***
Хотя в день ежегодного бала в честь годовщины основания города резиденция мэра Лос-Анджелеса никак не украшалась внешне, понять, каким был этот день, было несложно. Несмотря на то что охрана, работа которой была давно отлаженным механизмом, не затягивала с необходимыми проверками и не допускала скопления машин, на подъездах к ратуше можно было увидеть постепенно прибывавшие автомобили. Авто представительского класса дорогостоящих европейских марок, находившихся на вершине истории мировой автоиндустрии, — они сами по себе были искусством, потому что не задержать на них взгляд хотя бы на несколько секунд, даже если к машинам ты абсолютно равнодушен, было невозможно. Потому, что невозможно быть равнодушным к этой необъяснимой стати. Мощи. Красоте. Утопая в зелени, белоснежная громада Los Angeles City Hall возвышалась далеко над оживленными проспектами. Величественное в своей выдержанной строгости, оно в то же время находилось в такой гармонии с другими, даже полностью пропитанными модерном деталями города, что невозможно было представить другое творение, которое стало бы сердцем этого города. — Добрый вечер, мистер и миссис Джонс. Добро пожаловать, — слышалось отовсюду со множеством фамилий, большинство из которых были прекрасно знакомы присутствующим, и эти слова плавно таяли в разговорах, оживавших вокруг, и смехе. — Уже вижу, как будут выглядеть заголовки завтрашней прессы: «Плачьте, девушки, — самый завидный жених Калифорнии представил свою невесту», — с усмешкой оглядываясь вокруг, проговорил Деймон, слегка поправляя запонку на манжете кипенной рубашки. Стефан улыбнулся. — Ну, предполагаю, рядом будет более оптимистичный для девушек заголовок, в котором напишут о том, что ты развелся, — взглянув на брата, ответил он. Этот день был одним из тех редких случаев, когда на торжество семья Сальваторов прибыла в полном составе. На балу Джузеппе сопровождала Роуз. Хотя она была непубличным человеком, Джузеппе не скрывал от нее: для него значимо то, что в такие моменты она была рядом с ним. Стефан приехал вместе с Мередит. Бòльшая часть окружения Стефана и Джузеппе уже знала о грядущих переменах в их жизнях и о том, что в скором времени в семье отпразднуют сразу две свадьбы; среди же тех, кто об этом не знал, сегодня эта новость распространилась быстро, и с самого начала для Джузеппе и Роуз и Стефана и Мередит этот вечер был наполнен поздравлениями. Деймон же переступил порог Los Angeles City Hall вместе с Кэролайн, которая крепко держала его под руку. Немыслимо было поверить, что Кэролайн, на дух не переносившая «торжественные великосветские пьянки», как она сама называла подобные мероприятия, и сейчас, кроме этого, имевшая достаточно напряженные отношения с отцом, согласится на приглашение Джузеппе пойти на бал с ними. Но она сделала это с такой легкостью, которая была, наверное, в каждом решении и поступке этого звонкого смешливого моторчика, без труда способного объединить всю семью, что сейчас невозможно было представить, что Кэролайн здесь не было бы. Прилагательным, которым чаще всего охарактеризовывали эту семью, было слово «красивый». «Это действительно красивая семья», — так про семью Джузеппе говорили довольно часто и те, имел с ней опыт общения, и те, кто был лишь сторонним наблюдателем и ни с кем из Сальваторов знаком не был. Конечно, когда-то от обсуждений общества, падкого на сплетни, не ушел тот факт, что Джузеппе растил троих детей один, и история с Лили, да и разговоры о его отношениях с Роуз долго вполголоса звучали среди высших слоев Лос-Анджелеса — она была младше его старшего сына… Но все это и другие сплетни как-то сами собой отходили на второй план: в мире бизнеса, денег и власти эта семья привлекала внимание и была интересна отнюдь не сальными историями о чьих-то романах и расставаниях. К этому можно было относиться по-разному, но правда была одна: в жизни Лос-Анджелеса она занимала действительно значимое место. Именно поэтому появление Сальваторов на балу вызывало оживление уже прибывших гостей и сопровождалось сдержанными с одной стороны и искренне эмоциональными с другой — словами приветствия, разговорами, вопросами. Но несмотря на все это, стоило признать один факт: из всей семьи Сальваторов фокус внимания окружающих сосредоточился на двоих из них. Неизъяснимым образом, так легко и просто, как само собой разумеющееся, два этих человека в одно мгновение заставили взгляды совершенно разных людей на несколько секунд замереть, пристально глядя им вслед, едва они переступили порог резиденции. Это были старшие сыновья Джузеппе. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Биение сердца спокойно отсчитывает летящие вдаль секунды, но их не жаль. Что ж, это будет прекрасный вечер для того, чтобы развлечься. У кого-то — удивленные, у кого-то — вопросительные внимательные взгляды вперяются в спины двух молодых мужчин, появившихся в самый разгар сбора гостей, — это невозможно не почувствовать. Простор для фантазии будет не только у журналистов — Деймон и Стефан оба это понимали. Молодые, с особенным, присущим только их возрасту огоньком в глазах, эти мужчины своим появлением с легкостью дали новый виток обсуждениям и негромким разговорам. Они чувствовали себя в этом обществе уверенно, но уверенность эта не имела ничего общего с показной разнузданностью — напротив, в них обоих чувствовалась непривычная для современности сдержанность. Настолько разные даже внешне, так что невозможно было поверить в то, что они родные братья, они напоминали два противоположных заряда. И все же кое в чем эти братья были похожи. В их прекрасно сложенных фигурах, на которых чертовски хорошо сидели дорогие смокинги, в каждом, самом мимолетном движении ощущалась какая-то особенная стать, которая заставляла на секунду остановиться, наблюдая за ними. И при взгляде на них становилось понятно, почему так сложно было остаться безразличным к их появлению в огромном зале, шумящем, как пчелиный рой. В них двоих была мужская красота. Не та, которая заключается в привлекательной внешности. В них была сила. Уверенность. Достоинство. Фокус внимания, сдвинувшийся на них, нисколько не смущал ни Деймона, ни более застенчивого и закрытого по характеру Стефана: прямой и открытый взгляд и улыбка не меняются ни на йоту. Несмотря на то, что братья имели совершенно разный склад характеров, оба воспринимали эти минуты одинаково — абсолютно спокойно: происходящее у них обоих вызывало лишь легкую улыбку. Потому, что они оба знали, чего они стòят. В возрасте, немного бòльшем тридцати, они оба достигли того, чего многие не добиваются и к старости: положение в обществе, высòты, взятые в бизнесе, деньги. Имена Деймона и Стефана Сальваторов здесь знало подавляющее большинство — и имена эти не были запятнаны разговорами о том, что своим положением они обязаны лишь своей фамилии. Они знали, что в том числе их руками будет написана история этого города. Это не просто пафосная фраза: они действительно короли этой жизни. Они знают это. И они кайфуют. — Терпеть не могу эти светские сборища, но должна признать: бал в честь Дня основания города — это чертовски красиво, — сказала Кэролайн. — До сих пор не могу поверить, что даже не пришлось уламывать тебя присоединиться в этот раз к нам, сестренка, — ответил Деймон. — Я больше месяца никуда не выходила, кроме редакции и универа, потому что писала диссертацию, Энзо в Нью-Йорке — и что теперь, мне умереть дома со скуки? — по-девичьи беззаботно и легко отозвалась Кэролайн. Отношения Кэролайн с отцом по-прежнему оставались сложными. Однако в ее взгляде, прямом и спокойном, в ее осанке, в ее голубых глазах, в которых сейчас горел неизъяснимый отблеск чего-то яркого и обжигающего, было ясно видно одно: она не думает об этом. Кэролайн не думает о том, что сегодня Джузеппе тоже здесь, она не думает о том, каким может быть их разговор сегодня вечером и завяжется ли он вообще. Кэролайн купалась во внимании братьев, встречала старых знакомых и не прятала улыбку с ямочками на щеках, способную осветить этот бескрайний зал в мириады раз ярче, чем самый ослепительный свет. Она захотела сегодня вечером быть здесь — на Балу в честь Дня основания города. И это было единственным, что имело значение. По уголкам губ Деймона