В твоих глазах

Голова раскалывалась. Тупая ломящая боль жестким стальным обручем опоясывала голову ото лба к вискам и дальше к затылку, который начинало от нее жечь, на какое-то время перекрывая собой все другие ощущения. Эта оловянная тяжесть ширилась и разрасталась с каждой минутой все больше, заполняя собой каждую клетку под сводами черепа, словно в голове было что-то инородное, что с силой давило изнутри, и в какие-то моменты начинало казаться, что от этого невыносимой силы давления кости просто лопнут. Роуз не помнила, когда в последний раз у нее так сильно болела голова. Легче не стало ни после холодного душа, ни даже от таблетки обезболивающего, которое Роуз приняла после. Она поняла, что, судя по всему, пытаться облегчить состояние бессмысленно, — оно пройдет только само по себе, но спустя время. Поэтому не оставалось ничего другого, кроме как набраться выдержки и просто перетерпеть. Желудок неприятно свело — и это было, пожалуй, первое ощущение, которое было таким же ясным, как и головная боль, и Роуз не знала, чего в этот момент хотелось сильнее, — того, чтобы голову хоть немного отпустило, или что-нибудь съесть. Приняв душ, Роуз отправилась на кухню. Судя по ярким солнечным лучам, беспрепятственно проникавшим сквозь окна и игравшим на мебели озорными золотистыми бликами, уже давно было утро. Роуз не знала, который час и проснулись ли Джузеппе и Деймон, но пройдя в гостиную, она увидела, что последний крепко спал все на том же диване, причем, насколько она помнила то, как они вернулись накануне, абсолютно в таком же положении, в котором заснул. Сейчас, возвращаясь к событиям прошедшего вечера, Роуз понимала, что человеческий организм — наверное, самая загадочная и странная штука, которую только возможно выдумать. Они выпивали далеко не так много, но Роуз даже не помнила, в какой момент они начали пьянеть. Однако больше, чем ее собственное, для нее было удивительно состояние Деймона: пить виски он умел и меру прекрасно знал, да и, в конце концов, был мужчиной, так что если на хрупкую девушку крепкий напиток и мог повлиять быстрее, то в случае с Деймоном ожидать этого не приходилось. Но, на минуту задумываясь обо всем произошедшем, Роуз осознавала, что в действительности ничего необъяснимого в этом нет: скорее всего, главной причиной такого состояния Деймона была его недавняя травма — еще ослабленный организм не успел восстановиться до конца, и, вероятно, поэтому реакция на алкоголь была такой; у самой же Роуз эффект от виски, по всей видимости, «наложился» на усталость после рабочего дня. Сделав пару шагов, Роуз на несколько секунд задержала взгляд на Деймоне. Эта история с аварией, в которой они, сами об этом не думая, друг друга фактически спасли, вчерашний вечер и то, чем он закончился… Определенно, нужно будет время, чтобы все это переварить. Тихо, чтобы не разбудить Деймона, Роуз через гостиную прошла в кухню. На кухне, до краев залитой теплым солнечным светом, было тихо; лишь если прислушаться, через несколько секунд до слуха в этой спокойной тишине доносился приглушенный звук отдельных слов и фраз — по телевизору шел, кажется, выпуск новостей. В воздухе был растворен яркий аромат свежесваренного крепкого кофе. Роуз на мгновение остановила взгляд. Джузеппе сидел за столом, положив локти на его поверхность и в правой руке держа кружку, из которой периодически отпивал немного кофе, не отводя глаза от плазмы, прикрепленной к стене напротив. Его взгляд был пристальным и сосредоточенным, и когда в воздухе послышались легкие тихие шаги Роуз, Джузеппе даже не обернулся — казалось, он был полностью погружен в то, за чем наблюдал. Увидев Джузеппе, Роуз почувствовала, как на какую-то секунду внутри свело неприятным чувством легкой неловкости. — Доброе утро, — произнесла она, сделав пару шагов в кухню. Подойдя к холодильнику, Роуз достала из него йогурт. Услышав голос девушки, Джузеппе повернулся, внимательно посмотрев на нее. — Доброе, — Сальватор едва заметно кивнул. — Как себя чувствуешь? Тон Джузеппе — по-прежнему спокойный и выдержанный. — Наверное, сегодня по мне как никогда видно, что бывало и лучше, — едва заметно поведя плечами, ответила Роуз, с усмешкой поймав себя на мысли, что месяц назад очень похожей фразой на подобный вопрос врача в больнице ответил и Деймон. Спустя миг ее голос звучал уверенно. — Пройдет. Джузеппе молча приподнял брови, а затем отвел взгляд куда-то в сторону, сделав глоток горячего кофе. Однако в следующий момент он вновь перевел взгляд на Роуз. — Тогда… Может, объяснишь, что вчера было? — спросил он. Джузеппе, не отводя взгляд, пристально, словно изучая, смотрел Роуз в глаза, и, хотя в его собственных не было ярости, ей казалось, что этот взгляд — настолько внимательный и чуткий, какой мог быть только у этого человека, — проникает под кожу. Услышав этот вопрос Джузеппе, Роуз неожиданно для самой себя ощутила, как кожу на пару мгновений обдало прохладными мурашками. Это было смешно и глупо: ей ведь было нечего от него скрывать. Чего ей стоило рассказать Джузеппе эту историю, итогом которой стало то, что он увидел накануне? Да ничего. Вот только как обо всем этом рассказать? Как рассказать о том, во что даже сама все еще верила с трудом? Как это вообще возможно уместить в несколько фраз, которые смогли бы донести суть? Это нереально. Сейчас Роуз вообще было трудно представить, что она, рассказывая обо всем по порядку, облекает произошедшее в слова, потому что не знала, как подобрать такие из них, которые хотя бы отчасти выразили бы то, что происходило за последнее время. Порой объяснять простые вещи неимоверно сложно. — Слушай, я понимаю твою реакцию на вчерашнее, — спустя несколько секунд сказала Роуз. — Я знаю, что это выглядело максимально… Долбануто, — сделав небольшую паузу, последнее слово Роуз произнесла уверенно — она знала, что больше него в этой ситуации не подходит никакое другое. — Но… — девушка снова на несколько секунд замерла, будто силясь подобрать слова, которые помогли Джузеппе понять ее. — Это, правда, немного запутанная история, и я сама пока не очень понимаю, с чего начать. — Ну, может, начнешь с того момента, когда вы с Деймоном начали общаться? — скептически изогнув бровь, не скрывая иронию в голосе, предложил Джузеппе. Роуз взглянула на мужчину. — Джуз, можно тебя кое о чем попросить? — глядя ему в глаза, произнесла она. Ее слова были негромкими, но именно в этом тихом звучании было нечто такое, что на секунду заставляло внутри что-то замереть. Это была искренность. Роуз действительно надеялась, что Джузеппе исполнит ее просьбу. — Пожалуйста, ты можешь немного подождать? Обещаю, я расскажу тебе обо всем, но чуть позже, хорошо? Джузеппе не отводил взгляд от глаз Роуз, очень хорошо, почти в своей крови ощущая этот прочный зрительный, который они оба не разрывали. — Почему не сейчас? — не скрывая удивление в голосе, ответил он. Роуз отвела глаза, на мгновение подняв взгляд куда-то вверх. — Джуз, прошу тебя, не включай принципиальность, — попросила она, вновь посмотрев на него. — Я не включаю принципиальность, — перебил ее Сальватор, кажется, даже, не дослушивая фразу Роуз, — я просто не понимаю, что происходит! — в голосе Джузеппе, громком и ясном, с изумлением в единое целое, так что начинало казаться, что это две грани одного и того же, переплеталось негодование. По его горящим зеленым глазам можно было прочитать: в нем закипали эмоции, и скрывать он их не собирался. — За последний год я каждой семейной даты, когда мы собирались все вместе, ждал только с одной мыслью — чтобы этот день не превратился в Армагеддон, когда вы с Деймоном встретитесь. Вы же даже поговорить друг с другом нормально не могли, это неизменно заканчивалось перепалкой! Что сейчас-то изменилось? — с раздраженным недоумением воскликнул он. — Причем до такой степени, что вы теперь вместе ходите по барам, а потом так же вместе заваливаетесь сюда! Джузеппе на несколько секунд остановился, а затем, слегка сморщив лоб, проговорил: — И что у него с рукой? Роуз медленно, словно считая секунды, выдохнула. — Джузеппе, пожалуйста, — повторила она. — Это странная история, и в двух словах ее вряд ли можно рассказать. Но она касается не только меня, но и Деймона. Он проснется, и мы вместе тебе обо всем расскажем по порядку. А что касается вчерашнего… Да, мы перебрали, глупо отрицать. Но ты же сам видишь, что уже все нормально, — посмотрев на Джузеппе, сказала Роуз. — Нормально? — Джузеппе приподнял брови, пристально глядя на Роуз, а его голос вдруг неожиданно стал тише. — Роуз, ты ешь йогурт вилкой, — опустив взгляд и устало потерев лоб, с шумом выдохнул Сальватор. Слова Джузеппе, такие тихие, подействовали на Роуз, как электроток. Она замерла на мгновение, а затем опустила взгляд на свою руку. В ней — стаканчик с йогуртом, а стаканчике — правда вилка, которой Роуз сейчас активно этот йогурт размешивала. Увидев эту красноречивую картину, о которой до этого момента почему-то даже не задумывалась, она на секунду прикрыла глаза. Правду, видимо, говорят — утро добрым не бывает. Особенно после бутылки виски. Достав вилку, Роуз с какой-то нервной неловкостью кинула ее в раковину. — Да черт с ним, йогурт все равно густой, — пробормотала она, не глядя отставив упаковку с йогуртом на столешницу. — Джуз, я же только об одном попросила: просто немного подожди. Я в любом случае сейчас ни о чем тебе говорить не стану, — заглянув ему в глаза, без тени сомнения в голосе сказала Роуз. — Потому, что если Деймон узнает, что я живописала тебе сводку событий последнего месяца без него, он мне эту самую вилку точно воткнет в какой-нибудь из глаз! — Не собираюсь я никому втыкать в глаза вилки, ты слишком плохо обо мне думаешь, — вдруг послышался в кухне спокойный голос. Роуз и Джузеппе повернули головы на до боли знакомый голос практически одновременно. На пороге кухни, усмехаясь, без тени какого-то волнения или смятения глядя на них, стоял Деймон. — Привет жаворонкам, — все так же спокойно, с фирменной едва уловимой и в то же время ясной усмешкой на губах поздоровался он и прошел вглубь помещения. При взгляде на Деймона трудно было поверить, что накануне он провел вечер так, как он его провел на самом деле, — он выглядел свежо и не был сонным. Теперь, когда он вернулся, все трое, хотя и никак не высказали это друг другу, конечно, понимали, что им предстоит достаточно интересный разговор. Эта странная минута в особенное замешательство повергла Джузеппе. Он не знал, о чем расскажут Деймон и Роуз, хотя и не пытался предугадать это, но реальность — такая реальность, когда они сидели вот так, втроем на одной кухне, и просто разговаривали, — до сих пор была настолько призрачной, что все еще едва ли была осязаема. Но Роуз не лгала, когда обещала Джузеппе, что, когда к ним присоединится Деймон, они объяснят ему все, что произошло накануне. Они действительно рассказали Джузеппе обо всем. О том вечере несколько недель назад, когда Деймон приехал к Роуз, чтобы поговорить. О до невозможности странном ДТП, произошедшем спустя около часа, когда в современной, под завязку нашпигованной электроникой машине просто отказали тормоза. О том, как, протаранив дорожное ограждение, она задымилась, и о том, благодаря чему в этой аварии Деймону фактически удалось выжить. О том, как следующие несколько часов они провели в больнице вместе, а затем на протяжении почти месяца друг о друге ровным счетом ничего не знали. А еще о том, как вчера Деймон вновь приехал к Роуз, вот только уже с совершенно другим предложением: посидеть в каком-нибудь уютном пабе и пропустить стаканчик-другой виски. Возвращаясь к событиям прошедшего месяца, Деймон и Роуз думали, быть может, о разном, хотя теперь, глядя друг на друга, точно знали, что в их душах происходило одно и тоже, когда они вновь переживали ту минуту, в которой смешался визг тормозов и яркий красный свет. Но все же в одном их мысли были схожи: они оба знали, к какой реакции Джузеппе они были готовы. Они были готовы к тому, что он будет изумлен, или что, возможно, услышанное введет его в ступор, были готовы к вопросам… История, рассказанная Роуз и Деймоном, действительно произвела на Джузеппе сильное впечатление, и он в определенном замешательстве слушал то, о чем они ему говорили. Однако по мере того, как они ему обо всем рассказывали, застывшее ошеломление в глазах Джузеппе сменяло нечто другое… И Деймон с изумлением понимал, что это в разы сильнее. Джузеппе в какой-то момент отвел глаза. Словно находясь на большой глубине, недоступный для внешнего мира, он рассеянно смотрел куда-то будто сквозь пространство — и казалось, что в эту секунду он уже не слышал о том, о чем говорил сын… Уже не молчаливым недоумением был полон его взгляд. Он горел чем-то необъяснимым, болезненным… И становившимся таким ясным для глаз человека напротив, который без слов мог бы прочитать, что творится в этой душе. Тревогой. Вдруг Джузеппе, не дожидаясь, пока Деймон закончит фразу, медленно, едва заметно, но с какой-то невыразимой, до боли отчаянной надеждой покачал головой, все так же, глядя только одному ему видную точку, — и его слова, едва уловимые в спокойной тишине утра, произнесенные тихо, робко, были обращены не к Деймону и не к Роуз — он, словно