В твоих глазах

— Что это? Ребекка непонимающе, с какой-то несмелостью смотрела на протянутый Эстер белоснежный конверт в ее руках. Эта встреча с матерью была неожиданной для Ребекки. Они почти не общались на протяжении последних недель. Произошедшее с Клаусом по вине Деймона вместо того, чтобы перед общей бедой объединить людей, которые должны были быть самыми близкими друг для друга, стало последней каплей и толчком, разбросившим их на разные берега. Ребекка осознавала, насколько это неправильно, и в глубине души, под толщей льда и непонимания, попыток быть равнодушной и отпустить, до боли, до слез она мечтала о том, чтобы когда-нибудь это изменилось. Чтобы в какой-то момент остановиться в этой суете и бесконечной смене дней, кажется, способной свести с ума, и понять, что все это было ошибкой, что она была неправа. И однажды просто вернуться далеко назад — в те дни, когда хотела доверять матери всё… Но эта мечта была иной, чем еще совсем недавно. В ней уже не было веры. Это было, может быть, самым заветным желанием Ребекки, но сейчас она понимала: люди не меняются. Этого не произойдет. Эстер и сама не спешила наладить отношения с дочерью, поэтому Ребекка совсем не ждала, что они свяжутся, — по крайней мере, в ближайшее время. Однако накануне вечером мать позвонила Ребекке и спокойно попросила приехать, сказав, что она кое-что должна передать ей. Этот звонок и тем более просьба Эстер выбили Ребекку из колеи. Больше Эстер не объяснила ничего, но Ребекка твердо решила не откладывать эту встречу, хотя совершенно не представляла, что она принесет и что Эстер должна была ей передать. — Рабочие разбирали вещи в подвале, — ответила Эстер. — И там они нашли этот конверт. Ребекка вновь перевела взгляд на плотный конверт в руках матери. — Майкл… — Эстер на мгновение замерла. — Оставил его тебе. Судя по всему, незадолго до… — она вновь остановилась на мгновение, но фразу так и не закончила, хотя ее смысл был ясен. — Он написал тебе письмо. Ребекка почувствовала, как сердце с силой быстро ударило два раза, а затем замерло. С замешательством и отголосками неверия в глазах она несмело взглянула на мать, но Эстер больше не сказала ничего, молча протянув ей конверт. Ребекка взяла его в руки, чувствуя, что не ощущает ледяных пальцев. Простой карандаш. Почерк Майкла. Для Ребекки… — А Ник и Элайджа? — пересохшими губами спустя несколько секунд спросила Ребекка, сначала даже не осознав, что произнесла это вслух. Эстер слегка покачала головой. — Сыновьям он не оставил ничего. Это было так странно и непонятно. Мысли закружились беспорядочным роем. Если отец действительно написал это письмо незадолго до смерти, если он хотел о чем-то сказать… Почему он не оставил это всем своим детям? Почему именно ей?.. Ребекка очень хорошо помнила эти вопросы, набатом прозвучавшие внутри в эти секунды и ясно врезавшиеся в память, но дать ответы на них в тот момент она не могла. Ребекка молчала на протяжении какого-то времени, рассматривая конверт, словно видя на плотной ровной бумаге неведомые узоры, которые были видны только ей. — Рабочие нашли только это? — негромко спросила она. — Больше не было ничего? — Это был кейс, — ответила Эстер. — И в нем не было ничего, кроме этого конверта. Возможно, Майкл хотел собрать какие-то документы или что-то еще, кроме него… Но не успел. Ребекка плохо помнила, что было после. О чем она говорила с матерью, как они в скором времени попрощались, как Ребекка приехала домой, — мысли были далеко, и в них было совсем другое… За окном была густая, непроницаемая темнота: на город опустился вечер. Неслышно ступая по полу, Ребекка прошла в гостиную и зажгла свет. Она села за стол, не выпуская из рук конверт. Не отводя взгляд, не моргая, она смотрела на шершавый конверт в руках, но отчего-то медлила и не рвала его. Отец умер почти восемь месяцев назад… Как это было, в сущности, мало, и какой вечностью казалось. Умники любят повторять, что время не залечивает боль, но учит жить с ней. Ничерта оно не учит. Сейчас, медленно проводя взглядом по белоснежной бумаге, по изгибам до боли знакомых букв, из которых складывалось ее имя, Ребекка ощущала, как из-под замкòв бешеным потоком, как вода срывается с крутого склона водопада, высвобождаются чувства, с которыми она все это время пыталась справиться попытками принять, осознать и смириться. Это была такая же немыслимая, разрывающая изнутри тоска, невыразимое отчаяние, от которого хочется бежать хоть в самую пропасть, но от которого невозможно скрыться, — как в ту ночь, когда она услышала слова Клауса в телефонной трубке… Восемь месяцев… Как многое произошло за это время. И как часто в эти месяцы Ребекка мечтала, чтобы все это оказалось сном — страшным, глупым, несуразным — но только лишь сном. Как часто она хотела бы хотя бы на мгновение повернуть время вспять — хотя бы на секунду снова услышать его голос. Ребекке действительно порой казалось: все это действительно неправда. Скоро все закончится. Однажды она вернется в родительский дом, переступит его порог и вновь увидит отца. Здорового, так знакомо полного надежд и планов… Улыбающегося так светло, как он улыбался каждый раз, когда Ребекка приезжала сюда. Однако время — лучшее лекарство, но не от боли, а от наивности. Оно ставит эффективные прививки от веры, заставляет взрослеть и раз и навсегда уяснить: что было, то прошло, и возврата назад не будет. И вот сейчас, спустя месяцы, кажется, словно кто-то сверху правда услышал ее просьбы: столько времени прошло, а это письмо было найдено только сейчас… Но в эти секунды не хотелось думать о том, странно это или нет, пытаться дать логическое объяснение и искать двойное дно. На долю секунды задержав дыхание, Ребекка рвет конверт. Через мгновение, когда пальцы касаются плотной бумаги, испещренной продавленными тонкими следами, не остается сомнений, что это действительно письмо. Ребекка почувствовала, как глаза на мгновение защипало, а в груди очагом зажглась ноющая боль от знакомого размашистого резкого почерка. Лисенок (позволишь снова так назвать тебя? Сейчас я уже и не помню, почему однажды в детстве так тебя назвал, но с того момента, глядя в твои знакомые хитрющие глаза, я не мог представить, что тебя можно назвать как-то по-другому), если ты держишь сейчас в руках этот конверт, значит, мы уже попрощались. Я не могу знать и не хочу, через какой промежуток времени это произойдет. Глупо готовиться к чему-то, зная лишь о том, что в конце концов это случится, не переставая думать об этом, бесконечно пытаясь привести свои дела в порядок, в конечном счете подчиняя жизнь тому мифическому дню, когда она закончится, и забывая о ее главном смысле: жить. Но сейчас я всей глубиной души чувствую, что должен сделать то, что делаю сейчас. Я должен завершить несколько дел… Не потому, что «пришло время», а потому, что я непростительно долго откладывал это, хотя намного раньше ощущал, насколько сильно это необходимо. Но прежде — решиться на этот разговор — с тобой. Ребекка читала эти строчки, и в них ей так легко было узнать ее отца — жизнелюбивого, не боящегося строить планы и думать о будущем. Он имел тяжелое заболевание, перенес несколько сложнейших операций, несколько раз буквально выкарабкивался с того света — но представить, что он когда-то думал о смерти, было также нереально, как подумать, что на другие планеты можно летать в отпуск. Ребекка читала слово за словом, и вслед за текущими секундами уходила из настоящего дня. Этой реальности больше не было — растворялась в тусклом свете гостиная, размывались ломаные линии такого ненужного интерьера. Отец, словно крепко взяв ее за руку, водил ее по летним залитым солнечным светом аллеям, возвращал ее в те дни, которые навсегда остались в сердце. Сейчас она видела эти картины, которые он открывал перед ней, возвращавшие на много лет назад, она видела так ярко, так ясно, словно все произошло только