В твоих глазах

Слегка прижав ладонью корпус чемодана, Елена потянула за пуллер молнии. Вопреки ее ожиданиям, почти не понадобилось даже усилий: бегунок плавно, как по маслу, сдвинулся с места, и в воздухе раздался характерный звук застегивающейся молнии. Через несколько мгновений чемодан был закрыт. Удивительно: Елена еще с подросткового возраста любила ходить по магазинам, и, когда она переехала в Лос-Анджелес — город, который, без сомнения, был мечтой для шопоголика, а затем приобрела в этой маленькой женской слабости верных соратниц в лице Бонни и Кэр, то, конечно, в последние месяцы это вылилось в покупку множества самых разных вещей от одежды до аксессуаров, — однако сейчас их количество было почти незаметно — они уместились в чемодан без особого труда так же, как остальные. В сознании Елены с усмешкой мелькнула мысль, что, видимо, она зря недооценивала его размеры и вместительность, когда купила его незадолго до переезда. Но в глубине души Елена была рада этому: она слишком хорошо была знакома со всеми прелестями переполненных чемоданов и попыток их закрыть, утрамбовывая лишние вещи, так что сейчас заниматься этим не было совершенно никакого желания. Поднявшись на ноги, Елена опустила взгляд на лежавший на полу чемодан. Яркий красно-черный цвет не вызывал в сознании никаких ассоциаций, но в этот момент в мыслях, словно яркая вспышка, мелькнул совершенно другой день. Тот самый, когда Деймон в разгар рабочего дня приехал в общежитие и увез ее в Западный Голливуд. Елене вспомнился немой шок, который она испытала, когда увидела как ни в чем не бывало улыбавшегося Деймона на пороге. Вспомнился их странный разговор с ее не менее странными попытками доказать ему, что переезжать в его квартиру для нее не лучшая затея. Вспомнилось, как она с полным бардаком в голове собирала чемодан, в спешке кидая в него попадавшиеся на глаза вещи и попутно пытаясь сообразить, как все объяснить Меган, которая пятнадцать минут назад, увидев Деймона рядом с Еленой после того, как стала свидетельницей их увлекательного диалога после встречи с Клаусом в кампусе, серьезно готова была вызвать полицию, и вспомнилось, как захотелось чем-нибудь треснуть Деймона, когда он, забрав у нее чемодан, отпустил очередную пошлую шуточку. Надо же, прошло уже около девяти месяцев. Ощущения, что она делает что-то не так, не было. Не было внутреннего маятника, качающегося из стороны в сторону, и чувства какой-то недосказанности. Принятое Еленой решение не было результатом продолжительных сомнений, растерянности и душевного раздрая, когда, не в силах справляться с захлестывающими эмоциями, человек просто делает шаг вперед, — вслепую, лишь на ощупь, только ради того, чтобы это закончилось. То, что она сейчас делала, было для Елены таким понятным, ясным и простым, что в мыслях не просто не появлялось другого варианта — его словно не существовало вообще. Они с Деймоном не обсуждали это, и Елена не говорила ему о том, что она планирует делать дальше: они продолжали общаться примерно так, как до поездки в Канаду, хотя зачастую и проводили время в разных местах и в разном ритме, и со стороны казалось, что все как обычно. Но Елена чувствовала и знала, что оставить все на своих местах будет самым странным выбором в ее жизни. Кто они друг другу? Такой банальный, в сущности, и, может быть, совсем ненужный вопрос. Только для того, чтобы находиться рядом, он оказался важен. Казалось, что сейчас в их с Деймоном общении не было проблем. Но Елене было сложно представить, как им было строить свои жизни, находясь бок о бок. Для соседей они были непростительно близкими. Для друзей — неимоверно странными. А для кого-то большего — немыслимо далекими. Последние несколько дней Елена потратила на поиск подходящей квартиры для съема, потому что в этом вопросе для нее было несколько принципиальных пунктов, одним из которых было местонахождение по возможности ближе к университету. Однако найти в таком мегаполисе, как Лос-Анджелес, жилплощадь по вкусу вряд ли когда-нибудь составит сложность, особенно если в распоряжении есть сумма денег, которая позволит выбирать действительно в соответствии со своими предпочтениями. Подходящий вариант нашелся скоро: небольшая, но достаточно просторная квартира в недавно сданном жилом комплексе по соседству с даунтауном. Это был, пожалуй, идеальный вариант для студентки, планирующей в ближайшее время жить одна: хотя это была «однушка», пространства было предостаточно, чтобы привести друзей, и тем более хватало, чтобы комфортно чувствовать себя одной; рукой подать было до сердца города, где кипела деловая и ночная жизнь, и супермаркеты, аптеки и все другое, что было необходимо для удобства, тоже находились в шаговой доступности. До университета было около двадцати минут езды — и, конечно, это было не сравнить с дорогой из Западного Голливуда в девять станций с пересадками. Елена понимала, что искать что-то лучше просто не было смысла, поэтому, как только были улажены все вопросы с наймодателями, начала собирать вещи, чтобы не откладывать бессмысленно переезд. В квартире было тихо — Деймона дома не было. На часах было около трех, и Елена так и не смогла признаться себе, случайно это вышло или она все же специально, улучив небольшой промежуток времени в круговороте работы, сделала так, чтобы это было время, когда Деймона почти гарантированно не бывало. Деймон… Каким-то странным отголоском сейчас раздавалось внутри это имя, которое было так давно знакомо. Так — кажется, что хотя бы однажды в жизни каждого, — бывает, когда в потоке мыслей и разговоров вдруг останавливаешься на каком-то слове, — ты знаешь его с двух-трех лет, наверное, с того самого времени, когда научился говорить; ты использовал его сотни, тысячи раз в своей жизни, не задумываясь о его звучании, о значении этих букв… А сейчас останавливаешься, и какая-то неведомая сила заставляет произнести его — мысленно или вслух — еще раз. Ты повторяешь его снова и снова, пробуя на вкус эти необыкновенные звуки, прислушиваясь к звучанию каждого слога, в который они причудливо соединяются, как ребенок, который только начинает с интересом изучать слова, и с каждой новой секундой они становятся все более удивительными, непонятными, начиная звучать настолько по-новому, что в конце концов ты не узнаешь в знакомом сочетании ни йоты от родного языка. Словно иностранец. Лест-ни-ца. Ну, в самом деле, что за странное сочетание? Почему именно так, а не иначе? И как этого можно было не замечать раньше, произнося его по несколько раз за день… Таким странным и невыразимым сейчас для Елены было звучание имени Деймона. И такими же странными были эти дни. Сейчас, даже возвращаясь к их последнему разговору и своим ощущениям, Елена не могла бы даже самой себе объяснить чувства, которые были внутри. Ждала ли она чего-то от этого разговора? Ничего, кроме того, что они сделали друг для друга в тот момент: сделать шаг вперед, чтобы выйти из этого необъяснимого пограничного состояния. Душе не привилась привычка строить в мыслях разные схемы будущего, пытаясь предугадать, какая из них станет реальностью. А может быть, причина была в том, что за это время Елена просто поняла: с тем человеком, который стоит сейчас напротив и смотрит в ее глаза, это просто невозможно. Деймон действительно о многом рассказал ей. И, наверное, человек, который в тот момент стоял перед ней, отличался от того человека, которого она знала несколько дней назад. Но не это чувство раздвоения поселилось в душе. Сейчас Елена понимала, что все чувства, до кончиков нервов, сконцентрированы на другом. Это было какое-то тихое ощущение невозможности до конца осязать реальность именно такой, с теми изменениями, которые, рассказав обо всем, привнес в нее Деймон, лавировавшее по грани с ясным осознанием, что нет ничего необъяснимого в том, что это действительно правда. Мог ли Деймон изменять женщине, которая была с ним? Елена никогда об этом не задумывалась. Она не пыталась примерить теперь слишком хорошо ей знакомую черту Тайлера к другим мужчинам. Эти мысли как-то сами собой, так просто и естественно, растворялись за сотнями других эмоций и