молитвой, пытался убедить в этом самого себя. — Нет… Эстер не могла… Чуть слышная фраза, которую уловил чуткий слух, стала пулей, прошедшей навылет, на мгновение сумев превратить окружающий мир в небытие. Рядом больше не было Роуз, которая сейчас растерянно смотрела на Джузеппе, погасли краски внешнего мира. Был только отец и было только одно имя. Деймон замолк на полуслове, не сводя немой жадный взгляд с отца. — Причем здесь она? — ощутив, что заговорить вновь он смог только через несколько секунд, едва слышно сдавленно прохрипел Деймон, не чувствуя, как произносит эти слова. Деймон остановился на миг, а затем, когда сердце стало качать кровь менее болезненно, с усмешкой с привкусом горечи проговорил: — То, чего хотела Эстер, уже сбылось — мы с Ребеккой расстались. Едва ли сейчас ей интересно хоть что-то, связанное со мной. Однако едва Деймон произнес эти слова, его сознание, словно острая молния, пронзила совершенно другая мысль. — Или ты считаешь, что… Из-за Клауса… — взглянув на отца, пересохшими губами проговорил он. Деймон не знал, почему так и не смог даже сформулировать фразу до конца, хотя ни ему, ни отцу это не было нужно: они оба понимали, о чем говорил Деймон. Сейчас он вдруг понимал, что все это время у него не было даже мыслей о подобном, хотя, если задуматься, приходило понимание, что для Эстер произошедшее с сыном, тем более после того, как чвсе закончилось в суде, могло бы быть весомой причиной. Конечно, сама бы она ничего делать не стала — но есть масса людей, которые могли бы помочь… Но в эту минуту Деймон осознавал, почему при мысли об этом сердце стучало спокойно, почему, когда в сознании сверкнула догадка, внутри не было мыслей вроде «почему я даже не задумывался об этом!..». Деймон не верил в это. Мстят только за тех, за кого болит душа. Джузеппе поднял взгляд на сына, и в этот момент что-то внутри Деймона замерло, когда он увидел глаза отца. Глаза, в которых была невысказанная, молчаливая, разрывающая в клочья боль… И глубокая, бесконечная тоска. — Дело далеко не только в Ребекке или Клаусе, Деймон. И почему-то в эту секунду каждой клеткой, каждым нервом Деймон и Роуз оба вдруг услышали, как кухню заполнила тишина. Деймон, не отводя взгляд замерших льдисто-ярких серых глаз, смотрел отцу в глаза, слыша, как в висках отбойным молотком колотится сердце. — Что ты имеешь в виду? — спросил Деймон. Мысли в голове, в секунды сменяясь, как кадры в безумной кинопленке, превращались в хаос. Да в чем, черт возьми, тогда было дело? Почему сейчас отец вообще вспомнил именно об Эстер? Неужели и он… Что-то скрывал? Джузеппе опустил взгляд и устало потер глаза. Казалось, что сейчас его виски пронзила сильная боль. — Сильнее всего… Сильнее всего на свете, всю свою жизнь я хотел только одного, — хрипло, едва слышно произнес он. — Чтобы то, что было у меня за спиной, осталось только моим грузом. Чтобы эта темнота никогда, ни на один миг не коснулась моей семьи. Мужчина замолчал. — Но, видно, жизнь решила, что я должен поступить по-другому. Джузеппе вдруг встал из-за стола, а затем слегка кивнул головой чуть в сторону, будто призывая к тому, чтобы выйти из кухни. Деймон послушно встал со своего места, готовый пойти вслед за отцом. Роуз тоже последовала за ними, однако в каждом ее движении, в ее взгляде читалось — она не собиралась идти вместе с ними, словно жест Джузеппе был действительно обращен только к сыну, и для нее в этом не было чего-то удивительного. — Роуз, — мягко позвал Сальватор-старший. Джузеппе на мгновение остановил взгляд на девушке. — Роуз, ты — часть моей семьи, — произнес он. — И в моей жизни нет тайны, которую я доверил бы кому-то из близких, но которую хотел бы скрыть от тебя. В голосе Джузеппе не было бушующих эмоций и желания подчинить своей воле — он был выдержан и спокоен. Джузеппе знал, о чем он говорил. И он понимал, что это правда. Однако реакция Роуз стала тем, что на несколько секунд заставила что-то в душе Джузеппе перевернуться. — Я знаю это, Джуз, — так же спокойно ответила Роуз. — Но вместе с этим я знаю кое-что еще, — сделав шаг вперед, она вдруг посмотрела Джузеппе в глаза. — Вам с Деймоном нужно поговорить об этом. Наедине. Деймон и Джузеппе не смотрели на друга и поэтому друг друга не видели, но в этот момент они были очень похожи. На мгновения они оба замерли. Не отводя взгляд, они пристально смотрели на Роуз, и в эти секунды оба даже не пошевелились, словно на короткое время мышцы оказались наполнены свинцом. Голос Роуз — ровный и негромкий, и в нем — ни толики обиды, раздражения и злости. Только абсолютная, спокойная уверенность. Нам не дано читать мысли других людей, но в этот момент Джузеппе и Деймон вдруг поняли — они знают, что сейчас в душе друг у друга. Это искренняя глубокая благодарность. Роуз хватило нескольких минут, чтобы почувствовать то, в чем они сами пока не успели себе признаться. Роуз, Джузеппе и Деймон больше не сказали друг другу ни слова, но едва ли в этом был какой-то смысл: за них все сказали их глаза. Роуз вышла из кухни, и несколько коротких секунд были наполнены глубокой тишиной. Джузеппе поднял взгляд на сына и кивнул. — Пойдем, — сказал Сальватор. — Я должен тебе кое-что показать. Деймон не ответил ничего, молча двинувшись вслед за отцом. Прохладный воздух просторного кабинета отца был наполнен степенной, густой тишиной. Лишь четко очерченное движение стрелок старинных часов неподалеку от окна каждую секунду вплетало в эту неизъяснимую странную гармонию не поддающийся власти ритм. Неторопливые, но звучные шаги, раздавшиеся в воздухе, развеяли эту особенную материю из тишины и спокойствия без следа. Подняв глаза, Деймон огляделся вокруг. Джузеппе воспитывал в детях дисциплину, и каждый из них знал, что в их семье есть правила, которые они должны неукоснительно соблюдать. Однако Джузеппе никогда не устанавливал в своем доме драконовских законов и многочисленных запретов. Свой кабинет он никогда не запирал на ключ, он не был закрыт от детей — с разрешения отца они могли проводить там время, если им вдруг этого хотелось. Поэтому Деймон, Стефан и Кэролайн были хорошо знакомы с этим кабинетом, отлично помня обстановку и расположение вещей: отец, бывало, сам доставал из огромного шкафа книгу, обложка которой так привлекла любознательный взгляд и которую они вместе читали, рассказывал об истории картины Вермеера на стене, показывал, как правильно заводить часы с боем, позволяя иногда даже ему помогать… Сейчас Деймону было тридцать три, он давно не был ребенком, но неизменно, оказываясь здесь, он ощущал, как очертания мощной, прочной мебели из дуба, которая сможет прослужить, казалось, не одно столетие, мерный ход часов наполняют вены необъяснимым чувством, которое порождало внутри желание не говорить лишних слов, прислушиваясь к этой удивительной тишине… Чувство, заставлявшее вспомнить, кто сейчас находится рядом с ним. Подойдя к столу, Джузеппе открыл один из его ящиков, а затем достал из него прямоугольник из тонкого похожего на бумагу материала. Деймон не видел хорошо, что в руках у отца, однако через пару мгновений понял: это какое-то фото. Очертания внешнего мира стали мягче и звуки утихли — на миг казалось, что в глазах Джузеппе сейчас нет ничего, кроме того, что изображено на небольшом куске глянца в его руках. На протяжении нескольких секунд Джузеппе внимательно, задумчиво вглядывался в фотографию, и Деймон почувствовал, как в душе что-то замерло. Потому, что он видел глаза отца в эти секунды. Потому, что он ни в одно мгновение до этого не видел в них такое необъяснимое сочетание — теплоты и боли. Джузеппе поднял голову, посмотрев Деймону в глаза, а затем протянул снимок ему. Деймон взял фото в руки, не отводя взгляд от отца, и лишь через пару секунд опустил на него взгляд. Очертания и краски были размыты — зрение не сфокусировались сразу, но это был лишь миг. В следующий момент цвета вновь приобрели яркость, и даже слишком резкую — изображенное на фото Деймон вдруг увидел так ясно, до мельчайших, самых незначительных деталей, как будто четкость зрения, хотя всегда было хорошим, усиливалась с помощью какого-то специального аппарата. И в эту минуту Деймон почувствовал, как по кончикам пальцев разливается едва уловимый холод. Взлетно-посадочная полоса. Солнечная жаркая погода. Позади — мощный боинг. Трое мужчин на фото. Они все очень молоды — примерно возраста Деймона сейчас, а может, даже младше. Они улыбаются, и в их фигурах такая легкость, которая может быть только в молодости — когда мы знаем, как прожить эту жизнь, и уверены, что все понимаем и можем. Двое из них в темных очках, но это в один миг становится неважным — Деймон вдруг понимает, что черты именно их лиц и фигур ему до безумия знакомы. Темно-русые густые волосы. Широкие плечи. И улыбка… Такая чистая и живая. Он так хорошо ее знал. Он слишком хорошо ее знал, потому что видел ее не однажды — на губах двух людей, которые с течением времени все больше становились похожи. А за плечо, улыбаясь с такой легкостью и искренностью, он обнимает другого человека. Высокий рост. Легкая щетина. Волосы как будто выгорели на солнце — такие светлые… И почему-то кажется, что глаза за солнцезащитными очками — голубые. А на щеках — чуть уловимые ямочки. Точь-в-точь, как… Но это же просто невозможно… Сердце вдруг с силой ударяется несколько раз о ребра, вызывая в грудной клетке странную сдавливающую боль. — Это же ты, — выталкивая из легких остатки воздуха, который разрывал их на ошметки, выпалил Деймон, — ты и Майкл! Его возглас — рваный, резкий, оборвавшийся на полуслове, на полувыдохе — взрыв — единственное спасение от того, что сейчас сжигало, просто уничтожало изнутри, превращая кровь в жгучий бензин, циркулировавший по венам, разъедая их стенки. Как же, наверное, смешно звучал его испуганный тон — как у ребенка, который во время прогулки увидел что-то страшное и отпрянул. Третьего человека на фото рядом с отцом и Майклом Деймон не знал. Он никогда его не видел, он ничего о нем не слышал, — но сейчас это не имело никакого значения. Все мысли Деймона, все чувства, которые сейчас сжигали его душу, заставляя чувствовать себя помешанным, просто сумасшедшим, были только об одном. Деймон поднял голову, и их с отцом взгляды встретились. Деймон до болезненности жадно всматривался в глаза Джузеппе в отчаянном поиске ответа. Но зеленые глаза отца были спокойны. Он как будто знал, что произойдет именно это, он не боялся этого и сейчас просто ждал, когда настанет та минута… — Получается, что… Как Деймон ни старался, привести мысли в порядок так и не получалось, и он не смог сформулировать фразу до конца. Он понимал, что это глупо, — у него в руках было ясное доказательство того, что Джузеппе и Майкл действительно когда-то были близки, и ничего другого было не нужно, — но поверить в это все равно отчаянно не получалось. — Вы были друзьями… Деймон сам не почувствовал, как произнес эту тихую, хрупкую фразу одними пересохшими губами, глядя куда-то сквозь пространство, в точку, которая была известна только ему самому. Как будто исповедь в чем-то, признание и принятие… Джузеппе ничего не ответил в этот момент. Они оба так ясно слышали, в какую степенную задумчивую тишину погрузился кабинет, но до поры не прерывали ее, словно оба чувствовали, что она нужна, — чтобы привести в порядок разорванные в клочья чувства, такие глупые, ненужные, непослушные мысли… — Деймон, ты знаешь, — спустя время произнес Джузеппе, и Деймон поднял на него взгляд, — у меня никогда не было брата. И в моей жизни бывали моменты, когда я сильно этому огорчался… Потому, что это истинное счастье и великий дар — иметь в своей жизни такую родную душу, знать, что, что бы ни случилось, рядом с тобой есть человек, которому ты можешь доверить свою самую большую боль… Который поймет и примет. Несмотря ни на что. Но со временем жизнь научила меня одной важной вещи: никогда не посылать туда, наверх — неважно, кому или чему — Богу, судьбе или каким-то другим высшим силам — жалобы на то, что в жизни что-то не сбылось. Потому, что до определенного момента мы никогда не узнаем, что может стоять за несбывшейся мечтой или потерей. Жизнь показала мне эту простую истину… И подарила то, что было, может быть, еще важнее того, о чем я всегда мечтал. Она показала мне, что для того, чтобы человек стал братом, необязательно иметь с ним кровное родство. Деймон, замерев, смотрел на отца, чувствуя, как с каждой секундой тишина растворяется в стуке его собственного сердца. Деймон опустил взгляд на фотографию, которую держал в руках, снова скользя по чертам лица Майкла, которые казались ему тем более знакомыми, чем дольше он вглядывался в них. А внутри вновь и вновь звучало его имя. Майкл. Нет, он не друг. Не лучший друг. Он брат. — Ты растерян, — спустя мгновения Деймон услышал голос отца, и только он вывел его из этого странного состояния пограничной невесомости. Деймон поднял глаза. Удар сердца. Новый. Еще и еще. — Сейчас я осознаю, что это правда, — произнес Деймон. — Но… — Деймон остановился на миг, и Джузеппе услышал, как его хриплый голос сорвался. — Я вспоминаю все, что происходило за это время… — Деймон посмотрел Джузеппе в глаза. — И я не понимаю. В его голосе — не замешательство, злость и неверие. В нем — бередящая горечь. Деймон вновь посмотрел на снимок. — Вы здесь совсем молодые, — сказал он. Джузеппе едва уловимо, почти невесомо кивнул. — Когда было сделано это фото, я только познакомился с Лили. Спустя пару мгновений, вновь посмотрев на снимок, который держал Деймон, Джузеппе задумчиво проговорил: — Но эта история началась намного, намного раньше. И в этот момент Деймон уловил во взгляде отца что-то тихое, необъяснимое — немыслимо теплое и нестерпимо горькое… На протяжении какого-то времени Джузеппе смотрел на фотографию, думая о чем-то своем. Через несколько секунд он поднял взгляд на сына, с чьими глазами встретился вновь, а затем начал свой рассказ. — Мы с Майклом знали друг друга с того момента, когда были подростками. Мы познакомились, когда мне было шестнадцать, ему — немногим больше. Почти еще дети, — с какой-то тихой едва уловимой полуусмешкой, наполненной той светлой теплотой, с которой лишь можно обращаться к прошлому, произнес он. — Я не знаю, гены это или всему виной итальянские корни, но ты знаешь — в нашей семье футболом был одержим не только Стефан. Джузеппе на миг остановился, и в какой-то момент его взгляд вновь словно рассеялся. — То время, что я играл в него, многому научило меня… Свело с очень важными для меня людьми. Футбол же познакомил меня и с Майклом. Деймон не почувствовал, как в этот момент по его губам скользнула невесомая улыбка. Конечно, он знал о том, о чем сейчас говорил отец. Почему-то именно сейчас в памяти яркие, как фотографии, возникли воспоминания. Летнее утро. Задний двор дома. Мокрая от росы трава. Задорные крики. Смех Стефана. Ему впервые удалось отобрать в единоборстве у отца мяч. Джузеппе действительно было чему научить Стефана: около десяти лет он играл на позиции левого форварда. — Это был сложный матч, — сказал Джузеппе. — И сложный соперник. Полуфинал кубка города. На кону не просто путевка в финал и возможность выиграть титул. Победа в кубке давала шанс еще ценнее — квалификацию на чемпионат Калифорнии. Совершенно другой уровень. Совершенно другие возможности. Джузеппе на миг остановился, кажется, погружаясь в воспоминания. — Их все называли волками, хотя на эмблеме их команды не было ничего похожего. Но это прозвание было самым ярким и точным — они были волками, потому разрывали в клочья, с кровью выгрызая дорогу к финалу. На групповом этапе счета были безумными — 6:0, 7:1, 5:2. За несколько дней до игры с нашей командой — 3:0 в четвертьфинале с действующими обладателями кубка. Мы прекрасно знали это, мы воочию видели некоторые матчи… И тем сильнее внутри становилось желание их остановить. Чего бы это ни стоило, сколько бы усилий ни пришлось приложить. Чтобы доказать прежде всего самим себе, что наш путь, проделанный до этого дня, был не зря, и что бы ни происходило в прошлом, это может не иметь никакого значения в тот момент, когда ты сам можешь изменить настоящее, а вместе с ним и будущее. Джузеппе замолчал. — Прошло уже столько лет, но я думаю, что эту игру помнит каждый, кто вышел в тот день на поле. До конца основного времени матча оставалось около десяти минут — по крайней мере, по ощущениям, должно было быть примерно так. На стадионе стоял легкий гул из голосов на трибунах, выкриков кого-то из команд и попеременных свистков арбитра, но даже в этом разномастном калейдоскопе звуков до слуха так ясно доносился голос тренера. — Девятку прикрывай на фланге! Ты слышишь меня? Не упускай его из виду, черт тебя дери! Слова тренера, как острые клинки, летели в спину, растворяясь в воздухе и отдаваясь внутри острым эхом, хотя Джузеппе и знал, что они обращены не к нему, а к партнеру по команде. Впрочем, сейчас это уже не имело никакого значения — кто и кого должен прикрывать, кто за какую зону отвечал, были неважны даже позиции, на которых они играли. Сейчас они должны были быть единым механизмом. Обе команды имели одинаковое количество шансов забить сегодня. Контратака, в считанные секунды развившаяся из центра поля, и выход один на один с вратарем на десятой минуте. Угловой и точный, как по учебнику, навес. Удар головой — в левую девятку. Мяч в последний момент уходит за линию поля. Пушка штрафного вскоре после начала второго тайма. Кипер вытаскивает абсолютно мертвый удар. Филигранный удар «ножницами» через себя спустя несколько минут. Крестовина. Ворота были как будто заколдованы — защищены словно невидимой стеной, и пробить ее ни у тех, ни у других шанса не было. Цифры на табло, хотя не очень яркие, отпечатывались в сознании глубокими следами. Они оставались такими же, как и в первую минуту матча. 0:0. И на то, чтобы изменить это, оставалось около десяти минут. Вот только исправить что-то удается не всегда. Джузеппе не знал, как это произошло. Смена нескольких секунд — как кадры на кинопленке, мелькнувшие вспышкой. Угловой. Удар головой. Мяч пару мгновений в воздухе. А затем все смешивается в единую, совершенно необъяснимую, не поддающуюся какой-то логике неосязаемую материю — гул стадиона, крики откуда-то со стороны, жар, обжигающий щеки, ощущение жесткой поверхности под ногами. Для того, чтобы развилась контратака, хватило нескольких секунд. Была пустота — и теперь на ее месте было лишь одно: бешеная скорость. А в голове отчетливым голосом прозвучала единственная мысль: это будет неминуемый гол. Последнее, что Джузеппе почувствовал в этот момент, — то, как кровь с болью хлынула к вискам. Потому, что больше внутри не было ничего. Не было никаких эмоций и ощущений, не было мыслей о том, кто из команды допустил эту ошибку и упустил мяч, почему на их половине поля не оказалось в этот момент никого, кроме вратаря. Была лишь немыслимая, неимоверная сила, которую до последней капли Джузеппе сконцентрировал в одном: в собственной скорости. Весь мир — каждое его движение, каждая клетка — заключился в единственной истине, имевшей сейчас значение: он должен остановить атаку. Каким угодно образом добраться до штрафной. Потому, что сейчас сделать это мог только он. Все вокруг вдруг слилось в одно странное серое невзрачное пятно — словно он попал во временную петлю, что-то наподобие небытия, где не было ничего, кроме этой необъяснимой пустоты. До слуха больше не доносились крики на стадионе, зрение не воспринимало яркие краски, которыми был пропитан мир вокруг, было невозможно ответить, жарко сейчас было или холодно. Перед глазами мелькнул характерный цвет футболки, а затем белые буквы фамилии — Майклсон. Проходит мгновение — он выходит с вратарем один на один. До Майклсона совсем небольшое расстояние, его можно было бы преодолеть за несколько шагов… Только в этот момент время течет в совершенно другом измерении и с абсолютно другой скоростью, превращая в пыль все привычные суждения. Мыслей о том, правильно это или нет, не было. Было лишь понимание: это единственный шанс выбить мяч за пределы штрафной. Это не было мыслью, не было работой сознания — это было рефлексом в сотни раз яснее, отработанным до полумгновения. Опорная нога чуть сгибается, а затем мышцы расслабляются, когда он опускается на газон, полностью вытягиваясь в сторону мяча в подкате. Ощущение мяча в ногах, чувство равновесия, которое исчезает в мгновения, толчок в ноги — все вокруг смешивается, превращаясь в абсолютный неуправляемый хаос, а в следующий момент тело накрывает волной электрической боли, и до слуха доносится рваный хриплый выкрик. Джузеппе вдруг почувствовал еще один резкий, сильный удар, когда одновременно с этим слух пронзил протяжный, острый, до болезненности резкий звук свистка, прошедший сквозь виски холодным стальным лезвием. В этот момент тело вдруг накрыло невыносимой тяжестью, выбившей остатки воздуха из легких, от которой стало в какую-то секунду трудно дышать. В следующий миг это уже проходит, но легче от этого не становится. Шум вокруг приобретает какой-то совершенно хаотичный масштаб, в один миг разбившись на десятки резких голосов с разными интонациями. Сердце вдруг начинает бешено, совершенно неуправляемо колотиться о ребра, словно все это время оно не билось. Странно, теперь даже кожу не обдавало жаром, хотя до этого затылок почти горел от солнца, которое еще не ушло за горизонт. В этот момент Джузеппе понял, что пару секунд назад, когда он в подкате попытался выбить мяч, Майклсон, потеряв равновесие, свалился на него. Мысли о контратаке, которую удалось остановить, как-то сами собой растворились, уступив место совершенно другой. С ним все в порядке?.. Тело было закалено тренировками и травмами, которые случались уже не раз, и Сальватору хватило пары секунд, чтобы подняться на ноги. И еще меньше — чтобы понять, что произошло. Неподалеку от него на газоне, пытаясь отдышаться, сидел Майклсон. Джузеппе подошел к нему, подав руку, чтобы помочь подняться, и в этот момент они оба увидели бегущего к ним арбитра. Замедлив шаг, арбитр подошел к Сальватору, достав из нагрудного кармана желтую карточку. Затем он без сомнений указал на точку одиннадцатиметрового. Джузеппе почувствовал, как его обдало жаром. — Какой к черту пенальти? — послышался рядом выкрик вратаря, которого сейчас, чтобы тот тоже не схлопотал горчичник за разговоры с судьей, держал кто-то из подбежавших форвардов. — Он в мяч играл! — Господин арбитр, послушайте, — как можно более сдержанно, насколько это было возможно в этой ситуации, проговорил капитан, подойдя к судье, — там действительно не было нарушения. Джузеппе не… Вокруг быстро собралась пестрая толпа из игроков обеих команд, которые продолжали что-то бурно обсуждать и жестикулировали. Но Джузеппе уже не слышал то, о чем они говорили и что пытались доказать судье его партнеры по команде. Сейчас он думал только об одном. О пенальти, который был назначен за несколько минут до конца основного времени. Но что за чертовщина? Джузеппе точно помнил момент, когда выбил мяч в подкате и тот отлетел за пределы поля. Майклсон упал лишь через несколько секунд. И это значит, что Джузеппе коснулся мяча раньше, чем его ног. Сам Майклсон сейчас стоял на ногах рядом с ним и был в абсолютно нормальном состоянии — ни ушиба, ни какой-то другой травмы не было. Арбитр только успевал пытаться утихомирить разбушевавшихся игроков и в конечном итоге был вынужден заявить, что если сейчас обсуждения не прекратятся, то он выпишет каждому из тех, кто сейчас ввязался в спор, по предупреждению. Однако негодующие выкрики не прекратились. Все затихло лишь в ту секунду, когда вдруг послышался чуть хрипловатый голос. — Господин арбитр, это правда. Пенальти не было. Это не было криком и попыткой кого-то перебить. Но в этом голосе была такая твердость, что не было необходимости кричать, чтобы заставить прислушаться. Ребята обернулись. В воздухе обрывками затихли отголоски отдельных фраз. Напротив арбитра, спокойно глядя ему в глаза, стоял Майклсон. Вокруг была тишина. Было невозможно поверить, что на стадионе в разгар футбольного матча может быть такая тишина. А может быть, слух просто перестал воспринимать звуки, которыми был наполнен окружающий мир. — Сальватор выбил мяч из моих ног раньше, чем мы столкнулись. Это самое ясное доказательство того, что он не собирался фолить*. Голос юноши не изменился ни на йоту — он так же спокоен, и в нем такая же холодная уверенность, как и пару мгновений назад. Игроки обеих команд, которые были рядом, увидели, что арбитр, остановившись, пристально смотрит на форварда. Реакция судьи была объяснима: игрок фактически просил его отменить назначенный пенальти, который был, может быть, последним шансом команды одержать такую важную победу. Однако именно эта секунда стала решающей. У Майклсона просто не было мотива выгораживать игрока команды соперника, тем более в такой момент, если только не была единственная причина: фола действительно не было. Арбитр попросил подойти боковых судей, долго с ними о чем-то разговаривал. Криков и попыток что-то доказать со стороны футболистов больше не было — они просто наблюдали за происходящим, каждый думая о чем-то своем. Проходит около минуты. Арбитр не произносит не слова, а затем вытягивает перед собой обе руки, показывая хорошо знакомый всем присутствующим жест. Пенальти не будет. Игра продолжается. Джузеппе не рассказал о том многом, что последовало за этой минутой — о ничьей в основное время и тридцати минутах дополнительного, о серии послематчевых пенальти и о судорогах в ногах после ста двадцати минут игры, с которыми игрокам пытались помочь справиться врачи и партнеры по команде, не рассказал о том, что тогда его команда стала обладателем кубка… Потому, что все это осталось глубоко в душе, став воспоминанием, пусть и очень дорогим. То, что сделал Майкл, было не воспоминанием. Джузеппе знал эту минуту до мельчайших деталей, до миллисекунды и сейчас, спустя почти сорок лет, видел ее так ярко, словно это произошло в этот день. — Спустя время после того, как матч закончился, я спустился в раздевалку команды, в которой играл Майкл, — сказал Джузеппе. — Наши продолжали праздновать, но… Мне в этот момент было важно другое. В тусклых коридорах подтрибунного помещения была спокойная тишина. Лишь в ее глубине, где-то далеко слышались отголоски смеха и веселых возгласов. Джузеппе не знал, кто в это время был в раздевалке, был ли там тот человек, которого он сейчас сильно