***
Впервые за несколько лет у Кэролайн не было строго обозначенных планов на этот день. Сессия еще продолжалась, и, хотя экзамены были уже позади, еще предстояло сдать курсовую. Защита была назначена через неделю, и сейчас Кэролайн, как и бòльшая часть ее однокурсников, была занята подготовкой к ней и внесением в работу последних правок. Обычно получалось так, что день рождения Кэролайн совпадал аккурат с окончанием сессии, так что уже ничего не мешало расслабиться и отпраздновать так, как хотелось. Кэролайн никогда не была домоседкой и тихоней: это были запоминающиеся вечеринки — в совершенно разных местах, но неизменно с большим количеством друзей и морем музыки и эмоций. В этом году университетское расписание внесло в планы свои коррективы, и Кэролайн решила, что раз получилось так, то лучше всего будет отложить празднование дня рождения на неделю — на время, когда уже начнется настоящее лето — без экзаменов, ожидания оценок и ощущения, что что-то нужно доделывать. Кэролайн долго думала о том, как отметить день рождения в этом году, и в результате остановилась на мысли о том, чтобы снять на выходные за городом коттедж, — уехать с друзьями на природу и как следует там отдохнуть было, пожалуй, идеальным вариантом после окончания учебного года. Она уже нашла несколько подходящих вариантов, и дело оставалось за малым — выбрать один из них. Этот же день Кэролайн планировала провести дома — с Энзо. И хотя это был, наверное, первый раз за последние несколько лет, когда в свой день рождения она осталась дома, внутри не было ни разочарования, ни сожаления. Что-то было в этом домашнем спокойствии такое, что приводило душу в равновесие, что заставляло почувствовать неизъяснимую гармонию — с внешним миром и что еще важнее — с самой собой. Не было мыслей о том, что год назад в это время она могла бы закатить в свой день рождения шумную вечеринку, а сейчас продолжала готовиться к защите курсовой, о том, что, несмотря на то что приехал Энзо, они не уехали куда-то вместе на эти несколько дней, как это часто бывало. Кэролайн убеждалась в истинности этой простой, проще детского букваря мысли: слова где, когда и даже как имеют не такое большое значение, которое привыкли им присваивать люди. Важно — с кем. Кэролайн почувствовала на шее легкое, но настойчивое прикосновение теплых губ и колючей щетины. Стало чуть щекотно, и Кэролайн, слегка вздрогнув, не смогла сдержать улыбку. Она чуть повернулась, чтобы оглянуться, и в этот момент ощутила, как все тело словно охватило огнем, — Энзо крепко прижал ее к себе. Кэролайн ловила себя на мысли, что она сильно привыкла к его объятиям, в которых были растворены терпкий аромат его туалетной воды и полыхающее тепло. — Мне кажется, что я не закончу с текстом для защиты за эти несколько дней, — усмехнулась Кэролайн, сдаваясь в плен его рук. — А это было твоей заветной мечтой? — задумчиво приподнял бровь Энзо. — Теперь плевать. Мне до сих пор сложно поверить, что я вижу тебя в реальности, а не по видеосвязи, и могу чувствовать твое тепло. Губ Энзо коснулась едва уловимая задумчивая усмешка. Он ничего не ответил. Но Кэролайн это было не нужно. Она знала, что он чувствовал в этот момент, — читала по его глазам, ощущала в его прикосновениях. Они провели так в тишине некоторое время, но Энзо по-прежнему крепко держал Кэролайн, прижимая к себе. От этого огня не хотелось спастись. Из этого плена не хотелось освобождаться. Спустя пару минут Кэролайн вдруг вновь услышала голос Энзо. И вопрос, заданный им, привел ее в замешательство. — Кэролайн, скажи, — вдруг произнес он, — у тебя есть любимое платье? То, которое очень дорого тебе. То, от которого у тебя самой горит взгляд, когда ты видишь свое отражение в зеркале. Кэролайн на протяжении нескольких секунд внимательно непонимающе смотрела на Энзо. — Мне кажется, у каждой женщины оно есть, — мягко усмехнувшись, ответила она. Глаза итальянца одобрительно блеснули. — Надень его. Кэролайн, кажется, окончательно перестала что-либо понимать. — Для чего? — недоуменно глядя на Энзо, спросила она. Но Энзо как будто не видел ее растерянности — он был спокоен и выдержан. — Я хочу увидеть тебя в нем. — Сегодня? — удивилась Кэролайн. — Сейчас. Не отводя взгляд, Кэролайн смотрела на Энзо, в его черные блестевшие глаза, и больше всего на свете хотела понять, что сейчас творится в его мыслях. — Я… Знаю этот взгляд, — с полуусмешкой проговорила Кэролайн. — Он не появляется просто так. Энзо едва заметно усмехнулся, на мгновение задумчиво опустив глаза. Но ничем, кроме этих мимолетных усмешки и движения взгляда, он не выдал того, что сейчас могло бы быть у него внутри. — Пожалуйста, исполни мою просьбу. Кэролайн знала, что Энзо не даст ей ответа на ее вопрос до одного, лишь ему известного момента. Она больше ни о чем не спрашивала его, ни о чем не говорила и спустя мгновения вышла из гостиной, оставшись со своим замешательством наедине. Энзо терпеливо ждал Кэролайн в гостиной. Ее не было достаточно долго, но он не знал, сколько времени прошло точно. Он набирал кому-то сообщение, когда Кэролайн вновь появилась в гостиной. Услышав звук шагов, Энзо отвлекся от смартфона и поднял взгляд. Однако после этого к телефону он уже не обращался. Кэролайн видела, как на эти мгновения, когда он увидел ее на пороге гостиной, Энзо застыл со смартфоном в руках. Не моргая, не отводя глаза, он не говорил ни слова, скользя взглядом по утонченной фигуре в объятьях черного вечернего платья, и тишина, пропитавшая в этот момент помещение, отчего-то стала очень громкой. Платье, о котором говорила Кэролайн, не было чем-то украшено — на нем не было ни рисунков, ни воланов, ни каких-либо других вставок, призванных разнообразить фасон. Но в этот момент Энзо, хотя был мужчиной, понял, почему Кэролайн выбрала именно