впечатлений, на которые так щедра была жизнь. «Это не значит, что ты какая-то не такая, что в этом есть твоя вина», — однажды сказал ей Деймон. — «Чаще всего корень — в сознании самого мужчины». Наверное, так и есть. Но как такая женщина, как Ребекка, вообще могла принять в отношениях неверность? Почему-то именно сейчас в мыслях так ярко предстал тот вечер, когда Елена познакомилась с ней и Деймоном. Хотя вокруг было много людей, Деймон не смущался недвусмысленно и предельно ясно показывать, кому принадлежит женщина рядом с ним, — это было видно в каждом властном и требовательном движении, которым он притягивал Ребекку к себе, это ощущалось в каждом взгляде, в каждом, даже самом мимолетном касании. Однако нужно было быть душевно слепым, чтобы увидеть в Ребекке забитую смотревшую в рот своему будущему мужу мышь. Они оба излучали сильную энергетику, и в них обоих было что-то такое, что делало их до боли похожими. Это было нечто мгновенное и абсолютно неуловимое, как вспышка молнии, и объяснить это, как-то описать и понять хотя бы отдельные очертания того, что было толчком к появлению этого ощущения, вопреки всем попыткам, было очень трудно, — но это ощущалось так ясно и так остро, что в реальности этого чувства не возникало сомнений. Но была одна простая истина, в которой Елена убеждалась не раз: чужая семья, как и душа другого человека, — это неизмеримая наполненная темнотой глубина, которую никогда не сможет понять человек извне. И сейчас жизнь в очередной раз доказала ее правдивость. У каждого человека своя мотивация и свои причины тех поступков, которые он совершает, и пробовать разобраться в них — все равно что пытаться прочесть мировую классику на языке, которого ты никогда не слышал. Но Елена точно знала другое. Она никогда не сможет понять только одного: как возможно изменять матери своего ребенка через несколько недель после его рождения, зная, что она все понимает, и не чувствовать ничего. Елене сложно было описать это, но сейчас она вдруг ловила себя на чувстве, что старается не возвращаться мыслями в те моменты, когда они с Деймоном были в Канаде вдвоем. Это уже не было связано с мыслями о Ребекке. Это был какой-то странный безотчетный страх… Они не приносили боли, не приобрели другие краски. Просто их очертания размылись так же, как очертания реальности, — теперь отчего-то трудно было поверить в то, что они тоже были реальностью. Они стали какими-то неосязаемыми, словно абстрактными. В этих воспоминаниях появилось нечто необъяснимое — будто что-то инородное, совершенно незнакомое и потому непонятное, из-за чего и было сложно поверить в то, что это правда. Это — понимание, что в те дни Деймона ждала в Лос-Анджелесе другая девушка. Девушка, о которой он ей ничего не рассказал. Да, между Еленой и Деймоном не было отношений, но… Легче от этого не становилось. И тем сильнее было внутреннее неспокойствие, когда Елена вспоминала о том, какой итог имела история Деймона и Викки. Было так необычно осознавать это: Елена никогда ее не была знакома с ней, ни разу ее не видела и знала только ее имя, но оказалось, что она была частью жизни человека, ближе которого для Елены в последнее время, наверное, не было. Такой парадокс: иногда к нам до боли близки те, кто на самом деле невыносимо далек. Мысли о рассказанном Деймоном тесно переплетались с мыслями о нем самом. Елена так часто не понимала его решений… Не понимала и сейчас. Не понимала, для чего он рассказал о своих отталкивающих, действительно низких поступках ей, какого черта решил сделать это именно сейчас, и в те самые первые минуты эмоции захлестнули этим отчаянием и какой-то невысказанной злостью оттого, что внутри беспрестанно звучали вопросы: для чего, почему, зачем… Однако это были секунды. Под клокочущей лавой эмоций в душе оказалось другое. В ней уже не было ненависти за то, что он не рассказал обо всем сразу, что настолько долго скрывал то, что было по-настоящему важно. Возможно, это было странно, нетипично, даже неправильно. Но Елена знала: то, что было между ними до этого разговора, не исчезнет. Невозможно по щелчку пальцев стереть все, что когда-то связало с человеком. Даже если она сама захочет забыть, душа будет помнить. Но то, о чем рассказал Деймон, сделало яснее и острее чувство, которое — теперь Елена очень хорошо это понимала — было внутри давно. Это была тяжесть. Такая странная, совершенно невозможная — потому, что неизъяснимым образом переплетавшаяся с невыразимой легкостью, которая появлялась в душе только с одним человеком. Та тяжесть, которая ложилась на плечи единственным вопросом: «что теперь делать?». Деймон никогда не был героем из сказок. Он был способен на добро, потому что — вопреки мнению тех, кому он, не задумываясь и с улыбкой переходил дорогу, вопреки ее собственным мыслям, в какие-то моменты звучавшим внутри, — в нем был свет. Может быть, он был слабым… Но он был. Но так же точно она знала другое. В его душе действительно была темная сторона, и по собственной воле он давал ей свободу. Не задумываясь о последствиях и боли тех, кто был близок, просто потому что таким было его желание. Поэтому, какие бы эмоции ни вызывало то, в чем он ей признался, Елена понимала: все это действительно могло происходить в жизни этого человека. Но кроме этой была еще одна правда. Все, о чем Деймон рассказал ей, — причины расставания с Ребеккой, его измены, история с Викки — это прошлое. Какой бы отталкивающей ни была правда этого прошлого, она за плечами… Может быть, поэтому она не должна сочетаться с таким неспокойствием? Ведь никто из нас не сможет сказать, каким будет будущее. Но было ясно: причиной этой странной дисгармонии, которую Елена сейчас ощущала так неотвратно, был не последний разговор с Деймоном. Она чувствовала ее каждый день, каждое мгновение с того момента, как судьба столкнула ее с этим человеком в тот самый вечер. Американские горки от душевной теплоты до обжигающей страсти, от полыхающего огня до нестерпимого ледяного холода и обратно. Они расстояния в тысячи миль через океаны преодолевали за минуты… — Это Деймон Сальватор. Мой… Друг. Быть может, эта фраза, адресованная родителям в тот момент, когда она познакомила их с Деймоном, была самой большой ложью, которую Елена когда-либо произносила. В языке сотни тысяч слов, но они так и не нашли того, которым смогли бы охарактеризовать друг друга. Они застряли в чертовой невесомости, на полпути к чему-то, чего не знали сами. Прошло уже десять месяцев… И это не значило ничего. Елена вряд ли когда-нибудь сможет узнать этого человека. Она вряд ли когда-нибудь сможет его понять. И та тяжесть, которую сейчас чувствовала Елена, была тяжестью, растворившейся не в ее собственной, а в душе человека рядом, остановившегося на дороге и не знающего, как он должен продолжить свой путь. Деймон был прав, и Елена осознавала это как никогда ясно. У них действительно разные цели и разный путь к ним. Каждый из них по-своему смотрит на эту жизнь, и один видит в ней то, что просто бессмысленно для другого. И это значит, что выбор Елены — тоже правильный. Когда вещи были собраны и Елена готова была уезжать, в какой-то момент до ее слуха донесся приглушенный характерный звук проворачивающегося в замке ключа. Судя по всему, вернулся Деймон. Когда Деймон зашел в квартиру, первым, что он увидел, был красно-черный чемодан Елены, стоявший чуть поодаль, рядом с тумбочкой. В голове в этот момент шумел рой мыслей, но Сальватор сам не заметил, как, увидев его, сделав шаг, замер. Из этого странного полуоглушенного состояния его вывел только голос Елены, которую спустя полминуты он увидел в прихожей. Она убирала что-то в косметичку и была одета не в домашнюю, а в уличную одежду — было очевидно, что Елена куда-то собиралась, и Деймону показалось, что и в прихожую она вышла не столько потому, что услышала хлопок двери, а потому, что планировала уехать сама. — Привет, — поздоровалась она. Деймон поднял взгляд на Елену. Расслабленная фигура, абсолютно спокойный голос. Даже если она и была удивлена тем, что Деймон был дома так рано, от этого в следующую секунду не осталось следа. — Привет, — ответил Деймон, а затем