Дрессировщик

День снова оказался потрачен впустую. Воншик, разрываясь между яростью и негодованием, исходил весь берег местной реки, рассказывая крокодилам, как самым понимающим собеседникам, о своей проблеме. Хонбин и Джехван после случившегося оставили Воншика наедине с собой, рекомендуя уже наконец разобраться во всем, чем он решил пренебречь. После этого неприятного разговора он остался сидеть на траве, наблюдая за этой сюрреалистической картиной ещё как минимум час. Вскоре он понял, что Тэгун явно не собирается подойти и объясниться. Конечно же, всё не может быть так просто. Чон никогда не делает того, что от него ждут. Терять на это своё время и дальше потеряло всякий смысл. Воншик поднялся и уехал обратно к лагерю. Он успел почерпнуть несколько важных техник, применяемых парнем во время тесного общения со львами, но теперь этого было недостаточно. Его поглощала жадность, черной дырой затягивала в себя, открывая желание знать как можно больше, перенять всё до последнего жеста, чтобы скорее достигнуть желаемого результата. Два месяца стало бы рекордным временем в подобном эксперименте, и тогда бы Воншика обязательно признали лучшим. Тогда бы он навсегда остался на свободе, и все выговоры обязательно были бы сняты с его карты личности. Вместе с Тэгуном он смог бы достичь небывалых высот, а главное, проблема с поиском работы перестала бы быть проблемой уже сейчас. Помощник дрессировщика — что может быть лучше? Правая рука — идеально. Ким так глубоко уходил в собственные фантазии, возвращаясь к иллюзии об идеальной жизни, что едва вспоминал, что всё, чего он мог бы достигнуть — полностью заслуга Тэгуна. Человека из низшего класса. Вернувшись к реальности, Ким нервно ходил из стороны в сторону, дожидаясь, когда же вернётся этот невыносимый хранитель тайн. Он вдруг осознал, почему так сильно хотел узнать этого ранее совершенно нелюдимого парня. Внутренне чутьё, не иначе. Лучи солнца слабели с каждым часом, предупреждая о скором закате. Вероятно, Тэгун вовсе не торопился возвращаться, потому как львы уже давным-давно поменяли своё местонахождение несколько раз. Здесь стоит отдать должную благодарность датчикам. Вряд ли бы Чон ходил с ними и дальше. Львы, может, и позволяют находиться ему рядом с собой по совершенно неясной причине, но они явно не стали бы терпеть постороннего рядом с собой целые сутки. Если это действительно так, то Воншик был готов отдать свою душу государству прямо сейчас, иначе какой смысл существовать, когда все высоты уже достигнуты? Тэгун не из глупых людей. Он прекрасно понимает, что теперь ему придется признаться хотя бы в части своих загадок, если же не во всех. «Что, если не придет? — страшная мысль пронеслась в голове Воншика молниеносно. — Что, если так и останется со львами? Ему ведь совершенно ничего не стоит. Кто я такой, чтобы устраивать этот нелепый допрос? Нет же, глупость, конечно же, у меня есть полное право. Он — то неприменимое, лживое местоимение. Согласно документам, разумеется». Воншика удивляли, волновали собственные и не поддающиеся логике мысли всё сильнее, он не мог понять, с каких пор они стали такими ужасными, но в данной ситуации это не имело больше значения. Стоило только предположить о возможной трусости парня, как он появился на дальнем конце дороги, беззаботно идущий к лагерю. К Воншику снова в одно мгновение прилили все остывшие эмоции, словно кровь, циркулирующая по организму. Ким почувствовал, что нервничает, не зная, как начать разговор, чтобы не вышло слишком грубо. Однако он ждал слишком долго, чтобы спросить обо всем, а ещё дольше — ответа, отчего хотелось выпалить всё накопившееся разом, не соблюдая Закона о цензуре. И плевать, что всё это слишком девиантно, слишком низкоклассого. Взяв себя в руки, он медленно зашагал к лагерю, стараясь предугадать