Строительство рая на земле — дело жестокое, без крови не обходится.
***
По пути до Мальхон-Драйв Хайдигер успевает заблудиться четырежды. Лицо краснеет и деревенеет от холодного ветра. Заветная цель кажется слаще Рая. Хайдигер звонит, пританцовывая на морозном крыльце, и должно быть сам на себя не похож, потому что Полковник долго всматривается в гостя, а когда холод с улицы начинает через приоткрытую дверь пробирать и его, уточняет для верности: — Мистер Хайдигер? — В точку. Мистер Райен, простите, я невовремя. Можно зайти? Это первый вопрос. Потом Хайдигер планирует узнать: не шатался ли по округе Доберман, не звонил ли, не пытался ли увидеться или забрать Рори. Но уже после того, как снова начнет чувствовать окоченевшие пальцы. Стив Райен выглядит растерянным и смущенным, как ребенок, которого поймали до обеда с конфетой за щекой. — Я могу вам помочь? Конечно, нет. Иначе было бы слишком просто. Что-то простое и легкое это не про Добермана. Хайдигер мысленно дает себе пощечину. — Да. Мой вопрос может показаться странным… — Не больше, чем ваш визит. Правильно, к черту вежливость и расшаркивания. — Доберман приходил? — Нет, с чего бы? — Полковник хмурится, как будто пытается рассмотреть крохотное пятно на пальто гостя. — Он никогда сюда не приходит. Даже на «выгулы». На случай, если вы имеете ввиду к… Интересно, что сказала ему Пэм в тот день. Про стрельбу-то на арене наверняка доложили. От старшего распорядителя не вышло бы скрыть историю, как гладиатор пальнул в женщину с ребенком на трибуне. А потом Пэм привезла Рори обратно и сказала — что? «Простите, теперь второй папаша-идиот тоже в курсе, скоро ждите?» Не похоже, Пэм никогда не извинялась, только объясняла, почему она поступила так и не иначе. Ставила перед фактом, выкладывала логическую цепочку своих мыслей, а дальше с этим признанием делай уже что угодно. А он сам — забегался до чертиков. Доберман угодил в госпиталь, надо было разобраться с его состоянием, переводом, потом было дознание по убийству Лондона. Мистер Райен так и не дождался никого из них двоих с Алексом, кто приехал бы за дочерью, хотя все всё знали. — Сегодня все иначе. Полковник поднимает брови. У него уютный, даже красивый дом. Район не самый богатый, но, может, и к лучшему. Тише дорога и меньше суеты. — Где Рори? — Наверху. Хайдигер сглатывает, мысленно оценивая шансы. — Зачем вы вообще в это ввязались? — Уточните? — Рори. Все это… — Хайдигер взмахивает рукой, словно силясь охватить весь дом. — Доберман попросил, — сухо поясняет Полковник. — Присмотреть. Думал, вы как отец — не вариант. Вы сказали, сегодня все иначе? — Доберман может зайти и… Хайдигеру трудно объяснить. Доберман не из тех, кто цепляется за ребенка, тронувшись рассудком и пустившись в бега. Но больше его пристегнуть не к чему. Накинуть в довесок хоть что-то, способное удержать, заставить шататься по округе, как на привязи. — Зачем зайти? — Полковник думает, потом его мысль проникает глубже. — Он в городе? Вы ему дали «выгул»? — Я не давал. — Ага. Полковник молчит, потом шагает за спину Хайдигера и закрывает дверь на второй замок, накидывает цепочку и на поверку дергает за ручку. — Дохлый номер, конечно. Это он вас? — Я не видел. — Кровопотек на всю щеку. — Я упал, — честно говорит Хайдигейр, не уточняя, что упал и приложился об пол после удара по голове. — А до падения? Подписали Добермана на выездной трехдневный «марафон»? Поставили в пару с Кобальтом? Пообещали отправить на «успокоение»? — Нет. Вроде нет. Холод отступает. В носу неблагородно хлюпает, но к щекам и пальцам возвращается чувствительность. Мысли приходят в порядок и начинают укладываться в голове. Может, это