В твоих глазах

В жизнях многих из нас однажды наступает момент, когда мы покидаем родные места. В двадцать первый век высоких технологий, самолетов, скоростных поездов и бесконечных дедлайнов становится все сложнее провести всю свою жизнь на одном месте. Кто-то уезжает за тысячи километров, оставляя позади детство, чтобы сделать шаг в совершенно другую жизнь, начиная с малого — с поступления в университет; кто-то колесит по континенту с нескончаемым потоком цифр, схем и пунктов договоров в памяти, едва успевая отвечать на не прекращающий разрываться телефон, глотая остывший кофе в утреннем аэропорту и не замечая смены часовых поясов и стран; кто-то через всю страну летит к тому, с кем жестоко разделило расстояние, не замечая этой особенной необъяснимой романтики аэропортов — суеты на паспортном контроле, запаха свежих булочек из кафетерия в соседнем зале, бликов первых лучей розовеющей зари на взлетно-посадочной, — она ничего не значит по сравнению с тем, что ждет через пару часов… А кто-то годы проводит в пути — эти романтики пыльных дорог и чистого небосвода, мечтатели, умеющие улыбаться чему-то своему, — их манят новые города и страны; они всем сердцем любят свой дом, но их дорога никогда, никогда не закончится, потому что когда-то они навсегда влюбились в ее уходящую куда-то вдаль полоску… Кэролайн много путешествовала. Наверное, все это шло из детства, из тех поездок в далекую Европу, куда летом их с братьями брал с собой отец, — когда эти несколько недель жаркого июля с привкусом соли на губах, ароматным запахом красных апельсинов и суетливой причудливой речью, звучавшей отовсюду, принадлежали только им четверым; из тех первых дней зимы в крохотных городах Западной Европы, утопавшей в снегу; из тех поездок в калифорнийские города на побережье в конце весны, когда жара с полной силой вступала в свои права, а впереди было так много — целое лето… Это нельзя было забыть — невозможно, нереально, все равно что однажды подумать, что на Марсе можно жить. Быть может, поэтому такая любовь сохранилась в душе каждого из детей Джузеппе… Кэролайн — когда-то та трехлетняя девочка, замиравшая взглядом у иллюминатора, в котором мерцали огоньки вечернего города где-то далеко на земле, — не могла представить, что однажды в ее жизни этого не будет, — тихой суеты аэропорта утром, билетов на самолет и новых городов, с которыми ей когда-то предстояло познакомиться. С друзьями, бойфрендами или с семьей она улетала туда, где улицы еще не знали ее дыхания, — туда, где цвет неба был тем, который она еще никогда не видела. Затерянные города Старой Европы, где по лабиринтам маленьких улочек гуляет свежий средиземноморский ветер, разнося только ему знакомый шепот нерассказанных историй и целуя кожу прохладой летних оранжевых рассветов, мегаполисы, взмывавшие в небо шпилями стеклянных небоскребов, выраставших словно из ниоткуда, так напоминавшие Лос-Анджелес и бесконечно от него далекие, крохотные деревеньки, спрятанные от любопытных лишних глаз посреди безумной суеты и блеска, с черепичными крышами и лавандовыми вечерами, дикие острова, горевшие в огне пурпурных закатов, растворявшихся за горизонтом, словно навсегда потерявшиеся в огромных океанах, чтобы сохранить в себе кусочек первозданного Рая, — они оставались не только в ярком калейдоскопе воспоминаний. Каждое из этих мест оставляло след в душе, навсегда меняя взгляд, которым Кэролайн смотрела на мир вокруг, и меняя ее саму. Но куда бы она ни поехала, сколько бы ни длилась эта поездка, Кэролайн никогда не возвращалась в Лос-Анджелес с ощущением тоски. Когда она возвращалась домой, видя огни огромного аэропорта с неоновыми буквами LAX и знакомые извилины улиц, какими бы яркими ни были эмоции от прошедшей поездки, самым сильным ощущением в душе Кэролайн неизменно было одно: желание улыбнуться. И дело было далеко не в том, что поездка была неудачной и скучной, что она не принесла светлых воспоминаний, что рядом были не те люди. Истина была в другом. Она могла без памяти влюбиться в те улицы, которые когда-то были не знакомы, и в музыку наречия, так непривычного для слуха… Но ее дом навсегда останется здесь: на Западном побережье с его жестоким горячим засушливым летом и неприветливым сумасшедшим океаном… В городе музыки и огней, который никогда не будет знать покоя. И каждая новая встреча с ним была новым рождением для души, которая была связана с ним тысячами необъяснимых тонких, но невероятно прочных нитей. Но что-то другое происходило сейчас. Кэролайн была в Нью-Йорке не в первый раз. Ее знакомство с этим городом произошло далеко не сейчас — прошло уже много времени с той поры, когда она познакомилась с ним впервые… Она чувствовала сумасшедший ритм жизни на Таймс-Сквэр и видела ослепляющий блеск огней Бродвея, она была свидетельницей того, как в городе, который никогда не спит, начинается совершенно другая жизнь, когда день уступает власть черному шелку ночи; она пробовала на вкус горячие закаты над Гудзоном и растворялась в тишине тени ласковых деревьев Центрального парка… Бывают такие города, которые невозможно узнать за одну или две поездки, — их невозможно узнать и за десять или двадцать, потому что они имеют неисчислимое множество лиц, увидеть которые способен не каждый человек. Но если бы Кэролайн поговорила об этом городе с человеком, который мечтает там побывать, или даже с тем, кто так же, как и она, бывал там, едва ли кто-то стал бы спорить с тем, что жизнь дала ей возможность увидеть те места, о которых другие только мечтают; она уже знала, как это, — опьянеть от этого города… Может быть, оттого и было так странно то, что сейчас происходило: ни одного дня, проведенного в Нью-Йорке, ни одного мгновения Кэролайн не вспоминала о своем родном городе. Даже когда она созванивалась по видеосвязи с родными и друзьями, которые были сейчас там, и видела на фоне когда-то знакомые улицы и пейзажи, внутри не было тех воспоминаний — внезапных и неконтролируемых, как выплескивающаяся неровными кляксами на белоснежный холст яркая краска, которые эти места когда-то вызывали. Не было мыслей о нем, не было тысячи ассоциаций, словно очертания Лос-Анджелеса одним движением, так легко и просто, кто-то стер из памяти. Кто-то стер воспоминания о том, как она была связана с этим городом, и теперь Кэролайн было трудно поверить, что прошло всего несколько недель, — ей казалось, что она не была на Западном побережье уже очень, очень давно… Когда Кэролайн улетала в Нью-Йорк, у нее не было мыслей о том, чем она заполнит эти несколько недель, не было планов и списков мест из разряда must visit — это было уже не так важно, становилось чем-то бледным и малозначимым. Но только когда она вновь оказалась в этом городе, когда оглянулась вокруг, она поняла причину. Причина была в том, что этот город перестал быть для нее одним из пунктов назначения ее поездок. В том, что лишь однажды она ощущала чувство, которое заполнило ее в эти секунды, когда она вместе с Энзо один за другим пересекала залы необъятного аэропорта Джона Кеннеди, в котором так легко потеряться, — в тот момент, когда она приезжала домой. Это был другой город. В эти дни Нью-Йорк стал для нее не городом фешенебельных отелей, элитных ночных клубов и достопримечательностей с картинки. Он стал для нее городом булочек с корицей в той кофейне на соседней улице, куда они с Энзо забегали по утрам, городом ленивых сонных утр, бледными рассеянными лучами солнца касавшихся век сквозь туманную дымку, городом фланелевых рубашек, коллекцию из которых они делили с Энзо на двоих, потому что погода, несмотря на середину лета, нередко проявляла свои капризы и дома становилось холодно. И этот Нью-Йорк — именно такой Нью-Йорк — открыл ей совершенно другое, нежели десятки памятных мест и интересные экскурсии… Совершенно другое и гораздо бòльшее. Для этой поездки Кэролайн взяла отпуск на три недели до середины августа, но вот Энзо продолжал работать, и, хотя он старался по максимуму сделать свой график таким, чтобы он никак не повлиял на время, которое они с Кэролайн проводили вместе, это получалось не всегда. До конца августа Энзо планировал записать два трека и хотел приступить к этому, вернувшись из Лос-Анджелеса после дня рождения Кэролайн, но запись пришлось отложить на неопределенный срок: почти сразу после возвращения то ли из-за сказавшейся акклиматизации, то ли из-за погоды в Нью-Йорке он подхватил простуду, которая спустя некоторое время переросла в бронхит. На протяжении двух недель Энзо не то что чисто физически не мог читать рэп — даже разговаривал с трудом. И, хотя они с Кэролайн договаривались об этой поездке еще в тот момент, когда он в последний раз был в Калифорнии, ее приезд по времени как раз совпал с тем периодом, когда Энзо окончательно восстановил здоровье и голос и собирался вернуться к записи. Обычно запись одного трека на студии занимала примерно несколько часов, и поэтому Энзо не особо беспокоился насчет того, что Кэролайн надолго останется одна, тем более она всегда с пониманием относилась ко всему, что было связано с его работой, — она знала, какое место в его жизни занимает музыка, и ни на одну секунду в ее сознании не появлялась мысль заставить его выбирать между рэпом и ею самой. Энзо знал отношение Кэролайн к рэпу и поэтому не пытался как-то приобщить ее к этой культуре, заинтересовать ее тем, с чем была связана его работа и чем был одержим он сам, — несмотря на то, что Кэролайн всегда была в курсе того, над чем в тот или иной момент работал Энзо, и он от нее этого никогда не скрывал. Лишь однажды Кэролайн коснулась ее — в тот день, когда он пригласил ее на съемки одного из своих клипов. Он не рассказывал ей о новостях мира хип-хоп-индустрии, не «грузил» особенностями своей работы над композициями — их отношения были далеки от этого и развивались как будто параллельно той части жизни Энзо, которая была связана с музыкой. Энзо уважал предпочтения Кэролайн и принимал это. Он был уверен, что на то время, пока он будет занят на студии, Кэролайн найдет способ отвлечься. Но в этот день случилось по-другому. — Энзо, а можно я… Поеду с тобой? — вдруг, немного помолчав, спросила Кэролайн после того, как Энзо объяснил ей, куда и для чего уезжает. Энзо на мгновение замер, не отводя от нее полный замешательства взгляд. На секунду ему показалось, что он неправильно понял Кэролайн. Но в ее голосе, который пусть и звучал тихо, не было ни капли дрожи, обыкновенной для сомнения. В ее фигуре и осанке — спокойствие, и Энзо вдруг почувствовал, что этот вопрос, заданный Кэролайн, для нее не был удивителен: она словно понимала, что однажды это произойдет. — Со мной — в смысле… На студию? — все еще неуверенно переспросил Энзо. Однако на лице Кэролайн не дрогнул ни один мускул — минутная растерянность Энзо ни на йоту не отразилась в ее мимике. — Да. И в тот момент, когда Энзо услышал этот все такой же негромкий ответ, словно какая-то мощная волна вытолкнула его в реальность. А в реальности были небесные голубые глаза, в глубине прямого взгляда которых была спокойная твердая уверенность. И Энзо не знал, какой ответ он хотел бы дать на этот вопрос кроме того, который он дал в тот день. В студии звукозаписи, кроме Криса, с которым Кэролайн познакомилась еще до того момента, как между ней и Энзо завязались отношения, она встретила еще нескольких его приятелей. Энзо ничего не говорил им о том, кем ему приходится эта милая голубоглазая девушка, с которой он приехал на студию, не представлял Кэролайн в стиле «познакомьтесь, это моя девушка», хотя появление этой нежной улыбчивой незнакомки с ямочками на щеках, без сомнения, привлекло внимание старых приятелей итальянца, которые сразу же выразили свои эмоции во вполне закономерном вопросе о том, кто же она такая. Энзо представил им Кэролайн по имени и лишь с усмешкой произнес: «Сегодня эта прекрасная девушка проведет день с нами, и я искренне надеюсь, что и после его окончания она будет улыбаться, — так же, как и сейчас». Больше он не сказал ничего. Они оба ощущали сейчас одно и то же: им было безразлично, что будут думать другие и какие вопросы появятся в их сознании. О том, что было причиной этого, знал только один человек, который действительно был для Энзо очень близок, — Крис. Он ведь знал, что происходит с его другом в последние месяцы… Он внимательно всматривался Кэролайн в глаза, словно был способен прочитать то, что было сейчас в ее мыслях, но она чувствовала себя спокойно под его пристальным изучающим взглядом черных глаз с каким-то лукавым отблеском. — Кэролайн, я рад снова увидеть тебя, — слегка кивнув, произнес он. Кэролайн улыбнулась уголками губ и едва уловимо кивнула. — Это взаимно, Крис. У кого-то из общих приятелей Энзо и Криса после этого краткого, но словно наполненного чем-то невысказанным приветствия, возник вопрос о том, откуда Кэролайн и Крис были знакомы, но он не озвучил его, а спустя время необходимость в этом отпала сама собой. Не нужно было спрашивать Энзо о том, кем для него была Кэролайн, какие отношения их связывают. Каждый из приятелей Энзо видел его глаза и ямочки, которые появлялись на щеках у Кэролайн, когда она разговаривала с ним. А говорить о том, что и так понятно, просто не имеет смысла. Да, Кэролайн никогда не любила рэп, не понимала хип-хоп-культуру и временами, несмотря ни на что, на нее нет-нет да накатывало чувство сожаления о том, что Энзо, от природы имея настолько глубокий, пропитанным каким-то необъяснимым магнетизмом голос, который просто невероятно раскрывался в таких редких мелодичных припевах его композиций, выбрал именно этот стиль… Но все эти мысли превращались в пыль, когда она видела Энзо за работой. Она почувствовала