хотел увидеть, и в голове шумели отзвуки мыслей о том, что, возможно, отыскать его не получится… Но он замер на пороге раздевалки, когда в абсолютной тишине просторного пустого помещения на увидел высокого юношу. Сидя на краю жесткой скамейке, он расшнуровывал бутсы. Светлые слегка кудрявые волосы были влажными от бега и воды. Рядом лежала смятая испачканная зелеными пятнами от газона красно-белая футболка. Наверное, это было похоже на чудо и отчасти странно, что раздевалка была пуста. Но Джузеппе был этому рад. Он хотел поговорить с этим человеком один на один. Джузеппе сделал несколько шагов вперед. Майклсон, услышав негромкий звук шагов, поднял голову и внимательно посмотрел на парня. — Поздравляю с победой, — сказал блондин. — После такого матча… Она особенно ценна. Джузеппе смотрел ему в глаза, не отводя взгляд. — Все могло иметь другой исход, — ответил он. Собеседник ничего не сказал в ответ и на мгновение отвел взгляд куда-то в сторону. — Почему ты сделал это? Этот пенальти мог бы обеспечить вашей команде финал. Майклсон поднял голову. Яркие голубые глаза смотрели пристально, словно изучая. Он молчал на протяжении какого-то времени, но Джузеппе больше не спрашивал его ни о чем. Они оба хорошо слышали эту тишину, ощущали, как она медленно растекается по венам, но оба не боялись ее. Внутри происходило что-то другое. — Я сделал это потому, что не было бы никакого смысла ни в такой победе, ни в таком футболе. Услышав эти слова, Джузеппе почувствовал, как внутри что-то замерло. В одной короткой спокойной фразе — главный смысл того, чем они оба были одержимы. Для человека напротив — точно так же, как и для него самого, хотя Джузеппе был готов к совершенно иному. И осознание этого наполняло вены какой-то неизъяснимой, светлой легкостью. — Спасибо, — произнес Джузеппе. — За то, что ты понимаешь эту игру так же. Сальватору показалось, что в голубых глазах напротив на миг мелькнула улыбка. Майклсон едва уловимо кивнул. Джузеппе знал, что, наверное, им больше нечего будет друг другу сейчас сказать. Он хотел развернуться, чтобы выйти, но в этот момент услышал голос. — Как тебя зовут? — спросил Майклсон. — Джузеппе, — отозвался Сальватор. — Значит, ты из Италии, — задумчиво проговорил юноша, с легким прищуром продолжая всматриваться в черты его лица. — Вот откуда такая техника. Джузеппе улыбнулся. — Майкл Майклсон. Джузеппе поднял взгляд, а в следующий момент увидел протянутую ладонь. Он на мгновение замирает, глядя в спокойные усмешливые глаза Майкла, а затем, уже ни секунды не колеблясь, отвечает крепким рукопожатием. За то время, что Джузеппе говорил, Деймон ни разу его не прервал, не задал ни одного вопроса. Это было так удивительно — слушать то, о чем он рассказывал, и вдруг понимать, что человек, который казался знакомым лишь так отдаленно, играл настолько важную роль в жизни другого — такого близкого и родного, — и заново узнавать в эти минуты их обоих… — В тот момент я не думал о том, что будет после, не знал даже, увидимся ли мы вообще после того матча. Но… — Джузеппе на мгновение замер. — Так получилось, что с того дня наши жизни — совершенно разные — с течением времени переплетались все крепче. Мы строили планы и осуществляли их, о чем-то мечтали, что-то искали и учились… Мы узнавали эту жизнь с ее самыми тонкими оттенками — горечью разочарований и минутами абсолютного счастья… Мы взрослели. Вместе. В эту секунду Деймон уловил во взгляде отца какой-то мимолетный — почти как вспышка — невыразимый отблик… Неизъяснимую теплоту. Мужчины редко делятся своими чувствами. Деймон знал, что его жесткий, закаленный жизнью отец не скажет о том, что у него в душе… Но он мог увидеть это в глубине его зеленых глаз, в которых теплилась тихая улыбка. — И просто были рядом, когда это было нужно. За те годы, которые летели немыслимо быстро, происходило действительно так многое. Джузеппе помнил это так хорошо — воспоминания яркими цветами горели внутри, растворяясь в душе, навсегда становясь с ней единым целым. В этой дружбе был хмель тех студенческих вечеринок до самого утра, когда они попеременно тащили друг друга до дома. В ней были огоньки в глубине усталого спящего города, запах сигарет и горький вкус виски — и разговоры обо всем, самые безумные мечты и планы… В ней была та связь, которая однажды позволила им обоим понять: «сорваться в два часа ночи и приехать» — это не просто красивая фигура речи. Это правда. Джузеппе помнил, кто был рядом, когда один за другим за несколько месяцев ушли из жизни отец и мать и он чувствовал, как подходит к грани с безумием. Когда же Майклу еще не было и двадцати пяти и проблемы с сердцем впервые проявили себя, он сам искал специалистов нужной сферы, которые смогли поставить правильный диагноз и провести своевременное лечение. В жизнях их обоих были боль и потери, но счастливых минут она дарила не меньше. Джузеппе помнил блестевшие глаза Майкла и его смеющийся, абсолютной детский возглас: «Джуз, у меня родился сын! Понимаешь? Я теперь отец!». Помнил, как шумно они отмечали защиту дипломов. Помнил тот день, когда однажды признался Майклу, что теперь, кажется, понимает, почему он не сомневался ни капли, когда принял решение жениться, даже несмотря на то, что ему было немногим больше двадцати, — а затем с улыбкой добавил: «Ты — шафер, и это не обсуждается». Они действительно были рядом. И в этом для них заключалась самая главная истина. — С разницей в несколько лет мы поступили на один факультет, — продолжил Джузеппе. — Конечно, нещадно гуляли, веселились и на полную катушку наслаждались всем, что открывает молодость. Но, хотя Майкл не меньше меня любил шумные вечеринки, мне он всегда казался… Серьезнее, ответственнее. Не потому, что был старше. Потому, что еще учась в университете, он сделал выбор и поменял их на совсем другое… На то, что было гораздо дороже. На старших курсах Майкл женился на девушке, с которой несколько лет был вместе, а вскоре стал отцом. Меня тогда приводила в недоумение одна мысль о том, чтобы жениться в университете, — я не мог представить себе, что в этот момент я буду нести ответственность уже не только за себя. Но Майкл был другим. Он действительно был к этому готов. Джузеппе на несколько секунд замолчал. — Еще во время учебы в университете к нам пришла мысль о том, чтобы создать собственное дело. Мы оба любили путешествовать, и о том, каким будет этот бизнес, сомнений не было. В своем решении мы были едины. Далеко не все и не сразу было просто, я не буду нагружать тебя подробностями, потому что уверен, что ты понимаешь, какие могут возникнуть сложности, так как сам это проходил… — произнес Джузеппе. — Главным было другое: через несколько лет мы подошли к своей цели. Деймон был в замешательстве. Только сейчас он понимал, что раньше никогда не задумывался о том, что Джузеппе и Майкл построили карьеру в одной сфере бизнеса. Учитывая, что туристическая сфера в Штатах с течением лет развивалась все шире, это можно было бы считать пусть редким, но все же просто совпадением, — но сейчас Деймон начинал осознавать, что, скорее всего, причина далеко не в этом… И она гораздо глубже. Деймону хотелось задать Джузеппе так много вопросов, но он по-прежнему молчал, не отводя взгляд от отца и жадно вслушиваясь в то, о чем он рассказывал. — Когда Майклу было около тридцати, в его жизни появилась Эстер, — сказал Джузеппе. Деймон знал о том, что между Майклом и Эстер были непростые отношения. Он видел, какую боль причиняет Ребекке тот холод между родителями, становившийся год от года лишь сильнее и превративший их практически в чужих людей, пустив глубокую трещину в фундаменте всей семьи. Он ясно видел это желание отстраниться друг от друга, балансировавшее на грани с необъяснимым презрением, между Майклом и Эстер в те редкие моменты, когда встречался с ними сам. Деймон никогда не углублялся в их отношения, не задумывался о том, что могло быть причиной. Но сам Джузеппе, знавший эту историю, то, как она начиналась, понимал, насколько тяжелой она была, — для самого Майкла. Он встретил Эстер, когда был женат; Элайдже на тот момент было девять лет. Майкл и Селеста — так звали мать его старшего сына — были вместе очень давно — со старшей школы, и их семья была самым ярким доказательством того, что ранние браки далеко не всегда непродолжительны и заканчиваются расставанием. Джузеппе сам на протяжении долгого времени не мог понять, почему друг принял решение жениться, учась на третьем курсе университета, — для него этот возраст был в первую очередь возрастом больших планов и их исполнения, ярких впечатлений и тысячи воспоминаний, и он просто не мог представить, что парень, которому немногим больше двадцати, может быть готов взять ответственность за собственную семью. Однако прошло время, и оно нанесло сокрушительный удар по всем прежним убеждениям Джузеппе, заставив его спустя несколько лет слегка улыбаться, вспоминая о том, какими твердыми они были. Может быть, причина была в том, что друг для друга Майкл и Селеста были не только мужем и женой — они были близкими друзьями. Рождение ребенка для их отношений стало новой ступенью, и для каждого, кто их знал, было видно: это было для них самым важным опытом. Майкл был счастлив, что родился именно мальчик, — сам потеряв отца очень рано, он многому мечтал научить собственного сына. Когда Элайджа немного подрос, Майкл и Селеста начали брать его с собой в путешествия, приобщая сына к тому, во что были безумно влюблены сами. Джузеппе общался не только с Майклом, но и прекрасно знал его жену еще со времен учебы в университете. Сальватор всегда был желанным гостем в их доме. Джузеппе знал одну простую истину: семья другого человека, как и его душа, — это отдельный безбрежный мир, и думать, что когда-нибудь будет возможно узнать его хорошо, наивна и просто глупа. Но он видел то, как относились друг к другу Майкл и Селеста. Он видел, насколько счастливым растет их ребенок. Именно поэтому в тот момент, когда в один из тех вечеров, когда суета и тревоги, которыми была наполнена жизнь, отходили назад, растворяясь в бархатной темноте, и они с Джузеппе, долго не видевшись, встретились за бутылкой виски, признался другу, что у него появилась другая женщина, для Сальватора было сложно даже просто в это поверить. Джузеппе не понимал, в чем причина — почему Майкл без сомнения был готов обменять то, что строилось так долго и было так дорого, на то, что творилось с ним сейчас и чего он сам толком не понимал… Майкл не хотел поступать нечестно по отношению к Селесте и поэтому практически сразу пришел к решению развестись. Когда же он узнал, что Эстер ждет ребенка, это только укрепило его в своем решении. Джузеппе происходящее с Майклом приводило в недоумение. Он вспоминал о том, какой была его семья еще какие-то полгода назад, и просто не мог поверить, что в считанные месяцы так может перевернуться то, что имело под собой прочную основу. Лишь со временем он осознал, что причина была проста. Майкл был действительно влюблен. — Несколько дней назад мы с Селестой подали документы на развод. Джузеппе перевел молчаливый взгляд на друга. На щеках горело обжигающее дикое калифорнийское солнце — в самом расцвете была весна. Лишь изредка по дороге рядом проезжали автомобили. Было так удивительно и странно слушать эту умиротворенную тишину — в этом шумном городе она казалась чем-то чуждым… Но как же хотелось, чтобы ее ничто не нарушило. Быть может, потому, что она была сильнее всего нужна. Услышав фразу Майкла, Джузеппе ощутил, как в груди что-то неприятно перевернулось. Он внимательно смотрел на Майкла. — Ты все-таки решил все закончить? — негромко спросил он. — Я не никого обманывать, — качнул головой Майкл. — Тем более, Эстер ждет ребенка. Я нужен им. Джузеппе на протяжении какого-то времени молчал, задумчиво глядя куда-то вперед. — У вас с Селестой тоже есть ребенок, — спустя мгновения тишины произнес Сальватор. — Элайдже уже десять, — немного помолчав, сказал Майкл. — Он не настолько маленький… Джузеппе все это время слушал Майкла, не отводя взгляд, смотря ему в глаза, но по его взгляду казалось, что он не слышал почти ничего из того, о чем он говорил. Кроме нескольких слов. — В этом и дело, Майкл. Элайдже всего десять, — проговорил Джузеппе. — Вашему с Эстер ребенку ты станешь нужен года через два, когда он научится ходить и разговаривать. Элайдже ты нужен сейчас. Джузеппе увидел, как в голубых глазах Майкла что-то дрогнуло. — Джуз, ты же знаешь, что я никогда не оставлю Элайджу, — произнес Майкл. — Да, я не буду жить с его матерью, но… Лучше, если ребенок не будет видеть живущих под одной крышей родителей, но будет жить в спокойствии и любви, чем видеть сохраненную вопреки всему семью, от которой останется только название. Я перестал быть мужем, но не перестал быть его отцом. Майкл замолчал на мгновение, а затем тихо, с глубокой надеждой сказал: — Я очень надеюсь, что он перенесет наш развод нормально. И сделаю все, что в моих силах, чтобы так оно и было. Джузеппе знал: это не красивые слова, не попытка оправдаться перед ним и представить себя переживающим отцом. Он действительно тревожился за Элайджу и старался делать все, что было возможно, чтобы не потерять связь с ним, чтобы он не чувствовал себя