости до этой минуты. И это значит, что мы должны быть честны друг перед другом. Кэролайн подняла взгляд, и их с Энзо глаза встретились. — Я хочу быть с тобой, Энзо, — без тени сомнения, с немыслимой твердостью произнесла Кэролайн, и Энзо почувствовал, как в груди заколотилось сердце после этих слов. — Мне плевать на твое прошлое, и мне безразлично, что думает о наших отношениях мой отец. Энзо, не шелохнувшись, кажется, почти не дыша, не моргая смотрел на Кэролайн, и казалось, что он боится пошевелиться. А Кэролайн говорила… Говорила, и в ее голосе не было дрожи, не было ни капли сомнения. Она говорила и чувствовала, как с каждым словом ей становится легко: легко передавать Энзо то, что было в ее душе, легко признаваться… В эти секунды она отрекалась ото всего, что отравило душу. Она принимала. — Но иногда… Призраки прошлого возвращаются. Энзо слушал Кэролайн, и ему казалось, что каждое ее слово отдается внутри колокольным оглушительным набатом. — Я не хочу думать об этом и не буду этого ждать, потому что однажды доверилась тебе и верю тебе и сейчас, — продолжила она. — Но если однажды это все же произойдет… Было видно, что каждое новое слово дается Кэролайн с трудом. Но она не отводила взгляд, смотря Энзо в глаза ясно и открыто. — Я обещала быть честной с тобой, поэтому… Просто знай, что я уйду. Я знаю, что будет больно. Мне будет невыносимо больно, потому что порой мне кажется, что это нереально — когда-нибудь расстаться с тобой. Я не знаю, может ли такое быть в реальности, мы ведь знакомы всего несколько месяцев, но я чувствую, что мы слишком крепко сшиты уже… Но как бы ни было трудно, я сделаю это. И тогда ты не остановишь меня и уже не вернешь. Потому, что я слишком люблю эту жизнь для того, что пустить в нее ту пропасть, в которой когда-то тонул ты. Энзо стоял неподвижно, словно прикованный, и не говорил ни слова, молча слушая то, о чем говорила Кэролайн. Нет, это не была бравада наподобие «посмотри, какая я вся из себя неприступная, в первый раз тебя прощу, но дальше пеняй на себя сам». Энзо знал Кэролайн и сейчас понимал лишь одно: она действительно уйдет. Порвет все связи, чего бы это ни стоило, усмехнется над обещаниями. Она не лгала. — Я хочу иметь семью. Нормальную, полноценную семью. Однажды я мечтаю стать матерью — с тобой или без тебя, но я знаю, что это произойдет. Я знаю, какой я мечтаю видеть свою жизнь. И я никогда не откажусь от этого. Даже ради тебя. Боже, если бы только знать, что может твориться в душе у человека, который сейчас рядом, если бы только чувствовать хотя бы половину из того, что чувствует он… Сердце в груди стучало с такой силой, что Энзо казалось, что еще немного и он задохнется. Эти слова Кэролайн, такие тяжелые, до боли напоминали ему разговор с Сарой девятилетней давности. Возвращаться в те дни было непросто. Но в эту секунду, глядя Кэролайн в глаза, Энзо до дрожи, до боли, до слез готов был благодарить Бога лишь за одно: за то, что они встретились сейчас. В тот момент, когда вся эта темнота позади, в тот момент, когда он сам был к этому готов… В тот момент, когда он осознавал, что он держит в своих ладонях. И вместе с неизъяснимой болью и тоской в сердце с каждым ударом все больше разливалась какая-то легкость. Так душа снова учится летать, и так снова хочется дышать… Не говоря ни слова, уже не чувствуя, что его что-то удерживает, Энзо уверенно сделал шаг вперед и крепко, что было силы, прижал Кэролайн к себе. Не было нежных слов и поцелуев — были только эти объятия. Крепкие, горячие, горькие, словно после долгой разлуки или перед ней. Их тепло порой значит гораздо больше, чем поцелуи и физическая близость… Не было больше слов, громких обещаний и клятв быть рядом. Эти объятия были самым чистым обещанием. И Энзо знал, что все, что происходит в это утро, — правильно, потому что чувствовал, как настолько же крепко сжимает его плечи, уткнувшись в его грудь, Кэролайн. Кэролайн так часто задавала себе этот вопрос, но только теперь понимала, почему когда-то ей казалось, что это не так сложно, как описывается в книгах, — завязывать отношения, когда появляются чувства, и прощаться, когда они потухают… Теперь ей было ясно, что просто еще ни разу в своей жизни она не любила. В эти долгие минуты жаркого майского утра она поняла, что ее первая любовь пришла в ее жизнь, когда ей было двадцать три.