Мышцы жгло ноющей болью. Но внешний мир никак больше не отражался во внутренних ощущениях: не было чувства какой-то необычной температуры, не ощущалось даже прикосновение прохладного шелка к телу, — и в первое мгновение казалось, что вокруг просто невесомость, которая растворялась и внутри. Однако именно эта боль — горячая, тягучая, медленно разливавшаяся по клеткам, как кипящее олово, — ощущалась так ясно, что одно это чувство было достаточным, чтобы вернуть в реальность. Деймон открыл глаза. Судя по яркому солнечному свету, ударившему в глаза, уже давно было утро. Вопреки его ожиданиям, свет не отозвался острой резью и сфокусировать зрение было легко; голова тоже, кажется, не болела. Но Деймон очень хорошо чувствовал эту тянущую тяжесть в теле, которая ощущалась яснее, когда он делал движение, и он с усмешкой понимал, что эта ночь и бесконечная череда ночных клубов не могли пройти просто так.
Деймон повернул голову, и в этот момент ему показалось, что все проявления внешнего мира, которые постепенно начинали восприниматься органами чувств и отзываться внутри, даже эта боль, которая, он знал, пройдет только спустя несколько часов, на секунду погасли, превратившись во что-то размытое и неосязаемое. Рядом, на животе, подобрав под голову смятую подушку и положив под нее руку, спала Елена. В небольшой морщинке, пролегшей на лбу, и линии плотно сомкнутых губ — следы мягкой усталости после ночи. Ее мягкие волосы, каштановыми волнами рассыпавшиеся по оголенным плечам, были чуть растрепаны, и эта легкая небрежность делала ее образ еще привлекательнее, добавляла в него что-то невыразимое, лавирующее на грани, но так манящее. Деймон на миг замер, не отводя взгляд от Елены, раз за разом скользя по очертаниям ее тела. Округлые женственные бедра, приобретавшие еще более ясные очертания под тонкой материей дорогого шелка, оставлявшего эту неуловимую неперейденную грань, вызывавшую в душе какое-то неизъяснимое саднящее волнение, изящные изгибы обнаженных спины и плеч, которых уже успело коснуться палящее калифорнийское июльское солнце… И родинка на левой лопатке. Деймон знал это тело, он медленно изучал его в часы этой ночи, которая длилась так долго; он знал, как Елена реагировала на его прикосновения, чуть запрокинув голову, когда сквозь стиснутые искусанные в кровь губы из груди вырывался стон в тот момент, когда сдерживать себя уже не оставалось сил, он видел, как ее кожа покрывается мурашками, когда он снова и снова целовал ее — так интимно и откровенно… И он понимал, что это не значит ничего. Понимал, что ему не хватит и сотни ночей, чтобы узнать наперед каждую ее грань, каждую реакцию, каждую черту… Понимал, что он хотел узнавать ее снова и снова, оставаясь только вдвоем в этой глубокой тишине, как сегодняшней ночью, — и открывать в собственной душе что-то совершенно другое…
Деймон почувствовал, как сердце с силой ударило два раза, и это ощущение вернуло к реальности. Нужно было привести себя в порядок, но еще важнее было привести в порядок мысли. И сейчас был единственный верный способ хотя бы попытаться это сделать. Поднявшись с кровати, Деймон вышел из спальни, неслышно притворив за собой дверь, и после отправился в душ.
Напор был включен на максимальную мощность. Холодная вода мощным широким потоком стекала по волосам, лицу и телу; свежие царапины на плечах и в верхней части спины саднило под постоянными ударами воды, но Деймон не делал напор меньше. Он стоял под прямыми струями, жмуря глаза и почти не шевелясь, и на мгновение начинало казаться, что этот холод, обдававший мурашками, проникает под кожу. Деймону хотелось сделать это ощущение сильнее, почувствовать, что этот ледяной холод действительно заполнил собой вены, чтобы он перекрыл собой то, что происходило в душè.
В памяти, как на кнопке replay, словно кадры кинопленки, мелькали мгновения прошедшей ночи, — яркие, как огненные вспышки. Огни ночного города. Калейдоскоп цветов рулетки, сменяющихся с бешеной скоростью. Туманная дымка ночного клуба. Привкус самбуки на губах. Постоянная смена автомобилей такси, улиц, дорог и районов. Серебристая россыпь звезд на чернильном небе… Тишина погруженной в полную темноту квартиры. Рваное дыхание на горящей коже. Глубокие царапины, отдающиеся жгучей болью. И ее глаза в немой темноте спальни… Деймону казалось, что это было так ему знакомо: крепкий алкоголь, азарт казино, угар ночных клубов, поцелуи женщины… В последнее время он слишком часто прибегал к своему излюбленному средству хотя бы ненадолго отпустить. Вот только сейчас он понимал: никогда в своей жизни он не знал такой ночи. В те моменты, когда он был безумно счастлив, в те дни, когда рядом с ним была женщина, в которую он был влюблен, в те мгновения, когда он смеялся и был хмелен от этого желания смеяться, — он не знал о том, что бывают такие минуты и часы. Сейчас, возвращаясь мыслями на несколько часов назад, Деймон понимал: в эту ночь он не думал о дочери — ее имя, хотя по-прежнему было внутри, больше не отдавалось в душе тяжелыми ударами сердца; он не вспоминал ни о чем из того, что происходило в его жизни в эти несколько месяцев и что он чувствовал каждый день из этих прожитых. Ему уже было знакомо это чувство, которое он на мгновения ощущал, когда в его постели проводила ночь очередная красавица, с которой они были знакомы всего-ничего… Вот только теперь оно имело другой исток. Он не думал не потому, что забыл. Не потому, что был пьян. Не потому, что переживания души заменил физиологическими ощущениями. Причина была в том, что вместо живой пульсирующей боли, разрывавшей изнутри на протяжении нескольких месяцев, в душе было что-то другое. Настолько непохожее — легкое, почти невесомое, пропитанное яркими красками, которые так жадно воспринимал взгляд… И очень сильное.
Деймон хотел бы не думать сейчас о Елене, не думать об этой ночи, отвлечься на что-то другое, чтобы хотя бы на время остановить это безумие внутри. Но он понимал, что это просто бессмысленно, потому что… Потому, что о Елене просто невозможно было не думать. Она проникала в кровь, как капля наркотика с острия иглы, тонким укусом входящего под кожу, разливалась в сосудах, касаясь каждой клетки, заполняя собой секунды, делая весь этот чертов мир каким-то до смехотворности ненужным. И ее было нереально, немыслимо, невообразимо мало — Деймон напоминал себе зависимого, но с ней хотелось быть рядом каждую из отведенных им секунд, которых отчаянно не хватало. Быть может, поэтому такое необъяснимое, болезненное наслаждение ему доставляли эти глубокие отметины на спине, эти моменты, когда он чувствовал, как она сжимает в пальцах шелковую простынь и рваным умоляющим криком выдыхает его имя, тот миг, когда ее платье упало к его ногам, — потому, что в эти минуты он знал, что она только для него, что она принадлежит только ему. И единственное, чего нестерпимо хотелось в эти мгновения, — это забрать ее, отвоевать у всего мира, чтобы вновь и вновь ощущать ее горько-сладкие прикосновения, целовать ее, чувствуя, что кислород в легких кончается, но все равно не разрывать эту странную связь, понимать, что это безумие, — и окунаться в этот омут с головой.
Я не знаю, что со мной происходит.
Деймон не лгал, когда сказал это Викки. Он действительно не понимал, что происходит с его собственной душой, но знал, что ни одного мгновения своей жизни он не испытывал ничего, хотя бы отчасти сравнимого. И он не знал, как быть дальше, но чувствовал: то, что он испытывает, происходит не только у него в душе. Он чувствовал это в каждом ее прикосновении, когда от тонких пальцев, скользивших по телу, с нервами переплеталась нить электротока. Он знал мгновения, когда ее дикость и непокорность бушующего пламени превращались в спокойный согревающий огонь, когда опасная пантера становилась ласковой, почти прирученной кошкой, когда боли от глубоких оставленных ею следов касалась нежность. Он видел, что сгорает в глубине чайных глаз напротив, в которых невинность ребенка была растворена в лукавстве насмешливой соблазнительницы, наперед знавшей исход этой странной партии. Это безумие для них с Еленой — одно на двоих. Тогда… Может быть… Просто сделать этот шаг? Сделать последний шаг и не думать ни о том, что было до, ни о том, что будет после, — остаться в их настоящем, которое стерло все, что когда-то имело значение и смысл…
Но происходит что-то такое, что, словно холодный душ, возвращает в реальность.