обделенным или оставленным. В этом был весь Майкл. Он никогда не был безгрешным и не боялся признавать свои ошибки. И он понимал, что, наверное, это утопия — чтобы в жизни все люди были счастливы. Однако все равно пытался прожить собственную жизнь так, чтобы не стать причиной боли близких людей. — Майкл… Это имя сорвалось с губ Джузеппе едва различимым дыханием. Возможно, он хотел сказать о чем-то, но больше не произнес ни слова, и имя Майкла растворилось в воздухе отголоском чего-то такого, что так болезненно бередило сердце. Это не было насмешкой, не было желанием в чем-то обвинить. Это был голос не мыслей, а чего-то гораздо более глубокого… И искреннего. Майкл вздохнул и на миг отвел взгляд. — Джуз, ты не понимаешь, — мягко протянул Майкл, покачав головой. Это не было упреком, в этих словах не было ни капли злости. Так говорят людям, которые действительно вряд ли смогут в полной мере почувствовать то, что творится в твоей душе. В этом нет ничьей вины, и причина далеко не в черствости или в чем-то подобном. Просто иногда в жизни случается то, что нельзя выразить словами, невозможно передать, с кем-то разделив. Потому, что это происходит только с тобой. — Я не смогу поступить по-другому. Я не смогу забыть ее, Джуз, — произнес он. — Я не знаю, как описать то, что творится у меня в душе сейчас. Я понимаю, это звучит, как романтический бред, но… У меня за спиной как будто вырастают крылья. Джузеппе не нужно было задавать в этот момент каких-то вопросов. Глаза Майкла, в которых сейчас горел блеск невыразимого, но такого ясного света, его слова, наполненные каким-то тихим благоговением, благодарностью и немыслимой теплотой, были самым точным ответом. И, наверное, единственно нужным. Чем дальше Деймон слушал отца, тем отчетливее ощущал, что сердце начинает биться все быстрее. Внутри было легкое чувство невесомости — в мыслях был хаос, и Деймон чувствовал, что осознавать, что он остается в реальности, было непросто. Всю жизнь… То, что всю жизнь он считал правдой, которая не нуждалась в доказательстве, то, что ясно видел своими глазами, оказалось совершенно иным. Джузеппе и Майкл… Сейчас два этих имени — даже по звучанию таких непохожих — вновь и вновь отдавались в сознании отголосками эхо, с течением времени переплетаясь и становясь неотделимым целым. Но то, о чем рассказывал Джузеппе, осталось в прошлом. Он не озвучил это, но по его отдельным словами, по мимолетному движению взгляда Деймон понимал, что эта история закончена. Деймон не знал, о чем еще расскажет отец, но внутри все яснее и отчетливее говорило предчувствие: в жизнях Майкла и Джузеппе было темное пятно, которое оставило отпечаток на судьбах их обоих и, скорее всего, было причиной того, что долгие годы они были на расстоянии. Два человека — и две настолько запутанные дороги… Но сейчас, когда сознание прояснялось, Деймон начинал понимать: между ними был третий. И этим человеком по какой-то причине стала Эстер. — Пап, — проговорил Деймон, — вы с Майклом были близки… Но почему тебя настолько сильно ненавидит Эстер? Деймон поднял взгляд на отца, и их глаза встретились. И в этот момент Деймон уловил во взгляде Джузеппе то, что заставило внутри что-то болезненно дрогнуть. Это не было открытым огнем, бурей, агонией. Это было что-то тихое — и этим разрывающее на части. Пепел, который тлел в душе на протяжении многих, многих лет… А затем Джузеппе произнес фразу несколько фраз, которые пристегнули Деймона к своему месту, заставив на какое-то время почувствовать себя парализованным. — Я глубоко виноват перед ней, Деймон. Перед ней и перед всей их семьей. И эту вину не искупит время. Деймон почувствовал, как дышать отчего-то стало тяжелее. Но что произошло тогда, много лет назад? В чем перед Майклсонами был виновен отец? Что он сделал такого, что стало причиной болезненной ненависти, не потухавшей на протяжении стольких лет? В Деймоне не было страха услышать эту правду. Но внутри было что-то такое, что не давало сейчас задать отцу какие-то вопросы, хотя их было так много, то, что заставляло ощутить, что он не может сдвинуться с места и, не отрывая взгляд, смотрит на него, застыв в необъяснимом пограничном состоянии. Джузеппе чувствовал, как вены медленно, секунда за секундой наполняет тяжелая ртуть. Сейчас он не возвращался на тридцать три года назад воспоминаниями. Он не вспоминал и не забывал эти события — эти категории были нереальны, просто бессмысленны. Ему не нужно было оживлять в памяти эти долгие минуты июньской ночи, потому что они стали частью его самого, как неразделимы с душой чувства, которые в ней рождаются, — они срослись с его плотью и растворились в крови. Эта ночь была и останется с ним. Каждую секунду его жизни. До его последнего вздоха. Ночь, в которой было чистое, ни с чем не сравнимое счастье и отчаянная неизлечимая боль. — Я до сих пор не верю. Джузеппе почувствовал, что до сих пор старается говорить тише и его голос превращается почти в шепот. Мышцы в теле, которые все это время были скованы словно застывшим в них свинцом, расслабились, и в них вдруг начала проходить такая невыразимая, необыкновенная легкость, что на мгновение начинало казаться, что становилось даже удивительно легко дышать. Лили, все это время внимательно наблюдавшая за мужем, тихо хихикнула. Они оба были измотаны после бессонной ночи, но им обоим этого так сильно хотелось сейчас — улыбаться и смеяться, взахлеб, звонко, как маленькие дети, — и, наверное, только мысль о том, что сейчас они в больнице, заставляла сдержаться. Джузеппе перевел взгляд на небольшой сверток в своих руках, из которого были видны смешно взъерошенные темные волосы. Хотя врачи заверили их с Лили, что у их сына отличный вес, мальчик, появившийся на свет несколько часов назад, казался Джузеппе таким крохотным, что в какие-то моменты он едва ли чувствовал его на руках. Происходившее этой ночью до сих пор отдавалось внутри беспокойным неровным стуком сердца. Лили и Джузеппе вернулись домой после ужина с друзьями, а ночью Лили проснулась от боли в нижней части поясницы. Боль была настолько сильной, что в какой-то момент она не могла даже просто пошевелиться, и тогда стало понятно, что все началось на две недели раньше срока, установленного врачами. Фраза Джузеппе о том, что ему трудно поверить, не была ложью. После этой ночи, казавшейся настолько долгой, наполненной нестерпимым страхом и почти детской растерянностью, до сих пор не хватало смелости поверить в то, что все позади и все хорошо. Все, что они пережили в эти предрассветные часы, было еще так близко и имело такие отчетливые очертания, но в ту секунду, когда Джузеппе смотрел на сына, изучая еще совсем незнакомые и в то же время казавшиеся такими родными черты сонного и не по-детски осмысленного лица, эти воспоминания смазывались, как свежий акварельный рисунок, на который плеснули водой: это растворялось, испарялось, просто теряя значение и смысл, и становилось таким неважным, что улыбку вызывала мысль о том, что об этом по-прежнему можно вспоминать. Они смотрели друг на друга, слегка недоуменно, слегка растерянно, но так спокойно, только знакомясь друг с другом, и в этот момент Джузеппе чувствовал, насколько далеким становится от себя прежнего, — от себя, когда он не мог представить то время своей жизни, когда центром его вселенной будет кто-то, кроме него самого, когда он, конечно, понимал, что рано или поздно у него будет собственная семья, — но относил это к далекому и туманному будущему, еще не имевшему своих очертаний. Сейчас Джузеппе понимал, почему так было: он просто не знал того, что наполняло душу в эти минуты раннего утра… Сейчас все эти мысли, теперь казавшиеся такими забавными, старались, словно ластиком. Прошлого не было, и не было больше ничего, что когда-то имело значение, волновало и сводило с ума до. Было настоящее и было будущее, в котором был он — маленький мальчик с темно-серыми глазами, который так смешно зевал на руках, но отчего-то упорно не засыпал, все еще удивленно рассматривая черты его лица. — Как думаешь, цвет его глаз останется таким же? — взглянув на сына, спросила Лили. Джузеппе, слегка усмехнувшись, перевел взгляд на жену. — Думаешь, есть варианты? — Я недавно читала, что многие дети рождаются с голубым или серым цветом глаз, а потом, в течение года, он может поменяться совершенно на другой, — ответила она. — Даже на карий. Джузеппе посмотрел на сына, который в этот момент, растопырив пальцы на руке, зевнул, и улыбнулся. — Сдается мне, что это явно не та история, — сказал Сальватор. — В полку голубоглазых в нашей семье прибыло, — вновь мягко улыбнувшись и взглянув Лили в глаза, сказал он. Дымка туманного утра за окном потихоньку рассеивалась, и сквозь плотные светло-серыми облаками начинали пробиваться первые золотистые лучи. Начинался новый день, но осознать и почувствовать это в полной мере было еще тяжело: граница между темнотой ночи и рассветом утра стиралась в усталых глазах. Лилиан видела сонные глаза Джузеппе и понимала, что ему просто необходимо отдохнуть: всю эту ночь он был рядом с ней и в общей сложности не спал почти сутки. То, что организму пора дать тайм-аут, чувствовал и сам Джузеппе: мышцы начинали гореть болью усталости, которая обычно появляется, когда человек большую часть дня проводит в движении или в физическом или эмоциональном напряжении, и точно так же горели веки. Впереди ждал насыщенный эмоциями день — близкие и друзья, узнавшие о том, что минувшей ночью семья Сальватор увеличилась на одного человека, уж точно это обеспечат. Но все это потом, через некоторое время, когда новый день окончательно вступит в свои права… Сейчас же — умиротворенное спокойствие и неизъяснимая тихая гармония внутри. Это поможет набраться сил. — Джузеппе, может, возьмешь такси? — поедположила Лили, с легким беспокойством вглядываясь в черты лица Джузеппе, когда он собирался уезжать домой. — У тебя глаза совсем сонные и красные… — Взять такси и доехать по адресу, который в пятнадцати минутах езды отсюда, — сказал Сальватор. — Ну не смешно ли? — он мягко усмехнулся. — Я машину буду ждать дольше, чем доберусь до дома. — Ты не спал всю ночь, — глядя ему в глаза, сказала Лили. — Не волнуйся, — попросил ее Джузеппе. — У меня до сих пор так колотится сердце, что я сейчас на одном только адреналине даже дома заснуть сразу вряд ли смогу, — улыбнувшись уголками губ, заверил он. Лили ничего не ответила. Хотя Джузеппе был утомлен, внешне это почти никак не выражалось, кроме его красных глаз: он был в абсолютно ясном сознании, шутил и поддерживал разговор, полностью контролировал и сознание, и тело. И это наталкивало на мысль, что, наверное, он все-таки прав и ничего страшного в том, что он сейчас сам сядет за руль, нет. Расстояние от больницы до дома Лилиан и Джузеппе было действительно совсем небольшим — они специально подбирали клинику, которая находилась бы в близкой доступности района, в котором они жили, чтобы при необходимости иметь возможность добраться до быстро, — да и сам Джузеппе был достаточно опытным водителем, за спиной у которого было немало длинных переездов, — в том числе и ночных. При мысли обо всем этом сердце начинало стучать спокойнее. — Я приеду к вам вечером, хорошо? — шепнул Джузеппе, склонив голову к Лили. Девушка кивнула. — Будь осторожен, — попросила она, взглянув ему в глаза. — И выспись, когда приедешь. — Конечно, — пообещал Джузеппе. — Отдыхайте. Вам обоим нужно много сил, — прошептал он. Сальватор склонился чуть ниже и невесомо коснулся губами виска Лили, а затем, выпрямившись, подошел к кроватке, в которой спал их сын. Из них троих, несмотря на стойкое сопротивление, в сонный плен он все-таки сдался первым. Джузеппе замер на мгновение, глядя на спящего мальчика, а после протянул руку, осторожно проведя ладонью по мягким волосам, едва уловимо задумчиво улыбнувшись. Наклонившись, Джузеппе мягко поцеловал сына в щеку. Попрощавшись с Лили, он затем вышел из палаты. На улице, несмотря на то, что было уже утро, было еще прохладно. Кожу под тонкой тканью футболки от резкой разницы температур в помещении и за его пределами с непривычки обдало мурашками, но Джузеппе этому только порадовался: взбодриться сейчас действительно не мешало. На стоянке клиники неподалеку был припаркован его автомобиль — белая Toyota 1980 года. Хотя сейчас у него были средства, чтобы купить другую, — может быть, более новую или «навороченную», — у Джузеппе не было таких мыслей. И причина была не только и не столько в том, что его собственная машина была далеко не такой старой. Джузеппе очень любил эту «Тойоту» не только из-за ее характеристик и отлаженной, как часовой механизм, работы: это был его первый автомобиль. Джузеппе приобрел его, когда их с Майклом бизнес начал идти в гору и приносить первые доходы, — это была первая серьезная покупка. И, хотя за несколько лет после нее в жизни семьи Джузеппе уже были другие приобретения, воспоминания о том времени ему были очень дороги. Сев в салон, Джузеппе повернул ключ зажигания, и мотор послушно заработал. По радио звучала какая-то давно знакомая мелодия… На душе было легко и спокойно. Город, лишь на пару часов ушедший в сонную дымку, просыпался. К пляжам подтягивались счастливцы, приехавшие встретить весну в Городе