его. Полностью черного цвета, оно облегало фигуру, в точности повторяя каждый изгиб тела, словно неизъяснимое плотное вещество, которое было покорно форме, с которой было связано. Чуть приспущенные плечи открывали полукружие тонких изящных ключиц и бледноватую от природы, но уже тронутую лучами летнего калифорнийского солнца кожу, а длина чуть выше колен — точеные ноги. Чуть ниже шеи, ближе к ключицам и дальше к левому плечу — несколько едва заметных родинок, обычно невидимых под повседневной одеждой, — как что-то запретное, способное поднять внутри чувство, очень схожее с ревностью. Однако в этом нет пошлости, чрезмерной, отталкивающей доступной открытости. Это так немыслимо и необъяснимо — в этом образе страсть и элегантная женственность, сексуальность и строгость. Каждый удар высоких шпилек острым выстрелом отдается в висках. Золотистые локоны пшеничными волнами рассыпаются по оголенным плечам. Немыслимо яркие, озёрные голубые глаза. Этому платью не нужны были украшения. Его главным украшением была эта женщина, на которую сейчас смотрел Энзо, не в силах отвести взгляд и не чувствуя реальности. Когда Энзо начал чувствовать под собой почву, он молча поднялся на ноги и, сделав несколько шагов, уничтожил расстояние, которое разделяло их с Кэролайн, и затем протянул ей ладонь. — Нас уже ждут. Кэролайн на протяжении нескольких секунд смотрела на его ладонь, но затем без слов вложила в нее свою руку. Если в безумство — то вместе. На улице было уже темно и в городе зажигались фонари, когда они вдвоем вышли из дома. Внизу ждал водитель. Кэролайн не знала, что сейчас происходило в мыслях Энзо, куда они должны были отправиться, и только спустя пару мгновений поняла, что этот автомобиль приехал за ними. Увидев Энзо и обменявшись с ним короткими кивками, водитель завел двигатель. Рука Кэролайн потянулась к ручке задней пассажирской двери, однако Энзо остановил ее. Он подошел к ней сзади, и в этот момент она увидела в его руках черную плотную материю. По его жесту она поняла, что он хочет завязать ей глаза. — Что ты задумал? Кэролайн смотрит на него, повернувшись вполоборота, но в его глазах — огненных, улыбающихся — все то же спокойствие, что и несколькими минутами назад. — Ты веришь мне? Секунды застывают в оглушительной тишине, когда их взгляды сталкиваются. Но в глазах Кэролайн нет страха, раздражения, замешательства. Только уверенность. — Да. В черных глазах — блеск довольной усмешки. Спустя секунду, ощутив, как шею обожгло горячее дыхание, Кэролайн почувствовала, как на глаза легла плотная непроницаемая материя, полностью скрывшая свет, и как Энзо крепко завязал ее концы у нее на затылке. Кэролайн услышала, как открылась дверь автомобиля, и в следующий момент ощутила тепло руки Энзо. Крепко сжав ее ладонь, он помог ей сесть в машину, и в эту секунду Кэролайн впервые в жизни почувствовала, что она целиком зависит от этого человека рядом с ней. Но страха не было. Течение времени растворилось. Кэролайн поймала себя на мысли, что по звукам пытается предугадать, где они могли бы проезжать, — однако из открытого окна машины по временам доносились лишь звуки клаксонов и иногда — сигналы светофоров, уведомлявшие о том, что переходить дорогу разрешено. По этим немногочисленным деталям она Кэролайн поняла, что они оставались в городе, — но все остальное было покрыто темнотой. С водителем Энзо не разговаривал и вообще за всю дорогу не проронил ни слова. Казалось, что дорога была не такой уж долгой, но Кэролайн вряд ли смогла бы сказать, сколько они с Энзо ехали. Мир вокруг словно исчез, погрузив тело и душу в странное чувство невесомости. На миг показалось, что звуки улицы начали стихать, а вскоре автомобиль остановился. Кэролайн услышала, как Энзо открыл дверь машины, а затем почувствовала, как он взял ее за руку и чуть увлек за собой. — Энзо, предупреждаю: когда я ничего не вижу, у меня ужасная координация, так что если я оттопчу тебе ноги… Энзо молчал. Кэролайн не слышала в эту секунду его голоса, не видела его самого, но готова была поклясться, что, произнеся фразу, которую она услышала дальше, он улыбнулся. — Это нестрашно. Он еще крепче сжал ладонь девушки и помог выйти из машины. Кэролайн почувствовала, что сердце начало стучать быстрее, — то невыразимое ощущение неизвестности с острым привкусом предвкушения, который заставляет перебирать в мыслях возможные варианты развития событий, разбивающиеся о непроницаемую темноту, которой закрыты глаза. Энзо поддерживал Кэролайн за руку и за талию, и под таким руководством, полностью доверяясь ему, она сделала несколько шагов. Но в следующий момент он ее остановил. Энзо все еще поддерживал ее за руку, но Кэролайн почувствовала, что уже не так крепко. Спустя миг повязка на глазах ослабла, а затем спала. Темнота рассеялась, сменившись в первую секунду размытой, но яркой реальностью. Прошло еще несколько мгновений, прежде чем острота зрения вернулась и глаза стали видеть, как прежде, четко. В жизни есть такие моменты, которые остаются навсегда. Они остаются не в памяти — они отпечатываются внутри, пропитывая собой каждую клетку, как только что нанесенная акварель впитывается в холст художника. Неважно, значимое ли это событие или на первый взляд — мелочь, которая, быть может, прошла бы мимо в любой другой день, долгий период дней и даже месяцев или мимолетный, неуловимый миг. Спустя сорок, пятьдесят лет, спустя дни и ночи, наполненные тысячами других счастливых и разбивающих в осколки событий ты будешь помнить это так ярко, так ясно, словно это происходит эту секунду; ты будешь помнить то, каким ты был в этот момент. Кэролайн точно знала, что через несколько десятков лет, когда молодость уйдет и ее сменит зрелость, когда в волосах, быть может, уже будет серебриться седина, — она будет помнить