это еще тогда, в их самую первую встречу на концерте, когда он без особого труда за считанные минуты с такой силой зажигал атмосферу огромной арены, что, даже не зная текстов его треков, на припевах непреодолимо сильно хотелось подключиться к этой музыке. Это был не опытный исполнитель, просто знающий сферу шоу-бизнеса вдоль и поперек и понимающий, как можно завести публику. Это был человек, одержимый единственной стихийной, первобытной, не имеющей границ силой, которой он давал власть над собой. Этой силой была музыка. И, может быть, поэтому Кэролайн раз за разом чувствовала, что ей хочется повторить этот опыт, вновь увидеть этот неуправляемый водоворот и вновь понять — в нем тонуть нестрашно… Кэролайн постаралась расположиться и вести себя так, чтобы ничем не помешать присутствующим в студии, но спустя время поняла, что ее страх не имеет под собой основы. Во время перерывов они с Энзо разговаривали, он был сосредоточен на том, о чем она говорила. Но когда он возвращался к записи, очертания мира вокруг смазывались, превращаясь в чистый лист, — для него вокруг не было никого и ничего, кроме звучавшей музыки. Это не просто чтение текста, не исполнение. В этих строчках, пропитанных музыкой, — вероломная, дерзкая агрессия, безрассудная страсть, меланхолическая романтика, невысказанная, саднящая нежность… Это пропитано чем-то ядовито-обжигающим, это исходит из глубины души, выплескивая то, в чем она сгорает. Щеки и шея по временам краснеют, на лбу и шее вздуваются вены, но Энзо, кажется, не нужно даже секунды, чтобы вновь сделать вдох и набрать воздуха в легкие. Кэролайн понимала, что это результат опыта и многих прошедших лет, но порой для нее все равно было немыслимо наблюдать за этим. Энзо читает так же четко и даже без физических усилий, словно на мгновения и сам забывает о том, что ему нужен кислород. Через его фигуру, сквозь каждое движение проходит заряд электрического тока, проникающий под кожу через расстояние. Он не произносит эти строчки — он по словам выплевывает свою душу. Каждое из них не просто деталь единого пазла, без которого не будет картины, — в каждом из них — рассказанная жизнь. — Как хочешь, а я считаю, что темп нужно немного ускорить, — снимая наушники, сказал Крис. — Сравни с другими своими текстами… Здесь не хватает драйва. — Крис, это рэп, а не конкурс скороговорок на утреннике, — ответил Энзо. Его голос неожиданно звучит твердо, отрывисто и резко, и Кэролайн в этот момент ощущает легкое покалывание холода на кончиках пальцев — внутри нет сомнений, что для того, чтобы в этой студии сейчас раздался взрыв, достаточно одного небольшого шага. — И чтение рэпа — это не про скорость. И, поверь, не всегда про драйв. — Слушай, я, в конце концов, звукорежиссер, и я понимаю, в какую картину это складывается, — сказал Крис. — У тебя достаточно живой припев. Это слишком резко контрастирует с основным текстом. — Я рад за тебя, — произнес Энзо, но в этих словах неет ни капли едкой иронии: он спокоен. — А я — исполнитель, и еще — автор этого текста. Кроме этой короткой фразы, Энзо не произнес больше ни слова, и означала она далеко не что-то вроде «я автор, так что решать здесь тоже буду я» — и Крис это прекрасно понял. Это не возмущение и не обида по поводу сказанного Крисом и по поводу того, что он не разделяет точку зрения Энзо. Это — стальная сила. Это — принцип. Это — ясное знание того, что пока не осознал Крис. Крис задерживает на Энзо на несколько секунд глаза, всматриваясь в него своим привычно внимательным взглядом, а затем резко выдыхает и вновь надевает наушники. История продолжается. И Кэролайн понимает, что сейчас ее вкусы не имеют никакого значения. Время исчезает. Во время этой поездки в Нью-Йорк у Кэролайн появилась возможность ближе пообщаться с Крисом. Она знала, насколько они близки с Энзо. Их дружба началась еще задолго до взлета карьер их обоих. Сейчас Крис был известным в Штатах звукорежиссером, а у Энзо за плечами было очень многое, — но прошедшие годы и то, что происходило на их протяжении, не смогли изменить место, которое они занимали в жизнях друг друга. Кэролайн довелось познакомиться с девушкой Криса — Кейтлин, милой и очень приятной в общении, искусствоведом по профессии, по возрасту чуть старше Кэролайн. Позже Энзо рассказал Кэролайн, что с ней Крис был уже около пяти лет — с университетских времен, а сейчас планировал сделать ей предложение, — и когда Энзо рассказывал о них, Кэролайн уловила в его голосе ноты едва ощутимой гордости. На протяжении этих нескольких недель они вчетвером достаточно часто отдыхали вместе — иногда зависая в каком-нибудь уютном баре посреди шумной авеню по вечерам, иногда — уезжая за город. Когда Кэролайн познакомилась с Крисом в клубе, где они с Еленой и Кэтрин отмечали День благодарения, он не вызвал в ней каких-то позитивных чувств: он был неразговорчив, смотрел как будто свысока и лишь внимательно, тонким взглядом изучал человека напротив… Кэролайн впервые открыла в нем для себя другого человека в тот момент, когда Энзо рассказал ей о своем прошлом и борьбе с зависимостью. Наверное, дружба действительно существует. И Крис был другом. Тем другом, который будет рядом, даже если остальной мир сгорит к чертовой матери. Сейчас Кэролайн знакомилась с другим человеком, который был совсем не похож на того, которого она увидела в первый раз в клубе, где они с Энзо когда-то столкнулись невзначай. Крис оказался очень разносторонним, легким на подъем парнем с прекрасным чувством юмора и, хотя действительно закрытым, но совершенно не высокомерным. Это было удивительно, но Кэролайн хватило пары дней общения, чтобы найти с ним общий язык, и внутри от этого отчего-то разливалась какая-то необъяснимая легкость, которую она ощущала тем яснее, чем отчетливее видела в глазах Энзо улыбку, когда он за ними наблюдал. Но эти летние недели Кэролайн проводила в компании не только Энзо и его друзей. Кэролайн прилетела в Нью-Йорк не одна: ее спутником в этой поездке был пушистый и невероятно мягкий, как игрушечный медвежонок, и просто неуправляемое цунами по кличке Никсон. Хотя Энзо, не видевший его с середины июня, удивился тому, насколько он вырос за какой-то месяц, что действительно было заметно, Никсон, до сих пор иногда неловко приземлявшийся на пятую точку, когда куда-то разгонялся, потому что она явно перевешивала все остальное, был еще плюшевым малышом — ему было еще расти и расти. Энзо не врал, когда обещал Кэролайн, что, когда они будут приезжать друг к другу, они будут разделять ответственность хозяев на двоих: когда Кэролайн прилетела в Нью-Йорк, они вместе продолжили дрессировку щенка, которую она начала еще в Лос-Анджелесе. У них обоих было несколько друзей, которые были опытными собачниками и с которыми они советовались по поводу того, как правильнее проводить обучение щенка базовым командам. Пока Энзо и Кэролайн находились в течение последнего месяца на разных концах страны, Кэр обучила Никсона самым простым командам, которые могли бы облегчить прогулки с ним, — «сидеть», «ко мне» и «нельзя». Хотя это процесс тоже проходил не без своих сложностей, щенок, кажется, вполне неплохо их усвоил, так что вместе ребята продолжали обучать его уже другим, в некоторых случаях более сложным. И, несмотря на то что всем рекомендациям Кэролайн и Энзо следовали в точности, — дрессировку начинали, когда Никсон был слегка голодный, тренировали его на свежем воздухе, но в спокойных местах, где никто не мог бы отвлечь, и в качестве поощрения использовали его любимые лакомства, — они оба поняли, что, хотя Никсон и не человек, истина заключается в одном: он — самый настоящий ребенок, пусть и мохнатый. Именно поэтому далеко не все подобные занятия проходили именно так, как они задумывали. Энзо был немного удивлен, когда понял, что Никсон отлично выполняет команду «сидеть», но о «лежать», похоже, еще ни разу не слышал, — собак часто обучали им одновременно, но Кэролайн честно призналась ему, что намеренно пропустила ее, потому что с практической точки зрения то же «нельзя» на прогулке имеет большее значение, тем более если собака слушается, когда ей говорят «сидеть», и щенка можно успокоить ею. В этом действительно было рациональное зерно, но начать Энзо решил все равно именно с этого пропущенного «лежать», тем более в этом случае тренировка не обещала ничего сложного, учитывая, что Никсон знал «сидеть», а две эти команды имели одинаковую технику выполнения. Но именно в этот момент Энзо понял, что их с Кэролайн новый член семьи имеет свой характер, который неплохо умеет показывать. — Сидеть, — произнес Энзо, зажав в кулаке небольшую печенюшку для собак. Не отводя от него взгляд, высунув язык, внимательно следя за движениями Энзо и, судя по всему, уже догадавшись, что он держит в руке, щенок послушно сел. Энзо разжал ладонь и показал Никсону лакомство, но в тот момент, когда он, принюхиваясь, заинтересованно потянулся за печеньем, отвел руку, опустив ее к полу. — Никсон, лежать, — приказал Энзо и слегка надавил на холку. Однако в следующий момент Никсон, словно даже не почувствовав усилия хозяина, подскочил на лапы, отряхнувшись и сбросив с себя его левую руку, а затем одним прыжком напал на правую, в которой было спрятано печенье, и, быстро дыша, уткнулся в кулак Энзо влажным носом. В этом движении не было агрессии или недовольства, только безмолвный вопрос — что ты, мол, делаешь? Прекращай страдать ерундой и отдай мне печенье! Энзо на мгновение опешил, широко распахнутыми глазами глядя на щенка, не ожидая такой быстрой, а главное, не допускающей возражений реакции. — Ну и что ты сделал? — строго сказал Энзо, убрав руку, за которой тотчас ринулся Никсон, явно не настроенный чему-то учиться, хотя в глубине души сохранять строгий тон сейчас было непросто. — Нет, нельзя! Не заслужил! Энзо убрал печенье, и щенок поднял на него удивленные глаза, сейчас напоминавшие два огромных черных блюдца. Энзо пристально посмотрел на него. — Хочешь печенье? — проговорил он, и Никсон, вдруг успокоившись, удивительно внимательно начал вслушиваться в его слова. — Тогда давай-ка повторим. И таких моментов было очень много. Кэролайн и Энзо старались не прекращать заниматься с щенком, повторяя команды на прогулках, а в свободное время тренируя с ним новые; дрессировки проходили по-разному — в какие-то моменты Никсон схватывал все на лету и старался изо всех сил, выполняя все, о чем ему говорили Энзо или Кэр, в какие-то показывал свой характер, и тогда точно становилось понятно, что научить его чему-то сейчас будет крайне сложно, — он начинал баловаться и играться, не обращая внимание на команды, и остановить его тогда мог только жесткий оклик; одни команды он усваивал буквально за час, на другие могло уходить несколько дней. Еще пару недель назад и Кэролайн, и Энзо были уверены — обучить щенка, которому несколько месяцев, базовым командам не составит сложности, но сейчас понимали: такое мнение — не имеющая под собой ни малейшего основания ерунда. Они учили не только Никсона — они учились общаться с собакой сами, несмотря на то что оба уже имели в своей жизни такой опыт, развивая собственную фантазию, придумывая, как его заинтересовать и направить в нужную колею. Получалось не всегда, и иногда это выливалось в те еще истории. После одного из таких случаев Энзо понял, что его самоуверенность была точно не к месту, когда он решил обучить Никсона приносить брошенный им предмет. Вопреки первоначальным ожиданиям Энзо, дрессировка проходила легко: Никсон был полон сил и явного энтузиазма, и уже через некоторое время ясно понимал, чего от него хочет хозяин, и почти безошибочно это выполнял. Однако самое интересное, как оказалось, ждало впереди. Время подходило к обеду, да и Никсону тоже нужно было отдохнуть, поэтому Энзо решил еще один раз повторить команду для закрепления и на этом закончить тренировку. Подобрав небольшую гладкую палку, которую он использовал, Энзо, рассчитав силу, чтобы не закинуть ее слишком далеко, бросил ее вперед. — Апорт! — скомандовал он, и Никсон, в котором словно нажали автоматическую кнопку, провожая взглядом палку, сорвался с места. Энзо и Кэролайн проводили тренировки с Никсоном в небольшом тихом парке неподалеку от микрорайона, в котором жил Энзо: он не был таким огромным, многолюдным и шумным, как Центральный и другие известные в Нью-Йорке. Конечно, туристы и местные в парке тоже были, но между отдыхающими здесь всегда каким-то удивительным образом оставалось расстояние, достаточное для того, чтобы каждой компании оставить личное пространство и друг другу не мешать. Для дрессировок это место подходило прекрасно: собаку здесь ничего не отвлекало от занятий, а главное, пространство в парке открывалось перед взглядом, как на ладони, так что за Никсоном, который мог забежать куда-то не туда, можно было без труда следить. Энзо и Кэролайн, не отводя взгляд, следили за тем, куда побежал Никсон, но в эту секунду стало понятно, что это, судя по всему, не имело значения. В какой-то момент Никсон остановился, принюхиваясь и на мгновение замер, растерянно оглядываясь по сторонам: судя по всему, в густой траве он потерял палку из виду. В сознании Энзо мелькнула мысль о том, что к нему нужно подойти, однако привести мысли в действие Сент-Джон не успел: в следующее мгновение, оглянувшись, Никсон будто что-то увидел — и побежал в ту сторону. С огромной скоростью и действиями, настолько точными, уверенными и отлаженными, будто его этому специально тренировали, Никсон подбежал к компании из нескольких парней, сидевших под деревом неподалеку, — а затем произошло то, что точно дало Кэролайн и Энзо понять: дрессировки будут явно интересными. Ни секунды не