В твоих глазах

Боковое зрение уловило быстрое, мимолетное движение. Это было какое-то мгновение — Елена не слышала позади себя шагов, не успела в этот момент повернуться, но ей это было не нужно — она знала, чья рука бесшумно скользнула рядом в сторону блюда, на котором остывала только что вынутая из духовки, пропитанная ароматным паром, шедшим от нее, шарлотка. — Джер! — с легким полувозмущением-полуукором в голосе и взгляде воскликнула Елена, обернувшись, и, столкнувшись с виноватым взглядом брата, убедилась в правдивости своих догадок. — Ну что? — слегка закатив глаза, протянул Джереми. — С этими сборами со вчерашнего вечера я из съедобного даже не нюхал ничего, а то, что ты готовишь завтрак, уже, по-моему, даже с улицы понятно. Что ж я сделаю, если мой голод и твоя фирменная шарлотка так идеально совпали! По губам Елены скользнула добродушная усмешка. — Джер, ну, подожди минут десять, — попросила она. — Из этой кухни получилась бы отличная пыточная, — сказал Джереми, подойдя к столешнице. Елена, продолжая колдовать над сковородой, перевела мимолетный внимательный взгляд на брата. — Привяжи здесь кого-нибудь к стулу да маши себе перед его носом куском шарлотки, а сама улыбайся вот прям как сейчас и говори: «Ну потерпи минут десять, неужели так долго!», — фыркнул парень. Елена, опустив взгляд, усмехнулась. — Уже вижу, что с тобой механизм бы сработал на 100%. Джереми медленно с шумом выдохнул, но понимал, что спорить с сестрой, тем более когда она верховодила на кухне, было бессмысленно, поэтому делать этого не стал, вскоре, кажется, правда смирившись с тем, что до завтрака придется немного потерпеть. — Давай я тебе хотя на стол накрыть помогу, — подойдя к Елене, предложил он. — Ты сегодня все утро здесь. — Это бесполезно, — протянул мужской голос, который Елена и Джереми услышали в этот момент. Почти одновременно обернувшись, они увидели зашедшего в помещение Джона. — Все наши с Изабель на пару предложения разделить фронт работы увенчались сегодня разве что тем, что нас пустили за порог кухни. Елена слегка хихикнула. — Я не готовила на этой кухне около года, — ответила она. — Так что и правда можете даже не пытаться, — улыбнулась Елена. Джереми и Джон почти в одну и ту же секунду взглянули на Елену. В этих словах им действительно было так легко узнать ее: что бы она ни готовила, когда бы это ни происходило, если она бралась за это, здесь была только одна хозяйка — она. Если бы сейчас за Еленой понаблюдал человек, с ней не знакомый, у него бы не осталось сомнений, что готовить она очень любит, — в каждом ее движении, в каждом жесте была такая легкая непринужденность и уверенность: она без капли сомнений и промедления не уставала что-то взбивать, мешать и взбалтывать, добавлять сахар, корицу и другие ингредиенты, пробовать, а затем вновь что-то изменять, помешивала карамельный соус, готовившийся на соседней конфорке, нарезала свежие ягоды, без которых в семье Гилбертов не обходился, пожалуй, ни один завтрак. Готовка действительно никогда не была для Елены работой — ей всегда было интересно поколдовать на кухне, и этот час-другой был для нее, пожалуй, лучшим средством, чтобы расслабиться. Однако сейчас она понимала, что дело далеко не только в этом. Хотя на часах было только начало девятого, а встала Елена и того раньше, потому что они с Деймоном договорились выехать в Калгари до полудня, внутри не было ощущения усталости, желания отлежаться и, быть может, поспать еще немного — после рейса несколько дней как следует выспаться так и не получилось… Мыслей о том, когда она приехала, куда предстоит отправиться дальше, не было вообще. Все вопросы, догадки, самые разные мысли исчезли в один миг, словно их кто-то стер ластиком, и осталось лишь одно — какая-то неизъяснимая, невыразимая легкость. И в душе было лишь единственное желание: улыбаться, смеяться и каждую секунду чувствовать, что с каждым вдохом эта легкость все быстрее растекается по венам, заполняя собой каждую клетку организма, заставляя сердце биться как-то по-иному. Когда Елена улетала в Лос-Анджелес, она не задумывалась о том, будет ли ей даваться сложно это расстояние, которое разделит ее с городом, с которым была неразрывно связана ее жизнь. Точнее — старалась не задумываться. Когда до принятия важного решения остается лишь шаг, мы стараемся не оглядываться назад, чтобы в конечном итоге его сделать. Это нормально — искать спасение от прошлого в будущем. Город Ангелов — город молодости, который каждый вечер целовали огнедышащие закаты и который пьянил своими рассветами… Здесь меняются судьбы. Здесь сбываются мечты. Казалось, что так легко променять на вечное лето эти ненастные дожди и канадскую серую сырость, этот угрюмый город, где даже летом не дождаться солнца и где теперь каждая улица напоминала о том, кто оставил в сердце лишь пустоту. Ни одной секунды своей жизни Елена не жалела о том, что в тот вечер восемь месяцев назад она купила билет на тот самый рейс Эдмонтон — Лос-Анджелес. Однако сейчас она как никогда ясно понимала одну простую истину: она навсегда влюбилась в лето и соленый привкус океана на губах, но на всю жизнь в ней останется кусочек той любви к грозам и простуженным ветрам совершенно другого города. Несколько дней пролетели, как один, и этот обещал быть суетным. Сегодня уезжала не только Елена — через несколько часов рейс был у улетавшего на стажировку Джереми. Однако это будет не сейчас, а только через некоторое время. Сейчас — запах шарлотки и корицы на кухне. Сейчас — снова нужно следить за тем, чтобы Джереми не стащил кусок шарлотки раньше времени. Сейчас они вместе. И это единственное, что имеет значение. Три дня казались одним мгновением после полугода, проведенного в разных странах, но Елена была счастлива, что все сложилось именно так, как сложилось, и это время она провела с родителями и братом. В этом было что-то особенное, едва уловимое, такое тихое — просыпаться в родительском доме — в своей комнате, которую так легко узнать и в которой не так многое изменилось с момента выпускного в школе, каждый день видеться с Джереми, который жил буквально в пятнадцати минутах езды от родителей и не упускал возможности побесить сестру и напомнить ей, почему она обычно называет его «неугомонной задницей», договариваться посмотреть всем вместе кино вечером и в итоге два часа только выбирать фильм, — и разговаривать, разговаривать, разговаривать… Рассказывать обо всем и слушать взахлеб. И чувствовать, что время растворяется. После своего переезда в Калифорнию Елена уже приезжала в Эдмонтон — минувшей зимой. Однако только сейчас Изабель и Джон, украдкой наблюдая за дочерью, слушая то, как она рассказывает о Лос-Анджелесе, часто упоминая разные имена тех людей, которые стали ей настолько близкими за это время, вспоминает какие-то забавные истории, приключившиеся с ними, понимали, насколько, на самом деле, большой промежуток времени — полгода… И как Елена изменилась за эти шесть месяцев. Нет, она была уже не такой, как тогда, когда приезжала сюда с друзьями на Рождество… И уж тем более она не была той, какой улетала восемь месяцев назад. Что-то иное появилось в глубине этих темных чайных глаз — что-то еще неизведанное, неясное, но уже уловимое — как будто когда-то знакомое и вместе с этим — совсем непохожее… Это проявлялось так ясно, когда она смеялась, когда начинали блестеть ее глаза… — Ты совсем другая, — однажды, на миг остановив пристальный взгляд на дочери, чуть улыбнувшись, сказала Изабель. Это было так странно и неожиданно: в этот момент они разговаривали о чем-то совершенно другом и Изабель о чем-то рассказывала, но вдруг прервала свой рассказ, остановившись и вдруг замолчав, а затем произнесла эту фразу — так легко и так спокойно, словно это на самом деле было единственным из того, что в этот момент имело значение. Елена на несколько секунд замерла, удивленно глядя на мать, словно не до конца понимая, о чем она говорит. Когда их взгляды встретились, Изабель улыбнулась. И в этот момент Елена вспомнила, что совсем недавно что-то очень похожее говорила Бонни… Елена, выдохнув, как-то неловко, застенчиво улыбнулась уголками губ. — Знаешь, буквально несколько недель назад мы разговаривали с одним человеком… И он, а точнее, она сказала мне то же самое. Елена помолчала немного, а затем добавила: — Мы сошлись во мнении, что причина всему — Лос-Анджелес, — усмехнулась она. — Только ли он? Елена подняла взгляд. Изабель смотрела на нее так же внимательно и спокойно — так может смотреть только мать — та, которая способна чувствовать своего ребенка тоньше, чем саму себя… Елена уже давно не была ребенком, но с течением лет между ней и Изабель не потерялась та особая связь, которая связывает ребенка со своими родителями. Мать никогда ничего не выпытывала у нее, не набивалась в подружки, не требовала отчета о происходящем в своей жизни. Однако Елена знала: что бы ни творилось в ее душе, будет ли она погружена в темноту или до краев наполнена светом, который захотелось бы отдать всему миру, — она сможет доверить это матери. И она доверяла. Она рассказывала о том, что тяжелым грузом ложилось на сердце, делилась тем, от чего хотелось смеяться, как маленькая девочка… Но Елена не знала, почему именно сейчас этот — такой простой, в сущности — вопрос Изабель заставил ее на несколько секунд замереть. А еще она не знала, почему в этот момент отвела глаза. — Да, мам. Думаю, пока только он. Изабель ничего не сказала в ответ. Она ни о чем не стала спрашивать, укорять или пытаться давать советы. Разговор вскоре вернулся в то же русло, в котором