Миссис Уитекер нашла Святой Грааль: он лежал под шубой. Нил Гейман
Сэм чувствовал глухой, почти осязаемый гнев. — Тоби, он мне угрожал. Ты понимаешь? Этот старый тролль мне угрожал! Каждый раз, когда он вспоминал о разговоре с Лагосом, в его глазах появлялась ничего не прощающая темнота, которую невозможно было объяснить ни их цветом, ни тем, как падала тень. Тоби старался эту тьму разогнать: — Отнесись к его словам безо всяких эмоций. Сэм кивал. Правильно. Никаких эмоций. Никакой личной включенности. На Пасху Тоби пошутил, что Лагос из чиновника фонда превращается в человека, который держит Сэма за яйца. Сэм посмеялся и успокоился. А потом они праздновали восемнадцатилетие Тоби. Лидия заказала торт. Гийот похлопал его по плечу и подарил коробочку, в которой лежал пестрый шейный платок и флешка. После ужина Сэм потащил себя и Тоби в «Тобину» комнату, они устроились там среди этажерок, кресел и столиков, кружевных салфеток и гобеленов. На улице моросило, за окном мир размывался и становился грязно-коричневым, но комната оставалась уютным островком тепла и света. В ней пахло кофе и свежим бельем. И они целовались, сидя на протертом, но еще пушистом персидском ковре. — Я тоже купил тебе кое-что, — Сэм пошарил под кроватью и протянул элегантно запакованный ящичек, заранее там припрятанный. Подарок был воплощением тщательно просчитанной безыскусности, которую так ценил Тоби. Сэм знал, что ему понравится, и приготовился смаковать эмоции, которые обычно не оставляли на лице Тоби никакого следа. — Что это? — Тоби взвесил упаковку; еще не развернув бумагу, уловил красноречивый аромат новых красок, и восхищение разлилось по его лицу. — Но это же дорого! Не стоило. — Стоило. Мне нравится смотреть на тебя, когда ты краснеешь, — усмехнулся Сэм, Тоби неумело рассмеялся в ответ. Его смех оказался совсем не похож на те низкие гортанные звуки, которые Тоби извлекал из себя в Непространстве — это неприятно удивило. Тоби тут же считал реакцию и сказал, посерьезнев: — Давай посмотрим, что на флешке. — Вставил карту в комп, на ней оказалось видео. Много видео. Гийот сумел собрать множество записей поединков. Заинтригованные, Сэм с Тоби потушили слишком яркий, бликующий на экране свет, сбросили на пол подушки, устроились на них, поджав под себя ноги, смотрели все дуэли сплошняком до перезвона дальних полуночных колоколов. Потом начали смотреть выборочно — только самое-самое. К трем часам ночи Сэм опрокинул на себя пивную бутылку, безнадежно залил ковер кетчупом, скормил Тоби огромный кусок торта с ложечки. От обилия впечатлений им обоим стало муторно, но зато они навострились узнавать структурный рисунок речи каждой из школ, предугадывать, какую технику дышащий будет использовать. Под утро Тобиас потер глаза и сказал: — Чтобы выкрутиться из хватки Лагоса, нам нужно выйти за рамки техники. Импровизировать. На тот случай, если стигма не появится. — Отец в нас не сомневается. Стигма появится. У тебя или у меня. В первом или во втором серьезном бою на фестивале. Стресс, ответственность, желание победить… — А если нет? — буднично спросил Тобиас, но на его лице проявились преданность и верность такой силы, что Сэм едва мог на это смотреть. — Я не хочу рисковать и ждать до фестиваля, Сэм. — И что ты предлагаешь? Тоби чуть сжал губы, дотянулся до сумки, достал и вложил Сэму в руку тонкую папку: — Теория — не мой конек, ты же знаешь. Зато память никогда не подводила. Вот тут, — Тоби чуть коснулся папки кончиками пальцев, — все, что Ривайен узнал о стигме. Я восстановил. Сэм почти машинально встал, включил лампу, открыл первую страницу: «Что такое Ано? Это язык силы, способный изменить мир. Ано прошивает реальность, как портной прошивает пиджак с изнанки потайным швом. Стигма — след этого шва в нашей ДНК. Ано есть