эту ночь. Она будет помнить, что она чувствовала в тот миг, когда Энзо снял повязку с ее глаз и зрение вновь впитало в себя краски яркого окружающего мира. Что испытывает человек, когда оказывается на большой высоте? Кто-то теряет дар речи, завороженный бесконечными картинами, открывающимися далеко внизу, кто-то чувствует, как внутри сковывает ледяным страхом. Однако то, что приходит на большой высоте всегда, — это легкость. Необъяснимая, неимоверная легкость, которая охватывает тело и разум. Неважно, какой она имеет привкус, — восхищения или страха. Она дает за спиной крылья — и ни единой секунды в такой момент сердце не будет биться в привычном ритме… Именно это испытала Кэролайн, когда открыла глаза, хотя прочно стояла на земле. Здесь были все. Те люди, с которыми Кэролайн связывали тысячи счастливых минут и которым она доверяла свою боль. Стефан, Бонни, Елена, Кай, Лиам, Люк, некоторые другие из тех, с кем Кэролайн общалась уже очень давно, — те, кто был близок… И невыносимо дорог. До боли знакомые голоса. Поздравления. Звонкий смех. Ощущение невыразимой благодарности, пьянящее предвкушение и чувство легкой невесомости, мысли о том, как Энзо организовал всё это, — всё соединилось в бесконтрольный поток эмоций и тысячи мыслей, которые было невозможно выразить словами. Но это отошло на второй план, в какой-то момент побледнело, когда среди своих родных и друзей Кэролайн увидела усмешку пронзительно ярких до боли знакомых голубых глаз. Деймон. Он тоже был здесь. Внимательно наблюдал за Кэролайн и, как и всегда, задумчиво, едва уловимо улыбался чему-то своему. Она навсегда запомнила то, что испытала в тот момент, когда среди собравшихся близких людей увидела его, хотя вряд ли смогла бы описать это чувство словами. Они нечасто виделись после всего, что произошло в жизнях Деймона и Ребекки в последние несколько месяцев. Деймон, раньше всегда использовавший любую возможность увидеться с братьями и сестрой, теперь редко приезжал, когда Стефан, Кэролайн и Кай, проводя время вместе, приглашали его присоединиться. Он ушел с головой в работу, почти не отдыхал и практически не покидал пределы своего дома. Такими редкими стали обычные СМС с таким простым, и — теперь это ощущалось так ясно — таким привычным вопросом — «как твои дела?». Иногда по вечерам, украдкой, Кэролайн брала в руки мобильник в робкой надежде, что, может быть, в этот раз на экране высветится оповещение о сообщении со знакомого номера, или долго задумчиво держала его в руках, чувствуя в себе лишь одно желание, — набрать его. Просто спросить: «как ты?». Однако текли секунды, но Кэролайн так и не решалась нажать на кнопку вызова. Телефон молчал. Так же, как и Кэролайн, Деймон любил шумные вечеринки. Между их датами рождения было две недели разницы, и нередко день рождения Деймона, родившегося раньше, плавно перетекал в празднование дня рождения Кэролайн. Всегда это были шумные праздники, где можно было от души расслабиться, на которые Деймон приглашал самых близких людей и на подготовку которых не жалел денег. Когда в один из их разговоров несколько недель назад Кэролайн все-таки осмелилась спросить, каким он планирует этот день, Деймон коротко ответил: отмечать день рождения он не будет. Летели поздравления, звонки, бесконечные СМС, но ответа на них не было — в этот день его мобильный был вне зоны доступа — как и он сам. Друзья и близкие, обеспокоенные, в замешательстве спрашивали друг у друга, не рассказывал ли он о своих планах, но в ответ на вопросы друг друга лишь растерянно пожимали плечами. Деймон уехал из дома рано утром, как потом поняла Елена, — не взяв даже телефон. О том, где и как он провел этот день, никто из его близких так и не узнал. Кэролайн знала, в каком состоянии сейчас был брат, поэтому в глубине души понимала — вряд ли он будет с ней, если она устроит вечеринку. Но сейчас он был рядом. Кэролайн вряд ли смогла бы описать, что было в ее мыслях в этот момент, что творилось в ее душе. Чувствуя, как земля под ногами превратилась во что-то эфемерное, почти неощутимое, она сделала шаг и в следующий момент крепко обняла Деймона. На мгновение она забыла о том, что рядом находятся другие ее друзья, не было дела до того, что, возможно, это выглядело странно или не совсем вежливо по отношению к остальным. Рядом с Деймоном стоял Стефан, но Кэролайн знала, что он не будет держать обиды на нее за то, что первым из братьев она увидела именно Деймона, что именно на него она отреагировала так. Он понимал. Он всё понимал. — Ты здесь, — прошептала Кэролайн, что есть силы прижимаясь к Деймону, чувствуя тепло его тела. — Не мог же я пропустить день рождения своей младшей сестренки… Которая стала совсем взрослой. Кэролайн ничего не ответила. Прижимаясь щекой к плечу Деймона, она подняла взгляд и встретилась взглядами со стоявшим чуть позади него Энзо. Она не сказала ему ни слова в этот момент — но это было не нужно. Он все видел в ее ясных голубых глазах, так блестевших сейчас. Уголков губ Энзо коснулась улыбка, и Кэролайн тоже улыбнулась. И в двух этих улыбках, в этих взглядах было все, что они хотели сказать друг другу в эту секунду. Спустя миг Кэролайн увидела, как к Энзо подошел Стефан. — Стефан, привет! Энзо протянул Стефану руку, и Стефан с улыбкой, легко и охотно, словно они были знакомы уже давно, ее пожал, ответив на его приветствие, и мужчины дружески обнялись. — Рад тебя видеть, — сказал Стефан. — «Привет»?! — недоуменно воскликнула Кэролайн, в замешательстве наблюдая за ними. — Вы что, уже познакомиться успели?! Стефан и Энзо рассмеялись. — Кэролайн, извини, — сказал Энзо. — События пришлось немного поторопить. — Да ну тебя, — фыркнула Кэролайн, заставив мужчин засмеяться снова. — Я-то думала, что все будет официально — я вас представлю друг другу… Но, хотя