он тек до этого. Но почему-то именно эту секунду Елена запомнила очень хорошо. Она отличалась от разговора с Бонни несколько недель назад, не была похожа на разговоры с матерью, которые были до… Это было необъяснимое, странное чувство. Конечно, Елена уже не была школьницей, и вопросы об отношениях, о мужчинах давно не вызывали в ней робости и смущения. Не было смущения и сейчас. Но отчего-то именно в этот момент Елене не хотелось, чтобы этот разговор имел продолжение. Она бы не стала уходить от ответа, призналась бы, что, хотя очень долгое время было сложно вновь начать близко общаться с мужчинами, она теперь точно знает, что не стоит ждать ножа в спину, даже если однажды это произошло. Рассказала бы об одногруппниках, о своем странно начавшемся знакомстве с Колом, без общения с которым теперь было трудно представить и несколько дней и который недавно приглашал провести вечер на побережье… О Деймоне. Быть может, ей стоило один раз обо всем рассказать, и, хотя это сложно, подобрать нужные слова, чтобы выразить то, что сейчас было в душе, рассказать, что вопросов становится все больше, а ответов на них нет… Чтобы понять себя саму. И, может быть, Елена была бы готова это сделать, но… Не сейчас. Только не сейчас. Почему-то этим утром Елене вспомнился этот простой вопрос. Елена поставила на стол стеклянный чайник, от которого тонкая линия пара растворяла в воздухе душистый запах лимона, который вскоре смешался со сладким ароматом корицы и яблок. В этот момент в кухню донесся сигнал входящего вызова на мобильном, оставленном на столике в гостиной. Отвлекшись от завтрака и наскоро вытерев руки, Елена на минуту вышла, чтобы ответить на звонок. По привычке не взглянув на экран, она разблокировала дисплей. Но когда в следующую секунду она услышала голос Деймона, она на миг замерла. Она прекрасно помнила об их договоренности, но сейчас должна была признать, что не ожидала, что он позвонит так рано. — Деймон? — произнесла Елена. — Кто же еще, — усмехнулся до боли знакомый голос на другом конце телефонного провода. — Ну что, готова? — К чему? — пробормотала Елена. Только спустя секунду она поняла, что этот вопрос и ее реакция в целом были донельзя странными: со стороны это выглядело так, словно Елена в упор не понимала, по какой причине Деймон звонит, впервые слышала о том, что в этот день они должны встретиться. Однако тон Деймона не изменился ни на йоту — такой же спокойный, чуть усмешливый. — Для начала — к поездке в самый крупный город провинции Альберта. Ну, а дальше опционально. На секунду в трубке воцарилась тишина, но в следующий момент Елена вновь услышала голос Деймона. — Неужели ты думаешь, что два взрослых человека не найдут, чем себя занять? Снова усмешка. Но в ней — что-то такое, что на миг порождает странное ощущение на чисто физическом уровне: щеки обжигает, как от жара, а кончики пальцев начинает покалывать холод. Но это лишь мгновение — и оно отходит на второй план, растворяется в рое шумящих мыслей, когда Елена, окончательно вернувшись в реальность, начинает осознавать, почему Деймон позвонил именно в это время. Это было до забавности странно — только сейчас она поняла, что, хотя они не раз обсуждали этот день, ни Деймон, ни она сама не назначали время, когда они могли бы встретится. Их договоренность имела форму разговора о том, чтобы выехать в Калгари раньше, чтобы не попасть в пробку на въезде в город. Елена помнила слова Деймона: «Я заеду за тобой утром», — но вопроса о времени они даже не коснулись. — Деймон, умоляю, только не говори, что ты уже подъехал и ждешь меня. Произнеся эти слова, Елена, сама этого не заметив, зажмурилась, потому что в этот момент действительно была готова молиться любым богам о том, чтобы не оказалось так, как она сказала, потому что выезжать прямо сейчас она была явно не готова. — Обожаю обламывать людей, поэтому отвечу: да, я уже подъехал, — усмехнулся Деймон. — И даже морально готов к тому, что сейчас разговариваю с девушкой в легком пеньюаре, которая в кровати левым глазом досматривает десятый сон. В этот момент, замерев, Елена вспомнила, как пару минут назад на кухне из открытого окна услышала характерный звук работы автомобильного двигателя. Судя по тому, насколько ясно он был слышен, водитель припарковался совсем неподалеку от дома. Тогда Елена не обратила на это внимание, а сейчас понимала, что это, скорее всего, и был Деймон. — Насчет десятого сна ты погорячился, — усмехнулась Елена. — Подожди минуту, — попросила она. Торопливо выйдя из гостиной, не отнимая телефон от уха, Елена вышла на улицу. Плечи под легкой тканью тотчас же покрылись мурашками: на улице было еще по-утреннему знобко, и день не предвещал изменение погоды в ближайшее время — небо было затянуто серыми тучами. Спустившись с крыльца дома, чуть в отдалении она увидела массивный черный внедорожник. Елена не так хорошо разбиралась в автомобильных марках, и, если честно, ей был не знаком значок, блеснувший на переднем бампере, однако ей это было и не нужно, чтобы понять, какой стоимости мощности была эта машина. Может быть, это осталось еще с тех времен, когда Елена только училась управлять автомобилем, — когда она видела на дороге такие внедорожники, в душе она ощущала едва уловимый холодок, который обычно касается кончиков пальцев, когда мы встречаем нечто, что внушает не страх, но ясное понимание, что к этому стоит относиться с осторожностью. И вместе с этим она ловила себя на мысли, что редко когда может пройти мимо, чтобы хотя бы на мгновение не задержать взгляд. Эта мощь завораживала, тонко переплетаясь с чувством опасности, заставлявшего на миг замереть, и предощущением запредельного драйва. — Мне порой кажется, что если бы у тебя была возможность, ты бы купил себе танк, — мягко усмехнулась Елена, когда Деймон захлопнул дверь джипа, и подошла к нему. Оставалось только догадываться, сколько стоила аренда этого внедорожника, однако, зная любовь Деймона к таким машинам, Елена понимала, что вряд ли его выбор мог бы быть другим. — Я, конечно, понимаю, что ты экстремалка и любишь ощущения погорячее, но, ты уж прости, сам я не готов испытать все прелести трехсоткилометровой дороги до Калгари на «Форде», год выпуска которого может вполне посоревноваться с годом моего рождения, — спокойно ответил Деймон. Наверное, Елена бы что-то ответила ему на это — за словом в карман ни она, ни он никогда не лезли, особенно если дело касалось общения друг с другом, — но в этот момент это желание перекрыли собой другие эмоции. Елена понимала, что они не договаривались об определенном времени, но Деймон много раз говорил ей, что в Калгари лучше выехать раньше, — тем более, что дорога для них обоих была новой, — поэтому не так уж удивительно было, что он приехал сейчас. Она же об их разговоре забыла, кажется, напрочь. — Деймон, прости, — слегка смущенно, чувствуя, как, несмотря на знобкий воздух, щек касается тепло, проговорила Елена. — Я не думала, что ты приедешь сейчас, поэтому не была готова. Елена встретилась глазами с Деймоном, но его взгляд не изменился ни на йоту: в нем такое же спокойствие. — Посыпание головы пеплом по программе планируется? — серьезно, без толики усмешки в голосе спросил он. — Господи, Елена, — выдохнул он, — я еще пять минут назад понял, что ты там явно не с секундомером на чемоданах моего звонка ждала. Так что если ты считаешь это катастрофой вселенского масштаба, то повремени до какого-нибудь Армагеддона посерьезнее. Иди тогда собирайся, завтракай, укладывай в чемодан все свои лифчики или что тебе еще нужно, — в этот момент Елена вспомнила, как полгода назад, когда Деймон забирал ее из общежития, он пустил очень похожую фразу, и как тогда ей захотелось треснуть его чем-нибудь тяжелым от смущения. — Постой, — пробормотала она. — А ты? — спросила Елена, взглянув на него. В глазах Деймона мелькнул отблик усмешки. — Можешь не переживать, без тебя в Калгари точно не уеду. — Ты собрался ждать меня здесь? — в голосе Елены звучало нескрываемое недоумение, но Деймон искренне не понимал его причину. Деймон, притихнув, сдвинул брови и, как в фильме про каких-нибудь шпионов в те моменты, когда враг поблизости и говорить вслух нельзя и героям остается только общаться взглядами, обвел глазами улицу вокруг. — Ну… Да, — не отводя от Елены вопросительный взгляд, негромко ответил он, словно и правда они и правда от кого-то скрывались. — А что, это какое-то запретное место? — спросил Деймон с той самой, такой привычной интонацией, по которой никогда невозможно было понять, серьезны его слова или полны сарказма. — Деймон, здесь холодно, — ответила Елена. — Елена, на улице конец июня, если что, — сказал Деймон. — Или у вас тут посредине лета может начать праздноваться новый год? — на миг замолчав, пристально посмотрев на Елену и изогнув бровь, спросил он. — Не могу ручаться за отрицательный ответ, — усмехнулась Елена, но в следующий момент ее взгляд серьезным, хотя в глазах все еще была легкая улыбка. — Так что у меня есть идея получше. Пойдем. Елена без тени сомнения сделала шаг к Деймону, сократив до минимума небольшое расстояние, разделявшее их, и коснулась его предплечья, приглашая следовать за ней. — Куда? — сначала не понял Деймон. — Ко мне домой, — спокойно ответила Елена. — Мы с родителями и Джереми как раз собирались завтракать. Правда, кофе никто из нас не пьет, но… Переживешь ведь? Интонация Елены, ее малейшие движения, взгляд были настолько легкими и в них была такая беззаботность, что казалось, что для нее в происходящем не было абсолютно ничего необычного. — Уверена? — с какой-то