заслуга мистера Райена, который вроде бы ничего не делает, но по привычке берет нужный уверенный, веский тон, за двадцать лет работы усвоив, как говорить и как сбивать градус накала у истериков в возбуждении, нервных гладиаторов, накаченных адреналином после боев, как успокаивать, заставлять подчиняться и направлять в нужное русло вечно взвинченных психов, наподобие Добермана, с беспорядком в мозгах. Хайдигер расслабляется. — С Кобальтом, значит, не ставить? Голову будто отпускает судорога. От нахлынувшего невольного облегчения хочется глупо шутить. Полковник показушно задумывается, хотя, очевидно, ответ для него на поверхности. — Один второго чуть не добил, второй первому стесал ботинком пол рожи с бровью и глазом. Лучше не стоит. Не сработаются. Пойдемте на кухню. Выпьете горячего чаю после улицы. Пока я схожу наверх за револьвером. На чужой кухне Хайдигер крутится в растерянности. Полковник уходит сразу же, ничего не объяснив, только бросает мнимодружелюбное «чувствуйте себя как дома». У себя дома Хайдигер не чувствует себя идиотом, шаря по ящикам в поиска сахара. На стол они сгружают плоды своих трудов одновременно: Хайдигер ставит чашку с горячим чаем, Полковник кладет с негромким стуком пятисотый «СмитВессон». На другой руке у него сидит заспанная Рори. Прежде чем Хайдигер успевает сообразить, она оказывается уже у него на руках, а Полковник сосредотачивается на патронах. — Не хочу «упасть», если наш дружище заявится, — поясняет он, — и она пусть лучше будет с нами, под присмотром. А теперь — коротко. Что было? — Не знаю. Доберман был. Странный… — Хайдигер старается обойтись без прелюдии, чтобы не вести с самого начала и не рассказывать, что первые сигналы нездоровой ерунды начались под утро, когда они с Доберманом спали голые на одном диване. — Мы говорили и… — Говорили? Рори хныкает, тянется к блестящей чайной ложке, как живое свидетельство, что верить в их с Доберманом «разговоры» здесь уже дураков нет. Хайдигер отводит детскую руку от горячей чашки и запрещает себе стыдиться хоть чего-то. — Мы заснули — все было нормально. Вечером — как обычно. А под утро Доберман стал странным. Говорил такое, о чем не мог знать. Про мозг, синапсы, остаточный образ… — Зашивают ли при конечном форматировании гладиаторам в голову более глубокие познания в медицине, чем экстренное оказание первой помощи при проникающих ранениях, переломах, огнестрелах, ожогах и пневмотораксе, Хайдигер не помнит. Спецификации под рукой, ясное дело, нет. — Говорил о себе как о ком-то другом. Ну, вы понимаете? В третьем лице. Странно себя вел, был словно дезориентирован. А потом я отвернулся и… — Упали, — заканчивает Райен. — Упал. — Удачно упали. С Доберманом могли бы не подняться. Он — хорошее «перо». Хайдигер готов поклясться, что слышит в голосе Полковника намек на гордость. Будто он сам натаскивал Добермана убивать «пиджаков». — Что-то еще? — Спрашивал вас. По имени. — Полковник замирает, Хайдигер уходит в себя, копается в воспоминаниях и заминку не замечает. — Сказал, модель 3p-Zero поганая нестабильная модификация и ее нельзя было выводить в релиз. И еще — искал какого-то Фрэнки. 