ее слова были такими, было понятно— в душе Кэролайн чувствует совершенно иное. Это было ощутимо в каждом движении ее взгляда, когда она видела, как легко ее братья общаются с Энзо. Густую темноту пронзал свет холодного неона, буквы которого соединялись в единственное слово, ярким пламенем проникавшее под кожу, — L U R E. Один из самых фешенебельных и дорогих ночных клубов не только в Лос-Анджелесе, но и на континенте. Кэролайн хорошо разбиралась в такого рода местах и, конечно, знала об этом клубе, но еще никогда в нем не была — провести здесь даже несколько часов было удовольствием не из дешевых, да и зачастую сюда просто невозможно было попасть без приглашения — здесь нередко устраивали приватные вечеринки голливудские звезды первой величины. Здесь можно исполнить любую свою прихоть, насладиться музыкой лучших диджеев планеты и сполна узнать, что это за убийственная смесь, — молодость в Городе Ангелов… Не веря в то, что все это происходит в реальности, Кэролайн смотрела на Энзо, не отводя взгляд, но он лишь улыбался, глядя на нее чуть лукавыми черными глазами. Энзо подошел к ней, и спустя миг Кэролайн почувствовала обжигающее тепло его ладони. — Это будет только наша ночь, — на ухо шепнул он ей, а затем крепко взял за руку. Минуя охрану клуба, которая в эту ночь была особенно усилена, чтобы в него не проникли посторонние, которые могли бы помешать отдыхающим, под яркие биты музыки, начинавшие сливаться с кровью, они зашли в огромное горящее неонами здание. И уже плевать, что на них смотрят друзья Кэролайн, что только что их тайна перестала быть ею. Все понятно без слов. Эта ночь, безумная, взрывная, горящая мириадами огней, была долгой. Без перерыва звучала лишь любимая музыка. Не было недостатка в дорогом алкоголе. Здесь сердце стучало по-иному, и тело с жадностью принимало этот бешеный ритм, рождавший единственное желание — танцевать, танцевать так долго, пока будет хватать дыхания, чувствуя, как кровь с болью секунда за секундой бьет в виски, задыхаясь и ощущая, как горит опаленная кожа. Однако не это было главным. Самым дорогим подарком этой ночи была свобода. Та свобода, которую способны подарить лишь близкие люди. И в этом был самый главный кайф. Здесь можно было быть свободным. Танцевать до самого рассвета. Любить. — Слушай, моя девушка очень любит твою музыку, а еще твоя фотка какого-то хрена месяц делала у нее на рабочем столе смартфона. Вообще, я не ревнивый, но имей в виду, я за тобой слежу. Кай показал соответствующий жест, и с этих двух фраз началось его знакомство с Энзо. — Обещаю, что не буду давать поводов для усиления наблюдения, — сказал итальянец. — Потому что я должен быть благодарен тебе. Как бы странно это ни звучало, если бы тебя в какой-то момент не свалила простуда, вряд ли бы я познакомился со своей любимой девушкой. Улыбнувшись, Энзо с уловимой гордостью в глазах на мгновение взглянул на Кэролайн, которая почувствовала, как щеки обдало теплом, а затем их с Каем взгляды вновь пересеклись, и тот, не без удовлетворения, усмехнувшись, протянул ладонь Сент-Джону. Кэролайн наблюдала за тем, как Энзо общается с ее близкими, как они постепенно находят общий язык, и чувствовала, насколько легко становится в груди. Она ловила себя на мысли, что уже очень давно не ощущала такой легкости, когда просто хотелось улыбаться, даже необъяснимо для самой себя. И тем дороже сейчас были эти минуты и часы. Чуть позднее Кэролайн узнала, что все происходившее в этот вечер устроили три мужчины, которых она считала главными в своей жизни, если не считать отца, — Энзо, Деймон и Стефан. Как оказалось, Энзо обладал неплохими организаторскими способностями: когда у него появилась эта идея, он, проявив немного находчивости, достал номер телефона Деймона и рассказал о ней ему, а вскоре, уже через брата, подключился и Стефан. Он занялся составлением списка приглашенных — самых близких для Кэролайн, и некоторыми другими вопросами, а Деймон и Энзо взяли на себя поиск подходящего места. Одному Богу было известно, как они втроем все это организовали, сколько времени на это ушло и в какую цену обошлось, — больше они не рассказали ничего, а Деймон, слегка улыбнувшись, произнес только одно: «Отрывайся, сестренка». Растворяющаяся в крови, заставляющая сердце замирать музыка, перелив неоновых огней, разговоры с друзьями — органы чувств жадно вбирали все, что происходило вокруг, впитывая в себя, как впитывает только что нанесенную густую, яркую гуашь холст художника. Однако в эти часы Кэролайн казалось, что она наблюдает за этим лишь со стороны, а сама находится в каком-то совершенно другом, еще не совсем объяснимом для нее самой мире, — словно под большим куполом. И там, под ним, она чувствовала внутри себя то, что было в миллионы раз громче любой музыки, ярче любых огней. Когда разрывающие биты сменялись бархатными аккордами медленной мелодии, Кэролайн чувствовала, как плечи укутывает тепло, смешанное с запахом давно знакомого парфюма. Здесь не было необходимости скрываться — можно было не следить за своими жестами и взглядами со стороны. Не нужно было ожидать, что наутро в таблоидах выйдут статьи о том, что у Энзо появилась новая девушка, сдобренные размытыми фотографиями, сделанными исподтишка. Но вопреки этому, они не дарили друг другу на глазах у близких страстные поцелуи, не растворялись в откровенных танцах. Мягко двигаясь в такт медленной композиции, Энзо лишь крепко, без слов прижимал Кэролайн к себе, обнимая ее сзади, заключив в крепкое кольцо рук, и она ощущала на оголенной шее тепло его дыхания. Они так по-разному выглядели сейчас: она — в дорогом вечернем платье, он — в простой белой футболке, на фоне которой особенно ярко выделялись татуировки, которыми были забиты руки, и привычных темных джинсах. Но сейчас они оба