скользнула улыбка. Именно в этой легкости, в которой сохранялась ребячливость детства, ему так просто было узнать свою младшую сестру. Слова Кэролайн были правдивы. Можно быть непубличным человеком, можно холодно относиться к масштабным торжествам — но невозможно остаться настолько же холодным, оказавшись здесь. Роскошь здесь заключалась не в вычурном хвастовстве богатого убранства, а в строгой выдержанности. В горьковатом привкусе виски на губах нет хмеля — здесь пьянит что-то другое. Было что-то особенное в этом теплом свете, струившемся в воздухе, в отзвуках неторопливой музыки, предвещавшей главный вальс. Вековые традиции и безупречные манеры. Золотистый оттенок шампанского. В этом были горечь и величие девятнадцатого века, безумие ревущих двадцатых, смятение века двадцать первого. И душа охотно отзывалась на эти минуты, впитывая в себя мельчайшие оттенки, звуки, вкус. — Мистер Сальватор, — сероглазый мужчина лет пятидесяти, пристально глядя в глаза Деймона, приблизившись к нему, слегка кивает в знак приветствия и протягивает руку. — Приятно видеть Вас здесь. Деймон спокойно и сдержанно кивнул в ответ и крепко сжал ладонь собеседника. — Абсолютно взаимно, мистер Ричардс. Этого мужчину, чье имя было Дэниэл Ричардс, Деймон, конечно, прекрасно знал — с руководителем Калифорнийского отделения Национальной ресторанной ассоциации Соединенных Штатов он был знаком достаточно давно. — С небольшим опозданием, но хочу поздравить Вас с номинацией на Wine Spectator Restaurant Awards, — сказал Ричардс. — Вне зависимости от результатов это — очередная взятая высота. О номинации ресторана Деймона El Salvador на эту премию стало известно около месяца назад. То, о чем говорил Ричардс, не было просто красивыми словами признания. Для рестораторов этот международный рейтинг считался одним из самых авторитетных, и само по себе попадание в шорт-лист служило знаком качества и уровня ресторана. Основанием для составления данного рейтинга и главным центром внимания были рестораны из десятков стран мира, одной из ключевых составляющих меню которых было вино. Винные карты изучались посетителями и ведущими винными критиками во множестве аспектов: это широта выбора, соответствие вин основной кухне ресторана, объем информации о том или ином сорте, которую содержит в себе винная карта, но в первую очередь — конечно, уровень качества предлагаемых вин. Для Деймона, который по современным меркам был связан со сферой ресторанного бизнеса не так давно, включение его ресторана в номинацию было не только знаком того, что им была проделана большая работа, но — что важнее — того, что эта работа была правильной. — Спасибо, — поблагодарил Деймон. — Но думаю, что по-настоящему взятой эту высоту можно будет считать только после победы, — спокойно сказал он. — Поэтому работы предстоит еще много. Ричардс приподнял брови, не отводя от Деймона внимательный взгляд, а затем, поджав губы, тихо кивнул — уважение к такой точке зрения в его глазах было видно невооруженным взглядом. Они разговаривали еще какое-то время — конечно, по большей части о бизнесе, о последних новостях, которые сейчас обсуждались в Национальной ассоциации рестораторов, о некоторых нововведениях в законодательстве, которые затрагивали ресторанный бизнес и которые должны были вступить в силу после нового года, — оба были друг для друга приятными собеседниками. Здесь невозможно остаться в стороне от эпицентра жизни — разговоры, касавшиеся совершенно разных тем, и такие же разные собеседники — от тех, с кем связывало лишь мимолетное знакомство, до тех, кого знаешь уже много лет, — на таких мероприятиях ход минут становится менее заметным. Но для человека, не привыкшего к этому миру, эти минуты становятся самыми трудными. Стальная выдержка. В глазах и улыбке — ни тени эмоций. Никто не должен коснуться того, что ты испытываешь в эту секунду. Иначе однажды это станет твоим слабым местом. — Мне кажется, Роуз отлично держится, — заметила Кэролайн, с едва уловимой улыбкой внимательно вглядываясь вдаль. Деймон перевел взгляд и в отдалении увидел Роуз и отца. Вместе с ними был мэр — Роуз о чем-то оживленно рассказывала ему, и он, глядя ей в глаза, внимательно слушал то, о чем она говорила, и о чем-то спрашивал. Было неизвестно, о чем они разговаривали, — но это уже и не имело значения. Взгляд Роуз был, как и всегда, — прямым и спокойным, она открыто улыбалась и была уверенна. Джузеппе в этот момент был больше слушателем — но кажется, участвовать в этом разговоре для него было не самым важным. Сейчас Деймон увидел, как отец в этот момент смотрел на Роуз, — не отводя взгляд, настолько внимательно и в то же время украдкой — словно заново изучая каждое движение мимики, каждое слово — и вслушиваясь снова и снова. — Ты этого не ожидала? — спросил Деймон, отпивая немного виски из своего стакана. — Скорее, не ожидала того, что когда-то буду упоминать в твоем присутствии имя Роуз, не рискуя оказаться с заклеенным скотчем ртом. До сих пор не могу привыкнуть, — фыркнула Кэролайн. Деймон задумчиво усмехнулся. — Вот видишь, — ответил он, — жизнь не так предсказуема, как мы иногда думаем. Однако в этих словах Деймона уже не было ни капли усмешки. Деймон взглянул на Кэролайн, и их глаза встретились. На губах Кэролайн появилась улыбка — легкая и необъяснимо теплая. — И слава Богу, — с искренностью сказала она. Переведя взгляд через несколько секунд, Кэролайн увидела Стефана. — Стеф, — вновь улыбнувшись, проговорила она, когда Стефан подошел к ним и протянул ей бокал игристого. — Не могу понять, что за бурные разговоры о непредсказуемости жизни и без меня, — сказал Стефан. — Ничего необычного — обсуждаем мою природную деликатность, терпимость и дипломатичность, — в свойственной ему манере ответил Деймон. — В общем, как ты понимаешь, наш разговор ушел в сферу фантастики, — подытожила Кэролайн, и все трое рассмеялись. — Что-то Майклсонов сегодня не видно. Сальваторы чуть ли не в полном составе, а из них — никого. — Ты думаешь, что пока все это творится с их семьей, им есть дело до светских раутов? — Ты про их сына? Да уж, кто бы мог подумать. Такой молодой, и такое испытание!.. Услышав неподалеку этот разговор двух дам, судя по их голосам, — преклонного возраста, обсуждавших что-то неподалеку, донесшийся до слуха обрывком пары фраз, Деймон мысленно усмехнулся. Он не повернулся и поэтому даже понятия не имел, кто об этом сейчас говорил, не вслушивался в этот разговор и больше ничего из него не слышал, но мог поспорить хоть на сотню тысяч, что фамилия его семьи и его собственное имя в контексте этого разговора прозвучали еще не раз. А как иначе? Наследник одной из самых влиятельных в городе семей теперь — незрячий инвалид, а виновен в этом старший сын не менее известной семьи, который, тем не менее, можно сказать, не понес наказания и, более того, сейчас разгуливает на свободе. История, достойная шекспировского пера, хотя Деймон с усмешкой понимал, что явно не из любви к литературе здесь это обсуждают. Из века в век, из поколения в поколение люди остаются все теми же — со своей любовью посмаковать чужие грехи, узнать побольше о чужой беде, выговорить ее всю, до последней капли обсуждениями и предположениями. И особенно много таких людей здесь — в месте, в котором, казалось, как раз и должны звучать лишь разговоры о Шекспире, а не последние сплетни. Эта простая суть, которая, так привычно для этого мира, была спрятана в красивой упаковке изысканных манер и аристократичных фамилий, была знакома Деймону давно и хорошо. И, может быть, поэтому сейчас это не вызывало внутри ничего, кроме усмешки. Кэролайн разговаривала с Мередит, так привычно для себя оживленно щебеча ей о чем-то, но в какой-то момент Деймон ясно и отчетливо услышал, как сестра произнесла его имя. Этот звонкий возглас моментально вернул его к реальности, и в эту секунду Деймон готов был ответить сестре. Однако в следующий миг он поднял взгляд… И этого полумгновения оказалось достаточно, чтобы реальность по крупицам рассыпалась из-под пальцев, как песок. В эту секунду умолк голос многоязычной толпы и погас ослепительный свет вечера, так долго обжигавший взгляд. Деймон чувствовал, что под этим необъяснимым непроницаемым куполом не осталось никого и ничего, кроме него и