вчера. Он писал о ее детстве, моментами которого, когда они были вместе, она так дорожила, возвращал в школьные времена, напоминал о чем-то, что было совсем недавно… О чем-то из раннего детства Ребекка не помнила совсем. Но все, о чем вспоминал Майкл, было описано им до мельчайших деталей — он помнил это, спустя годы и десятилетия помнил… И губ Ребекки, сомкнутых, чуть дрожащих, касалась невесомая улыбка. Папа не мог не помнить. Все время до твоего рождения я был почему-то уверен, что у нас с Эстер родится сын. У меня даже мыслей о другом исходе не было: как воспитывать девочек, я понятия не имел, а иметь троих сыновей — это гордо. Поэтому, когда родилась ты, я пребывал в состоянии какой-то странной прострации. Пока ты была совсем маленькой, с тобой невозможно было ни поиграть, ни о чем-то поговорить, но я не представлял, что может измениться, даже когда ты станешь старше. Этот странный коматоз продолжался долго… Но однажды произошло то, что очень надолго отпечаталось в моей памяти. Тебе было около двух лет. Это был один из летних выходных, и мы тогда всей семьей отдыхали за городом. Мы завтракали на террасе, и ты сидела у меня на коленях. В какой-то момент мое внимание привлекло что-то на улице неподалеку. Сейчас я даже не смог бы вспомнить, что это было. Но это показалось мне настолько смешным, что я не сдержался и захохотал. Я смеялся, как ребенок, и мне казалось, что своим смехом я напугаю Клауса и точно заставлю прибежать Эстер, которая в этот момент разливала чай в доме. А через пару секунд произошло кое-что еще. Я услышал, как заливисто громко смеешься ты. Я замер в этот момент, а переведя взгляд на тебя, увидел, что ты смотришь в ту же сторону, что и я, и смеешься от этого же. Я смотрел на тебя на протяжении нескольких секунд, и на моем лице было такое недоумение, что если бы в этот момент рядом был кто-то еще, этот человек наверняка не понял бы меня. Мне уже было безразлично, что происходит там, на улице; я смотрел, не отрывая глаз, на тебя, и в этот момент я вдруг увидел то, чего почему-то не замечал раньше. Ты настолько сильно, просто немыслимо была на меня похожа. Дело было не только во внешнем сходстве. Было кое-что еще, что я осознал в эту секунду и что настолько меня поразило, что оставило это воспоминание во мне на всю жизнь. Мы смеялись над одним и тем же, в одно мгновение, даже не глядя друг на друга, мы чувствовали одно и то же. Что-то перевернулось во мне в тот момент. Я не мог дать этому название и объяснить, но чувствовал, что в это утро во мне произошло что-то очень важное… Тем солнечным утром я понял: когда я мечтал всю жизнь о сыне, моей душой стала дочь. Лист дрожал в теплых пальцах Ребекки. Она так не любила эти ярлыки вроде «матери больше любят сыновей, отцы — дочек», но всю свою жизнь она ощущала эту связь с Майклом. Не было человека в этом мире ближе, которому она могла бы доверить свою боль, свои страхи, свои мечты и надежды… Не было человека, который понимал бы их лучше. Эта связь не поддавалась объяснению, но была настолько крепкой, что ее чувствовала вся остальная семья. Быть может, поэтому отпустить было так больно… Майкл упоминал имена других членов семьи — Клауса, Элайджи, Эстер. Но это было лишь вскользь. Здесь все касалось лишь них двоих: отца и дочери. И не было больше этой душной гостиной и пыльного вечера, не было этих восьми месяцев — отец был снова рядом. И это присутствие ощущалось сильнее, чем если бы она действительно физически могла коснуться его или увидеть… На листе бумаги в какой-то момент Ребекка увидела имя Деймона. Сердце больно ударило. Я не был счастлив в тот вечер, когда он попросил твоей руки. Новость ли? Наверное, нет. В тот вечер я понял, что я не готов. Не готов осознать, что ты повзрослела, не готов принять, что твоим домом будет совершенно другой дом. Но какая к черту разница? Я видел твои глаза в те минуты. И в них нашел ответы на все свои вопросы. Мне не дано знать, что вас ждет впереди и как сложится ваша жизнь. Мне хочется порой дать миллион советов, и каждый из них кажется правильным, видится тем, что поможет построить идеальную жизнь… Но сейчас я понимаю, что должен дать лишь один: не бойся. Не бойся перевернуть свою жизнь с ног на голову, если ты чувствуешь, что подошла к точке невозврата. Не бойся того, каким после этого будет завтра. Не бойся уходить. Многие говорят, что уходят лишь слабые, а сильные остаются. Это ложь. Чтобы остаться, достаточно испугаться неизвестности. А на то, чтобы уйти, иногда мало целой жизни. Я верю в то, что у тебя хватит сил уйти, если это будет нужно. И поэтому я спокоен. Ребекка почти не моргая скользила взглядом по строчкам. Она чувствовала, как с течением секунд тяжелеют ресницы, как все труднее становится сфокусировать взгляд. Но еще сильнее я хочу верить в другое. В то, что сделанный выбор для вас с Деймоном станет самым правильным в жизни и вы ни разу не ощутите привкус горечи от осознания, что совершили ошибку. Знаешь, один мой хороший друг недавно спросил меня: «Ты мечтаешь о чем-нибудь?» Такой обычный вопрос, но он заставил меня задуматься. Лет двадцать-тридцать назад я бы ответил на него целым списком с подробным изложением того, чего и к скольки годам я мечтаю достигнуть. Всем нам в двадцать лет мечты дают крылья, и нам кажется, что жизни, такой необъятной и необъяснимой, раскинувшейся впереди, хватит на то, чтобы исполнить их все. Сейчас, оглядываясь назад, я понял, что для меня уже не имеет особого значения этот список. Что-то из него сбылось, что-то со временем стало неважным… Но думая обо всем это, я вдруг осознал кое-что еще. У меня больше нет километрового списка желаний, но я знаю, что есть кое-что, после чего я без раздумий назвал бы себя счастливым человеком. Возможно, сейчас для вас с Деймоном действительно не время, потому что вы оба еще очень молоды. Но у меня нет сомнений в том, что однажды, если этому суждено произойти в ваших жизнях, вы будете прекрасными родителями. И единственное, чего я хочу, на что очень сильно надеюсь каждой клеткой своей души, — это то, что я увижу эти дни. Ребекка почувствовала, что сил держаться больше не осталось. Воздуха в легких резко отчего-то стало не хватать — в груди стало слишком больно. Ребекка судорожно хватала ртом воздух и в какой-то момент ей начинало казаться, что она задыхается, — но его все равно было мало. По щекам градом катились обжигающие соленые слезы, крупными каплями омочившие плотную бумагу, в одно мгновение потемневшую от влаги. Насколько же сильно хотелось встать, убежать из гостиной, закричать что есть силы, что все это неправда, что этого не может быть, не может!.. Не может быть того, что Майкл этого так и не дождался. Невозможно было поверить в то, сколько всего произошло за этот неполный год, сколько немыслимого счастья и горя было в нем. Как же Ребекке отчаянно хотелось хотя бы на мгновение повернуть время вспять, чтобы рассказать обо всем ему. О том, как всего через несколько недель после новости, которая выбила у Ребекки землю из-под ног, она узнала совершенно другую, — и именно она помогла ей двигаться дальше и вернуться к жизни. О том, что они с Деймоном, вопреки протестам Эстер и недовольству остальной семьи, все-таки обвенчались в тот предрождественский вечер на одном из островов, затерянных в Тихом океане. О том, насколько сильно они мечтали научиться быть для своей маленькой дочери лучшими родителями. О том, что они были счастливы, действительно счастливы в этот короткий отрезок времени. И о том, как все это оказалось разрушено, словно после урагана. Остались одни обломки. Если бы отец только знал… — Папуля, — закрыв лицо холодными ладонями, ощущая соленый привкус, дрожащими губами в темноту прошептала Ребекка. — Если бы ты только знал, как ты мне нужен… Ребекка уже не пыталась остановить слезы, скрыть их, успокоиться. Сейчас ее душа была открыта и выпускала из себя все, что заполнило