понимали, что ни в этом клубе, ни в городе, ни в целом чертовом мире у них не было человека, который чувствовал бы их лучше, чем тот, чьи мимолетные прикосновения управляли ритмом, в котором билось сердце. Они остались вдвоем в этом удивительном мире, который сами только начинали узнавать. Внутри они оба чувствовали что-то такое, для чего не нужно было показывать свою близость… И для того, чтобы понять, что было в душах двух этих людей, тем, кто был рядом, не нужно было доказательств в виде поцелуев или жарких объятий. Порой Энзо украдкой переводил взгляд на Кэролайн, наблюдая за ее мимикой, за тем, как она реагирует на друзей и что говорит. Он мало говорил в такие моменты, но в тусклом освещении ночного клуба можно было увидеть то, что было в глубине его глаз, на дне которых плескалась неуловимая улыбка. Не нужно было слов, рассказов, объяснений. Он был по уши влюблен.***
Елена не могла объяснить себе, почему, но не в первый раз за эти часы она возвращалась воспоминаниями на восемь месяцев назад. Тогда ведь тоже многое началось с дня рождения — только у Бонни… Тогда она не знала практически никого из тех, кто сейчас был ей близок. Кэролайн, Бонни, Кай… Деймон. Елена очень хорошо помнила тот момент знакомства с ним, когда Кэролайн представила ей своего старшего брата и его невесту. Она навсегда запомнила то странное, но немыслимо сильное чувство, которое ощутила в ту секунду, когда впервые столкнулась с этими насмешливыми голубыми глазами: тот сковавший внутри холод, разлившийся чуть ниже грудной клетки, и невыносимый жар, опаливший виски. Это был страх, но в страхе этом было еще что-то такое, чему Елена не смогла дать название до сих пор, — это осталось в душе с той самой первой минуты и день ото дня становилось лишь сильнее. Многое изменилось с того дня… Елена хорошо помнила, как в тот вечер, сама не понимая, почему, едва встретившись взглядами с Деймоном, старалась глазами найти кого-то из однокурсников, чтобы отойти к ним. Она понимала, что это глупо и по-детски, злилась на себя, что не может перебороть это, но все равно продолжала делать это, чувствуя на коже этот пристальный наблюдающий взгляд, так старательно пытаясь уйти, сама не зная, от чего. Сегодня они приехали вместе. Воспоминаний было много. Яркие, как фотографии, картинки из прошлого одна за другой возникали в памяти, рождая внутри неотвратимое ощущение дежавю. Однако в этой ночи было что-то такое, что не давало погрузиться в воспоминания с головой, раствориться в них. Это словно удерживало в другом мире и обращало взгляд к чему-то совершенно иному, вдруг делая то, что было в прошлом, бледным и таким малозначимым. — Вот так мне и свой день рождения уже захотелось отпраздновать! Елена обернулась. Рядом, с коктейлем в руках, чуть растрепанная от танцев, переводя дыхание, стояла Бонни. Гилберт улыбнулась. — Осталось не так долго. Бонни кивнула. — Знаешь, даже не верится, что прошел уже почти год и мы знакомы столько же. Елена ощутила, как внутри слегка скрутило, пустив по коже мурашки: Бонни словно прочитала те ее мысли, к которым она обращалась уже не раз в последнее время… — Ты была совсем другой тогда. Елена подняла взгляд на Бонни, и их глаза встретились. — Правда? — как-то робко спросила Елена. Но Бонни, видя замешательство в глазах подруги, сама была спокойна. — Да, — произнесла она, и в ее голосе, ровном и твердом, не было ни йоты сомнения. Помолчав немного, пристально глядя на подругу, Бонни сказала: — Мне кажется, что Лос-Анджелес все-таки выполнил свою задачу. Елена вновь взглянула на Бонни. Она ответила не сразу. Елена долго молчала, думая о чем-то своем, и по ее взгляду, по этому молчанию было видно, что Бонни затронула в ее душе то, что было значимо для нее. — Мне очень не хватает родителей, — ответила Елена. — И я немыслимо скучаю по Джереми и Кэтрин, но сейчас могу видеть их только по видеосвязи. Сейчас я понимаю, что уже давно, как в детстве, считаю дни до конца месяца, до того момента, когда мы сможем встретиться. Но еще я понимаю, что то время, что я проведу в Эдмонтоне, пролетит очень быстро, и это значит, что впереди — снова прощание. Думать об этом порой больно. Бонни не сводила взгляд с Елены, внимательно вслушиваясь в каждое произнесенное ей слово, не говоря ничего. В этот момент Елена снова замолчала, но Беннет ничем не нарушила это молчание, ожидая, когда она продолжит, и лишь все так же тихо смотрела в ее глаза. — Но несмотря на все это, переезд сюда — это, наверное, самый правильный выбор из всех, что я делала за свою жизнь, — спустя время уверенно и твердо проговорила Гилберт. Елена вновь на мгновение остановилась, но уже спустя несколько секунд продолжила. — Я уезжала в Лос-Анджелес с одним желанием: забыть о том, что было позади. Забыть не получилось. Я буду помнить этого человека, и о том, что он был первым мужчиной, рядом с которым я поняла, что влюбиться и любить — это грани разных чувств. Я буду помнить те пять лет, что нас связывали, и то, что произошло в конце. Теперь я понимаю, что память об этом будет жить во мне еще долго, даже если трансформируется во что-то другое, даже если пройдут месяцы и даже годы… И может быть, всю жизнь. Но я смогла сделать другое. Я отпустила. Во мне больше нет вопроса «почему», я не виню себя и не виню его. Я поняла, что в моей душе за это время произошло то, что гораздо важнее, чем забыть отрезок жизни, причинивший боль. Я благодарна. Благодарна за то, что каждый год из этих пяти был в моей жизни, потому что я была чертовски счастлива, и теперь нет никакого смысла в том, что в какой-то момент это превратилось в прах. Благодарна за то, что все произошло именно в тот момент, когда мы еще не были женаты и не построили семью. Я не жалею, Бон-Бон. И осознание этого, пришедшее ко мне здесь, для меня дороже. Бонни