— Мы любили друг друга, Бекка.
— Ты любил меня? Я не верю в это, Деймон.
Деймон помнил этот разговор так отчетливо, словно он произошел несколько часов назад. Он помнил эти слова Ребекки… Он помнил, как в этот момент в груди разлилась какая-то невыразимая тягучая тоска, от которой внутри заныло так сильно, словно ему сломали кости. Как же это было объяснить? Почему она не верила ему? То, о чем говорила Ребекка, не было правды — он знал это. Он ведь помнил, что с ним происходило в те дни, когда они познакомились… Он помнил, как дико билось сердце. Помнил, как готов был ехать утром на другой конец города, чтобы забрать ее и вместе поехать в университет, чтобы украсть лишние полчаса, — и просто о чем-то поговорить. Помнил, насколько ему было плевать на мнение Эстер и остальной семьи Ребекки, когда они, узнав об их отношениях, встали на дыбы… Это не было ложью. Он когда-то был влюблен…
Вот только… Когда все изменилось? В какое мгновение настал момент, когда, по-прежнему ложась с ней в одну постель, он перестал думать о ней? Когда, несмотря на то, что в их отношениях все было хорошо, в душе было одно желание: ощутить совершенно другой вкус… И когда самый первый обман не отозвался внутри ноющей болью от понимания, что он предал то, что их связывало.
Деймон не знал, что его настолько прочно связало с Ребеккой: обрели ли они оба друг в друге людей, которые всегда, несмотря ни на что, оставались на одной стороне, жила ли в нем та тонкая, но очень крепкая связь с ней как с действительно близким человеком или матерью своего ребенка… Но он точно знал другое: ни к кому за всю свою жизнь — ни к тем женщинам, с которыми его связывали отношения до Ребекки, ни к тем, с кем он ей изменял, — он не испытывал чувств сильнее, чем к ней. Но даже в этих чувствах, которые изматывали его и делали его счастливым, ураганом эмоций проходили по жизням их обоих и настолько крепко связали его с ней, не было ничего, похожего на любовь… Именно поэтому не больно было делить ночи с кем-то другим. Именно поэтому не жаль было раз за разом менять на них самые счастливые минуты, когда им вдвоем так легко было смеяться. Он понимал это только сейчас, когда прошло время, когда их с Ребеккой пути разошлись навсегда и когда за спиной были минуты боли, крика и оглушающей тишины. Быть может, для этого тоже была своя причина? Причина, заключавшаяся в том, что он просто не знал, что это такое. В том, что он просто не умел любить. От этой мысли вдруг хотелось рассмеяться: в самом деле, как это — не уметь любить? Это заложено в человеке от рождения. Попробуйте найти ребенка, который не любит своих родителей… С течением жизни это чувство лишь развивается, разрастается, приобретая грани разных оттенков, связывая с разными людьми… Как это вообще возможно — не уметь любить?
Но в этот момент оглушающим набатом внутри звучит лишь одно имя.
Викки.
Как в ярком калейдоскопе, в сознании с невероятной скоростью закружились моменты их недавнего прошлого. Их первая встреча в ресторане. Их первые разговоры, шутки и смех… Прикосновения. Тепло ладоней. Их безмолвные ночи, без звезд сгоравшие до утра. Взгляд ее зеленых глаз, растворявшийся в нем одном, как в море. Деймон вспоминал дни, проведенные с Викки, то, о чем он ей говорил, вспоминал ее смех — искренний и звонкий — так могут смеяться люди только в двадцать лет. Она так молода, и впереди у нее так многое…
Она хотела покончить с собой.
Что может подтолкнуть человека к этой последней черте, убить страх перейти последнюю грань? Доведенное до отчаяния осознание, что в этом мире больше не осталось ни одной нити, способной удержать от последнего шага. Невыносимая, не знающая границ, разрывающая боль.
Причиной поступка Викки была любовь. Она просто любила. Любила так сильно и беззаветно, как способен любить человек в самый первый раз. А он видел в ней средство, чтобы забыться.
Кровь с болью ударила в виски. Деймон стиснул зубы и уперся ладонью в стену, склонив голову под прямыми струями холодной воды. До невозможности ироничный парадокс — Викки не была для него одной из тех любовниц, имена и черты лиц которых стирались из памяти после того, как краткосрочные отношения заканчивались. Она действительно была ему дорога. Между ними никогда не была такой связи, которую Деймон чувствовал с Ребеккой. Он понимал, что они никогда не станут друг для друга семьей. Но за это время она стала для него человеком, чье имя отзывалось внутри безотчетной щемящей тревогой. Ребекка и Викки — две женщины, быть может, чем-то похожие… И все же далекие, как две планеты. И вызывавшие в нем совершенно разные чувства. Две женщины, которых Деймон встретил на разных отрезках своего жизненного пути и которые подарили ему то, за что люди когда-то готовы были погибнуть. Две женщины, которые его любили. Вот только сердце стучало спокойно в ответ на трепетную нежность. Душа не откликалась на ноты той забытой мелодии, которая звучала в глубине едва слышных слов. Он не замерзал без этого тепла в холодные, дождливые вечера.
Быть может, с какой-то особенной надеждой Деймон сейчас думал об одном: чтобы у Ребекки и Викки все было хорошо. Неважно, где, с кем, как… Пусть в их жизнях не будет боли. Но это не имело никакого значения. Потому, что он растоптал души их обеих.
Елена была непохожа ни на Викки, ни на Ребекку. Взрывная, непокорная, обжигающая и яркая — живее и ярче самой жизни, она ворвалась в его жизнь кипучим неуправляемым ураганом, с такой дьявольской лёгкостью и такой знакомой обезоруживающей улыбкой на уголках губ, от которой на щеках появлялись едва уловимые ямочки, перевернув устоявшийся мир… И это свело с ума. Таким странным, неважным, ненужным становилось все то, что имело такое большое значение, в те минуты, когда она смотрела ему в глаза и смеялась… И он понимал, что еще никогда в своей жизни до этих странных минут он не ощущал чего-то более сильного, чем то, насколько сильно он сейчас хотел их продлить. Чтобы она была рядом. Он хотел слышать ее смех и смотреть в ее глаза цвета молочного шоколада — такие лукавые и такие искренние. Это ведь такое нормальное желание, — чтобы человек был рядом… И Деймон понимал, что оно самое бессмысленное.
Нет.
Он не может поступить так с Еленой. А жить по-другому он просто, наверное, не умеет.
Даже если он сейчас действительно к ней что-то чувствует, это не имеет значения. Плевать, что после этой ночи он напоминал себе шестнадцатилетнего подростка с бушующими гормонами, у которого сносило крышу от одних прикосновений, от одного голоса. Это просто физиология. Пройдет время, и эмоции улягутся. Они не должны быть так близко.
Он знал, что больше не совершит эту ошибку.
Когда Деймон вышел из душа, туго обматывая махровое полотенце вокруг бедер, Елены в спальне не было. Через пару минут он услышал, как негромко хлопнула дверь, а затем, еще спустя время, зашумела вода. Деймон оделся, достав из шкафа белую футболку и джинсы, а затем убрал одежду, которая после ночи осталась на полу в коридоре и спальне и которую с утра он не слишком аккуратно сложил на ближайшую софу. Постепенно отголоски хмеля, оставшиеся после ночи, начинали рассеиваться, и мысли прояснялись окончательно.