ее до краев в эти месяцы. Иногда бывает так, что боль просто больше невозможно держать внутри. И тогда рушатся самые крепкие замки, стираются барьеры. Вновь возвращаясь на несколько месяцев назад, когда отец был жив, Ребекке казалось, что она чувствует эту исступленную боль уже на чисто физическом уровне. Слезы жгли кожу так, что на мгновение начинало казаться, что от них вполне могут остаться ожоги. Хотелось кричать так громко, насколько хватило бы сил, а затем захлебнуться воздухом, которого отчаянно не хватало… Сейчас хотелось только одного: хотя бы ненадолго, хотя бы на пять минут вернуться в это время, — просто поговорить с ним. Это ведь так немного!.. Говорить обо всяких пустяках и смеяться вместе с ним, отвечать на его вопросы и спорить. Снова прижаться к его плечу, на миг закрыть глаза и почувствовать, что все хорошо… Ребекка старалась не плакать на протяжении всего этого времени. Даже если она оставалась одна. Ей казалось, что если она отпустит, позволит этим чувствам взять верх, то из этого цунами уже не спасется. Но что-то иное происходило сейчас. Ребекка плакала, задыхалась от слез, и чувствовала, что в эти секунды вместе со слезами тело и душу покидает боль, а из сердца уходит тяжесть, сковывшая руки крепче любых наручников, и вместо них по венам разливается одно — неизъяснимая светлая легкость. Ребекка не могла дать ей название, не знала, откуда она взялась, но ощущала ее так сильно, каждой клеточкой своей души. Это не было похоже ни на что из того, что она ощущала раньше, Ребекка чувствовала, что все, что происходит с ней сейчас, было с ней впервые. Это робкий шанс однажды вновь взлететь, это легкий свежий ветер у моря, с озорством касающийся щек… Это воздух, который хочется вдохнуть до предела и который заставляет сердце стучать дальше, — уже совсем по-другому. Порой нужно позволить себе быть слабым, чтобы понять, что ты в тебе достаточно силы для того, чтобы идти дальше. Я не знаю, когда ты прочтешь это письмо, хотя в душе очень надеюсь, что еще нескоро. Но в этом мире нет ничего вечного, и я понимаю, что рано или поздно это все-таки произойдет. Но смерть — это не прощание навсегда. Если невозможно быть рядом физически, это еще ничего не значит. Я всегда буду с тобой. Просто помни об этом. Папа И сейчас Ребекка, как никогда в своей жизни, понимала смысл этих слов. Майкл действительно вернулся этой ночью, когда к ней в руки попало это письмо… Это произошло именно тогда, когда казалось, что она дошла до той самой границы, когда казалось, что ей больше не хватит сил справиться… И теперь она понимала, насколько же отец прав. Человек может умереть физически, но воспоминания о нем, те сотни теплых моментов, которые вы с ним когда-то делили, мысли о нем, без которых не проходит ни дня, — над ними не властна смерть. Они будут жить в душе, пока есть любовь. А любовь… Она не умирает. Ребекка просидела так за столом почти всю ночь, читая письмо отца, вспоминая детство, возвращаясь в те моменты, которые были так далеко и вдруг стали настолько близкими, и думала о чем-то своем… Она уснула лишь к утру, сама этого, кажется, не заметив, — но со спокойствием в душе. Лишь проснувшись утром, Ребекка окончательно вернулась к реальности. Это письмо отца, написанное им незадолго до смерти, стало для Ребекки не только успокоением. Оно стало некоторым, пусть и далеко не полным прояснением проблем, которые встали перед семьей Майклсонов. А еще — прояснило собственные мысли. Еще совсем недавно Ребекка постаралась бы отогнать от себя те мысли, на которые ее натолкнули эти события, попытаться быть безразличной. Но сейчас в их истинности она не сомневалась и была уверена в том, что должна сделать дальше. Первым, из того, что сделала Ребекка наутро, был звонок Элайдже с единственной просьбой — встретиться. — Ребекка, это безумие, — мотнув головой, вновь повторил Элайджа, когда он приехал и между ними состоялся этот удививший их обоих разговор. Ребекка рассказала Элайдже о письме отца, о своей недавней встрече с Эстер и о странной находке рабочих в подвале особняка Майклсонов — небольшом кейсе, в котором Майкл хранил письмо для дочери. — Элайджа, пожалуйста, — глядя ему в глаза, произнесла Ребекка. — Это может пролить свет на историю завещания отца. — Почему ты настолько уверена в этом? — спокойно, но настойчиво спросил Элайджа. — Это письмо… По некоторым фразам папы можно понять, что оно было написано после нашей помолвки с Деймоном, — собравшись с мыслями, начала Ребекка. — И это значит, что незадолго до его… Ребекка замерла на полуслове, замолчав на мгновение, но так и не смогла произнести самое последнее. Спустя время это было по-прежнему тяжело. — Он писал, что ему нужно закончить еще несколько дел, которые он постоянно откладывал на будущее… Если он чувствовал, что ему становится хуже… Возможно, именно поэтому он решил написать завещание. Папу что-то сильно беспокоило в последнее время… Мне кажется, что это завещание было одним из тех самых незаконченных дел. И это продолжалось не год, не два… А намного дольше. — Хочешь сказать, он давно планировал сделать все так, как он сделал, но по каким-то причинам не решался? — неуверенно спросил Элайджа. Ребекка кивнула и негромко ответила: — Я думаю, да. И если это так, то и Елену он знал намного, намного дольше. Ребекка молчала еще на протяжении полуминуты, и Элайджа на протяжении этого времени обдумывал все то, что сказала ему сестра. По его взгляду, несмелому и полному замешательства, было видно, что он не до конца уверен во всем этом. Однако сказанное Ребеккой посеяло в нем сомнения. — Мама сказала, что в этом кейсе, кроме письма, ничего не было. Но очень странно хранить одно-единственное письмо… Именно так, — проговорила она. — Нет никакой необходимости специально для этого использовать целый кейс. Обычно все необходимые ему документы папа помещал в сейф в его кабинете. На нем был надежный пароль, поэтому вероятность того, что его кто-то вскроет, была очень маленькая. Ребекка медленно выдохнула и отвела глаза. Она молчала на протяжении еще нескольких секунд, а затем вновь перевела взгляд и посмотрела Элайдже в глаза. — Я не верю ей. Такая короткая фраза. Негромкая. Спокойная. Но сколько же боли таили в своей глубине эти слова. — Я не верю, что в этом кейсе было лишь одно письмо. Элайджа молча смотрел на сестру, не отводя взгляд, плотно сжав губы. — Папа практически в одно и то же время написал это письмо и оформил завещание. Если он все же что-то предчувствовал… Возможно, он хотел собрать в одном месте все бумаги, которые касались этих важных для него незавершенных дел. И тогда, может быть, содержимое этого кейса могло бы открыть для нас, почему он составил завещание именно таким образом… И кто для него Елена. Брат и сестра на протяжении нескольких долгих секунд смотрели друг другу в глаза. На эти секунды их молчания огромную гостиную до краев заполнила необъятная, хрустальная тишина, в которой были слышны отголоски криков соседских мальчишек, игравших в футбол на улице, доносившиеся из-за закрытого окна. А еще в этой тишине так ясно, как никогда прежде, они слышали голос собственных мыслей. Прошло уже столько времени, но сейчас Элайджа и Ребекка понимали, что все это время они не давали прозвучать своим мыслям о том, что сделал Майкл. По разным причинам, но они оба были не готовы это сделать. Порой казалось, что легче оставить все как есть, не думать, сделать вид, что безразличен, чем узнать правду. Но эта история, так тесно касавшаяся их жизней, отзывавшаяся внутри необъяснимой болезненной тоской, сейчас вновь затрепетала внутри так живо и так ярко, что приходило понимание: отпустить не получается. Они еще не осознавали его до конца. Оно было смешано с растерянностью, замешательством и страхом, и эти чувства внутри были настолько сильны, что вставали плотным барьером, который удерживал от шага вперед. — Ребекка, я понимаю, что