***
Он вернулся только через день, ночью. В окне уже было светло, Юлик давно ушел, а хозяева комнаты не заявлялись в принципе. Неизвестно, как он прошел пьяным мимо охранника и Нины Сергеевны, очевидно, брал обаянием. Кашин ввалился в полутемную комнату, скрипом двери разрезая утреннюю тишину полупустого этажа, и, запнувшись о порог, громко и матерно упал. Встал, пинком закрыл за собой дверь, и снова запутавшись в собственных ногах, еще раз громко свалился, но теперь около кровати, на которой спала Лиза. Больше он решил не вставать, поэтому заговорил, спиной привалившись к кровати. — Бля, Ла-айзка! Я ща такую девушку видел, — слово «девушка» он сказал с заметным придыханием. — Красивую? — грубо отозвалась Лиза, неожиданно обнаружив на столе чай и отпивая его. — Нахуй твою красоту. Такая эп…патажная, тоненькая, высокая, а в глазах — огонище, — он восхищенно причмокнул сигаретой, и, выдохнув, добавил, — я б выебал. Лиза фыркнула. — Блять, Лайзка, вот ты сидишь тут, ппфы… фп… бля. Пфыркаешь на жизнь нормал… нормалных людей. А за-аешь, почему ты тут сидишь? Потому что ты несчастлива, — сказал он абсолютно серьезно. Будто репетировал. Смешно сказать, но все это время она сидела из-за него. В окно дышал свежестью и прохладой блеклый рассвет, едва освещая небольшую комнату. Лиза сидела боком к окну, и свет, падая, оставлял глубокие темные тени на её лице, делая его еще острее. Волосы свисали, заправленные за уши, блекло-желтого, с серым оттенком, цвета. Лиза прекрасно понимала, о чем говорит друг. — А ты — счастлив? — прищурив сверкающие глаза, спросила она. — А я — счю… нахуй, счастлив, — он положил голову на кровать. Лиза повернула лицо к окну и в её глазах отразился горящий рассвет, — потому что делаю то, что хочу. — Я тоже, — Лиза закрыла глаза и устало запрокинула голову, прислонив её к стене. Открывшаяся шея была такой белой и тонкой, что Дане показалось, двух пальцев хватит, чтобы её сломать. — Не-а. Ты делаешь, что привыкла, — Кувшин сделал огромное усилие над собой и переполз с пола на край кровати, устроив голову на Лизиных коленях, укутанных в чей-то плед. Её рука привычно погладила Даню по голове, приминая прическу. — Не знаю. Кажется, то, что я привыкла делать, мне нравится. — Пиздишь, — он готов был мурлыкать. Казалось, все снова как три года назад, когда они только-только закончили школу. Они лежали, кажется, на какой-то крыше, её рука также водила по его волосам, и ночное небо августа было чистым, с горошинами звезд. Свобода выбора манила их и опьяняла. Теперь Кашин был пьян сам. И пьян достаточно. — Отчасти. Я несчастна по жизни, Дань, — горькая усмешка. — Бля-я, — протянул он, ерзая, — и половину блядской жизни не отжила, а, нахуй, жалуется уже. — Откуда ты знаешь? — её голос вдруг стал хриплым. Даня Кашин сломался. Даня Кашин не выдержал. Даня Кашин, блеснув безумным отчаянным взглядом, резко подорвался и, увернувшись от вновь тянущейся его погладить руки, впился пьяными губами в открытую белую шею. Маленькое тело исчезло под ним. …от него пахло алкоголем и мускусными духами… ...укус; втянутая кожа, чуть солоноватая и почему-то горчащая. Как горчит высоко зазвеневшая утренняя пощечина.***
Кажется, он сам плохо понимал, что сделал. Долгое, долгое время Лиза списывала тот засос на его спившуюся натуру, которая не понимала, что творит. Кашин, осоловев и пьяно поведя головой, моргнул, а затем выскочил из комнаты. Блевалось ему тогда в туалете долго и мерзотно, но, скорее от самого себя, чем от алкоголя. Моральное уродство, оно, знаете ли, не выходит с едой. Рассвет медленно превращался в день.