Если вы хотите вести счастливую жизнь, вы должны быть привязаны к цели, а не к людям или к вещам.
***
Еще в первую встречу Хайдигер замечает, что у Рона с Алексом много общего: одинаково острые черты лица, один рост и взгляд картежника с легким недоверчивым прищуром. Такое встречается: сходство между людьми, несвязанными даже отдаленным кровным родством, словно намозолившая всем глаза шутка Бога о том, что все люди — братья. «Не доверяй ему», — просит Пэм, — «Фишборн выразил ему особую благодарность». Хайдигер обдумывает услышанное и по сути не видит ничего страшного. После пятиминутных размышлений выясняется, Фрэнсис Фишборн никого не подставлял и никак не угрожал. Для него даже ругательство подбирается с трудом. И если во время следствия его показания указывали на него, Йена, как на виновника беспорядков — по большому счету, это всего лишь соответствовало истине. Еще Фишборн хотел заполучить Добермана. Несовпадение интересов — не больше. Вариант добиться цели, используя Рона, кажется фальшивой теорией заговора, где каждый писк можно трактовать как угодно. Рон не любил рассказывать про семью, не любил жаловаться, давить слезу из собеседника. По обрывочным историям выходило, что благополучием в его доме не пахло. Протекция Фишборна могла бы пригодиться. Хайдигер знает, что в бизнесе несовпадение интересов может дорого обойтись. Но чем Рон, по факту, мог бы оказаться полезным? Случайно ли он оказался рядом? Год вышел тяжелым, как бы не считала Пэм. Вот уж кому ничего не стоило смотреть сверху вниз и накидывать оценки. Заранее ли Фишборн подсунул Рона с дальним прицелом на непонятно какой случай? За первый год своего вице-президентства Хайдигер успевает уяснить — долгоиграющие проекты редко окупаются. Слишком много переменных. «Ты уверен, что его дружба бескорыстна?» — Еще? — Спрашивает бармен. Единственный, кто сегодня задает вопросы по существу. Хайдигер кивает — еще. Нежный блюз плывет в ресторане ненавязчивым фоном. Под приятную музыку даже напиваться приятно. Когда вокруг комфорт люкс и все блещет не явным, но осязаемым желанием услужить. Алекс, во время коротких встреч в штаб-квартире на арене, всегда первым делом залезал в бар откупорить бутылку. Пьянел медленно и оттого пил много. Говорил, отходняк после шоу легче выносить на одуревшую голову. Рон, наоборот, выбирался в бары редко, с неохотой, больше за компанию. А любил старые фильмы с крупными зернистыми кадрами, бейсбол, покупал на стадионе горячие жирные хот-доги и шутил, что проблемы старается заедать, а не запивать. Алекс врал, глядя в глаза. Для него никогда не было проблемой дойти до цели, изгадившись по дороге, неважно: в беспросветной лжи или крови своих же сокомандников. Рон — в самый важный момент, когда на земле валялись куски обгоревших тел, а самообладание и здравый смысл вылетели подчистую, пообещал помочь. И помог — нашел Алекса. Разузнал, что тот в боксе — живой и невредимый. Не стал писать рапорт, не упомянул про странный интерес подследственного. Алекс сломал жизнь. Раскрошил и посмеялся. Рон пытался помочь ее починить. Приходил, даже после того, как уже не был обязан. Тормошил, звал к себе в смешную крошечную студию на последнем этаже, под крышей, где все казалось крошечным, будто игрушечным: смотреть плей-офф ежегодных футбольных кубков. Ставил перед диваном коробки с огромной, как колесо, пиццей и громко смеялся. Алекс оставил пустоту, и воспоминания о нем с каждым днем все больше походили на старый плакат кумира десятилетней давности, некогда бережно вырезанный из журнала и случайно найденный во время уборки в кладовой, среди кипы таких же старых слипшихся журналов. Подобные вещи, бывшие некогда сокровищем, спустя время становятся хламом, и каждый раз, случайно натыкаясь на них, испытываешь разочарование из-за того, как смешно и безнадежно-необратимо они устаревают, и не остается чувств кроме недоумения — зачем было их хранить. Рядом с Роном хотелось остаться, как рядом с магазином, из которого пахнет сдобной выпечкой. Хайдигер думает, Пэм не права. Рону больше подошло бы прозвище «человек-одеяло». И глупо пьяно усмехается. Если в жизни нечто приносит ощущение уюта, разве не лучше предпочесть тепло и комфорт топтанию босиком на морозе? Мысли роятся в голове шершнями: сумбурные, несвязные. Ром путает краски, сбивает с толку, и все равно, как не посмотри, получается: Алекс — якорь, Рон — спасательный круг. «Это