непривычной несмелостью спросил Деймон. — Твои родители даже не знают меня. Почему-то именно сейчас происходящее до боли напоминало ему тот день, когда он приезжал знакомиться с родителями Викки, хотя ситуации были совершенно разные. Однако мысли об этом как-то быстро рассеялись, как бледное и уже далекое воспоминание. — Знаешь, мне кажется, что если бы люди старались не пересекаться с теми, с кем они не знакомы, мир превратился бы в рай для интровертов, — сказала Елена. — К тому же, мы сейчас в Эдмонтоне. А это значит, что в каком-то смысле ты у меня в гостях. Так что… В ее интонации, глазах, осанке спокойствие, уверенность и что-то такое, что не оставляет сомнений: отказ принят не будет. Взгляды Елены и Деймона столкнулись, и в этот момент Деймон увидел, как в глубине ее темных глаз сверкнула лукавая, неуловимая улыбка. Деймон замер на это мгновение, не отводя взгляд от ее глаз, а в следующее понял, что больше не будет ни о чем говорить, спрашивать, сомневаться, — просто потому, что этого не хочется. Сейчас Деймон чувствовал, что хочет другого, и, когда осознал это, просто пошел вслед за Еленой, все еще молча пристально наблюдая за ее взглядом и такой легкой, удивительной улыбкой в нем. Когда Елена и Деймон зашли в дом и их увидел Джон, в его глазах заплескалось неподдельное изумление. Спустя несколько мгновений в гостиной появилась Изабель. Она замерла на несколько секунд, увидев Деймона, но ее взгляд был спокойнее, и в нем не было недоумения, как у Джона. Елена рассказывала родителям, что прилетела в Эдмонтон не одна, и говорила, что вместе с ней был старший брат Стефана — Деймон. Изабель никогда не видела Деймона, не знала, как он выглядит, но почему-то в этот момент ни на йоту не сомневалась, что это он. Небольшое замешательство продолжалось не больше пары секунд — до того момента, пока Елена не представила Деймона родителям. — Мам, пап, у нас сегодня гости, — сказала она. — Это Деймон. Деймон Сальватор, — произнесла она, слегка кивнув в сторону Деймона. — Мой… Это был один миг, но Изабель, Джон и в особенности Деймон уловили то, как в этот момент Елена будто запнулась, словно пытаясь понять, как она должна поступить, не решаясь сказать что-то. — Друг. Когда Елена произнесла это, Деймон перевел взгляд на нее. На протяжении секунд он так внимательно, так жадно всматривался в черты лица Елены, словно читал книгу, — думая о чем-то своем. Однако на его лице не дрогнул ни один мускул. Ни разочарования, ни удивления, ни обиды. Лишь этот до боли пристальный взгляд, заставляющий мгновения течь в другом направлении. И уже через несколько мгновений он возвращается к реальности, протянув руку Джону, когда Елена представила ему своих родителей. — Очень приятно, мистер и миссис Гилберт. — Взаимно рады знакомству, — ответил Джон. — С вашей семьей оно для нас проходит как-то поэтапно. Мы уже знакомы с вашим младшим братом, Стефаном, — пояснил Гилберт. — Он приезжал зимой. — Да, я знаю, что он был здесь, — кивнул Деймон. — И, должен признать, тем лучше для моей семьи: о ней, как правило, складывается положительное мнение, если кто-то знакомится со Стефаном, — усмехнулся он. — Вау, у нас гости, — выдохнул вернувшийся в гостиную Джереми. Деймон усмехнулся, и парень, подойдя к нему, пожал ему руку. — Ты правильный поймал момент. Сегодня моя сестренка готовила шарлотку, так что у тебя есть все шансы получить вкусовой оргазм. Деймон приподнял брови, а затем внимательно посмотрел на Елену с молчаливой задумчивой усмешкой на сомкнутых губах. — Шарлотка как шарлотка, просто о том, что мой младший братец голодный, уже весь дом знает, — фыркнула Елена. — Да? — проговорил Деймон. — А я по своему опыту знакомства с твоей кухней склонен ему верить. Елена мимолетно улыбнулась, но ничего не ответила, уйдя на кухню, чтобы закончить накрывать на стол. Деймону нравилось все то, что происходило этим утром. По каким-то отдельным фразам Деймон понимал, что родители Елены знали о нем, хотя и немного, но в этой общей картине он был инородной частью совершенно другого пазла. Он понимал и чувствовал это, однако… Это не погружало душу в ощущение дисгармонии, не приносило какого-то разочарования, не вызывало того холодного колючего желания, чтобы время текло быстрее. Деймон был закрытой книгой для этой семьи, с которой волей случая жизнь свела их за одним столом. Однако не было каверзных вопросов. Не было стремления залезть в душу, заставить быть предельно открытым и вывернуть ее наизнанку только лишь потому, что они о нем практически ничего не знали. Не было взгляда в глаза, до боли ищущего ответ на вопрос: «что у этого человека может быть внутри?». Они разговаривали о Канаде, затем, когда разговор зашел о стажировке Джереми, — о Германии, немного затронули работу Деймона, потому что шарлотка Елены была действительно потрясающей, а Деймон никогда не скрывал, что работает в ресторанном бизнесе. На душе было спокойно. Но дело было не только в этом. Оно было даже не в чуткости Елены, не в том, что она не стала просить Деймона подождать ее на улице, — его бы не задело это, потому что в эту семью он был не вхож и не считал, что Елена обязана была делать это. Дело было в ее доверии, в том, что она ни на секунду не усомнилась, открывая ему двери своего дома, знакомя со своей семьей… Допуская до чего-то такого, что имело для нее трепетное, глубокое значение — то, которое не выражают словами, а хранят в самой глубине души. Елена немногое рассказывала ему о своей семье. Но Деймону это было и не нужно. То, каким взглядом Елена смотрит вокруг в тот момент, когда рядом ее семья, точнее слов говорило ему о том, что она значит в ее жизни. — Елена, у тебя… Прекрасная семья, — сказал Деймон, когда уже спустя некоторое время они ехали в Калгари. Елена внимательно взглянула на Деймона, и в ее глазах мелькнула улыбка. Она не ждала, что Деймон скажет что-либо о ее родителях или Джереми. Но сейчас это был не предлог для разговора, не способ поблагодарить за гостеприимство. У Деймона, несмотря на темную сторону его души, была одна черта, из-за которой к нему — быть может, не вполне осознанно, но очень сильно тянуло. Он умел быть искренним. И сейчас он был таким. В окне автомобиля один за другим проносились легковые и грузовики на магистрали, с двух сторон обрамленной густой зеленью деревьев. Тучи затягивали небо все сильнее, — наверняка дождя не миновать, — и через чуть открытое окно доносился этот неповторимый запах холодного летнего дождя, растворенный в воздухе. — Наверное, я только недавно узнала, что значит это слово, — спустя секунды произнесла Елена, переведя внимательный задумчивый взгляд на дорогу. — Такое странное, болезненное… Очень знакомое, но далеко не всегда понятное. Елена не произнесла в этот момент вслух это слово. Она знала, что Деймону это не нужно: они оба его знали. И сейчас в первый раз за все это время они так близко подошли к той теме, которую Елена все эти месяцы пыталась отодвигать на второй план, стараясь заглушить внутренний голос шумом суеты, бесконечных дедлайнов и планов на будущее. Елена и сейчас с осторожностью касалась этих мыслей, как незрячий человек, на ощупь делающий шаги, несмело протягивая руку вперед, боясь в следующий момент обжечься об открытый огонь. Но разница была в том, что она от них уже не пряталась, не пыталась доказать себе, что все по-прежнему. Она делала эти шаги — со страхом, неуверенно и робко, — но все же шла вперед, постепенно, день за днем учась жить с этим странным осознанием того, что ее прошлое — на самом деле не ее, ощущать, как у этого главного, такого простого слова, в котором был неистовый крик и едва уловимый шепот, — «семья» — появляются другие, до этого момента не знакомые оттенки. — И ты боишься, что твое решение может все разрушить. Елена больше не смотрела на Деймон и в этот момент даже не повернула в его сторону голову. Она по-прежнему, не отрывая взгляд, всматривалась в уходящую далеко вперед полосу дороги, которую она никогда раньше не знала. Она не удивилась тому, что сказал Деймон, тому, что он настолько спокойно озвучил то, что сейчас было в ее душе. Елена не могла это объяснить и дать этому название, но знала другое: он чувствовал ее, и как книгу, чутко читал. И день ото дня эта связь становилась сильнее. — Знаешь, недавно я разговаривала с моим отцом… — негромко сказала Елена. — Именно об этом. Елена помнила до мельчайших подробностей их разговор с Джоном несколько дней назад. В жизни Елены произошло много изменений в последнее время и жизнь превратилась в воронку из эмоций — они были совершенно разными, но каждая из них оставляла в душе глубокий след. И еще больше вопросов вставало впереди. Однако в тот момент Елена поняла, что из всех событий и сомнений этот разговор вызывал в ней самый сильный страх. Но она чувствовала, что он неизбежен. Когда Елена вернулась домой, ее семья встретила ее с такой искренней радостью, как и прежде, — с той теплотой, к которой душой всегда неосознанно тянулась Елена, даже находясь за тысячи километров, — с той теплотой, которая способна залечить многие, многие раны, — теперь она это знала точно… Она ловила каждую минуту того времени, которое она проводила с матерью, отцом и братом, — каждый разговор, каждую невзначай упомянутую историю. И на душе становилось спокойнее… Вот только легкости не было. Если человек действительно близок, не так сложно уловить изменения в нем, даже когда видишь его каждый день, — эта невидимая связь делает в каком-то смысле уязвимее и нас самих, заставляя переживания одной души неясными, но такими ощутимыми отголосками