сомневаясь, словно это и был тот самый предмет, который ему бросил Энзо, он вытащил из-под лежавшей на траве толстовки какую-то толстую продолговатую емкость, похожую на бутылку, — а затем побежал обратно. Кэролайн и Энзо сорвались с места и побежали к щенку, который сейчас с каким-то небольшим термосом в зубах бежал им навстречу. Спустя секунду пропажи спохватились и «потерпевшие»: парень, которому, очевидно, и принадлежала емкость, подскочил на ноги и, чуть не грохнувшись на землю, побежал за Никсоном. — Эй, отдай! — с какой-то детской обидой закричал он. — Никсон, фу! — крикнула Кэролайн. — Нельзя! Но щенок, видимо, довольный собственной добычей, уже, кажется, не слышал ее, все так же держа термос в зубах. Парень под добродушный хохот своих друзей, которые поняли, в чем дело, ускорился, после чего, споткнувшись о какую-то корягу, снова чуть не упал. — Отдай, тебе нельзя! А затем владелец злосчастного термоса, хотя и совсем без злобы, жалобно и с каким-то невыразимым отчаянием протянул: — Там же виска-а-арь! Все это произошло за какие-то секунды, но Энзо и Кэролайн точно знали, что эту историю они запомнят надолго. Случай этот, впрочем, закончился благополучно: термос в целости и сохранности был возвращен владельцу; перед парнем Энзо и Кэролайн извинились, но тот, хотя действительно волновался за свой Jack Daniels пару минут назад (и Энзо до сих пор жалел о том, что не спросил своего нового знакомого, почему виски он налил именно в термос), зла не держал и даже отлично пообщался с виновником переполоха, который примирительно дал ему лапу. Энзо и Кэролайн быстро поняли, что слова о том, что животные похожи на своих хозяев, правдивы. Никсон, хотя по собачьим меркам был совсем маленьким, уже показывал свой характер, не боясь проявлять хитрость и настойчивость. Он был приучен к своему спальному месту, но в какой-то момент, судя по всему, понял, что в квартире есть еще масса куда более подходящих мест для того, чтобы поваляться, а самое удобное из них было в спальне. Где-то в восемь-девять утра — как раз в то время, когда ребята обычно просыпались, Никсон прибегал в комнату. Кровать была пока слишком высокой для того, чтобы забираться в нее самостоятельно, но щенок нашел другой способ добиться своего. Встав на задние лапы и передними уперевшись в кровать с той стороны, с которой спала Кэролайн, он начинал будить ее, облизывая руку, а если она долго не просыпалась, подавал голос. Объект своих манипуляций пес выбрал феерически точно: хотя умом Кэролайн понимала, что в постели хозяев собаке не место и приучать щенка к такому — не лучшая идея, она все-таки была девушкой, а еще — по уши влюблена в этого мохнатого и невероятно обаятельного хулигана, и оставаться равнодушной, когда эти огромные глаза смотрели на тебя, было практически невозможно. Так что она была близка к тому, чтобы поступиться своими правилами и хотя бы один раз пустить Никсона в кровать. — Ну что, хочешь сюда? Твое место тебе уже не нравится? — спросила Кэролайн, опершись на локоть и взглянув на Никсона, весь внешний вид которого представлял собой ответ на ее вопрос. — Кэр, не надо, — послышался голос проснувшегося Энзо. — Чего ты такой занудный, — буркнула Кэролайн. — Мы же моем его, он чистый. Ну полежит он полчаса с нами в кровати, Нью-Йорк от этого в космос взлетит? Он же еще малыш совсем, — протянула она, вновь переведя взгляд на щенка. — Кэр, это не чихуахуа и не шпиц, это, блин, лабрадор, — ответил Энзо. — Если он привыкнет лежать с нами, когда вырастет до своих обычных размеров, в этой кровати лишним стану я, потому что просто перестану в нее помещаться! Кэролайн молча, но красноречиво посмотрела на Энзо, и по одному этому взгляду можно было понять все, что она сейчас думает о высказанном им. Но, как бы сильно ей ни хотелось сейчас ему ответить, она понимала, что он прав: к кровати собаки привыкают быстро, а если Никсон будет спать с ними когда вырастет, представить это действительно трудно. — Прости, Облачко, — вздохнув, обратилась Кэролайн к Никсону. — Все-таки лучше тебе будет спать у себя, — проговорила она и, заглянув в его удивленные глаза, почесала у него за ухом. Самой любимой для Никсона, а затем и для Кэролайн с Энзо на удивление оказалась команда «ко мне». Они вряд ли могли б описать словами то, с какой чисто детской радостью, уже так тонко узнавая и различая их голоса, высунув язык, кажется, даже не замечая, где он бежит и что у него под лапами, иногда путаясь в них и смешно отклоняясь то в один бок, то в другой, на голос Энзо или Кэролайн бежал щенок, когда он или она звали его, — равно как и то, что они оба чувствовали в этот момент, когда этот плюшевый ураган, пытаясь вилять еще маленьким хвостом, подбегал и утыкался шершавым носом в ладонь, готовый облизать, кажется, с ног до головы. В тот день, когда он принес Никсона, Энзо сказал Кэролайн, что это станет новым этапом для их отношений. И сейчас она понимала: это правда. В жизнях их обоих началась новая страница, которую они открыли вместе. И наблюдая за тем, как это маленькое торнадо забегает на кухню или в гостиную и встает на задние лапы, зовя играть, обучая его вместе с Энзо, Кэролайн понимала, что то, что она ощущает сейчас, она чувствует впервые. Этого не было еще несколько месяцев назад, когда Энзо точно так же, как и она в этот раз, прилетал к ней в Лос-Анджелес… И Кэролайн, на миг вглядываясь во внимательные черные глаза Энзо, в глубине которых плескалась задумчивая улыбка, понимала: это чувство у них одно на двоих. Они смотрели друг на друга другими глазами… Они становились друг другу родными. В Никсона влюбились не только Кэролайн, Энзо и их друзья, которые его видели, — «познакомились» со щенком, пусть и через соцсеть, и поклонники Сент-Джона, когда он пару дней спустя выложил на своей странице в Инстаграме фотографию с ним: Никсон спокойно сидел на руках у Энзо, прижимавшего его к себе, и носом утыкался в его покрытую щетиной щеку. Видеть такого малыша на руках у высокого, массивного мужчины, покрытого татуировками, который на фоне Никсона выглядел еще больше, было непривычно, но от этого не менее мило. Подпись к снимку гласила: Отдыхаем с приятелем. Порванные носки и слюнявые поцелуи в комплекте. Фанаты Энзо пока не знали, кем была сделана эта фотография. И в глубине души Кэролайн надеялась: не узнают еще как можно дольше. Пока им с Энзо удавалось скрывать свои отношения (и учитывая, что папарацци регулярно «ловили» Сент-Джона, когда он был один, но ни разу пока так и не сфотографировали их, когда они с Кэролайн были вместе, это можно было считать успехом), но Кэролайн понимала, что вечно это продолжаться не могло. Рано или поздно журналисты, охочие до таких новостей и уже несколько лет приписывавшие Энзо романы с самыми разными представительницами Голливуда, обо всем узнают, — с этой сферой и с тем, как в ней все работает, Кэролайн была знакома очень хорошо… И насколько же сильно в те минуты, когда Кэролайн думала об этом, ей хотелось, чтобы все оказалось по-другому. Чтобы до них двоих было дело только близким. Ходить по шумным улицам и не думать о том, что нужно найти место поукромнее. Делить то, что между ними было, только на двоих. Это ведь так, в сущности, мало… Но, как оказалось, не так и легко. Но была еще одна причина, по которой Кэролайн чувствовала, что ей, как маленькому ребенку, который до последнего надеется оттянуть поход на прививку, хочется отсрочить всю эту шумиху: она понимала, как это может сказаться на отношениях с отцом. После их последнего разговора об Энзо и их отношениях между ними не было конфликта, они больше не возвращались к этому разговору… Но и теплоты больше тоже не было. Кэролайн так и не сказала ему о своем решении сохранить отношения с Энзо, а Джузеппе ее об этом не спрашивал. Просто потому, что он знал. Без слов и объяснений. И Кэролайн это понимала. Они с отцом ни в чем не упрекали друг друга, он больше от нее ничего не требовал, но она ясно чувствовала то расстояние, которое пролегло между ними после того вечера, когда она приехала к нему в офис… Потому, что самые глубокие трещины иногда проявляются не в громких конфликтах с битьем посуды, криками и слезами. Самые болезненные из них ты ощущаешь в момент разговора невзначай, в случайном взгляде, в, кажется, ничего не значащей шутке… Кэролайн теперь очень хорошо понимала это. С этим нужно было что-то делать. Но как теперь быть, — она просто не знала. В последнее время Кэролайн все чаще думала об этом. Перед глазами мелькала яркая лента новостей в Инстаграме, а до гостиной доносился едва уловимый, но постепенно становившийся все отчетливее запах кофе, — значит, на кухне снова хозяйничает Энзо. Кэролайн отправила Елене сообщение — о тех нереальных фотографиях из Канады, которые она прислала… После этого Кэролайн хотела выйти из соцсети. Но спустя несколько секунд взгляд зацепился за один из постов в ленте новостей. Это было какое-то странное движение взгляда — как будто зрение отреагировало быстрее, чем она успела осознать, почему внимание привлек именно этот пост. Спустя пару мгновений, когда зрение сфокусировалось, Кэролайн поняла причину, когда размытые очертания перед глазами превратились в фотографию… На которой был изображен Энзо. Кэролайн довольно редко попадались связанные с ним фото в соцсетях: странное, наверное, дело, но они нигде даже не были подписаны друг на друга (и по этому поводу Кэролайн в разговорах со своими подругами шутила, что они с Энзо, учитывая реалии современности, наверное, какие-то «не такие»), и в ленте новостей у нее были совсем другие люди и снимки. Однако иногда это все же случалось и нередко вызывало у Кэролайн улыбку, когда она видела очередную порцию фотографий Энзо — часто в аэропортах, с чемоданами, увлеченного перепиской на смартфоне, или проводящего время с друзьями, — от папарацци в тот момент, когда сам он сидел напротив и, запивая кофе, отправлял в рот очередное печенье. Но в этот раз было что-то другое. Фото Энзо было с какого-то мероприятия, — и Кэролайн показалось, что она даже помнит, с какого, — People’s Choice Awards, — и не совсем новое — оно было с прошлого или позапрошлого года. Кэролайн прочитала всего несколько слов в коротком посте, от которых кровь, обжегши щеки, почему-то сильно ударила в виски. И в этот момент какая-то непонятная, необъяснимая, иррациональная сила заставила перейти по ссылке, указанной в конце. Вопреки ее убеждениям, привычкам… И даже желанию. Услужливый браузер открыл страницу практически сразу. Как это обычно бывает в подобные моменты, в первые несколько мгновений зрение выхватило из текста лишь отдельные фразы и слова, которые поначалу никак не могли соединиться в общую картину. Первыми Кэролайн увидела какие-то даты, имя Энзо… А затем — свое собственное. 2016 стал богатым на события в жизнях многих селебов и, видимо, еще не раз удивит нас. Не успели отгреметь новости о тайной свадьбе Райана Гослинга и не менее резнонансном расставании Брэда Питта и Анджелины Джоли, как прилетела еще одна, — правда, на этот раз уже из мира музыки. Если среди наших читателей есть представительницы прекрасного пола, предпочитающие рэп, — милые девушки, приготовьте носовые платки: судя по всему, ряды «одиноких волков» покинул Энзо Сент-Джон, известный под псевдонимом dr.StEn. На протяжении последних дней сразу несколько изданий почти одновременно опубликовали статьи о возможной новой пассии рэпера, — а сейчас слухи, похоже, приобретают более прочную основу. В минувшую среду, двадцать второго июля пара была замечена на выходе из одной из нью-йоркских кофеен. Компанию Сент-Джону составила миловидная блондинка, в которой многие сразу узнали Кэролайн Сальватор — младшую дочь известного отельера, основателя международной сети отелей «InterContinental» Джузеппе Сальватора. После молодые люди на машине рэпера отправились в неизвестном направлении — но тоже вместе. Нью-йоркский полдень, темные очки и лишь сдержанные фразы друг другу — знакомо такое поведение, правда? При взгляде на фотографии папарацци можно даже не понять, кем эти двое приходятся друг другу, так что мысль о том, что новостные порталы, как это часто бывает, торопятся с выводами и двое друзей просто выкроили время, чтобы выпить по чашке кофе в даунтауне, кажется вполне оправданной. Однако… «Видела этих ребят в той же кофейне, только в другой день. Они пили кофе, что-то оживленно обсуждали и много смеялись. В какой-то момент Энзо приобнял спутницу, а она положила голову ему на плечо и смотрела, как он показывал ей что-то на экране своего смартфона. Они выглядели абсолютно счастливыми. Я не могу сказать, ребята, что правда, а что нет, но мне кажется, что теперь я точно знаю, как выглядят реально влюбленные люди», — вот что написала в одной из соцсетей девушка, которой довелось встретить пару в Нью-Йорке. Звучит чертовски мило! По сообщениям некоторых изданий, роман пары продолжается уже несколько месяцев, и в этой связи совершенно другими красками начинают играть июньские фото Сент-Джона от папарацци из Лос-Анджелеса, — а именно там живет Кэролайн Сальватор, которая как раз в середине июня отпраздновала свой двадцать четвертый день рождения. Совпадение? Мы так уже не думаем, но ответа на этот вопрос от пары ждать не приходится: судя по всему, и Энзо, и Кэролайн обладают неплохими конспираторскими способностями, что становится предельно ясно, если учесть, что их первые совместные фото просочились в прессу только сейчас. Впрочем, для dr.StEn’а такой расклад в порядке вещей — подробностями личной жизни рэпер делиться не спешил никогда, так что его очаровательная спутница имеет все шансы стать его первой девушкой, личность которой журналистам