слушала Елену, видела ее глаза и понимала: она не лжет и не пытается убедить в правдивости сказанного саму себя. Она честна в первую очередь перед собой, и это ценнее, чем попытки убежать от призрачного прошлого. Не говоря ни слова, Бонни взяла Елену за руку и, улыбнувшись, крепко сжала ее ладонь. — Все только начинается, Елена, — глядя в глаза подруге, проговорила она. Елена улыбнулась. — В этом нет сомнений. — Помнишь, — вдруг сказала Бонни, — тот наш разговор на побережье… Ты сказала про смену статуса тогда. Уголков губ Елены вновь коснулась улыбка. — Я знаю, что буду счастлива в ту секунду, когда рядом со мной будет человек, с которым мне легко будет смеяться. Но я не знаю, когда это произойдет. Не смогу назвать день, месяц, год… И знаешь, Бон-Бон… Этим жизнь и прекрасна. Бонни пристально, не отводя взгляд, смотрела в глаза Елены. Что-то действительно изменилось в этих глазах, что-то другое искрилось в их глубине, еще недоступное для тех, кто был рядом… Быть может, неясное еще для самой Елены. — За любовь? — произнесла Бонни, чуть приподняв бокал со своим коктейлем. Елена не ответила ничего, лишь с кокетливой улыбкой коснувшись бокалом в руках того, который был у Бонни. Этот короткий разговор с Бонни надолго остался в душе Елены, отзываясь внутри неизъяснимым бередящим эхом. Она не понимала, что с ней происходит, почему именно то, о чем они говорили, имело такое значение… Это чувство растерянности и замешательства, когда не можешь понять сам себя, было уже очень ей знакомо. Шли дни, и все больше вопросов возникало внутри, все меньше Елена была в ладах с собой. Это и злило, и выбивало из колеи, и пугало, потому что никогда Елена не ощущала чего-то подобного. Никогда в своей жизни она не чувствовала так ясно, что теряет контроль. Они с Деймоном практически не контактировали в этот вечер. Деймон общался с братьями и Кэролайн, которая очень по нему скучала, знакомился с теми из ее друзей, с которыми знаком еще не был; Елена была с Бонни, Каем, Лиамом и другими ребятами. Она знала, что это не обида. Но это был словно какой-то барьер, который не давал просто подойти и, как друзьям, начать разговор. Так было не только в этот вечер. Так было каждую секунду — даже когда они были вместе, когда смотрели вдвоем какую-то комедию и смеялись, когда рассказывали друг другу, как прошел день. Этот немыслимая, сумасшедшая смесь: ощущение какой-то необъяснимой связи и невозможность превратить оставшееся расстояние в близость. Их последний разговор был тяжелым для них обоих. Это был не скандал, в нем не было высказано ни одного слова упрека — но он оставил Деймона и Елену в состоянии необъяснимой невесомости, быть может, дал ответы — но вопросов породил еще больше. Однако Елена ни одной секунды не жалела, что рассказала Деймону обо всем, что чувствовала. Лгать и увиливать, пытаться быть безразличной больше не было ни желания, ни сил. Этот разговор не изменил их обоих. Елена по-прежнему помнила то до железного привкуса во рту мерзкое чувство, которое она ощутила в ту секунду после безумных гонок по загородной трассе, когда поняла, что Деймон устроил это для того, чтобы ее проучить. Помнила ледяной страх, обжегший кончики пальцев, когда она, вернувшись домой, поняла, что котенка, которого она принесла накануне, там нет. Помнила, с каким упоением выливала на Деймона кофе, а затем обливала ледяной водой, нисколько не жалея об этом. Она и сейчас не жалела. Елена понимала, что Деймон никогда не будет тем, чьи поступки она всегда сможет принимать. В нем есть темная сторона, и он по своему желанию дает ей волю… Но смысл был в том, что эта необъяснимая, но невыразимо крепкая связь с ним, которую она ощущала в себе, не становилась слабее. Убийственный микс — дикое желание обнять и оттолкнуть, послав к черту. Но что тогда дальше? Не пытайтесь задавать жизни этот вопрос. Она все равно ответит лишь тогда, когда придет время, а человек бесконечно слаб для того, чтобы найти этот ответ самостоятельно. Елена знала эту простую истину. Но она не знала, как справиться с этой неведомой силой, власть которой она день ото дня ощущала лишь острее. Воздух взорвался первыми аккордами яркой мелодии. Елена хорошо знала эту композицию, она любила такую музыку, и сейчас в душе загоралось лишь единственное желание: слиться с ней, подчиниться в танце, который выбил бы остатки воздуха из легких, оставил бы без сил, заставил задыхаться и чувствовать, как кровь отбойным молотком стучит в висках. Без капли стеснения Елена вышла на танцпол. Внутри не было ни мыслей, ни предрассудков: ей комфортно было танцевать одной, и было абсолютно плевать, смотрит сейчас на нее кто-то или нет. Хотя Елена никогда не страдала нарциссизмом, у нее никогда не было и комплексов — она любила свое тело и прекрасно им владела. Обтягивающее платье, подчеркивающее все достоинства точеной гимнастическим прошлым фигуры, длина которого была на грани между дозволенным и запретным, распущенные волосы, спадавшие на плечи, высокие каблуки, на которых она чувствовала себя так же комфортно, как в спортивных кроссовках, алая помада… Движения Елены, дерзкие, раскрепощенные, сливались в одно гармоничное целое с тем, как она выглядела. Однако в этом образе не было пошлости или разнузданной откровенности. Была сумасшедшая притягательность. Была сексуальность. Была страсть. И эти грани становились тем ярче, что Елена сама осознавала их, чувствуя в себе, и не боялась их открывать. Те неповторимые минуты, когда тело и душа растворяются в танце, когда в громких битах музыки, разрывающей сердце, ты не слышишь собственного голоса, но все равно до хрипоты поешь знакомые слова, когда жгучая боль мышц сливается в неразделимое целое с чувством невесомости крыльев, вырастающих за спиной, — это и есть пьянящее очарование