будущий диалог, воспроизвести в голове заранее, приготовиться, что было бесполезно, зная, что говорить придется с Тэгуном, но надежда всё ещё умирает последней. Воншик пришёл к лагерю раньше, поставил стулья как вчера, у костровища, и не спеша стал складывать аккуратно-спиленные дощечки, заготовленные одним из множества производств, одну на другую, чередуя, старательно собирая из них подобие старого «колодца», о существовании которого не знал и в теории. Это успокаивало, приводило в равновесие, отдаляло от вспыльчивости. К тому же, выглядело это так, словно он вовсе и не ждал возвращения парня, а просто занимался своими делами. Словно и не будет никакого разговора. Тэгун, как ни в чём ни бывало, шёл к лагерю прогулочным шагом, напевая что-то мелодичное себе под нос. Воншик, сидевший спиной к дороге, мог предположить, что парень уже совсем близко, раз он слышит эти прекрасные звуки, выходящие из его рта. Он хотел обернуться, посмотреть, старательно прислушаться, но он сидел. Это звучание так восхищало его, что он непременно спросил бы и об этом, но накопившееся количество вопросов только лишь для одного человека неизменно пугало. Всё это становилось похожим на крайне нездоровый интерес, но Ким всё ещё находил этому оправдание — он должен знать его секрет. Стоило ему только лучше прислушаться, пение вдруг прекратилось. Он почувствовал чужое присутствие. Тэгун обошёл его стороной и сел на стул, молча наблюдая за тем, как Воншик подготавливает костёр. Спокойный взгляд парня казался Киму хуже всякого наказания, он возмущал его даже сильнее, чем введение Всемирного Дня Отдыха. Тэгун, должно быть, хорошо подготовился к возвращению, а значит, разговорить его будет не так-то просто. — И что же ты делаешь? — иронично спросил Тэгун. — Костёр ведь давно сложен, зачем сидеть? Попав в неловкое положение, Воншик поднял голову, обменявшись с ним коротким взглядом и, немного промедлив, быстро поднялся, отряхивая штаны от налипшего песка. — Уже ничего, — ответил Воншик, стараясь придать своему тону как можно больше безразличия. И, если бы Тэгун был таким же, как и все, то наверняка бы поверил в это. «С каких пор ты набрался такой смелости? — пронеслось у Кима в голове. — Неужели всё дело в Африке?» — Ну да, — подыграл ему Чон, делая на этом особый акцент, что только сильнее подначивало Воншика узнать всё и сразу. — Всё, хватит, — он сел на против стоящий стул и посмотрел парню прямо в глаза. С тех пор, как он оказался в Африке, его было не узнать. Взгляд более возвышенный, уверенный, превосходящий. Даже то, как он сидел, значительно отличалось от того, как это выглядело в квартире Воншика. Свободно и раскованно, сложив нога на ногу, однако настороженность неизменно появлялась в его глазах, когда Ким начинал вести себя резко. Он, как и все люди, не умел корректно выражать свои эмоции. Совершенно обычное дело, но Чон никак не мог свыкнуться с этой характерной особенностью. — Ответь мне на вопрос хоть сейчас. — Что? — с возмущением переспросил Тэгун. Слова дрессировщика прозвучали грубее, чем предполагалось. — Ты сказал, что ответишь мне, — повторил Ким, всё ещё рассчитывая на то, что он достоин этой информации. — Ну и на что же я должен ответить? — Чон чуть склонил голову в вопросе. Воншик смотрел на него, как на того, кто обязан докладывать ему обо всём, что происходит. Так, словно он совершенно не имел права на молчание и выглядел глупым настолько, чтобы рассказывать об информации, которую прежде не доверял никому, кроме себя самого. — Кто ты? Откуда ты? Почему, в конце концов, самые не подчиняемые животные слушаются тебя?! — всплеснув руками, спросил Ким. — В чем твой секрет? Тэгун молчал, не отрывая от Воншика взгляд. Саркастичная улыбка давно исчезла, на смену которой пришло лицо полное серьёзности. В последний раз Ким