этой невесомости, которая проникла под кожу, соединилась с кровью. Невесомости, которая в это мгновение была для него одного. — Деймон, ты меня слы… Вопрос Кэролайн растворился едва ощутимым дыханием на выдохе. Кэролайн так и не озвучила его до конца — потому, что в следующее мгновение повернув голову, она поняла, насколько он бессмыслен. — О боже, — выдохнула она. В следующий миг она произнесла единственное имя, и ее голос — такой же звонкий, как и прежде, гулким эхом отдался у Деймона внутри. — Елена!.. Она вошла в просторный, горевший мириадами огней зал, в угарном чаду разговоров и встреч, и Деймону казалось сейчас, что она — единственная, кто реален в этом странном мире из картонных фигур. В сознании звучали отголоски мыслей о том, как, наверное, странно он сейчас выглядит, — как застывший истукан, словно не видящий и не слышащий ничего вокрг… Но на это было плевать. Потому, что было невозможно отвести взгляд от девушки, которая своим появлением в считанные секунды внесла смятение в мысли всезнающих. Яркое буйство опаляющего средиземноморского полдня. Нежность дыхания первого весеннего ветра… И яд губительного наваждения безумия. Она была этим всем. И точно так же войдя когда-то в жизнь Деймона, она точно спутала все его карты… Иссиня-черный, как воронье крыло, цвет платья, так тонко подчеркивающего изящность женственной фигуры, взгляд на которую неизъяснимым образом на мгновения пробуждал в душе смущение, напоминает о чем-то сокровенном, настолько дорогом, но едва осязаемом, почти неуловимом. Темный шоколад мягких густых локонов спадает на чуть смуглые плечи, которых успело коснуться жаркое калифорнийское солнце. Платье оставило открытыми хрупкие ключицы и бархатные плечи, но в этом нет ни намека на пошлость — эта откровенность молчалива и строга, она тонко лавирует у грани, но не перейдет ее — лишь заставит сердце замереть, позабыв о том, как бешено оно должно стучать, чтобы в легкие продолжал поступать этот чертов кислород… Проходит миг — Елена поднимает взгляд, и в этот момент их с Деймоном глаза встречаются. Вы когда-нибудь испытывали ощущение, словно вас приковали к тому самому месту, на котором вы стоите? Нет? Право слово, забавно. Для этого ведь нужно так немногое. Лишь этот взгляд до боли знакомых карих глаз посреди этого грохочущего ослепительного вечера. Жизнь в этот момент вдруг вновь обрела свои краски — нестерпимо яркие, четкие, какие может иметь только она, — и взгляд с жадностью улавливал их, словно не было тех нескольких секунд полной невесомости, абсолютного коматоза. Вокруг жужжали разговоры и с неистовой скоростью летели секунды, сменяя эти краски, как в калейдоскопе, но Деймон стоял, не шелохнувшись, словно парализованный, словно в этот момент в одно мгновение кто-то лишил его способности двигаться. В глазах Елены — замешательство, смешанное с неизъяснимым недоумением. Но проходит лишь секунда — взгляд проясняется. Елена кивает головой в знак приветствия, и Деймон тоже едва заметно кивает в ответ. — Как же ей идет это платье, — сказала Кэролайн. — Она словно принцесса из диснеевского мульта… Слова Кэролайн донеслись до Деймона лишь приглушенными отголосками — и сейчас он понимал, почему они не были важны для него в этот момент. Его взгляд по-прежнему был прикован к Елене, и сейчас он вдруг начал осознавать причину этого странного, необъяснимо щемящего чувства, бередившего что-то внутри, когда сейчас он видел ее. Бал в честь Дня основания Лос-Анджелеса — это красивая традиция. Общество здесь — это вековые устои, величественность и стать. Это приветливые улыбки, светские разговоры и дружественные советы. А еще это — саванна, полная хищников. Хищников, которые очень не любят «новичков». Елена здесь сегодня одна. — Почему Елена одна? — не отводя взгляд от Елены, прорычал Деймон, пропустив мимо ушей слова Кэролайн. — Какого черта Майклсон не с ней? — Ты про Кола? — пробормотала Кэр. — Почему ты так уверен, что он должен был быть с Еленой? Деймон молчал, плотно сжав губы, думая о чем-то своем, и Кэролайн поняла, что на свой вопрос она ответа не получит. Деймон не смотрел на Кэролайн и потому не видел, как пристально и задумчиво сейчас смотрела на него она. — Дей, — мягко, с примирительной полуусмешкой протянула она, — сейчас же уже не девятнадцатый век. Никто не осудит, если женщина придет на бал одна. Однако, говоря все это, Кэролайн понимала, что по сути своей ее слова не имеют смысла, потому что чувствовала: Деймон говорил не о бальных традициях. Пристальные, словно проникающие под кожу взгляды, приветливые слова, а в глазах — холодная глубина. Елене казалось, что до этого дня она никогда в своей жизни не знала, как сложно может быть делать каждый новый шаг. Еще одна новая встреча. Еще один вопрос. Каждое мгновение этого вечера, каждое слово напоминало о том, о чем временами так нестерпимо сильно хотелось забыть. Здесь так часто звучала фамилия Майклсон — и все чаще рядом с ней теперь звучало имя Елены. Внутри не было ни смущения, ни чувства какой-то иррациональности произошедшего, вкус которых Елена очень хорошо узнала за эти месяцы, — и, быть может, впервые за долгое время было безразлично то, что так долго не давало покоя и было главной причиной смятения, в которое была погружена душа: мотивы решения Майкла, за которым последовала цепь событий, приведшая к этому вечеру. «Майкл вписал в завещание тебя. Одного этого достаточно для того, чтобы ты имела законное право на то, что он завещалтебе». Понадобилось время, чтобы осознать эту мысль, которую когда-то в одном из разговоров озвучил Деймон. Но в ней заключалась простая истина. И эту истину Елена принимала. Принимала без чувства вины и долга. А значит, принять это придется и Майклсонам. Равно как и другим людям, которым по какой-то неведомой причине может быть до этого дело. Но внутри все равно какой-то мерзлый холод. От изучающих ли взглядов, вперенных в спину, от калейдоскопа ли лиц, сменявшихся так быстро, — Елена не знала. Это ощущение было сродни прыжку в океан. Седая холодная вода смыкается над твоей головой, поглощает тебя, принимая в свою власть. А дальше — неизвестность. Елена действительно не могла знать, что ее ждет дальше. Но она наперед знала другую истину. Даже если внутри — липкий тягучий страх, даже если впереди — снова обрыв, перед которым в какой-то момент настолько сильно хочется остановиться, — ни одна живая душа на этом свете не узнает об этом в этот вечер. Спокойная поступь. Ровная осанка и расслабленная фигура. И прямой, открытый взгляд. О Елене сегодня говорили. Она знала это. Знала, со спокойной улыбкой отвечая на приветствие. Знала, с какой-то невероятной легкостью и естественностью поддерживала разговор с теми, с кем что-то обсуждала. Знала, делая новый шаг. Вперед. И лишь в какие-то секунды Елена ловила себя на мысли, что несколько раз, когда она не вполне отдавала отчет своим действиям, ей нестерпимо хотелось повернуть голову в сторону, словно в поиске кого-то, — она словно надеялась, что Кол все-таки окажется рядом. Нужно было так немногое. Просто взять за руку. Почувствовать его тепло. И понять, что все будет хорошо. Но вместо знакомого тепла ладони была пустота. Эта пустота внутри на секунды рассеялась лишь в тот момент, когда в какую-то из этих безумных минут Елена увидела Сальваторов. Семья была сегодня в полном составе. Кэролайн, на чьих губах заиграла широкая ясная улыбка в тот момент, когда она увидела Елену в гуще гостей, Стефан, рядом с ним — Мередит; чуть поодаль — Джузеппе и вместе с ним — молодая женщина лет тридцати — наверное, Роуз — о ней когда-то рассказывала Кэролайн… Деймон. После того, как Кол рассказал ей обо всем, Елена не думала о том, будет ли присутствовать на балу Деймон. А может быть, старалась не думать. Можно сотни, тысячи раз пытаться разобраться в собственных мыслях, размышлять о мотивации своих поступков… Но хватает одного мгновения, чтобы все встало на свои места. Единственная секунда. Льдистые серые глаза в угарном дыму, вытеснившем кислород. Их невозможно не увидеть даже в этой шумливой толпе — теперь Елена понимает точно, что узнает их из тысячи других, увидит в непроницаемой темноте… Снега Антарктики. Бездонная глубина Атлантики. Может быть, было бы объяснимо, если бы в эту секунду Елена почувствовала смятение, но теперь она понимала: сейчас впервые за этот вечер колючий холод, обжигавший кончики пальцев, растворился в чем-то ином. И причина была не в том, что здесь были Кэролайн, Стефан или кто-то еще из семьи Сальваторов. Причина была в том, что здесь был Деймон. Но это было не успокоение. Если бы это мгновение принесло его, в этот миг сердце не ударило бы несколько раз один за другим с какой-то необъяснимой ноющей болью. В ритме биения сердца, как огонек свечи, пульсировала неизъяснимая тревога — и она загоралась внутри именно сейчас, когда Елена смотрела в эти чертовски знакомые серо-голубые глаза. Вот только рождена она была не страхом чего-то внешнего, а страхом того, что было внутри, — в самой глубине души… Проходит секунда. В бокале золотится игристое. Взгляд теряется в многоликой толпе. От этого внутри какое-то необъяснимое облегчение — и одновременно грудь сжимает словно стальным обручем. И как самая чистая, самая ясная, самая неотвратная правда к Елене приходит осознание: ей еще ко многому предстоит привыкнуть.***
