И безумие боли моей Все вокруг заражает. Хью Кук
Рин проснулся ни свет ни заря в объятиях сильных рук Тобиаса. Выскользнул из них, чтобы обрадовать Тоби кофе и круассанами в постель, сунулся за чистой одеждой в сумку, критично обнюхал несколько худи и лонгсливов. Остановился на оранжевом с принтом DIVERSITY. Из джинсов носибельными оказались только зеленые, те, что он наспех натянул на себя в день отъезда из дома и до которых больше не дотрагивался. Одевшись, Рин оглядел себя в зеркало — для первого утра в колонии для несовершеннолетних показалось вполне сносно. Бесшумно закрыл за собой дверь, отступил на шаг и… чуть не сбил с ног Ривайена. Вид у того был смурной, словно он так и не сумел заснуть этой ночью под гнетом тяжелых дум, а теперь пришел, чтобы передать их груз Тобиасу. Рин был категорически против, поэтому вместо того, чтобы отправиться к кофемашине, перегородил мэтру дорогу и занял оборонительную позицию. Ривайен сделал вид, что не заметил маневра, начал разговор почти дружелюбно: — Что надумал насчет того, чтобы остаться? Рин поморщился: утро было прекрасным и он не собирался прямо сейчас думать об опасности, которая поджидала его тело и разум где-то и когда-то в будущем, обрекая умереть молодым или сойти с ума. — А надо что-то надумать? По-моему, Тобиас привез меня сюда именно ради этого. Он считает, что это очень важно. — Мне надо знать, что считаешь ты. — Я считаю, что мне нужно как можно скорее стать самостоятельным и жить нормальной жизнью. Если вы уверены, что у меня в голове эти ревенанты, или как вы их там называете… — Это не совсем точно, — перебил его Ривайен, — но ни одно из имеющихся у меня соображений этого не исключает. В интересах паранойи я буду настаивать на ревенантах и на поиске возможностей их окончательной изоляции. Слова мэтра под своей видимой обтекаемостью скрывали значительную опасность, но внутри Рина они мгновенно всколыхнули любопытство. Следом — желание поскорее найти эту самую возможность, чтобы избавиться от нечисти в пространстве снов. В итоге оба чувства превратились в гремучую смесь предвкушения и нетерпения. Рин сказал: — Тогда я весь ваш. — А как насчет других планов на будущее? Рин непонимающе посмотрел прямо в очки Ривайена. Затем отрицательно покачал головой. — Мне показалось, что ты и Тобиас подходите друг другу. Ты не хочешь потом попробовать себя в парном Дыхании? Рин почувствовал, как этот человек на него давит всем своим авторитетом и возрастом. Невольно оглянулся на дверь. Поковырял заусенец на большом пальце. Ривайену ответить было легко, а что, если такой же вопрос задаст ему Тобиас: «Хочешь со мной остаться? Хочешь дышать со мной на Ано?» Он же не знал, как на такое ответить. Нет, ему все нравилось. И, наверное, он хотел бы. И так получилось, что ближе Тобиаса у него никого, не считая матери, не было. Но… И это «но» под очками Ривайена стало тяжелым и объемным. В Риме Рин распробовал то, чего только слегка коснулся во время пирсинга. Власть над телом Тобиаса. Переход от сумасшедшего волнения за его жизнь к почти физическому удовольствию от вида затягивающихся под ладонями ран был невероятно будоражащим. Это было как стоять на краю неба и держать на цепи ручного ангела, и знать, что он тебе подчиняется. Как такое может не понравиться? Почти непреодолимый прилив нежности и тяжесть в паху были этому подтверждением. И у Рина не было никакой уверенности, что при первом удобном случае он не дернет цепь, чтобы натянуть ее посильнее. Это было страшно, соблазнительно и… неправильно. Кроме того, было еще и воспоминание о фестивале конца лета, стойкое, как запах крови. Рин задумался, надо ли все это говорить Ривайену, чтобы тот перестал смотреть на него как на идиота, ответил чуть осекшимся голосом: — Он для меня в-важен. Но я за свободу выбора и независимость. И есть еще обеты, которые я дал сам себе и которые Тобиас уважает. Я никогда не буду заниматься парным Дыханием. Фестивали, файтинги, батлы — я решил держаться подальше от этого. — Независимость, знаешь ли, может быть не только призом. Тебе никогда в голову не