видел такое лишь в одном месте — на объекте. Со стороны вопросы показались смешными по своей глупости и наивности, но на лице Чона не проскользнуло ни одной положительной эмоции, которая могла бы разрядить обстановку. — А кто ты такой, чтобы знать об этом? Скажи, чем ты отличаешься от других любопытных людей, бесконечно спрашивающих у меня о подобном? Воншик отчётливо увидел в его глазах нечто новое. Похожее на то, словно он вспомнил что-то неприятное, что-то такое, о чём бы мечтал забыть навсегда, но вопросы заставили его вернуться к точке возврата. Любопытство Воншика слишком сильно напоминало ему ежедневный допрос в «изоляторе». Каждый из служащих на объекте главнокомандующих пытался узнать что-то о его семье, о прошлой жизни и о том, как он попал на производство, получая в ответ лишь молчание. Каждый день, кроме воскресенья, ровно в полдень к нему приходили разные люди и пытались задавать вопросы. Сначала по-хорошему, даже с использованием лести и втиранием в доверие, но потом, с каждым разом, становилось всё жёстче, понятие о гуманности забывалось. Они сидели в его комнате, начиная сходить с ума от тишины, у всех до единого она пробуждала чрезмерную раздражительность и ярость. У Чона было достаточно времени, чтобы заметить это. И лучшим доказательством этой теории стало ужесточение формы допроса. Спустя всего месяц после пустого ожидания в его адрес начали применять оскорбления, угрозы, а ещё через месяц — насилие. Первым стал главнокомандующий, его же D-сектора, некогда добрый и снисходительный мистер Пак. В очередной раз услышав от Тэгуна его нежелание отвечать на поставленный вопрос, он влепил ему хорошую оплеуху. Щека раскраснелась, на следующий день приобрела едва заметный потемневший оттенок, мало похожий на след от руки, но смело заверяющий о том, что лучше уже не будет. Вероятно, людям понравилось проявлять жестокость, это отчего-то приносило им спокойствие. Все, как один, выходили из «изолятора» разъярёнными, но удовлетворённым процессом. Однако самым возмутительным стало то, что никому не было до этого дела. Закон запрещал бить рабочих людей, если причина не была достаточно весомой, но разрешал наказывать «преступников», коим Тэгун официально являлся. Так усердно добываемая информация требовалась всего лишь для оформления каких-то никому ненужных документов, направляющихся статистам-социологам, которые должны были выявить причину отклоняющегося поведения и немедленно исключить его возникновения. Предположения были разными: вирус, болезнь головного мозга, нарушения нервной системы, но пока Тэгун был единственным «уродом» среди остальных, социологи успокаивались, забывали о данном исследовании, зато командующие уже не могли остановить свой азарт. «А вдруг сознается?» — уверяли они и продолжали допрашивать несчастного «бракованного» человека. Однако ни одного слова им так и не удалось услышать. Воспоминания яркой вспышкой вернулись в сознание Тэгуна, угрожая вызвать скрываемые эмоции, но он успел задержать их. Воншик не отвернулся и даже не потерял интерес, он растерянно смотрел на парня, зависшего в облаке воспоминаний, не зная, что нужно делать. Теперь же это было обыкновенным молчанием, ответ был за Воншиком, но он не мог отойти от заданного вопроса. Внезапно он почувствовал себя самым жестоким человеком на свете, ощущая на себе вину за то, что заставил Тэгуна вспомнить что-то лишнее. Он был уверен, что дело именно в прошлом, которого ему так и не собирались поведать. — Ладно, — Ким перевёл взгляд и откинулся на спинку стула. — Я не против молчания. Можешь не говорить мне. — Правда? — Тэгун выпрямился, не поверив его словам. Ещё ни один человек так просто не освобождал его от вопросов. — Да, — Воншик с трудом принял решение оставить парня в покое. Эта информация не была важной настолько, чтобы