натолкнуло тебя на такие мысли, — сказал Элайджа. — Но то, что ты предлагаешь, слишком рискованно. Я не привык вламываться в чужие дома. Элайджа остановился на секунду, а затем произнес: — И тем более в дом твоей матери. Не было смысла что-то скрывать или делать вид, что в их семье все хорошо. Они были открыты друг перед другом, и Ребекка сама давно не была ребенком и прекрасно все видела. Двери их дома были открыты для Элайджи только Майклом. Эстер, хотя не могла препятствовать их встречам, вместе с этим не скрывала своего отношения к старшему сыну Майкла, к которому тот всегда относился с какой-то особенной теплотой, к которому тянулся. Элайджа еще ребенком понял, что в доме жены отца, несмотря на все попытки Майкла что-то изменить, он никогда не станет желанным гостем. — Мы с Ником давно не живем там, но у нас обоих есть ключи от дома родителей, поэтому вламываться никто не будет, — ответила Ребекка. — А улучить момент, когда мамы не будет дома, не так уж сложно. Задумчиво глядя куда-то вдаль, Элайджа замолчал. — Даже если все так и в кейсе действительно было что-то еще… — произнес он. — Ребекка, вероятность того, что мы отыщем это… Она невелика. — Я не спорю с этим, — ответила Ребекка. — Если в кейсе было что-то еще, это точно заинтересовало бы маму. Это действительно будет похоже на чудо, если мы найдем что-то еще. Она сделала небольшую паузу. — Но мама пока живет в их с папой доме, — произнесла Ребекка. — Ни я, ни Клаус туда не приезжаем сейчас, а значит, ей нет необходимости что-то прятать. Пока не прошло много времени, есть шанс, что она просто отдала мне письмо, а кейс по-прежнему там. Минимальный, но шанс. Элайджа слушал Ребекку, и, плотно сжав губы, молчал. Ребекка понимала, что сейчас в нем идет внутренняя борьба: это было видно по его задумчивым глазам, по его напряженной осанке, по его молчанию. Элайджа понимал, что в этом Ребекка действительно права: наверное, было бы неправильно упустить эту, пусть и призрачную возможность. История отца была настолько запутанной, что сейчас, спустя месяцы душевного смятения и бесплодных попыток хотя бы на шаг приблизиться к разгадке, любой шанс что-то узнать был бесценен. Но с другой стороны, нужно было быть реалистами: поверить в то, что Эстер, найдя в кейсе что-то, что не должно было попасть на глаза кому-то другому, не предприняла бы все необходимые меры для того, чтобы этот кейс и его содержимое были в надежном недосягаемом месте, было сложно. Даже то, что она все-таки отдала Ребекке письмо Майкла, уже было удивительно: в конце концов, в нем могла быть какая-то информация, которая была неизвестна ранее, и как бы ею распорядилась Ребекка, — большой вопрос. Впрочем, было понятно, что раз Эстер все-таки пошла на этот шаг, то все меры предосторожности ею были соблюдены. В какой-то момент, не говоря ни слова, Ребекка сделала несколько шагов вперед, приблизившись вплотную к брату, и в следующий момент он почувствовал, как она взяла в ладони его лицо. — Элайджа, я прошу тебя, — произнесла она, глядя ему в глаза. — Ты — единственный, кому я сейчас могу довериться. Не шелохнувшись, Элайджа смотрел в глаза Ребекки и понимал: она не лжет. И это — не сиюминутная детская прихоть, возникшая из желания поиграть в сыщиков. Ей действительно было небезразлично. И дело было не в суммах с внушительным количеством нулей, которыми теперь должен был обладать почти незнакомый человек, даже не сам факт появления этого человека в жизни их семьи. Дело было в том, что это касалось ее отца. Самого близкого человека в ее жизни. И эта секунда изменила что-то в нем самом. Как-то сами собой отошли на второй план мысли о том, что это бессмысленно, что нужно пытаться найти более надежные источники. Они должны были использовать все возможности. Не отводя взгляд, Элайджа положил теплые ладони на руки сестры. — Хорошо, — произнес он. — Ребекка, я обещаю. Я помогу. Элайдже и Ребекке удалось осуществить задуманное в ближайшее время. Подгадать момент, когда Эстер на достаточно долгое время уехала, было несложно. До ее возвращения оставалось еще несколько часов. Ребекка и Элайджа начали с подвала, с фонарями исследуя каждый миллиметр его немаленькой площади. Там по-прежнему оставались некоторые старые предметы мебели — судя по всему, грузчики пока так и не успели вывезти, — какой-то хлам, некоторые старые журналы. На него, по правде говоря, они оба особо не рассчитывали, — нужно было быть очень наивным человеком, чтобы, найдя нечто ценное и непригодное для посторонних глаз, оставить это на своем месте, — но для собственного успокоения они решили исследовать особняк целиком. Сейчас, просто проходя по комнатам, Ребекка чувствовала, как сжимается сердце: родительский дом узнать было уже трудно. Так пусто и так холодно. Невооруженным глазом, попав в дом, можно было заметить, что его хозяева, кто бы это ни был, либо переезжают, либо вовсе выставляют его на продажу. Ребекка не думала об этом до этого момента, но сейчас в сознании невольно возникла мысль: еще один кирпичик из фундамента их семьи вынут. И, может быть, последний… — Ты знаешь, — вдруг произнес Элайджа, до этого момента молчавший, задумчиво и внимательно просматривавший листы из одной из папок на столе в кабинете Майкла, — я долго думал в последние дни обо всем этом… Ребекка перевела взгляд на брата, а он на мгновение задумчиво замолчал. — Та записка, которая предназначалась для Елены… Отец ведь просил ее обратиться за помощью к Джузеппе, если она ей понадобится. — Это еще более странно, — сказала Ребекка. — У папы были очень напряженные отношения с этой семьей. И это длилось не год, не два… — Ты знаешь причину? — спросил Элайджа. Ребекка покачала головой. — Я ничего не знаю об этом, — ответила она. — Один раз, очень давно, я случайно услышала разговор родителей на кухне. Я слышала его урывками, но точно поняла, что папа что-то говорил о Джузеппе. Но мама настолько резко его прервала, что я сама испугалась. Но мы с Ником тогда еще ходили в школу, я мало что помню из того времени. Да мне и неинтересно было. Только когда в моей жизни появился Деймон… — Ребекка на миг замерла. — Я несколько раз пыталась поговорить с мамой об этом. Но потом я поняла, что если продолжу эти попытки, то наши с ней отношения со временем просто сойдут на нет. Да и сам папа относился к Джузеппе… Настороженно. При мне они встретились лично только один раз: в тот вечер, когда Деймон собрал наши семьи. Они держались ровно, но чувствовалось напряжение. — Если отец просил Елену довериться Джузеппе, значит, он сам относился к нему иначе, нежели Эстер, — проговорил Элайджа. — Но если он боялся, что Эстер предпримет какие-то шаги, чтобы помешать Елене получить деньги, почему именно Джузеппе? В конце концов, у отца было полно друзей, с которыми его отношения были куда ближе, чем с Сальватором, и которые точно не отказали бы ей в помощи, если бы Майкл их об этом попросил. Ребекка, чуть нахмурившись, смотрела на Элайджу. — Ты хочешь сказать… — Возможно, нужно пытаться не найти прямую связь между Майклом и Еленой, а понять, как она может быть связана с Сальваторами, — закончил Элайджа, озвучив мысли Ребекки. — И уже через них — с нашей семьей. Ребекка на протяжении нескольких секунд молчала, думая над тем, что сказал Элайджа. Вопросы, возникшие у него, были резонными, но, казалось, от ответов отдаляли еще больше. — Если так, то это значит, что Майкл и Джузеппе все равно должны были быть как-то связаны, причем очень тесно, — спустя время сказала Ребекка. — А это кажется маловероятным. Деймон рассказывал, что Джузеппе был удивлен не меньше нашего, когда в записке увидел свое имя. Элайджа молчал. — Думаешь, отец блефовал? — спустя пару секунд спросил он. — Хотел показать кому-то, что у Елены, в случае чего, за спиной есть достаточно надежный тыл… — Если так, то все сложилось более чем удачно, — задумчиво усмехнулась Ребекка. — Сейчас