На губах ощущался горький привкус дорогого виски, обжигавшего горло и обволакивавшего вены теплом. Этот бал, ознаменовавший собой начало нового года в жизни одного из самых ярких городов, который сейчас находился в эпицентре истории Соединенных Штатов и самостоятельно ее творил, был пропитан роскошью и изящностью: на его организацию мэр никогда не жалел средств — ни материальных, ни организационных. Дорогой алкоголь, стоимость большинства наименований которого исчислялась десятками тысяч долларов, лился рекой, под массивными сводами здания мэрии звучала живая музыка, большинство приглашенных гостей — фигуры, занимающие главенствующее положение в жизни не только этого города, но и США. Здесь ни на секунду не умолкали разговоры, а под волнующие аккорды сложно было отказать себе в удовольствии остаться в стороне, когда объявлялся следующий танец. Что и говорить, это был действительно прекрасный вечер. Деймон уже давно не считал, скольких знакомых — от близких, заметно присутствующих в его жизни, до тех, с кем он когда-то был связан исключительно рабочими вопросами, но с кем они друг у друга оставили приятное впечатление, — он встретил за эти часы. Обсуждение бизнеса и золотистый виски на дне стакана — вполне неплохое сочетание. Деймон выглядел спокойным и расслабленным, выдержанно отвечая на вопросы и дружески задавая свои. Он приветлив и дружелюбен; он без труда и, бесспорно, превосходно ориентируясь в теме обсуждения, окунается в разговор о бизнесе с собеседниками мужского пола, а с женщинами невыносимо обаятелен — и едва ли в этом зале среди них возможно найти хотя бы одну, которая хотя бы самой себе не призналась бы в поражении перед этой дурманящей харизмой; там, где он, не перестает звучать смех. Однако любому человеку, с которым он поговорил бы в этот вечер, была ясна одна простая истина. То, что сейчас видят в нем люди рядом с ним, является ровно тем, что он позволяет им в себе видеть. То, что внутри него, его мысли, его чувства — под замком. И здесь едва ли можно найти хотя бы одного человека, которому бы Деймон позволил к этому прикоснуться. Если бы кто-то спросил его о том, что он чувствовал в эти часы опьяняющего чада роскоши и веселья, Деймон не знал, как ответить на этот вопрос. Зрение чутко улавливало каждую деталь яркого калейдоскопа, слух впитывал каждое слово, обращенное к нему даже в самом мимолетном диалоге, а сознание осязало реальность так ясно, словно он не выпил в этот вечер ни капли спиртного. Однако когда-то привычный мир стал другим — Деймон не в полной мере осознавал причину, но чувствовал и видел это так ярко, так ясно, как самую простую на этом свете истину. Это был больше не реальный мир — картонные фигуры, пусть и яркие, но не имеющие в себе жизни... Может быть, оттого и у самого него не получалось чувствовать себя частью этого целого — слишком нереальным, фантасмагоричным казалось сейчас то, в чем раньше неиссякаемым источником бурлила жизнь. Он лишь наблюдал за всем этим со стороны — а сам словно застрял где-то посередине между мирами — тем, когда-то живым и правдивым, и этим — напоминающим лишь какой-то рисунок… Так бывает после некоторых болезней — что-то меняется в восприятии организмом окружающей реальности: меняется обоняние и осязание, человек перестает чувствовать какие-то вкусы или запахи, начинает хуже видеть или слышать — или же восприятие окружающего мира органами чувств до неузнаваемости искажается… Деймон понимал, что, если все действительно так, похожий вирус сейчас был внутри него. Продолжал циркулировать вместе с кровью. Менял что-то внутри — но гораздо глубже, чем можно было осознать в полной мере… Деймон почувствовал, как плотный купол, под которым он был последние несколько минут, растворился, когда слуха коснулись первые аккорды композиции. Ему не нужно было больше ни мгновения, чтобы понять, что это означало: через несколько секунд объявили вальс. Главный танец этого вечера — посреди странного безумия в легком хмелю шампанского… Деймон спокойно относился к любого рода танцам и не мог назвать себя их поклонником, но он не мог не признать: главный вальс Бала был чертовски красивой традицией. Его главным украшением. В этот момент боковым зрением Деймон увидел рядом с Кэролайн высокого русоволосого юношу в черном смокинге. Проходит мгновение. Он задает ей вопрос, и в ярко-голубых глазах Кэролайн сверкает острый лукавый огонек, который отражается в улыбке на уголках ее губ. Хотя невозможно было услышать, о чем был их разговор, Деймон в этом не нуждался: он знал, каким был вопрос Чейза, — конечно, Деймон не мог не узнать в нем младшего сына давнего партнера своего отца и друга детства Кэролайн, с которым они буквально вместе росли и с которым весь этот вечер провели вместе, встретившись впервые за несколько лет, — и знал, каким был ответ Кэролайн. В следующий миг она уверенно, с тем кокетством и обаянием стати, с которым это могла сделать только она, подает ему свою руку, и Чейз, с улыбкой взглянув в ее глаза, бережно и отчего-то словно несмело берет ее ладонь и уводит в ряды танцующих. Это невозможно было объяснить: прошло какое-то мгновение — и все изменилось, закружилось, поплыло — мир растворился в переливах этой музыки, наполнившей собой каждый миллиметр огромного лучистого зала, заменив собой воздух. Мужчины продолжали приглашать женщин на вальс. И вдруг на миг остановившись в эту немыслимую минуту, среди ослепительного света Деймон поднял голову — и в этот момент увидел Елену. Жизнь продолжала бурлить вокруг, безразличная ко всему, что происходило внутри у каждого, кто был здесь, продолжала дурманить и обманывать и словно пролетала мимо… Деймон знал, что надолго запомнит эту минуту, потому что никогда до этой минуты он не видел Елену такой, какой она была сейчас. Ее шаги несмелы и как будто осторожны — словно она не знает, что ждет ее за следующим шагом. В шоколадно-карих глазах — растерянность и замешательство… А в самой глубине их робкого взгляда — тревога. Тревога человека, который просто не понимает, каким должен быть его следующий шаг. От этого становится так холодно. Она здесь словно чужая… Она здесь одна. Мысль об этом набатом звучала внутри Деймона. И в это мгновение что-то переворачивается внутри. Для того, чтобы принять решение, чтобы понять, что было единственным, что он хочет и должен сделать, ему хватило доли секунды. Вдруг становится плевать на всю эту суету, начавшую казаться какой-то бессмысленной шелухой, плевать на то, что этот вальс планировал пропустить. Лишь единственное становится важным и необходимым. Сам не почувствовав, как двинулся вперед, Деймон быстрыми шагами прошел вглубь толпы, среди бессмысленной шумливости которой потерялась Елена. Елена делает шаг и, в следующий момент подняв голову, замирает, увидев Деймона. Она не говорит ни слова, но Деймон готов поклясться чем угодно, что в эту секунду он слышит то, как она произносит его имя, — не словами, а взглядом распахнутых карих глаз, замершим в этом немыслимом мгновении. — Мисс Гилберт, — следуя канонам принятого этикета, произносит он, протягивая ей правую руку,— позвольте мне иметь честь пригласить вас танцевать со мной этот вальс. На протяжении