кивнул в сторону чемодана. — Это что? Взгляд Елены не изменился ни на йоту. — Деймон, — сказала она, — от Западного Голливуда до университета — пропасть времени в дороге с пересадками через несколько районов. Даже если я выезжаю рано, я зачастую опаздываю. И проблему не решила даже покупка машины, потому что в это время в городе дикие пробки. Через несколько недель начинается учебный год, и… Я не готова снова испытывать на прочность свою нервную систему. Поэтому я решила, что самый оптимальный вариант — это переехать ближе к даунтауну. Елена остановилась на мгновение, но затем продолжила. — Да и Клаус и компания, наверное, сейчас вряд ли будут устраивать охоту за моей головой. Хотели бы — давно бы это сделали. Деймон посмотрел Елене в глаза. Теплые молочно-шоколадные карие глаза. Она не опускала их, не прятала взгляд и говорила обо всем, словно о чем-то пустяковом, бытовом, как поход в магазин. Деймон наблюдал за Еленой и понимал, что у этого была единственная причина: она была уверена в том, что делала. И эта легкость, которая чувствовалась в ее фигуре, во взгляде, в словах, контрастировала с необъяснимым обжигающим жаром, который сейчас, как бензин по венам, растекся под кожей Деймона. Плотно сомкнув губы, Деймон с какой-то жадной пристальностью, словно боясь упустить хотя бы маленькую деталь, молча смотрел на Елену на протяжении секунд, которые ему самому показались долгими минутами. — Причина ведь в другом, — не повышая тон, совершенно ясно делая эти слова уверенным утверждением, а не вопросом, сквозь зубы, не отводя взгляд от глаз Елены, произнес Деймон. Елена на мгновение замерла, не моргая, не разрывая этот странный зрительный контакт между ней и Деймоном. И в этот момент он увидел, как в ее карих глазах что-то изменилось, в них мелькнуло что-то такое, чего он не видел в секунды до этого и что вернуло ощущение реальности. — Отчасти ты прав, — спустя несколько секунд ответила Елена. — Она не главная. Деймон не отводил от Елены глаза. — Пояснишь? — спросил он. Хотя Деймон знал, что этот вопрос бессмыслен — пояснения, в сущности, не нужны. Они оба прекрасно понимали, что было причиной происходящего в этот момент и почему Елена приняла такое решение. Они оба знали, что творилось в душах друг у друга. Но Деймон все равно задал этот вопрос. А Елена дала на него ответ. Впервые за время их короткого разговора Елена на миг отвела взгляд в сторону. Но это было лишь мгновение. В следующую секунду она вновь посмотрела Деймону в глаза, зная, что если он хочет знать правду, — она ему ее скажет. — Деймон, ты сложный человек, — выдохнув, сказала Елена. — Хотя, на самом деле, мы оба — сложные люди. Наши отношения… Они странные, непонятные, необъяснимые для меня самой. И сейчас я чувствую, что они — даже не в плане романтической связи, а в любом своем проявлении — как дружеские, приятельские, соседские… Они иссушают меня, — сказала она, глядя Деймону в глаза. Деймон не говорил ни слова, слушая Елену, и он не знал, что произошло в этот момент, — когда кровь в висках заколотилась отбойным молотком, пронзая виски пульсирующей жгучей болью. — Я не сразу смогла понять, что со мной происходит, но все же со временем осознала одну важную вещь, — продолжила Елена. — Для меня имеет значение внутреннее спокойствие. Гармония с самой собой. А я ее за эти десять месяцев растеряла. — Не обманывай себя, — задумчиво, словно глядя куда-то сквозь пространство, проговорил Деймон. — Не было в тебе никакой гармонии, когда ты приехала в Лос-Анджелес. Елена на миг задержала на нем взгляд, а затем как-то по-ребячески дернула плечами. — Возможно, — спокойно ответила она. А затем — единственная секунда. Уверенность во взгляде карих, почти черных глаз проходит сквозь тело электротоком. — Только то состояние мне нравилось гораздо больше. Елена положила косметичку в сумочку и забрала с тумбочки ключи от своей машины. Деймон молча стоял, наблюдая за ее движениями, и чувствовал, что он теперь знает, каково это, — гореть без огня и заживо. Когда даже не можешь сдвинуться с места. — На журнальном столике в гостиной, — спустя время негромко произнесла Елена, — конверт… В нем деньги — я жила в твоей квартире девять месяцев… Я, конечно, не риэлтор, — усмехнулась она, — но за это время успела познакомиться с арендными расценками в Западном Голливуде. И надеюсь, что я приблизительно правильно все рассчитала. В глазах Деймона мелькнула тоскливая, полная какого-то пренебрежения с привкусом горечи усмешка. — Ты правда думаешь, что мне сейчас срочно нужны деньги? — переведя взгляд на Елену, не скрывая в голосе сарказма, спросил он. Однако его вопрос не отразился во взгляде Елены ни одной эмоцией. Она словно знала, что он прозвучит. Все с такой же легкостью, граничащей с беспечностью, она пожала плечами. — Нет, — невозмутимо сказала Елена. — Скорее, наоборот: я почти уверена, что эта сумма вряд ли будет что-то для тебя значить. Елена замолчала, но спустя несколько мгновений без тени сомнения в голосе произнесла: — Но мне не пять лет, Деймон. И за свою жизнь я поняла, что в жизни есть вещи, благодарность за которые должны составлять не просто слова. Деймон молчал. В одном Елена была права: до денег, оставленных ею, ему и правда не было никакого дела. Больше они не сказали друг другу ничего. Это была странная тишина — поглотившая собой все, она так оглушительно отдавалась внутри, что на миг начинало казаться, что слова до сих пор звучат. Прошло от силы несколько минут — а может быть, и того меньше, потому что то чувство, которое Деймон ощутил первым, зайдя в квартиру, не обмануло его, — он приехал действительно в тот момент, когда Елена собиралась выходить. Но течение каждой из них он чувствовал тяжелым плавившимся оловом внутри, медленно расползавшимся по венам. Какой-то странный коматоз, когда мир вокруг будто просто отключился, который прервал только негромкий голос и до боли знакомая фигура у двери. — Несмотря на то, что я две минуты назад сказала и что ты терпеть не можешь, когда тебе это говорят… Деймон, спасибо. Деймон поднял взгляд. Секунда тишины. — То, что делал для меня на протяжении всего этого времени… Я вряд ли когда-нибудь смогу описать, насколько мне это дорого. Потому, что ты был рядом всегда. И я всегда буду благодарна тебе за это. Карие глаза смотрели спокойно и внимательно, словно Елена в этот момент отчего-то очень сильно сама хотела посмотреть в его глаза. Тихий, настолько знакомый голос. Были тысячи минут, мыслей и фраз, но одно Деймон знал так ясно, как единственную истину: слова, произнесенные ею сейчас, искренни. Она не лжет. Может быть, Деймон должен был что-то ответить, но он не произнес ни слова. Они оба снова растворились в этой тишине, как в океане, — быть может, потому, что сейчас она как никогда была нужна… Не было ни каких-то слов на прощание, ни несмелых «может, созвонимся». Все это было не нужно, потому что они уже попрощались. Задолго до этой минуты. И сейчас Деймон понимал это очень ясно. У них были контакты друг друга — номера телефонов, соцсети и мессенджеры, но… Они оба точно знали, что сделают все, чтобы ими никогда не воспользоваться. Дверь квартиры негромко захлопнулась. Короткий отзвук длиной в один миг — и тишина вновь растекается по венам. Не чувствуя собственного движения, может быть, не вполне это осознавая, Деймон сделал шаг назад, за плечами ощутив стену, и прислонился к ней затылком, а затем, медленно выдыхая, закрыл глаза, слыша каждый отрывистый удар странного ритма, в котором сейчас неровно стучало сердце. «Какого черта, Сальватор? Все, что она сделала, — правильно. Тянуть с этим было бы глупо. Елене нужно прийти в себя, и одной у нее получится сделать это быстрее. Почему ты вообще думаешь о том, что мог быть какой-то другой вариант? Сейчас у нее появился шанс, что все наладится. Нужно только, чтобы вы были как можно дальше друг от друга». Все это было правдой, и Деймон понимал, что состояние, в котором он был сейчас, — это действительно странно. Как будто он не понимал, каким будет итог… Прощаться нужно легко. Только порой в жизни нужна лишь одна встреча, чтобы понять, что ты не умеешь этого делать.