не что иное, как гибкий, непрерывно изменяющийся программный код нашего мира, основанный на древней алхимической символике, а стигма — ключ к этому коду». Прочитав это, Сэм прошелся по комнате, вернулся, покачался на носках. Это телодвижение появлялось, когда он терзался беспокойством, энтузиазмом или перевозбуждался, или когда все это случалось с ним одновременно. Голова пошла кругом, в паху стало горячо, накрыло мутной волной предвкушения. Он захлопнул тетрадь, отложил. Успеет прочитать позже. А сейчас… Сэм посмотрел на Тоби — брови у него в этот момент были то ли вопросительно, то ли обольстительно изогнуты, а ресницы казались такими густыми, словно их подкрасили тушью; шея была расчерчена четкими тенями. Попросил: — Кончи для меня, — наклонился, жадно поцеловал, оставив губы Тобиаса влажными и ноющими от укуса, расстегнул гибкими после года тренировок пальцами ширинку. Член Тоби тяжело выпал, распрямился. — Игрушка в нижнем ящике вон того стола, — сориентировал Сэма сбивчивый голос. — Сейчас принесу, — но прежде чем отвернуться, Сэм полюбовался, как у Тоби чуть порозовели бледные скулы. Пока Сэм ходил за дилдо и наносил на латекс смазку, Тоби стащил с себя все сам, уселся на подушку, развел ноги, развел ладонями ягодицы, растянул себя пальцами. Он хотел, чтобы Сэм снова не сводил с него глаз, как тогда, в парилке. Одна только мысль об этом могла заставить его сорваться в оргазм. Сэм присел рядом на корточки, уперся одной рукой в пол перед собой, другой гладил Тоби по тонкой, как у девушек, щиколотке, смотрел, как тот толкает в себя игрушку и вытягивает ее назад. Захлебывается низким стоном, доводя себя до исступления. — Можешь помочь себе руками. Я хочу посмотреть, как ты мастурбируешь; хочу увидеть, как ты кончаешь, прямо здесь, на этом ебаном ковре. Получив разрешение, Тоби приглушенно всхлипнул, одной рукой сжал член, а другой — яички. Это почти не заняло времени: три неловких движения, и он уже кончил, содрогаясь всем телом, задыхаясь, чувствуя руку Сэма на подбородке, пока его трясло от разрядки, как тряпичную куклу, и только прикосновение Сэма еще удерживало его в этой реальности.***
До обещанного Лагосом фестиваля оставалось не больше двух с половиной месяцев. На поприще дуэлей настало затишье, и Сэма больше никуда не дергали. Утро он начинал с расшифровки сумбурных записей, в которых Тоби пытался воспроизвести изыскания Ривайена, пробирался сквозь них пядь за пядью; вечером Сэм жевал африканскую даггу для ясновидения, подхватывал слова в своей голове и переносил на бумагу, вертел так и этак гипотезы Ривайена, а засыпая, мучился мыслью, что так и не уловил важную мелочь, необходимую для понимания. Хотел было попросить помощи у отца, но что-то его остановило. И это было вовсе не желание сохранить секретность разработок Ривайена. Чувство было намного более глубоким и необъяснимым. Интуитивным. Тобиас приходил, целовал его в губы, что-то говорил, уходил. Сэм отвечал как в тумане, с трудом ориентируясь в последовательности событий. Оставшись один, чувствовал, как руки и плечи тяжелеют, а в голове начинают свое кружение мысли: бесшумные как сон, огромные как динозавры, бледные как лунный свет. Сэм всматривался в них как в многочисленные горизонты и ждал. И вот однажды, то ли во сне, то ли наяву, четко услышал, так словно Тоби стоял у его кровати, как расщепляется голос, чтобы произнести глиф «парад перемен» на новом, незнакомом и быстром Ано. Утром Сэм уже знал, он уже сидел у Тобиаса в студии и взволнованно рассказывал: — Ано, которому нас учат — не все Ано. До меня только дошло, что недаром оно, мать вашу, называется классическим. «Классический» — значит неполный. Устаревший. Не пригодный для употребления. Нас держат за лохов, Тоби. Они говорят нам про ограничения пяти метров. Это