нескольких секунд Елена смотрит в голубые глаза Деймона, не моргая, не отводя от них взгляд. В них по-прежнему плескается немое смятение, но в следующую секунду Деймон улавливает, как что-то меняется в ее взгляде, — в нем появляется что-то такое, что не стирает эту тревогу, но что ясно дает понять: она не навсегда. Елена не даст ей взять над собой верх. — Для меня будет удовольствием разделить его с вами, мистер Сальватор, — все так же глядя ему в глаза, отвечает Елена и вкладывает в ладонь Деймона свою. В глубине глаз Деймона сверкает отблик улыбки, он слегка, едва уловимо кивает головой и деликатно, но твердо берет Елену под руку, увлекая в следующий круг вальсирующих. Движения Деймона спокойны, но уверенны. Он кладет руку Елене на талию, и в тот момент, когда их глаза встречаются, понимает, что сейчас она не чувствует того же самого, что он: глубина карих глаз по-прежнему объята растерянностью, и кажется, что она до сих пор до конца не осознает, что с ними двоими происходит. Деймон склоняется к Елене и шепчет лишь два слова. — Доверься мне. Елена знает, что скрывается за этими словами. Она знает, о чем ее просит Деймон. И в следующую секунду он понимает, какой выбор она сделала. Деймон чувствует, как Елена расслабляется в его руках, как напряжение, в последнюю минуту сковавшее ее тело, покидает ее, словно растворяется. Шаг правой ногой вперед, затем шаг влево. Поворот и шаг слегка назад — и земля под ногами расплывается, исчезает, испаряется — ее просто нет. Елена двигается в том направлении, которое дает ей Деймон, и не пытается что-то поменять, противостоять ему назло. Она позволяет ему себя вести. Она позволяет себе быть с ним слабой. Переливы нот, казалось, когда-то знакомой мелодии — тихой, размеренной, но заключавшей в себе такое неизъяснимое величие, заставлявшее внутри что-то благоговейно замирать, — растворяются под бездонными сводами. И они двое вдруг как-то в один момент понимают — мир вокруг меняет свои очертания, становится каким-то другим — будто никогда раньше не знакомым, бесконечно далеким, каким-то отчужденным… Словно не здесь и не с ними. И вдруг становятся безразличны пары, кружащиеся в вальсе, становится плевать на то, что будет после того, как в тишине растают последние аккорды, и уж тем более на то, что было в этот вечер до. Остается лишь одно — эта зачаровывающая, нереальная музыка, проникающая под кожу, в самую кровь, и прикосновения — каждая секунда этого необъяснимого тепла, вдруг касавшегося кончиков пальцев и расходившегося по нервам, как электроток. — Ни в одну секунду своей жизни я не смогла бы задуматься о том, что ты танцуешь вальс. В признании Елены — ни намека на экзальтированный возглас вроде «Ты и вальс? Это же нереально!». В этих словах просто — правда. Она правдива, и она не боится быть с ним такой. Движения Деймона так естественны и легки, что даже подумать о том, что когда-то он занимался танцами профессионально, было бы неудивительно. Он не слышит музыку — он тонко чувствует ее на уровне гораздо более глубоком, чем могут позволить любые органы чувств. — Ты видишь во мне другой стиль? — с усмешкой спрашивает Деймон. — Я вижу тебя в танце, который горит в огне. Бачата. Самба. Танго. Деймон не отводит от Елены взгляд задумчивых неестественно ярких голубых глаз. — Все говорят, что вальсировать — это просто, а вот танцевать в ритме танго — гораздо сложнее. Только в этом нет и капли правды. Вальс — это и правда чертовски скучно… Но когда ты горишь, легко отдать всего себя такому же огню. А ты рискни бурную реку успокоить в размеренном ритме вальса. Елена внимательно слушает Деймона, но в ответ не говорит ничего. Этим двоим никогда не было необходимо что-то друг другу говорить, чтобы друг друга понять. Музыка продолжала звучать, то затихая, как едва трепещущий огонёк потухающей свечи, то набирая новую силу и словно вталкивая в легкие кислород, возвращаясь новым витком испепеляющей энергетики. Елена и Деймон то отдалялись друг от друга при поворотах, то приближались друг к другу вновь — когда оба могли ощутить дыхание друг друга на своей коже — так откровенно, запретно, запредельно… И в эти нереальные минуты, глядя Елене в глаза, ощущая ее прикосновения, Деймон понимал простую истину. Понимал, почему ему были безразличны фигуры этих странных людей вокруг. Понимал, почему не действовал хмель дорогого виски. Понимал, почему мир — такой близкий и привычный — вдруг изменил свои очертания, став чем-то непонятным, бесконечно далеким и чужим. Причиной была она. Причиной были эти карие глаза. Причиной были эти прикосновения — легкие, почти невесомые, — горевшие в душе огненной печатью. Причина была в том, что затейница судьба однажды, решив позабавиться, столкнула два этих пути в одной точке. Деймон не знал, как это назвать. Как можно назвать тот момент, когда ты смотришь в ее глаза и тебе начинает казаться: ты пустишь себе пулю в висок, если она скажет тебе это сделать? Да какая к черту разница. Главное, что ты попал. Влип, как никогда в жизни, съехал с катушек. И исправить это невозможно. И не хочется. Деймон думал лишь об одном, и мгновение, когда он осознал это, навсегда осталось в его памяти: ему до боли, до полыхающей ярости не хотелось, чтобы эти минуты, под спокойную музыку вальса казавшиеся немыслимо долгими, заканчивались. Хотелось медленно выпивать их, как хорошее вино, пробовать их, изучать, с течением мгновений различая разные оттенки вкусов, которые после оставят на губах след сладкой горечи… Деймон крепко держал Елену за талию, и она ощущала обжигающее тепло ладони другой его руки, которой он держал ее руку, и в его легких движениях было что-то, что было важнее врожденного чувства ритма и владения собственным телом. В его порывистой силе — мягкость, в его уверенности, с которой он ведет в танце, — готовность не подавить, а быть рядом. Ах, как сильно хотели бы узнать, кем они приходятся друг другу, самые любопытные из тех, кто за ними наблюдал в этот миг! Ни Деймон, ни Елена ни на мгновение не перешли грань. Деймон был очень деликатен по отношению к партнерше — в каждом его движении, в каждом полутоне прикосновения ощущалось его уважение; в движениях же Елены, хотя открытых и откровенных, не было ни капли пошлости. Но в их касаниях, когда Деймон привлекал к себе Елену после очередного поворота, было откровенности больше, чем в сексуальной близости, в их взглядах, когда их глаза вновь оказывались друг напротив друга, замирая в странной миллисекунде, было интимности больше, чем в самой откровенной исповеди. Им не нужны были слова. Никогда не были нужны. Самое важное они говорили друг другу не словами. Самое важное они говорили друг другу глазами. Прикосновениями. Деймону и Елене обоим казалось, что они не сразу поняли, что мелодия вальса утихла. Все вокруг — ослепляющий свет ламп, фигуры гостей, очертания интерьера — расплылось, слилось во что-то яркое, но неразличимое, как на картинах экспрессионистов, и прошло время, прежде чем мир вокруг начал проясняться. Вальс был завершен, какие-то из пар — вероятно, те, где партнеры были плохо знакомы или же узнали друг друга только в этот вечер, расходились, некоторые — оставались рядом и продолжили оживленную беседу, скрашенную игривостью шампанского или терпкостью виски, и классическую мелодию постепенно заменили разговоры, растворявшиеся в воздухе. Когда все закончилось, Деймон по-прежнему держал руку Елены в своей руке. Они по-прежнему не говорили друг другу ни слова. Проходит мгновение — в этой тишине, разделенной на двоих, Деймон все так же, в молчании склоняет голову, чтобы губами коснуться ее пальцев, как будто безмолвно благодаря за разделенный с ним вальс. Однако в следующий момент происходит нечто такое, что, подобно электрическому току, словно отбрасывает их друг от друга. Елена мягким, но уверенным движением останавливает его на полужесте. Их с Деймоном взгляды встречаются. Деймон замирает, словно парализованный, они с Еленой, не отводя взгляд, смотрят друг другу в глаза, и, хотя в темно-карих глазах Елены плещется что-то такое, отчего так болезненно начинает щемить сердце, — какая-то невысказанная тревога и тоска, — в ее движениях нет ни капли сомнения. Ее левая рука все так же в руке Деймона, однако спустя секунду