О тонкостях парного дыхания на Ано

То, что много значит, иногда причиняет боль. Эрин Моргенштерн

Отчий дом встретил пустотой и темными окнами. Открыв дверь, Сэм сразу же почувствовал смерть, она просочилась во все помещения. Включил везде свет, чтобы создать иллюзию присутствия и уюта. Бесполезно. На кухне в глаза ему бросился оставленный на столе незаконченный отчет отца. Сэм машинально его пролистал, подумал: «Неужели от всех достижений человека остается только эта груда хлама?» А потом тело само отреагировало на потерю спазмами от горла к животу и обратно. Он поспешил в ванную, открыл кран, наклонил под него голову и начал жадно заглатывать холодную свежую воду, позволяя ей попадать в глаза, смывать с них горе. Вынимая полотенце, заметил следы красной помады Лидии на зеркале, и у него снова все сжалось внутри. «Не могу здесь оставаться». С такими мыслями он сдернул с крючка у входной двери запасные ключи от отцовской машины, через минуту был уже в гараже, завелся и поехал из дома прочь. К Тоби. Едва переступил порог, вжал в себя жилистое тело. Слез не было, Сэм только подышал Тоби в шею — на ней не было притирок, кожа пахла свежестью и только немного солью и железом, — нашел губами его скупую нерешительную улыбку. Оказывается, всю дорогу его знобило, но Сэм заметил это только в объятиях. Был рад согреться в них, ощутить силу рук на своих плечах. Услышать виноватое: «Я был не готов, прости». Ответил: «Это не тебе надо просить прощения». Подумал, что за неделю Тобиас стал будто выше, а голос у него — ниже и суше. Потом при свете ночника Сэм развязал бинт на чужой шее, долго смотрел на стигму, ее совершенство успокаивало. «Его творение, его выбор, его и только его». Прикоснувшись, проведя по коже пальцами, он порывисто слизнул языком выступившую под кадыком кровь. А потом желание накатило волной, стерев все мысли. Секс приглушил боль потери, и на похоронах Сэм не плакал. Смотрел на три закрытых гроба, смотрел на чужих людей вокруг них, но горе мешало узнавать лица: единственное, которое врезалось в память, — лицо Ривайена. Оно вспыхнуло белым пятном между черными траурными пиджаками, шляпками и вуалями. Вспыхнуло и погасло. Сэм отвернулся и стал слушать. Никто не говорил «смерть» — все говорили «уход»; никто не говорил «ошибка», все говорили «несчастный случай». В ответ на приносимые соболезнования Сэм думал: «Лицемеры, лицемеры, лицемеры: все на самом деле счастливы, что не закрыты в этих гробах, что дышат, что живут». Кусал щеку так сильно, что кровь просачивалась между зубами, прорастала в нем опустошенностью и злостью. Хотелось огрызаться на всех, даже на Тоби. А может быть, особенно на Тоби, потому что тот до последнего был рядом с отцом, а Сэм — нет. По окончании церемонии все пожимали ему руку, он вынужденно пожимал в ответ, а сам подсознательно надеялся ощутить сильное рукопожатие отца, в последний раз кожа к коже почувствовать его узловатые цепкие пальцы, которые теперь превратятся в пепел, в удобрение, в ничто. Выйдя из кладбищенских ворот, сунул носик ингалятора с нейроингибиторами в ноздрю и сделал короткий вдох, чтобы остановить охватившую его панику совершенной беспомощности оттого, что в неполные девятнадцать оказался вдруг во главе семьи с грузом ответственности и обязательств. Об обязательствах ему еще раз напомнил Лагос, пригласив на беседу в свой кабинет через неделю после похорон. Встретил Сэма у порога, снисходительно дал рассмотреть новую жилетку, затканную розами, и шейный платок с золотыми китами. Обхватил руку Сэма своей, мягкой и гладкой, с печаткой на пальце, было улыбнулся, но тут же спрятал великолепные зубы под скорбным изгибом губ, сказал: — Событие, конечно, произошло ужасное. Чудовищная несправедливость. Я, естественно, приношу тебе свои соболезнования. Проходи. — Властно тронул Сэма за плечо, словно стараясь затянуть его в свой мир. — Садись. Сэм устроился на стуле, а Лагос уселся в новое офисное кресло с удивительно высокой спинкой. «Трон», — подумал Сэм и приготовился слушать. — Мои чувства, — начал Лагос нараспев, — по поводу гибели твоего отца — героической гибели! — мало отличаются от твоих. Но я здесь не для того, чтобы чувствовать, а для того, чтобы решать определенные задачи наилучшим способом. Поэтому давай попытаемся абстрагироваться от трагедии и сместить угол зрения. Я предлагаю тебе вместо скорби заняться делом. Твой отец что-то такое сказал перед смертью, что заставило выплеск среагировать. Да-да, ты сейчас мне скажешь, что цунами не может реагировать. Но я хотел бы, чтобы ты посмотрел записи и сам опроверг мои слова, если я действительно сказал что-то глупое. И еще. Клод сумел выйти за пятиметровый круг. Сам я не могу понять, как это ему удалось. Но ты в последнее время работал с ними. Возможно, мы стоим на пороге чего-то кардинально нового. Твой отец показал нам путь, но пройти по нему должны мы с тобой. Сэм сдержался, чтобы не поморщиться. Голос его визави прозвучал фальшиво и неестественно, с какой-то механической отчетливостью, но потом вдруг стал искренним: — Мне нужны твои способности, Сэмюэль. Здесь. В институте. За нам-шуб — будущее. В твоем распоряжении все записи и центр. Через сорок восемь часов он будет полностью восстановлен. Если хочешь, можешь начинать хоть завтра, только