ограничения для классического Ано! Не для современного. Тогда, на тестовом поединке с Джекилом и Хайдом, ты показал мне это современное, показал, что новое надо искать в знаках, в интонациях, в воплощениях. А я не заметил. Но теперь у нас все получится. Ни долбаный Совет, ни отец и твой поганец Ривайен не заставят меня отказаться от тебя. Мы победим, и тогда… Мое желание — чтобы наш контракт был пожизненным. — Но таких контрактов не существует, — возразил Тоби, сражаясь со странным предчувствием, которое наполняло его тело дрожью. — Тогда мы их придумаем, как современное Ано. Я буду бороться за тебя. За нашу пару. За наше парное Дыхание. — Ты рискуешь нарваться на неприятности, и мы будем выступать против пар со стигмой. Лучших пар. Слишком неравны будут силы, но я… — Я знаю, ты сделаешь все возможное. И я тоже. — Сэм судорожно вздохнул, достал из портфеля тонкий ритуальный нож и катушку шелковых красных ниток. Положил их на столик между собой и Тоби. Подумал: «Я сумею». Сказал: — Я все внимательно прочитал в твоей папке. Ривайен доказал возможность существования односторонней стигмы. В теории. Я понял, как получить ее на практике. Односторонняя стигма — это оправданный риск. Если ты со мной… Тобиас заглянул в темные глаза Сэма как в бездну и решительно сказал: — Я с тобой, ты всегда все делаешь правильно, даже если это причиняет мне боль, — от этой решительности голос у него слегка дрогнул, словно он подписывал новый договор. Или приговор. Да Тоби был готов назвать это чем угодно, лишь бы обернуть в слова пронзительное чувство вины, что у него ничего не выходит со стигмой; страха, что от него откажутся как от ненужной игрушки. К этой решимости прибавилось еще одно переживание, такое сильное, что Тоби не мог дать ему название. Может, это была сильнейшая вера в Сэма и в его план, но настолько похожая на отчаяние, что Тоби было трудно их друг от друга отличить. — Будет очень больно, — Сэм не хотел повышать голос, он сорвался на фальцет сам собой, — и этого еще никто никогда не делал, и… — Врач прописывает горькое лекарство не по злобе, а из любви, — перебил его Тоби. Он уже слишком погрузился в связь с Сэмом, все больше чувствовал себя его инструментом, вратами для его идей. И не хотел быть ничем другим. Сэм перестал нервничать, потянул Тоби в ванную, устроил телефон на полке с полотенцами, включил видеозапись, сказал совершенно спокойно, по-деловому: — Тогда сделаем это сегодня. Сейчас. Процедура была сродни испытанию. Сэм коснулся его губ, сказал мысленно но громко, так, чтобы Тоби тоже услышал: — Я люблю тебя. Вместе с потоком Ано Тобиас почувствовал, как в него впилось безжалостное лезвие, мучительно медленно разрезало кожу… Тоби считал про себя, преодолевая боль: дойдя до ста, перестал что-либо соображать и видеть, на ста пятидесяти понял, что не выдержит процесса. А потом боль внезапно закончилась и между кадыком и яремной впадиной стало горячо. А потом Сэм его обнял. Ничего лучше этого объятия Тоби никогда в своей жизни не переживал. От Сэма исходила огромная, всепоглощающая любовь, и Тоби заплакал. Он был готов на все, буквально на все — лишь бы эту любовь оправдать. Готов был умереть за Сэма с восторгом, без малейших колебаний. Сэм тоже задыхался от сильных ощущений, коннект тек через стигму полноводной рекой, и к этому сложно было сразу привыкнуть. Сглотнув пару раз, чтобы прочистить горло, Сэм сказал: — Разлучить нас теперь получится только срезав кожу. Или убив. Посмотрел на Тоби. В свете приглушенного плафоньера его лицо напомнило ему лицо Ривайена. На это лицо Сэм и кончил, расчерчивая его своей спермой, потом рубашкой вытер липкую жидкость с тонкой раскрасневшейся кожи.***