Елена кладет на его руку ладонь правой руки, так что ладонь Деймона оказывается в своеобразном замке. Елена на протяжении нескольких секунд держит так руку Деймона, и в ее глазах он читает все, что она безмолвно говорит ему в этот миг. Не надо. Не стоит. Пусть все останется, как есть. Деймон чувствует, что даже если захочет сделать шаг, если он даст такую команду своему телу, то все равно не сможет этого сделать, — в мышцы словно залили застывающее олово, и дышать отчего-то становится невыносимо трудно… Не отрываясь, он смотрит в глаза Елены — и так многое хочется сказать… — Спасибо за этот вальс, Деймон. Деймон ничего не отвечает. Ни один мускул на его лице и в его теле не дрогнул, когда он услышал эти слова Елены — неслышные для толпы, произнесенные лишь для него одного. Слова, ставшие для Деймона его собственной пропастью. Деймон не знал, сколько времени прошло. Фигура Елены давно растаяла, затерявшись среди других гостей, а Деймон по-прежнему стоял на своем месте, до боли всматриваясь вдаль, — словно надеялся, что еще сможет уловить знакомые очертания вновь… Из этого коматоза Деймона спустя секунды вывел лишь женский голос, назвавший его имя. Он казался ему чертовски знакомым, но звучал настолько приглушенно и отдаленно, как звук над поверхностью воды звучит для человека, ушедшего под нее с головой. — Деймон. Деймон обернулся и в этот момент подумал, что, конечно, было очень странно, что он так и не смог себе объяснить, чей это голос был, — ведь этого человека он знал очень хорошо… — Энди, — рассеянно, еще не вполне чувствуя эту реальность, проговорил Деймон. По его растерянному взгляду, которым он смотрел на нее и по которому складывалось впечатление, что ему сложно его сфокусировать, было понятно, что мыслями он по-прежнему не здесь. — Здравствуй. Сдержанное, лишенное ненужной вычурности, но очень ей шедшее платье в пол глубокого изумрудного оттенка, прямая осанка, расслабленная, но уверенная поза, открытый взгляд — Энди, как всегда, была элегантна. Она пристально смотрела на Деймона, словно изучая его, но вот его собственные мысли, казалось, были далеко от этой встречи. — Если честно, то я не думала, что увижу тебя сегодня здесь. Деймон молчал на протяжении нескольких мгновений. — Жизнь продолжается. Как бы цинично это ни звучало. Эти слова, несмотря на то, что Деймон их озвучил, оставляли на губах едкую кислоту. Это действительно было цинично и жестоко, и он не знал, возможно ли вообще об этом говорить… Но он понимал: несмотря ни на что, все-таки это правда. Энди, услышав эти слова, едва заметно, наверное, уловимо лишь для Деймона, задумчиво кивнула. — Если быть откровенным, я тоже удивлен, что в этот раз ты изменила себе, — с усмешкой проговорил он, прекрасно помня о холодном отношении Энди к любым мероприятиям, которые организовывала мэрия. — Разнообразие — это всегда неплохо, — спокойно ответила Энди. Деймон ничего не ответил. Отчего-то он снова обратил свой взгляд в ту сторону, куда неотрывно смотрел несколько секунд назад. Он вновь что-то с болезненностью и невыносимой надеждой искал, равнодушный к голосу и краскам внешнего мира, и не видел, как внимательно, с какой задумчивостью наблюдает за ним Энди. — Да, — проговорил он, по-прежнему глядя вдаль. — Наверное. — Ты здесь один? Услышав этот вопрос, Деймон вновь переводит взгляд на Энди, и их глаза — ее внимательные, спокойные, и его — задумчивые, словно отрешенные — встретились вновь. Деймон ничего не отвечает на этот вопрос — лишь, как и прежде, смотрит давней знакомой в глаза… А она не прячет их от него.***
Секунды потеряли свой ход, когда спустя какое-то время Елена оказалась рядом с Кэролайн и ее семьей. В этот вечер Елена познакомилась с Роуз, которая оставила у нее о себе очень приятное впечатление современной, знающей себе цену, но искренней и абсолютно лишенной заносчивости женщины, впервые за долгое время встретилась с Джузеппе и Мередит, вновь увидела Стефана и посмотрела другими глазами на Кэролайн. В своем легком, словно воздушном, платье лазурного цвета, который так удивительно сочетался с цветом ее глаз, с собранными волосами, несколько пшеничных прядей которых обрамляли открытое ясное лицо, Кэролайн будто и вправду сошла со страниц романов девятнадцатого века. Но внутри она была все той же — легкой, яркой, завораживающей, как один из дней посредине лета. Она так легко рассказывала Елене и Стефану о чем-то, заливисто смеясь, и казалось, что ей нет дела ни до мэра, ни до чопорных обсуждений политической повестки и последних новостей экономики, звучавших отовсюду; и в этом звонком смехе было что-то такое — настолько сильно притягательное — что порождало в душе неизменное желание засмеяться вслед за ней. — Елена, мне очень радостно видеть вас сегодня здесь, — произнес Джузеппе. На несколько секунд он замолчал, с какой-то тихой внимательностью во взгляде, обращенном к Елене, думая о чем-то своем, а затем негромко проговорил: — И еще — понимать, какое решение вы приняли. Елена едва уловимо улыбнулась. — Наверное, должно пройти время, прежде чем я пойму, правильное ли оно. — По крайней мере, оно справедливо, — так же спокойно, без тени сомнения, абсолютно твердо и уверенно ответил Сальватор. — Потому, что последняя воля Майкла была исполнена. Это — уже очень многое. Елена молчала на протяжении какого-то времени, прокручивая в голове слова, сказанные Джузеппе и, очевидно, обращаясь к собственным мыслям, а затем произнесла: — Чем дальше идет время, тем яснее я понимаю, что, может быть, наверняка узнать то, чего желал Майкл, я не смогу никогда. Джузеппе понимал, что то, о чем говорила сейчас Елена, касалось не только завещания Майкла. В жизни Елены эта история приобрела значение гораздо глубже… И сложнее. — Всё… — Елена на мгновение словно запинается, как будто тщетно пытаясь подобрать слово, которое описало бы ее мысли. — Слишком запутанно. — Деймон кое-что рассказал мне о вашей поездке в Калгари… — произнес Джузеппе. Елена беззвучно кивнула. — И можно сказать, что она задала больше вопросов, чем дала ответов, — через несколько секунд проговорила она. — Если вкратце… — Елена опустила взгляд, и Джузеппе показалось, что на ее губах проявилась горькая усталая усмешка. — Наши поиски вернули нас туда, откуда они должны были начаться. В Лос-Анджелес. Между ними воцарилась какая-то странная, густая тишина. В той шумливой скорости, которая их окружала, она была, быть может, почти незаметна, неощутима — но Елена сейчас не видела, как пристально на нее смотрел Джузеппе, с какой осторожной и горячей внимательностью вглядывался в черты ее лица, — словно боялся что-то упустить. Но Елену словно ударной волной вернуло в реальность, когда она услышала его вопрос. — Елена, — позвал ее Джузеппе. — Скажите, вы собираетесь продолжать поиски? Елена подняла взгляд и встретилась с пристальными зелеными глазами Джузеппе. Он все так же, не отрывая взгляд, не говоря больше ни слова, смотрел ей в глаза. Он ждал ее ответа. И Елена почувствовала, как кровь чем-то горячим начала стучать в висках в ритм биения сердца. Ей понадобилось время, чтобы понять, как высказать Джузеппе то, что было у нее внутри. Чтобы быть с ним откровенной. Лишь спустя время Елена начала говорить снова. — Когда я вернулась сюда, я приняла решение больше не возвращаться к поискам, — сказала она. — Когда мы с Деймоном улетали в Канаду, я понимала, что главным ключом к прошлому может стать моя родная мать — Миранда. Конечно, нельзя было быть в чем-то уверенным абсолютно, я понимала, что эта ситуация может получить другое развитие, но в глубине души я ожидала того, что именно разговор с ней многое прояснит. Но… — Елена на миг замерла. — Случилось иначе. Сама Миранда не хотела о чем-то разговаривать. Очевидно, что в ее прошлом в тот период, когда на свет появилась я, было что-то такое, что стало для нее глубокой болью. И я почти уверена, что причина — не в тюрьме. Было что-то другое… — Елена вновь остановилась на полувыдохе, словно запнулась, и Джузеппе показалось, что она нервно, словно сама не вполне осознавая, дернула плечами, но в ее голосе была твердая уверенность. — Гораздо более страшное. В том числе поэтому я решила, что мне не стоит больше предпринимать никаких шагов. Джузеппе не перебивал Елену, не