Елена действительно вхожа в семью Деймона, у них хорошие отношения. Ребекка вновь замолчала. Она молчала так на протяжении полуминуты, задумчиво глядя перед собой, а затем, прикусив губу, все еще как будто находясь в своих мыслях, покачала головой. — Я не думаю, что Елена связана именно с Джузеппе или с кем-то еще из семьи Сальваторов. Оставленное отцом наследство… Оно говорит само за себя. Елена была как-то связана с Майклом. — Я с тобой и согласен, и не согласен одновременно, — сказал Элайджа. Ребекка перевела на брата непонимающий взгляд. — Елена для них обоих могла что-то значить, — произнес Элайджа. — И их обоих связывать. Ребекка, не отводя взгляд, долго смотрела на Элайджу, пытаясь собраться с мыслями, которые вдруг закружились в неуправляемом вихре. — Ты думаешь… Джузеппе что-то скрывает? — наконец спустя минуту едва слышно, почти одними губами проговорила Ребекка. Элайджа промолчал, так и не ответив на этот вопрос. Но ответ на него и не нужно было озвучивать: для них обоих он был ясен. Ребекка и Элайджа провели в доме в поисках хоть каких-то зацепок еще несколько часов. Зная особняк до мельчайших подробностей, они исследовали каждый его уголок. Но все поиски были бесплодны: если Майкл и оставил какие-то бумаги, кроме письма для Ребекки, то их здесь, очевидно, уже не было. Хрупкая надежда погасла так же скоро, как и зажглась, но чувство разочарования от этого притупилось: все это время, что они с Элайджей провели в особняке Майклсонов, Ребекка думала о его словах о Майкле, Елене и Джузеппе. Ребекка понимала, что святых людей на свете нет, что Джузеппе действительно мог не сказать всей правды, но… Как-то не вязалось его поведение с вероятностью того, что он мог что-то знать о Елене. Если это было так, для чего нужно было поднимать всю ее родословную, искать информацию в Эдмонтоне о ее происхождении и родителях? Да и сама Елена не была с ним знакома так же, как не была знакома с Майклом, а мысль о том, что Джузеппе с Майклом на пару следили за канадской студенткой, была совсем уж безумной. Все это было очевидно и понятно, но не отменяло одного: Елена была связующим звеном в этой запутанной цепи странных обстоятельств. И в мысль о блефе Майкла, кому-то что-то желавшего доказать видимостью своих связей с Джузеппе, которую и сам Элайджа озвучил неуверенно, верилось как-то слабо. Это было слишком по-детски для такого человека, как Майкл. Даже если его письмо послужило неожиданностью для самого Джузеппе, Майкл не стал бы обращаться за помощью к тому, к кому испытывал ненависть, кого презирал. «Елена могла связывать их обоих», — Ребекка раз за разом прокручивала в голове эти слова Элайджи, и чем дальше шло время, тем правдивее они ей казались. Вот только это было еще не все. Джузеппе действительно мог не знать о Елене ничего. Но, судя по всему, их с Майклом действительно объединяло общее прошлое. И в прошлом этом была замешана Эстер.

***

В прихожей раздался характерный звук проворачивающегося в скважине ключа. Елена, увлеченная чтением какого-то документа, оторвалась от экрана ноутбука и вынула из уха один наушник, чтобы убедиться, что это ей не показалось. Впрочем, она и так была уверена в том, что услышала — музыка была спокойной и негромкой, а чуткий слух улавливал любые непривычные звуки. Деймон реже приезжал в свою квартиру в Западном Голливуде, иногда не оставался ночевать, но все же это продолжало случаться. Елена уже совсем иначе реагировала на его приезды: внутри не было чувства неловкости, когда Деймон оказывался рядом. Та холодная пустота, которая была между ними в первые дни после переезда Деймона сюда, со временем заполнилась. Внутри больше не было страха сделать что-то не так, причинить дискомфорт или перейти границы — быть может, потому, что сам Деймон эти границы не создавал. Елена не знала, сколько времени ему понадобится, чтобы окончательно прийти в себя, — может быть, на это понадобятся не недели, а долгие месяцы… Но сейчас она старалась не думать об этом и чувствовала одно: радость от того, что сейчас в человеке, который был рядом, она легко узнавала того Деймона, с которым когда-то познакомилась. В прихожей послышались шаги и увлеченный голос Деймона, который с чем-то соглашался, — судя по всему, он с кем-то разговаривал по телефону. Елена отвлеклась, но отвлекать Деймона от разговора не хотела, поэтому осталась на кухне, где и была. Впрочем, уже через пару минут, на оптимистичной ноте о чем-то договорившись на завтра с собеседником, Деймон отключил телефон и через пару мгновений появился в кухне. — Привет, — как обычно поздоровался он, и Елена, слегка улыбнувшись, кивнула в ответ. — Как жизнь? Такой обмен такими простыми вопросами незаметно для них обоих, как-то сам собой вошел у них в традицию, и с него начинался разговор каждый раз, когда они встречались. Они спрашивали друг у друга, как прошел день, что было нового, и что было самым главным — всегда друг друга выслушивали, хотя Деймон был далек от изучения социально-регулятивных аспектов категориальной динамики действенности СМИ, а Елена, по правде говоря, порой впервые слышала те слова из терминологии ресторанного бизнеса, которые использовал Деймон. Рассказанное никогда не вызывало ступор и не было причиной неловкого молчания — им всегда было о чем поговорить. Елена стала ловить себя на мысли, что легко могла рассказать Деймону об очередных запарных днях в университете, на что-то пожаловаться, рассказать какой-то забавный случай, произошедший утром, и вместе с ним посмеяться — у нее вообще не было потребности думать о том, о чем ему рассказывать, а о чем не стоит. Деймону было можно доверить, без преувеличения, все: живя в совершенно другом ритме жизни и другими проблемами, Деймон удивительно чутко понимал ее. И это осознание, что рядом есть человек, которому можно рассказать обо всем, с которым можно смеяться и у которого можно просить совет, доставляло чистый, ни с чем не сравнимый кайф. — Ты остаешься сегодня? — спросила Елена после их недолгого разговора о прошедшем дне. — Да… Скорее всего, — как-то рассеянно проговорил Деймон. — Но сейчас я приехал не для этого. Елена чуть нахмурилась: к чему клонил Деймон, она пока не понимала. — Елена, скажи, ты занята сейчас? — взглянув на нее, вдруг спросил Деймон. — Ну, если не считать, что я в кои-то веке села за научную литературу для диссертации, — произнесла она, покосившись на ноутбук, который полчаса назад был свидетелем ее нравственного раздрая и честных попыток читать научные статьи, а отправиться смотреть новую серию «Игры престолов», — то не очень. А что случилось? — Хорошо, что не занята, — Деймон кивнул. — Потому, что, в общем-то, я приехал за тобой. Что происходит, Елена окончательно перестала понимать. Она сдвинула брови, пристально смотря на Деймона, не отводя взгляд. — За мной? — повторила она. — В смысле? Елена понимала, что этот вопрос звучит донельзя глупо и совершенно бессмыслен, но произнести ничего другого она сейчас не могла: разговор с Деймоном выбил ее из колеи. Сальватор мягко усмехнулся. — В прямом, в каком еще? Раз не занята, тогда собирайся, потому что сейчас нам нужно будет кое-куда съездить. — Сейчас? — Елена вскинула брови. Ни один мускул не дрогнул на лице Деймона. — Да, — пожав плечами, спокойно ответил он. — Деймон, на улице вечер, — неуверенно сказала Елена, — И вообще… Куда нам сейчас может быть нужно? Что случилось? Деймон в свойственной ему манере закатил глаза. — Елена, скажи, кому в этой жизни хоть раз помогали лишние вопросы? — наклонившись к Елене так, что она ясно ощутила запах его туалетной воды, вкрадчиво посмотрев ей в глаза, произнес Деймон. Его голос был настолько спокоен, а сам он был настолько выдержан, что это спокойствие еще больше выводило из колеи, разбивая все доводы. — Давай собирайся, — примирительно подытожил Деймон. — Не укушу, обещаю, — усмехнувшись, пообещал он, вновь взглянув Елене