***

Когда в окнах автомобиля промелькнули знакомые улицы района, в котором жил Джузеппе, Кэролайн почувствовала, как руки слегка похолодели. Как-то странно — все-таки уже не маленькая девочка. Но Кэролайн понимала, что сейчас, приехав к отцу, не сможет лишь усилием воли блокировать эмоции и ощущать себя как ни в чем не бывало. Слишком тяжелым грузом на плечи ложилось то, что было внутри все это время. Слишком болезненным. Может быть, именно поэтому Кэролайн, несмотря ни на что, решилась на эту встречу и этот разговор с отцом. Решилась сделать первый шаг. С того момента, как Джузеппе узнал об отношениях Кэролайн с Энзо, прошло почти три месяца, и, если бы ее вдруг кто-то попросил описать это время, она вряд ли смогла бы сделать это. Эти месяцы, от и до наполненные яркими днями, которые дарили друзья, любимое дело и университетская жизнь, эмоциями, которые принесло в ее жизнь появление Энзо, одновременно напоминали ей какой-то вакуум — как Черная дыра. В них было слишком много пустоты. В последнее время Кэролайн ловила себя на мысли, что невзначай, посредине рабочего дня, или когда она делала какие-то задания для учебы, или когда проводила время с друзьями, она начинала вспоминать семейные поездки с отцом и братьями, когда вся семья была в сборе, праздники, которые они проводили все вместе, — их было не так много, когда все они становились старше и жизнь кружила нещадным вихрем из бесконечных дел, дедлайнов и встреч, но они были настолько теплыми и оставались в душе настолько яркими цветными воспоминаниями… Тем дороже становились эти мысли, что сейчас этого не было. Внешне ничего не поменялось: Кэролайн и Джузеппе общались, отец больше не заводил с ней разговоров об Энзо и скандалов не было. Но кажется, что порой лучше, чтобы произошел грандиозный скандал, — с криками, с битьем посуды, пусть с обидными словами и временем после, которое понадобится для того, чтобы отойти, — если это прояснит отношения и поможет выразить друг другу все, что в душе. Намного хуже таких конфликтов — моменты, когда двое родных людей останавливаются посередине. Не чужие друг другу, но понимающие, что и близкими назвать друг друга теперь отчего-то не получается. Как в какой-то невесомости. Энзо предположил, что должно пройти время, и Кэролайн была согласна с ним. Им с Джузеппе обоим нужно было остыть и отпустить эмоции. Но вот сколько должно было пройти этого времени? Кэролайн понимала, что ничего не вправе требовать от отца, — он человек, и у него, как и у нее, есть свои чувства. Но неделя проходила за неделей, и ощущение этой чертовой невесомости, в которую превращалась немыслимо сильная связь, дороже которой для Кэролайн, наверное, не было, отзывалось внутри все большей тяжестью и неспокойствием. Почему-то именно сейчас Кэролайн вспоминала то, как развивались отношения Деймона и Ребекки. Борьбу Ребекки с матерью, ее попытки найти компромисс, то, во что превратились отношения в семье Майклсонов… Она не хотела этого. Она не могла допустить, чтобы выбор, сделанный ею, повлек за собой хотя бы отчасти похожие последствия во взаимоотношениях с одним из самых родных и близких людей. И Кэролайн понимала: то, какими они будут в будущем, зависит и от нее тоже, — и может быть, в первую очередь. И это значило, что она должна хотя бы попытаться. Должна сделать этот самый шаг. Не завтра, не через месяц, не тогда, когда они с Джузеппе остынут. Сейчас. — Кэролайн? В глубине глаз Джузеппе, увидевшего дочку, плескалось искреннее удивление. — Привет, пап, — произнесла она. Джузеппе, внимательно вглядываясь в Кэролайн, молча кивнул, а затем жестом пригласил в дом, призывая не стоять долго на пороге. — У тебя все в порядке? — вновь взглянув на дочь, спросил он, пройдя на кухню и поставив чайник, и в его голосе неуловимым и вместе с этим все же необъяснимо ощутимым отголоском отозвалась тревога. — Да, все хорошо, — ответила Кэролайн. — Но… Пап, — посмотрев ему в глаза, сказала она, — я думаю, нам надо поговорить. Джузеппе молча на протяжении нескольких секунд смотрел Кэролайн в глаза, прислонившись поясницей к столешнице, рядом с которой стоял, а затем в какой-то момент его взгляд словно изменился — в нем мелькнуло что-то далекое, словно чужое… И очень холодное. — Хорошо, что ты приехала, — вдруг сказал он, — потому, что у меня самого были такие намерения. Во взгляде Кэролайн пронеслось удивление, но затем она спросила: — О чем ты хотел со мной поговорить? Джузеппе задумчиво смотрел куда-то словно сквозь пространство. Заговорил он только спустя время. — Кэролайн, — подняв на нее взгляд, произнес Сальватор, — я так понимаю, что теперь твои отношения с Энзо мне нужно будет лицезреть и через СМИ? В этот момент Кэролайн показалось, будто ее облили холодной водой. Сердце сильно застучало, потому что она осознавала, что было причиной этого вопроса и какие могло иметь последствия, но неуправляемый рой мыслей, закружившихся в голове, не давал это определенным образом сформулировать. — Что… — Ты знаешь, — продолжил Джузеппе, не дав ей говорить, словно не слышал ее вовсе, — мои друзья начали спрашивать меня: «Джуз, это правда? Твоя дочь действительно с ним?» Теряюсь в догадках, как я должен отвечать. «Да, моя дочь закрутила роман с неуравновешенным наркоманом и теперь гуляет с ним по Нью-Йорку и радуется жизни, так что в следующие пару месяцев главной героиней всех таблоидов будет она»? Замерев, Кэролайн, не моргая, смотрела на Джузеппе, чувствуя, что просто не может пошевелиться. Каждое озвученное им слово было пропитано такой едкой желчью, такой ядовитой усмешкой, что от этого холода, которым веяло от них, сводило внутри. Кэролайн в первые секунды смотрела на отца с каким-то немым оцепенением. Услышав последнюю фразу отца, Кэролайн ощутила, как щеки загорелись, и это ощущение мощным толчком вернуло ее в реальность, растворив в крови совершенно другие эмоции. — А ты поменьше слушай, что скажут твои друзья, — с отвращением в голосе ответила она. — Может быть, тогда не нужно будет думать о том, что сказать им самому. — Я бы не слушал их, — сказал Джузеппе, и его голос вдруг зазвучал удивительно спокойно. — Если бы сам был иного мнения. Кэролайн молчала, и каждый удар сердца — тяжелый, неровный — отдавался внутри гулким набатом. — Дело ведь не в таблоидах, — негромко проговорила она. Отец не говорил ни слова, пристально глядя на нее, чувствуя в своей крови ее молчаливый, но такой глубокий взгляд, когда она смотрела в его глаза и спокойно об этом говорила. — Нет, не в таблоидах, — медленно покачал головой Джузеппе. — И не в том, что ты наплевала на мое мнение, — потому, что это удел всех родителей — говоря о чем-то своим детям, видеть, как они поступают с точностью до наоборот. В голосе Джузеппе зазвучала тихая задумчивая усмешка, и уловив ее, Кэролайн отчего-то почувствовала, как сердце болезненно ударило два раза. — Есть нечто другое… — на миг опустив глаза, сказал он. — И это действительно заставляет на секунду меня замереть, когда я думаю об этом. Это вызывает во мне страх. Есть что-то, что привлекает тебя в нем, — произнес Джузеппе, подняв взгляд, и их с Кэролайн глаза встретились вновь. — Очень сильно… И порой я боюсь однажды понять, что причина этого — в том, что вы похожи гораздо больше, чем я думаю и вижу. В этих негромких словах — без крика, без каких-то претензий и требований — такой обжигающий холод… И от этого становится так неуютно и страшно. — Я бы скорее понял твою точку зрения, если бы вы долго были в отношениях, были женаты, имели за плечами общую историю и человек бы оступился, его затянуло. В такие моменты действительно тяжело все перечеркнуть, и я не уверен, что правильно. У вас ничего этого