зависимость», — сказала бы Пэм, — «ты слишком зависим от людей рядом, вопреки здравому смыслу. Опомнись». И отец тоже во время встречи в полицейском участке год назад сказал: «Сумасшедший болван». Не смог поверить, что его сын оказался тупицей, поставившим под удар благополучие компании и престиж семьи. Каждая ошибка имеет цену. Каждая ложится камешком на дно — слишком тяжелый груз грозит затопить лодку везения. Хайдигер не может позволить себе новую ошибку. — Ваш чек — двенадцать девяносто пять. — Мистер Хайдигер, вы готовы? Вам помочь, сэр? Хайдигер смотрит на шофера, вспоминает, что вызвал свою машину полчаса назад. Тогда бутылка рома была еще почти полной. Бармен тоже смотрит на шофера и повторяет с нажимом: — Двенадцать девяносто пять. Визитки в левом отделении портмоне, кредитки — в правом. Хайдигер кладет карточку на барную стойку, не глядя, почти уверенный, что выбрал правильно. Шофер аккуратно берет портмоне из рук — достает другую, из другого отделения, платит, запихивает обратно. Уже без сомнений утвердительно говорит: — Давайте, я помогу вам. В машине тепло. Кожа на сиденье холодная первые три секунды, потом срабатывает подогрев. Важно и сыто урчит мотор. Ночной город за окном расплывается, превращается в палитру кричаще-ярких разноцветных пятен. Если Пэм права, и Рон — «человек-стул», не стоит ли первому занять место? Как в детской игре, когда на двоих или троих участников приходится только один свободный стул. Выбрать до конца. Сделать ставку. Вся эта дружба, совместные попойки, походы на стадион и приглашения на арену, разговоры по душам — длинный музыкальный аккорд, во время которого было весело с замиранием сердца бегать кругами. А теперь, когда музыка готова вот-вот оборваться, не стоит ли поторопиться и сесть первому, тем более если предчувствие и разум кричат, что любой иной выбор будет ошибкой? Хайдигер прижимается лбом к холодному стеклу и пытается укрепиться в мыслях, что Рон — не тот человек, которого можно упустить. Рон — правильный выбор. Светофор подземной парковки приветливо мигает. В скоростном лифте, как обычно, закладывает уши. Хайдигер сглатывает и повторяет вслух: «Рон». Пытается не сбиться с курса. Завтра, когда алкоголь выветрится, можно будет поговорить. Завтра. Удобно, что Рон к нему переехал… Что теперь рядом именно он. Наверное, это тоже знак. Ключ-карта — не в портмоне, болтается в кармане и не потерялась за длинный вечер чудом. Замок тихо пищит, дверь поддается. В квартире темно и тихо. Хайдигер на ощупь неудачно вешает пиджак, слышит, как тот падает на пол с тихим шуршанием, но, не останавливаясь, бредет дальше. По дороге сдирает с ног ботинки, на кухне жадно глотает воду из стеклянного графина. Растягивая петлю галстука на шее, идет, не зажигая свет, по темному коридору, придерживаясь рукой за стену. Дверная ручка сама прыгает в ладонь. «Не доверяй ему. Его дружба не бескорыстна», — просит Пэм. И пьяный тихий шепот в голове, так не похожий на ее рассудительные интонации, спрашивает: «Ты готов от него отказаться?» Хайдигер толкает дверь. В полумраке гостевой спальни мебель и вещи проступают неясными очертаниями. Человек на кровати ворочается, заметив вторжение, приподнимается на локтях и молчит, словно ночные гости для него в порядке вещей. Хайдигер не видит его глаз, но отчего-то чувствует себя голым под чужим взглядом. Решимость тает. Прежде чем ее кристальные глыбы превратятся в жалкую лужу, Хайдигер тащится вперед, плюхается на кровать, тянется к темному силуэту. Запускает руки в колючие волосы, прижимается лбом ко лбу, дышит губы в губы, заплетающимся языком просит: — Останься. Даже если предашь. Если тебе нужны только деньги. Только выгода. Мне все равно. Ты мне нужен. Пожалуйста. У меня никого больше нет. И не надо. Не исчезай. Холодная ладонь ложится Хайдигеру на лоб. Удерживая на отдалении. Как предохранитель. — Ты пьян, Йен. В хлам. От тебя несет, — тихий голос — хриплый и жесткий, как наждачная бумага, — царапает слух. — Думаешь, я не знаю? Это ерунда. Забудь. Хайдигер проводит пальцем по шее, трогает ключицы, осторожно гладит впалый живот, но натыкается на холодные пальцы и убирает руку — дальше, ниже. Чужое дыхание над ухом становится прерывистым. Предохранители не нужны, если уверен в том, чего хочешь. Хайдигер чувствует, как ладонь со лба переползает ему на затылок. Поцелуй выходит нервным и рваным, а потом хозяин спальни тянет Хайдигера на себя.