удалось рассекретить. Так или иначе, в жизни музыканта, который уже на протяжении нескольких лет считается не только одним из главных двигателей американской рэп-индустрии, но и одним из самых завидных женихов Соединенных Штатов, по всей видимости, происходят значимые перемены. Если это действительно так, то, кажется, отношений на расстоянии ребята не боятся: судя по публикациям, которые Энзо выставляет на своем аккаунте в Инстаграме и на которых холодный Нью-Йорк теперь нередко сменяют виды Западного побережья, едва у него появляется возможность отправиться к своей девушке, он эту возможность использует. А теперь к нему прилетела она сама, так что, возможно, имеет смысл ждать новых фото пары из Нью-Йорка. Станет ли это действительно какой-то новой историей или так и останется домыслами, покажет только время, но при взгляде на эту парочку возникает еще один вопрос: если то, о чем в последние дни трубят СМИ, правда, чертовски интересно, что об этом союзе думает глава семьи Сальватор? Когда Кэролайн дошла до конца статьи, она почувствовала, как скулы свело слишком сильно, словно судорогой, как будто в этот момент она проглотила что-то очень кислое, — а затем эта ломящая боль переместилась в виски. В эти несколько секунд в сознании не было ни вопросов, ни предположений, ничего — внутри было ноющее, с каждым мигом становившееся сильнее, пропитывая душу, как разлитая жидкость впитывается в ткань, ощущение, — какое-то неизъяснимое сочетание какой-то жгучей обиды, негодующего отчаяния и немой безысходности… Ниже к статье были прикреплены фото папарацци. На снимках были действительно Энзо и Кэролайн. Оба в солнцезащитных очках — тот день в Нью-Йорке выдался солнечным, Энзо — в легкой толстовке и спортивных шортах, Кэролайн — в любимых джинсах и кардигане — к разнице температур в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе она так и не привыкла. В руках обоих — по стаканчику кофе. Они шли рядом, но были довольно сдержанны. Однако уже на следующих фотографиях Кэролайн оглядывается через плечо на Энзо, чуть замешкавшегося позади, явно о чем-то ему говорит — а он смотрит прямо на нее, внимательно слушая, и широко улыбается, что-то отвечая… И в этих нескольких фотографиях есть нечто такое, что с легкостью превращает в ничто предыдущие. Кэролайн даже не хотела вспоминать момент, когда эти фото могли быть сделаны. Этот день вообще хочется стереть из памяти, как и настоящий момент. Негодование, злость и какой-то безотчетный страх тягучим плотным веществом вместо крови занимает сосуды и наполняет грудную клетку такой тяжестью, от которой хочется застонать, чтобы хотя бы отчасти выплеснуть это чувство. Кэролайн вышла из спальни и быстрыми шагами, кажется, не ощущая под собой опоры, прошла в кухню. В ушах отбойным молотком колотилось сердце. — Ты видел это? — выпалила Кэролайн, показав Энзо экран смартфона. Энзо, сняв горячую турку с плиты, наливал в кружку кофе. Когда Кэролайн быстро, как-то нервно зашла в помещение, он поднял на нее взгляд и непонимающе сдвинул брови. В звонком голосе, всегда ровном и смешливом, какая-то мерзлая дрожь. И эта дрожь чем-то нехорошим, словно каким-то предчувствием, отдавалась внутри. Энзо отставил турку и посмотрел на то, что ему показывала Кэролайн. Конечно, по одному заголовку он понял, о чем была статья и почему Кэролайн сейчас испытывала такие эмоции. Однако на лице у него самого не дрогнул ни один мускул. Карие глаза — спокойны. — Кэр, и ты удивляешься? — абсолютно ровным тоном спросил Энзо. — Желтушный портал. Они всегда о таком пишут. — Да, но пишут ведь правду! — на пределе какого-то острого отчаяния воскликнула Кэролайн. Ее голос, взволнованный и тревожный, каким-то непривычным эхом словно осколками стекла рассыпался под высоким потолком. Кэролайн выпалила эту фразу торопливо, порывисто, как будто Энзо отчаянно не понимал чего-то очень важного и известного всем… Она словно хотела его спросить: «Почему ты так спокойно реагируешь?»… И она действительно была в шаге от того, чтобы выкрикнуть это, потому что она правда не ожидала именно такой реакции Энзо. Энзо ничего не говорил. И эта тишина, как-то очень заметно вдруг пропитавшая собой воздух, его молчание выбили Кэролайн из колеи. — Тебе правда все равно? — спросила она. Энзо молчал на протяжении долгих нескольких секунд. Не отрывая взгляд, он всматривался в напряженные черты лица Кэролайн, в ее глаза, на дне которых плескалось негодование, словно пытался что-то прочесть и боялся что-то упустить. — Кэролайн, но ведь рано или поздно это бы все равно случилось, — негромко произнес он, и его мягкий голос рассеял эту тишину, которой отчего-то стало слишком много. — Это был просто вопрос времени. Энзо не пытался спорить, в чем-то переубедить Кэролайн, не пытался даже ее успокоить. Но именно этот тихий голос, этот спокойный ровный тон, эти пристальные глаза перевернули в душе что-то. Кэролайн на мгновение остановилась, посмотрев Энзо в глаза. Она сделала вдох, открыв рот, собираясь что-то сказать, но на миг замерла с какой-то болезненной мольбой в глазах, а затем с шумом выдохнула, отведя взгляд в сторону. — Я знала это, — все так же не глядя на Энзо, проговорила она, — просто… Кэролайн посмотрела на Энзо, и он почувствовал, как в левой стороне груди болезненно сжалось, когда он увидел в таких знакомых всегда смеявшихся голубых глазах это разочарование, эту искреннюю растерянность — словно у маленького ребенка, который заблудился… И бессилие. — Я не думала, что это случится так быстро, — призналась Кэролайн, и Энзо услышал, как ее тихий голос надломился. — А сейчас мне кажется, будто ворвались ко мне домой и покопались в моем белье. То, как Кэролайн говорила обо всем, — так тихо, как будто несмело, — сейчас щемило сердце. Она уже не кричала, не пыталась как-то разбудить такие же, как у нее, эмоции в Энзо… Но в этом тихом надтреснутом голосе было больше, чем в самом отчаянном крике. Было то, в чем сейчас тлела душа. — Я просто не могу понять… Почему так многим до этого действительно есть дело. Кто с кем проводит время, дружит, спит, кто и что об этом думает… Почему не жить спокойно и других тоже не оставить в покое? — проговорила Кэролайн и вновь подняла на Энзо глаза. Она понимала, что ее вопросы не имеют смысла, потому что это никогда не закончится… Она знала на них ответ. Но только легче от этого не становилось. — Ты же знаешь, так всегда было и будет, — ответил Энзо, подойдя чуть ближе. — Кто-то не может отличить творческую жизнь от реальной, кому-то собственная жизнь не приносит эмоций и они живут чужими… А журналисты… Они просто делают продукт, на который есть спрос. Кэролайн молчала на протяжении какого-то времени, глядя словно сквозь пространство. — Я не хочу быть в их объективах. И пусть голос звучит тихо, в нем — твердая уверенность. И боль. Энзо понимал. Он понимал, что сейчас происходит в душе Кэролайн, понимал смысл ее слов и почему она их говорила. Это откликалось в нем особой связью, потому что в этих словах он узнавал себя около восьми лет назад — юношу, о котором вчера никто не знал и о котором сегодня говорил весь континент. Он жил в нем и сейчас. Когда-то много лет назад он пришел в музыку не ради известности, многомиллионных контрактов и фанатов… Но изменить что-то он не мог. Наверное, чертовски странно слышать подобное о журналистах от журналистки. Но Энзо знал, что Кэролайн из всех знакомых ему людей, связанных с этой сферой, быть может, единственная имела на это право. Потому, что главным героем ее статей были не чья-то личная жизнь и скандалы, не сплетни и дурацкие предположения. Им всегда была только музыка. — Кэр, твоя семья… Она ведь тоже небезызвестна в Штатах, — мягко сказал Энзо. — О вас тоже пишут таблоиды, вашу семью тоже обсуждают… Кэролайн понимала смысл слов Энзо, которые он высказывал деликатно, очень осторожно, словно балансируя на краю и делая все, чтобы не перейти грань, не задеть, чтобы она поняла его верно. — Пишут о моем отце, — ответила девушка. — О Стефане, о Деймоне, потому что они имеют серьезное положение в своих сферах… Я не могу быть равной им только потому, что у нас одна фамилия, — сказала Кэролайн, глядя Энзо в глаза. — И мне никогда не хотелось что-то менять в этом. Ну, посещу я вместе с отцом и братьями пару каких-то светских мероприятий, если попросит Джузеппе, об этом напишут пару строчек и забудут. Но то, что происходит сейчас… Кэролайн медленно выдохнула. — Когда наши отношения только начались, я понимала, какой человек рядом со мной и как это может поменять мою жизнь. И я понимаю, что, на самом деле, все эти статьи, ажиотаж, обсуждения гроша ломаного не стоят. Люди пообсуждают и успокоятся, ты прав, так всегда было. Но сейчас… Кэролайн на миг остановилась. — Это переворачивает что-то у меня внутри. И я понимаю, что мне еще предстоит борьба с самой собой. Энзо сделал шаг к Кэролайн, уничтожив то небольшое расстояние, которое было между ними, и склонил к ней голову, словно хотел обнять или сказать что-то. Кэролайн подняла голову. — Прости, — попросила она. — Я выплеснула на тебя эти эмоции… Это было глупо, потому что ты ни в чем не виноват. Просто… — Кэролайн сделала небольшую паузу, пытаясь подобрать слова. — В последнее время я много думала об этом и когда увидела эту статью и наши фото… На душе стало так мерзко и отчаянно захотелось принять душ, меня так разозлило это… И еще эта ситуация с отцом… Услышав последнюю фразу Кэролайн, Энзо ощутил легкую дорожку холода, прошедшего по позвоночнику. — Вы не общались с ним больше? — негромко спросил он. — Мы общаемся, — ответила Кэролайн. — Но даже если бы мы сейчас не контактировали, не было бы никакой разницы, — по ее губам скользнула горькая ироническая насмешка. — Потому, что в этом общении нет и капли того, что было всегда. Энзо отвел глаза. На протяжении какого-то времени он задумчиво молчал, словно сомневаясь в чем-то, думая о том, должен ли он говорить о том, о чем он хотел сказать сейчас. Но спустя секунды, посмотрев на Кэролайн, он произнес: — Кэролайн, в тот момент, когда мы с тобой не общались… Я ездил к нему. Кэролайн вскинула взгляд на Энзо. В молчаливых глазах плескалось недоуменное несмелое неверие. — Ты ездил к моему отцу? — замерев, переспросила она. — Да. Кэролайн почувствовала, как кровь прилила к щекам и обожгла их жаром. Она пристально, не отводя глаза, смотрела на Энзо, вслушиваясь в его слова, словно боялась в этот момент упустить что-то значимое. — Я понимал, что жизнь отличается от красивых фильмов, что вряд ли один разговор, пусть и откровенный, решит проблему, которой уже много лет. Но если был хотя бы небольшой шанс изменить ситуацию, хотя бы сделать первый шаг к этому, — я хотел его использовать. Хотя бы попытаться. Кэролайн ощутила, как сердце постепенно начало стучать быстрее. Энзо сейчас говорил об этом спокойно, и вообще, наверное, было случайностью, что они завели об этом разговор, — если бы она не упомянула отца, вряд ли бы он рассказал ей об этом… И в его глазах Кэролайн видела, что для Энзо это само собой разумеющееся. Не какой-то подвиг, не то, от чего стоило ждать благодарности или признания, — в его глазах это было тем, что он должен был сделать. Кэролайн знала своего отца, она знала его отношение к Энзо. И она понимала, каким мог быть этот разговор со стороны Джузеппе. Но для Энзо это было безразлично, потому что несравнимо большее значение для него имело совсем другое. — Я не буду тебе пересказывать этот разговор, потому что он ничем не закончился и поэтому, по сути, не имел смысла, — сказал Энзо. — Но после этого я подумал… Может быть… Итальянец на пару секунд запнулся, думая о том, как выразить свою мысль так, чтобы Кэролайн поняла его правильно. — Стоит оставить сейчас все как есть, — продолжил Энзо. — Чтобы прошло время. Со временем эмоции, даже самые сильные, утихают… Я знаю, о чем говорю, Кэр, — произнес он. — И, может быть, тогда многое изменится. Кэролайн опустила глаза, как-то нервно поведя плечами, и поджала губы. Энзо на секунду показалось, что сейчас она пыталась сдержать слезы. — Иногда мне кажется, что этого никогда не произойдет, — призналась Кэролайн. Энзо услышал, как дрогнул ее уставший голос. И он понимал, что в этих словах, в которых была такая бездна бессилия, нет ни капли лжи. Кэролайн не драматизировала. Она действительно этого боялась. — Знаешь, — сказала она спустя какое-то время, — моя семья очень тепло приняла тех девушек, которые были рядом с моими братьями. Джузеппе принял их, как родных дочерей. Для меня самой они обе стали старшими сестрами. Кэролайн взглянула Энзо в глаза. — И для меня сáмой большой мечтой стало, чтобы однажды отец принял и мой выбор тоже. У нас огромная семья, и когда мы собираемся вместе на Рождество или на День благодарения, когда мы долго не виделись, занятые учебой и работой, происходит что-то такое, что невозможно описать словами. Это чистый космос, — сказала Кэролайн, и Энзо увидел, как блеснули сейчас ее яркие голубые глаза. Слушая Кэролайн, он чувствовал, как сердце замирает, когда она говорила о своей семье, о том, что она ощущает в ее кругу, — потому, что это было самой чистой правдой. Тот космос, который был в ее душе, он видел сейчас в ее глазах. — И мне так сильно хочется, чтобы в такие моменты ты тоже был рядом. Чтобы вся эта история вспоминалась только со снисходительной улыбкой, как что-то давно прошедшее, что-то такое, что почти стерлось из памяти. Чтобы ты стал частью моей семьи. Энзо смотрел Кэролайн в глаза, вслушиваясь в ее слова, и понимал, что даже если бы он хотел сказать что-то, то не смог бы этого сделать, — потому, что слова сейчас были последним из того, что имело какой-то смысл. Энзо не ответил ничего, но Кэролайн ощутила, как он привлек ее к себе и, обняв так крепко и тепло, как мог обнимать только он, невесомо коснулся губами ее виска. Его ответ она знала наперед, и для этого действительно не нужны были слова.