нет… Но ты знала о его прошлом, о котором он сам не сразу осмелился тебе рассказать, — когда Джузеппе сказал эти слова, внутри Кэролайн что-то больно кольнуло. — Ты знала обо всей это грязи… И ты сознательно на эту грязь соглашаешься. Кэролайн смотрела на отца, не моргая, чувствуя, как черты его лица начинают расплываться перед глазами — может быть, от слез, а может, от чего-то другого, — и ей казалось, что из ее тела достали какой-то поддерживающий каркас, благодаря которому она могла чувствовать свое тело и контролировать его. Сейчас она понимала, что даже если захочет сделать какое-то движение, то не сможет. Оно было ей неподвластно. — Ты считаешь, что любить можно только после десяти лет брака?.. — с едва уловимой полуусмешкой в глазах пересохшими губами прошептала Кэролайн. — Когда с человеком есть общее прошлое, это рождает между двумя людьми что-то помимо любви, — ответил Джузеппе. — И, может быть, это гораздо важнее. Кэролайн на мгновение опустила взгляд. — Ты не можешь понять, что меня в нем привлекает, потому что ты не хочешь этого, — спустя несколько секунд сказала она. Джузеппе молчал, и они оба понимали: это — тот случай, когда молчание действительно означает согласие. И в этот момент в душе Кэролайн почувствовала что-то необъяснимое. В эту секунду, когда она произнесла эти слова, ее накрыло какой-то необъяснимо мощной волной, которая словно стерла все, что они сказали друг другу сейчас, все, что было между ними в эти месяцы. Это была не идея, созданная сознанием — это был импульс, который мог появиться только в душе, потому что он был в сотни тысяч раз яснее и искреннее, чем любая человеческая мысль. Это был настолько сильный порыв, полный неотвратным ощущением, что она должна это сделать, легкостью надежды и возродившимся в этот миг доверием к человеку, который был так близок и дорог, что внутри не было ни йоты сомнения. Было только желание сделать этот шаг вперед, была готовность сделать то, что от нее зависело… Была вера. Ведь это же папа… Он сильно тревожится. Но в мире нет человека, который чувствовал бы ее более чутко… Он всегда понимал. Он обязательно поймет, даже если сейчас им обоим трудно… — Пап, — вдруг произнесла Кэролайн и положила ладони ему на плечи. — Но, может быть… Ты хотя бы попробуешь?.. Узнать его поближе. Увидеть в нем того, кто он есть сейчас, а не того, кем он был восемь лет назад. Хотя бы… Ради меня, — робко посмотрев ему в глаза, прошептала она. — Я не говорю о том, чтобы проводить время вместе, ходить на рыбалку и всякое такое. Но… Хотя бы поговорить. Просто поговорить. И, возможно, тогда ты нашел бы ответы на свои вопросы. Потому, что ты бы понял, почему этот человек появился в моей жизни и почему стал так дорог. Я не хочу больше разрываться между вами. Как осторожна и робка была она сейчас, но какая горячая надежда была в ее словах, обращенных к человеку, который был так близок… В эту минуту Кэролайн напоминала ребенка — заблудившегося, немного испуганного — но знающего, что рядом родной человек... А значит, все должно быть хорошо. Но другое было в глазах Джузеппе. Арктический холод. Его не трогали ее слова. Ему было безразлично то, что происходит в ее душе. Он сделал свой выбор. Джузеппе убрал руки дочери со своих плеч. — Кэролайн, я взрослый мужчина, — ответил он. — У меня есть свой взгляд на эту жизнь, свои устоявшиеся принципы. Что ты предлагаешь мне сейчас? Стереть все, что я знаю об этом человеке, и вести себя так, словно я познакомился с ним только сейчас? Отречься от всех эмоций, пожать ему руку, сесть за один стол? Джузеппе посмотрел в глаза Кэролайн и без тени сомнения произнес: — Этого не будет, Кэролайн. Я не сделаю того, после чего перестану уважать себя. Даже ради тебя. Каждая фраза — выстрел. Вместо пуль — сталь уверенности. И эти выстрелы в единственное мгновение развеивают надежды, как пыль. Словно с глаз спадают разноцветные очки и перед глазами предстает реальность — правдивая. Он действительно этого не сделает. Замерев, Кэролайн на протяжении нескольких секунд смотрела на отца, не отрывая взгляд, а затем по ее губам скользнула горькая усмешка. — Конечно, — покачав головой, проговорила она, сделав шаг назад. — Чего еще я могла ожидать. Не тебе, президенту крупной компании, имя которого в США знает каждый сенатор, разговаривать с каким-то «неуравновешенным наркоманом». Извини, что предложила тебе такие вещи. Джузеппе внимательно смотрел на дочь. — Кэролайн, пройдет время, — сказал он, — ты станешь мудрее… И все поймешь. Поймешь, почему происходили все эти конфликты. Поймешь, почему я реагировал именно так. Единственное, на что я надеюсь, — это на то, что это произойдет раньше, чем ты решишь связать с ним свою жизнь и родить ребенка. В ярких голубых глазах Кэролайн сверкнул острый огонек. — А вот это, папа, — выпалила она, — уже не твое дело. Извини, что побеспокоила, — сказала Кэролайн и, больше не произнеся ни слова, вышла из кухни. Джузеппе уперся ладонями в столешницу с такой силой, что казалось, что по ней может пойти трещина. Чуть склонив голову, глядя словно куда-то сквозь, он на протяжении какого-то времени стоял в такой позе, чувствуя, как кровь с силой бьет в виски. — А где Кэролайн? Я слышала ее голос. Джузеппе обернулся. На пороге кухни, чуть нахмурив брови, явно не понимая, что произошло, стояла Роуз. — Она уже уехала, — ответил Джузеппе. Роуз внимательно посмотрела на него, и по его горевшему каким-то исступленным невыразимым чувством взгляду, по его плотно сомкнутым губам и по напряжению, которым было пронизано каждое его движение, ей стало понятно, что случилось. — У вас опять был конфликт? — спросила она, а затем, немного помолчав, задала еще один вопрос: — Это снова из-за Энзо? Джузеппе ничего не ответил, но ответ этот для Роуз и так был ясен. В последнее время тема взаимоотношений с Кэролайн была для него слишком болезненна. Роуз пообещала себе, что никогда не будет вмешиваться в отношения Джузеппе с его детьми: она придерживалась мнения, что эти отношения касаются только их самих и третий сторонний человек, который, к тому же, вряд ли мог знать обо всех проблемах этой семьи, был здесь лишним. Однако сейчас, когда она вспоминала, на каких нервах в последнее время был Джузеппе, как переживала Кэролайн, внутри произошло что-то такое, что заставило ее почувствовать: сегодня она готова поступиться этим правилом. — Джузеппе, может, хватит? Звонкий голос Роуз прозвучал необычайно ясно в просторном помещении. Сальватор перевел на нее взгляд. — Ты решила стать адвокатом Кэролайн? — Джуз, ей двадцать четыре, — не обращая внимание на его тон, сказала Роуз. — Ей не нужны ни адвокаты, ни контроль. Кэролайн умная девушка, и она сама в состоянии выстраивать свою жизнь. Она уже давно не маленькая девочка, дай ей наконец свободу самой решать! Это была не просьба, даже не совет — голос Роуз звучал уверенно и твердо. И именно это что-то тронуло внутри у самого Джузеппе. — Роуз, будь добра, не вмешивайся в мои отношения с Кэролайн, Стефаном и Деймоном, — жестко отчеканил Сальватор. — Они не твои дети, и о наших с ними отношениях судить не тебе. — Я смотрю, тебе судить хорошо удается, — ответила Роуз. — За пару месяцев испортил отношения с Кэролайн вкрай. Ну, давай, продолжай! Джузеппе почувствовал, как щеки обдало жаром и сердце застучало быстрее. Он подошел к Роуз ближе, сократив расстояние, которое было между ними, и посмотрел ей в глаза. — Кажется, я попросил тебя только об одном, — медленно, почти по буквам проговорил он. — И я надеюсь, что ты мою просьбу выполнишь. С этими словами, больше не глядя в ее сторону, отстукивая туфлями четкий ритм, пропитывавший пространство, Джузеппе вышел из кухни.