Ангелов, на широких авеню давно были открыты магазины на разный вкус; постепенно открывались местные пекарни, наполнявшие теплый воздух головокружительным запахом кофе и свежеиспеченных булочек. Все чаще мимо проносились автомобили разных цветов, марок и размеров, спешившие лишь по им известным адресам… На Западном побережье начинался новый день. В это утро на дороге явно не везло: почти на каждом перекрестке приходилось останавливаться, когда в самый последний момент перед глазами загорался красный запрещающий сигнал светофора. Именно поэтому нормальную скорость набрать все никак не удавалось — уже на следующем перекрестке ее приходилось сбрасывать. Впереди ложилась однообразная полоса дороги, которая шла и шла куда-то вдаль, словно гипнотизируя, и разноцветные пятна машин, уходивших дальше или двигавшихся рядом, не спасали от этой серой монотонной колеи. Джузеппе не знал, в чем причина, но сейчас вдруг начинало казаться, что двигатель работает гораздо более шумно, чем обычно. Веки болели после долгой ночи без сна, и солнечный свет, такой привычный взгляду, сейчас отдавался острой резью. Кажется, не вполне ощущая это сам, будто на автомате, Джузеппе сделал радио громче. А дорога по-прежнему плыла вперед, ровная и привычная, рождая внутри какое-то необъяснимое спокойствие. Теперь, когда голоса внешнего мира утихли, все пережитое за последние часы вновь оживало в мыслях, в потоке которых яркими кляксами выделялись отдельные фразы. Он немного выспится и к вечеру соберет до конца кроватку — Лили с сыном выпишут самое позднее через пару дней… Нужно позвонить Джо… Рик предлагал встретиться… Минута текла за минутой, и постепенно эти мысли из отдельных и ясных начинали соединяться во что-то неопределенное и однотонное. Композиция, игравшая по радио, начала меняться, приобретая другое звучание: знакомые аккорды с резкой болезненной силой били в виски. Джузеппе прислушивался к словам знакомой песни, но едва ли их понимал: они звучали так странно, так необычно, словно были на иностранном языке, которого он никогда не слышал. Красный сигнал. Снова остановка. Веки отяжелели, словно налитые свинцом, и эта тяжесть медленно, как будто после инъекции, разливалась дальше по телу: в мышцах, в клетках, казалось, что начинала течь по венам… В соседнем ряду останавливается автомобиль. И знак такой знакомый — четыре кольца… Название упорно вертится на языке, простое и давно знакомое, но вспомнить его так и не удается. Снова педаль газа. Яркий и ясный мир вокруг трансформируется в эти секунды: детали размываются за лобовым стеклом авто. Световые сигналы светофора, цвета машин, ленты улиц — все сливается в одну цветовую гамму без границ и определенных очертаний. Нужно позвонить Рику и сказать… Лили просила привезти… Вечером нужно ее навестить, но для начала нужно немного отдохнуть и выспаться. Спать… Как же хочется спать… Нельзя поддаваться этому, он не должен… До дома всего-ничего… Но сил сопротивляться просто нет. Проходит пара мгновений — в теле разливается приятная теплая легкость, которая вдруг забирает все: больше нет этой болезненной тяжести, нет бьющего в глаза слепящего яркого света. Есть только необъяснимая, не имеющая звука, цвета и ощущения невесомость. Ее невозможно осязать, ей невозможно дать название — но хочется, чтобы была только она… Одна секунда. Визг тормозов. И полумгновение. Громовой звук удара, разрывающий плотную материю сонной тишины. Машина, развернувшись на девяносто градусов так легко, как детская игрушка, уходит в занос. После — еще один удар. Лобовое стекло с оглушительным звоном рассыпается мелким дождем осколков, падающих в салон. А затем — тишина. Как в миг после смерти… Джузеппе не знал, сколько времени провел без сознания, когда и почему пришел в себя. Причиной этого было не столкновение — это произошло уже через какое-то время после того, как машина остановилась. Это был мощный толчок, в одно мгновение невыразимой, нереальной силой, которой просто невозможно было сопротивляться, вернувший его в действительность, — как океанская волна во время начинающейся бури, прибивающая к берегу небольшие лодки. Распахнув глаза, Джузеппе увидел, что оставался на водительском месте среди россыпи мелких осколков стекла — они были на панели приборов, на руле, на соседнем сидении, на его теле. И именно в тот миг, когда он увидел эти переливавшиеся на солнце осколки, затуманенное сознание, как вспышкой молнии, ослепило осознание того, что произошло. Размытое зрение прояснилось, и Джузеппе почувствовал, как сердце больно ударило два раза: повернув голову, в паре метров от собственной машины, он увидел черный, кажется, почти новый седан, передняя часть которого была практически полностью смята. Судя по всему, машина врезалась в его «Тойоту» со стороны правового заднего пассажирского места. Отстегнув ремень безопасности, Джузеппе попытался открыть дверь. В тот момент, когда он сдвинулся с места, его тело пронзила такой силы жгучая боль, что она вытолкнула из груди остатки воздуха сдавленным рыком, — но на нее было плевать. В голове, как молитва, как панацея, стучала только одна мысль: «Нужно выйти из машины, здесь могут быть пострадавшие, им может быть нужна помощь…» От теплого воздуха, обволокшего легкие, закружилась голова. Не чувствуя под ногами опоры, Джузеппе сделал несколько шагов. Черный седан, который спереди сейчас напоминал, скорее, гору искореженного металла, был развернут почти на девяносто градусов — судя по всему, его развернуло после столкновения и отнесло на несколько метров. Джузеппе не видел, кто находился в салоне, но в этот момент увидел рядом с машиной молодого парня. Его голова была в крови, а сам он держался за левую руку, крепко прижимая ее к телу, по максимуму стараясь ее обездвижить, — было видно, что каждое движение причиняет ему острую боль. Белая футболка тоже была запачкана кровью. — Кск это вообще могло произойти? — задыхаясь, выкрикнул водитель, когда увидел Джузеппе. — Почему ты выехал на перекресток? Там горел красный сигнал! — Я… Я не знаю, — понимая, как глупо и одновременно — немыслимо страшно звучат эти слова, проговорил Джузеппе. — Я не помню этого сигнала… Меня вырубило… Я понимаю, что сейчас эти слова ничего не значат, но прошу, прости меня, — с искренностью произнес он. — Дай мне помочь тебе. У меня в машине есть аптечка, тебе нужно перебинтовать голову… — Да плевать на меня, — жадно хватая ртом воздух, перебил его парень, который, казалось, не слышал и не слушал его вовсе. — В салоне со мной была невеста моего шефа… Я должен был отвезти ее… Она… Она беременна, шестой месяц, понимаешь? Джузеппе почувствовал, как в этот миг его на секунду будто парализовало. Высокого, крепкого парня трясло, как в лихорадке, и его голос дрожал… Как от слез. На секунду подняв взгляд, Джузеппе увидел эти слезы на его глазах. — Я не знаю, возможно ли ее вытащить из машины… У нее могут быть какие-то травмы, можно сделать только хуже… В этом голосе — задыхающемся, захлебывающемся — нет злости и даже страха. В нем — глубокое, исступленное отчаяние. В нем — рык безысходности раненого зверя и растерянность ребенка. И Джузеппе навсегда запомнил тот миг, когда он услышал эти слова, а затем увидел на переднем пассажирском девушку — совсем молодую, младше него самого… Миг, который навсегда остался у него внутри стальной пулей. Джузеппе плохо помнил, что происходило дальше. То, как он добрался до ближайшей телефонной будки, которая была неподалеку, и вызвал парамедиков и полицию, то, как они вместе с водителем пытались привести девушку в сознание, то, как пытались хоть как-то помочь останавливавшиеся рядом водители… То, как спустя минуты «Скорая» и полицейские были на месте. То, как его запястий коснулся холодный металл наручников. Он не сопротивлялся, не пытался оправдаться — он рассказал обо всем еще во время звонка в полицию. Его мысли и чувства были только об одном: о проблесковых огоньках машины «Скорой помощи», которым он до боли, до одержимой жадности долго смотрел вслед, даже когда они растворились в лабиринтах улиц города. Мир был покрыт какой-то необъяснимой туманной дымкой, превращавшей реальность в абстракцию. Джузеппе помнил, как давал показания на допросе, описывая детали произошедшего, как ему проводили тест на содержание алкоголя в крови, как ему самому оказывали первую помощь, — кроме многочисленных ушибов и подозрения на перелом плечевого и лучезапястного суставов на левой руке, на правом плече оказался глубокий порез от стекла, шрам от которого впоследствии остался на всю жизнь… Но все это было настолько отдаленным, имело такие тусклые, словно приглушенные краски, что он сам осознавал, что смотрит на все это как будто со стороны, что сам, хотя физически находится в одном месте, на самом деле, где-то далеко… Однако пришла минута, когда этот странный туман рассеялся. Осознание реальности, ее самое ясное ощущение вернулось в тот момент, когда Джузеппе услышал в отделении полиции отдаленный голос. Голос, который он знал настолько давно… — Я хочу увидеть его. — При всем уважении… Я не думаю, что сейчас это нужно вам, — послышался сдержанный голос полицейского. — Я понимаю, что вам пришлось пережить… И ваше состояние сейчас… Нет, это не могло быть реальностью. Это болезненная игра воображения, реакция психики на шок. . Ему показалось. Такое бывает. Голоса двух разных людей могут быть очень похожи… — Офицер, не нужно беспокоиться за мое состояние. Я способен контролировать себя. Мне рассказали, что у человека, который был за рулем «Тойоты», этой ночью родился ребенок… Он тоже отец… Я лишь хочу посмотреть ему в глаза. Больше не нужно было разговоров и каких-то объяснений. Джузеппе все понял в эту минуту. Он понял, почему этому человеку было так важно, что он тоже был отцом. Этот голос — сдавленный, хриплый, но немыслимо твердый. До слуха доносятся несмелые слова полицейского, но он уже не воспринимает их, будто они звучат очень далеко и приглушенно, — сейчас мысли были совершенно о другом… В воздухе послышались тяжелые быстрые шаги двоих человек. А в следующий момент Джузеппе увидел, как в помещение с какой-то неизъяснимой тревогой в глазах, словно отчаянно что-то пытаясь отыскать, вошел Майкл. Следом за ним шел полицейский. Слова — даже самого ясного, самого точного, самого тонкого языка — не отразили бы того, что было в глазах двух этих молодых мужчин в этот миг. Потому, что ни одна сила в этом мире не сможет запечатлеть то, что заключает в себе секунда, когда жизнь останавливается. Серые глаза Майкла, растерянные, ищущие, остановились напротив глаз Джузеппе, стоявшего сейчас рядом с одним из офицеров, который заканчивал допрос. Два пути, которые на протяжении долгих лет переплетались так близко. Две жизни, которым суждено было столкнуться в этот час и в этой точке. Почему-то именно в этот момент Джузеппе вспомнил слова Майкла, которые он произнес в одном из их недавних разговоров: «Я вас обязательно познакомлю с Эстер. И я верю, что тогда ты изменишь о ней мнение». У судьбы всегда было беспощадное в своей циничности чувство юмора. Этот извечный вопрос… Что, если хотя бы на мгновение Господь сжалился бы над людьми и однажды подарил им возможность видеть то, что ждет их впереди? Если бы в тот момент, когда в нашу жизнь входил новый человек, мы бы наперед знали, чем закончится эта история… Уберегло бы это от ошибок? Спасло бы от потерь? Такое частое и заключающее в себе бездну отчаяния «если бы я только знал…» Но что стоит за глубиной этих слов? За ними стоят миллионы лет и ошибки, которые мы будем повторять из вечности в вечность, свято веря в то, что в этот раз все будет по-другому. Думали ли они об этом в ту секунду? Возможно, после того дня, в те долгие сорок лет каждый из них задавал по-своему себе этот вопрос… Но сейчас мыслей не было. Не было эмоций, как и их бурного выражения. Они просто стояли друг напротив друга, застыв в коматозе льда и этой странной сжигающей вены тишине, и смотрели в глаза — глаза, которые знали так хорошо… Страшно, когда останавливается физическая жизнь. Но еще страшнее, когда застывает душа. Мир для обоих этих мужчин становился другим в этот миг, открывая ту грань, которую они не понимали раньше… Они просто не знали, что боль может быть такой сильной. В кабинете стояла неподвижная тишина, и ни один из присутствовавших здесь ее не нарушил. Джузеппе не пытался оправдываться или что-то объяснять, ни одним своим движением или взглядом он не показал даже того, что был как-то связан с Майклом. Все в такой же тишине, не говоря ни слова, он сделал шаг вперед… А затем опустился перед ним на колени и зарыдал. Его слезы были беззвучны — за эти секунды, текшие раскаленным оловом, Джузеппе не произнес ничего, — но это безмолвное отчаяние было громче самого дикого крика. Он стоял рядом с Майклом, а слезы, горячие тихие слезы стекали по его щекам, сбивая дыхание, освобождая пульсирующую безысходную боль из души, которая в эту минуту так напоминала потерянного ребенка… Полицейские хотели было оттащить Джузеппе, не зная, какая реакция может быть у Майкла, — они были уверены в том, что такое поведение — реакция психики на сильное потрясение. Они не знали, что Джузеппе сделал это потому, что яснее, чем в этот момент, его сознание