Деймон не знал, сколько времени прошло к тому моменту, когда Елена вернулась из ванной комнаты. Уловив неслышную поступь босых ног по полу, Деймон обернулся. Елена вошла в комнату, невесомо ступая по паркету, оставляя на нем влажные блестящие следы мокрых после душа ступней. На ней не было ничего, кроме легкого белоснежного халата, воздушный шелк которого открывал ее обнаженные ноги выше колена, тонко балансируя на грани, не переходя ее, но будоража мысли о чем-то глубоком, очень личном и запретном. Насколько женственны были очертания ее фигуры под невесомым шелком, который в точности повторял эти изгибы, став почти неощутимым для взгляда… Сделав неглубокий вдох, Деймон ощутил сладковатый цветочный аромат с нотками цитруса, шлейф которого она принесла с собой, пропитавший прохладный воздух. Движения Елены были мягки и свободны, в них не было ни смущения, ни какой-то нервозности; да и, наверное, странно было бы теряться после того, как они уже были настолько знакомы друг другу, но Деймон все равно испытывал нереальное удовольствие, когда видел в ее фигуре, осанке, мимолетных жестах эту уверенность, в которой была какая-то неизъяснимая, но очень ощутимая воздушная, естественная легкость.
— Доброе утро, — встретившись глазами с Деймоном, произнесла она, и Деймон чуть уловимо кивнул.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, увидев, что Елена была слегка бледной.
— В аптечке на кухне, — Елена едва заметно кивнула головой в соответствующую сторону, — я взяла Тайленол. Голова быстро дала мне понять, что такие поездки просто так не проходят, — мягко усмехнулась она.
Деймон слегка повел плечами, показывая, что, конечно, она может брать любой препарат из тех, что были в домашней аптечке, если понадобится.
— Он помог?
Елена кивнула.
— Да, — ответила она. — Мне уже гораздо легче, спасибо.
В комнате повисла тишина. Деймон знал, что прошло не больше полуминуты, но каждую из прошедших секунд этой тишины он ощущал очень хорошо. И чем дольше они текли, тем яснее становилось необъяснимое, но сводящее кислотой скулы ощущение, которое с каждым мгновением яснее показывало, что этот разговор должен состояться, чтобы прояснить между ними все. Глупо было продлевать эту тишину. Глупо было бояться ее развеять.
Деймон встал со своего места и сделал шаг вперед, но слова застыли у него на губах, так и не озвученные. В этот момент он услышал голос Елены.
— Деймон, я думаю, что мы должны поговорить.
Деймон перевел взгляд на Елену, и их глаза встретились. И в эту секунду он чувствовал, что между ними нет какой-то растерянности или страха. Они оба понимали, что сейчас нужно им обоим.
Деймон молчал, глядя на Елену, позволяя ей продолжить и сказать то, что она считала нужным.
— Я не пуританка с главным жизненным кредо — «никакого секса до свадьбы» и подобное. Но в жизни для меня имеет значение ясность. Наши отношения… Они сложные и достаточно странные, и я думаю, ты согласишься со мной в том, что будет лучше, если мы внесем в них эту ясность.
В словах нет смущения или неуверенности. Голос — ровный и спокойный. Елена смотрит на Деймона, не пряча взгляд, прямо и открыто, и это спокойствие — не напускное и действительно искреннее — делает ее такой непохожей на девушек ее возраста, у которых хотя бы раз в жизни был такой разговор.
Деймон пристально, не отводя взгляд, смотрел ей в глаза, словно изучая, словно читая в них то, что сейчас происходило гораздо глубже.
— Ты чего-то боишься? — спустя время вдруг спросил он.
На лице Елены не дрогнул ни один мускул.
— Нет.
Голос все так же спокоен.
— Но я не могу перестать думать о том, о чем я однажды сказала тебе.
Деймону не нужно было спрашивать о том, что она имеет в виду. В их жизни было столько разговоров друг с другом, но тот, о котором говорила сейчас Елена, Деймон помнил ясно и до последнего слова — как будто он произошел только сегодня.
Деймон молчал на протяжении долгого времени, до боли, почти до мелких капель крови кусая нижнюю губу, но, кажется, даже не замечая этого, и они с Еленой оба начинали чувствовать, что эта тишина становилась все громче, заполняя собой все пространство, проникая в каждый, самый укромный уголок, окутывая неизъяснимой плотной материей, от которой все сильнее хотелось освободиться.
— Знаешь, — вдруг хрипло произнес Деймон, — в тот момент, когда ты сказала мне о том, что тебя беспокоит… Это выбило меня из колеи. Я достаточно долго думал об этом, думал, прислушиваясь к себе и пытаясь понять тебя… Но сейчас я понимаю, что это действительно правда. Ты была права. Ты была права в каждой своей мысли.
Во взгляде Елены мелькнул отблик недоумения.
— Что ты имеешь в виду? — спросила она.
Елена замолчала на мгновение.
— Деймон, мы знакомы около десяти месяцев. И за это время произошло очень многое, — сказала она. — Но я понимаю, что, несмотря на все это, на то, что мы так долго были рядом, не изменилось одно. Мы почти не знаем друг друга.
В голосе Елены нет сомнения. Она не останавливается ни на миг, чтобы озвучить эти слова, потому что она уверена в том, о чем она говорит. Возможно, потому, что это — правда.
— Так может… Будем откровенны друг с другом сейчас? Хотя бы один раз.
Они смотрели друг другу в глаза, не двигаясь, не разрывая этот странный, но немыслимо сильный зрительный контакт, который отдавался под кожей обжигающей лавой. Елена была по-прежнему спокойна. Но арктически холодная твердость в ее голосе теперь растворялась в чем-то совершенно ином. Она просила его о том, что было действительно нужно им обоим.
— Ты считаешь, что мы должны быть сейчас откровенны друг с другом? — по-прежнему не отводя взгляд от глаз Елены, повторил Деймон. — Хорошо, я буду.
Деймон замолчал лишь на мгновение — это были всего несколько секунд, слившиеся в одну, но почему-то и он, и Елена очень ясно ее ощутили. Они услышали ту звонкую тишину, которой она была пропитана. Но Деймона не пугала она. Он знал о том, как он поступит сейчас. И он был в этом уверен.
— Однажды ты сказала мне, что любовь несовместима с ложью, что без честности любви быть не может. В моей жизни было немного иначе.
Деймон уловил, как в глубине карих глаз Елены заплескалось замешательство. Он знал, какой вопрос сейчас звучит в ее душе, он без труда читал его в ее глазах, сейчас неотрывно смотревших на него с непониманием. Но он продолжил, словно этого не видел.
— В нашем с Ребеккой окружении практически все — даже люди, которые действительно хорошо знают нас обоих, даже близкие друзья — уверены, что причина нашего развода — смерть дочери и произошедшее с Клаусом после. Отчасти они правы. Мы хотели друг другу помочь, мы пытались это сделать, но просто не могли. И в какой-то момент то время, что мы проводили на работе вдали друг от друга, нам обоим стало переносить легче, чем те редкие моменты, когда мы оставались вдвоем. Мы оба чувствовали это, хотя не могли себе в этом признаться. Мы стали друг для друга самым ярким и ясным напоминанием о том, что произошло.
Деймон замолчал.
— Это нормально, когда люди, наблюдая за чьей-то жизнью со стороны, делают определенные выводы… — задумчиво произнес он спустя время. — Делают выводы из того, что они видят воочию. Но в конечном итоге единственную правду знает только тот, кто проживал это сам, кто не наблюдал, а чувствовал все это. В своей душе.
Голос Деймона звучал так тихо и спокойно — не было злости, не было попытки словами выплеснуть то, что было внутри… Но Елена почувствовала, как в груди защемило, когда она услышала две последние фразы, произнесенные Деймоном. Именно в этом спокойствии, в этой обыкновенной констатации факта, а не в сетовании на судьбу и ослепленном вызове высшим силам было самое страшное.
— Для нас с Ребеккой правда была в том, что главной причиной была не история с Клаусом и даже не смерть Мии. Причина была в том, что фундамент был уже разрушен. А это был последний удар.
Деймон на миг замер, и в это мгновение Елена почувствовала, как сквозь его осанку, сквозь взгляд ледяных серых глаз прошло какое-то необъяснимое болезненное напряжение, которое приглушенным хрипом отразилось в словах, которые он произнес после.