***

В окна автомобиля ярко светило солнце. Летом и весной Лос-Анджелес был особенно щедр на эти удивительные вечера, когда до заката еще пара часов и огненное солнце разливает раскаленные лучи на улицах города, в аллеях и переулках, на проспектах и перекрестках, играя яркими бликами на хрустальных просторных окнах небоскребов, — но они уже не обжигают, растворяясь в той необыкновенной прохладе вечеров на побережье, на них можно смотреть в небе, почти не щурясь, и этот бурный, невыразимый ни одними красками цвет на границе между днём в самом разгаре и закатом после пыльного усталого дня словно вдыхает новую жизнь в город и в тех, кто неразрывно с ним связан. Деймон припарковал внедорожник неподалеку от особняка. Было непонятно, вернулся ли Джузеппе домой: гараж был закрыт и увидеть, припаркована ли машина отца, было невозможно, и теоретически могло быть так, что он уже был дома. Но Деймон знал то время, когда он обычно приезжал: по разным причинам он сделать это позже, но раньше — очень редко. Поэтому Деймон был спокоен. Пара коротких звонков в дверь. Несколько мгновений. В голубых глазах напротив плескается удивление. Однако это — всего лишь секунда. Обычное «привет», которым они обмениваются, звучит без доли какой-либо дрожи, уверенно и спокойно — как и всегда. Деймон ловит себя на мысли, что он уже привык к этому, и от этой мысли почему-то хочется усмехнуться. — Что-то случилось? — не глядя на него, спросила Роуз, когда Деймон вслед за ней зашел в дом. — Джузеппе еще не вернулся. — А я не к нему, — спокойно ответил Деймон. — Я к тебе. Роуз повернулась к нему, и их глаза встретились. Она на протяжении нескольких секунд внимательно смотрела Деймону в глаза, чуть сдвинув брови, словно пытаясь прочитать, что сейчас было в его мыслях. — Ко мне… — задумчиво повторила она, но в голосе не было ни страха, ни замешательства. Деймон невозмутимо кивнул. — Есть как минимум пара занимательных тем, которые нам нужно обсудить. — Я не думаю, что ты выбрал подходящее время, — ответила Роуз. — У Джузеппе через шесть часов рейс, он улетает в Европу. Перед этим он хотел заехать домой. Он скоро вернется, и… — Вот как раз поэтому мне кажется, что сейчас будет лучше, если мы поговорим в каком-нибудь другом, но не менее уютном месте, — кажется, даже не дослушав ее, вкрадчиво глядя ей в глаза, сказал Деймон. — Я не думаю, что мы сможем обсудить все, что нам нужно, когда вернется отец. Как считаешь? Хотя Роуз всегда без труда держала удар, времени их с Деймоном знакомства ей хватило для того, чтобы понять одно: этот человек всегда добивается своего. Рано или поздно. И ему совершенно плевать, кто в этот раз на игровой доске в этой странной партии окажется нужной для него фигурой: близкий человек, соперник или враг. — Роуз, — произнес Деймон и сделал несколько медленных шагов, отстукивая по паркету четкий незамысловатый ритм, разносившийся в воздухе. — Это продолжается уже очень долго. И ты знала, что я не сворачиваю с дороги на половине пути. Деймон остановился, когда вместо расстояния, разделявшего их пару мгновений назад, между ними с Роуз остались сантиметры. Ледяная синева арктических глаз проникает в кровь. — Прекрасно знала. В тишине просторной гостиной лишь по временам раздавалось тиканье старинных часов из приоткрытого кабинета Джузеппе. Деймон и Роуз были спокойны: ни один из них ни разу не повысил тон, не было едких фраз и взаимных оскорблений. Вот только лишь они двое знали, насколько сильный заряд электротока проходит через воздух в такие минуты. Воистину, нужно быть наивным ребенком, чтобы подумать, что это просто исчезнет. — Поэтому давай не будем тратить ни мое, ни твое время. Голос Деймона — ровный и выдержанный, его тон не меняется ни на йоту. Но о том, какая пропасть скрывается за ним, сейчас в полной мере знает, наверное, лишь один человек в этом мире. Проходят секунды. Двадцать, тридцать, может быть, меньше или больше — их счет теряется, потому что они оба перестают ощущать их ход. Деймон не повышает тон, не пытается Роуз к чему-то принудить. Он терпеливо ждет, наблюдая за ней в тишине и лишь не отводя взгляд от ее голубых глаз, так о чем-то ему напоминавших. Деймон видел, какой огонь загорается в их глубине. Но только спустя секунды он понял, что он был лишь отблеском того, что происходило в душе и вылилось во взрыв. — Хочешь поговорить? — вдруг повторила Роуз, и Деймон увидел острый блеск, мелькнувший в ее глазах. — Наверное, ты прав, и нам нужно покончить с этим. Поэтому… Я готова. Поехали. Взгляд Роуз — уверенный и прямой. Глаза в глаза. Деймон не говорит ни слова — он лишь пристально смотрит на нее, думая о чем-то своем, и по его губам скользит едва уловимая довольная усмешка — усмешка человека, который не сомневался в исходе. Деймон не любил выезжать куда-то в это время. На буднях в такие часы львиная доля жителей города начинала выезжать с работы, и проспекты на подъездах к даунтауну были загружены, а тихие спальные районы с жилыми многоэтажками или частными домами превращались в оживленные улицы. Движение в такое время было очень напряженным. Впрочем, дорога предстояла недолгая, и, к тому же, было вполне возможно, что посчастливится проскочить до самых больших пробок. В салоне автомобиля царила тишина. Может быть, это выглядело в какой-то степени странно, но с того момента, как они сели в машину, Деймон и Роуз не сказали друг другу ни слова. Деймон следил за дорогой, Роуз наблюдала за сменявшими друг друга улицами в окне — и в этой тишине для них обоих не было какого-то неспокойствия, она словно была для них закономерна, понятна и объяснима, а потому была легка и не приносила дискомфорта. Возможно, Роуз чувствовала это, но не подавала виду, а может быть, нет, но временами Деймон наблюдал боковым зрением за ней и ее реакцией на происходящее. Роуз не возмущалась, не пыталась выяснить, куда он ее везет, не задавала никаких вопросов, будто наперед обо всем знала. Деймон точно знал, что сейчас в ее сознании торнадо мыслей, — он видел это в ее глазах там, в особняке, когда они остались один на один… Но она была спокойна. И чего в ней точно не было, — это страха. И, хотя Деймон был готов к противоположному, сейчас он ловил себя на мысли что такая уверенность и выдержанность ему нравятся. Тихие жилые кварталы Бель-Эйр, где жили Роуз и Джузеппе, остались позади, и впереди открывалась просторная уходящая за горизонт полоса дороги из шумных проспектов, становившихся тем оживленнее, чем ближе становился даунтаун. Конечно, скорости здесь были совершенно другие, нежели в спальных районах, и Деймон слегка придавил педаль газа. Автомобиль плавно исполнил команду, поданную водителем. Мягкий ход внедорожника, сливаясь с негромким звуком работающего мотора, прохладой от включенного кондиционера в салоне и сменявшимися картинками в окнах, отзывался на мгновение внутри чувством, очень напоминавшим невесомость. В окнах проносились билборды и дорожные указатели, все чаще, словно из-под земли, вдали перед глазами вырастали казавшиеся полностью стеклянными небоскребы и бизнес-центры; шумные, заполненные фешенебельныии ресторанами и бутиками на любой вкус улицы сменялись пейзажами, больше напоминавшими прилегающие к загородным шоссе: по дороге к центру города весь Лос-Анджелес и правда можно было увидеть как на ладони — от элитных спокойных районов с частными домами и так любимых туристами суетных авеню с взмывающими в небо пальмами до пограничных индустриальных районов, где активно шла застройка. Хотя движение становилось плотнее и машин постепенно становилось больше, казалось, надежды Деймона не были безосновательными — коллапсов пока не было. В отдалении мелькнул красный сигнал светофора, и Деймон коснулся педали тормоза, чтобы постепенно сбросить скорость. Но, кажется, как раз в ту секунду, когда он это сделал, необходимость в этом отпала: красный свет сменился желтым, а он, в свою