молодости. Это и есть сводящая с ума жизнь. Когда взрывной припев сменился более плавным мягким куплетом, Елена сделала шаг назад. Сердце замерло в ту секунду, когда она почувствовала, как на талию легла теплая ладонь. Мягкое, но уверенное прикосновение. Елена подняла взгляд. Льдистые, неестественно яркие, до боли пронзительные голубые глаза. Неуловимая, чуть ощутимая усмешка в их глубине. Огни ночного клуба стали тусклыми, превратившись в размытые пятна, и все, что было вокруг, стало лишь плохо различимым фоном — остался лишь этот смешливый пристальный взляд голубых глаз, холодным лезвием проникающий под кожу. Деймон молчал, но по его глазам Елена прочитала то единственное, что сейчас была должна увидеть. Подари мне этот танец. Летели секунды, а Деймон и Елена остановились в этом движении, не замечая его, сохранив этот миг только для себя. Они знали, что прошли лишь мгновения, которые вряд ли заметили бы люди, которые были рядом. Но мгновения эти были часами для них. В жесте Деймона — ни йоты разнузданной вальяжности или навязчивой пошлости. Он спокоен. Но Елена видела его глаза. Она видела, что горело в их искристой глубине. Елена кладет руку ему на грудь, спускаясь чуть ниже к животу, освободившись от его объятия, но он не препятствует. До слуха доносятся новые аккорды — самый ясный ответ на безмолвный вопрос Деймона. Если несколько дней назад они открывались друг другу словами, то сейчас их способом общения — в сотни, тысячи раз более ясным — был танец. В висках до боли пульсирует кровь. Кожа пылает, словно рядом — открытый огонь. В этом танце не было ведущих. Они оба друг другу подчинялись и оба друг друга вели. Движения быстро сменялись, подвластные музыке, однако память жадно впитывала в себя каждое из них — каждый взрыв, происходивший между двух этих огней. Елена — дикая, неуправляемая, словно буря, и в этой дикости — невыносимо прекрасная. Нет смущения, нет растерянности — она знает, что Деймон наблюдает за ней, и не боится открыть ему эту сторону себя. Но проходит миг — в какой-то момент Деймон притягивает ее спиной к себе, крепко одной рукой держа за плечи. Единственная секунда меняет все. Елена полностью принимает правила его игры, подчиняясь ему, позволяя превратить себя в мягкий воск. В памяти, как вспышка, возникает момент двухнедельной давности — тогда, в пустыне, когда он точно так же привлек ее к себе и она впервые почувствовала, что от прикосновения тоже можно сойти с ума. Когда не осталось слов и она просто медленно сгорала… Елена чувствует тепло его тела и ощущает биение, точно зная, что это не иллюзия, порожденная раскатами музыки, не стук ее собственного сердца, — так бьется сердце Деймона. Она чуть опускает руки вниз, слегка разведя их в стороны. Левая рука Деймона опускается на ее левое запястье, а ладонь мягко ложится на живот. Елена гибко отклоняется назад, вновь обретая силу. Она не боится упасть, не боится, что Деймон не прочитает ее движение, — она полностью доверяет ему, и для этого ей не нужно видеть его глаза. Она знает, что он ее удержит. Вернувшись в исходное положение, Елена сделала шаг чуть в сторону и, не отпуская руку Деймона, несколько раз развернулась вокруг собственной оси. Воздушная легкость пылающего пламени — опьяняющее сочетание… А музыка продолжала звучать. Они с Деймоном танцевали, чередуя безумные поддержки с мягким шагом, спокойные касания со страстной агрессией, и каждый из них знал, что в жизни до этого момента не было секунд, которые опьянили бы сильнее… Были другие мужчины и женщины, была страсть, была и любовь, но таких секунд — не было. За Деймоном и Еленой, замерев, наблюдали их друзья, но сами они знали: вокруг нет ни единой души. Мир опустел, превратился в обломки после Армагеддона, и осталась только она — музыка, пускающая в вены обжигающий бензин вместо крови. Музыка, которая будет звучать внутри миллионы лет спустя… Они касались друг друга, но в этих касаниях не было пошлости, не было того, что показало бы им обоим, что пройдет немного времени — и они либо уедут домой, наплевав на гостей и их растерянные взгляды, либо уединятся прямо здесь, в одной из кабинок ночного клуба. Откровенные, личные, каждое из них было на грани. Запретного, понятного, реального. Однако ни на одно мгновение ни Деймон, ни Елена не перешли эту грань. Слишком близко и немыслимо далеко, обжигающе горячо и до боли холодно — таким был не только их танец. Так они проживали свою жизнь. Сейчас были абсолютно не нужны распущенные движения, недвусмысленные намеки. В этом импровизированном танце была страсть танго, нежность хастла, осенний сплин неторопливого вальса… И в этом танце интимности было больше, чем в физической близости, он распалял желание гораздо более сильное, чем самые откровенные поцелуи. Мелодия начала затихать. Смяв на груди в ладони его черную рубашку, Елена привлекла Деймона к себе. Запах его одеколона, горький привкус сигарет и сандала, жесткая щетина… Они были слишком близко… Запредельно близко, и оба чувствовали, что эта близость рано или поздно сведет их обоих с ума. Тяжело дыша, Деймон склонил голову к ней, словно готовый выслушать то, о чем она будто хотела сказать ему на ухо, но они оба знали, что этого не будет. Они оба молчали, просто склонившись друг к другу и не отпуская, лицезрея обломки когда-то знакомого мира. Ток по позвоночнику, мурашки по коже, бабочки в животе — поэтический бред, придуманный романтиками, у которых никогда в жизни не было хотя бы отчасти похожего танца. Потому, что невозможно словами самого красивого языка описать то, что происходит внутри, когда мир сужается до взгляда глаз напротив. Елена не помнила, когда завершилась песня, какими были минуты после. Мир обрел краски только в тот момент, когда она вновь встретилась с до боли знакомыми голубыми