в глаза, и в его ярких серо-голубых глазах блеснул нехороший лукавый огонек. Сопротивляться бесполезно — этот человек всегда делал и получал то, что хотел, и за время знакомства с ним Елена хорошо это уяснила. Закончив с учебными делами, она отключила ноутбук и ушла одеваться. Машина Деймона была припаркована неподалеку от жилого комплекса. Как только Елена в салон, ее обдало прохладным по сравнению с улицей воздухом, в котором хорошо ощущался резковатый горький запах туалетной воды Деймона. Сам он был все так же выдержан: в его действиях не было ни суеты, ни торопливости, а взгляд был все так же спокоен. Деймон повернул ключ зажигания, и в салоне зазвучала музыка — кажется, что-то из Ван Бюрена. Елена не знала, как относиться к тому, что делал сейчас Деймон. Внутри она все еще испытывала замешательство, но сейчас оно не вызывало страха — равно как и восторга. Она еще несколько раз попыталась спросить Деймона о том, куда они сейчас поедут, но его ответы мало отличались от того, что он сказал ей дома. Елена откинулась на спинку кожаного сидения, наблюдая за тем, как за окнами сменяют друг друга улицы и здания. Небо было пропитано густой огненно-розовой акварелью, в которой догорали последние минуты дневного света. Несмотря на то, что был уже вечер, движение в городе было плотным и оживленным — чувствовалось, что в Лос-Анджелес начали подтягиваться туристы. Практически на каждом светофоре собирались очереди из автомобилей, а в воздухе продолжали раздаваться нетерпеливые сигналы клаксонов. Деймон немного петлял по улицам микрорайона, заворачивая на небольшие улочки, а затем выезжая на более просторные и шумные авеню, но все эти места были Елене знакомы — она сама не раз возвращалась этими путями домой после работы или занятий в университете. Мимо мелькали знакомые магазины, кафе, отели. На прибрежной дороге, хотя машин было не меньше, было уже просторнее. Деймон по-прежнему молчал, и Елена не нарушала это молчание, продолжая наблюдать за происходящим за окном. Именно в эти минуты она почувствовала, как скорость автомобиля увеличивается и мотор начинает работать громче. Картинки за окном стали сменять друг друга быстрее. Движение не стало свободнее — машин было все так же много, — но сейчас Деймона это как будто не связывало. Обгоняя, перестраиваясь, лавируя между полосами, теперь он сбрасывал скорость только перед светофором. Торможение не было резким — наоборот, оставалось только поражаться тому, насколько мягко можно сбросить скорость с приличным цифр до нуля за доли секунды без приличной встряски — и здесь сказывался, очевидно, водительский опыт Деймона. Но Елена чувствовала, как сердце на мгновение замирало в тот момент, когда он, не дожидаясь зеленого сигнала, срывался с места под агрессивный рев мотора, набирая скорость, едва загорался желтый. Елена перевела взгляд на Деймона, но он даже не смотрел на нее. Его взгляд был устремлен на дорогу, и он был все так же спокоен — казалось, что такая скорость была настолько привычна для него, что он сам ее уже не чувствовал. Елена чувствовала, как пальцев медленно касается холодок. Она хотела что-то сказать Деймону, но в последний момент какая-то необъяснимая сила, словно мощный барьер, удержала ее от этого. Просто смотреть в окно теперь было трудно. Елена сама была водителем и поэтому видела происходящее в этот момент под другим углом зрения, нежели обычный пассажир. Она сама не почувствовала, как ее взгляд, словно магнитом, был прикован к тому, что было на дороге впереди. В сознании мелькнула мысль, что, возможно, Деймон хотел быстрее проехать этот напряженный участок дороги, чтобы не тратить много времени. Но текли минуты и скорость ниже не становилась, а маневры Деймона становились все рискованнее. Не все на дороге были готовы мириться с таким лихачом — кто-то начинал сигналить, кто-то, открывая окно, что-то кричал, но Деймон лишь с усмешкой наблюдал за этим. Он не нарушал правила — Елена прекрасно это видела, но каждое его действие было на грани. За его скоростью не успевали менее поворотливые и расторопные водители. Боковым зрением Елена увидела, что водитель довольно массивного кроссовера, шедшего в соседней полосе, не убедившись в безопасности маневра, начал перестраиваться в полосу Деймона. Обе машины шли на больших, но схожих скоростях, и машину Деймона водитель увидел слишком поздно, чтобы как-то среагировать. Внутри что-то дрогнуло, и Елена была в шаге от того, чтобы крикнуть Деймону, чтобы тот дал по тормозам, — кузовы автомобилей разделяли уже не сантиметры — считаные миллиметры. Однако Деймон, кажется, даже не посмотрел в сторону кроссовера. Он вжал до упора педаль газа. Джип тряхануло, и уже через мгновение он был на безопасном расстоянии впереди, в последний момент уйдя от столкновения. Деймон не сбросил скорость и затем перестроился в более свободный крайний правый ряд. Все произошло настолько быстро, что это были, наверное, какие-то секунды — но они показались Елене до безумия долгими. Она чувствовала, как сердце еще на протяжении какого-то времени быстро стучало. — Деймон, — произнесла она, переведя взгляд на него. — Все в порядке, — коротко ответил Деймон. Больше он не сказал ничего. Все так же следя за дорогой, он не отпускал педаль газа. Да что у него в голове?! Что вообще происходит? Елена разрывалась между желанием сказать ему пару ласковых и промолчать, дождавшись окончания пути, чтобы уже на месте все выяснить. Деймон не выглядел встревоженным чем-то — он был расслаблен и явно был в прекрасном расположении духа. Но его титаническое спокойствие и хладнокровие, с которым он управлял автомобилем, настолько контрастировало с происходящим на дороге, что Елена ловила себя на мысли, что ей сложно поверить своим глазам. В душе нарастала тревога — от неизвестности, от странного и непривычного поведения Деймона — но Елена усилием воли сделала все, чтобы никак ее не выразить. Сейчас самым логичным казалось дождаться того момента, когда они доедут до пункта назначения, и уже тогда поговорить обо всем с Деймоном. Отелей, клубов, и кафе становилось все меньше, да и зданий в целом — тоже. Пейзажи становились все пустыннее, вскоре из поля зрения исчезла полоса океана. На улице окончательно стемнело в тот момент, когда Елена поняла, что Деймон завернул на Freeway LA. Это окончательно запутало Елену: эта дорога вела к выезду из города. Дружеский пикник за городом? Да что-то мало верилось. — Деймон, может быть, ответишь наконец? Тон Елены звучал настойчивее. Поведение Деймона приводило ее в замешательство, и сейчас она осознавала, что не понимает, чего от него можно ожидать. Но все же именно сейчас и в эту секунду она хотела получить какую-то ответную реакцию. Но ее не последовало. Деймон не шелохнулся и даже не посмотрел в сторону Елены — ее слов он будто не слышал. Здесь были другие скорости, здесь был абсолютно другой ритм движения. Здесь не было светофоров, нескончаемых дорожных знаков, встречных полос. И правила здесь были абсолютно другие. Виски пронзал совершенно остервенелый, дикий рев двигателя, и Деймон больше не сдерживал скорость — здесь можно было с лихвой понаблюдать за тем, на что способен твой автомобиль. Машин здесь было, конечно, меньше, чем в городе, но и на Freeway их все равно было достаточно много. Здесь были и легковые автомобили, и внедорожники, и мотоциклы, шедшие со скоростью, явно приближающейся к верхней границе разрешенных 65 миль в час*. Однако Деймон без труда обгонял их один за другим. Внедорожник слушался каждого его малейшего движения, словно заранее предугадывая, и Деймон с наслаждением этим пользовался. Елена, которая уже была за рулем этого автомобиля, знала, насколько он комфортен в управлении, — однако даже учитывая это, наблюдать за тем, с какой легкостью Деймон управляет им, было немыслимо. Он на бешеной скорости маневрировал среди автомобилей разных габаритов, как ему