откликаться в другой… Что уж говорить о встрече спустя недели и месяцы. Изабель говорила Елене, что она изменилась за эти месяцы, но сама Елена видела иное: другим стал и отец. Все чаще Джон молчал, все больше был погружен в себя… И в какие-то моменты, вдруг на миг останавливаясь, Елена улавливала его взгляд. Джон пристально наблюдал за дочерью, так внимательно всматриваясь в черты ее лица, словно боясь отвести взгляд, до боли боясь что-то упустить… В какую-то секунду, однажды встретившись глазами с отцом, Елена поняла, что что-то другое было в этом так давно знакомом взгляде, что-то, что было еще неизведанным, незнакомым, непонятным… И в этот момент она осознала: это был страх, в котором была растворена неизъяснимая тихая боль. Отец никогда не показал бы его, никогда бы не высказал; но Елена чувствовала его день ото дня яснее. Она отзывалась в ней стеклянным эхом, вонзавшимся в кожу, заставлявшим обратиться к тому, чего боялась сама, хотя так и не осмеливалась себе в этом признаться. — Папа, скажи, вы… В обиде на меня? — посмотрев Джону в глаза, проговорила Елена, когда однажды они остались наедине. В Изабель не было того, что Елена сейчас ощущала в Джоне, она проживала и переживала это иначе… Но Елена все равно сказала «вы», потому что знала, что чувствует мать. А еще она ни слова не сказала о том, за что, по ее мнению, родители должны были быть на нее в обиде. Они оба понимали. Джон долго, недоуменно-внимательно смотрел Елене в глаза, и эта тягучая тишина, заполнившая в эти секунды пространство между ними, звучала внутри очень громко… — Это донельзя странное слово, — с грустной усмешкой, на миг опустив глаза, задумчиво произнес Джон. — И, наверное, вовсе не применимое к этой истории. — Но своим решением я причинила вам боль. Джон поднял голову. Елена смотрела на него в упор, не отводя взгляд, и, хотя ее черные глаза глаза блестели, а по ней самой, казалось, вот-вот могла пойти дрожь, — с такой твердостью, какой он не видел еще ни в одном, самом сильном человеке в своей жизни… Он смотрел в ее глаза, видел ее взгляд и чувствовал, что в этот момент в их душах происходит одно и тоже. Она тоже никогда не скажет об этом, никогда не признается и не даст слабину… Но сейчас на земле каждый из них был для другого единственным человеком, кто понимал все. — Говорят, что любовь — неважно, к женщине, к друзьям или к своим детям, — делает человека лучше, — проговорил Джон спустя время. — Она заставляет забывать себя и учит жертвенности… Это ложь. Любовь превращает в эгоиста, и больше, чем в ней, эгоизма больше нет ни в одном другом чувстве… Джон на мгновение замолчал. — Все эти двадцать четыре года я был уверен, что то, что мы с Изабель делаем, — лучше, — произнес он. — Да, это не была правда, но разве всегда в правде заключается благо? Да и всегда ли она вообще нужна? Мужчина вновь на миг остановился, словно возвращаясь воспоминаниями на некоторое время назад. — Я ненавидел Стефана, — сказал он, — когда тот приехал — далекий, совершенно чужой, не знающий и тысячной доли того, что происходит в нашей семье, — и одним махом разрушил все, что строилось на протяжении многих лет. Я ненавидел его, как самого заклятого врага, хотя он ни в чем не виноват. Никто не виноват. Прошло много времени, прежде чем я смог это осознать. Это дало ответ на многие вопросы… Кроме одного. Джон поднял взгляд, посмотрев Елене в глаза. — Я не знаю, как мне быть дальше. Принять эту новую, совершенно другую правду, или продолжать жить в иллюзии, которую сам же и построил. Первое невыносимо, другое — бессмысленно, и оба варианта невозможны. Елена молчала на протяжении всего того времени, что отец говорил. Она ни сказала ни слова за эти минуты, даже когда он замолчал, даже когда в вены снова проникла эта свинцовая тишина. Она так и не ответила Джону и в следующее мгновение, все так же, молча, сделала уверенный шаг вперед и, что было силы, прижалась к отцу, крепко обнимая его за плечи и касаясь щекой его предплечья. Текли долгие секунды, но Елена до боли в мышцах, до сбитого дыхания обнимала его лишь крепче, всю силу, что была в ней, направив в это единственное объятие. Она не собиралась больше ни о чем говорить. В жизни бывают такие моменты, когда очень ясно понимаешь, насколько мало значат слова, и просто отказываешься от них. И, может быть, именно в такие минуты ты становишься свободным. Джон ни о чем не спрашивал Елену, ни о чем не просил. Она лишь ощутила на плечах тепло его рук, а затем — невесомое, совсем осторожное прикосновение ладони на голове. Он знал ответ, который она ему дала. Елена не рассказала Деймону об этом разговоре с Джоном. Он не требовал этого от нее, и внутри Елена очень ценила это и была ему благодарна за то, что он понимал: в жизни есть такие моменты, которые нужно сохранить в самой глубине души — только для себя, недоступное для любых проявлений внешнего мира. — Если бы не было завещания Майкла, — вдруг задумчиво сказал Деймон, — и тебе не нужно было бы разрешить эту загадку, чтобы понять, какое ты имеешь к нему отношение… Ты бы пошла на это? Решилась бы все равно отыскать мать? Ровное дыхание. Привычный ритм сердца. Но внутри — агония. И продолжается она очень давно — сейчас Деймон это очень ясно показал. — Я знаю, что сейчас происходит внутри у моих родителей, — произнесла Елена. — Ради них я бы отказалась от этого. Деймон всматривался в далекий горизонт, где дальше, кажется, начинали рассеиваться тучи и сквозь них начинали проглядывать редкие солнечные лучи. — Но больше никогда в жизни не узнала бы, что такое покой… Елена подняла взгляд на Деймона. Он следил за дорогой, не смотрел на нее и не видел, насколько порывистым, растерянным было это секундное движение, — а может быть, просто не показывал этого. — Елена, скажи, — проговорил он, — ты знаешь, что такое ОКР? Елену на секунду выбил из колеи этот вопрос Деймона. — Обсессивно-компульсивное расстройство? — несмело спросила она, и Деймон кивнул. — Я знаю, в чем суть. Но никогда не углублялась в эту тему… Почему ты спрашиваешь? — голос Елены звучал растерянно, но Деймон был спокоен. — Иногда симптомы этого заболевания проявляются в том, что человек до безумия боится совершить какой-то определенный поступок, мысли о котором его не отпускают. Например, убить кого-то близкого. Он не контролирует поток мыслей, и в воображении возникают яркие картинки: он берет нож, улучает момент, подходит сзади к своему отцу или другу, перерезает горло… Человек изо всех сил пытается выкинуть из головы эти мысли, но внутри него остается уверенность: он способен на это. И тогда он старается сделать все возможное, чтобы это предотвратить: не пользуется ножами и другими острыми предметами на кухне, а затем вообще их убирает, начинает проверять свои руки, чтобы убедиться, что в них нет ножа, и, в конце концов, вовсе начинает стараться не оставаться со своей потенциальной «жертвой» наедине. Это становится похоже на паранойю, и чем больше стараешься обезопасить своих близких от себя же, тем сильнее становится уверенность, что ты можешь воплотить в реальность все, что рисует воображение. Но только соль в том, что эти фантазии прямо противоположны реальным способностям человека, — сказал Деймон. — Он становится уверен, что сделает то, что сделать априори не способен, даже если у него будет такая возможность. Убить боятся те, кто в обычной жизни вряд ли даже поднимет на кого-то руку, изнасиловать — те, кто с большим уважением относится к женщинам… У тебя, конечно же, нет никакого расстройства, но с тобой сейчас происходит очень похожее, Елена. Деймон на мгновение повернул голову в ее сторону, впервые за это время посмотрев на нее, и их взгляды — его спокойный и ее недоумевающий, ищущий, — встретились. — Ты боишься разрушить то, за что на самом деле будешь бороться до последнего вздоха. И за этим страхом не замечаешь, что в этот момент можешь просто потерять себя. А это не менее страшно. В словах Деймона — ни капли усмешки или желания указать на то, как глупо она поступает. Ровный тон. Спокойный голос. И слова, которые очень надолго остались в глубине души… Спустя время они продолжили разговор и за время дороги, которая продлилась еще около двух часов, обсудили еще многое, но мыслями Елена все равно раз за разом возвращалась именно к этой последней фразе Деймона, даже если они говорили совсем о другом, даже если смеялись… В это было трудно поверить, но когда они приехали в Калгари, уже ярко светило солнце. Этот город, до краев залитый солнечным светом, утопающий в зеленой листве аллей, сильно отличался от Эдмонтона. Он жил в другом ритме — это чувствовалось сразу по несмолкающим клаксонам машин, скоростному режиму, эмоциональности жителей. Казалось, что в этом его можно было бы сравнить с Лос-Анджелесом, но, едва задумываясь об этом, Деймон и Елена сразу отвечали себе: нет. Было в этом городе что-то такое, что до этого момента не было известно ни ей, ни ему, что заставляло с интересом рассматривать улицы, сменявшие друг друга в окнах автомобиля, и что не оставляло сомнений: они с ним не знакомы и никогда не были. Елена и Деймон забронировали два номера в Calgary Mariott — отеле, который еще до этой поездки Елене посоветовала Кэтрин, — недавно отстроенном и расположенном недалеко от центра города. Бронь была на три дня, но они оба не исключали возможности, что продлят ее: после того, как удастся узнать всю необходимую информацию, Елена и Деймон были не против задержаться в городе, в котором оба никогда не были. Первым из того, что Елена и Деймон сделали после прилета в Эдмонтон, был визит