— Однажды для человека просто становится невозможно выносить то, что с ним происходит. Он терпит, прощает и верит. Но всему есть предел. Даже стальному терпению. Даже искренней любви. В какой-то момент в чашу терпения падает последняя капля, и тогда приходит понимание, что больше невозможно вернуться. Никогда. Человек просто ломается.
Замерев, Елена смотрела Деймону в глаза, не отводя взгляд, в котором, как цунами, плескались смешивавшиеся друг с другом совершенно разные чувства: немое недоумение, растерянное непонимание, безмолвные отголоски того, о чем она хотела бы ему сказать, но о чем — она знала — будет молчать… Ему казалось, что она перестала дышать в эти секунды, — внешний мир был закрыт для нее в те секунды, когда она воспринимала лишь одно, — и это было единственным, что имело для нее значение: то, о чем он говорил.
В первый раз за эти несколько минут Деймон ощутил, как сердце рвано изменило свой ритм и несколько раз ударило больно и с силой. Но то ли ему действительно это было под силу, то ли получилось просто отключить эмоции, но Деймон заблокировал эти ощущения. Сейчас они не имели никакого значения.
— Я изменял Ребекке, — произнес Деймон. — Не по пьяни, не от скуки, не однажды. Не потому, что в наших отношениях были какие-то проблемы, и не потому, что она чем-то меня не устраивала. У меня не было даже мысли о том, что когда-то со мной рядом будет другая женщина, с которой я создам семью, с которой проживу жизнь. Я хотел быть с человеком, который был рядом со мной. Но все равно на протяжении почти всего того времени, что мы были вместе, ни разу не остановил то, чего я хотел и что приносило мне эмоции.
Деймон видел, что в этот момент необъяснимой вспышкой пронзило глубину темных чайных глаз напротив, в которых жизнь приостановилась на эти странные мгновения. Это была не оторопь ошеломления, когда человек начинает осознавать, что мир, который он считал истиной, в реальности был совершенно другим. Это не было нервозностью осознания неприглядной правды, с которой внутри отчаянно спорит душа. Это не было отчаянием неверия, в следующую секунду превращавшегося в бушующее пламя желания заставить собеседника замолчать, чтобы прекратить то, что кажется немыслимой ложью, и готовности любому человеку на Земле доказать кажущуюся единственной правду. Это — острый отблеск боли.
— Когда-то ты сказала мне, что однажды просто вернулась домой из университета и в собственной спальне застала свою однокурсницу. Ребекка застала меня целующимся с другой женщиной, когда однажды невзначай приехала ко мне в ресторан. Я изменял ей, когда мы еще только встречались, изменял, когда сделал предложение, когда мы готовились к свадьбе. Изменял, когда мы поженились и когда родилась Мия.
В этот момент Деймон увидел, как к щекам Елены прилила кровь. Елена слушала его, не отводя взгляд, медленно дыша, и в чертах ее лица застыло единственное безмолвное болезненное чувство, которое она не выражала ни словами, ни эмоциями и которое полностью растворялось в ее взгляде. Деймон чувствовал, что сердце начинает биться быстрее. Он знал, что сейчас происходит внутри Елены, потому что он это чувствовал даже на расстоянии нескольких шагов. Знал, потому что у них на двоих было одно и то же.
Деймон сделал неловкий вдох, но в этот момент ощутил внутри такую каменную разрывающую тяжесть, что он понял, что в эту секунду не сможет продолжить фразу. Деймон на несколько мгновений замолчал.
— В тот момент, когда в Эдмонтоне в тот вечер ты рассказывала мне о своем бывшем… — негромко произнес он. — Я слушал тебя и чувствовал, как меня внутри переворачивает. Я не знал о нем ничего, ни разу его не видел, кроме того вечера, когда мы столкнулись в суде, даже не знал, как его зовут, но ненавидел его так сильно и слепо, как возможно ненавидеть только своего заклятого врага… Потому, что я видел, что это сделало с твоей душой и какой отпечаток оставило. Но я слушал тебя и понимал, что не могу думать о том, что ты говоришь, потому что это возвращало меня в другое время и к совершенно другому человеку. Ты рассказывала мне о собственных чувствах, а я перед глазами видел Ребекку и ту минуту, когда она приехала ко мне в ресторан и увидела меня с любовницей. Я думал об этом, и ко мне приходило понимание: с тем, кого я так сильно ненавижу, мы по одну сторону. Потому, что я сам поступал так же. Ты рассказывала о чем-то, а я чувствовал, что меня лихорадит, как в бреду, и я не мог думать ни о чем другом, кроме того, что я был таким же по отношению к женщине, с которой видел свое будущее.
Деймон на миг остановился.
— Возможно, это и не было ложью, потому что Ребекка обо всем знала… Она знала о тех женщинах, которые были в моей жизни. Я никогда не обещал измениться. И она принимала меня. Вот только боли от этого было не меньше.
В холодном воздухе комнаты снова разлилась звонкая и такая же необъяснимо холодная тишина. Но, хотя Деймон на протяжении какого-то времени молчал, Елена ни о чем не сказала ему. Он не знал, почему, но за эти минуты она не произнесла ни слова.
— Но… Ребекка не единственный человек, жизнь которого сейчас разрушена, — проговорил Деймон.
Елена подняла на него неизъяснимо усталый молчаливый взгляд.
— О ком ты говоришь? — одними губами спросила она.
— Ее зовут Викки, — ответил Деймон. — Она работала у меня в ресторане… Она младше тебя… Младше Кэролайн. Нас познакомил мой близкий друг в тот период, когда мы расстались с Ребеккой, и между нами завязались отношения.
Они оба вновь уловили мгновение тишины, и в этот момент Деймон увидел, как приобретшие какой-то необъяснимый густой оттенок, почти полностью черные глаза Елены объяло невыразимое немое замешательство. И в эту секунду он почувствовал: сейчас она не верит в то, что слышит.
— Наш роман продолжался несколько месяцев. И тогда, когда мы ездили с тобой в Канаду, мы с ней были связаны отношениями.
Взгляд карих глаз застыл, но Деймон видел, что в эту минуту в них бушевала жизнь. Неистовая, дикая, кипучая… И она была точным отражением того, что происходило в этой душе.
— И ты не сказал мне об этом ничего… — не отводя взгляд от его глаз, медленно, почти по буквам произнося каждое слово, кажется, уже не слыша его, не думая о том, что он говорит, едва уловимо проговорила Елена. В ее голосе не упрек. В нем — негодование разочарования в ту секунду, когда оно в шаге от того, чтобы стать презрением. — Ни одного слова. Тебя ждала другая девушка, и ты не остановил меня… Когда мы столько времени проводили рядом… Даже когда я поцеловала тебя!..
Последняя фраза — отчаянный крик за миг до падения в пропасть. Едва уловимый в реальности и оглушающе громкий внутри. Порывистый и мгновенный, как падение подстреленной птицы. В черных, как беззвездное ночное небо, глазах напротив — не растерянность. Не злость. В них — бездна. В них — полыхающий огонь, который в мириады раз сильнее.
В этот момент Деймон уловил во взгляде Елены какое-то порывистое движение, она сделала неловкий вдох, но замерла и в следующий момент отвела взгляд, как мы обычно отводим его, когда осознаем, что, на самом деле, сказанное не имело никакого смысла.
— Я не сделал этого потому, что в тот вечер, когда ты меня поцеловала, я уже знал лишь одно: я расстанусь с Викки после того, как вернусь в Лос-Анджелес. Потому, что я знал, что уже не смогу быть с ней.
В этой последней фразе было заключено то, что так ясно и громко звучало в душе, которая понимала, которая уже чувствовала так тонко и не пыталась обмануться, потому что это было уже бессмысленно… И о чем она молчала, оставляя эту фразу навсегда неоконченной для них двоих.
Деймон медленно выдохнул, отведя глаза.
— Я не стал обманывать ее, тешить надеждами, пытаться что-то спасти. Я ничего не чувствовал к ней больше, и я сказал ей об этом.
Деймон всегда умел скрывать то, что происходит в его душе. Однако в эту минуту, произнося имя Викки и чувствуя, как грудная клетка горит так, словно в нее вливают кипящее олово, он понял, что не сможет сделать это.