вздумается, так, словно его собственный был других габаритов и совершенно легкий. Ни одной секунды в нем не чувствовалось ни напряжения, ни страха — ему явно было в кайф все происходящее. В какой-то момент какой-то парень, двигавшийся на мотоцикле чуть позади, подтянулся и занял соседнюю полосу, судя по всему, желая сыграть в своего рода догонялки с Деймоном, однако у того это вызвало лишь усмешку. Ему хватило полуминуты, чтобы оторваться от преследователя на такое расстояние, что его уже не было в поле зрения. Только спустя какое-то время Елена ощутила, как сжимает внутреннюю ручку двери. Сердце колотилось, и воздуха в легких начинало не хватать. Оглушающие биты, рокот мотора, скорость разрывали барабанные перепонки. Впереди мелькнули несколько одинаковых неоновых дорожных знаков, напоминавших водитеоям о том, что разрешенная скорость на магистрали — 65 миль в час, но сейчас было совершенно ясно, что Деймон превышал этот предел, и превышал намного. Когда взгляд Елены упал на спидометр, она увидела, что его стрелка приближается к 90*. Неизвестность, поведение Деймона на дороге, его молчание — все смешивалось в какой-то немыслимый микс, от которого мысли в голове кружились неуправляемым беспорядочным роем, а по венам холодом разливался страх. Деймон прекрасно видел это, но ему как будто не было дела: как ни в чем не бывало, он сделал музыку громче. Елена верила Деймону. За то недолгое время их знакомства он не раз показал ей — от него не стоит ждать удар в спину. Этот мужчина знает, что такое честь и достоинство, а еще — человечность. Уже далеко были те времена, когда рядом с ним кожа покрывалась мурашками страха, когда единственное, чего так сильно хотелось — избавиться от его общества, оказаться как можно дальше от него. За эти несколько месяцев действительно многое поменялось. И именно сейчас, в эти странные минуты какого-то помутнения, Елена поняла, что ощущает нечто похожее на то, что он чувствовала тогда, осенью. Совершенно дико и до омерзения неприятно. Елена не могла сосредоточиться, не понимала, как ей нужно быть дальше. Но в какой-то момент в сознании четко сформулировалась единственная мысль. Деймон не сделает со мной ничего — на него и так заведено уголовное дело. Он не станет делать себе же хуже. Она была настолько непривычной, абсолютно дикой, что Елена попыталась поскорее ее развеять. Но многие дни и недели спустя она помнила, что чувствовала в этот момент, — невыразимое омерзение… И холодный страх. Но именно эта мысль вытолкнула ее из этого странного коматоза. Щеки обожгло. Сердце по-прежнему заходилось в бешеном темпе, но теперь холод, проникавший сквозь пальцы, сменил опаляющий жар. — Деймон, ответить наконец! Что ты, черт побери, делаешь?! Перекричать музыку и рев мотора было не так-то просто. Она надеялась, что Деймон хотя бы как-то отреагирует это, — сарказмом или серьезно — неважно, но она хотела, чтобы он ей ответил. — Скажи хоть что-нибудь! Однако его ответом было молчание. Машин на дороге становилось все меньше — по этому и по указателям было понятно, что они уже достаточно далеко отъехали от города. Однако названия ближайших населенных пунктов на этих указателях были практически невозможно прочитать — Деймон не сбрасывал скорость ни на милю. Он явно чувствовал себя в своей стихии, и его уверенность была оправданна: его действительно было невозможно выбить из колеи, он читал этот внедорожник, который был послушной игрушкой под его управлением, и дорогу, как раскрытую давно понятную книгу. Крутые уклоны от рядом идущих машин и переезды из одного крайнего ряда в другой за несколько секунд были для него не более чем игрой. И от этой игры становилось все хуже. Фары Jeep’а осветили кузов Chevrolet Tahoe — достаточно массивного внедорожника, шедшего впереди. Тот тоже двигался на достаточно высокой скорости, но Деймон не сбавлял свою, и вскоре практически полностью преодолел достаточно большое расстояние между его автомобилем и Chevrolet. До автомобиля оставалось немного, но Деймон скорость не сбавлял и в другую полосу не уходил. Елена почувствовала, как сердце замерло. Говорят, в такие секунды время замедляется, — правду говорят. Иначе как объяснить, что ты помнишь их до мельчайших деталей?.. Елене казалось, что она чувствует каждый миллиметр приближения. Если два автомобиля таких габаритов столкнутся на такой скорости — жертв не избежать ни в том, ни в другом. Нет, нет, нет. Это безумие. Нужно оторваться от этого чертова внедорожника, затормозить или… Освещенный фарами машины Деймона, в память врезался золотистый плоский крест — значок марки Chevrolet. Елена почувствовала, как становится нечем дышать. — Деймон!!! В обин момент все погасло. Холодный свет фар, освещение магистрали, значок знакомой марки. Но это был лишь миг — короче вспышки. Елена ощутила, как внедорожник увело в сторону. Не было ни толчка, ни встряски — только это ощущение того, что автомобиль куда-то свернул. Мгновение — впереди вновь свободная дорога. Tahoe виден лишь в зеркале заднего вида, а через несколько секунд растворяется в темноте. Деймон увел машину в левую полосу. И в этот момент Елена поняла, что уже не справится с накрывшей ее в эти секунды волной. Она закричала на Деймона, что есть мочи. Не стесняясь в выражениях, она кричала на пределе голоса, и ей было уже абсолютно плевать, ответит что-то Деймон или нет. Она уже не помнила, о чем она ему говорила, — но точно помнила, что ей необходимо было выплеснуть то, что она чувствовала. Деймон не произнес за все это время ни слова. Он молча слушал, как кричала Елена, и молча продолжал ехать дальше. Казалось, что на это время он просто отключил любые эмоции — как какой-то робот. Однако в какой-то момент Елена увидела, что он съехал с магистрали, свернув на какую-то однополосную дорогу. Вокруг стало темнее — источником света, за исключением редких фонарей, были только фары Jeep’a: других машин на дороге не было. Спустя некоторое время, приглядевшись, Елена увидела, что вокруг была сухая совершенно пустынная местность. Скорость была уже совершенно иной — Деймон ехал медленно, а через несколько минут неожиданно остановил машину у обочины. Деймон вынул ключ зажигания, но оставил включенными фары ближнего света, пронзавшие чернильную густую темноту серебристым холодом. Сейчас они были единственным источником освещения. Все так же, не говоря ни слова, ни бросив на Елену даже взгляда, Деймон вышел из машины. Когда Елена вышла вслед за ним, кожа обдало душной влажностью. — Какого черта происходит? — прорычала она, подойдя к Деймону, стоявшему, прислонившись спиной к закрытой двери. — И куда ты меня привез?! — Познакомься, Елена, — впервые за последний час Деймон заговорил, и голос его был абсолютно такой же спокойный, как и когда он приехал домой. Впервые за это время он посмотрел на нее — ей в глаза. — Пустыня Мохаве. Сто пять миль к северо-востоку от Лос-Анджелеса. Слова Деймона заставили Елену замереть. Она медленно обвела неверящим взглядом вокруг себя. На небе, бездонном, смолистом, как густая черная гуашь, не было ни звезды. Глаза с трудом, но постепенно привыкали к темноте. Скрипучий песок. Размытые очертания небольших валунов. А где-то совсем далеко — горы. — Что ты сказал? — на выдохе едва слышно, почти одними губами произнесла Елена. Она не могла поверить, что это все происходит в реальности. Это было похоже на сказку, бред сумасшедшего, галлюцинации — но только не на правду. — Для чего ты это делал? — не веря, вновь посмотрев на Деймона, проговорила Елена. — Елена, — медленно произнес Деймон, — когда Стефан забирал тебя с подругами после вечеринки… Наверняка он говорил вам, что мою машину, а особенно без моего ведома, лучше не брать, — он говорил спокойно, четко произнося каждое слово, — будто учитель задавал классу новый урок. — Да? Елена, не отрывая взгляд, смотрела на Деймона. — Что ты этим хочешь сказать? — пробормотала