к Дженкинсу, который дал им координаты и номера телефонов Соммерсов. Однако Елена долго думала о том, стоило ли связываться с Рейной и ее отцом перед тем, как встретиться с матерью. Она понимала, что, наверное, это было бы логичным вариантом, тем более что они сами искали Елену. И она знала, что точно использует возможность встретиться с сестрой, когда вернется в Канаду, но… Она не была уверена, что нужно делать это именно сейчас — до разговора с Мирандой. В душе у Елены был полный раздрай. С одной стороны, Александр и Рейна могли бы поговорить с Мирандой, рассказать ей обо всем, в каком-то смысле подготовить к этой встрече и понять, будет ли она иметь смысл, — их помощь в этой ситуации была бы неоценима. Но с другой… Елена не могла до конца объяснить это чувство, но четко ощущала внутри нежелание включать в это других людей, понимание, что она хочет оставить это все только между ними с Мирандой. Но, помимо этой, была и другая причина. Деймон считал, что по приезде в Калгари Елене было лучше сначала встретиться с Рейной и ее отцом, но не только потому, что сейчас он были главным мостом, который мог соединить Елену с Мирандой. Учитывая, что они первыми начали ее искать, могло быть так, что они обладали какой-то информацией. Деймон был удивлен, когда Елена сказала ему о своем решении сначала поговорить с матерью и только потом — связаться с Рейной и Александром, и в полной мере такой шаг не понимал. — Рейна тоже дочь Миранды, Елена, — сказал Деймон в один из тех вечеров в Эдмонтоне, когда они обсуждали это. — Рано или поздно вы все равно будете замешаны в этой истории втроем, это просто вопрос времени. — Дело не только в этом, — ответила Елена и нисколько не лукавила. — Рейна и Александр не знали об этой странице прошлого Миранды. Они сами связались с Дженкинсом и… Фактически «копали» под нее, несмотря на то, что частично она рассказала Рейне об этой истории, когда та нашла фотографию, — хотя Елена не любила это слово, но в этот момент она не знала другое, подходившее больше. — Мало кому понравится такое, тем более если это делают близкие люди. — Мне так нравится, как ты заботишься о душевном благополучии людей, которых ты в глаза не видела, — с елейным сарказмом протянул Деймон. Елена повернулась и посмотрела ему в глаза. — Деймон, они не сделали мне ничего плохого, чтобы так их подставлять, — произнесла она. — Я не знаю, в каких они друг с другом отношениях, и понятия не имею, как они изменятся, если Миранда обо всем узнает. Даже если они будут уверены в ее положительной реакции, предугадать ее на сто процентов невозможно. Елена была занята другими мыслями и не заметила, как в этот момент Деймон на протяжении нескольких секунд внимательно, чуть сдвинув брови, не отводя взгляд, смотрел на нее, молчал и думал о чем-то своем. Хотя Деймон по-прежнему считал, сначала стоило пообщаться с дочерью и бывшим мужем Миранды, настаивать на этом он не стал, потому что, во-первых, знал, что Елена не отступится от своего решения, если она в нем уверена, а во-вторых, диктовать свои правила и условия ей в этой ситуации ему абсолютно не хотелось — это было бы просто глупо. — Я буду нужен тебе, когда ты поедешь к Миранде? — спросил Деймон, когда они с Еленой уже были в Калгари. Елена посмотрела Деймону в глаза. В какой-то момент в этом взгляде растворяется замешательство, и Деймон знает его причину — иначе бы он не задал этот вопрос. Но проходит мгновение, и от него не остается и следа. Взгляд Елены — прямой и спокойный, тон — ровный и выдержанный. И в нем нет ни капли сомнения. — Спасибо, Деймон, — с искренностью сказала она. — Но я думаю, что я должна поехать к ней одна. Деймон ничего не ответил. Глядя Елене в глаза, он лишь коротко кивнул. Без лишних слов. Без ненужной суетливой шелухи. Между ними было много теплых мгновений за прошедшие дни, но именно в этот момент Елена предельно ясно поняла: попросить Деймона поехать с ней в Канаду было самым правильным и нужным шагом. Он не спрашивал ни о чем лишнем, не пытался гнуть свою линию, а принимал любое ее решение. И просто был рядом, когда это было нужно. Елена в эту секунду хотела бы сказать ему одно — «спасибо» за то, что он был именно таким, каким был сейчас, но поняла, что вряд ли сейчас сможет это сделать: в ее благодарности этому человеку было нечто гораздо более тихое, неизъяснимое, глубокое, чем то, что можно высказать словами. На следующий день они договорились встретиться ближе к трем-четырем часам после того, как Елена съездит к матери. Утром Деймон уехал, сказав ей, что хотел бы эти несколько часов потратить на то, чтобы мельком посмотреть город, и попросив ее позвонить, когда она освободится. Елена осталась одна. Но сейчас, когда она сидела в автомобиле такси, глядя на записанный адрес Миранды на экране смартфона, и когда до пункта назначения оставалась пара минут езды, это одиночество не вызывало страха. Есть такая боль, с которой человек должен остаться наедине и через которую должен пройти сам. С этим поспорят многие люди, и это нормально, потому человеку свойственно избегать боли, а сталкиваясь с ней, стремиться хотя бы отчасти разделить ее с другими, — чтобы не так рвало сердце, чтобы дышать было хотя бы немного легче… Но Елена очень ясно убедилась в правдивости этой мысли сейчас. А еще в эту минуту она поняла: что бы она сейчас ни ощущала, какие бы сомнения не раздирали душу, она бы не поступила по-другому. В жизни бывают такие моменты, когда ты просто берешь и делаешь что-то. Неважно, правильно это или нет — приходит осознание, что у тебя нет выбора просто потому, что по-другому ты не можешь. Сделать другой выбор — значит, солгать себе. А попытка обмануть себя — это первый шаг к тому, чтобы себя потерять. Деймон был прав. Водитель припарковал машину около одной из жилых многоэтажек. Расплатившись по счетчику, Елена вышла из такси, оказавшись на оживленной улице, десятки голосов которой сразу ударили по слуху. Странное сочетание — такая тишина в душе посредине бурлящей жизни шумного города. Она несется вперед, безразличная ко времени, но ты уже не пытаешься ее догнать, не стремишься куда-то успеть, — ты просто останавливаешься и наблюдаешь за этой скоростью, понимая, что она становится тебе безразлична. Понимая, что ты сам перестаешь быть ее частью. Как призрак. Именно в такие моменты начинаешь осознавать всю мелочность каких-то повседневных переживаний, которые когда-то казались катастрофой… Елена знала, что должна сделать все, чтобы не дать волю эмоциям, — они никогда не приводили ни к чему хорошему. И Елена знала, что сможет это сделать. Только в тот момент, когда она поднялась на нужный этаж, когда увидела дверь квартиры с нужным номером, и когда ее рука слегка коснулась кнопки звонка, она почувствовала, как сердце больно и с силой ударило несколько раз. На площадке была такая тишина, что звонок приглушенным отголоском послышался за дверью в глубине квартиры. Однако это была какая-то секунда — спустя миг гулкая пустая тишина вновь заполнила собой пространство. Была суббота, и в сознании Елены мелькнула мысль о том, что, возможно, Миранды могло не быть дома. Ситуацию осложнял и тот факт, что они до этого ни разу не контактировали — даже по телефону, — и Миранда просто не знала о визите Елены. В этом заключался еще один аргумент Деймона, который считал, что прежде всего стоит поговорить обо всем с Рейной или ее отцом: они могли бы хотя бы предупредить Миранду обо всем и как-то подготовить к встрече. Однако Елена не видела в этом того смысла, который видел Деймон. Если Миранда не захочет ее видеть, как на это повлияют другие, пусть и близкие ей люди? А что касается того, что Елена рисковала просто разминуться с ней… Человек не иголка в стоге сена, и найти его даже в таком крупном городе, как Калгари, не так уж сложно. Но мысли Елены рассеялись, когда спустя несколько секунд она услышала характерный звук открывающегося замка. Елена непроизвольно сделала шаг назад. В этот момент она почувствовала, как пальцы поледенели, а на щеки, наоборот, полыхнуло жаром, словно рядом находилось открытое пламя. Елена подняла взгляд и на пороге увидела… Елена понимала, что это глупо и немного странно быть уверенной в этом, потому что она не знала, с кем живет ее мать, и дверь мог открыть кто угодно, но почему-то в этот момент в сознании вспышкой молнии сверкнула единственная, ничем не подтвержденная мысль: «это она». Женщина в возрасте, может быть, чуть больше сорока, ухоженная — и чуть усталая. Шоколадного оттенка волосы, в чертах лица и движениях — сдержанность и мягкость. Карие глаза. А в них — растерянное недоумение и молчаливый вопрос. Но в этом недоумении было что-то такое, что заставляло понять: его причина — не неожиданность встречи. — Вы ко мне? — спустя секунды негромко произнесла женщина, не отводя от Елены взгляд. В этих глазах не просто недоумение. Это оцепенение, неверие — так мы смотрим, когда видим что-то нереальное… — Здравствуйте, — поборов ком в горле, взяв себя в руки, уже сдержанно произнесла Елена. — Если вы — Миранда Соммерс, то… Да. Наверное, к вам. Собеседница еще на протяжении нескольких секунд пристально смотрела Елене в глаза и наконец едва слышно выдохнула: — Да, это я. Сильный удар крови в сосудах. Мгновение обжигающей боли, пронзившей виски. И немыслимо трудно, почти невозможно пересилить себя и спокойно произнести всего несколько слов. — Мое имя Елена. Елена Гилберт. Я родилась 12 января 1992 года. Секунда. Это не толчок в пропасть — Миранда почувствовала, что падает в нее, еще в тот миг, когда увидела эти глаза… — Елена… — одними