— Между нами не было скандала, выяснения отношений и взаимной грязи. Мы поговорили… И попрощались друг с другом. А через несколько дней я узнал от друга, что она пыталась покончить с собой, — весь окружающий мир сейчас был для Елены размытым пятном, в котором стирались детали и любые очертания, словно в вакууме, — но этот странный непроницаемый купол разбился вдребезги, когда она услышала, как надломился хриплый голос Деймона, когда он произнес эти слова. — Приняла убойную дозу антидепрессантов и запила виски.
Деймон увидел, как во взгляде замерших глаз что-то дрогнуло. В их глубине появился пронзительный отблик — тот, который бывает только от слез. Но не от тех, которые вот-вот покатятся по щекам, — от тех, которые навсегда остаются внутри.
— Сейчас Викки проходит лечение, а я… — пожав плечами, Деймон развел руками, и на его губах на миг скользнула растерянная, неверящая, болезненно горькая усмешка. — Даже не знаю, где она находится. Я пытался найти хоть какую-то информацию, одному Богу известно, кого я только не поставил на уши за эти дни, но… Ничего. Она была для меня обезболивающим, в котором я нуждался, чтобы вернуться в реальный мир после всего случившегося… А она полюбила меня. И не смогла с этим справиться.
Деймон видел, как Елена слушала его, плотно сомкнув губы и тяжело дыша, словно что-то мешало сделать ей полноценный вдох, как человеку, охваченному сильным болезненным жаром. Но что ж, она хотела знать правду. Может быть, сейчас это действительно было нужно им обоим.
Они оба сейчас молчали, сгорая каждый в собственном пламени. На деле прошло не больше полуминуты, но это время им обоим казалось невыразимо долгим. Потому, что оглушающе громкой была тишина, в которой просто невозможно было услышать голос собственной души.
— Почему ты обо всем этом рассказываешь мне сейчас? — спросила она, голосом выделив слово «сейчас». — Только потому, что я попросила тебя быть откровенным со мной? Или ты вспомнил Толстого, и это что-то вроде исповеди?* — Елена с какой-то спокойной горечью усмехнулась.
Они были самыми близкими друг для друга людьми в эту ночь, но сейчас происходило что-то другое — что-то другое сжигало изнутри, когда Деймон смотрел в глаза Елены и видел эту неизъяснимую борьбу в ее взгляде.
Такой циничный невозмутимый вопрос. Елена заговорила впервые за несколько минут, но Деймон чувствовал, что не может слышать ее голос. Потому, что он не мог не разрывать. Не могло не разрывать то, что он слышал в этом спокойствии.
— Твоя просьба объяснима, — ответил Деймон. — Потому, что ты права. Важно быть честным. Не только перед другими людьми. Перед самим собой. Хотя бы иногда.
Деймон увидел в глазах Елены молчаливый вопрос.
— Все, о чем я рассказал тебе, произошло в моей жизни практически в один момент, — произнес он, — но… Это послужило для меня толчком к тому, чтобы на какое-то время остановиться. Понять, что со мной происходит. И я пришел к пониманию одной вещи, в которой, может быть, сам до этого времени не хотел себе признаваться, но которая была, может быть, самой главной причиной всего, что произошло.
Елена смотрела Деймону в глаза, но он не отводил их, отвечая прямым и уверенным взглядом человека, который знал о том, о чем говорил. И который был в этом уверен.
— Я не человек отношений, Елена. Стабильные семейные ценности — для таких людей, как Стефан. Не для меня. Я не хочу создавать семью. Я не хочу становиться отцом. Я не хочу начинать постоянные отношения. По крайней мере, в ближайшее время.
Деймон замолчал и в этот момент почему-то отвел взгляд от глаз Елены, посмотрев куда-то вперед, словно сквозь пространство. Однако это было лишь мгновение.
— Мы знакомы достаточно долго, но мы, наверное, правда так и не смогли узнать друг друга. Но за это время я все-таки хорошо понял одно. Мы с тобой непохожи. У нас разные цели, Елена. Мы просто не сможем дать друг другу то, что мы хотим и к чему мы оба готова.
Прямая осанка. Ровный голос. Спокойный взгляд. А в словах — ни йоты сомнения.
Но в глазах Елены тоже больше нет цунами. В них что-то совершенно другое, необъяснимое, неуловимое, заключившее в себе печать каждой грани того, что в эти минуты переживала душа. В них — осознание.
Эти несколько секунд глаза в глаза длятся слишком долго, и ход каждой из них отпечатывается в крови. Просторную комнату по-прежнему наполняет тишина, но сейчас они с Еленой оба понимают: им действительно не стоит больше ничего говорить — потому, что они оба сказали то, что хотели. Деймон — словами. Елена — взглядом.
Ни слова о том, что внутри. Ни слова друг о друге.
Это не имеет значения.
***
Некоторое время спустя
В просторной гостиной было тихо. Кажется, лишь за окном, с улицы изредка доносились звуки сцепления шин с асфальтом и работы моторов проезжавших мимо автомобилей. Но Деймон этого не слышал. Казалось, что на эти минуты органы чувств перестали воспринимать окружающий мир: Деймон не слышал никаких посторонних звуков, не ощущал, что в помещении стало немного прохладно, кажется, даже не видел, что гостиную заливал яркий солнечный свет. Работа органов чувств, сконцентрировавших ощущения до самой последней детали в единственной точке, сейчас была направлена лишь на одно — на небольшой фотоснимок, который он держал сейчас в руках. Деймон смотрел на фотографию, скользя взглядом по фигурам людей, изображенных на ней, и этот снимок, хотя был совсем не новым, сейчас казался в десятки раз ярче и четче, чем то, что когда-либо охватывало зрение. Хотя два человека, изображенные на фото, были ему хорошо знакомы, Деймон все равно смотрел на него, не моргая и не отводя взгляд, не веря, что действительно видит это в реальности.
— Да уж, — с задумчивой едва заметной усмешкой на губах негромко произнес Деймон, — а ты явно интереснее, чем я думал…
Впервые за долгое время в семье воцарилось пусть, возможно, только видимое, но все-таки спокойствие. Об установлении хороших отношений между Деймоном и Роуз, которые хотя бы отдаленно напоминали бы что-то дружеское, речи не шло, но и постоянное напряжение, которое витало в воздухе, когда они пересекались, казалось, пошло на спад: если разговор каким-либо образом касался невесты отца, Деймон его просто игнорировал, а, встречаясь с Роуз в доме у Джузеппе, ограничивался минимальными правилами вежливости, а в остальном вел себя так, словно этого человека просто не существовало. Сама Роуз, хотя не стала бы это проглатывать даже ради Джузеппе, если бы Деймон попытался задеть ее, как он это делал в первые дни их знакомства, и без труда ответила бы, первой «лезть на рожон» не собиралась. Жизни Деймона и Роуз текли параллельно. Казалось, в семье Сальваторов установилось хлипкое, но все-таки перемирие.
Что послужило причиной такого изменения в поведении Деймона, отношение которого к Роуз еще несколько месяцев назад было вполне определенно, ни Джузеппе, ни остальные члены семьи в полной мере не понимали, но каждый из них в глубине души склонялся к мысли, что причина эта заключается в одном: в том, что происходило в жизни самого Деймона в последнее время. Отчасти это было действительно правдой. После всего произошедшего в его собственной семье эмоции, которые в Деймоне вызывали какие-то стороны его жизни и отношения с определенными людьми, отошли на второй план и в этот период просто потеряли значение. Однако это не значило, что они исчезли для него навсегда. Шло время, Деймон постепенно, хотя на протяжении долгого времени чувствовал, что не готов это сделать, все-таки возвращался к привычной жизни, а вместе с ней — к вопросам, которые должен был решить. И история с Роуз была первым из них. К осуществлению своих планов Деймон приступил еще после того, как родилась Мия, — спустя некоторое время после их с Кэролайн последнего разговора о Роуз, а сейчас просто вернулся к тому, что начал. Хотя все им задуманное и имело легкий налет историй про шпионов, со связями Деймона это не было чем-то фантастическим и было вполне осуществимо.