очередь, через пару мгновений загорелся зеленым, дав водителям сигнал к продолжению движения. Автомобили, один за другим, словно наперегонки, набирая скорость, сорвались со своих мест, быстро растворяясь вдали. Но Деймону до этого не было, кажется, никакого дела. Он по-прежнему держал правую ногу на педали газа, но уже не нажимал ее, чтобы не набрать скорость выше той, с которой сейчас двигался внедорожник. Не вполне чувствуя, Деймон крепче сжал руль. Следя за дорогой и спидометром, он вновь аккуратно, не в полную силу, нажал на тормоз. Однако результат был таким же, как несколько секунд назад. Педаль полностью провалилась под его ногой. «Что за…» Деймон ощутил, как кончики пальцев начали холодеть, но он усилием воли задушил это начинавшее быстро набирать силу чувство в душе, сконцентрировавшись полностью на своих действиях. Он еще три или четыре раза ритмичными движениями прокачал педаль, допуская вероятность, что туда попал воздух и нужно было просто восстановить давление. Однако каждое новое касание заканчивалось одним и тем же ощущением: педаль просто проваливалась. Движение на дороге продолжалось. Перед глазами ярким калейдоскопом мелькали улицы, здания, другие автомобили. Машины двигались с разной скоростью: кто-то из водителей добавлял газа, пользуясь пока что свободным движением и разрешенной скоростью, которая была выше, чем в среднем по городу, и надеясь добраться до дома до того момента, когда час пик вступит в полную силу, кто-то предпочитал не доходить до максимально разрешенных цифр. Однако магистраль была больше и свободнее, чем дороги в районах, где много жилых домов, детских садов и школ, — движение было оживленным. И Деймон знал, что на следующих участках оно еще сложнее. «Черт побери…» Деймон помнил, как ясно, громко и отчетливо прозвучала в сознании эта короткая фраза, на миг перекрывшая собой любые другие мысли, которую он со злостью мысленно выплюнул. В следующий момент он потянулся к кнопке и включил «аварийку», а затем, не отрывая взгляд от дороги, проговорил, обращаясь к Роуз: — Ты пристегнута? Роуз сама на протяжении достаточно долгого времени управляла автомобилем, поэтому то, что произошла какая-то непредвиденная для Деймона ситуация, стало понятно для нее сразу. Но она знала точно: паника вряд ли кому-то приносила пользу — особенно, если ситуация была серьезной. Поэтому она постаралась по максимуму отключить эмоции и не реагировать на действия Деймона вопросами — это действительно могло отвлечь в тот момент, когда концентрация внимания должна была быть максимальной. — Да, — коротко ответила девушка. — Не вздумай отстегивать ремень безопасности, — жадно вглядываясь в дорогу, четко, почти по буквам произнося каждое слово, но не повышая голос ни на йоту, сказал Деймон. — Тормоза не реагируют. Деймон не видел Роуз, он даже не знал, смотрела она в эту минуту на него или на дорогу, и не мог предугадать, как она отреагирует. Однако она не сказала ни слова, лишь по инерции, быть может, сама этого не заметив, крепче сжав ручку двери, которую она держала. Несмотря на свое отношение к Роуз, сейчас Деймон был искренне ей благодарен. Она не поддавалась панике, не кричала, не пыталась давать советы и заставить его действовать так, как ей виделось необходимым, — не делала ничего из того, что может делать человек под влиянием эмоций, находясь в опасности. Он не знал, откуда в ней столько выдержки, но он действительно это уважал. В сознании был ураган из обрывков слов и фраз, и Деймону на миг показалось, что он в этот момент на какое-то время лишился возможности понимать родной язык, на котором он мыслил. Сердце бешено колотилось, качая кровь, обдававшую жаром шею, щеки и виски, и в голове был лишь один вопрос, гулом оглушающего набата раздававшийся внутри: какого черта? Но пытаться понять причину произошедшего или паниковать не было времени. Перед даунтауном было несколько микрорайонов, наполненных перекрестками со скоростным движением. Счет шел на секунды. Деймон, до этого момента двигавшийся в средней полосе, перестроился в крайнюю, где движение было менее интенсивное и машин было пока что было меньше. Подавив в себе любые эмоции, Деймон сосредоточился только на одном: на дорожной обстановке. Для того, чтобы принять решение, ему хватило нескольких мгновений. Крепко сжав руль левой рукой, правую Деймон опустил вниз, нащупав рядом с рычагом коробки передач на панели управления кнопку ручного тормоза. Не отрывая взгляд от дороги, Деймон аккуратно, стараясь по максимуму избежать резких движений, на несколько секунд ее зажал. В салоне сквозь рычание мотора тотчас несколько раз подряд раздался точечный звук, сигнализировавший о том, что включен ручник. В следующий момент почувствовался резкий отрывистый толчок и воздух пронзил протяжный скрипящий звук сцепления шин с асфальтом: задние колеса были заблокированы. Не обращая внимание на неожиданный толчок, после которого Роуз лишь усилием воли удержалась от того, чтобы подать голос, Деймон продолжал контролировать руль, чтобы передние колеса были ровными и машина не ушла в занос. Система торможения активировалась, и при подключении ручного тормоза в современном автомобиле, под завязку набитом электроникой, его остановка становилась делом секунд. Однако течение каждой из них Деймон чувствовал так ярко и точно, словно это были не мгновения, а часы. Все слилось в один плохо различимый поток — двигавшиеся поблизости автомобили, ставшие размытыми кляксами, и видневшиеся вдали небоскребы даунтауна, — растворявшийся за единственной мыслью, которая имела сейчас значение, — о скорости машины. Но спустя миг реальность становится немыслимо яркой. Зрение пронзает желтый сигнал, сменивший только что горевший зеленый. А затем — красный свет. Неестественно, до болезненности резкий — как будто каким-то фонарем светили прямо в глаза, — хотя до него еще оставалось расстояние. Крайняя правая полоса — свободна впереди и переходит в широкий перекресток, в котором соединяются сразу несколько дорог, ведущих из спальных районов к даунтауну. Движение для водителей всех трех полос в этот момент запрещено — его начали машины из пересекающих. Если продолжить движение в том же направлении — столкновения не избежать. Даже если продолжать зажимать кнопку ручного тормоза, автомобиль не успеет остановиться за расстояние, оставшееся до перекрестка. Мыслей не было. Не было просчитывания вариантов и взвешивания «за» и «против». Кровь до последней капли наполнило лишь ощущение — гораздо более глубокое и сильное, работавшее в разы быстрее сознания. Его невозможно было осознать и объяснить — оно напоминало предчувствие, ослепляющую вспышку, когда человек понимает, что это значит, но не успевает это для самого себя сформулировать, — но оно было настолько ясным, что оно одно должно было быть руководством к действию. Оно бензином в считанные мгновения разнеслось по венам, до максимума мобилизовав все силы организма. Отпустив кнопку ручника, Деймон перевел взгляд вправо, а затем мельком посмотрел на спидометр. — Прижмись к сиденью, — проговорил он. — Что… Роуз не смогла прочитать его мысль и в этот момент не поняла, что он хотел сделать, но, хотя ответа он ей не дал, сделала то, о чем он сказал. В следующий момент Деймон резко вывернул руль вправо. — Деймон! — Роуз, казалось, сама не ощутила, как выкрикнула его имя в тот момент, когда автомобиль, ушедший в сторону за несколько метров до перекрестка, сотряс оглушительный толчок. Внедорожник, заехав на бордюр, протаранил массивное ограждение. В ушах раздался странный звук — грохот, смешанный со скрежетом железа, — пронзительный, громкий до болезненности, на миг заполнивший собой все пространство вокруг, — а затем — резкий хлопок, после которого показалось, что машина окончательно остановилась. В тот момент, когда послышался хлопок, Роуз почувствовала удар, который мощной волной словно откинул назад, и