приходило, что быть независимым — это ни то ни сё? Ни нашим ни вашим? А в жизни, как в игре, всегда надо выбирать сторону. Рин своенравно мотнул головой, собираясь возразить, но Ривайен поднял руку вверх, останавливая его: — И выбирать сторону придется очень скоро. Думаю, Тобиас тебе еще не сказал, что… Но Рин уже не слушал, в ушах вместо слов захлопала боль, как мокрая тряпка на ветру, перекручиваясь и сворачиваясь; он бросился назад в их с Тоби комнату. — …что твой брат… — Ривайен холодно пожал плечами перед закрывшейся перед его носом дверью и философски сказал куда-то в пустоту: я старался. Потом не спеша отправился к себе в кабинет.***
С самого начала знакомства со школой Ривайена у Лу возникло ощущение, что здание живое и что оно ее невзлюбило с первого взгляда. Каждый поворот норовил подставить ножку. Угол книжного стеллажа в кабинете Ривайена буквально саданул в бедро, двери лифта чуть не выжали из нее все соки, и с постельным бельем возникли очень сложные взаимоотношения. Расстроенная и брошенная всеми, Лу, вместо того чтобы отдыхать, поплелась пить кофе. Кофе-автомат в конце коридора плевался в нее горячей водой; возвращаясь, с лестницы третьего этажа Лу увидела, как в сопровождении Иннокентиев идет к своей машине Пэм, выбрасывая вперед длинные ноги в тяжелых армейских ботинках: руки сложены за спиной, колени выбиваются из-под разрезов цыганской юбки. Лу сбежала в холл, подождала, пока Пэм завелась и уехала, перехватила Иннокентиев на обратном пути. Вместе они перекусили сэндвичами, печеньем и минералкой. Потом Юра затеял показ учебных комнат, любимого тренировочного зала с черными кругами дуэльных зон на полу, где-то в соседнем коридоре открыл дверь конференц-зала, потом спортивного зала и даже довел ее до бассейна. Вернувшись к себе после экскурсии, Лу вытянулась на одеяле, надеясь, что ночь принесет утешение. На новом месте и на неудобном матрасе ей плохо спалось, а утром тело потребовало к себе еще больше внимания и компенсации за сидение в консервной банке десять часов безвылазно. Лу переоделась в некое подобие спортивной формы: кроссовки, мягкие джинсы, майка — и стала похожа на кошку; только кошка обшаривает газоны и дворы на предмет особой травки, а Лу принялась обшаривать здание, пытаясь вспомнить, как Иннокентии вели ее к спортивному залу. На пробу поворачивая то влево, то вправо, она не узнавала коридоры, заподозрила, что школа спонтанно меняет планировку — вылитый Хогвартс! — нашла только бассейн, попыталась открыть его двери единым ключом, выданным ей вчера Ривайеном, но в данном случае ключ оказался совершенно бесполезным. Зато, поднявшись по случайно подвернувшейся лестнице на второй этаж, Лу увидела недалеко от лифта дверь с дюжиной наклеек футбольных команд. Догадалась — Иннокентии! Шагнула с лестничной площадки в темный коридор и увидела две тени. Обе показались ей совершенно незнакомыми, но кто кроме Иннокентиев мог бродить в это время по совершенно пустой школе? Лу приподняла руку, помахала: — Эй! Бека! Юрася! Я потеряла спортзал. Одна из теней замерла, а вторая, ускорившись, превратилась в размытое и многослойное пятно; в конце коридора распахнулась дверь черного хода, и на всем этаже вспыхнуло электричество. Лу зажмурилась от неожиданности, а когда открыла глаза, в нескольких метрах от нее всплыло недоброе незнакомое лицо с недовольно выпяченными губами из-за загубленного прикуса. Молодой человек, похожий на обиженного медведя-шатуна, сделал шаг в ее сторону. Шестым чувством Лу отчетливо поняла, что это не случайно вернувшийся ученик. — Беги предупреди Ривайена, он у себя в кабинете, — послышался где-то рядом звонкий голос Юры. Шатун потерял к Лу всякий интерес, развернулся на голос, выпяченные губы растянулись в гримасе-оскале. По его шее с левой стороны побежал каскад огней. Лу подумала, что это оптический эффект от электрического освещения, вскрикнула и рванула куда-то по бесконечным коридорам, не совсем соображая, в какую сторону и на какой этаж нужно бежать. Оставляя Иннокентиев разбираться с пришельцем.***