И хотя впереди еще была работа, сейчас определенный результат был в его руках. Однако, хотя Деймон понимал, чего ему стоит ожидать, и возможные варианты развития событий давно были обрисованы в его сознании, сейчас он должен был признаться себе, что о том, что он в конечном итоге узнал, он не мог допустить даже мысли. Но то, как было действеннее поступить в этой ситуации, сейчас он представлял уже вполне ясно. Оставлять намеченные планы на полпути он терпеть не мог.
Из глухой воронки этих мыслей Деймона вернул к реальности только протяжный звук звонка в дверь, который пронзил сознание единственной мыслью: это был Стефан, — и пониманием, что за эти несколько часов он совершенно забыл о том, что они договаривались встретиться. Деймон положил снимок в небольшой белый конверт, где уже были несколько схожих фотографий, и сунул его на полку ближайшего стеллажа: Стефану об этих фото и о том, что сейчас они были у Деймона, знать было необязательно.
Встреча, шутки и разговоры, потекшие сами собой на совершенно разные темы, на время рассеяли рой этих мыслей, беспорядочным вихрем кружившихся в голове. Братья разговаривали, обсуждали последние новости, которых за те несколько недель, что они не виделись, накопилось немало, делились друг с другом какими-то рабочими вопросами, которая каждому из них приносила свою головную боль, и оба не замечали хода времени.
— Слушай, хорошо, что ты приехал, — сказал в какой-то момент Деймон. — У меня к тебе как раз была одна просьба…
Стефан слегка удивленно приподнял брови, внимательно глядя на Деймона, как бы говоря ему продолжить.
— У меня в последнее время начало часто подниматься давление, — сказал Деймон. — Я обратился в клинику, и…
— Что-то серьезное? — настороженно спросил Стефан.
Деймон мотнул головой.
— Да нет, — со свойственной ему небрежностью отмахнувшись, ответил он. — Врач пообещал, что через пару недель буду, как новенький, — с легкой усмешкой протянул Деймон, подняв глаза на брата. — Проблема не в этом. Мне прописали один препарат… И оказалось, что он вызывает дикую сонливость. Я не стану садиться за руль в таком состоянии. В общем, я уже почти неделю гоняю на такси, — Деймон вновь усмехнулся. — Но у меня двадцать девятого числа будет просто сумасшедший день. Сначала мне нужно в ресторан, после я поеду в мэрию, потом — в банк оформить документы. После этого мне нужно будет снова вернуться в ресторан, а вечером еще заехать к одному человеку. Я заманаюсь вызывать такси. Поэтому проще будет обратиться к человеку, который смог бы сесть за руль моей машины.
Стефан кивнул, начиная понимать, какой может быть просьба брата.
— Ты можешь связать меня с Джеком? — попросил Деймон. — Мне нужен водитель только на один этот день. Сам понимаешь, насчет денег вопрос не встанет.
— Да без проблем, — пожав плечами, сказал Стефан, — но, Деймон, если честно, я не знаю, будет ли он свободен в этот день. Договоритесь с ним сами, ладно?
Деймон кивнул.
— Я тебя для этого заранее и попросил.
— Я тогда сейчас скину тебе его мобильный, — рассеянно кивнул Стефан, на автомате начав шарить по карманам брюк в поисках мобильного.
Деймон улыбнулся.
— Спасибо, бро, — хлопнув брата по плечу, сказал Деймон, и в этот момент в отдалении послышался характерный звук закипевшего чайника.
Деймон ушел на кухню, чтобы заварить чай, оставив Стефана в гостиной. Взяв в руки свой смартфон, Стефан провел большим пальцем по дисплею, чтобы снять блокировку, но в этот момент на темном экране девайса высветился красноречивый значок пустой зарядной батареи.
— Черт, — сквозь зубы рассеянно выругался Стефан. — Деймон! — позвал он, повернувшись вполоборота. — У тебя есть зарядник? У меня телефон в ноль.
— Поищи в гостиной, где-то там должен быть, — послышался из кухни голос Деймона.
Стефан молча обвел глазами огромную гостиную, в которой расплывчатое «где-то там» превращалось в десятки разных вариантов, и одного этого взгляда хватило, чтобы понять, что поиски обещают быть интересными. Но другого варианта не было. Стефан стал по очереди обыскивать сначала самые видные места, — журнальный столик, тумбочки, затем, убрав пару подушек, посмотрел диван. Спустя какое-то время его взгляд на одну секунду зацепился за то, как в поле зрения мелькнуло что-то белое в стеллаже неподалеку. Хотя взгляд успел выхватить только очертания, в сознании почему-то сразу мелькнула мысль: скорее всего, это то, что нужно. Сделав шаг вперед, Стефан понял, что это действительно было так: на третьей полке небольшого стеллажа лежало зарядное устройство с адаптером. Стефан мысленно усмехнулся: для Деймона такой порядок, заключавшийся в его отсутствии, был привычен, — и, что было не менее удивительно, в нем он никогда ничего не терял. Стефан протянул руку, чтобы взять зарядник, но в этот момент адаптер выскользнул из его пальцев. Падая, провод, подключенный к нему, задел какой-то конверт, лежавший ниже. Спустя мгновение зарядник оказался на полу, а вслед за ним упал бумажный конверт, из которого вылетело несколько каких-то снимков, рассыпавшихся у ног Стефана. Стефан мысленно выругался и наклонился, чтобы поднять зарядное устройство и положить на место конверт с фотографиями. Стефан никогда не страдал болезненным любопытством, особенно если дело касалось чужих вещей, поэтому даже сначала не обратил внимание на то, что было изображено на снимках. Однако в следующий момент он замер, когда взял глянцевые фотографии в руки. На протяжении нескольких секунд, не моргая, Стефан вглядывался в фигуры людей, изображенных на них, и на это время ему показалось, что мир вокруг него просто «выключился». Ощущение реальности к нему вернулось, только когда через полминуты он услышал в гостиной шаги Деймона.
Стефан поднял на брата широко распахнутые горевшие какие-то необъяснимым огнем глаза.
— Что это за херь? — рыкнул он, порывистым движением протянув Деймону фото.
В эту секунду Стефан уловил в ярких до боли глазах Деймона острый отблеск, пронзивший его насквозь.
По губам Деймона скользнула едва ощутимая усмешка.
— Стеф, мне казалось, что в детстве отец учил нас не брать чужие вещи, — спокойно произнес он.
— Согласен, эти фото не мои. Только я сомневаюсь и в том, что они принадлежат тебе, — ответил Стефан.
— Ну так приглядись повнимательнее, — слегка кивнув на фото в руках брата, сказал Деймон, — может быть, тогда поймешь, почему они у меня.
— Я уже увидел, — ответил Стефан.
В гостиной повисла пропитанная тяжелым напряжением тишина.
— Ты копал под нее? — не отводя взгляд от Деймона, не скрывая упрека в голосе, проговорил Стефан, хотя, конечно, понимал, что один тот факт, что он сейчас держал в руках эти снимки, делал этот вопрос бессмысленным.
Деймон, пожав плечами, на мгновение прикрыл глаза с кривоватой усмешкой, чуть сморщив лоб, как бы говоря: «еще чего».
— Я об нее даже руки марать не собираюсь, — сказал Деймон. — Стеф, тебе ли не знать, что для этого есть специальные люди, — вновь усмехнувшись, протянул он.
Стефан, ничего не ответив, на протяжении нескольких секунд смотрел на него, а затем молча опустил взгляд на фотографию в своих руках. Солнечный день на побережье. Полотно спокойного моря на заднем фоне кусками закрывают ветвистые оливы. На небе — ни облака, и в нем разлит настолько чистый голубой цвет, что это контрастирует с темным оттенком моря и заметно даже на старой фотографии. Где-то в отдалении, едва заметные, дальше по побережью — деревянные рыбацкие домишки. У Стефана не было сомнений в том, в какой стране был сделан снимок: на мгновение ему показалось, что ему знакомо даже это конкретное место, — он сам был там несколько лет назад. Халкидики. А на фото — двое молодых людей. В девушке — совсем еще юной, быть может, чуть старше двадцати, — легко было узнать Роуз, пусть у нее в тот момент и была немного другая прическа, а время определенным образом изменило черты лица. Она смеялась, глядя в объектив, обнимая светловолосого парня, который прижимал ее к себе и целовал в щеку, казалось, совершенно безразличный к фотоаппарату. Клауса.