она. — Каждый покупает себе тот автомобиль, который подходит ему больше, чем остальные. Не только по стоимости, комфорту и еще каким-то параметрам. По стилю. — Я покупал себе не игрушку для витрины и не аксессуар для хвастовства, — продолжил Деймон. — Я думаю, сегодня ты поняла, что со своей машиной я делаю все, что захочу. Деймон медленно выдохнул. — Проверять машину на прочность имеет смысл только тогда, когда ты знаешь ее способности, — сказал он. — Когда ты знаком с ней и не побоишься отжать из нее по максимуму. В другом случае лучше не начинать. Елена слушала Деймона, смотрела ему в глаза и сейчас начинала понимать, что он имеет в виду, а главное — для чего он приехал этим вечером. Черт возьми, и как она сразу не догадалась? Как сразу не поняла, что все не закончится так просто? Деймону действительно не было присуще хвастовство. Как не было присуще и желание порисоваться, в особенности перед женщиной: ему просто это было не нужно. Но если кто-то перейдет ему дорогу, он укажет этому человеку на его место — вне зависимости от пола. — Ты… Хотел ответить мне, да? На то, что я тогда угнала твою тачку? Деймон улыбнулся, на мгновение опустив глаза. — Зачем тогда привез в пустыню? Решил закопать где-нибудь здесь? Сальватор усмехнулся. — Ну, зачем так кардинально, — протянул он. — На мне уже и так уголовное дело. Клаус вроде как остался жив, но мой адвокат не оценит, если я попытаюсь закопать еще кого-нибудь. — И на том спасибо, — фыркнула Елена. — Никогда бы не подумала, что чья-то почти судимость когда-нибудь станет гарантом моей собственной безопасности. Елена снова подняла взгляд на Деймона. — Зачем, Деймон? — почти по буквам произнесла она. Вокруг было темно, но сейчас она видела его голубые глаза, неестественно яркие, напоминавшие два осколка льда, как при дневном свете. Елена и Деймон смотрели друг на друга, не отводя взгляд. Столкнулись их глаза — теплый шоколад и лед Арктики. И в глазах друг друга два этих человека видели что-то гораздо более глубокое, чем просто цвет или эмоции, которые они испытывали в этот момент. — Просто показать, что каждая машина привыкает к своему режиму. Этот малыш привык к такому, и его лучше не перестраивать. Вот и все. Такой же ровный, абсолютно спокойный тон. Стальная выдержка. Точка зрения, которую он не изменит. — Показать? — одними губами повторила Елена. — Показать? Ты… Ты хоть понимаешь, что ты делал? Ты понимаешь, что это не игры, что это опасно, черт тебя дери! Елена понимала, что ей и самой, наверное, стоило бы попридержать язык — не всегда она ездила со скоростью сорок миль в час и прощала дорожное хамство. Вот только то, как Елена вела себя на дороге в тот вечер, когда она взяла машину Деймона, не шло в сравнение с тем, как он поступал сегодня. — Знаю, — так же хладнокровно ответил Деймон. — А еще я знаю, что сейчас ты стоишь передо мной, живая, здоровая и не с переломанными ногами. Деймон чуть наклонился к Елене так, что их глаза оказались на одном уровне. — Я взрослый мальчик и давно научился отвечать за каждое свое действие, Елена, — проговорил он. — Но так и не научился усмирять свое эго, — с отвращением выплюнула Елена. — Да, ты в очередной раз показал, что весь из себя непростой, — но я поняла это раньше — поверь, за эти несколько месяцев знакомства с тобой у меня были возможности для этого. Вот только в твоем уроке я не нуждалась, и я надеялась, что ты понял еще после нашего разговора в ту ночь, когда я признала свою ошибку и извинилась. Ты эгоист, Деймон. Оконченный, непроходимый, бесповоротный эгоист. Показал свой урок, да? Доволен? — спросила Елена. — Я рада за тебя. Может быть, тогда в этом действительно был какой-то смысл. Потому, что ты даже на одну минуту представить не можешь, что я чувствовала сейчас, — выкрикнула она. — Ты не можешь представить, что чувствует человек на пассажирском сидении, когда его машина несется со скоростью восемьдесят миль в час в этот чертов «Тахо»! Ты не можешь представить, что в этот момент чувствует этот человек в машине того, кому он доверяет… Так нельзя, Деймон! Нельзя! Не все в этом мире измеряется твоими хотелками и размером твоего эго, когда ты наконец поймешь это, гребаный ты мудак! В этот момент Елена сделала шаг вперед и с такой силой ударила кулаками в грудь Деймона, что на мгновение показалось, что его черная рубашка сейчас просто разойдется по швам. Деймон просчитывал ее удар — несмотря на темноту, зрение боксера со стажем давало о себе знать. Но он даже не думал парировать его или как-то остудить Елену. Он смотрел на нее и понимал: сейчас она была искренна с ним, как, может быть, никогда раньше. Она не боялась все это высказывать ему, называть его последними словами и говорить все, что о нем думает. Сейчас, крича на пределе голоса там, где их никто не услышит, она была такой, какой еще никогда не была с ним раньше. Горячая, отчаянная, испуганная… Настолько живая. — Учи кого-нибудь другого, ладно? Я в этом не нуждаюсь! То, что произошло в следующую секунду, было каким-то мгновением — но именно его Деймон и Елена помнили еще очень долго. В один шаг преодолев расстояние, которое их разделяло, не вслушиваясь в то, что сейчас крикнула ему Елена, Деймон резким движением притянул, а затем, развернув спиной, крепко прижал Елену к себе. Охнув от неожиданности, Елена по инерции попыталась высвободиться, но чем сильнее она пыталась это сделать, тем крепче Деймон ее держал. Чувствуя тепло его рук, то, как его размеренное дыхание опаляет оголенную кожу, Елена ощутила, как по позвоночнику прошел словно разряд тока. В этот момент она замерла в руках Деймона, чувствуя, что что-то больше не дает ей пошевелиться. И это были не только его объятья. — Отпусти меня, — рыкнула она. — А иначе?.. — прошептал Деймон, и по коже вновь прошла горячая волна. Насколько же он самонадеянный, как же сильно хочется спустить его на землю с его высоты, как же зла она была на него в эту секунду! И какое безумие с ней происходило, когда он просто ее коснулся… — Я на каблуках, — ответила Елена. — Или не знаешь, как девушки могут бороться против нежелательных объятий с помощью каблуков? Елена не могла видеть сейчас лицо Деймона, но она готова была поклясться, что в эту секунду он улыбался. Он все еще прижимал ее к себе, окружая своим теплом в ту минуту, когда все внутри горело. — Успокойся, — едва слышно на ухо произнес Деймон. — Деймон, — выдохнула Елена и попыталась снова высвободиться из его объятий, но сейчас замок цепких рук ясно показал: она не сможет. Сердце, вопреки всем попыткам перевести дыхание, заколотилось с новой силой, из-за чего в висках начинала пульсировать кровь. Ей хотелось освободиться, снова накричать на него и оставить одного в этой чертовой пустыне, потому что… Потому, что сердце разрывалось от злости и от его томительных прикосновений. От того, что его хотелось оттолкнуть… …Для того, чтобы в следующую секунду притянуть к себе, заставив уже его играть по ее правилам. Он сумасшедший. Он позволит вдоволь наиграться и заставит подумать, что тебе это сойдет с рук, а затем устроит экскурсию по городу со скоростью девяносто миль, и у него это вызовет улыбку. Он сумасшедший. Он может отвезти в пустыню среди ночи, и для него это не будет чем-то странным или страшным. Он сумасшедший. И с ним безумным становится тот, кому он позволит быть слишком близко… — Я отпущу тебя в тот момент, когда ты сама этого захочешь. А пока остановись. Елена сделала глубокий вдох, но кислорода все равно не хватало. Она почувствовала, как чуть шершавая щека Деймона касается ее щеки. Запах его парфюма. Холод металлического ремешка его часов на ее коже. Эта нереальная, невыносимая близость, от которой мир в глазах кружился и менял свои очертания. Елена подняла голову вверх, и ее взгляд оказался в плену бездонного черного небосвода. Медленный выдох. Я отпущу тебя в тот момент, когда ты сама этого захочешь. Не захочет.