***

Елена и Деймон не знали, сколько времени прошло, хотя Елена помнила, что когда Деймон вернулся домой, было, кажется, начало девятого. Елена не чувствовала скорости джипа, набиравшего силу после очередного светофора: мелькающая смена проносившихся перекрестков в окнах и цифры на спидометре стали абстракцией, просто какой-то отдаленной точкой, которая уже не имела почти ничего общего с реальностью. Этот мир взорвался, дотла сгорев в мятежном огне, просто превратился в бессмысленную фикцию, плод галлюцинаций, который существовал лишь в короткий миг и никогда не был правдой. Ощущения, которые когда-то, казалось, наркотиком проникали в сосуды, заставляя сердце заходиться в сумасшедшем агональном темпе, оказались пылью, имевшей смысла не больше, чем все то, что тысячами осколков когда-то знакомого мира сейчас рассыпалось у ног. Не было мыслей, вопросов, признаний самим себе. Были только огни оживленного проспекта. Было хищное рычание мотора, в котором растворялась эта нереальная тишина вступающей в свои права ночи. Был терпкий аромат сандала, проникавший под кожу, не оставляя надежды на спасение. Деймон и Елена не сказали за это время друг другу ни слова. Наверное, это было действительно странно. Но не для них. Они давно научились общаться друг с другом на совершенно другом языке. На языке мимолетных полукасаний. Взгляда в долю секунды — неуловимого, непонятного, недосягаемого для всех вокруг, которого им двоим хватило бы, чтобы увидеть в нем отблеск молчаливой усмешки и без труда понять, что она значит. Неощутимых жестов, порой даже незаметных для одного, в которых второй улавливал тонкие оттенки эмоций, в едва приметном повороте головы умея прочесть больше, чем выразят самые искренние слова. Они им правда давно стали не нужны. Деймон чувствовал, как кровь от биения сердца колотится в висках, а тело обдает какой-то неясный лихорадочный жар, хотя в машине было прохладно из-за включенного кондиционера, а вечер в целом не был душным, и он не понимал, от чего это происходит с ним: то ли от того, что сейчас Елена была с ним — такая притягательная, сексуальная, такая живая и огненная, неуправляемая, как мощнейший взрыв, — впервые готовая сдаться, чтобы последовать за ним туда, куда он скажет, — то ли от того, что творилось в душе… Деймон понимал, что то, что он делал, не было правильным выбором. Он не думал об этом, когда он был с Ребеккой, не думал, когда рядом была Викки. Но он осознавал это так ясно и неотвратно сейчас, когда один за другим рушились последние барьеры и стирались в песок расстояния. Какой-то до одури мерзкий, но имевший невероятную силу голос отдавался внутри оглушающим набатом: остановись! Ты не можешь поступать так еще и с ней… Ей нужен свет, но ты отдашь ей только бездну своей темноты. Ты по-другому, видимо, не умеешь. И каждую секунду он чувствовал себя преступником сейчас, когда увозил ее так далеко, где их никто и никогда не найдет, когда просто на нее смотрел… Но он понимал, что просто не знает, где найти силы, чтобы сделать шаг назад. Потому, что причиной было не опьянение азарта, не до боли, до искусанных в кровь губ сильное желание забыть… Причиной была эта немыслимая связь, которой они оба сейчас оказались соединены, как одной парой наручников, и которую только сейчас так ясно начинали понимать… Тогда сегодня… Пусть сегодня им будет прощена их обоюдная слабость. Пусть не будет боли. Пусть они будут свободны в эту ночь. Деймон крепко сжимал руль, не отпуская правую педаль, пристально вглядываясь в густую темную даль, мерцавшую сотнями огней-маячков близкого и далекого города. Он не знал, куда он едет и каков будет маршрут. Они с Еленой оба не знали. Да какая к черту разница? Санта-Моника или даунтаун, Париж или ближайшая забегаловка… Эти дороги больше не имели значения. Больше никогда не будут иметь, потому что вдвоем они сейчас строили новую на обломках разрушенного мира. — Знаешь, Деймон, — в один момент развеяв молчание, вдруг произнесла Елена, — когда я уезжала в Лос-Анджелес, мои старые друзья сказали мне, что побывать в Калифорнии и на собственном опыте не узнать, что такое казино, равно тому, чтобы не бывать там никогда. Я тогда ответила, что казино — это забава для людей с несколькими нулями на банковских счетах. Прошло восемь месяцев, и… — губ Елены коснулась усмешка, и Деймон увидел, как в ночной темноте сверкнул тот самый едва уловимый огонек, который однажды загорался только в ее карих глазах, когда он ясно понимал, что это глаза ангела со взглядом демона. — Я не могу перестать думать о том, что я действительно еще ни разу в своей жизни не была в казино. Елене ни о чем не нужно просить Деймона, что-то пытаться ему объяснить, — он пристально смотрит ей в глаза, все понимая без этой бессмысленной шелухи ненужных слов, и Елена видит это в усмешке, которая скользит по его губам. Нога ложится на правую педаль, и стрелка спидометра начинает тоже отклоняться вправо. — Как скажешь. На панели управления ярким светом горели показатели времени, у Деймона на левом запястье были часы, но все это превращалось просто в цифры, не значившие ничего, — ни Деймон, ни Елена не смогли бы ответить, насколько долгой была дорога, — на это было плевать. Расстояние, скорость и время превращались в единый мощнейший поток, который становился параллельным и уже совершенно незнакомым, теряя любой смысл. Казино на границе с побережьем, откуда, казалось, были слышны звуки раскатистого прибоя, имевшее необычное для слуха южноевропейское название, не было похоже на кажущиеся сделанными полностью из стекла многоэтажные фешенебельные здания, где располагались многие игорные дома Лос-Анджелеса. Светлое каменное здание с симметричными колоннадами, с выходом на балконы по краям со второго этажа, внизу украшенное консолями* с листьями аканта, возвращало мыслями на несколько столетий назад, во времена праздничного барокко и расцвета совершенно иных культур. Оно было небольшой высоты и включало в себя всего несколько этажей, однако необъяснимым образом возвышалось над раскинувшимися перед ним улицами, выглядя устойчивее и прочнее, чем десятки небоскребов, видневшихся вдали. Над главным входом мерный ход минут отсчитывали огромные старинные часы, стрелки которых указывали на римские цифры. С двух сторон здание над входом украшали массивные скульптуры богов-олимпийцев. Над маленькими башенками, возвышавшимися над этажами, как императорский венец, поднимался в ночное небо изумрудного оттенка купол. Неприкасаемая мощь сочеталась с изящной тонкостью линий, в спокойной гармонии в одно целое соединяя то, что в природе может быть лишь параллельным. Воздух здесь, прохладный от близости океана, был пропитан рассеянным теплым светом классических фонарей. Огромная парковка перед казино почти полностью состояла из автомобилей представительского класса, в окнах которых причудливыми линиями преломлялся свет фонарей. Думать о поиске места и парковке было не нужно — этим здесь занимались специальные люди. Одетый с иголочки швейцар с улыбкой здоровается с Деймоном и Еленой, мягко кивая, одним движением открывая перед ними тяжелую массивную дверь. Деймон пропускает Елену вперед, за что она благодарит его едва уловимым кивком головы и невесомой улыбкой на уголках губ — почти незаметной, воздушной, но такой ясной для него, — а затем проходит сам. Звуки города за спиной смолкают, и жизнь окрашивается в совершенно другие оттенки. Огромные люстры с россыпью бриллиантов тускло рассеивают приглушенный свет под необъятным куполом — кажется, так далеко, словно над головой не он, а небосвод, и в этой теплой, какой-то таинственно-сакральной полутемноте взгляд улавливает острый отблеск этих драгоценных камней; но более яркий здесь и не нужен. Глаза удивительно быстро привыкают к этому тихому освещению. Полы покрыты алыми, как кровь, коврами, мягкими, словно из бархата. На стенах почти во всю их ширину — картины на античные и средневековые сюжеты: олимпийские игры, картины Троянской войны, в которой сражались не только люди, но и боги, кровавые охоты и пиры, коронации великих императоров. В теплом воздухе тонкий аромат лимона смешивается с нотами сладковатых цветов. Слух чутко улавливает звуки французской гортанной речи где-то рядом, жадно впитывая чужое наречие. Приехав сюда, однажды увидев это своими глазами, невозможно думать о том, что происходило до, — хотя бы за несколько минут до этого мига: здесь мысли приобретают иной ход, потому что здесь открывается другой мир, который невозможно представить, пока не коснешься его сам. Мир, открытый лишь для тех, кто не боится перейти черту; для тех, кто грешен, но никогда не будет этого стыдиться. Мир, в котором правит самое опасное сочетание, — роскошь и азарт. Вниз ведет лестница из двенадцати ступеней, и, хотя платье у Елены не такое длинное, чтобы мешать передвижению, Деймон помнит — она на шпильках. Именно поэтому он делает несколько шагов, но останавливается у края лестницы, а после едва ощутимо подает ей руку. Елена читает его движение и знает, какой даст ответ. Она касается ладонью предплечья его чуть согнутой в локте руки, и, не разрывая это касание, — Деймон, поддерживая Елену под руку, и Елена, не отпуская его, — они вместе спускаются вглубь. Пара, появившаяся в казино, привлекла внимание не только персонала, но и некоторых игроков. Он — в приталенном черном костюме, сидевшем на чертовски хорошо сложенной фигуре так точно, словно он был сшит на заказ, добавлявшем в его образ что-то демоническое, и белоснежной рубашке, она — на высоких шпильках, в облегающем, в своей длине балансирующем на грани с откровенным платье в цвет костюма ее спутника, тонко и точно подчеркивавшем достоинства ее притягательной фигуры, — точеные изгибы талии, стройные ноги, нежную шею под волнами опускавшихся на плечи мягких каштановых волос и изящные четко очерченные ключицы. Хотя Деймон вел Елену под руку, она шла не за ним — она шла рядом. В этом негласном тандеме они были абсолютно равны, и в этом равенстве, которое ясно ощущали они оба, была своя необъяснимая красота. Уверенные, молодые, с удивительно одинаковым отблеском этого не выразимого словами огонька в глазах и немыслимо гармонировавшие друг с другом, они без кастинга могли бы стать героями десятков кинолент. Они могли бы заново написать историю мистера и миссис Смитов или оживить судьбы Генриха Восьмого и Анны Болейн… В эти первые минуты было невозможно предположить, кто они друг другу, — муж и жена, любовники или просто друзья: в их свободных и смелых движениях, обращенных друг к другу, мимолетных ясных взглядах и задумчивой полуусмешке на изгибе губ было все то, что растворено во всех трех этих ипостасях. Но совершенно ясно было другое: сегодня они за одно. Взгляду открывались просторные залы и игорные столы на любой вкус: покер, преферанс, блэкджек, баккара… Но Елена наперед знала, чему отдаст эти минуты. В этих играх, пусть даже самых запутанных, можно отвоевать победу с помощью стратегии, продумав свои ходы и на шаг вперед просчитав соперника… Как бы высоки ни были ставки, здесь все в твоих руках, нужно лишь немного опыта. Это так неинтересно и так скучно. Елена хотела совершенно иного. Она знала, что этой ночью единственный смысл будет иметь лишь одно: вступить в игру с силой, название которой с детства знал каждый, но которую ни один человек здесь, включая даже опытных повидавших многое крупье, никогда не изведает до конца. С удачей. Она хотела увидеть, как мир вокруг стирается, сужаясь до единственной точки. Она хотела ощутить, каково это, — чувствовать этот невыносимый огонь саднящего азарта, обжигающий кончики пальцев. Для этого есть лишь одно средство. Рулетка. Елена спокойно говорит Деймону об этом. Он на несколько секунд задерживает на ней пристальный взгляд, а затем по уголкам его губ скользит улыбка, и он уведомляет юношу из персонала о том, во что они бы хотели сегодня сыграть. За столом уже расположились несколько игроков — среди них есть и мужчины, и девушки, и все они примерно одного возраста с Деймоном или Еленой, — они в прекрасном расположении духа, пьют бурбон и шампанское и весьма приветливы к своим новым потенциальным соперникам. Подошедший официант предлагает Деймону и Елене выбрать напитки, но сегодня у них обоих есть весомые причины, чтобы отказаться. — Спасибо, я сегодня за рулем, — отвечает Деймон, и официант невесомо кивает, переводя взгляд на Елену. Однако ее ответ заключает в себе схожий смысл. Вот только причину — совершенно иную. — Сегодня я хочу опьянеть от другого. В абсолютно спокойном голосе и выдержанном тоне — ни йоты волнения. Но в них — совершенная уверенность. В карих глазах официанта на мгновение отражается секундный отблеск чего-то невыразимого и необъяснимого… Но от этого начинает казаться, что он прекрасно понял истинный смысл слов Елены. В Деймоне не было страха. Не было мыслей о том, что Елена в казино впервые и начинать знакомство с такими местами с самого убийственного и затягивающего — рулетки — наверное, не самый безопасный шаг, что сейчас в ее распоряжении огромные суммы, и это значит, что тормоза в какой-то момент может сорвать… Он был рядом. И это было достаточной причиной, чтобы знать: эта игра не нанесет ей вреда. Для Деймона казино никогда не было символом чего-то запретного, темного, греховного, оно не вызывало ассоциации с проигравшимися бедолагами, за один вечер оказывавшимися на нуле, и безнадежными игроманами. Но дело было не