Стефан молчал, пытаясь заглушить шумный рой обрывочных мыслей. Хотя он не принимал такие методы, сейчас в глубине души он понимал реакцию Деймона.
— Деймон, Ребекка ведь была знакома с Роуз, она встречалась с ней, когда мы собирались в доме отца, — наконец вернувшись к реальности, сказал Стефан. — Они бы узнали друг друга, если бы Роуз на протяжении долгого времени…
— Это 2007-й год, — не дослушав его, перебил Деймон. — У Ребекки на тот момент был полный раздрай в отношениях с семьей, — Стефан услышал, как в его голосе зазвучала боль, хотя он и говорил обо всем спокойно. — Потому, что тогда она начала встречаться со мной. Они достаточно долго практически не общались с Клаусом и Эстер. Даже если отношения Клауса и Роуз продолжалось недолго, главный смысл — в том, что Роуз могла быть вхожа в семью Майклсонов и была связана с Клаусом. И этот вопрос, давай признаемся честно, важнее первого.
Стефан на секунду отвел глаза.
— Деймон, этой фотографии девять лет, — сказал он. — Ты уверен в том, что сейчас это вообще имеет какой-то смысл?
— Ну, о том, что господина Майклсона связывает с нашей будущей мачехой сейчас, поверь, мы тоже узнаем, но чуть позже, — спокойно ответил Деймон.
Стефан, вновь отведя взгляд, рассеянно несколько раз мотнул головой и положил конверт на журнальный столик.
— Нет, говори, что хочешь, но я не понимаю тебя! — воскликнул он. — О Майклсоне мы узнали только сейчас. Роуз за все это время не делала ничего, что могло бы вызвать такую реакцию, которую она вызывает у тебя. Но ты ее на дух не переносил задолго до этого. И в чем причина, кроме твоих заскоков по поводу денег, я твою мать, понять не могу! — раздраженно выплюнул Стефан.
— Понять не можешь? Так ты, наверное, просто не все знаешь, — актерски елейным тоном отозвался Деймон. — Не знаешь? Так я тебе расскажу.
И Деймон действительно рассказал о том, что стало последней каплей, которая подтолкнула его приступить к тому, что он воплотил в реальность сейчас: о том разговоре Роуз с подругой, свидетелем которого зимой, приехав к отцу, стал Деймон, о том самом Марке, о котором говорила Роуз, и о том, что она по какой-то причине поставлена перед выбором между ним и Джузеппе… Стефан молча слушал брата, плотно сомкнув губы, глядя задумчивыми глазами куда-то в пустоту, словно не видя то, что сейчас было в поле его зрения.
— Деймон, ты… — Стефан на мгновение замер, пытаясь подобрать нужные слова. — Не допускаешь мысли, что этому есть объяснение? Не такое, в котором уверен ты.
— Допускаю, — спокойно ответил Деймон. — Я тебе больше скажу: вероятность того, что нимб над головой Роуз пробивает потолок, когда она приходит домой, такая же, как и возможность того, что все мои мысли — правда. Только вот загвоздка, — улыбнувшись, Деймон поджал губы, чуть прищурившись, и пожал плечами, — я не верю в это. И, согласись, имею право.
Но Стефан будто не слышал его слов: он лишь пристально, до жадности вглядывался в глаза Деймона, словно что-то отчаянно пытался найти в его взгляде.
— Не все женщины, живущие с обеспеченными мужчинами, двуличные лживые твари, Деймон, — произнес он.
Деймон, остановившись, внимательно посмотрел на него.
— Знаешь, Стеф, — сказал он, — я порой думаю, что это здорово, что тебе еще нет тридцати, но тебе посчастливилось встретить в своей жизни женщину, которой ты правда можешь доверять. Потому, что с твоей вселенской верой в людей, неиссякаемым гуманизмом и нулями в цифре на банковском счете ты бы реально стал самой любимой целью для тех, кого ты только что описал.
С этими словами Деймон развернулся, чтобы уйти на кухню, но в следующий момент услышал голос Стефана.
— Может быть, поэтому ты сам такого человека так и не нашел? Потому, что ты ни во что не веришь.
Деймон остановился, замерев на несколько секунд, и на мгновение опустил голову, глядя в одному ему ведомую точку. Но Стефану в ответ он не сказал ничего.
Стефан медленно выдохнул и сделал несколько шагов вперед, подойдя к Деймону.
— Деймон…
Деймон развернулся, и взгляды братьев столкнулись.
— Стефан, будь добр, — резко перебил Деймон, — оставь свои нравоучения по поводу Роуз при себе. Я буду делать то, что считаю нужным.
Деймон остановился, а затем, глядя Стефану в глаза, произнося каждое слово четко, почти по буквам, произнес:
— И даже не вздумай мне мешать, братец.
Голос Деймона был абсолютно спокоен, но Стефан знал, что значили эти слова, — он видел это в его глазах, таких ярких и холодных, напоминавших два осколка льда, проникавших под кожу.
Стефан покачал головой и с полуусмешкой развел руками.
— Карты тебе в руки, — выдохнул он. — Но если эта история закончится дерьмом…
Уголков губ Деймона коснулась чуть уловимая улыбка, и на мгновение опустил взгляд, а затем отошел от Стефана.
— Пошли на кухню, — протянул он. — Чай уже давно готов.
После этого, не говоря больше ни слова, Деймон вышел из гостиной.
***
— От Эстер и компании никаких вестей?
Элайджа, в этот момент наливавший кофе в чашку, перевел взгляд на сына.
— Почему ты спрашиваешь о них?
Сделав глоток кофе, Кол отставил чашку.
— Просто… Завещание вступило в силу, наследники получили свои доли, — сказал он. — Нетрудно представить, что обо всем этом думают Эстер и Клаус.
Кол помолчал немного, задумчиво глядя куда-то вдаль, и закусил губу, словно не зная, должен ли озвучить то, что сейчас было в его мыслях.
— Елена… Тоже ведь получила деньги. И, если честно… Мне становится неспокойно за нее, когда я думаю об этом, потому что имя Эстер приходит на ум первым, — признался он.
Элайджа, не показывая виду, наблюдал за сыном, и услышал, как в этот момент его голос отчего-то стал звучать тише, словно Кол говорил о том, о чем еще не привык говорить, и до сих пор не был уверен, правильно ли он делает, говоря о том, что было в душе.
— Кол, я думаю, что сейчас им не до этого, — спустя время ответил Элайджа. Объяснять, что он имел в виду, было не нужно: они оба прекрасно знали, какая обстановка сейчас царила в семье Майклсонов после произошедшего между Деймоном и Клаусом. — Но даже если Эстер решит предпринять какие-то шаги…
— Думаешь, Сальваторы…
Кол не закончил фразу, но Элайджа знал, в чем был ее смысл. Он не так много контактировал с этой семьей и был почти никак с ней не связан, но одно он все-таки знал точно. Он без сомнения коротко кивнул головой, этим безмолвным ответом словно развеивая все сомнения.
Кол ничего не ответил, но его задумчивый, почти отсутствующий взгляд лучше слов говорил о том, что сейчас происходило у него внутри.
— Как у тебя дела? — немного погодя, спросил Элайджа.
Хотя с того момента, как бизнес Майкла перешел в руки Кола, уже прошло некоторое время, Кол и Элайджа увиделись в этот день после этого впервые. И тем дороже была эта встреча — совершенно незапланированная, нежданная, когда Кол, волей случая оказавшись в районе, в котором жил Элайджа, решил не упускать этот шанс увидеться и хотя бы на полчаса заехать к нему.