разузнать всё сиюминутно. К тому же, счастливое лицо этого парня нравилось ему гораздо сильнее. Слова, которые он произносил, радовали Тэ с каждой секундой все больше. — Спасибо, — сказал Тэгун, улыбнувшись. Воншик никогда ещё не видел настолько искренней и чистой улыбки. Он улыбнулся в ответ, чувствуя удовлетворение, хоть узнать ему ничего и не удалось. Собственная реакция показалась ему странной, но почему-то именно это решение он считал самым правильным, несмотря на всю абсурдность. — Я расскажу тебе о себе только в одном случае. Чон заметил, что Воншик очень хотел услышать продолжение, но пытался не подавать вида. Словно его это и не беспокоило. — В каком же? — не выдержав столь длинной паузы, он сдался. — Только если я буду доверять тебе. Воншик задумался, пытаясь вспомнить, пользовался ли когда-нибудь настоящим взаимным доверием, помимо такой же технике в дрессировке. Даже общаясь с Хонбином, они никогда не говорили о доверии и не несли ответственности за информацию, передаваемую друг другу. В ней давно никто не нуждался, ведь ни у кого не было тайн, все были открыты, словно музей, который можно посетить абсолютно безвозмездно и в любое время суток. У человека не должно быть секретов, если он хочет жить в совершенном мире и быть ему полезным. Можно молчать, но умалчивать — никогда. Воншику стало совершенно ясно, почему к Тэгуну все так относились. Он никогда не являлся частью этой системы и даже тогда, когда находился на свободе. Он и был одним из «непримиримых», так пугающих все слои общества. От таких, как он, зависило будущее. Стоит только этому числу противников увеличиться хотя бы до двух, вся система может потерпеть крах, однако Воншика это совершенно не напрягало, так было даже интереснее. Он никогда ещё не был достоин вымершего человеческого доверия. Посмотрев на расслабившегося Тэгуна, он успокоился окончательно. Если человека не удается узнать лёгким путём, значит, он точно того стоит, решил Ким. Солнце в очередной раз таяло в объятиях облаков, нагоняющих тёмную ночь. Думать о работе и тем более о прочих заботах совершенно не хотелось. Существовало лишь одно желание — поддаться потоку времени и плыть, плыть, пока не окажешься у берега решившихся проблем. Череда неудач продолжала навевать Воншику не самые приятные мысли, а хорошие взаимоотношения с Тэгуном требовали теперь особых усилий над собой, однако первая настоящая улыбка уже говорила о многом. Быть может, доверие — это не так уж сложно, подумал Воншик, и эта мысль добавила бодрости. Они оба смотрели на разгорающееся пламя и долго молчали. В нём всегда было что-то старинное, особенное. Огонь был единственным «изобретением», которым не пренебрегали сейчас, несмотря на огромные годы его жизни. Это один из тех случаев, когда однажды воспроизведённое никогда не сможет замениться даже лучшими разработками человечества. Скорее всего, Тэгун был таким же, как этот огонь. Необходимым и вечно удивительным. — Сегодня очень красивое небо, — заметил Чон, когда солнце практически скрылось за горизонтом. Казалось, слова вовсе и не были предназначены для Воншика, они были похожи на случайно-вырвавшиеся, но что-то ему подсказывало, что он должен ответить. — Красивое, — повторил Ким, удивляясь тому, что ещё существует человек, способный увидеть в природе что-то привлекательное. К сожалению, он не понимал этого восхищения, эти краски на небе всегда повторялись, они смешивались и меняли свой порядок, но смысл от этого не становился другим, а польза и вовсе отсутствовала. Он понимал лишь разницу между этим небом и тем, что видел каждый день из окна, но это чувство, так схожее с восхищением, пропадало слишком быстро. Тэгун посмотрел на Воншика, задержав на нём своё взгляд, а потом снова уставился в небо. Ким чувствовал его на себе отчётливо, это не длилось больше минуты, но он знал, что если повернётся, ощущение пропадёт.  — Дрессир… Воншик, — исправился Тэ, заставив парня посмотреть на него. — Почему ты работаешь здесь? — М? — переспросил он. — Что ты имеешь в виду? — Зачем ты работаешь со львами? Разве для государства это важно? — Понимаешь, — Ким чуть привстал и повернул стул к Тэгуну чуть больше, чем раньше. — В этом есть определённый смысл, ряд причин. Во-первых, львы — единственные из тех животных, которые не подчиняются людям полностью и никогда не будут этого делать. Они хищники, им присуще нападать и покорять, а не подчиняться. Раньше, когда львов было больше, их спокойно убивали, считая это очень выгодным, всего лишь за одну шкуру тебя могли возвести в ряд лучших и обеспечить продовольствием на месяц. Так сказать, поощрение за оказанную помощь государству. Когда численность популяции достигла критического уровня, ученые заметили, что это плохо сказывается на биосфере. Львы убивают мелких хищников и слабых млекопитающих, поэтому свыше решили, что избавляться от них всё же нельзя. Но через несколько лет после того, как был введён запрет на их убийство, львы стали менять свой ареал обитания. Это и не удивительно, если учитывать, что климат теперь мало чем отличается, но хуже этого было только то, что они перестали бояться людей. Они выходили в деревни и убивали скот, когда он ещё был в общем доступе, а потом убивали и хозяев. Львы ведь не люди, они не станут смотреть, кого можно убивать, а кого нельзя. Тем более что по закону они были неприкосновенны. После этих несчастных случаев и начали работать дрессировщики. Всё было просто, родившееся потомство отнимали у родителей и воспитывали почти как цирковых. Конечно, от нападений это не спасало, но ты, думаю, и сам понимаешь, что вести они себя стали более сдержано, ими стало возможно управлять. Старых особей умертвили, когда появилось достаточно молодых, чтобы продолжать род, но сейчас число львов держат под контролем ради того же поддержания состояния биосферы и безопасности людей. Я стал работать, когда вся эта система уже состоялась, я начинал с львят и заканчивал уже половозрелыми особями. Я ел с ними, спал, играл, проводил каждую свободную минуту. С этими львами было не сложнее, чем с котятами, просто это были очень большие и опасные кошки. Однако когда я попал сюда, я увидел их с совершенно не знакомой мне стороны. Дело в том, что этот прайд каким-то образом сохранился или просто образовался от детенышей тех убитых родителей, которых просто не заметили. Других предположений у меня нет. Эти львы росли на воле и не знали человека с той стороны, с которой знают дрессированные. Из всех людей, что работали со мной, ладить со львами у меня получалось лучше, поэтому меня официально признали лучшим дрессировщиком для того, чтобы мне позволили работать здесь. — Ну да, лучшим тебя назвать трудно, — подтвердил Тэгун, чем заслужил короткий, недобрый взгляд в свою сторону. — На самом деле у меня всё очень хорошо получалось, — оправдывался Ким. — Просто здесь они такие… — Настоящие? — Чон усмехнулся, попав своим вопросом в самую точку. — Может быть, — задумчиво ответил Ким. — Хотя откуда мне знать. Разве настоящее это не то, что ты видишь изо дня в день? Тэгун снова замолчал, словно нарочно избегая интересующей Воншика темы, и стоило ему только в очередной раз смириться с тем, что этот вопрос ему недоступен, Чон нарушил размеренный гул саванны, чтобы перенаправить чужие мысли на что-нибудь нейтральное. Он вдруг вспомнил то, что интересовало его не меньше, чем Воншика интересовали его знания. — Расскажешь мне о людях под землёй? — попросил Тэгун, и глаза его засияли в желании узнать об этом удивительном пространстве. Хождение по чужому небу так поразило его, что та жизнь снизу никак не выходила из головы, мысли