губами, словно молитву, не моргая, с каким немым вопросом в этом единственном повторила Миранда. Она произносила это имя почти по буквам, словно никогда не слышала его, словно оно звучало на другом, совершенно не знакомом для нее языке, — она пробовала его на слух и только начинала с ним знакомиться, ощущать его, осознавать… А затем Миранда сказала то, что свинцовой пулей прошло сквозь Елену. — Боже, как же ты на него похожа… Голос сорвался, словно Миранда кричала об этом на пределе сил в полной, глухой к чужим мольбам тишине. Еле слышная фраза, произнесенная едва различимым шепотом, — она была громче исступленного крика, отчаяннее истерики, потому что каждое слово в ней было пронизано лишь одним — саднящей неверящей болью, способной свести с ума. Но в этих словах, в ее глазах было единственное, что было сильнее этой боли. Елена не могла дать этому название: это было что-то настолько холодное и хранящее в себе след чего-то настолько черного, что видеть это было страшно. Это было не пропастью — это было нечто в сотни, в тысячи раз глубже и темнее… Елена хотела бы сказать что-то, спросить, о ком она так напомнила Миранде, но вместо этого молчала. Нет сил ни пошевелиться, ни что-либо произнести — в вены словно впрыснули сильный препарат, введший в полный коматоз. — Как вы меня нашли, Елена? — спросила Миранда, кажется, сама не заметив, как несколько секунд назад назвала ее на «ты». Мысли закружились шумным роем из ярких картинок прошедших месяцев. — В моей жизни произошла цепочка определенных событий… После которых я узнала, что мои отец и мать не являются для меня родными, — преодолев секундный ступор, проговорила Елена. — И ситуация сложилась таким образом, что мне было необходимо найти хотя бы одного из моих биологических родителей, чтобы узнать, как я могла быть связана с совершенно другим человеком. Он не является мне родственником, но, судя по всему, он знал либо вас, либо моего… — Елена остановилась на мгновение, почувствовав, как ей впервые непривычно произносить это слово. — Отца. Миранда, мне… Елена запнулась на секунду. Какое же странное дело: люди говорили, что роднее тех, кем они являются друг другу, в мире никого нет и не будет. Но как же сложно сейчас было сказать несколько слов. — Мне нужна ваша помощь. И если вы не против… Мне нужно задать вам несколько вопросов. Наверное, только вы сможете ответить на них. Миранда молчала долго — а может быть, это только казалось, что секунды, обычно летевшие с такой незаметной скоростью, сейчас тянулись, как горячий свинец, медленно выливающийся в поглощающий необъятный жар сосуд. Елена не думала о том, какой будет эта встреча, не знала, какой она должна быть. Но она навсегда запомнила, что она почувствовала в эти невыносимо долгие секунды. Душевный вакуум. Такая пустота бывает, когда двух людей разделяют долгие года, километры дорог… Такая пустота приходит, когда быстрее, чем сознание, душа понимает: их не преодолеть и никогда не превратить в прошлое. А затем Миранда посмотрела Елене в глаза. — Я не думаю, что мы сможем открыть друг для друга что-то, Елена, — сказала она. Абсолютно спокойный тон. А в словах — ледяная уверенность. Елена сделала неловкий вдох, но ей показалось, что остатки воздуха из ее груди, наоборот, выбили. — Миранда, поймите, — произнесла она, и в этот момент она не услышала сама, как сорвался ее голос. — Я ничего от вас не собиралась требовать. У нас разные семьи… И разные жизни. — Елена понимала, что эти слова — правда, и ей казалось, что когда ты не знаешь человека, когда ничего не знал о его тепле, принять это легко. Но почему сейчас они раскаленным оловом жгли горло? — Но… Сейчас вы, наверное, единственная, к кому я могу обратиться. Мне просто нужно знать правду. — Вы действительно правы, — перебила ее Соммерс. — У нас разные жизни. И если за эти годы сложилось так, что они ни разу не пересеклись, это значит, что, наверное, этого не должно происходить. Говорят, что невозможно упасть, если ты не знал хотя бы небольшой высоты. Теперь Елена знала: это бред и чистая ложь. Она не поднималась на высоту надежд и ни во что не верила, когда принимала решение найти свою мать… Но сейчас сорвалась вниз. И в этот момент Елена как никогда в своей жизни ясно поняла, насколько бессмысленны слова. В эту минуту она вдруг подумала о том, что даже если бы ни один человек на земле не умел разговаривать, в этом, в сущности, не было бы ничего страшного. Ведь самое главное мы высказываем не словами. Самое главное и самое истинное мы высказываем поступками. Мимолетными, едва заметными жестами. Глазами. Елена смотрела в глаза Миранде, но сейчас это были словно другие глаза — другой человек, уже не похожий на того, кого она увидела несколько минут назад. Карие глаза — точь-в-точь, как у нее самой, — смотрели на нее, не отводя взгляд, прожигая неизмеримо долгими секундами желчи. В этот момент Елена не понимала до конца, что происходит в душе ее матери, но ясно осознала одно. Дело не в том, что она решилась ее разыскать, приехала без предупреждения, не связалась с ней раньше. Причина совершенно в другом, но она была единственным, что сейчас имело значение. И теперь Елена точно понимала: Миранда не поможет ей. Она никогда ее не коснется. Потому, что в глазах ни одного человека в своей жизни до этой секунды Елена не видела того единственного, чем сейчас полнился взгляд ее матери. Она никогда не видела такой исступленной, истязающей ненависти. Так смотрят не просто на врага. Так смотрят на человека, который вызывает такое омерзительное отвращение, что это начинает ощущаться на чисто физическом уровне. Это ощущение — как гнойная язва, но как ты ни стараешься очистить свое тело от нее, она становится только больше с каждой новой секундой взгляда в глаза напротив. — Я не знаю ни одного человека, который мог бы быть связан с вами, Елена. И… Миранда замирает на мгновение — но в этой паузе нет ни толики сомнения. — Мне скоро нужно уходить. Извините. Гулкий хлопок двери, а затем — вновь тишина. Тишина не вокруг. Тишина в душе. Тишина не спокойствия, разочарования или отчаяния. Тишина опустошения.

***

Деймон на протяжении нескольких часов колесил по субботнему городу. Он не ездил ни на какие экскурсии, не составлял список достопримечательностей, не делал десятки фотографий. Все, что у него было, — это арендованная машина, навигатор на смартфоне и несколько часов. Он просто ездил по городу, иногда по карте навигатора выбирая места, которые пробуждали в нем интерес, иногда — просто проезжая по улицам, которых он никогда не видел и, быть может, никогда не увидит больше. В этом есть особенная прелесть — оказаться одному в незнакомом городе, ехать просто вперед, не зная адреса, а затем оставлять машину на одном из оживленных проспектов и просто бродить по переулкам, чувствуя совершенно иной воздух, разговаривать с местными и чувствовать, как вместе с этим воздухом, с непривычным слуху наречием, вливающимися в кровь, она сама как бы обновляется. Этот город был непривычным. Он утопал в свежей зелени, которая напоминала о том, что была лишь середина лета. На улицах свои мощные ветви раскидывали развесистые деревья, а рядом, в нескольких шагах взмывали ввысь стеклянные серые небоскребы. Вчера здесь было жарко от солнца, но сегодня небо снова начинало хмуриться, не оставляя и следа от вчерашнего тепла. С усмешкой Деймон понимал, что погода здесь, по всей видимости, заставляет жителей играть по ее правилам. Изучая эти запутанные улицы, поднимая голову к мрачному серому небу, Деймон понимал, что он, конечно, человек лета. Вечное солнце Лос-Анджелеса точно разбаловало его, да и итальянские корни забыть о себе никогда не давали… Но сейчас он воспринимал это все с интересом, впитывая каждый новый оттенок, запоминая каждый звук. И, хотя продрогший воздух обдавал кожу знобкими мурашками, привыкнуть к этому оказалось не так сложно и долго. Ближе к трем Деймон вернулся в отель, помня об их с Еленой уговоре пересечься где-то в районе этого времени. Однако звонка от нее так и не было. Деймон отнесся к этому сдержанно: они не назначали точное время встречи, а лишь обозначили промежуток, да и, к тому же, он понимал, что факторов, которые могли задержать ее у матери, была масса. Но стрелки часов постепенно двигались вперед, и чем дальше шло время, тем неспокойнее становилось у Деймона на душе. Наверное, немногим больше полугода было не таким значительным сроком для того, чтобы утверждать, что ты знаешь человека, как самого себя. Но за это время Деймон уяснил для себя некоторые черты характера Елены, которые не менялись в зависимости от обстоятельств. И одной из них была ее пунктуальность. Они не договаривались встретиться в точное время, однако даже если Елена обещала маякнуть о чем-то в определенный его промежуток, она это делала. Всегда. Без исключения. И то, что происходило в этот день, Деймону не нравилось. Деймон не любил навязчивых людей и сам считал, что звонить нужно в случае необходимости, но спустя около полутора часов после возвращения в отель он все-таки набрал номер Елены. Он не думал о том, что он ожидал услышать на другом конце телефонного провода, — объяснение, оправдание, обещание скоро приехать… Для начала он хотел бы просто услышать ее. Но в телефонной трубке он услышал только длинные гудки. «На кой черт тебе вообще телефон, если каждый раз, когда это нужно, ты либо не берешь трубку, либо вообще его оставляешь», — мысленно выругался Деймон. На память сразу пришел недавний случай с курсовой. Вот только разница была в том, что, хотя Елена была вне зоны доступа, он