заполни бумаги для допуска. Сэм заполнил, вышел из кабинета Лагоса, и был в чем-то даже тому благодарен. Ему указали виновных и дали в руки палку. Сэм увидел цель в обуздании выплесков, и цель уравновесила потерю, но не прогнала злость. Он ущипнул себя за запястье, чтобы не чувствовать ее так остро. Просидел до сумерек за записями, сделал копии. Придя домой, проиграл все еще раз, разбил на аудио- и видео дорожки. Понял, что отец использовал быстрое Ано. И что-то еще. Только подумал о Тоби, как тот приехал, разложил на столе японскую еду, разломил палочки: — Поешь. Заглатывая почти не жуя, Сэм показал ему Болена-Пирса, показал набросок глифа «замыкающий зло», прочитал нам-шуб: «Из холодной тьмы, из пологой травы, из ленты реки в камень, в пыль». Но тут же понял, что зря это сделал. Тоби начал перечитывать, но чуть по-другому, аккуратно обходя «тьму» и ее упоминание, аккуратно изменяя. Сэм вспомнил, что он никогда не мог воплощать это понятие. Вспылил: — Все, что я вижу перед собой, когда закрываю глаза — это труп моего отца. Не коверкай его последние слова. Тобиас услышал не злость, а острую тоску в голосе. Изменился в лице, но сказать ничего не успел — Сэм перебил, посмотрел своими глазами-дырами, в которых застыл упрек: — Знаю. Знаю, что тьма охотилась за тобой в детстве. Знаю, что ты лучше других чувствуешь выплески и знаешь, когда нужно остановиться. Но сейчас я тебя прошу не останавливаться. Ты должен меня понимать как никто! Сердце Тобиаса заколотилось, он видел, что Сэм ждет немедленного ответа, видел, что тот возбужден и воодушевлен, но молчал — пережидал сопротивление, которое каждый раз в нем возникало, если его просили сделать что-то, что ему не нравилось. Машинально теребил горло. Стигма пульсировала, откликалась на слова Сэма. Уговаривала согласиться. Обещала, что если он затеет разлад, да еще в такой неподходящий момент, то это приведет только к боли. Тобиас посмотрел на Сэма: тот навис над ним, одержимый и одинокий — бледный гладкокожий Прометей греческих мифов. Тобиас непроизвольно почувствовал себя его орудием. Подумал: в этом есть смысл. У каждого героя должно быть свое орудие. В конце концов, где бы был Артур без Экскалибура? Если Сэм чувствует, что он должен действовать как орудие, то и он, Тобиас, должен чувствовать себя орудием и не сопротивляться. Потому что любовь — это обоюдное чувство. И сразу стало спокойно. Тобиас кивнул: — Дай мне немного времени. Надел гарнитуры, включил звукоряд, но из головы все не выходило выражение лица Сэма и его «ты должен меня понимать как никто». Эта фраза приводила мысли в тот страшный день в белом шлюзе, вела в сторону чаячих всхлипов Анатоля, рычания Клода, игольчатых придыханий Лидии. Тобиас вышел к фламбояну. Пару раз провел рукой по грозовому шраму на коре, вернулся в комнату. Стал вслушиваться в слова и царапающие паузы, во время которых тишина поглощала гул, но никак не мог сосредоточиться, включал запись снова и снова, вычленял из потока полутона, четвертьтона, диссонанты, колыхание воздуха. Чем дольше искал новое звучание для нам-шуб, тем, казалось, сильнее понимал, почему Сэм настаивал именно на этом написании глифа. Он не боялся силы, превосходящей его собственную, он готов был рискнуть. И Тобиас в этот момент действительно его понимал как никто. И доверял. Расслабил спину, закрыл глаза, вошел в разноголосицу шумов и криков, как камень в воду. Тут же под веками побежали красные всполохи сигнальных ламп. От их гонки забрезжила искра вдохновения, Тобиас достал телефон и набивал, набивал, набивал лингвистические узлы. Перечитал. Все не то. Слова были мертвые, не раскрывали ни своей силы, ни своей тайны. К середине ночи надежду сменило бессилие. Тобиас скептически скривил губы. Понимание, что ему не хватает таланта и чего-то еще, что у Сэма было в избытке, отозвалось ноющей пульсацией в горле. Тобиас потрогал повязку — влажная. Отправился ее поменять и заодно ополоснуть лицо. Размотал подмокший от сукровицы бинт, выкинул, стал наматывать новый. Глянул в зеркало над раковиной на проступившие от усталости и напряжения синяки под глазами, заметил, что неловко мазнул бинтом по отражающей поверхности. Потер пятнышко рукой, вернулся и снова включил запись. И тут в нем проснулось что-то тайное, дремавшее в глубинах. Он снова и снова стал прокручивать только нам-шуб Клода, ощутил, как натянулись не замеченные им до этого связи между интонациями, микрохроматическими интервалами, паузами. Натянулись — и обвисли оборванными ниточками. Оставалось только связать их и дернуть, чтобы захлопнуть ловушку смысла. Медлить и сомневаться Тобиас не стал. Записал на цифру свой голос: из холодной тьмы, из пологой травы… Проиграл. На записи нам-шуб впечатления не производил, но Тоби не расстроился — это всего лишь памятка. Сэм крепко спал на диване, подсунув руки под щеку, как ребенок. Тобиас повалился рядом, совершенно измученный, во рту саднило, горло першило после многократных повторений, но он был доволен. Тобиас положил голову Сэму на плечо, а руку на грудь, услышал, как под ребрами пульсируют секунды дорогой ему жизни. Завтра он отшлифует звучание и голосом заставит работать нам-шуб перед Сэмом, порадует странным и злым Ано, таким быстрым, что сумеет отразить чужую силу обратно в того, кто ее применил.