Международный летний фестиваль парного дыхания на Ано был организован с помпой. Для проведения поединков специально оборудовали «Зал дыхания» — колизееподобное помещение с расположенными вдоль стен узкими, но удобными диванчиками для наблюдателей. Лагос напичкал зал и прилегающий холл электроникой, видеокамерами, камерами наблюдения, экранами, системами безопасности и записывающими устройствами, на входе по его указанию соорудили электронное регистрационное колесо, которое оргкомитет одновременно использовал для жеребьевки. В день открытия Сэм мог из кабинета отца наблюдать за тем, как холл постепенно заполняется участниками. Тихоокеанская, Австралийская, Южноамериканская, Канадская — все школы приняли приглашение. Те, кто собирался попробовать свои силы в отборочном туре, репетировали — это было видно по сжатым челюстям, по движению губ. — Пожелай нам удачи, — с этими словами Сэм покинул отца. Через десять минут уже стоял рядом с огромным регистрационным кольцом, объединил их с Тоби имена ником «inséparables» — пусть Лагос позлится, — запустил слово в колесо. Нашел Тоби в дальнем уголке, он стоял, прислонившись к стене, полуприкрыв глаза. Веки чуть заметно подрагивали, свидетельствуя, что мозг начал подготовительную работу. Теперь, когда на горле у Тоби красовалась новенькая стигма, похожая на экзотического паука, Сэму очень хотелось показательно пройтись со своим партнером перед общим собранием, но он сдержался, встал рядом, терпеливо дожидаясь результатов розыгрыша. В отборочном туре им досталась хрупкая японская пара в синих куртках военного образца с золотыми пуговицами в два ряда. Пара синхронно сделала исполненный достоинства шаг в Непространство. «Как на параде», — подумал Тобиас и решил, что против таких лучше всего повторно использовать глиф «парад перемен». Так он и сделал, демонстрируя всем идеальный перевод с языка мыслей на язык формы. Как и ожидалось, японцы не успели за «парадом», их атака превратилась в стремительно гонимую по ветру рыхлую пыль. Чистая победа и выход в следующий тур. Туров было восемь, а участников так много, что к обеду в воздухе тестостерон не просто чувствовался, но висел плотным покровом. Сквозь эту завесу Сэм и Тоби продвигались вперед. При каждом запуске коннекта, с первыми звуками быстрого, но не классического Ано, сердце Сэма неуверенно сжималось: сработает ли искусственная односторонняя стигма? — и каждый раз стигма вспыхивала, освещая тонкую кожу Тоби изнутри, а вместе с ней эмоциональность Тоби зажигалась как лампочка, глаза становились яростно-синими, в радужке появлялись медные вкрапления. Сэм едва сдерживался, чтобы не провести по кадыку подушечкой большого пальца. В финале их ждали скуластый Анатоль и аскетичный Отто — лучшая пара Ривайена. У Отто в глазах сияло арийское спокойствие, у Анатоля был мягкий прищур и почти застенчивая улыбка, в складках которой затаилась стигма, для непосвященных похожая на случайный шрам или татуировку в виде звездочки. Рефери запустил «умные очки», дал отмашку, и гулкий речитатив понесся от Отто к Неразлучникам, сложный, как средневековая музыка. Ано приступило к воплощению «ночи свечей», завернуло Сэма и Тоби в тяжелые ароматы ядовитых испарений. Отто начертил в воздухе глиф контроля, и рука Тобиаса начала гореть, ладонь и пальцы покрылись волдырями, он ощутил запах, вызывающий в памяти зажаренную до хрустящей корочки свинину, но это не имело значения, потому что Сэм говорил в его голове: «Это просто рана, Тоби. Удержись на ногах, и ты победишь в этой битве. Если в конце концов ты останешься на ногах, то все раны со временем неплохо заживут. И у нас будет одно желание. Одно желание на двоих». Тобиас собрал вязь слов на кончике языка, издал страстный гортанный звук, закончившийся резким выдохом, рассек воздух на лохмотья света и тени. Лохмотья изогнулись хлыстами и потянулись к Анатолю. Еще один резкий выдох, и от стен зала отскочило эхо, похожее на треск ломающихся ребер — с таким звуком взрывается иногда надутый целлофановый пакет. Отто покачнулся, от речитатива Анатоля остались одни отголоски, да и те зазвучали вразнобой, начали гаснуть. Сэм подхватил теряющего сознание Тоби; не дожидаясь рефери, поднял его обожженную руку вверх — победа! — и пусть только кто-нибудь попробует ее оспорить.***