Когда Лу скрылась за поворотом, Юрася схватил за руку подоспевшего Беку, заорал: — У него стигма одностороняя! Как у Тобиаса! Чё за нахер творится? Сначала в Риме, теперь у нас? Выскочил вперед и завопил непрошеному гостю в лицо: — Выметайся! Твои фейерверки на шее нас не впечатляют! Гость притормозил, напролом лезть поостерегся, обратился к Беке как к главному: — Пусть шлепогубый заткнется. Мы сюда не по вашу душу пришли, и лишние жертвы ни к чему, но если будете мешаться на дороге, обоим не поздоровится. «Мы?» — мельком подумал Бека, а Юрася, не обращая внимания на предупреждение — этот хрен с горы ему вообще не указ! — прочертил глиф в воздухе быстро и еще быстрее, заговорил без интонации, но четко, сопровождая каждый толчок дыхания легким перемещением, как учил их Тобиас: — Дождь заблудившихся солнц! Этот глиф Юрася хранил к следующему фестивалю конца лета, он должен был оставаться секретным, но сейчас было уже не до секретов. Солнечные стигмы на кончиках Юрасиных пальцев полыхнули адским заревом, сгустили слова и интонации в огненные завихрения — одно, второе, третье; пылающие кольца полетели вперед, скрутили соперника в жалкий комок бессильной плоти. По этажу разлетелся горловой крик незваного гостя — тонкий, отчаянный. «Скорее так кричала бы чайка, а не медведь-шатун, — подумала Лу, прыгая через три ступеньки, — как внешность обманчива! Молодцы мальчики!» Но с Иннокентиями было не все так радужно. Юрасю накрыло рикошетом ударной волны, раскаленной до черноты. Удар разбил губу и нос, отбросил к стене, а гость начал подниматься, складывая пальцы уже не в глиф, а в нам-шуб. Юрася попытался что-то этому противопоставить, нервно сглотнул боль, вспоминая, чему учил их Тоби, — Бека оказался быстрее. Вид разбитого лица Юрочки привел его в бешенство; он мазнул пальцами по кровавым теплым слюням, поднес их к губам и прорычал: «Коллапс». Кровь откликнулась и сорвалась с пальцев. Еще один высокий крик, мат, глухой стук коленей о пол — и тишина. Сильный запах разложения, характерный для больничной палаты после неудачно проведенной операции, когда тело не принимает вмешательства, ударил Беке в нос с силой нашатыря. Юрася присвистнул сквозь щель покоцанного переднего зуба: — Повезло. Стигма у суки была сделана недавно. Плохо еще прижилась. На что Бека рассудительно возразил: — У этого плохо прижилась, но, Юрочка, он сказал «мы»! Как думаешь, где остальные суки? Не один же он сюда явился. Юра, злой, вспотевший и весь в крови, поднялся с пола как доморощенный терминатор: — Где-где?! В пизде! Куда дальше? К Ривайену или к Тоби? — Ривайен большой мальчик, давай за Тобиасом, он чуть в Риме концы не отдал, еще в альма-матер ему подохнуть не хватало.***
Тоби проснулся рывком. Перед глазами еще стояли остатки сна, в котором разбивалось зеркало с узором из трещин, напоминающих жилы живого существа. Провел ладонью по кадыку — слишком много крови, такое впечатление, что стигма вот-вот вскроется и разорвет глотку. Беда. Обвел комнату взглядом, попробовал почувствовать Рина, в ответ стигма запульсировала с новой силой, как ластик стирая коннект с Рином из реальности. Коннект, который со вчерашнего вечера ощущался так ярко, превращался в еле заметную ниточку, рваную, как октябрьская паутина. Зато связь с Сэмом была восстановлена. Тобиас ясно почувствовал его присутствие в Нагорной. — Тоби! — Рин появился на пороге. — У тебя все хорошо? Присел рядом, заглянул в глаза: — Я хотел принести кофе, но меня перехватил Ривайен. Он все-таки странный… Тобиас прочитал во взгляде Рина такую нежность, что у него защемило сердце. А Рин потянулся к его губам, прижался так, что едва заметная утренняя щетина Тобиаса пощекотала кожу как мелкий речной песок. Стигма на горле Тобиаса тут же успокоилась, как ручная зверушка, коннект восстановился, и Тобиас подумал: «Еще не все потеряно». — Вот вы где! — раздался над самым его ухом голос с присвистом. — О! Целуетесь! А мы вот спасать вас пришли! Рин подскочил от неожиданности, повернул голову. Увидел, что Юрася был не в себе, глаза у него вращались и вылезали из орбит, на раздувшейся скуле зрел здоровенный синяк, на лбу, на шее, на подбородке живописно были растерты потеки крови. — С одним козлом уже разобрались! Но наверняка есть еще! Хватит лобызаться. Поднимайте задницы и бежим. Скорее! Тобиас выпустил Рина из объятий, неохотно и тяжело поднялся на ноги. Что-то кому-то объяснять было уже поздно. Скоро они сами все увидят. — Я в туалет и догоню, все равно я вам как балласт, — сказал Рин и скрылся в ванной комнате.***