задавал никаких вопросов. Он лишь внимательно слушал ее, улавливая каждое слово, — словно чувствуя, что тот разговор, который сейчас происходил между ними, был очень нужен ей… — Я пообещала себе больше не пытаться найти другие пути выяснить, что произошло в прошлом Миранды, кем был мой отец, как это связано с Майклом. Порой прошлое… Должно оставаться в прошлом. Елена медленно выдохнула. — А затем Деймон показал мне фотографию Грейсона… — произнесла она. — Он рассказал мне то, о чем рассказали ему вы. Мы долго разговаривали об этом… Конечно, мы не маленькие дети, мы оба понимали, что это может быть такой же фантастикой… Но знаете, Джузеппе… Елена замерла, но причиной этой секунды тишины была не в том, что она не знала, как об этом сказать. Елена была честна с ним — Джузеппе знал это. И, быть может, между ними еще никогда не было минуты искреннее, чем эта… — Я до сих пор в подробностях помню этот разговор. Потому, что в тот момент я поняла кое-что важное. Я поняла, что больше не смогу лгать себе. Я не смогу убеждать себя в том, что все как прежде, что я смогу жить дальше. Что я должна забыть. Я хочу знать о своем происхождении. Это имеет для меня значение. Когда Джузеппе услышал две последние фразы, произнесенные Еленой так спокойно, но твердо, он почувствовал, как сердце тяжело и медленно ударило несколько раз, — но вместе с этим внутри разлилась какая-то невыразимая, необъяснимая легкость — такая легкость наступает, когда понимаешь, что все бури прошли, что теперь все на своих местах — так, как и должно быть… — Джузеппе, наверное, вы — единственный из тех, к кому я могу обратиться. Из тех, кто, может быть, смог бы помочь. Вы знали Грейсона и его окружение… И… — Елена на мгновение замолкла, словно думая о том, как донести свою мысль правильнее. — У вас есть возможности найти нужную информацию. Елена взглянула на Джузеппе, и их глаза встретились вновь. — Пожалуйста, помогите мне узнать правду о моем отце. Может быть, это было странно, но то, о чем говорила Елена, ее просьба не вызвали у Джузеппе недоумения или тревоги, каких-то других бушующих эмоций — сердце стучало ровно, словно он знал, что все произойдет именно так… Или надеялся на это. Джузеппе не знал, почему эта просьба Елены поселила в душе такое спокойствие. Может быть, это было оттого, что если бы он оказался на ее месте, его выбор был бы таким же… Джузеппе пристально смотрел на Елену, изучая черты ее лица, а затем задал только один вопрос: — Вы считаете, что вас что-то связывает с Грейсоном?.. — Этот вариант слишком неоднозначен для того, чтобы хотя бы не попытаться что-то о нем узнать. — Еще до того момента, как Деймон встретился с вами — когда эта фотография только всплыла, — я общался по этому поводу с людьми, с которыми Грейсон когда-то был близок и которые входят и в мой круг общения тоже. От них я узнал, что у него был младший брат, у которого были проблемы с наркотиками. Мимика Елены не менялась в одночасье — на ее лице не было немого изумления или вопросов — она просто внимательно слушала Джузеппе, улавливая каждое его слово. — Я был далеко не уверен в том, что брат Грейсона жив. У него была долгая и тяжелая история борьбы с зависимостью, истоками уходившая в те времена, когда он был еще подростком, — вы понимаете, что далеко не всегда у таких историй счастливый исход… Но одновременно с этим я понимал, что в случае, если родной брат Грейсона жив, он может стать единственной нитью к прошлому самого Грейсона, — его брат был единственным из его оставшихся в живых родственников… Поэтому я попросил одного своего близкого друга, которому я доверяю и у которого есть возможность найти такого рода информацию, копнуть глубже в эту сторону и попытаться найти хоть что-то о нем. Я ни на что не надеялся и, более того, сам не до конца был уверен в том, что должен это делать, — признался Джузеппе. — Но я не мог отделаться от ощущения, что если хотя бы не попробую сделать это, то упущу что-то очень важное. А через несколько недель… Мой друг связался со мной по этому вопросу. Джузеппе посмотрел Елене в глаза, и в этот момент Елена ощутила, как сердце дрогнуло. — И ту информацию, которую он мне передал, вряд ли возможно переоценить. В тот день я решил: я должен поговорить с вами об этом, чтобы понять, нужно ли вам это. И, если вы решите продолжить поиски, то обо всем вам рассказать и связать вас с этим человеком. И сейчас, когда я знаю, какой вы сделали выбор… Я не вижу смысла тянуть время и откладывать этот разговор в долгий ящик. Елена ощущала, как сердце в ушах начинает колотиться все быстрее, и из-за сердцебиения звуки окружающего мира по временам долетали до слуха лишь отрывками, которые были приглушены стуком в висках. — Что вы имеете в виду? — внезапно почувствовав, как губы вдруг пересохли, спросила Елена. — Брат Грейсона — единственный близкий его родственник, оставшийся после его смерти, жив, — произнес Джузеппе, и услышав эти слова, Елена почувствовала, как сердце, будто по команде, как мотор, начало бешено колотиться. — Его зовут Питер, ему сейчас сорок пять лет. В этот момент Елена услышала внутри мысль, появление которой сейчас было очень странным, — ведь это была далеко не самым важным… Брату Грейсона сорок пять — он совсем ненамного старше Миранды… — Как вам удалось?.. — только смогла выдохнуть Елена, но против ее шока и растерянности сейчас было спокойствие в тоне Джузеппе — было видно, что для него это не было чем-то из ряда вон выходящим. — Найти информацию о человеке, если в окружении есть нужные люди, не так сложно. Было бы сложнее, если бы он куда-то уезжал, но, судя по всему, он никогда не менял кардинально место проживания. Сейчас он живет в Лонг-Бич — это около сорока километров от Лос-Анджелеса. Джузеппе говорил обо всем этом Елене, и внутри она с каждой секундой ощущала все растущее чувство необъятной, невыразимой благодарности ему — но понимала, что сейчас просто неспособна в полной мере осознать то, о чем он ей сказал. Брат Грейсона — единственный его кровный родственник, о котором после смерти Грейсона хоть что-то было известно, — жив… И, кроме того, живет совсем рядом. Это было немыслимо, похоже на какое-то чудо — и, тем не менее, это была реальность. От осознания этого по коже шли мурашки. — Если… Если его удастся найти… Он же родственник Грейсона… И если все так, как мы подумали… ДНК-тест ведь покажет наше родство… Сейчас Елена бормотала все это, кажется, не чувствуя опоры под ногами, и думала о том, как, наверное, по-детски звучит то, с каким восторгом и какой немыслимой верой она говорила о всем известных вещах. — Это был бы самый простой путь, — согласился Сальватор. — Если только он не встанет по каким-то причинам на дыбы и не откажется… Елена почувствовала, как внутри в этот момент больно укололо. — Вы говорили, что у него длительное время была зависимость… Сейчас Елена понимала, что еще на протяжении какого-то времени вряд ли сможет формулировать фразы, ясно и четко донося свою мысль. Джузеппе кивнул. — Поэтому я не был уверен в том, что он дожил до такого возраста, — повторил он. — Потому, что история была тяжелая и проблема была не в курении травки по выходным… Там были замешаны серьезные вещества… Но в конечном итоге, судя по всему, это все равно имело последствия. Елена непонимающе взглянула Джузеппе в глаза. — Две судимости в анамнезе, — проговорил он, а затем, немного помолчав, с тоской в голосе закончил: — Обе за сбыт. Елена медленно выдохнула. Конечно, жизнь — это не розовые единороги, путешествующие по радуге. В ней много боли и грязи. История Елены и ее биологических родителей была не про обретение семьи и распростертые объятия со слезами первой встречи на глазах. Поэтому сейчас в ней не зародилась надежда на то, что, может быть, есть хоть крохотная надежда на то, что если встреча с братом Грейсона все же состоится, она будет отличаться от того, что произошло между Еленой и Мирандой. Но сейчас слышать о том, о чем говорил Джузеппе, все равно было тяжело — оттого, что Елена понимала, что может скрываться за этими словами. — Я не знаю, что вам посоветовать в этой ситуации, Елена, — произнес Джузеппе. — Потому, что, если честно, сам не знаю, допустил бы я, чтобы моя дочь встретилась с таким человеком. Елена смотрела Джузеппе в