Лидия стояла на набережной и ждала, пока красная чаша солнца не опрокинется в море где-то там, за горизонтом, в нескольких сотнях километров к западу. Сегодня у нее был сложный день. С самого утра она занималась с Анатолем и Отто. Мальчики были не такими сильными, как погибшие, но усидчивыми и любопытными. Задавали на первый взгляд простые вопросы. Вот только ответить на них, не исказив целое, Лидия не могла. Пришлось показать, что такое призыв. Выплеск откликнулся и появился в зеркале черным протуберанцем. Вслед за ним появился второй — Лидия никогда еще не видела, чтобы выплески появлялись парой. Из зазеркалья подуло мертвящим холодом опасности, а потом Лидии показалось, что у ближайшего к ней протуберанца появились глаза и он начал наблюдать за ней и юнцами с чуть ли не плотоядной жадностью. Она не подала виду, что ей стало не по себе, продемонстрировала, как из другого нам-шуб создавать сдерживающий выплески барьер. Анатоль попытался повторить, но ему явно не хватало эйдетических способностей: он не смог голосом привести в непрерывное движение четыре составные части нам-шуб. Сдерживание выплеска и рассеивание заняло слишком много времени, и Лидия почувствовала себя истощенной. Отчетливо поняла, что понадобится поддержка Клода, чтобы научить Ривайенову зелень серьезным вещам. В следующий раз одна она не справится. Устало и равнодушно Лидия досмотрела, как вспыхнул на полнеба термоядерный выплеск заката, а потом взяла такси до дома. Всю дорогу не могла отделаться от предчувствия, что если выплески всерьез рванутся на свободу, их не удержат никакие нам-шуб. Об этом своем страхе она все-таки поговорила с Клодом, хотя и не привыкла признаваться в собственных слабостях. Когда зазвонил стационарный телефон, она подняла трубку брезгливо, словно впервые взяла в руки склизкую доисторическую тварь. Только телефонных звонков ей сегодня недоставало. Из трубки вылетело звонкое и истеричное: — Клод! Лидия отстранила трубку от уха и тоже слегка повысила голос: — Дорогой, тут тебя хочет твоя бывшая. Гийот тяжело встал с дивана, по мере того как он преодолевал пространство, отделяющее его от черного аппарата, росло напряжение в пространстве рядом и вокруг него. — Да? — дежурно сказал он, поднося трубку к самым губам. На другом конце изогнутой рожком загогулины голос Мэри задрожал и споткнулся: — Ты можешь приехать? Я боюсь за Ринсвальда. — Что? — Гийот вздрогнул, незаинтересованно-канцелярский тон пропал из голоса, он переспросил почти бережно: — Что случилось? — Не по телефону, Клод. Приезжай. Срочно. Твой сын в больнице. Гийот ответил не сразу, потянул момент, как долгий вздох, настраиваясь на новые обстоятельства. Наконец выдохнул: — Что-то серьезное? — Я не знаю, у него закружилась голова, он упал, я вызвала скорую… — Мэри. Мэри! Не кричи. У меня уши закладывает. Ты пьяна? Ты что, пьяна? — Это уже давно не твое дело! Тебе повезло с Сэмом. Он никогда не болел, а мне ты отдал слабака, я замучилась с ним, его даже учить невозможно, а теперь он в больнице и никто не знает, что с ним такое, а у тебя хватает наглости попрекать меня выпивкой! — Успокойся. Я приеду, как только смогу, но до конца недели… — Клод взглянул на Лидию и тепло улыбнулся, — до конца недели у меня неотложные дела в институте. — Устало потер виски и принял неудобное решение, от которого воздерживался все эти годы: — Я пришлю Сэма.