***
Дом кажется Рону скучным: двухэтажный особняк в спальном пригороде, первый этаж обложен кирпичом, второй — надстроенный, из досок, когда-то выкрашенных в голубой. В разлинованном дорогами аккуратном квартале таких же частных домов этот выглядит унылым и блеклым. Может, из-за окон, наглухо закрытых ставнями. Шестой округ — почти пригород. Рону кажется сомнительным, чтобы Доберман притащился сюда, но ради чистоты эксперимента он решает не спорить. Облетевшие дубы, как декорации к Хэллоуину, забытые на газоне. Снег метет сплошным косым полотном. Фишборн подслеповато осматривает личинку замочной скважины. — Рон, мне кажется?.. Взгляните. Царапины на тусклой латуни кажутся свежими. На самом деле — черт его разберет. Лучше бы показалось. — Что Доберману здесь делать? Для надежности нужно бы подкрепление. Желательно военных. Рон отчего-то уверен, элитный гладиатор уложит обычный полицейский патруль, как слепых щенков. Сколько синхронизации потребуется выпотрошить вчерашнего зеленого курсантика или отяжелевшего к сорока лейтенанта, привыкшего шугать районную шпану и разнимать пьяные семейные скандалы? Двадцать процентов? Десять? Доберман был бы дураком, если бы не нашел даже ножа. — Чей это дом? — Почти ничей, — отстраненно отзывается Фишборн. Потревоженный замок его интересует куда больше. — Профессора Роджера Рашшфорда. Работает у меня даже не помню с каких пор. Знаете, тип людей, так фанатично увлеченных работой, что записывают домашний адрес на первой странице ежедневника: быстро, когда надо найти и продиктовать таксисту без ошибок. Фишборн откашливается и тянется к дверной ручке. — Стойте! А если там правда Доберман? — Уже не Доберман, мистер Янг, судя по тому, что вы мне рассказали. Уже не Доберман. — Фишборн медлит. Бодрые слова хороши для бравады. Наверное, ему доводилось видеть Добермана на арене. — У вас пистолет с собой? Рон машинально прижимает локоть к телу — ощутить на боку оперативную кобуру. — Я вам ничего не рассказывал. — Это не обязательно, поверьте. Мы замечательно понимаем друг друга с полуслова. А пистолет? — Да, есть. Слушайте, вы серьезно? Против гладиатора с одним пистолетом? — Хотите вызвать патрули? Вертолет? Десант? Если я прав, Рон, то от гладиатора мы увидим лишь оболочку. С очень неглупым человеком внутри. Скорее, у него будут вопросы, чем… Гладиаторов учат контролировать синхронизацию несколько месяцев. Он не сможет крошить всех направо и налево через три часа после пробуждения. Или как сказать?.. Черт, ладно, не три, — Фишборн глядит на часы и морщится. — Вас с пистолетом хватит за глаза. — Можно же позвонить. — Роджеру? — Фишборн лезет в карман. На минуту Рона охватывает надежда, что из кармана он достанет хотя бы второй пистолет. Но Фишборн вытягивает комм. — Уже раз десять из машины. Старина Роджер может спросонья рассказать, как спаять центромеры в хромосомах эукариот, но не приучился носить с собой комм. Давайте зайдем. «Это плохо кончится», — стучит давление у Рона в висках. — «Ты же понимаешь? Ты же не идиот?» Если Рашшфорд такой же древний пень, как Фишборн, то, может, он и царапал скважину ключом каждый раз, когда сослепу пихал его мимо. Рон почти готов молиться на это. Но дверь открывается легко и без скрипа, стоит повернуть ручку, и замок оказывается вообще ни при чем. Надежды Рона трещат по швам. Первым под ноги попадается белый мелко исписанный лист и предательски шуршит, когда Рон неосторожно наступает на него грязным ботинком. Фишборн медлит в дверях. Инстинкт самосохранения включился? Рон задирает голову. Сквозняк срывает с лестницы еще два-три белых листа, кидает под ноги. Деревянные ступени винтом уходят на второй этаж, туда, где громоздится книжный стеллаж под потолок, и все они усеяны белыми листами и книгами, небрежно разбросанными, как будто кто-то искал здесь секреты — долго и упорно. В гостиной тихо и пусто. На ковре нет грязных пятен, шторы в порядке, ваза на столе — целая. Рон вертится в прихожей, старясь оценить обстановку и не отходя от спасительной двери, но все равно выходит, самое интересное — наверху. — Кабинет на втором этаже, — из-за плеча подсказывает Фишборн. А ведь это все гребаный Йен со своими просьбами. Гребаный Доберман. Да и арена гребаная — питомник для не пойми кого. И