не было никогда. Но все трое офицеров замерли на своих местах, не в силах сдвинуться, когда Майкл в таком же молчании прижал Джузеппе к себе и настолько крепко, насколько у него было сил, обнял его… А после заплакал сам. Они плакали, как дети, и обнимали друг друга — так сильно, так горячо, словно боялись друг друга отпустить, — два совсем еще молодых парня, жизнь которых только начиналась и которым она уже так многое показала… А секунды все текли, безразличные к людским потерям, превращаясь в пустоту и превращая в нее то, что когда-то называлось душой. Хотя прошло около тридцати лет, Джузеппе до минут помнил то, что происходило с ним в месяцы, последовавшие за тем проклятым утром. Экспертизы и допросы. Камера изолятора. Воспоминания о той ночи. Долгие месяцы, на которое растянулось расследование… И та минута, когда в первый раз за это время на судебном заседании он увидел глаза Майкла и Эстер. В глазах друга была не злость, не ненависть, не желание возмездия. Это было что-то совершенно иное, так непохожее. Это была тихая задумчивость… И мучительное бессилие тоски. Джузеппе знал, что ему грозило. Но в нем не было страха. Это не было болезненной реакцией психики, блокирующей сознание от негатива, не было попыткой смириться и подготовить себя к худшему. Он действительно принимал этот исход, потому что знал: должен быть наказан тот, кто виновен. Он был виновен в смерти ребенка. Джузеппе действительно грозил реальный тюремный срок, и все участвовавшие в процессе это понимали. Однако это дело имело свои нюансы — и на них не могли не обратить внимание ни адвокат, ни тем более судья при вынесении решения. Сальватор раньше не был судим — до этого он никогда не имел проблем с законом. Кроме того, у него был не просто несовершеннолетний, а совсем маленький ребенок, что, хотя и нельзя было считать главным смягчающим обстоятельством, но не учитывать было невозможно. Однако решающую роль сыграло другое. Неоднократно были проведены экспертизы, и все они показали один результат — Джузеппе в момент аварии был абсолютно трезв, и причиной того, что он уснул в этот момент, был не алкоголь или наркотики, а сильнейшее физическое и психическое утомление. Кроме этого, он не скрывался с места ДТП и вину свою никогда не отрицал — он сам позвонил в необходимые службы, рассказав о произошедшем, и, несмотря на собственные травмы, делал все, чтобы помочь пострадавшим. Хотя сам Джузеппе об этом практически не думал, это сделало нужное решение для судьи очевидным. Джузеппе знал, что будет помнить об этом всегда. Помимо выплаты материальной компенсации, он был приговорен к шести месяцам лишения свободы — и ровно столько он провел под арестом. Он помнил, что почувствовал, когда услышал последние слова судьи: «Освободить из-под стражи в зале суда». Он помнил тот миг, когда он переступил порог и увидел Лили — немного бледную и усталую, с несмелым неверием в растерянном взгляде, в эти секунды на его глазах немыслимо превращавшимся в тихую святую благодарность, — на руках у которой, исподлобья недоверчиво разглядывая нарушителя спокойствия, сидел пухлощекий кудрявый малыш, чьи серо-голубые глаза были Джузеппе так до боли знакомы… Они были еще совсем не знакомы друг с другом. И он помнил ту минуту, за которую до самых горячих молитв, до исступленных слез был готов благодарить Бога, когда, не говоря ничего, он одной рукой крепко прижал к себе Лили, а другой, осторожно коснувшись русых кудрей, погладил по макушке захныкавшего сына. Он был дома. За все это время Деймон не произнес ни одного слова. Он уже не смотрел на отца — его взгляд, направленный куда-то в сторону, был рассеян. — Этот ребенок… — не поднимая глаз на отца, наконец медленно произнес Деймон, но это не было вопросом. — Да, — коротко ответил Джузеппе. — В эту ночь родился ты, Деймон. Деймон не мог бы объяснить, что сейчас происходило в его душе, хотя бы попытаться выразить то, что он чувствовал, — быть может, потому, что никогда до этого момента он ощущал, что его душа ему неподвластна… Потому, что он сам не понимал, что с ним происходит. Не хотелось думать о сути этой истории, не хотелось задумываться о деталях, не хотелось оживлять ее в своих мыслях… В этом ярком, слишком пестром хаосе эмоций, наполнивших до краев, как вода заполняет легкие тонущего человека без шанса спастись, было лишь одно слово, которое он осознавал и которым мог бы назвать то, что сейчас ощущал так ясно, так остро: было очень, очень тяжело… — Наши пути с Майклом стали разными, и… Наверное, это был единственный возможный выход, — произнес Джузеппе. — Эстер сделала для этого все возможное? — мрачно усмехнулся Деймон, а затем поднял взгляд на отца. Их с Джузеппе глаза встретились. Но во взгляде Джузеппе не было ни толики желания съязвить. Отец спокойно, но твердо покачал головой. — Я не хочу судить Эстер. Потому, что самое большое горе на этой Земле — потерять своего ребенка. Джузеппе на миг остановился, а затем тихо произнес: — Ты знаешь это, как никто другой, Деймон. Деймон не произнес в ответ ни слова. Он не поднял взгляд на отца, как будто его слов не слышал вообще. Он лишь с горячей жадностью, крепко стиснув зубы, смотрел куда-то сквозь пространство, думая о чем-то своем и недоступном для внешнего мира. Лишь немногие из близких Джузеппе знали о событиях той июньской ночи. Кто-то был убежден, что в произошедшем нет его вины, — ведь он не желал, чтобы произошла та трагедия, причиной которой он стал… Кто-то говорил, что свою вину он искупил, ответив перед законом. Но Джузеппе знал, что в этих словах нет правды. Ведь какой, в сущности, смысл в том, что он не желал гибели этого ребенка? Это никого не спасло. Это не уберегло от смерти. И правда была только одна: если бы в ту ночь он прислушался к своему состоянию, прислушался к собственной тревоге и вызвал такси, — ничего бы этого не произошло. В жизни Джузеппе было много потерь, и на его душе было много грехов… Но он часто думал о том, что, несмотря ни на что, Бог его не оставляет. После того, как он одного за другим терял тех, кого любил, после многих лет поисков, взлетов и болезненных падений, когда он ходил по краю, когда готов был отречься от последнего, что у него было, — от веры, — Бог дал ему за жизнь, за которую он был благодарен каждую ее минуту. У Джузеппе была семья, которая стала для него самой прочной опорой, и дети, каждым из которых он, без сомнения, мог гордиться. Он достиг высот в деле, которому посвятил всю свою жизнь, и сам сделал собственное имя, которое в других людях отзывалось уважением. Когда он больше не искал любви и, казалось, смирился с тем, что вряд ли в его жизни появится человек, который вновь заставил бы вспомнить это чувство, он встретил Роуз… Обо всем этом многим людям оставалось только мечтать. И однажды Джузеппе несмело думал: быть может, он действительно прощен? Быть может, он действительно искупил свою вину? Но что-то внутри, какая-то рана не давала о себе не думать, словно говоря: Не пытайся убежать, не пытайся себя обмануть. В твоей душе, в твоей крови это навсегда будет с тобой, как поставленная раскаленным железом печать. Джузеппе не был мистиком и не ждал неизбежного возмездия… Но он вспомнил слова о том, что за своих родителей иногда отвечают дети, в ту ночь, когда у Стефана впервые случился эпилептический приступ. Джузеппе понимал, что это могло быть просто совпадением, стечением обстоятельств и его мыслей, пытался побороть в себе это… Но с того момента не мог перестать думать об этом, пронеся эту безысходную боль в себе через всю жизнь. Так странно и смешно: Деймон на протяжении долгих лет хотел понять исток этой глубокой пропасти, которая когда-то пролегла между его семьей и семьей Майклсонов, а сейчас задумчиво смотрел куда-то вдаль… И просто молчал. Деймон чувствовал, насколько отчаянно не хотелось что-то говорить, не хотелось нарушать эту тишину, в которой было что-то святое. Джузеппе сказал, что не хочет судить Эстер… А ему не хотелось судить отца. — Когда наши отношения с Ребеккой только начались, — спустя время негромко проговорил Деймон, — мы с ней так часто думали о том, почему так происходит. Почему наши семьи — по разные стороны баррикад… И мы оба не в силах это исправить. Джузеппе молчал на протяжении нескольких секунд, а затем на его губах появилась задумчивая, едва уловимая улыбка с привкусом горечи. — Ты знаешь, — произнес он, взглянув на сына, — когда-то, когда ни у меня, ни у Майкла детей еще не было, мы с ним сказали друг другу: однажды мы должны поженить наших детей. Нам никогда не суждено узнать наперед, какими дорогами нас ведет судьба, — Джузеппе за свою жизнь понял эту истину очень хорошо… Ведь они с Майклом действительно обещали друг другу объединить их семьи… И пусть в этих разговорах была доля шутки и это было немыслимо — но спустя тридцать лет их сын и дочь действительно обвенчались. Вот только радости двум семьям это не принесло. Деймон молчал, слыша размеренный медленный стук собственного сердца. Он ничего не ответил отцу, и какое-то время они провели так — сидя рядом друг с другом, в этой тишине, в которой было что-то такое, что, казалось, залечивало глубокие кровоточащие раны, что успокаивало бури, не дававшие покоя душе… — Спасибо, пап, — спустя минуты произнес Деймон. Джузеппе перевел на него взгляд, и они посмотрели друг другу в глаза. Серо-голубые глаза Деймона были удивительно спокойны. — За что? — спросил отец. — За то, что обо всем рассказал. За то, что доверил. Голос Деймона — ровный и выдержанный. В нем нет тревоги и нет бушующих эмоций. В нем звучит что-то гораздо более глубокое и важное… И сейчас, слыша его, Джузеппе понимал: то, о чем только что сказал Деймон, — единственное, что имеет для него значение. Прошли годы. Деймон давно уже не был ребенком. Ему тридцать три. Давно в прошлом те времена, когда вечерами, наблюдая за пылающими закатами, целовавшими далекую полоску океана, устроившись на плечах у отца, он задавал ему тысячи вопросов… Деймон — взрослый мужчина, у него — свои принципы и свой взгляд на жизнь. Он придет к отцу уже не за помощью, а за советом, и уже далеко не обо всех своих тревогах расскажет… Но сейчас было по-другому. Их души были обнажены, и на свете не было людей ближе, чем в эту минуту были они; ни в одно из времен, ни в одной из реальностей не было связи крепче, чем та, что связывала сейчас души этих взрослых мужчин. Они открывали друг другу свою боль, но ни капли этого не боялись: они доверяли. Деймон взял в руки фотографию, которую сейчас было так странно осязать, — она казалась чем-то нереальным, как проекция, как игра воображения… Медленно, от одного к другому, он вновь проводил взглядом по фигурам молодых мужчин на солнечном ярком снимке. На нем были запечатлены не только Майкл и Джузеппе; Деймон увидел третьего человека рядом с ними сразу, но тогда в чаду первоначальных эмоций мысли об этом человеке растворились в хаосе других. Однако сейчас взгляд Деймона был прикован именно к нему. Высокий, чуть смуглый, по возрасту он был близок к Майклу и Джузеппе и был, может быть, от силы на пару лет старше. Гораздо более явно незнакомец отличался от своих спутников внешне: в противовес светловолосым Джузеппе и Майклу его густые волосы были темно-каштанового цвета, а глаза — карими, почти черными. Его характер улавливался уже в расслабленной, чуть небрежной осанке — с первых мгновений было ясно, что этот человек точно знает себе цену. Но Деймон раз за разом всматривался в черты лица этого мужчины, которого ни разу в жизни не видел, которого никогда не знал, и чем дальше текли секунды, тем сильнее в нем становилось недоумение: как он мог в первую минуту не обратить на это внимание?.. Ведь эти черты лица, этот яркий, кофейный цвет глаз, отголоски этой едва уловимой улыбки были настолько сильно и так давно ему знакомы… — Пап, кто этот человек? — не отводя взгляда от фото, спросил Деймон. Джузеппе в течение нескольких секунд молчал. — Его звали Грейсон, — спустя мгновения ответил он. — Это был очень близкий друг Майкла. Он был адвокатом… Действительно хорошим адвокатом. И когда мы с Майклом только начинали наш бизнес, его помощь была неоценима. Мужчина перевел взгляд на фото и на миг замер в задумчивой тишине. — Его не стало, когда ему еще не было сорока. Рак легких. Сгорел за год, — сквозь зубы, с каким-то тихим бессилием произнес он. — Выкуривал по пачке сигарет в день… Деймон медленно выдохнул, а затем, погруженный в свои мысли, проговорил: — Так вот почему ты был в таком бешенстве, когда увидел у меня сигареты… В воспитании детей Джузеппе придерживался двух принципов, которые стали для него главными: он никогда не поднимал на них руку и не повышал голос. От первого он не отступал в своей жизни ни разу. И то утро было одним из немногих, когда он отступил от второго. Хотя прошло уже много лет, Деймон едва ли когда-нибудь после видел отца настолько разозленным, как в тот момент. Тогда Деймону было около шестнадцати, и уже тогда — и в некоторых ситуациях довольно ярко — начал проявляться его непростой характер, однако возражать отцу, вступать с ним в спор, пытаться что-то доказывать он не стал, потому что понимал: это совершенно не тот момент. Разговор Деймона и Джузеппе оставил в Деймоне глубокий