только в таких вечерах, в отличном способе расслабиться. С казино у Деймона были связаны свои, особенные воспоминания. Восемь лет назад, в 2008-м Деймон готовился к открытию ресторана в Лос-Анджелесе. Этот путь, занявший достаточно долгое время, он начал с поездки во Францию, куда он уехал почти сразу после окончания университета для того, чтобы получить недостающие знания. Связь с Францией обернулась жизнью фактически на два континента, которая продолжалась несколько лет. Конечно, такой ритм жизни не мог не повлиять на общение семьей: теперь личные встречи, происходившие раз в несколько месяцев, были большой роскошью. Тот год с постоянными перелетами Париж — Лос-Анджелес и обратно выдался непростым не только для Деймона: Стефан, к тому моменту закончив университет, начал работу в компании отца и одновременно с этим поступил в магистратуру; работа в крупной корпорации, постоянные командировки и учеба были миксом, найти баланс в котором было не так просто. К середине же лета, когда крупные дела были улажены и этот дурацкий бесконечный круговорот работы и учебы был прерван, братья, поняв, что за прошедшие месяцы им обоим осточертело видеться только по видеосвязи и то преимущественно глубокими вечерами, осознали, что единственным, что сейчас было нужно, была перезагрузка. Стефан и Деймон, не сказав об этом ни слова никому из своего окружения, просто взяли билеты на ближайший рейс и улетели в Сен-Тропе. Деймону было двадцать пять, Стефану — двадцать два, и впереди у них было восемь дней в раю Средиземноморья. Они устраивали себе экскурсии по ночному городу на арендованных авто vip-класса, кутили в ночных клубах, завтракали круассанами и, оба не связанные на тот момент постоянными отношениями, безбожно флиртовали с очаровательными француженками, которые не могли устоять перед обаянием этих двух невероятно улыбчивых американцев с южными корнями. А вечера они нередко проводили в казино. Играли друг с другом, с местными, с соотечественниками, волею судьбы оказавшимися здесь, конечно, проигрывали, но и выигрывали не меньше, — видно, удача любила двух молодых парней с горящими глазами, у которых еще так многое было впереди. Они оба навсегда запомнили этот пестрый, абсолютно сумасшедший калейдоскоп событий и эмоций, который они пережили за эти несколько дней, и виды казино и рулетки почему-то неизменно возвращали Деймона к этим дням и заставляли появиться на губах легкую улыбку. — Дашь пару советов новичку? — с лукавой усмешкой, в которой так ощущалось кокетство, спросила Елена. — Насколько, конечно, слова «рулетка» и «совет» совместимы. Деймон пристально смотрит ей в глаза и усмехается. — В одном все-таки совместимы. Деймон бросает мимолетный взгляд на рулетку, а затем снова обращает его к Елене. — Играй не ради интереса, тактики и уж тем более денег. Играй ради игры, и ничего больше. Деймон произнес две эти фразы спокойно, а затем просто включился в игру, не сказав больше ни слова. Они оба понимали, что это было не нужно: то, о чем сказал Деймон, было главной причиной того, что происходило в душе Елены. Именно поэтому она была здесь. Игра начинается, игроки делают первые ставки. Деймон спокоен и выдержан: в его прямой осанке, в улыбающемся взгляде голубых лукавых глаз нет ни одного отголоска тревоги. Деймон действительно никогда не боялся ставить все на «зеро». Только сейчас не в этом причина. Он смотрит на Елену, наблюдая за тем, как она легким движением берет фишки, как уверенно делает ставку и обворожительно улыбается в ответ на комплимент одного из игроков, сидящих с ними за столом, и ему кажется, что он был бы готов сыграть и в русскую рулетку, где ценой была бы пуля в висок, если бы она попросила. Хотя Елена никогда прежде не имела дел с рулеткой, она отлично осведомлена о ее правилах: она знает о внутренних и внешних ставках, прекрасно разбирается в терминах и имеет ясное представление о том, какими будут суммы выигрыша в зависимости от того, на что и сколько ставить, а то, о чем она не знает, ей с легкостью и быстро рассказывает Деймон. Они оба начинают с минимальных ставок — пятьдесят баксов вполне оптимальный вариант, чтобы разогреться. Хотя Деймон тоже участвует в игре, ему плевать на собственные ставки, на ход игры и вообще на то, что происходит за столом: он наблюдает за Еленой, пристально, тонко, улавливая каждое ее движение, каждый взгляд, и понимает, что фраза, озвученная им в начале игры для нее, — единственная имеющая для нее значение. Пока их оппоненты рассказывают о каких-то тактиках, разработанных современными математиками, спорят о том, какой суммы ставок лучше сейчас придерживаться, она делает и внутренние ставки на один номер и на шесть, и внешние на черный цвет и нечет, — она не боится, ее движения легки, а в ее чайных глазах — что-то невыносимое, отзывающееся внутри какой-то ноющей болезненностью, настолько притягательное, что заставляет задерживать на ней взгляд на мгновения дольше, чем положено, кажется, даже выдержанного крупье. Но то, что происходит с Еленой, глубоко отличается от бездумной бравадной храбрости, рождающейся в опьянении азарта. Это совершенно иное. Это внутренняя сила. Это страсть. Это свобода. — Похоже, прекрасная мисс разработала стратегию, связанную с цветами? — вымолвил крупье, когда в одном из раундов Елена поставила на красный цвет. Она ставила на цвет в третий раз за вечер — счет между победами и поражениями с подобной ставкой был 1:1. — Господин крупье, кому как не вам знать, что разрабатывать стратегии игры в рулетку все равно что разбавлять вино водой, — просто издевательски, — уголков губ Елены касается чуть ощутимая, почти неуловимая улыбка. — Тогда почему же именно цвета? Если, конечно, не секрет. — Сегодняшний вечер заставил меня задуматься о том, что деление жизни на черное и белое — это бред. Что, если наша жизнь поделена между другими полюсами? Что, если она гораздо ярче? — произнесла Елена, посмотрев в глаза мужчине, а затем на миг опустила взгляд на рулетку. — Черное и красное. Беззвездная ночь. Падение в бездну… И цвет крови. Алых роз. Закатов на побережье. Несколько секунд тишины. — Это сочетание мне нравится гораздо больше. И каждый его оттенок для меня одинаково притягателен. Крупье не произносит ни слова, но еще на протяжении нескольких мгновений не отводит от глаз Елены задумчивый взгляд. Летят минуты, стопки фишек пополняются и снова сокращаются… А рулетка продолжает крутиться, сменяя перед взглядом номера и цвета, как в быстром калейдоскопе. Здесь звучат смех и грязные ругательства, громкий вскрик и едва слышный шепот, и в эти мгновения становится понятно, что в руках остаются не фишки для игры — ладони, пульсируя по венам бензином, обжигает жизнь. Светлая, трагичная, непредсказуемая, нежная, убивающая… Сумасшедшая. Деймон несколько раз достает из кармана пачку сигарет. В горле першит и курить хочется все сильнее, но он зажимает незажженную сигарету между пальцами, но так и не зажигает ее, возвращая обратно. Елена и Деймон разговаривают друг с другом, что-то обсуждая и рассказывая, смеются и в эти минуты оба понимают: им действительно не нужен виски, чтобы захмелеть, и сигареты, чтобы окутать взгляд дурманом. — Делайте ваши ставки, дамы и господа. В воздухе вновь начинают звучать обрывки цифр и фраз: двадцать два, черное, триста, на четыре номера — восемь к одному… И среди этого негромкого мягкого роя слов, в приглушенном рассеянном тепле света Деймон видит движение Елены. Она все так же спокойна и изящна. Отличие от всей предыдущей игры только одно. Ставка — две тысячи долларов. Максимальная за этим игровым столом. На два номера. Вероятность выигрыша — один к семнадцати. Семнадцать и тридцать три. Происходящим удивлены все оппоненты: это видно по тому, как замерли на миг голоса, по несмелым недоуменным взглядам. Однако ни один человек сейчас не смог бы узнать, что было в душе у Деймона. На его лице не дрогнул ни один мускул. В глазах — арктическое спокойствие. Он произнес лишь одну фразу. — Елена, ты уверена? Его голос ровен и выдержан, и в нем — ни йоты дрожи. И Деймон получает ответ на свой вопрос. — Да. Деймон больше не сказал Елене ничего. Ответом для него было не это короткое слово. Ответом было то, что он услышал в эту секунду в ее голосе. Почему она решила сделать эту ставку именно сейчас? Почему именно на эти номера? Эти вопросы рассеялись, как пыль, и Деймон не пытается задать их, потому что понимает, насколько они неважны. Деймон не отводит от Елены глаза, видит ту необъяснимую гармонию и спокойствие, которыми пропитаны ее движения, фразы и взгляд, и в мыслях звучит одно: бедняги Майклсоны, наверное, вздернулись бы, если бы увидели, с какой красивой легкостью Елена сейчас распоряжалась деньгами. Своими деньгами. И от этой мысли почему-то хочется улыбнуться. Спустя минуту Деймон уведомляет крупье о том, что не собирается делать ставку. Во взгляде Елены, который она на мгновение переводит на Деймона, плескается секундное недоумение. — В этом раунде, глядя на шарик, я не хочу думать о собственной ставке, — отвечает он на ее безмолвный вопрос. Проходит несколько секунд, и в воздухе вновь раздается спокойный голос крупье. Ставки сделаны. Слух пронзает специфический скрипящий звук движущегося колеса. Несколько пар глаз прикованы к небольшому белому шарику, мечущемуся по позолоченному кругу среди причудливых клякс необъяснимых оттенков, в которые превращаются когда-то четкие цвета и цифры, и Деймон готов поклясться, что их с Еленой оппонентам сейчас глубоко плевать на собственные деньги, — им интересно, как сыграет эта сумасшедшая ставка. В предыдущих раундах казалось, что все происходит слишком быстро: едва крупье запускал шарик, он останавливался напротив цифры, к которой на этот раз его прибивала эта необъяснимая сила. Однако сейчас течение каждого полумига ощущалось так ясно, словно происходящее исчислялось не секундами и даже не минутами, а часами. Жизнь заканчивается, исчезает на миг и начинается вновь, образуя этот странный круговорот, в глазах становящийся единым целым с колесом, сейчас продолжающим свое движение. Деймон не смотрит на Елену, но уже впоследствии, возвращаясь воспоминаниями к этой ночи, он так часто думал о том, как бы ему хотелось в этот момент посмотреть в ее глаза… Кончики пальцев обжигает лед. Но это не холод страха. Это даже не азарт… Это что-то в десятки, сотни раз более глубокое, не поддающееся объяснению, но имеющее нереальную силу. Чуткое зрение, сейчас прояснившееся, ставшее в разы острее, улавливает, как колесо замедляет ход. В воздухе не слышно ни звука: это безмолвие, затаившееся на доли секунд, напоминает те минуты перед грозой, когда природа, кажется, растворяется в этом предчувствии взрыва, просто исчезает… На миг начинает казаться, что шарик ускоряет свое движение, но это лишь обман зрения. Его движение становится плавнее, размереннее, и спустя пару мгновений полностью различимые очертания приобретают и цифры секторов на колесе, однако это не помогает: этот маленький белый шарик ослепляет, как шаровая молния, превращая в бесцветное полотно все, что вокруг. Однако это — всего лишь секунды. Шарик еще раз дергается в сторону, словно колеблясь, а затем с легким стуком скатывается в один из секторов и замирает. Цвет и цифра перед глазами осознаются мышлением в один момент с тем, как над столом разносится громкий четкий голос крупье, превращаясь в оглушающий осколчатый взрыв, разрывающий барабанные перепонки, рвущий в клочья сосуды. — Семнадцать, красное, нечетное, низ, — громогласно объявляет крупье. Победили четыре ставки. Только понятно, что настоящий победитель здесь один, — об этом говорит сумма выигрыша. Тридцать четыре тысячи долларов. Мир вокруг на мгновение вновь останавливается, — но лишь для того, чтобы вновь ожить и приобрести космическую скорость и ослепляюще яркие оттенки в ту секунду, когда глаза Елены и Деймона встречаются. В ее карих глазах — возбуждение азарта, полыхающий огонь и звонкий смех… Но ни толики удивления. — Черт, верно говорят — новичкам везет! — немного с завистью восклицает кто-то рядом. — Не новичкам везет, а красивым девушкам везет, — поправляет его спутник. Голоса не смолкали, кто-то продолжал говорить, кто-то поздравлял и смеялся, но Елена и Деймон этого уже не слышали. Елена не говорила ничего. Широко улыбнувшись, отчего на щеках появились такие знакомые ямочки, встав со своего места, она сделала шаг к стоявшему позади Деймону, уничтожив расстояние между ними, и просто обняла его, прижавшись щекой к его плечу, и в следующий момент ее обдало теплом его тела, когда она почувствовала, что он крепко прижимает ее к себе. Об этом выигрыше этой ночью точно будут еще долго говорить их случайные спутники, в глазах самого крупье горит отблеск изумления… Но на это становится плевать. В сознании нет вопроса «как это возможно?», нет мыслей о внушительной сумме выигрыша. Это не просто хмельной вкус победы. Что-то еще сейчас наполняло вены и заставляло сердце колотиться с бешеной скоростью. — Фортуна до одури в тебя влюбилась, Елена, — шепчет Деймон ей на ухо, не отпуская из рук, но в этих каплях ни капли фальши — лишь какая-то неизъяснимая гордость. Но Елена ничего не отвечает, лишь поднимая на него глаза, когда ее губ касается задумчивая улыбка. — Желаете сыграть еще? — спрашивает крупье после того, как все формальности улажены и выигрыши выплачены. Но и Елена, и Деймон прекрасно знают ответ на этот вопрос. Кружит голову не только победа. Есть секунда, которая опьянит так же сильно, как тот миг, когда крупье объявляет победившие ставки. Когда ты встаешь из-за стола и просто уходишь. Уходишь, не вступая в новую игру, чтобы увеличить выигрыш, уходишь, несмотря