Лу бежала и бежала, сама не зная, куда точно ведут ее лестницы и коридоры. Но ведь главное сейчас не «куда», а быстро. От пережитого у нее немного дрожало всё сразу: губы, руки, ноги. Сердце вообще прыгало то в желудок, то в горло. Было немного стыдно, ведь еще день назад она считала себя железным человеком и каменной стеной, а от одного вида этого медведя-шатуна едва в обморок не упала. Пробегая мимо какого-то аппендикса с очередным запасным выходом, краем глаза заметила распахнутую дверь и за ней какое-то слабое движение. Затормозила. Услышала голоса. Вернулась. Судя по белой гриве волос и блеску очков — в глубине этой комнаты находилась цель ее забега. Лу перевела дух и ворвалась без стука. Увидев Сэма, ощутила спазм ужаса, словно лично попала в «Восстание живых мертвецов», и замерла на пороге.***
Утренний разговор с Рином вместо удовлетворения вызвал у Ривайена зуд; еле сдерживаясь, чтобы не почесать ладони, он вернулся в кабинет, где его ждал кофе и завтрак. Между завтраком и стеллажами с книгами стоял Сэмюэль Гийот. Красивый, уверенный в себе, стильный. Одетый в бледно-голубое с серебристым оттенком. На языке цветов это означало «душевное спокойствие». Ривайен про себя решил, что не даст Сэмюэлю чувствовать спокойствие сегодня и в этом кабинете. — Здравствуйте, мэтр! Давно не виделись, — начал Сэмюэль таким мягким голосом, что Ривайен явственно расслышал угрозу; сделал длинную паузу, в звенящей напряжением тишине невозмутимо посмотрел на часы и только в тот момент, когда тишина стала удушающей, сказал: — Ты рано, Сэмюэль. Оттого, что в голосе Ривайена не было удивления, Сэм насторожился. Он с самого детства воспринимал высокомерие этого человека как физическое давление. Разве он не вломился в его святая святых, проявив и талант, и характер, и находчивость, а кое с кем и жестокость? И где же эмоции по этому поводу? В один момент вместо чувства реванша у Сэмюэля возникло чувство, что он для Ривайена не противник, а назойливый комар. Сэмюэль дернул за широкую фиолетовую резинку на запястье. Надо успокоиться. Чтобы получить у Ривайена все его рабочие записи и драгоценную сутру, которой он так кичится, важно охладить голову. Резинка — верное средство. Она всегда работает. — Не делайте вид, мэтр, что ждали. Никто не знал, что я жив. — Тобиас знал. Один раз ты слишком близко прошел мимо него. А если узнал Тобиас, то узнал и я. Но все равно поздравляю. Ты нашел способ оборвать коннект почти на год. Вполне ожидаемо от человека, который не побоялся вырезать искусственную стигму на горле моего воспитанника, не задумываясь о последствиях. Мастерство твое выросло, как и амбиции, но для меня потеря контроля над ситуацией очевидна. Ано сожрет тебя изнутри, Сэмюэль, если ты не остановишься. Оно уже сделало тебя жестоким без причины. — Смешно, что это вы, мэтр, предостерегаете меня от жестокости. Вы шли к цели по головам. Я вас ненавидел за это. Но теперь понимаю. В жестоком мире жестокие методы. — Не надо ставить между нами знак равенства. Ты возвел жестокость в систему и думаешь, что Ано — это безобидный инструмент, вещь, принадлежащая своему хозяину. К сожалению, Клод не научил тебя относиться к Дыханию с осторожностью. Я так и не сумел убедить его, что воздействие Ано всегда двустороннее, особенно когда принимаешь ингибиторы. Чем чаще мы дышим, тем сильнее подвергаем опасности наш собственный разум и разум наших близких. Как поживает… Никколо, например? Необратимых изменений, как у Мэри, еще нет? Сэм смахнул с рукава воображаемую пылинку. В словах Ривайена было много логичного. Тот, с кем он пришел сюда, должен был уже давно появиться, но его нет. Почему? Никого