точно знал, где мог ее найти. Сейчас же они оба были в чужом для них городе. Как будто на автомате, сам этого, кажется, вполне не заметив, Деймон проверил несколько мессенджеров, в которых они с Еленой переписывались, чтобы проверить время ее последнего посещения. Но все было глухо — судя по всему, в последний раз она ими пользовалась в районе восьми утра — еще до того момента, как они попрощались. Деймон чувствовал, как душа разделяется на две части. С одной стороны, он понимал, что Елена — взрослый человек и могла сама решать, как проводить свое время, да и, в конце концов, время не было настолько поздним для того, чтобы бить тревогу. Да, могла задержаться, забыть, не услышать звонки… Но с другой, было единственное ясное понимание: забыть и просто исчезнуть мог кто угодно. Только не Елена. Сделав еще несколько звонков ей, заметив, что сигареты из пачки стали исчезать чаще, Деймон спустился на этаж ниже, где располагался ее номер, предположив, что, может быть, она вернулась в отель, но просто вырубилась. Однако вскоре его мысли об этом рассеялись: спустя несколько минут стука в дверь он окончательно убедился в том, что в отель Елена не возвращалась, что затем подтвердили и сотрудники ресепшн. Деймон сидел в холле отеля, периодически звоня Елене, хотя уже понимал, что, хотя ее телефон не разряжен, это бессмысленно. Сейчас, как и несколько дней назад, в памяти снова прозвучали слова, которые когда-то сказал ему отец: «нет ничего хуже, чем ждать и догонять». Тогда он решил для себя, что нет ничего мучительнее, чем пытаться кого-то или что-то догнать, спешить, сбивая ноги в кровь, даже не зная, что ждет впереди. Однако сейчас Деймон знал, что ждать еще в тысячи раз хуже этого. Когда ты преследуешь что-то, у тебя есть как минимум человек, на которого ты можешь рассчитывать, — ты сам. Однажды можно совершить чудо, поймать невозможное, заскочить в последний вагон давно ушедшего поезда… Когда ты чего-то ждешь, ты бессилен. Все, что у тебя есть, — это часы. Долгие, тягучие часы ощущения того, что, как бы ты ни метался, как бы ни проклинал эту чертову игру, это ничего не значит. Потому, что человек всесилен лишь в своем воображении. Стоит лишь кому-то свыше захотеть, как время защелкнет замок наручников на запястьях. Время шло, оно начало лететь с огромной скоростью, словно насмехаясь над Деймоном, когда ему самому казалось, что он застыл в одной точке. На город опускался вечер, и он понимал, что то, что происходит, уже ненормально, — за этот промежуток времени Елена могла бы хотя бы раз взять в руки мобильный и увидеть пропущенные звонки и смс. Деймон перебирал в голове возможные варианты, но со злостью и какой-то мерзлой тревогой понимал, что их, в сущности, нет. Он был в шаге от того, чтобы позвонить Джереми, — человеку, который знал Елену, наверное, лучше, чем самого себя, и телефон которого достать не было никакой сложности, учитывая, что с ним общался Стефан, — чтобы, может быть, понять, что могло быть причиной такого внезапного исчезновения и в каком направлении стоило бы искать Елену. Однако это имело бы смысл, если бы сейчас они находились в Эдмонтоне, — в родном городе у Елены наверняка были «свои» места, в которые она ходила, когда на душе было тяжело или когда просто нужно было успокоиться и расслабиться. Но в Калгари Елена была впервые. Здесь у нее не могло быть таких мест. Деймон чувствовал полный душевный раздрай. Щеки обжигала злость, а внутри сводило неизъяснимым холодом, когда он смотрел на часы. Когда после того, как он снова позвонил Елене, вместо гудков на другом конце телефонного провода послышался бесстрастный голос, говоривший что-то о том, что «телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети», Деймон почувствовал, что это стало последней каплей. Тормоза сорвало. В голове больше не было мыслей о том, почему Елена могла задержаться, что он должен был делать. Оставив пачку сигарет на столике в холле отеля, забрав лишь телефон и ключи от машины, Деймон выбежал на улицу. Над городом стеной стоял дождь. Небо затянуло графитовыми тучами, не обещавшими, что погода изменится в ближайшие несколько часов. Кожу обдало колючим знобким холодом, но щеки горели огнем. Резко крутанув ключ зажигания, Деймон завел двигатель и, вывернув руль, выехал со стоянки отеля. Непрекращающийся ливень барабанил по крыше и стеклам машины, и эти звуки смешивались со звуком мотора и ежесекундно работавшими дворниками, в которых сейчас не было уже никакого смысла. Это было донельзя странно, глупо, нелогично, — Деймон не знал, куда ехать и где искать Елену. Он просто мчался вперед по залитой водой дороге, смутно припоминая все места, где они были с Еленой накануне и куда она теоретически могла отправиться. Так страшно — пытаться успеть куда-то, но даже не знать дороги. Деймон помнил адрес одного небольшого в кафе, с котором они с Еленой обедали накануне. Место ей очень понравилось, и, возможно, она снова отправилась туда — одна, или, может, уже с Мирандой или сестрой… Деймон имел хорошую память на маршруты, поэтому ему не пришлось вписывать адрес в строку навигатора — он помнил дорогу сам и сначала решил поехать именно в это кафе. Все слилось в безликий холодный поток — вывески магазинов и ресторанов, элитные высотки офисов и проезжавшие мимо машины, спешившие домой. Когда-то яркие сигналы светофоров теперь были размытыми пятнами в туманной пелене непроницаемого серого дождя. В какой-то момент Деймон услышал на своем телефоне сигнал входящего вызова. Практически не взглянув на экран, он боковым зрением увидел, кто сейчас звонил. Не отрываясь от дороги, Деймон снял блокировку с экрана. — Викки, я перезвоню, — коротко произнес он. Он не дождался того, что она ему скажет, не сказал больше ничего сам, — и просто отключил вызов. Деймон не помнил, сколько времени у него заняла дорога. Кафе находилось в другом районе, ближе к окраине города, движение было затруднено из-за ливня, а видимость была низкой. Деймон не знал, какое объяснение дать поступкам Елены, не знал, что вообще сегодня произошло, но чувствовал, что его душа близка к взрыву. Сейчас сильнее всего ему хотелось посмотреть ей в глаза и высказать ей все, что он думает о ней, и плевать на их близкие отношения и на то, что могло быть причиной ее исчезновения. Поставить ей мозги на место, чтобы она наконец начала думать, прежде чем делать. Но сначала… Хотя бы просто ее отыскать. Когда до кафе оставалось не так далеко, телефон снова засигналил. Не глядя на экран, Деймон схватил трубку, но на миг остановился, увидев имя абонента. Остановив автомобиль на светофоре, Деймон разблокировал экран. — Деймон, — послышался до боли знакомый голос. На заднем плане был слышен шум дождя. — Деймон, пожалуйста, прости… В голосе Елены — дрожь, но не понять, от холода или от чего-то другого. И искреннее сожаление. — Я… Я была не в лучшем состоянии и забыла о том, что мы договаривались. Я поставила телефон на беззвучный, а когда увидела твои пропущенные… — Где ты сейчас? Ровный голос. Ни одного вопроса, кроме этого. Казалось, что Деймону абсолютно безразлично, о ему его говорила Елена, — или он просто этого не слышал. На мгновение Елена замерла, словно не ожидала этого вопроса Деймона. — Я зашла в кофейню, — ответила она спустя пару секунд. — Мы были там вчера с тобой, помнишь? — Жди меня там. Поток машин сдвинулся с места, и Деймон перестроился в правый крайний ряд, а затем повернул вправо — в уже знакомый переулок. Елена хотела его спросить о чем-то, но он не дал ей это сделать. Не сказав Елене ни слова, он сбросил вызов, отложив телефон на пассажирское кресло, а затем прибавил газу. Спустя минуту Деймон увидел вывеску, но не обратил на нее внимание. Он припарковал машину неподалеку. Взяв с заднего сидения зонт, Деймон вышел из салона, оставив машину на противоположной стороне улицы. Спустя мгновение в туманной дымке дождя он увидел до боли знакомую фигуру. Нет ни зонта, ни чего-либо другого, что хоть как-то могло защитить от дождя. На плечах — лишь промокший насквозь кардиган. — Деймон, — еле слышно выдохнула Елена, увидев его. В ее усталых, воспаленных глазах — недоумение и искреннее неверие. Почему он оказался сейчас именно здесь?.. Холодные капли хлестали по щекам, и по волосам тоже стекала вода, — зонт почти не спасал, но Деймон все равно раскрыл его на Еленой, словно желал хотя бы на миг остановить этот бешеный поток. — Где ты была? — произнес он, прожигая ее насквозь взглядом горевших голубых глаз. — Деймон, когда я вернулась от матери… Я была не в лучшем состоянии, — выдохнула Елена, дрожа то ли от холода, то ли от чего-то совершенно другого. — Мне было ни до чего, я просто ездила весь день по городу… Прости меня, я поступила по-дурацки, я знаю, — произнесла она. — Но мне нужно было это. Мне нужно было побыть одной. Одной рукой держа зонт, Деймон кое-как снял с себя кожаную куртку, накинув на плечи совсем продрогшей Елены. — Да что, черт побери, произошло? — прорычал он, схватив ее за плечи. — Что с тобой? Елена, не отводя взгляд, смотрела на Деймона сквозь стену дождя, и казалось, что сейчас вот-вот грань будет перейдена. В ее глазах было слишком много того, что она уже не могла держать в своей душе. В них было слишком много отчаяния… И боли. Елена открыла рот, чтобы что-то сказать, но не смогла вымолвить ни слова. Она закусила губу, чтобы перебороть себя, но сейчас понимала: она не сможет быть сильнее. Елена отвела взгляд, и из глаз потекли слезы. Чем дальше шли секунды, тем сильнее она дрожала в руках Деймона, по-прежнему крепко державшего ее за плечи. Слезы