Отказываясь от своей доли в бизнесе в пользу сына, Элайджа понимал, как это может изменить жизнь Кола и какими сложностями для него обернуться. Кол был молод, и сесть в президентское кресло огромной корпорации в двадцать пять лет — это легко и здорово только в красивых романах и фильмах. В жизни все иначе. Однако так же хорошо, как и эту простую истину, Элайджа знал своего сына. Знал уровень его ориентации в этой сфере. Но самое главное — знал его характер. Его стержень. Его главную установку, которая проявилась еще в раннем детстве: не останавливаться. И именно поэтому в сделанном выборе Майклсон не сомневался.
На губах Кола появилась мрачная задумчивая усмешка.
— Знаешь, пап, — глядя на чашку, дно которой обволакивал густой крепкий кофе, — в последнее время я все чаще вспоминаю Майкла… Как он с этим управлялся? Порой мне кажется это фантастикой.
Элайджа внимательно смотрел на сына.
— Я перестал спать, частенько забываю поесть, о личной жизни тоже пришлось забыть, — Кол усмехнулся. — Цифры, отчеты, встречи с партнерами, контракты… Это нормально, — подняв взгляд на Элайджу, произнес Кол. — Да, в бизнесе Майкла были некоторые проблемы на тот момент, когда пришел я, и это осложняется тем, что денег в обрез… Но это решаемо. Решаемо, если в работе компании есть определенная отлаженная структура. Говорят, что рыба гниет с головы… Да, наверное, это действительно так, только разрушение всего механизма обычно происходит не только в руководстве. Рано или поздно вся система начнет сыпаться, если будет расстроена иерархия, и если верх и низ этой иерархии будут смотреть в совершенно разных направлениях.
— Почему ты сейчас говоришь об этом? — спросил Элайджа, хотя сам, конечно, начинал понимать, к чему клонил Кол.
— Майкл держал семейное дело в крепких руках, — сказал Кол. — Он был не только главой… Он основал эту сеть отелей. Он был фундаментом. И сколько времени понадобится, чтобы его заменить, я не знаю.
— Я не думаю, что нужно судить такими категориями, — сказал Элайджа. — Майкла не нужно заменять. Нужно
продолжитьего дело. Как отдельная личность.
Кол покачал головой.
— Не думаю, что в этом есть смысл.
— Что ты имеешь в виду?
Кол поднял глаза на Элайджу.
— Пап, они сожрут меня, — с усмешкой ответил парень.
В этот момент Кол больше не сказал ничего — но по одной этой фразе, такой небрежно-легкой в своей уверенности, произнесенной со смешком, можно было понять все: и то, что сейчас происходило в компании, и то, что чувствовал он.
— И страхи тех, кто работает здесь давно, вполне оправданы. Пацан, едва закончивший университет, у руля корпорации с мировым именем, — это, правда, не то, чего они ожидали.
— Младший сын Джузеппе ненамного старше тебя, — спокойно напомнил Элайджа.
— Стефана готовили к этому чуть ли не с пеленок, — сказал Кол. — К тому же, он сын Джузеппе. Он в прямом смысле наследник его дела. А я даже «по крови» никак не отношусь к Майклу. Едва ли мои собственные подчиненные сейчас осознают себя таковыми.
Кол замолчал, и в этот момент в столовой повисла какая-то странная, непривычная, тяжелая тишина. Элайджа наблюдал за сыном и видел, какой раздрай сейчас происходит в его душе. Сейчас ему самому Кол напоминал подростка, оказавшегося на распутье в абсолютном одиночестве, — и просто не знающего, как продолжить эту дорогу. Видеть именно в этом парне такую робость было непривычно… Тревожно и больно. Разговаривая с сыном, Элайджа старался продумывать каждое слово, потому что понимал — Колу сейчас действительно трудно. И вопросы непосредственно бизнеса здесь играли далеко не главную роль.
— В общем, пап, — спустя какое-то время проговорил Кол, — я достаточно долго думал об этом, но сейчас понимаю, что должен сделать это. Ради того дела, которому Майкл отдал большую часть своей жизни.
Кол поднял голову и посмотрел отцу в глаза.
— В ближайшее время я планирую связаться с Клаусом, чтобы вести дела вместе с ним. По крайней мере, изначально Майкл готовил в качестве своего преемника именно его. Он знаком с особенностями работы компании. Его знает основная часть руководства. Да, сейчас у него есть некоторые проблемы со здоровьем, но, во-первых, насколько я знаю, врачи дают шанс, что зрение вернется, а во-вторых, существует масса технологий для людей с ограниченными физическими возможностями, благодаря которым они могут спокойно работать.
Кол на миг остановился, а затем без тени сомнения и лукавства произнес:
— Мы должны объединить свои силы.
В эти минуты Кол внимательно наблюдал за реакцией Элайджи. Он не собирался спрашивать его о том, почему когда-то он отказался от доли в семейном бизнесе именно в пользу приемного сына, а не родного брата: он знал, что для того, чтобы понять ответ на этот вопрос, ему нужно было прожить жизнь своего отца. Но он знал, в каких отношениях были Клаус и Элайджа, он знал, чем это отзывалось в сердце Элайджи.
Однако все ожидания Кола разбились, как хрупкое стекло. На лице Элайджи не дрогнул ни один мускул. Он лишь внимательно, с интересом слушал сына, не отводя от него взгляд, пристально глядя ему в глаза.
— Ты спрашиваешь моего разрешения? — выслушав Кола, слегка пожав плечами, спросил Элайджа.
— Скорее, совета.
Элайджа на протяжении долгого времени молча всматривался в глаза сына, и лишь спустя долгие секунды Кол вновь услышал его голос.
— Если ты хочешь моего совета… — задумчиво проговорил он, посмотрев куда-то вдаль. — Не забывай о том, что ты — мужчина, — произнес Элайджа, посмотрев сыну в глаза. — И что ты можешь делать в своей жизни любой выбор с одним лишь условием: если ты будешь готов за него ответить.
Больше Элайджа не сказал ни слова. Кол очень долго думал об этих словах отца, которые и спустя время глухо отдавались внутри, не давая забыть об этом разговоре. Но к этому разговору в этот день они больше ни на минуту не вернулись.
В какой-то момент боковым зрением из окна столовой Кол увидел, как неподалеку от дома остановился черный внедорожник, а затем, когда фары автомобиля погасли, из салона вышли двое мужчин. Одного Кол не знал, а вот второй был хорошо ему знаком. Обменявшись несколькими фразами с водителем, который, махнув рукой куда-то вдаль, явно о чем-то спрашивал, Деймон прошел в сторону дома.
Спустя полминуты в гостиной раздался звук дверного звонка.
— Ты кого-то ждешь? — спросил Кол, хотя, конечно, понимал, кто это был.
— Да, скорее всего, это Деймон, — мельком взглянув на наручные часы, ответил Элайджа. — Деймон Сальватор. Мы должны были сегодня встретиться.
Элайджа отправился в гостиную, чтобы открыть дверь, и Кол услышал мужские голоса.
— Добрый день, Элайджа.
— Здравствуй, Деймон. Проходи.
Казалось, что собеседники обменялись еще несколькими фразами, в которые Кол уже не вслушивался, и через несколько секунд он услышал шаги, которые с каждым новым звучали все яснее.
Зайдя в столовую и увидев Кола, Деймон на мгновение остановился. Их взгляды пересеклись — наверное, впервые в жизни. Деймон слегка склонил голову набок, не отводя взгляд от глаз Майклсона-младшего. На дне пронзительно ярких голубых глаз заплескалось удивление, но Деймон молчал.
Несмотря на то, что Деймон и Кол встречались несколько лет назад, но тогда, хотя заочно, конечно, знали друг о друге, не были даже представлены друг другу лично, так что сейчас Элайджа был готов сделать это. Однако Кол его опередил.
— Добрый день, — поздоровался он. Замолчав на мгновение, он слегка улыбнулся, а затем произнес: — Кол Майклсон.
Деймон пристально, словно читая какую-то книгу, вглядывается в зеленые глаза молодого вихрастого паренька перед собой, а затем Кол протягивает ему ладонь. Деймон мимолетно опускает взгляд на протянутую руку, а затем вновь поднимает его, и кажется, что в льдисто-небесной синеве его глаз мелькает усмешка. В следующий момент он крепко сжимает ладонь нового знакомого.
— Деймон Сальватор.