глаза. Его голос вдруг стал звучать тише, и в нем была какая-то несмелость и растерянность, и это заставляло что-то внутри замереть. — Но, наверное, бессмысленно отрицать, что Питер мог бы дать ответы на многие вопросы. Насколько же хорошо сейчас Елена понимала Джузеппе. В этой проклятой невесомости, когда понимаешь, что тебе нужно либо сделать шаг вперед, либо покончить с этой историей навсегда, она жила последние месяцы. И эти месяцы очень ясно показали ей, что иногда бывает так, что любой выбор приносит боль. Елена и Джузеппе на протяжении какого-то времени молчали. Елене необходима была эта тишина, чтобы отойти от первоначальных эмоций и осознать все рассказанное Сальватором, а Джузеппе не хотел нарушать эту тишину, желая дать Елене эту возможность собраться с мыслями. — Джузеппе, — спустя время произнесла Елена, вновь подняв на мужчину глаза, и он услышал, как дрогнул ее голос. — Пожалуйста, вы сможете связать меня с человеком, который дал вам информацию о брате Грейсона? Мне нужно узнать о нем. Джузеппе пристально смотрел Елене в глаза — они еще хранили следы растерянности и блестели — словно от слез, хотя он прекрасно видел, что в этот момент Елена не плакала. Джузеппе не сказал ничего — лишь, поджав губы, кивнул. — Спасибо, — прошептала Гилберт. Проходит еще несколько секунд — а может, больше — ход времени как-то теряется, но это становится неважно, — и Елена вновь слышит голос Джузеппе. — Елена, — произнес он, — я не буду давать вам обещание найти всю информацию о ваших биологических родителях, чтобы оно не оказалось пустым, если я не смогу его исполнить. Но я обещаю сделать все, что в моих силах для того, чтобы вы узнали правду. Елена, не моргая, замерев, смотрит Джузеппе в глаза, и он видит, как в эти секунды на дне ее глаз, взгляд которых отчего-то на полумгновение стал несмелым, рождается улыбка. Она не говорит ни слова, а лишь с уверенностью кивает головой. Они верят друг другу.***
Ход часов терялся. Голову стягивало жестким стальным обручем, и терпеть эту боль становилось настолько сложно, что Елена вышла из здания резиденции на улицу. Был ли причиной хмель шампанского или духота, из-за которой на лбу проступала испарина, — было уже не понять, да это было уже и неважно. Когда Елена вышла из здания, плечи уколол мятный холод. Кожа отреагировала моментально, покрывшись мурашками. Это был непривычно холодный для Лос-Анджелеса вечер. Можно было бы, конечно, списать это на осень… Да только здесь она другая. Спустившись по ступеням к огромному саду, полному цветущих благоухающих растений, Елена вдруг подняла голову, взглянув вверх. Бездонное чернильно-синее небо было укрыто алмазной россыпью звезд. Они горели так ярко, что казалось, что единственным источником света здесь были они, а не фонари. Они мерцали, как сотни маленьких маячков, — словно хотели сказать о чем-то… Узнать бы хотя бы когда-нибудь, о чем… Елена сделала медленный вдох. Прохладный ночной воздух обволок легкие, выталкивая из них духоту и усталость прошедшего вечера. Елена понимала, что ей еще предстоит пере-жить то, было в этом вечере. Произошедшее с Колом, рассказанное Джузеппе, многочисленные встречи и знакомства в высшем обществе Лос-Анджелеса… Танец с Деймоном. Почему-то именно сейчас она вспоминала слова, сказанные им в Калгари, когда она вернулась после встречи с Мирандой. Ты сильная, Елена. Ты очень сильная, хотя сама сейчас можешь с этим спорить, отрицать, не понимать это. Елена мысленно усмехнулась. Наверное, все-таки нет. Если бы она была сильной, она бы могла справиться со всем, что сейчас происходило в ее жизни, — с правдой о настоящих родителях, с ненавистью Миранды, с ее черным прошлым, результатом которого стало рождение Елены, с завещанием Майкла и ненавистью его семьи… Если бы она была сильной, она бы не пыталась сейчас запереть мысли на замок, стараясь не вспоминать те немыслимые несколько минут нежного вальса, когда таял мир вокруг… И до боли знакомые серо-голубые глаза напротив. Мышцы сковывала невыносимая оловянная усталость. Конечно, все это можно было списать на бурный вечер, переизбыток впечатлений — и кажется, что стоит лишь отдохнуть, оказаться дома — и эта странная боль постепенно исчезнет, и все станет как прежде. Елена с усмешкой понимала: не станет. Потому, что дело было не во впечатлениях, не в сложном дне и не в психологическом напряжении. И когда это закончится — ответа не было. Боковым зрением Елена увидела, как в отдалении, на подъезде к резиденции мелькнул ярко-красный свет фар черного седана. В этом не было ничего необычного — было уже глубоко за полночь, и постепенно гости начинали разъезжаться. Елена хотела отвести взгляд, но в следующий момент увидела рядом с дорогой иномаркой — кажется, это был Audi — две фигуры, мужская и женская. Машина была уже готова к отъезду, но паре, казалось, не было до этого никакого дела — спутники о чем-то оживленно разговаривали, смеялись и были в прекрасном расположении духа. Но в Елена чувствует, как сердце, на миг замерев, начинает не стучать — просто колотиться наизнос в рваном, болезненном ритме, взрывая остатки реальности. Смоль густых взлохмаченных волос. Черты лица. И улыбка — открытая, довольная улыбка — которая даже в отдалении в свете фонарей было невозможно спутать ни с чьей другой. Этим мужчиной был Деймон. Проходит секунда — Деймон властно притягивает к себе спутницу, а затем целует ее в губы — интимно, глубоко, откровенно. Когда пара на мгновение отрывается друг от друга, Деймон на миг останавливается, вглядываясь в ее глаза, продолжая держать ладонь на ее руке, которой она касается груди. Затем он отстраняется, делает несколько шагов и открывает перед спутницей заднюю дверь авто. Спустя пару мгновений женская фигура исчезает в темноте, а Деймон садится в салон вслед за ней. Еще миг — в отдалении слышится звук сцепления шин с асфальтом, автомобиль мягко трогается с места и через несколько секунд его силуэт растаивает в густой темноте ночи. Елена всматривалась вдаль, где уже ничего не напоминало о том, что еще несколько секунд назад там стоял автомобиль, и чувствовала, как слева, в области сердца, нестерпимо ноет — груди начинает образовываться словно огненный жар, который разрастается с каждой секундой и сжигает изнутри — медленно так… Почему-то именно сейчас в памяти снова оживал их танец. Елена слишком хорошо помнила его — каждое прикосновение, каждый взгляд Деймона… Но дышать от этого становилось еще тяжелее. Почему-то нестерпимо захотелось уйти отсюда — далеко, чтобы заполнить мысли и секунды чем-то другим, чтобы… — Елена, — послышался за спиной знакомый звонкий голос. Встрепенувшись, словно от испуга, Елена обернулась. Сделав несколько шагов, к ней подошла Кэролайн. — Кэр, — с облегчением выдохнула Елена. — А я уже успела подумать, что ты решила исчезнуть, как Золушка, — внезапно и не попрощавшись, — улыбнулась Кэр. По уголкам губ Елены скользнула улыбка. — Моя карета в тыкву после полуночи не превратится, так что позволить такое свинство я бы себе не смогла. — Как ты? — тихо спросила Кэролайн. Елена взглянула подруге в глаза и на протяжении нескольких секунд молчала. — Наверное, нормально. — Ты держалась сегодня молодцом, — ободрительно и искренне сказала Кэролайн. — Ты так считаешь? — спросила Елена, и Кэр без тени сомнения кивнула. — Вперед и с поднятой головой… Никто бы не вошел в этот вечер лучше. Елена, на мгновение опустив взгляд, задумчиво усмехнулась. — Ты же понимаешь, что этот вечер — скорее, исключение. Я никогда не была и не стану частью этого общества. И, честно говоря, не хочется. — Скажешь тоже, «общество», — ответила Кэролайн. — Слишком громко сказано. Таких чванливых зануд, как мэр и его компашка, еще поискать. До сих пор удивляюсь, как папа их переваривает, — без доли сарказма фыркнула Кэр. Елена улыбнулась. Как же в этих искренних и полных негодования фразах было легко узнать этот вечный заведенный моторчик. — Ты здесь не замерзла? — уже серьезнее спросила Кэр, внимательно, вдумчиво вглядываясь в глаза подруги. Елена чуть поежилась от холода, облеплявшего кожу. — Думаю, уже близка к этому, — ответила она. — Пошли внутрь? Кэролайн, которой погода снаружи тоже, очевидно, была не по душе, кивнула, и подруги вместе прошли к главному входу.