3p-Zero — это же его модель? Добермана? — Да, его. — И это все, что вы можете сказать? Полковник пожимает плечами, взгляд у него становится рассеянным. И Хайдигеру он не верит. А еще он почему-то горд и доволен. Можно быть хорошим солдатом и плохим актером. Хайдигер набирает воздух в грудь. Нахер пьесы. — Мистер Райен… Дэниел сейчас им бы гордился. У него-то самого даже пряник был всегда со вкусом кнутовища. А люди упорно судят о книге по обложке. Этим грех не воспользоваться. Каким Стив Райен видит его, Йена Хайдигера? Легко проверить. — Мистер Райен, позвольте обрисовать вам ситуацию доходчиво. Рори куксится, ей не нравится надменный холодный тон. Она не понимает слов, но улавливает интонации, как собака знает, когда хозяин недоволен. — Мой гладиатор напал на меня, чуть не убил и скрылся. Первейшее, что я обязан сделать — обьявить его в розыск и поставить КОКОН в известность. Если я этого еще не сделал, то, поверьте, не потому что потакаю своей сентементальности, а потому что хочу избежать лишней шумихи и новых проблем. И не стоит держать меня за идиота, если у меня всего лишь пока не дошли руки выяснить, как вы в этом замешаны, и какая вам выгода от этого… — Рори задирает голову, словно ждет, как ее обзовут, — пособничества. Старший распорядитель арены выполняет просьбы гладиаторов — самое глупое, что я слышал, мистер Райен. Особенно, — нужна капля сарказма, Хайдигер сам удивлен потаенной злости, сочащейся между слов, — такие ни разу необременительные просьбы, как приютить чужого ребенка. Поэтому, или вы, здесь и сейчас, выкладываете все, что мне следует знать, и помогаете решить вопрос тихо, без КОКОНа, или я умываю руки. Если бы Полковник мог, он бы его ударил, Хайдигер не сомневается. А еще для него ясно как день, каким он выглядит в глазах Стивена Райена: злым, самовлюбленным «пиджаком», который, узнав о дочери, ни разу не явился ее увидеть, богатеньким ублюдком, для которого его собственная репутация дороже сотни гладиаторов, пусть даже тех, с кем он кувыркался в постели. Это удобно. — Я умываю руки, слышите? Отдаю поиск беглого гладиатора КОКОНу. И заочно подписываю согласие на его «успокоение» сразу же после отлова. Рон сказал бы, что кидать понты перед человеком с заряженным револьвером — дерьмо-идея. Хайдигеру смешно и слегка обидно быть в чьих-то глазах сволочью. — Вы понятия не имеете, — цедит Полковник, — с чем столкнулись. Послушайте… — Слушаю. Выглядеть опасным и высокомерным с елозящим ребенком на руках — тяжело. Хайдигер надеется, Рори не станет ключом к его разминированию. — Доберман — не совсем Доберман… Не только Доберман. Это глупо и портит образ, но Хайдигер не успевает прикусить язык. — Что?.. — В Добермане есть другой… Другой человек, мистер Хайдигер. Мой друг. Это очень старая история. Никто не думал, что до такого дойдет. Доберман нестабилен. Видите ли, его мозг… Все дело в мозге. Он… — Нет. Хайдигер ссаживает Рори на стол. За окном темнеет. Дом утопает в синих сумерках. Холодная зимняя ночь подбирается ближе, инеем ползет по стеклам. — Нет. Использование вторичных органов при проектировке биоконструкта гладиаторов запрещено. Это закон. Вы несете чушь. Чушь! Полную. Вы… — Он просыпается, мистер Хайдигер. Поэтому, пожалуйста. Пожалуйста… В тщетной попытке хоть чем-то занять руки Хайдигер вертит чайную ложку. Рори завороженно следит за блестящей мельтешащей штуковиной. — Чушь. Вы хотите… Вы хотите мне сказать, что Алекс… Что Доберман — это не Доберман? У него раздвоение личности или… Что? — Пожалуйста. Не мешайте. — Чего ради, — шепчет Хайдигер, — вы говорите, Алекс… — Ради Алекса. Алекс — это шелуха, мистер Хайдигер. Оболочка. Тело. Импланты. А разум? Знаете, это ведь его идея. Алекса. Раньше его звали по-другому. Его звали Микки. Мы служили вместе. Однажды, он спас мне жизнь. Он был нашим полковым хирургом. Мы видели достаточно, чтобы взвыть, мистер Хайдигер. И когда он насмотрелся на покалеченных войной солдат, на умирающих в лазарете у него на столе, он придумал «Белую революцию». Способ… Методику перенести мозг из поврежденного, умирающего, искалеченного тела в новое — здоровое. Понимаете, сколько жизней это могло бы спасти? — Опыты с применением