след, и это имело свой итог: к сигаретам он на протяжении достаточно долгого времени после этого не притрагивался. Не менее сильное впечатление, чем у Деймона, скандал оставил у Стефана, который стал его невольным свидетелем, оказавшись тогда дома. — Что произошло? Почему отец в таком бешенстве? — непонимающе спросил у брата Стефан после. — Он понял, что я курю, — ответил Деймон. — Куришь? — с искренним недоумением в голосе повторил Стефан. — Черт побери, да он так кричал, как будто он не про сигареты узнал, а как минимум наркоту нашел! Взгляд Стефана, до сих пор в упор смотревшего на брата, словно еще не до конца веря в то, что слышал, был объят изумлением, и в то утро они с Деймоном были едины: они оба в упор не понимали, почему произошедшее — пусть не самое приятное и лучшее, но все же такое частое и обыкновенное, — вызвало такую острую реакцию у Джузеппе, который, несмотря на строгость, не пытался воспитать пуритански идеальных во всем детей и на их промахи реагировал все-таки по-другому. — Дело в том, что я видел это, Деймон, — произнес Джузеппе. — Видел его глаза, когда он рассказал мне о диагнозе. Видел, как он задыхается и становится зависимым от ингалятора. Я видел все, что с ним сделала болезнь, — сказал он, глядя сыну в глаза, и Деймон почувствовал, как голос отца дрогнул. — Одно дело — каждый день читать предупреждения о раке и прочих последствиях на пачках сигарет, которые становятся такими же привычными, как реклама по телевизору. И совсем другое — видеть это в реальности. Своими глазами. Отец и сын молчали. Джузеппе поднял взгляд на Деймона, и в нем Деймон прочитал фразу, которую отец не озвучил, но которой и не нужно было быть как-то выраженной, — она звучала сейчас в них обоих: Но разве тебя в чем-то переубедишь… Это и правда было чаще всего практически невозможно. Когда Деймону было около девятнадцати и он уже жил отдельно, в какой-то момент он вновь вернулся к сигаретам… И уже не расставался с этой привычкой никогда. Деймон вновь обратил свой взгляд к фотографии. Взглядом, до напряжения пристальным, таким непривычным для него, он словно что-то отчаянно искал — и когда находил, это что-то — неизведанное, непонятное, необъяснимое — в самый последний миг ускользало от него, заставляя начинать поиски сначала, — с еще большим упорством, с еще большей надеждой… — Скажи, у Грейсона была… Семья? Джузеппе взглянул на сына. Вопрос Деймона заставил его на миг остановиться, словно о чем-то задуматься. — Его любили женщины, — ответил Джузеппе, — и он любил такую жизнь — свободную, наполненную эмоциями… Может быть, именно поэтому он не торопился связывать себя постоянными отношениями. Грейсон никогда не был женат, и детей у него не было. — Ты сказал, что он умер, когда ему еще не было сорока… Судя по его возрасту на фотографии, это случилось давно… — задумчиво проговорил Деймон, не отводя взгляд от фото. Джузеппе невесомо кивнул. — Почти двадцать пять лет назад. Грейсон умер весной 1992 года. Деймон с жадностью вслушивался в каждое слово отца, которое слышал в ответ на свои вопросы, и чем дальше говорил Джузеппе, тем глубже была морщина, пролегшая на лбу Деймона. Деймон молчал на протяжении какого-то времени, а затем задал еще один вопрос: — Я так понимаю, ближе с ним общался Майкл, но все же — может быть, ты знаешь… Грейсон когда-нибудь в своей жизни бывал в Канаде? В глазах Джузеппе заплескалось недоумение. — Каждый из нас троих любил путешествовать, — ответил он. — Поэтому возможно, что и в Канаде он тоже был. Почему ты спрашиваешь обо всем этом? — в легком замешательстве спросил Джузеппе. Деймон без слов протянул ему снимок. — Пап, присмотрись, — через пару секунд произнес он. — Его некоторые черты… Они ни о ком тебе не напоминают? Джузеппе взял фотографию, вглядываясь в черты своего старого знакомого, которого он знал, казалось, так давно. И с течением времени в его взгляде, удивленном, недоуменном, непонимающем, появлялось что-то глубокое, задумчивое — и словно растерянное в те мгновения, когда приходило осознание — еще смутное, но уже настолько ощутимое, как отголосок, который слышится в темноте и источник которого невозможно уловить, но который так ясен, что сомнений в его реальности не остается. Джузеппе медленно, словно несмело, поднял взгляд на Деймона, и в эту секунду их глаза впервые за долгое время встретились. На протяжении нескольких секунд, казавшихся неизъяснимо долгими, они смотрели друг другу в глаза — но не говорили ни слова. То, что сейчас было в мыслях друг друга, они читали во взгляде напротив. — Ты думаешь… О Елене? — спокойно, но как будто несмело проговорил он. Деймон смотрел отцу в глаза, но не произнес ни слова. Самый ясный ответ был в этом молчании, которое они делили на двоих. Джузеппе, плотно сжав губы, вновь опустил глаза на снимок. Темные волосы, карие глаза — наверное, вряд ли эти черты можно было бы считать доказательством истинности тех мыслей, которые звучали сейчас внутри и казались такими непривычными, почти нереальными, — ведь, в сущности, похожую внешность имеет множество людей на планете. Но что-то в душе не давало в эти секунды отвести взгляд от давно знакомой старой фотографии. Дело было именно в этом цвете глаз и именно в таком оттенке волос… Что-то замирало внутри, когда взгляд улавливал именно эти черты лица. Джузеппе и Деймон сидели сейчас рядом, замерев, чувствуя, что подбирать слова стало трудно, — и в эту минуту они были очень похожи друг на друга, оставшиеся в каком-то невыразимом состоянии невесомости. — Ты говорил, что в Эдмонтоне узнать что-то о биологическом отце Елены не удалось… — Единственным шансом узнать об этом был разговор с Мирандой, — сказал Деймон. — Но мать Елены не то что говорить с ней — не может ее видеть. Здесь явно глубокая психологическая травма. Но ее причины… Шанс узнать их, судя по состоянию Миранды, очень небольшой. Деймон замолчал, а затем негромко задумчиво произнес: — Помощник того самого судьи, который рассматривал дело Миранды, уверен, что тот человек, которому мог быть нужен ее арест, был из Лос-Анджелеса. Джузеппе медленно выдохнул. Об этой истории, волею судьбы увлекшей в свой странный круговорот Елену, — обычную девушку, студентку, переехавшую в Лос-Анджелес, — было сложно даже думать, не говоря уже о попытках ее разгадать. В ней непохожие, далекие судьбы замысловато и необъяснимо соединялись сотнями нитей, но вот концы их отыскать было невозможно. И каждый раз, когда Джузеппе думал о ней, эти мысли отдавались смятением — пониманием, какие тайны могли хранить люди, которые были близкими… Ни одного доказательства. Ни одного связующего звена. Мысль, казавшаяся такой нелогичной, не имевшей под собой никакой основы… Но что-то мешало просто выбросить ее из головы и сказать самому себе: «этого не может быть». Что-то продолжало подтачивать изнутри — медленно так, потихоньку, поначалу даже незаметно, — и лишь потом это ощущение становилось ясным: внутри не было покоя. — Ты можешь рассказать о Грейсоне? — попросил Деймон. — Каким он был? Джузеппе на несколько секунд задумался, будто подбирая слова, которыми он мог бы рассказать о том, о чем просил Деймон, пытаясь понять, как он это должен сделать. — Нас с Грейсоном познакомил Майкл, — сказал Джузеппе. — Они дружили очень много лет… Майкл очень дорожил этим человеком. У него была не самая простая судьба. Я знаю, что его родители умерли рано. Было видно, что он тяжело переживал это, но он никогда этого не высказывал. В нем был стержень. Возможно, именно это помогло ему сделать себя и не сломаться. Я уже говорил — он был юристом, и довольно успешным. Я не люблю все эти клише, но у него была действительно акулья хватка. И это чувствовалось не только в работе, но и в жизни. Он умел брать от этой жизни все, жить на полную катушку. Когда я еще не был женат, мы с Майклом и Грейсоном, бывало, отдыхали вместе — и эти кутежи помнили долго… Грейсон чертовски любил казино и, бывало, просаживал там достаточно большие суммы, но никогда о них не жалел. Он был увлечен активными видами спорта, любил серфинг — часто летал в Австралию ловить волну, даже Майкла время от времени пытался склонить попробовать, хотя тот был далек от этого. Поэтому новость о диагнозе Грейсона выбила из колеи всех, кто его знал. Он был настолько сильным и волевым человеком, что было просто невозможно соединить его имя и такую болезнь — тем более, в его возрасте. Джузеппе остановился, и пространство заполнила холодная, звенящая тишина. Деймон чувствовал, как мысли превращаются в хаос, и сейчас, как никогда, старался держаться за детали реальности, как пытается ухватиться за что-то человек, попавший в сильнейший водоворот. Они оба молчали на протяжении какого-то времени, думая каждый о чем-то своем: Джузеппе — возвращаясь к тому, что стало прошлым, Деймон — лавируя между прошлым и настоящим. — У Грейсона были еще какие-то родственники? — спросил он. — Я не знал детальных подробностей о его семье, — ответил Джузеппе. — Но если попытаться, можно попробовать найти информацию, — задумчиво проговорил он. — Есть несколько способов… Но нужно время. Услышав слова отца, Деймон, посмотрев ему в глаза, кивнул. — Пап, ты можешь попробовать узнать максимально больше деталей о жизни этого человека? Джузеппе на миг замер, глядя на сына, а затем без тени сомнения кивнул. — Можно я заберу его? — посмотрев на фото, спросил Деймон. Джузеппе на протяжении нескольких секунд молчал. — Хочешь показать Елене? — негромко спросил отец. Деймон как-то неловко мотнул головой, — но этот жест, рассеянный, задумчивый, не означал отрицания. — Эта история настолько сложная, что в ней ни о чем невозможно говорить даже со словами «кажется» и «может быть». Но если Елена все еще хочет о чем-то узнать… Пусть она увидит это. А что делать дальше, пусть решит сама. Джузеппе ничего не ответил на эти слова. Наверное, это было и не нужно: они с Деймоном сейчас очень ясно понимали друг друга. Каждый из них был погружен в свои мысли, которые были такими непохожими и которые возвращали их к абсолютно разным воспоминаниям, пробуждая в душе свои, очень личные, скрытые от этого мира чувства. Деймон вернулся домой в раздрае, с настолько непривычным чувством какого-то невыразимого смятения в душе, и что-то внутри говорило ему: покоя в ней не будет еще долго… Не чувствуя под собой опоры, не слыша собственных шагов, он бесшумно прошел в гостиную, а затем опустился на диван. Деймон вновь взял в руки фотографию, которая в этот день перевернула его мысли. Он настолько крепко, до жадности сжимал в пальцах тонкий лист глянца, словно боялся упустить его, понять, что он нереален. Текли минуты, но Деймону не было никакого дела до времени — оно просто исчезало, становилось ненужным, неважным, бессмысленным. Взгляд вновь и вновь возвращался к фигурам двух людей, которые были так ему знакомы… Сейчас Деймон словно заново знакомился с каждым из них: Джузеппе и Майкл никогда не были в его глазах такими, какими он их видел сейчас… Яркий цветной снимок, сохранивший в себе кусочек теплого лета. Вот они — совсем молодые парни, по-приятельски обнимают друг друга и смеются, с уверенностью глядя в кадр. У них в душе много планов и точное знание, что все их обязательно удастся осуществить… Могли ли они вообразить хотя бы отчасти то, что ждало их впереди? То, во что превратятся души… Почему-то именно сейчас внутри Деймона так ясно звучала фраза: «пути господни неисповедимы». Необязательно быть глубоко верующим, чтобы понять ее истинность, — можно говорить не о Боге, а о судьбе, еще о чем-то, но смысл один: жестокая ирония в том, что в минуты самого большого счастья мы не можем представить себе, что оно может быть разрушено… В ту минуту, когда разрушить его так легко. Такая странная, не поддающаяся объяснению связь: в расцвете сил и лет Джузеппе стал причиной гибели ребенка Эстер и Майкла… А чуть больше, чем через тридцать лет история была в шаге от того, чтобы повториться. Разные поступки, разные причины… Один итог. Столько прошедших лет две этих семьи, так непохожих друг на друга и таких далеких, были связаны этой нереальной, но невыразимо крепкой нитью, которая появилась задолго до того, как встретились Деймон и Ребекка, и которая была своеобразным фатумом, словно им больше не было суждено когда-нибудь ее разорвать, стереть все, что было с ними до… А на фото рядом с Джузеппе и Майклом — третий человек. И казалось совсем нелогичным, что именно на этом фото он с ними, словно деталь, включенная в картину, принадлежащая на деле совсем другому пазлу… И на мгновение начинало казаться, что сердце секундами стучит медленнее, когда в глубине души появлялось осознание, насколько крепко этот человек может быть связан с двумя этими друзьями. С ними и с еще одним человеком, жизнь которого перевернулась с ног на голову единственным решением Майкла. Но если все эти судьбы действительно были немыслимым образом связаны, то какую роль они играли в жизнях друг друга? И с чего началась эта безумная игра, лишившая покоя, так ловко спутывавшая карты, с легкостью меняя облик того, что казалось истиной… Ответа не было. Деймон не знал, сколько минут прошло. Он отложил фотографию на журнальный столик, достав мобильный телефон, а затем набрал цифры знакомого номера.