о рабочих людях непременно возвращались. Воншик ухмыльнулся. — Нет, не расскажу. Тэгун понял, в чём дело, но лишь улыбнулся в ответ, скрывая за этой улыбкой своё разочарование. Он никак не мог смириться с тем, что Воншик приравнивает рассказ о каком-то очередном «изобретении» человечества к его личным тайнам, но Чон хорошо представлял, что он ответит, если попытаться узнать причину. Доверие. — А о чем тогда расскажешь? — А мне нужно о чём-то рассказывать? — Ким снова вступил с ним в зрительный контакт и, как оказалось, не такой трудный, как прежде. С каждым взглядом он видел в Тэгуне всё больше человечности и обыкновенной потребности в общении с себеподобным. Учёные уже давно выяснили, что какими бы скачками мир не двигался вперёд, потребности человека вряд ли будут меняться слишком кардинально. — Тишина со временем надоедает, — словно прочитав чужие мысли, ответил Чон. — Мне не о чем говорить. — Расскажи о том, что тебе нравится. Тебе ведь нравится что-то? Музыка? Поэзия? Живопись? Воншик замялся, его лицо начало менять цвет от доставленного дискомфорта. Вопросы загнали его в настоящий тупик для современного человека. Слова, произнесенные Тэгуном, были настолько редки, что ненароком хотелось закрыть ему рот, чтобы он не произносил их больше в таком количестве. Ким всегда стремился найти всесторонне-развитого человека, он всегда считал, что нет интереснее того, кто знает, что такое искусство, но Тэгун снова превзошел все его ожидания. Он знал слишком много для того, чтобы это можно было открыто обсуждать. Прослушивание музыки сократили ещё пятьдесят лет назад, приучая людей слушать только то, что не помешает во время рабочего процесса — простейшие классические произведения, без голоса и слов, чтобы не дай боже вызвать у человека желание идти вслед за поющим и начать фантазировать. Живопись тоже могла развивать человека всесторонне мыслить, что также стало неприемлемо. Единственное, что ему было дозволено знать — это лишь о некоторых выдающихся представителях, но не более. Ну и, наконец, поэзия. Её-то правительство запретило в первую очередь. Всё стихотворения, как одно, повествовали о жизни в разные годы, о смелости людей, об их поступках и тревогах. Ещё больше стихов существовало только на тему протестов, революций и войн, что упоминать запрещалось в принципе. Государство старательно заботилось об обеспечении полной безопасности своих подопечных, поэтому отречение от некогда прекрасного шло им только на пользу. Чем меньше они знали, тем меньше потом возникало вопросов. — Нет, мне нравится только то, что я делаю, — твёрдо ответил Воншик. — Я знал, что ты ответишь именно так, — сказал Тэгун. — По-моему, это слишком бессмысленно. — А ты считаешь нормальным интересоваться только запрещёнными вещами? — Интересоваться чем-то в принципе запрещено, так что да, считаю. И, если я не ошибаюсь, ты тоже не так чист, каким хочешь казаться. — Что ты имеешь в виду? — Я видел у тебя книги, — Тэгун с удовольствием наблюдал за тем, как меняется выражение лица Воншика. Он был просто уверен, что такому, как Воншик, должно быть интересно всё, что противоречит закону. На его лице было написано, что он хочет сломать правила, но совершенно не знает как, и скрыто испытывает страх перед наказанием. — Ты читаешь их, пусть они и о дрессировке. Насколько я знаю, печатные книги сейчас тоже под запретом. — Это по работе, — категорично добавил Воншик. — Запрещена лишь художественная. — Ну, сути это не меняет, — Тэгун сложил ногу на ногу и заулыбался. — Раз так, то это в очередной раз доказывает, что ты такой же, как и все. Тобой управляет государство, даже когда ты «свободный». Ты боишься признать, что читаешь не совсем о работе. — Что ты такое говоришь, — стиснув зубы, сказал Воншик. — Откуда тебе знать это? Откуда тебе знать, какой