на то что сердце начинает жечь азарт. Это саднящее ощущение какой-то неоконченности внутри и нестерпимого желания вернуться в ту секунду, когда ты знаешь, что точно не вернешься, имеет поистине потрясающий вкус. Они уезжают из казино, оставляя после себя что-то такое, что заставляет на мгновения оставить игру, задумчиво смотреть им вслед, пытаясь отгадать, кто они, чем они дышат, что сейчас в их мыслях… Пытаясь и все равно зная, что понять это никогда не будет реально. Сердце стучит так быстро, что дышать становится тяжело, но причина этого — не сорванный куш: прошло всего около двадцати минут, но и Деймон, и сама Елена уже едва ли помнят о том, что только что ей без труда удалось обыграть казино на кругленькую сумму. Совершенно другое причина этого сердцебиения, этого хаоса, этого безумия, и они оба понимают, что даже если бы оба сейчас выиграли сумму, в десятки раз превышающую полученную, это не вызвало бы в душе и десятой доли того, что творилось в ней сейчас… Воздух разрывают оглушающие аккорды любимой композиции, и это неповторимое звучание, это нестерпимое желание подпевать до хрипоты, до сорванного голоса, смешиваясь со скоростью авто, превращавшую просторные улицы в ленты огней, проникает в вены, смешиваясь с кровью, а затем просто растворяя ее в этом одуряющем, необыкновенном сочетании. Елена и Деймон о чем-то разговаривают, смеются, и тому, чтобы слышать и понимать друг друга не мешает даже музыка, которая звучными битами отдается на улицах, по которым они проезжают. В жизни Елены было столько вечеринок с тех пор, как она приехала в Лос-Анджелес, но сейчас она понимала, что никогда не видела этот город таким, каким он был для нее сейчас, когда они петляли по ночным улицам, залитым светом фонарей… С братом ее одногруппницы. Этот город больше никогда не был таким ярким. Таким громким. Таким опьяняюще нереальным. На усталые улицы уже давно опустилась ночь, но они оба знают, что для них это путешествие по городу огней только начинается. Холодный неон серебристых букв вычерчивает на фоне глубокого темного неба слова AVALON HOLLYWOOD. Один из самых дорогих ночных клубов Лос-Анджелеса. Здесь без труда исполняются прихоти даже самых привередливых клиентов. Самые последние новинки музыки и ди-джеи с мировыми именами, vip-зоны на любой вкус, элитный алкоголь — здесь точно можно найти чем заняться на всю ночь. Отличный вариант для начала. Вместо ярких фонарей и автомобильной подсветки — рассеянная темнота, которую разрезают отблики неонов, но зрение быстро привыкает и вскоре без труда улавливает очертания фигур и предметов даже при таком освещении. Елена и Деймон входят в здание ночного клуба, окутывающее рассеянной туманной дымкой, и кажется, что ее одной достаточно, чтобы захмелеть. Но хмелеть они сегодня не боятся. Они знают, что этот ночной клуб далеко не единственный, в котором они сегодня побывают, что впереди еще много остановок, но это потом, может быть, через час, а может, через несколько, а сейчас — только танцпол и музыка, разъедающая вены ядовитым бензином. На щеках горит румянец, а губы обжигает алкоголь, но они оба понимают, что причина — вовсе не он. Музыка не перестает звучать — взрывная, дикая, наполненная первобытной страстью, саднящей болью и томительной нежностью, отдающейся в груди ноющим невысказанным чувством, и хватает нескольких секунд, чтобы понять, что она берет к себе в плен без боя, меняя ритм сердца, — и что подчиниться совсем не жаль. Запах парфюма Деймона, которым пропитан воздух, смешивается с теплом его прикосновений, и голова начинает слегка кружиться. Сейчас их танец был иным, нежели тогда, на дне рождения Кэролайн. Тогда их сводила с ума та разделявшая их грань, на которой они лавировали; сейчас безумием была их близость. Деймон и Елена касаются друг друга в танце, больше не боятся друг друга изучать, и каждое это прикосновение — даже мимолетное, почти невесомое — отдельная история. Их общая история. Эти касания невозможно не заметить, не ощутить — каждое из них остается на коже глубоким ожогом — и кажется, что навсегда… Почему-то именно в эти минуты Елена вспоминала один из их давних разговоров с Кэролайн… Они рассуждали об отношениях, и Елена сказала тогда, что не понимает, как можно четко определить момент, когда ты влюбляешься, — эту секунду ведь невозможно остановить, как кинопленку, разделить свою жизнь на до и после… Кэролайн долго внимательно смотрела Елене в глаза, а затем произнесла фразу, которую Гилберт не раз вспоминала после их разговора. — Знаешь, когда я осознала, что влюблена в Энзо? — спросила она. — В какой-то момент я поняла, что все окружающие мужского пола становятся для меня чем-то смазанным, как будто очень далеким… Мои приятели, коллеги, парни, которые подходили познакомиться в ночных клубах, просто перестали вызывать во мне хоть какой-то интерес. Они все были мальчиками… А мужчиной — только он. Наверное, только сейчас Елена в полной мере начинает понимать смысл слов Кэролайн — потому, что то же самое проживает сейчас сама. Только для нее становятся далекими не только другие мужчины — в глазах в эти секунды теряет очертания весь мир, в котором больше не было людей. В нем остался лишь один человек, тепло рук которого она сейчас чувствует на своей талии, и глядя в его ледяные пронзительные глаза, она понимает: ей нестрашно отправиться в этот водоворот с ним. Таким странным сейчас кажется прошлое… И сейчас Елена понимает, что те моменты, которые она проживала с Тайлером и которые когда-то были причиной ее счастья, которыми она так дорожила, — их было так много! — ей почти незнакомы, словно происходили когда-то в прошлой жизни, не здесь и не с ней… Ей незнаком этот человек. Быть может, это и есть любовь — стирать то, что было до? А музыка все звучит, обжигающая, ядовитая, но на мгновение начинает казаться, что ее слышат только они вдвоем, — просто невозможно делить ее с остальными, она не может так проникать под кожу… Деймон наблюдает за Еленой и понимает, что ему еще очень, очень долго нужно ее узнавать… Она такая разная с ним — то покорная, нежная и ласковая, как домашняя кошка, то дерзкая, неуправляемая, огненная, как дикая амазонка, то полностью подчиняется его движениям, без сожаления становясь ведомой, то меняет правила игры, без труда подчиняя себе его самого. Ее не хочется отпускать, эти минуты хочется выпивать, как хорошее вино, несмотря на то, что он понимает, что таких минут этой ночью у них будет еще много… Но, может быть, впервые в жизни Деймон чувствует, как становится ценна каждая секунда, становящаяся самым опасным наркотиком. Лишь однажды Деймон отпускает Елену — когда он понимает, что ему нужно охладиться, и отправляется в бар. Елена остается на танцполе. Текут минуты, внутри отдаются биты сумасшедшей музыки, пускающей мурашки по коже, а Деймон не сводит взгляд с танцпола, где сейчас, лавируя на шпильках так легко и свободно, как в удобной спортивной обуви, танцует Елена, и чувствует, что готов свернуть шею любому, кто задержит на ней взгляд дольше, чем на пару секунд. Как же красива она была сейчас в своей опьяняющей свободе, в этих гибких движениях, наполненных болезненной дикостью и страстью… И Деймон осознает, что именно таких минут достаточно, чтобы понять тех поэтов, которые столетия назад из-за женщин без раздумий соглашались на дуэли. В какой-то момент боковым зрением Деймон заметил, что парень, стоявший у бара рядом с ним, тоже наблюдает за Еленой. — Чувак, прости, — спустя пару секунд вдруг услышал Деймон незнакомый голос, — я заметил, что ты тоже сейчас смотришь на нее… Деймон перевел взгляд, не скрывая пренебрежение, оглядев парня сверху вниз. Насколько он мог увидеть в полутемноте ночного клуба, этот юноша — темноволосый, чуть взлохмаченный, чем-то похожий на испанца, — не особо отличался от многих посетителей клуба и по возрасту был близок к Елене. — Но я наблюдаю за ней гораздо дольше, — продолжил незнакомец. — После того, как песня закончится, я хочу подойти к ней, чтобы познакомиться, так что… Деймон на протяжении нескольких секунд ничего не говорит. Он внимательно смотрит в глаза своему собеседнику, а затем — все так же спокойно — произносит: — Извини, но я думаю, что тебе сегодня нужно поискать другую спутницу. — С чего бы? — непонимающе сдвинув брови, с вызовом хмыкает парень. Мелодия затихает, в помещении становится светлее, и Деймон видит, как Елена уходит с танцпола. — Потому, что эта девушка приехала со мной. Лицо парня искажает неверящая гримаса. — Что… — только и успевает проговорить он, не отводя от Деймона взгляд, однако фразу так и не заканчивает. В этот момент, откидывая с плеч чуть растрепавшиеся мягкие каштановые волосы, Елена подходит к барной стойке, и спустя несколько секунд в ее глазах искрится улыбка, когда она видит Деймона с бокалами бурбона и красного вина. По губам Деймона скользит улыбка, он протягивает бокал с вином Елене, и, приняв его, улыбаясь, она целует его в уголок губ. В следующий момент он мягким, но уверенным движением, которому Елена без сомнения подчиняется, привлекает ее к себе, уже и не вспоминая о своем новом знакомом, и вместе спустя пару мгновений они растворяются в хмельной туманной дымке ночного клуба. Когда музыка сменяется, под куполом превращаясь в тихую нежную мелодию, Елена чувствует, как Деймон заключает ее в теплое кольцо рук, прижимая к себе. Елена не сопротивляется этому — она растворяется в этом движении и в тех ощущениях, которые рождаются в душе сейчас. Последний барьер разрушен и граница перейдена — они знают, что не вернутся назад… Они не близко. Они — одно целое. Едва ощутимо покачиваясь в такт музыке, не отпуская Елену, Деймон склоняет голову к ней и теперь сам делает первый шаг. Больше нет робости, нет мыслей о том, правильно это или нет. Елена отвечает на его поцелуй, пробуя на вкус эту убийственную смесь сигарет и дорогого бурбона… И в этих секундах — лучший ответ для них обоих. Когда они выходят на улицу, чтобы продолжить свою поездку, Деймон, увидев неподалеку от клуба желтый автомобиль со знакомыми «шашечками», голосует, чтобы водитель подъехал к ним. И в этот момент сознание, прояснившееся в одно мгновение, пронзает единственная мысль. — Деймон, твоя машина… Елена взволнована, никак не понимая, как они оба сейчас могли просто забыть о машине Деймона и выпить, но в движениях Деймона — ни капли нервозности или тревоги. — Плевать, — отвечает он, открывая пассажирскую дверь такси. — Парковка здесь охраняется круглосуточно, я позже ее заберу. Деймон пропускает вперед Елену, затем садится сам и наклоняется к водителю. — Клуб «Монблан». Вы знаете, где это? — Конечно, — без сомнения отвечает парень. — Отлично, тогда туда. И все начинается вновь. Самые известные ночные клубы Лос-Анджелеса мелькают, как на кинопленке яркого фильма. Деймон и Елена танцуют, выпивают и не отпускают друг друга ни на шаг, не готовые делиться друг другом с внешним миром. Они пьют достаточно крепкие напитки, пробуют разные коктейли, но — и это действительно странно — почти совсем не хмелеют. Эта ночь горит для них мириадами огней, и они оба понимают, что ни одной секунды своей жизни они не испытывали того, что творилось в душе в эти предрассветные часы в Городе Ангелов. Они танцуют. Влюбляются. Живут. Вокруг барной стойки собирается толпа, и в ответ на вопрос бармена Елена без стеснения и страха выходит вперед. Вокруг слышатся одобрительные возгласы, ведь каждый здесь знает, что то, что будет происходить сейчас, действительно стоящее зрелище. Елена подходит к бармену и выполняет в точности все его указания. Проходит всего несколько секунд — все манипуляции специалиста с напитком и подготовкой легки и отточены, как трюк в кинофильме. Проходит еще мгновение, Елена, запрокинув голову, открывает рот. Бармен склоняет над ее ртом бутылку самбуки, и она ощущает специфический горьковатый привкус. Отставив бутылку, бармен достает из коробка спичку и, зажигая ее, подносит ко рту Елены. Спустя мгновение самбука вспыхивает ярким пламенем, и воздух взрывается новой волной возгласов. Почувствовав жар, Елена смыкает губы. Пламя мгновенно потухает, и она глотает самбуку. Елена выпрямляется и беззаботно поправляет чуть растрепавшиеся волосы, а спустя секунду встречается взглядами с Деймоном. На уголках ее губ — лукавая кокетливая усмешка, а в глазах — ни капли страха. Наблюдая за ней, Деймон задумчиво усмехается. Быть может, они хотели бы о чем-то друг другу сказать, но в этот момент Елена делает шаг вперед, одним движением уничтожив расстояние, разделявшее их с Деймоном, и глубоко целует его в губы. Им плевать, что все сейчас на них смотрят. Деймон чувствует привкус самбуки, ощущает тепло ее тела, и сейчас это становится единственным, что имеет значение. Деймон набирает номер службы такси, и спустя короткое время приходит СМС, извещающее о том, что машина подана. Они с Еленой выходят на улицу. Щеки обдает предутренняя прохлада, — до рассвета всего несколько часов, но улицы еще погружены в глубокую сонную темноту. Вдруг Елена в какой-то момент поднимает голову вверх и в эту секунду замирает. — Деймон, смотри, — вдруг зовет она. — Сегодня столько звезд… Кажется, что сейчас ей безразлично то, что их ждет водитель, то, куда они поедут дальше. Вся ее жизнь, вся душа — в этом моменте. Деймон останавливается и поднимает глаза к небу, и тогда происходит что-то такое, что заставляет что-то замереть и в его собственной душе. Сонные фонари улиц и неоны ночных клубов погасают, очертания стираются, звуки исчезают… Остается лишь эта бездонная глубина космоса с россыпью сотен холодно-серебристых мерцающих маячков над головой. И тогда на мгновение начинает казаться, что этого мира