биоконструирования над рожденными естественным путем запрещены, — шепчет Хайдигер. — Вы… Хотите сказать, Доберман… — Не самый удачный прототип. Так нам казалось. Помялись, развели руками, смирились, понимаете? Но сейчас Микки может вернуться. Ему нужно время. Он просыпается — это больно. Когда он ушел из жизни, он ушел добровольно, мистер Хайдигер. Его друзья не смогли помочь. Но мы пошли на все, чтобы дать ему шанс. — Доберман сконструирован в «SyntexPro». Мозаика складывается медленно. Чтобы держать в руках все ее части и не спалить к чертям, требуется немало хладнокровия. Хайдигер копает методично — потом шанса может не быть. Понимать — самое важное. — SyntexPro, значит — Френсис Фишборн… В его лабораториях сделали, его генетики написали спецификацию. Мозг взяли из мертвого тела. А когда не вышло… Вы прикрыли. Знали, но никому ничего не сказали. Оставили на арене, как обычного гладиатора. Присматривали. Ждали. Ловили симптомы? И… — Рори хватает Хайдигера за край пиджака, словно напоминая о себе, — делали поблажки. Закрывали глаза на самоволки, на гонор и сигареты. И когда вдруг случилась та история, забрали девочку. Зачем? Хотели удочерить ребенка мертвого друга? — Иногда. Микки и Доберман… — Полковник задумчиво пожимает плечами, — разные… Характер говно у обоих. Я рад, что вы спросили и дали время ответить. Доберман очень тепло к вам относился. Чрезвычайно. Из всех людей только вас он подпустил к себе, если можно так выразиться. Если он напал, перестал узнавать и сбежал, то все еще может получиться… — Да, только… Хайдигер берет Рори на руки. Детская пижама достаточно плотная. И это хорошо. — Он не перестал меня узнавать. Он сказал, это странно, но он меня помнит. Что я влез Алексу в голову. Полковник дергается, хочет что-то сказать. Хайдигер в глаза больше не смотрит. Все его внимание приковано к пистолету. — Вы справедливо сказали. КОКОНу лучше не знать. Я понимаю вас. Вы хотели помочь. Рукоятка револьвера почти под ладонью мистера Райена. Тут нужна синхронизация Добермана. Хайдигер берет кружку, осторожно делает глоток и почти сразу обжигает небо. — Спасти близкого друга. Я тоже хотел бы, на вашем месте я бы… — голос Хайдигера падает до тихого шепота. Полковник уже не молод. Чтобы расслышать он подается вперед, ближе наклоняется над разделяющей их столешницей. А чай не успевает остыть. «Главное во время боя — не думать. Не бояться. Не ждать. Не думать. Работаешь на рефлексах или падаешь замертво. Думать, когда жизнь на кону — это слишком медленно», — сказал как-то Доберман. Не моргнув глазом, Хайдигер ловит момент и резко выбросив руку с чашкой, выплескивает кипяток Полковнику в лицо. Тот отшатывается с воплем, сгибается пополам. Рори в одной руке, вертится, ее тудно удержать. Хайдигер отшвыривает револьвер в угол и кидается к двери, огибая по широкой дуге скорчившуюся фигуру. — Стой, — хрипит Полковник. Вслепую выбрасывает руку, пытается схватить Хайдигера за одежду, но промахивается. В прихожей Хайдигер неловко одной рукой сдирает пальто с вешалки, закидывает себе через плечо. Вешалка падает на пол. Рори плачет. Замки не поддаются, левой рукой открывать дверь неудобно. На кухне грохот — что теперь будет? Хайдигеру кажется, если раньше его бы «вежливо» попросили не вмешиваться и подождать вместе окончания «трансформации» Добермана, то теперь расчленят и закопают. — Стой! Замок щелкает, Хайдигер дергает дверь на себя, та распахивается. — Стоять, я сказал! Полуослепший Полковник поднимает револьвер. Не бояться. Не ждать. Не думать. Хайдигер ныряет, согнувшись, в дверной проем, заскакивает за стену и бежит со всех сил, сжимая Рори в охапке, по глубокому снегу.