я? — Не забывай о том, что я не слепой. Пока я сидел в изоляционной комнате, я наблюдал. Ваша свободная жизнь не слишком отличается от той, что на объекте. Вы всего лишь по-разному одеваетесь, питаетесь и живёте раздельно. Вам просто дурят головы, а вы всему верите. — Тэгун заметил, что Воншик обомлел. Излишняя прямолинейность, вероятно, была губительна для человека, который привык к собственному мировоззрению. Ким выглядел несколько отстраненно и озадаченно, словно пытался смириться с высказанным мнением и убедиться в его актуальности, но все попытки оканчивались лишь пустой тратой времени. Естественно, он никогда раньше не задумывался о том, что может быть похож на остальных. Он всегда знал, что люди, которые окружают его, пустые, совершенно бесхарактерные и давным-давно отдавшиеся в подчинение. «С чего это вдруг я похож на них? — не понимал Воншик. — Я всегда шёл по противоположной дороге, но значит ли это, что все они ведут в один конец? Значит ли это, что я где-то оступился?» — Смотри! — Тэгун указал пальцем наверх, стараясь отвлечь Воншика. Это была не предусмотрено большая концентрация правды за день, и ситуация требовала немедленного разрешения. К счастью, настрой парня располагал для непринуждённых бесед. На данный момент только Ким не вызывал у Тэгуна желания вываливать правду такой, какая она есть. Всё же было в нём что-то такое, но этого было явно недостаточно, чтобы видеть в нём другого. Воншик поднял голову. — Сегодня очень чистое небо и теперь можно разглядеть звёзды. — Ну и что? — спросил Ким с абсолютным безразличием в голосе. — Как это что! Ты хоть знаешь, что такое, эти звёзды? — спросил Тэгун, возмущенно озираясь на дрессировщика. — Это огромные газовые шары, которые излучают свет и удерживаются силой гравитации. Достаточно подробно? — Нет! — Тэгун встал со стула так резко, что тот упал. Ким удивлённо посмотрел на него. Тэ схватил его за запястье и потянул за собой, два стула теперь лежали вместе. Ким заметил, что его хватка слишком сильная и тяжёлая, однако, она казалась ему от чего-то и несколько приятной. Это было короткое, но запоминающееся чувство. Через секунду он уже лежал на сухой траве, не заметив, как Тэгун повалил его. Сам же он лежал рядом, довольно близко, но не слишком, и его рука уже взметнулась к небу. — А теперь я скажу тебе, что такое звёзды на самом деле. Воншик промолчал и приготовился слушать. Это казалось, как минимум, непривычно-странным, но тем не менее, ему было интересно всё, что говорит этот человек, так похожий на инопланетного. Все его слова и мысли были неподвластны Киму, как и всем остальным, но он старался запомнить каждую деталь, потому что всё это было уникальным. В его голове родилась ещё одна мысль: у Тэгуна нет секретов, весь Тэгун — это секрет, одна большая тайна, бесценное сокровище. — Конечно, ты был прав, звёзды — это газовые шары, но разве тебе никогда не хотелось видеть в них что-то особенное и очень значимое? Мне кажется, звёзды похожи на нас. У них тоже есть своя цель, они движутся в одном направлении с нами, но иногда они срываются, и тогда их жизни приходит конец. В какой-то степени, так заканчивается и наша жизнь. Точнее, её смысл, но ведь без смысла нет и жизни. У них тоже есть своя история, и они тоже умеют разрушать. Разве множество учёных-астрономов изучали небо для того, чтобы просто называть их какими-то шарами? Это было бы слишком скучно. Ты, правда, ничего не знаешь об этом? — Тэгун говорил так вдохновлённо, что у Воншика перехватывало дыхание. «Как человек может так мыслить?» — без конца проносилось у него в голове. Он поражался и одновременно испытывал страх за то, насколько много знает этот парень. Знает столько, что либо обрекает себя на вечное молчание, либо на раннюю смерть. Однако Ким умел хранить секреты, а за такие и пойти