в эту секунду все как будто погасло — звуки затихли и движения джипа теперь действительно не ощущалось, а по телу разлилось странное чувство невесомости и какой-то слабости, от которого нестерпимо хотелось спать. Ощущение реальности вернулось, когда Роуз, попытавшись сделать вдох, почувствовала, что не может дышать глубже: горло раздирало таким жгучим першением, что она, еще не до конца поняв, что было его причиной, закашлялась. Это странное чувство ощущалось не просто в горле — казалось, что оно проникло до легких, как залитое раскаленное олово. Кашель — резкий, надрывный, захлебывающийся, как у астматика, — было невозможно остановить на протяжении нескольких секунд. Легкие с силой выталкивали воздух до тех пор, пока он не закончился и Роуз не попыталась насильно протолкнуть воздух в глотку, начав жадно хватать его ртом. Однако легче не стало — наоборот, першить начало только сильнее, и это ощущение — необъяснимое, просто разрывающее — было премерзким. Но именно оно окончательно вернуло к реальности. Сознание, как вспышка, пронзили воспоминания последних нескольких минут: резкий поворот Деймона, ушедшего от выезда на перекресток, столкновение с ограждением, сигналы приборов на панели управления. Когда зрение сфокусировалось, Роуз поняла, что салон был задымлен, и именно этот белесый едкий дым, застилавший глаза, был причиной удушающего першения. Впереди было что-то белое, бесформенное и мягкое — сработали подушки безопасности. Но почему машина была до сих пор закрыта? Деймон ведь должен был хотя бы попытаться выбраться! Однако в следующее мгновение, повернув голову, Роуз поняла причину. На водительском сидении, обмякнув, полусидел-полулежал Деймон. Его голова, упиравшаяся затылком в подголовник, была повернута влево. Сквозь дым Роуз увидела, что его лицо было окровавлено. Признаков жизни он не подавал. Роуз почувствовала, как сердце с силой ударило, а затем заколотилось с совершенно невыразимой скоростью. В голове отбойным молотком стучали три мысли, раз за разом звучавшие внутри, как мантра. Выбраться из машины. Выбраться самой и вытащить Деймона. Как можно скорее. Превозмогая необъяснимую слабость, от которой тряслись руки, Роуз начала шарить левой рукой рядом с пассажирским сидением и, нащупав кнопку, отстегнула ремень безопасности. Роуз подалась вперед, однако в следующий момент ее словно мощной волной откинуло назад: левое плечо пронзило настолько сильной болью, что девушка не смогла сдержать стон. Роуз рефлекторно схватилась за плечо. Что было причиной такой боли, она не знала, но сейчас обращать на это внимание не было времени. Если она промедлит еще хотя бы полминуты — они оба задохнутся. Стараясь не двигать левой рукой, Роуз открыла дверь со своей стороны и в одно движение, напоминавшее прыжок, выбралась из машины. Пылавшие огнем щеки и виски обдал вечерний воздух. Хотя на улице было тепло, сейчас он казался почти холодным и свежим, как после только что закончившегося дождя. Не ощущая под собой опоры, не видя, кажется, ничего вокруг, чувствуя, как сердце в груди заходится от притока кислорода, и рваными глубокими вдохами глотая воздух, пытаясь отдышаться, Роуз, чуть пошатываясь, подбежала к противоположной стороне машины и только в этот момент увидела, что с водительской стороны она была повреждена гораздо больше: практически полностью была смята дверь, a диск переднего левого колеса был странно искривлен. Роуз открыла дверь как можно шире. Плечо нестерпимо жгло, и Роуз на несколько секунд зажмурила глаза, которые то ли от этого усилия, то ли от дыма начали слезиться, чтобы хотя бы отчасти переключить ощущения на что-то другое и приглушить боль, — она понимала, что для того, чтобы вытащить Деймона из машины, ей будут нужны обе руки. Перегнувшись через него, она отстегнула ремень безопасности и освободила от него Деймона. К счастью, подушки безопасности уже начали сдуваться, так что дополнительных препятствий они создать были не должны. Чуть перегнувшись через него, Роуз предплечьем здоровой руки зафиксировала его корпус где-то на уровне грудной клетки и притянула к себе. Она мельком опустила взгляд вниз, чтобы убедиться, что ноги Деймона никак не зафиксированы и его возможно будет вытащить. Глубоко вдохнув и набрав воздуха в легкие, стараясь поддерживать его голову левой рукой, Роуз на мгновение остановилась, а затем, выдохнув, с силой потянула Деймона на себя. Плечо обдало новой волной обжигающей острой боли, разлившейся по всей руке, и Роуз поняла, что то, что она чувствовала, пытаясь выйти из машины сама, болью по сравнению с этим просто не было. На внутренней стороне губы, которую она прикусила, почувствовался солоноватый привкус. Стараясь не обращать внимания на ощущения, продолжая крепко держать Деймона, Роуз сделала шаг назад. Конечно, сопоставить силы и физическое состояние мужчины и женщины было невозможно: Деймон был тяжелым, и разница в их с Роуз весе была тем ощутимее, что, судя по всему, у нее была травма плеча, на которое тоже была нагрузка; ситуацию осложняло и то, что он был без сознания и полностью расслаблен. — Ч-ч-черт, — сквозь зубы то ли от боли, то ли от тяжести прошипела она, но, попытавшись блокировать все ощущения, сделала еще усилие. Спустя несколько секунд Деймона удалось вытащить из машины — и от одного этого в душе неосознанно стало немного спокойнее. Роуз не знала, куда его сейчас можно было бы уложить, но хотела сначала просто оттащить его дальше от машины, потому, что по какой причине в салоне был дым, было неизвестно, и к каким это могло привести последствиям, — тоже. Однако в этот момент она услышала незнакомый взволнованный голос. — Девушка! Девушка! Роуз подняла голову и увидела, как по направлению к ней, еле переводя дыхание, бежал какой-то молодой парень. — У него есть какие-то травмы? — прижав ноги Деймона к земле, спросил он. — Понятия не имею, — тяжело дыша, ответила Роуз. — Но машина задымлена, — она кивнула в сторону внедорожника и парень в этот момент сам увидел дым, который выходил из открытых дверей и которого становилось больше, — его нужно было вытаскивать. Он бы задохнулся. Незнакомец молча кивнул и взял Деймона за ноги, а Роуз взяла его под мышки. Вместе они оттащили Деймона на безопасное расстояние от проезжей части и аккуратно уложили его на асфальт. — Как вы сама? Вам нужна какая-то помощь? — спросил юноша. — Судя по всему, удар был сильный… Роуз как-то неопределенно рассеянно покачала головой, и по этому движению невозможно было понять, значит это «да» или «нет», но в следующий момент проговорила: — Терпимо, — ответила она, хотя, если честно, сейчас сама не знала, «терпимо» это или нет: физические ощущения как будто растворились, и ей на мгновение начинало казаться, что она не чувствует собственного тела. В этот момент к ним подбежали еще несколько людей — судя по всему, тоже водителей — кто-то с водой, кто-то с автомобильной аптечкой. Роуз склонилась над Деймоном, приподняв его голову и почувствовав на ладони теплую кровь, и нагнулась к его лицу, чтобы понять, есть ли дыхание. — Хочешь откинуть коньки? — прорычала она, всматриваясь в черты его лица, словно он правда ее слышал. — Не выйдет, козлина! Ты слышишь меня? Перебьешься! Где угодно, но только не на моих, мать твою, глазах! Одновременно с этим Роуз пыталась найти в карманах мобильный телефон, чтобы вызвать парамедиков. Но руки дрожали, к тому же, были запачканы кровью, так что сейчас сознание работало гораздо быстрее действий. — Мисс, не нужно, — остановил ее стоявший рядом мужчина, принесший воду, и указал на свой смартфон в руках, — я уже позвонил в 911, они обещали, что бригада будет с минуты на минуту. Роуз, подняв на него глаза, едва заметно кивнула, поблагодарив его. Она вновь перевела взгляд на Деймона, до болезненности жадно вглядываясь в черты его окровавленного лица. Единственное, что сейчас действительно оставалось, — только ждать.