White R

***

      На силовых тренировках Доберман задыхается. По вечерам сблевывает ужин в сортире. Биоконструкторы грешат на пошаливающую синхронизацию. Дьюк помнит, как недавно его самого после теста на максимальную процентовку синхронизации вывернуло наизнанку.        Во время очередного марафона на третьем круге Доберман садится на корточки посреди полосы препятствий, обхватив голову руками. Дьюк поначалу бежит дальше, потом, когда странное ноющее чувство в груди становится сильнее, оборачивается и возвращается. — Плохо? — В глазах темно, — хрипит Доберман, — дышать нечем. Где эта свинья? Идет? — Нет пока.       Инструктор следит за гладиаторами через камеры парящих дронов, но с финиша до середины трассы далековато. — Придет — будет визжать. — Наверное, — соглашается Дьюк, злости он не испытывает. Инструктор часто кричит, но хорошо делает свою работу, — давай помогу.       До финиша они добредают вместе, цепляясь друг за друга. Добермана снимают с дистанции, сажают на багги и увозят: на анализы и обследование. На последок он кивает Дьюку в знак благодарности и салютует двумя пальцами. — В следующий раз смотри внимательно. Если есть шанс — тащи, а если нет — оставь где был, на крайний случай — вернешься потом, — советует младший распорядитель, — на арене всех не перетаскаешь.       Дьюк задумывается, кивает. Вспоминает, что по статистике работа в паре с раненным сокомандником снижает эффективность связки на сорок процентов. «Стратегия помощи» теперь и правда кажется малоэффективной.        По ночам Доберман плохо спит: ворочается на сбитой простыне, невнятно бормочет во сне, просыпается и долго трет глаза.       В боксе шесть на шесть шагов особо некуда деться. Разве что запереться в кабинке сортира. Входная переборка заблокирована до утра. Доберман пробует ходить взад-вперед перед окном, но, в конце концов, берет на вооружение тактику дремать, сидя на койке, привалившись к стене. В поверхностном легком сне не водятся тяжелые сны.        Наученный опытом Дьюк оценивает — результаты командной работы на тренировках были бы лучше, если бы отчаянно зевающий Доберман дожимал положенные восемь часов сна. Есть смысл помочь. В одну из ночей он садится рядом. — Не спишь? — Не сплю. — Почему?       Доберман дергается как от укола. — Кажется всякое… — Что?       Состояние гладиаторов в первый месяц после «пробуждения» отличается высоким коэффициентом нестабильности. Неадекватная реакция — обычное дело.       Дьюк знает, потому что база выживания: оружие, основы хирургии, психологии, статистика по арене и многое другое — навыки, без которых не обойтись, с самого начала зашиты в мозг. Нужные синапсы сформированы с «рождения». С эмоциями сложнее. — Кошмары снятся. Сука. Надоело… Как кто-то вламывается. И я просыпаюсь. Тут разве уснешь?       Дьюк оценивающе оглядывает железную переборку с кодовым замком. В коридоре — вахта распорядителей, на КПП солдаты. — К нам никто не может вломиться. — Да. Я и говорю: кошмар. — Вызвать медиков? — Нет.       Доберман обхватывает колени руками, кладет сверху подбородок. По биофизической сверке ему двадцать два. Но из-за невысокого, как у большинства «перьев», роста и худого телосложения, выглядит он младше и беззащитнее. Дьюк слышал, как один распорядитель сказал другому: «Скоро детей начнут делать». Без обвеса Добермана трудно воспринимать всерьез. А на тренировках он по «титанам» взлетает белкой, и на спаррингах Дьюк не так уж часто берет верх, хотя выше на голову и тяжелее фунтов на пятьдесят. Добермана опасно недооценивать. Иногда Дьюку кажется, симпатичное молодое лицо без намека на жестокость, если только Доберман не скалится и не рычит, еще одно его секретное оружие наравне с высокой синхронизацией. — Как думаешь, зачем мы им?       Вопрос слишком расплывчатый, неопределенный, не содержит конкретики, а ответ нельзя выразить в цифрах. Дьюк колеблется, Доберман выжидающе смотрит, не моргая. В полумраке бледно-голубые глаза кажутся черными. — Мы гладиаторы. — Да. Но ты не чувствуешь, что… Тебя здесь держат… Зачем-то. А ты должен быть не здесь. А тебя как будто… Украли. — Я — гладиатор, и ты тоже. Мы на своем месте. Мы работаем на арене. — Мне снится другой дом, — говорит Доберман, — туда кто-то ворвался. Я не знаю: сон или бред. Я ничего не помню. Они мне сказали, меня зовут Алекс. Я этого так и не вспомнил. — Тебе надо спать, — невпопад вворачивает Дьюк. — Иначе коэффициент полезной нагрузки падает. Знаю.       Пробегающий по периметру зоны луч дежурного прожектора заглядывает в окно, облизывает комнату и снова убегает. — Ложись, а я покараулю, — предлагает Дьюк первое, что приходит в голову. — Тогда точно никто не вломится.       Тут лучше бы помогло успокоительное. Но при виде того, как Доберман сидит, рассеянно покусывая нижнюю губу и устремив взгляд в пустоту, странное чувство начинается ворочаться в душе, и звать лишние глаза не хочется. Кажется, это называется «тревогой». — Какой смысл. Все равно один — посвежее — будет потом «вытаскивать» другого — сонного, — вздыхает Доберман, вытягивается на койке и до подбородка натягивает одеяло. — Они говорят, я — бракованный, сердце сформировалось криво-косо… Если еще в мозгах начнут копаться — станет вообще лучше некуда. Так что не говори им про все эти сны и ерунду. Я буду спать по ночам. Ладно?       Дьюк облегченно кивает, как будто поверка окончилась. И Доберман с его странными вопросами умолкает и соглашается, наконец, делать, что нужно, без выпендрежа. А сны — побочный фактор нервно-психического воздействия комплекса событий, нагрузки, реакций. И не представляют опасности. Фактор, не влияющий на результативность работы, можно отбросить. Дьюк обещает: — Ладно.