глазами. Елена опустила взгляд: в руках Деймона был бокал, на дне которого переливалось густое, насыщенное вино, кроваво-алый цвет которого был уловим даже в тусклом освещении ночного клуба. Не говоря ни слова, лишь не отводя взгляд от ее глаз, Деймон протянул бокал ей. — Почему не бурбон? — спросила она. — Ты, кажется, любишь его. Миг. В глазах напротив — задумчивая усмешка. — Женщины не должны пить виски, — ответил он. — Им намного больше подходит вино. Такое же терпкое и способное свести с ума… Как и они. Елена замерла на эти секунды. Она смотрела на протянутый Деймоном бокал вина, но на протяжении этих мгновений не могла ни пошевелиться, ни что-то сказать. В голове проносились мысли, а щеки еще пылали от их танца… Это было странное ощущение — оцепенение, несмелость, необъяснимая робость… Однако проходит еще мгновение — Елена смотрит в глаза Деймона и затем молча берет из его рук бокал. На губах — горький привкус многолетнего итальянского вина. И отчего-то — ясное понимание: он еще долго будет ощущаться внутри… Вечеринка продолжалась до самого утра. На часах было начало пятого и постепенно начинало светлеть, когда гости начали потихоньку разъезжаться. Елена и Деймон больше ни разу не пересеклись после того, что было на танцполе. Они не пытались отыскать друг друга, не старались заговорить. Все шло словно так, как и было нужно. На улице было еще знобко, когда Елена вышла из здания клуба. В мышцах ощущалась жгущая боль — последствие нескольких часов танцев, а глаза начинала слипать нега, — немного освежиться сейчас было не лишним. Вокруг было еще тускло, но небо было покрыто темно-розовыми перьями — где-то вдалеке, за горизонтом, начинала заниматься заря, чтобы через час или чуть больше наполнить этот немыслимый город солнечным светом — до самых краев. Елена сделала глубокий вдох, до предела вдыхая в легкие этот прохладный воздух, в котором был растворен привкус лета и соли с океана. Сердце стучало спокойно, хотя все еще неровно. В этих удивительных рассветах всегда было что-то особенное, то, что — Елена знала — она не увидит через пять или десять лет… На улице редко можно было встретить людей — в основном студенты, которые, так похожие на нее саму, возвращались с вечеринок. Друзья тоже постепенно разъезжались: кто-то вызывал такси, кто-то просил приехать братьев или сестер на машинах. В сознании промелькнула мысль, что сейчас ей тоже стоит вернуться. Елена повернулась и в этот момент увидела рядом Деймона. Немного растрепанный, с трехдневной щетиной и румянцем на щеках. Усталые глаза. Почему-то именно сейчас, в странную секунду предрассветной тишины, он казался таким знакомым, таким близким… — Я вызвал такси, — произнес Деймон, подойдя к ней. — Машину обещали через десять минут. Ты поедешь домой? Елена медленно выдохнула. — Спасибо, Деймон, — ответила она. — Это было бы кстати. Так странно и необъяснимо — больше они не сказали друг другу ни слова. Ни в клубе, ни в машине во время дороги. Быть может, потому, что было сказано уже слишком многое, — слова теперь не имели смысла. Елена не помнила, сколько времени заняла дорога до Западного Голливуда. Улицы были свободны, но таксист не гнал и выбрал комфортную среднюю скорость, так что за это время можно было насладиться этой редкой утренней гармонией еще спящих улиц перед тем, как они вновь наполнятся суетой и шумом вечно спешащего города… По временам их с Деймоном плечи касались друг друга, но ни он, ни она не пытались разорвать эту близость, вновь проложить дистанцию. В этих прикосновениях — мимолетных, секундных — было слишком много того, что они могли упустить. Размеренное дыхание. Лимонно-сандаловый аромат в прохладном салоне авто. Первые отблики розовеющей зари, играющей на стеклах. За окном — уже знакомые улицы. Именно в этот момент Елена поняла: если она сейчас отправится домой, если сейчас потушит в себе то желание, которым в эту минуту горело сердце, она будет жалеть об этом еще очень, очень долго. Водитель остановился перед светофором на перекрестке. Справа — знакомый поворот. — Деймон, знаешь… Я не хочу сейчас возвращаться домой, — произнесла Елена. Деймон перевел вопросительный взгляд на нее. Было видно, что он в замешательстве. — Что ты имеешь в виду? — пока явно не понимая, спросил он. — Я дико устала и чувствую боль во всем теле, и, возможно, после эта бессонная ночь будет иметь свои последствия, но единственное, чего я сейчас хочу — это увидеть этот рассвет. Чувствовать эту тишину. Услышать, как просыпается город. Елена взглянула Деймону в глаза. Она не прятала взгляд, не смущалась, не ощущала робости. Она точно знала, чего она хочет. — С тобой, Деймон. Деймон замер. Не отводя взгляд, он смотрел Елене в глаза и просто молчал, словно скованный тысячами цепей, находясь вне времени и пространства. У них на двоих была эта удивительная тишина и этот безмолвный разговор… Елена и Деймон не заметили, как водитель в этот момент остановился у одного из жилых комплексов Западного Голливуда, где они жили. Деймон так и не сказал Елене ни слова. Он повернулся к таксисту и произнес: — Нам не нужно сюда. Поезжайте дальше. Мужчина удивленно взглянул на Деймона. — Но, сэр… — Я оплачу всю дорогу. Водитель был явно обескуражен такой просьбой, и это было видно по его молчанию. Водитель связался с кем-то — судя по всему, с оператором службы такси, в которой Деймон заказывал машину, но уже вскоре, кажется, получил ответ, который Деймон спокойно и терпеливо ждал. — Куда мы должны ехать? — Пока — прямо. Таксист вновь завел двигатель. Мотор бесшумно заработал, и автомобиль послушно сдвинулся с места. Об этом никогда не узнают друзья, не вспомнит водитель, не расскажут никому они сами. Об этом утре будут знать только трое: он, она и тот нереальный рассвет, начинавший целовать полоску океана.