текли градом, смешиваясь с дождевой водой, но Елена уже не стеснялась их, не пыталась их сдержать. Может быть, хотя бы так можно было хотя бы отчасти выплеснуть то, что было в душе. — Она не захотела видеть меня, — проговорила Елена. — Она просто попросила уйти. Деймон, не отводивший взгляд от Елены, с шумом выдохнул. — Я знаю, что я слабая, — сказала Елена, ощущая на губах соленый привкус. — Но я не могу справиться с этим. Это нормально — однажды быть слабым. Это нормально — чувствовать боль. Это нормально — бояться ее. Но понять это и самое главное — принять — бывает невыносимо сложно. И на это осознание уходят долгие месяцы и годы. — И я знаю, что она ничем мне не обязана, но… Я помню ее взгляд. Деймон, на меня никто и никогда не смотрел с таким презрением и ненавистью, — произнесла она, и ее голос, до сих пор отчасти неверящий, дрогнул. Она смотрела Деймону в глаза, и в ее взгляде сейчас он видел все, в чем сгорала ее душа. — Она ненавидит меня, а я… Даже не знаю, за что. Они стояли так, озябнув от холода, под проливным дождем, посреди опустевшего города, под зонтом, который уже не спасал, и казалось, что этот ливень не кончится никогда… — Поехали домой, — спустя секунды чуть слышно сказал Деймон. Елена подняла на Деймона почти детский, испуганный взгляд. Но он не сказал ничего, а лишь взял ее мокрую ладонь и без слов, как ребенка, за руку повел к машине. Звуки города стихли в одно мгновение, когда они оказались в салоне автомобиля, который сейчас казался в разы теплее. Елена села на пассажирское сидение рядом с Деймоном. Он внимательно посмотрел на нее, а затем долго молчал, как будто не обращая внимание ни стучащий по крыше дождь, ни на ее состояние. Только спустя время он негромко, но без тени дрожи в голосе произнес: — Перестань плакать. Елена повернулась к Деймону. Ее глаза были еще красными от слез, а щеки были влажными. Тяжело дыша, она смотрела на него с немым вопросом, но он молчал и больше не говорил ничего. Все так же, в тишине, он завел двигатель и затем отправился в отель. Всю дорогу они провели в молчании. За это время Деймон ни разу не взглянул на Елену, лишь пристально вглядываясь вперед, на дорогу. Елена не понимала, что происходило в его мыслях. Он ни о чем больше ее не спросил, ни в чем не упрекнул. Между ними словно была какая-то неосязаемая стена, и казалось, что за ней Деймон ее просто не видел. Когда они доехали до отеля, на улице стемнело и дождь прекратился, оставив взамен знобкий воздух и глубину чистого небосвода. В свежих холодных лужах отражался серебряный диск луны, которая, казалось, склонялась к самой земле. Деймон вел Елену, а собой, и она подчинялась ему — может быть, потому, что доверяла, а может, потому, что сил на какие-то собственные решения уже не было. — Можно заказать чай в номер? — пока этого не видела Елена, спросил Деймон у сотрудника рецепции. — Конечно, — кивнул молодой паренек-администратор. — Отлично, — сказал Деймон. — Тогда принесите в 408-й. И добавьте туда немного коньяка. Только, пожалуйста, действительно немного, хорошо? — повторил он, вкрадчиво посмотрев ему в глаза. Администратор пообещал выполнить все в точности, как просил Деймон. Сальватор отвел Елену в свой номер, но она не сопротивлялась. Если несколько часов назад ей хотелось побыть одной, сейчас это пугало. Деймон забрал у нее промокший кардиган, а взамен накинул ей на плечи свою толстовку. Большую, теплую, так что в нее, казалось, можно было бы укутаться с головой. От ткани исходил неуловимый аромат дорогого одеколона. Это тепло и этот запах кружили голову, и казалось, что становится немного легче. — Зачем ты попросил налить в чай коньяк? — подняв взгляд, спросила Елена, почувствовав специфический вкус, источник которого был понятен. — Ты напряжена, и тебе нужно расслабиться, — спокойно ответил Деймон. — Но сама ты это сейчас сделать не сможешь. А это поможет. Елена ничего не ответила, снова опустив глаза и сделав несколько маленьких глотков. Обжигающее тепло стало постепенно разливаться внутри. — Деймон, спасибо тебе, — негромко спустя время прошептала Елена. — Я… Я скоро приду в норму. Деймон повернулся к ней, и их глаза встретились. Но Сальватор вдруг отрицательно покачал головой. — Нет, Елена. Ты не придешь в норму. Ты сейчас к этому просто не готова. Брови Елены чуть поднялись вверх. В голосе Деймона не было ни капли сомнения — казалось, что он говорил об обыденных вполне понятных вещах. Но сама она не понимала его слов. — Ты должна перестать захлебываться своей болью. Ты должна перестать растворяться в ней. Ничего страшного не произошло. Елена застыла, не в силах отвести взгляд от Деймона и не веря, что сейчас он действительно это говорит. Тепло растворяется, и вместо него тело сковывает ледяной холод — как будто ее разом толкнули на улицу в мороз и облили холодной водой. — Ты… Ты серьезно? — недоуменно выдохнула Елена. — От меня отказалась собственная мать… И ты считаешь… Что в этом нет ничего страшного?.. Ты хоть понимаешь, что ты говоришь?.. Голос Елены, пропитанный дрожью и болезненным отчаянием, был слаб, но сейчас, в этой благословенной ночной тишине, слышался оглушительным криком. Потому, что в этих словах был действительно крик. — Да, Елена, — неожиданно громко ответил Деймон. — Я понимаю, что я говорю. От меня тоже двадцать пять лет назад отказалась мать, — вдруг рявкнул он, и его слова пульсирующей болью пронзили виски. Елена, не моргая, смотрела на Деймона и в этот момент почувствовала, что не может пошевелиться. Эта короткая фраза сейчас проникла под кожу, разнеслась внутри гулким эхом, заставив замереть. Хотя в сущности их ситуации были похожи, она действительно никогда не думала об этом — ни раньше, ни сейчас. Наверное, правильно говорят — своя боль ближе… — Но суть в том, что от тебя не отказывалась твоя мать, Елена, — не отводя взгляд от ее глаз, произнес Деймон. Его голубые глаза сейчас казались болезненно яркими в этой поглощающей мгле ночи, против которой был бессилен тусклый свет лампы… В них горел какой-то необъяснимый огонь. — С твоими матерью и отцом я вчера утром пил чай и разговаривал о Канаде. Миранда — просто женщина, которая двадцать четыре года назад тебя родила. Было бы неплохо, чтобы ты поняла разницу. Деймон был искренним. И он говорил правду, даже если она причиняла боль. Вот только принять ее было тяжело. Елена чувствовала, как колючий холод обнимает за плечи, как заполняет собой все внутри, и как горло начинает болеть от очередной попытки сдержать себя. Елена поднялась на ноги. — Деймон, хватит! — выкрикнула она. — Пожалуйста, хватит. Я не могу просто так взять и отключить то, что чувствую, понимаешь? — в голосе послышался хрип. — Я не знаю, что кроется за ненавистью Миранды. И единственное, что я понимаю, — это то, что мне сложно смириться с осознанием этого. Я не могу этого сделать сейчас. Ты говоришь, что я должна?.. Ничерта я никому не должна! — на пределе дыхания выпалила она и сделала несколько торопливых шагов к двери, чтобы уйти. Елена коснулась ладонью дверной ручки, но в этот момент услышала мужской голос. — Елена, — произнес Деймон. Он не кричал и ничего не требовал. Но это единственное слово, произнесенное им, заставило остановиться, на какие-то секунды парализовав. И в этот момент на Елену вдруг накатила такая неимоверная усталость, что в какой-то миг ей показалось, что она упадет и потеряет сознание. Она прижалась виском к дверному косяку, прислонившись плечом к стене, и в следующий момент почувствовала, как холода под кожей коснулось тепло ладоней, легших на плечи. Елена повернулась, посмотрев Деймону в глаза, на секунду остановилась… Но хватка Деймона не ослабла — наоборот, стала только сильнее. И в это до боли странное, необъяснимое мгновение она поняла: она не уйдет. Просто не сможет. Он злил, заставлял почувствовать жгучий яд, вступить в изматывающую, истязающую борьбу… И был единственным, кто мог успокоить внутренние бури. Он был смертоносным ураганом и умиротворяющим штилем. Хотя внутри все еще кипели отголоски болезненной обиды, отвечать едкостью не хотелось. Хотелось просто все рассказать… Не говоря ни слова, Елена позволила мышцам ослабнуть и просто прижалась щекой к плечу Деймона, а затем почувствовала, как он привлек ее к себе. Слез уже не было. Но была горькая-горькая тоска, оставшаяся взамен. — Мне самой от себя противно, — проговорила Елена. Сегодня я была уверена, что смогу совладать с собой, — сказала она. — Ведь невозможно потерять того человека, которого никогда не было в твоей жизни. Но я смотрела в ее глаза… Смотрела и просто не могла произнести ни слова… Мне так сильно хотелось взять Миранду за руку… Просто взять за руку и сказать, что я не желаю ей зла. И увидеть в ее взгляде хоть что-то другое, кроме того отвращения… Почему ты считаешь, что я не имею права… Елена выдохнула, но договорить так и не смогла. Эта тишина длилась так долго, но Деймон продолжал крепко прижимать ее к себе, и Елене казалось, что тишина начинает смешиваться с этим теплом. Она не знала, когда она сможет совладать с этими эмоциями, когда эта история перестанет отдаваться саднящим ощущением внутри, — но сейчас эта теплота и четкое, теперь уже уверенное понимание того, что Деймон не отпустит ее, стали единственным, что было необходимо. Прошли секунды, а может быть, даже минуты, прежде чем в этой спокойной тишине Елена услышала чуть хриплый, но спокойный голос. — Ты сильная, Елена. Ты очень сильная, хотя сама сейчас можешь с этим спорить, отрицать, не понимать это. И я хочу лишь одного: чтобы ты не дала этой силе в себе погибнуть.