в Нагорной нет, кроме Ривайена, Пэм увезла всех и сама уехала. Еще два дня назад. Так сказал один из местных, которого Никколо подрядил присматривать за Ривайеном. Не может же это быть ловушкой? Когда Сэм стал неосторожен? Неужели правда теряет контроль? Он сам начал подозревать нечто подобное, глядя, как мать постепенно сходит с ума, как все более резким и агрессивным в постели становится Никколо. Сэм открыл было рот, чтобы задать пару вопросов, но вдруг сообразил, что Ривайен не разговаривает с ним как с равным. Он отчитывает его. Смотрит на него так, как брезгливый человек мог бы смотреть на грязный носовой платок, зажав его между большим и указательным пальцами. Гребаный педагог! Губы у Сэмюэля побелели, он нащупал стягивающий запястье эластичный браслет. Прилипшая к коже резинка вывернулась из-под торопливых пальцев, и отрезвляющего щелчка не получилось. Дерьмо! Чертовы китайцы, даже в этом на них нельзя положиться. Сэм на этот раз ногтем подцепил браслет. Аккуратнее. Не хватало еще порвать. Содрал кожу в кровь, натянул до предела, так, чтобы ударило изо всех сил. Щелчок — и моментальное успокоение. Резинка сработала как всегда. Сэм расслабленно улыбнулся: Ривайен может сколько угодно говорить об опасности Дыхания — ему это не поможет. Съехидничал: — Хм. Действительно. Знак равенства между нами ставить не стоит. Что осталось от вашей школы? Десяток учеников и здание, затерянное в горах? Через пять лет про вас все забудут. После смерти Лагоса к вам относятся с подозрением. Вы больше не имеете влияния на фонд. Вы — почти никто. И станете окончательно никем, как только я заберу сутру. Потому что будущее Ано — это я. Моя школа в Риме насчитывает уже больше учеников, чем все школы фонда. Или вы думаете, что Тобиас вас защитит? Так я вам не рассказал самое интересное. С Тоби приключился дикий файтинг в Риме. Не думаю, что вы с ним еще раз поговорите. Ривайен вместо ответа держал невозможную паузу, а Сэм вглядывался в его лицо, предвкушая реакцию. Думал с пренебрежением: «Бездушный старый пердун! Я оставил Тоби на растерзание Кейто и Кейто (кстати, они еще не отзвонились с отчетом, но и ладно, все равно Сэм пока не был готов услышать подробности), а у него на лице ни одна мышца не дрогнула. Да какой он после этого мэтр!» Полет мысли Сэма прервала недобрая усмешка Ривайена: — Значит, ты пришел всего лишь за сутрой? Не за братом? От этих слов Сэма передернуло: почему эта самонадеянная сволочь упомянула Рина? Одним мгновенным движением он переместился почти вплотную к Ривайену. Спросил без причины дрогнувшим голосом: — Ринсвальд здесь? — а про себя как «отче наш» твердил «спокойно, спокойно, спокойно». — Да, вчера приехал. Сэм не мог решить, хорошая это новость или плохая. Хотя хорошее и плохое всегда были для него понятиями очень изменчивыми и нестабильными, легко перетекающими одно в другое. Да и какая, в конце концов, разница. Главное, что новая информация меняла расстановку сил. Поэтому Сэм уточнил: — С Иннокентиями? — И с Лу. Помнишь такую? Подруга Тоби. Нет? Хорошая девочка, надежная. Сэмюэль сделал вид, что вспоминает, а сам лихорадочно думал, не замечая, как злость искажает его красивое лицо: все-таки ловушка. Так вот куда подевался мой человек. Иннокентии его заметили и остановили. Или он их остановил? Значит, Ривайен беззащитен, как я и планировал. Заберу документы и Рина в придачу! Да это джекпот! Может быть, мэтр в теории и сильнее меня, но на практике — нет. Или старый чистоплюй думает, что после Лагоса я побоюсь замарать руки? Через секунду его искореженное злостью лицо снова стало ангельским и лучезарным: — Мэтр, вы можете сколько угодно делать вид, что вам ничего не грозит. Но это не так. Как видите, я здесь, и Иннокентии меня не остановили. — Ты сделал неверные выводы. Уходи, пока все не испортил. Если хотел забрать Рина — ничего не получится. Он не пойдет с тобой. — А вот это мы еще посмотрим! Он будет счастлив, когда увидит меня. — А был ли он счастлив, когда твои ребята чуть не убили Тобиаса на Форуме? — Ривайен позволил себе небольшой смешок, трескучий, как