и правда нет — он исчез, растворился, рассыпался, — потому, что он не имеет никакого значения перед этой неизмеримой бездной глубокой неизъяснимой силы… В Лос-Анджелесе и правда очень давно не было такой звездной ночи. Деймон переводит взгляд на Елену и замирает. Она умеет смотреть на звезды… И она учит видеть их его. Они путешествуют по самым разным районам, сменяя один клуб за другим, то вызывая такси, то ловя попутку, и порой начинает казаться, что все это — игра воображения или просто сон, что реальность просто неосязаема. Но хватает лишь одного взгляда в глаза, чтобы понять: они этот сон делают реальностью вместе. Летят минуты и часы, а ночь укрывает черным бархатом город — тот немыслимый город, который они оба узнали только сейчас… Елена и Деймон не знали, сколько клубов посетили за эту ночь. До одних приходилось добираться около часа, другие находились на одной улице. Взгляд ослепляли огни неонов, внутри замысловатыми ритмами продолжала звучать музыка, под которую хотелось танцевать до упада, до самого утра, танцевать так, чтобы вытолкать из легких остатки кислорода… Однако постепенно яркие краски и звуки начинают смазываться. С каждым прикосновением, с каждым поцелуем, с каждым новым моментом, когда они ощущают близость тел друг друга они оба чувствуют, как все быстрее все происходящее начинает терять значение. Это все равно что приближать горящий фитиль к сосуду со взрывоопасным веществом и в последний момент убирать, надеясь на удачу: каждое касание дразнило лишь сильнее, превращая нервы в оголенные провода. И теперь уже было плевать на ночные клубы, плевать на тот маршрут, который они выстраивали этой ночью. Теперь в душе бушующим пламенем горело лишь одно желание, сжигая ее дотла, и это желание у них было на двоих: им хотелось уехать домой. Туда, где они останутся одни. Туда, где они будут друг с другом честны. Они не помнят, сколько занимает дорога, не знают, который час, не помнят даже название последнего клуба, в котором они были. Все сливается в абсолютно неуправляемый мощнейший поток, который заполняет каждую клетку до краев лишь одним — эмоциями. Пульсирующими. Слишком острыми. Слишком осязаемыми. Уже едва слыша таксиста, Деймон отдает ему несколько купюр, сумма которых явно превышает стоимость дороги, что-то пробормотав о том, что сдачи не нужно, и они с Еленой выходят из машины. Эта ночь непривычно свежая для Лос-Анджелеса, и эта прохлада, касающаяся разгоряченных щек, обхватывающая тело под тонкой тканью рубашки, делает ощущения еще ярче. Деймон и Елена, целуясь, вваливаются в тихую квартиру, сами не понимая, как им удается ее открыть. Кислород в легких заканчивается, сердце начинает колотиться быстрее, и грудная клетка от этого нестерпимо ноет, но они не отпускают друг друга ни на шаг, чувствуя, что сделать это сейчас снова уже не смогут. Они не включают в прихожей свет — его единственным источником становится полоска от серебристого света луны, проникающая сюда из просторных окон гостиной. Сделав неловкий шаг в сторону, Деймон задевает тумбочку рядом с дверью. Она с оглушительным грохотом падает, после раздается острый звон ключей, лежавших на ней, но он и Елена едва ли обращают на это внимание. Елена снимает туфли, пиджак Деймона падает на пол где-то поблизости. Деймон делает шаг назад, упершись спиной в стену, оказавшись в своеобразной западне, но желания освобождаться совершенно нет. Елена делает шаг к нему и тонкими непослушными пальцами расстегивает пуговицы на его рубашке. Глаза удивительно быстро привыкают к темноте — она видит черты его лица, видит, как усмехаются и горят от возбуждения его голубые глаза… И это невыносимо мучительное ощущение, которое тугим узлом стягивает внутри, становится лишь сильнее. Деймон пытается помочь ей расстегнуть рубашку, но руки не слушаются, и Елена, почувствовав, как кровь с болью ударяет в виски, в какой-то момент оставляет эти бессмысленные попытки и, сжав в ладонях с двух сторон его рубашку, резким отрывистым движением разводит руки в стороны. Тишину разрывает характерный треск, превратившийся затем в звук мелким бисером падающих на пол пуговиц. Дорогая рубашка в одно мгновение становится бессмысленным куском материи. Деймон и Елена оба на мгновение замирают. Деймон переводит взгляд на девушку, которая, остановившись, не отводит глаза от разорванной рубашки. Затем Елена поднимает голову, и их глаза встречаются. Проходит секунда — она видит в глазах Деймона усмешку, и он подается вперед, прикусывая ее губы, показывая ей, чтобы она даже не думала ни о чем другом, кроме как продолжить. Деймон скидывает с плеч рубашку и остается в одних брюках. Он снова заключает Елену в кольцо рук, и она чувствует запах сандала, смешанный с терпкими сигаретами и его собственным, неповторимым запахом, и это пьянит в десятки раз сильнее, чем любой крепкий алкоголь. Деймон наощупь толкает дверь, и они с Еленой вваливаются в спальню, не переставая целоваться. Елена ощущает прикосновения Деймона к своему телу, он невесомо скользит пальцами по ключицам, затем ниже, к плечам и после — к талии, оставляя дорожки мурашек по коже взамен. Деймон целует ее в шею, чуть убирая в сторону волосы, и Елена не знает, потому ли это, что кожа на шее нежнее и поэтому чувствительнее, или оттого, что все ощущения сейчас обострены, но прикосновения его губ кажутся в этот момент слишком горячими, и этот жар волнами разносится по телу. Ладонь Деймона скользит к молнии на платье Елены. Его движения уверенные, требовательные, но в них нет грубости или резкости, — и это поистине сводящее с ума сочетание, когда ты собственной кожей чувствуешь, что мужчина ощущает в эту минуту, но понимаешь, что он сдерживает себя ради твоих ощущений. Деймону действительно сносило крышу понимание, что сейчас она принадлежит ему, что только он снимет с нее это платье… В воздухе звучит едва слышный звук скользнувшей вниз застежки. Елена немного помогает Деймону, и спустя мгновение платье падает у его ног. Затем уже самостоятельно она снимает бюстгальтер, и после Деймон чувствует, как ее прохладные пальцы скользят к ремню его брюк. Мышцы пресса непроизвольно напрягаются, Елена, конечно, чувствует это, и это ощущение заводит еще сильнее. Сделав несколько шагов назад, Елена падает на кровать и тянет за собой Деймона. Спину обжигает непривычный холод шелковых простыней. Деймон нависает над Еленой, вновь припадая к ее губам, а она, пытаясь сохранить жалкие остатки координации, расстегивает ремень на его брюках. В воздухе бряцает пряжка, и, расстегнув молнию, Елена, скрестив ноги за поясницей Деймона, стягивает с него брюки вместе с боксерами. Елена чувствует на коже его влажные поцелуи и то, как он начинает спускаться ниже, — от шеи к ключицам, к груди и дальше к животу. Чем ниже опускается Деймон, тем яснее начинают ощущаться мурашки, тонкой дорожкой бегущие по позвоночнику. Он продолжает целовать ее после того, как спустя пару секунд она остается перед ним полностью обнаженной, сердце стучит все быстрее, и взгляд на мгновения затуманивается, но останавливать это не хочется. Деймон чуть приподнимает ее ягодицы, Елена непроизвольно слегка изгибает позвоночник, уже не в силах сдержать стон, когда она чувствует, что он, продолжая задуманное, ласкает ее языком. Кожу обдает полыхающим жаром, от которого уже не спасают холодные простыни, и Елена крепко сжимает в пальцах волосы на затылке Деймона. И хотя они делят эти минуты на двоих лишь в самый первый раз, нет неловкости и смущения: они стали близки задолго до этой ночи, и эта близость была важнее и глубже физической — она была духовная. Каждое прикосновение Деймона, каждый его поцелуй — настолько интимный, глубокий, переводящий ощущения и эмоции на совершенно иной уровень, — просто сводят с ума, и Елена не скрывает от него, насколько сильное удовольствие он ей приносит. И в том, чтобы выражать эти чувства — как физические, так и душевные, — тоже есть свой, совершенно особенный кайф: не сдерживать стон, усиливать этот тактильный контакт и чувствовать, что, сколько бы ты ни пыталась выплеснуть эти эмоции, новая волна, накрывающая в следующую секунду, будет сильнее. Обжигающее напряжение, пропитывающее собой каждую клетку, кипучей лавой разливается внизу живота, кровь пульсирует в висках, дыхание сбивается, и Елена, вцепившись пальцами в плечи Деймона готова умолять его, чтобы он вошел в нее, чтобы позволил этому невыносимо долго копившемуся напряжению превратиться во взрыв и закончил эту болезненно сладкую пытку. — Деймон, — выдыхает она. — Я хочу тебя… Глубже… Я хочу чувствовать тебя. Упершись ладонями в кровать, Деймон чуть поднимается, и в темноте Елене кажется, что она видит, как он усмехается. Он вновь склоняется к ее губам, а она чуть протягивает руку и проводит ладонью по его возбужденному члену и слышит, как, чувствуя ее прикосновение, Деймон, прикусив губу, издает чуть слышный гортанный звук. — Деймон, у меня в сумочке были… — воздух в легких заканчивается, и Елена останавливается на полуслове, не в силах закончить фразу. — Все хорошо, — шепчет Деймон ей в губы. Он на мгновение отстраняется от нее и тянется к прикроватной тумбочке, а затем достает из нее небольшую квадратную упаковку. До слуха доносится, как рвется фольга. Елена чувствует, как Деймон вновь вдавливает ее в матрас, и в следующий момент из груди вырывается сдавленный хрип, когда он резко и быстро входит в нее. Елена вновь хватается за его плечи и чувствует, что еще чуть-чуть и дыхание просто блокируется, — и это именно то, что нужно сейчас. То, что разорвет душу на куски и позволит собрать ее воедино вновь, — не сладкая нежность и попытки растянуть томительные минуты, а эта немыслимая сила и уверенность, совмещенные с невероятной чуткостью и умением чувствовать ее тело и по малейшим движениям и реакциям читать то, что ей сейчас необходимо. Деймон задает быстрый темп, и Елена изгибает позвоночник, чувствуя каждое его движение внутри нее, выталкивающее из груди хриплый крик. Наверное, врачи правы и в долгом воздержании для женщины действительно мало полезного, — быть может, поэтому сейчас до предела обострены все физические ощущения и эмоции, поэтому такой ноющей болью отзывается каждое его касание… Но Елена знает, что причина не в этом. Главная и единственная причина этого нереального, невообразимого кайфа, который сейчас пропитывает тело, в том, что она близка с мужчиной, в которого влюблена. В том, что она слышит, как он сдавленно рычит, делая очередной толчок, и понимает, что она является такой же причиной его удовольствия, как и он для нее. Больше нет его и ее комнат — есть их общая постель, и это единственное, что имеет смысл. Неважно, что будет впереди. Чем бы это ни закончилось, какие бы слова ни были сказаны друг другу в будущем, это не имеет значения, потому что они всегда будут помнить, что происходило в душе в эти минуты. Эта ночь — их безмолвная исповедь в том, что они чувствуют друг к другу. В какой-то момент Елена переворачивается и оказывается сверху. Деймон чуть придерживает ее за поясницу, и теперь ведущей оказывается уже она, нисколько не теряясь от такого изменения. Елена кладет ладонь на его левую руку, которой он ее придерживает, и чувствует набухшие вены на тыльной стороне его ладони, — и это тактильное ощущение приносит удовольствия не меньше, чем секс. В какой-то момент Елена чувствует, что Деймон замедляет движение. Она на мгновения замирает, неловко делая вдох, а в следующий момент чувствует, как Деймон, поднявшись, обхватив ее двумя руками так осторожно и мягко, словно держал в них хрустальную вазу, тянется к ее губам, чтобы поцеловать. Елена подается к нему, запустив пальцы в его густые мягкие волосы. И, хотя сердце бешено стучит, в эту секунду не хочется кричать что-то вроде «не останавливайся!». Хочется смотреть в его глаза — два осколка неба в этом странном мире. Хочется чувствовать этот поцелуй — такой необъяснимый, глубокий и нежный, когда время замирает… Проходит мгновение — Деймон, чувствуя приближение пика, переворачивает Елену на спину. Его немыслимо, неимоверно, катастрофически мало — его хочется не просто касаться, с ним хочется стать единым целым… Елена впивается ногтями в его плечи, оставляя на них пару свежих царапин, и слышит, как Деймон слегка шипит от боли, закусив губу, но спустя несколько секунд все эти ощущения словно погасают, когда вместо них, в десятки, сотни, тысячи крат сильнее с головой накрывает волна нестерпимого жара, который соединяет последние оставшиеся в теле силы в совершенно неуправляемый заряд электричества, который мощнейшей волной проходит сквозь тело. В единственный миг мир вокруг становится настолько маленьким и неважным по сравнению с тем, что происходит внутри, когда в голове стучит лишь единственное имя. Деймон. Деймон. — Деймон! — вскрикивает Елена и сейчас сама слышит, насколько громким и отрывистым был этот крик. — Черт, как же охуенно, — рычит Деймон, и в этот момент оба чувствуют, как вместе с приятным теплом по телу разливается слабость. Тяжело дыша, Деймон опускается на подушки рядом с Еленой. Они оба понимают, что привести дыхание в норму не получится еще долго. Лишь постепенно мир вокруг вновь приобретает краски и отдаленные очертания. Деймон склоняет голову к Елене, и, все еще пытаясь совладать с дыханием, она кладет теплую ладонь ему на грудь. Они не говорят друг другу ни слова и просто смотрят друг на друга в безмолвной ночной тишине. Им не нужен свет — даже в этой темноте, когда до рассвета остается еще время, они ясно видят черты лица друг друга. А минуты продолжают течь своим необъяснимым размеренным ходом, и они оба знают: эти предрассветные часы будут длиться для них очень долго…