если б квакеры и политиканы, орущие, что в цивилизованном обществе боям гладиаторов нет места, не трындели языком, если бы хоть один из них взял и спалил бы арену к чертям собачьим… С Доберманами и всеми, кто там еще… Рон сглатывает и достает пистолет, отщелкивает предохранитель и медленно идет к лестнице, стараясь не наступать на разбросанные вещи. Толстый ковер глушит шаги. Ну не может же у Добермана быть слух как у летучей мыши. Если подобраться… Нет, просто выйти на прямую для выстрела. Подбираться не надо. Сближаться с гладиатором — плохая идея. Успеть бы пальнуть до того, как Доберман среагирует. А если начнется заварушка — кто-то из них двоих по-любому труп. Вряд ли Доберман драпанет от одного человека. Йен, интересно, в каком случае расстроится меньше? Рон доходит до лестницы, упирается спиной в стену и начинает подниматься боком, не спуская глаз и прицела с перил площадки второго этажа. Один выстрел. У него будет только один выстрел. Куда? Если Доберман увернется… У Рона потеют ладони и во рту кислый привкус желчи. В голову? Йен не одобрит. И попасть сложно. В тело? Один выстрел в корпус вряд ли остановит гладиатора. В ногу?.. Прошлый раз Доберман, кажется, едва не откинулся после раны в живот. Если разговора не выйдет, если кинется, лучше целиться в нижнюю часть корпуса. В брюшину. Может, Добермана даже откачают, если Фишборн свистнет своим вовремя. Может, Доберману с такой раной будет сложнее свинтить ему, Рону, голову. Сквозняк треплет листы разбросанных книг. Фишборн следит снизу. Рон поднимает пистолет и гордится, что руки у него даже не дрожат. Он — хороший полицейский. Он прошел академию. Он — отличник службы. Он должен охотиться на людей: наркош, бандюганов, убийц. Он не обязан в одиночку без прикрытия брать модифицированного гладиатора с реакций в десятки раз лучше человеческой! Черт! Рон сглатывает и становится обеими ногами на последнюю ступень. Вот и все — пришли. Что дальше? Короткий широкий коридор, уставленный разоренными книжными стеллажами, упирается в кабинет. По прежнему не слышно ни звука. Дверь кабинета приоткрыта, но в узкой щели нет движения. Доски на полу предательски скрипят. Рон молится, чтобы Доберман, что бы он там ни искал, так увлекся, что потерял связь с реальностью и не замечал ничего вокруг. Тянуть время больше не выходит. Чем дольше промедление — тем больше шанс столкнуться лбами. Ударом ноги Рон распахивает дверь и врывается в кабинет. Прицел прыгает со стены на стену, не находя цели. В тесной комнате прятаться негде. Пол под потрепанным диваном на четырех толстых ножках просматривается насквозь. Шкафы без дверей забиты папками, документами под завязку, так что влезть не смогла бы даже кошка. Человек за столом прятаться не собирается. Он лежит, не шевелясь, щекой на столе, уронив руки, в луже загустевшей крови и пятно на полу под ним тоже грязно-бурого цвета. Старческое дряблое лицо кажется желтым на фоне снега за окном. Рон видит жуткие, закатившиеся глаза, открытый перекошенный рот, посиневший язык, перемазанный пеной слюной, перерезанное горло жертвы и чувствует себя как школьник, которому объявили о досрочных каникулах. Пускай Доберман нашел профессора Рашшфорда, как и говорил мистер Фишборн, главное, слава богу, что он успел убрался до их с Фишборном прихода.***
— Видишь? Вижу. Он позволяет. — Что думаешь? Много крови мимо. Старик хрипел как свинья на убое. Грязный подход. В паре мы бы не сработались. — Много крови? Да. Ты не любишь кровь. Не люблю. Терплю. Восемь лет, как пытаюсь привыкнуть, не замечать. Куда от нее деться на арене? Чувствую на языке. Ощущаю запах. Счищаю с обвеса после боев. Отстирываю в душевой после драк. Но не люблю до дрожи. — Кровь — часть нас. И сердце. Мозг, печень. Все равно копаться в кишках — отсосное занятие. Лучше пальнуть издали. А он предпочитает нож. — Скальпель. Нож. Врать самому себе он может. А мне — нет. Я видел его глазами. Тех, кого он резал. Ему нравилось. Тогда все было как в тумане. Или полусне. Но это было уже после того, как я проснулся… Что меня разбудило? — Никак не успокоишься? Стол. Биолаборатория. Я валялся — только из пробирки с трубкой воздуходува в легких. Открыл глаза и увидел потолок? Наверное… — Не было там потолка. Их столько столпилось