на умертвение было бы не жалко. Чон повернул голову и посмотрел на своего безграмотного собеседника. — Нет, ничего, — с ноткой печали в голосе, ответил он, и тогда ему в голову снова пришла замечательная мысль. — Тэгун, расскажи мне о них. Прошу. Чон усмехнулся от детской наивности Воншика, однако ему нравилось его любопытство. Он не боялся знать больше, и это действительно удивляло. — Хорошо. Рука Тэгуна снова порхала в воздухе, плавно и изящно, показывая на разные светящиеся точки, и на каждую из них он мог рассказывать по легенде. Он поведал не меньше десятка, и после каждой смотрел на реакцию своего нового, живого собеседника. Наслаждаясь ею, он продолжал рассказывать. В их числе были истории о звёздах, сорванных с неба, об упавших на Землю, и о девочке, которая подобрала один упавший кончик и вылечила маленькую звёздочку, позволяя ей вновь вернуться на ночное небо. Оно было самым добрым и безмятежным, оно дарило людям покой и новых людей. Так было всегда, пока один глупый человек не разозлил его. С тех пор ночь нередко приносила шторм, порождала хаос и отнимала жизни. Также Тэгун сказал и том, что все истории — неправда, люди выдумали их, но если бы этого не произошло, они бы никогда не познали мораль и ценность природы. Воншик был так изумлён услышанным, что не заметил, как его рот приоткрылся. Поведанное ему было словно параллельная, непостижимая вселенная, приблизившаяся лишь потому, что рядом был некогда казавшийся странным парень. — И о созвездиях не знаешь? — спросил Тэгун, снова повернувшись к Воншику. Тот покачал головой, и Тэ снова задумчиво уставился наверх. — Смотри, вот это — большая медведица, а там — малая, — Чон обвёл пальцем получившиеся фигуры. — Медведица? Она ведь не похожа на медведя, — заметил Ким. — Ну, это потому, что в древней Греции её увидели впервые. Она была очень низко на небе, на северной части горизонта. Греки считали, что медведи водятся именно там. — Откуда ты всё это знаешь? — наконец спросил Воншик. — Я же сказал, что не скажу тебе. Воншик повернулся на бок и посмотрел на него. — Не доверяешь? — Нет, — спокойно ответил Чон, не отрывая взгляда от неба. — Впрочем, это и не важно, — Воншик отвернулся обратно. Этот день научил его быть терпеливым. Тэгун продолжил свой увлекательный рассказ, переходя на планеты, истории о том, как их открывали, и о людях-космонавтах. Об этом Воншик уже был наслышан, космическая отрасль развивалась и сейчас, стремясь к тому, чтобы люди наконец заселили новые земли. Теперь это уже не было чьей-то фантазией, это была реальность, однако он совсем не знал о другой стороне этих открытий, он знал лишь об успехах. Тэгун рассказал и о млечном пути, который спустя час даже удалось рассмотреть, хоть и пришлось напрячь своё зрение. Он удивлялся тому, сколько всего не знал Воншик, который радовался и поражался новой информации, всё меньше становясь похожим на того современного, скучного человека, которым является среди других таких же людей. Верхом его восхищения было увидеть падающую звезду так, как видит её Тэ. Он уже рассказывал об их магии исполнения желаний, поэтому Ким попробовал загадать и своё. — Что ты загадал? — спросил Тэгун, повернувшись к Воншику. — Этого я тебе не могу сказать. Тем более, ты сам сказал, что об этом нужно молчать, чтобы сбылось. — Верно, — усмехнулся Чон и снова уставился на небо. Рассвет был уже слишком близко, а они всё лежали здесь, совершенно не обращая внимания на шум, что окружал их со всех сторон. Внезапно вокруг перестало существовать всё, кроме этого неба и голоса Тэгуна. Воншику хотелось жить в этом мгновении вечно, но он всё ещё не находил этому объяснение. Ему просто хотелось жить здесь и сейчас, как никогда прежде, и он хорошо осознавал, что одной ногой ступает на тот желанный и запретный путь настоящей жизни.