вокруг, что нависали одни рожи. Может быть. Ему виднее. Тогда его было больше, чем меня. Все плыло. А я помню… Дьюка. Дьюк помогал, чем мог: во время приступов, когда заходилось сердце. И во время ночных кошмаров. Старика Рашшфорда помню, но смутно, урывками. Старик больше всех радовался нашему пробуждению. Но это — чушь. Нет. Все было не так. Все началось раньше. До капсулы. До Дьюков, до арены. Я проснулся раньше всего этого, проснулся от выстрела. Я бы ни с чем не перепутал этот звук. — Теперь и ты понимаешь? Он напрягается, ему не нравится тема. А я чувствую себя, будто мне наживую расковыривают огнестрел ножом. Но это — его слабость. Чуйка. — Помнишь, как Рашшфорд про тебя сказал? Патология а casu ad casum. Хоть он, хоть я — мы оба сплошная патология. В нас нет ничего нормального. Но теперь я понимаю: Рашшфорд не знал, почему. Счел, когда этот жаловался на кошмары и провалы в памяти — все из-за недосыпа и рецидива старых травм. Никто старику не рассказал правды — про тот выстрел. Рашшфорд не понял, что уже тогда нас было двое… — Да. Кто бы мог подумать… Выстрел, которым мы… Нет. Он. Он убил ту девушку. Кристу. И в ту секунду, когда ее череп лопнул и ошметки мозга на наших глазах вывалились, пачкая больничную койку. Когда не стало ни запаха духов, ни прогулок по набережной, ни планов. Когда опыт провалился. Первый провал. Первая жертва. Первая подопытная, пущенная в расход. Тогда я впервые проснулся от звука выстрела. — А я тоже поначалу не понимал, что произошло. Когда начало накатывать: провалы в памяти, бессонница, головные боли. Томограф ничего не выявил. Раффшорд, когда я с ним посоветовался, решил — переутомление… И вот чем обернулось. Может, причина в тебе? Причина? — Опыты провалились… Ни один из испытуемых не перенес перезагрузки нейронов. Только мы. Белую революцию смог вынести только мозг с когерентным раздвоением личности. Остальные превращались в овощ. Видишь? Он волнуется. Дрожит. Так дрожат голодные звери, дорвавшись до мяса. Старик ничего не сказал, я слышал разговор глухо, как из-под пола. Но были еще бумаги. Он все перерыл, пока не нашел их. — Мы очнулись в новом теле. Наше состояние стабилизировалось. Ты не мешал. Провалы были нечастыми. Я глушил тебя… Я управлял. Плохо осознавал себя, мало что помнил. Осваивался медленно, но осваивался. Пока не вмешался… Как его? Дьюк? — Дьюк. Стравить двух гладиаторов из одного бокса — первый тест на послушание, да? Фрэнки бы поубивал всех своих к чертовой матери, когда узнал бы. Он смеется. Я не слышу, но чувствую чужие веселье и злорадство. Меня словно бьет током. — Но я победил. Остался один выстрел. Что ты тогда увидел? Кровь. Мозг на подушке. Опять. — Из-за этого Дьюка ты встал надо мной. A posse ad esse. Пошел на штурм. Забрал контроль. Все решили — винтовку заклинило случайно. А ты выкрутил до упора автоматный стартер моей рукой. Разогретые газы повредили трубку газоотвода. И с тех пор… Он не может знать, что было с тех пор. Потому что его не стало. Остался я. А он забился в угол безмолвной тенью. Я забыл о нем спустя неполный год на арене. — …пошел регресс. «Состояние объекта следует счесть неудовлетворительным. Присутствует стабильный регресс нейронной сетки. Вектор развития отклонился от запланированного. Табуляция разрывов кривой личностного роста превышена более чем в пятьдесят семь раз». Подпись. Р. Рашшфорд. Слишком складно — говорить такое наизусть. Читает. — За этим ты полез к старику? За бумажками. — А ты видел. Он мог бы удивиться. Но отчего- то не удивляется. — Теперь ты говоришь. — Теперь говорю. Разве это нормально? Я ощущаю его ярость. Раньше я не видел того, что видит он. Мы никогда не могли сосуществовать рядом. — И теперь не сможем. Просто идет время. Ты все больше становишься… Мной. Сильный убивает слабого. Закон природы. А человек — ее венец. Но тоже природа… — Как ты убил старика, когда тот отвернулся? Мне не жаль Рашшфорда. Он по указке Фишборна помог с Рори. Но я тоже тогда постарался. И на периферии восприятия мелькает чужое удивление — беспокойная рябь. Это я тоже чувствую. Он не знает Рори. — Да. Можно придумать причину. Но зачем? Мне просто захотелось. Отомстить. Ты помнишь, как они с Фрэнки нас убили? И я вспоминаю, стоит ему это произнести.