мороз сибирской зимы. — Чуть? — переспросил Сэм, и тут к нему пришло ясное и отчетливое понимание собственной опрометчивости, но он ему еще сопротивлялся: — Он не мог выжить. Ривайен с наслаждением наблюдал реакцию. Сэм оскалился, завел левую руку назад и оттянул резинку. Щелчок. Еще щелчок. Не сработало. Сэмюэль натянул эластичный браслет в третий раз, и тот не выдержал. Порванная резинка упала на пол, адреналин вырвался, сжигая все на своем пути и окрашивая зрение красным. Сэму стало трудно держать цепь рассуждений в голове: — Но как ему удалось? — Я могу позвать и его, и Рина. Сам спросишь. Заодно расскажешь брату, как собирался убить своего бывшего партнера из… ревности? Думаешь, Рин согласится пойти с таким монстром? — Мы с Тоби одного поля ягоды, — вскипел Сэм чистейшей ненавистью, в которой оплавилось все его напускное очарование; Ривайен, довольный своей провокацией, оглянулся на дверь, — к сожалению, там стояла только Лу и хлопала своими большими выразительными глазами, в ее выпяченном подбородке и в том, как медленно, стараясь, чтобы руки не дрожали, она сжимала дверную ручку, читался страх. Не ее ждал Ривайен в сложившейся ситуации, и может быть, именно поэтому его сердце припустило вскачь. А может быть потому, что для победы в этом батле Ривайену нужно было больше зрителей. В ожидании пришлось еще подлить масла в огонь: — Мой мальчик тебе не чета! Ему не нужно портить себе кровь наркотиками, чтобы Дышать. Ему не нужны чужие записи, чтобы творить! — Ваш мальчик?! — глаза Сэма остекленели от гнева, воздух между ним и Ривайеном наэлектризовался, потрескивал — вот-вот ударит током. — Или вы уже забыли, как отдали его мне? И в каком состоянии?! Он мой и навсегда таким останется! Пока Сэм плевал слюной и метал слова, словно тяжелые снаряды, Ривайен скосил глаза к двери: за спиной Лу появились Иннокентии и Тобиас. «Пора!», — решил Ривайен, стараясь сохранить нейтральное выражение лица. Сэм же в пароксизме гнева не замечал ничего вокруг, кричал в полный голос: — Коннект — это присяга на верность болью, кровью, спермой, жизнью! Кто бы мог так присягнуть? Да никто, кроме Тобиаса. В нем был такой потенциал! А что вы с ним сделали? Вы его искалечили. Я так и не смог его починить. Но хорошо, что он выжил. Хороший меч никогда лишним не бывает. Ривайен вскинул руку, чтобы произнести глиф обессиливания, чтобы положить конец бессмысленной перепалке, но в этот самый момент Сэмюэль в свою очередь метнул взгляд на дверь: — Тебе нужны зрители! Так пусть все увидят, какое ты ничтожество! — В руке у него что-то блеснуло, он резко подался вперед и нанес молниеносный удар, но совсем не тот, к которому Ривайен так тщательно готовился и который смог бы отразить с легкостью. Финка, которую Сэм все это время прятал в рукаве, вошла по самую рукоять в щеку, соскользнула с зубов, утопая в пустоте рта, наткнулась на рыхлое сопротивление языка и, чиркнув о кость нижней челюсти, вырвалась на свободу под подбородком, порождая булькающие пузыри алой крови, смешанной со слюной. Ривайен не мог позволить себе слабость закричать — столько лет он учил Тобиаса управлять болью! Теперь пришло время дать последний мастер-класс. Он перенаправил боль в мышцы, перехватил запястье Сэмюэля и сжал с той же остервенелой силой, с какой во время словесной дуэли держал паузы. Сэм попытался сопротивляться, попытался протолкнуть финку вверх и переломить скуловую дугу — не получилось. Ривайен заблокировал его намертво и продолжал давить. Сэму показалось, что кости его предплечья прогибаются под кожей, мука стала невыносимой, пальцы разжались сами собой, финка звякнула об пол, а Лу, которая до этого мига была совершенно парализована происходящим, мгновенно переключилась из режима паники в режим заботы, первой бросилась к Ривайену. Ривайен, который мог стоять прямо из одной лишь гордости, благодарно оперся на подставленное плечо. Между тем минутная слабость Сэма переросла в спокойствие. Он обернулся к двери как победитель, заметил макушку Рина, которая маячила за спинами Иннокентиев, улыбнулся фирменной улыбкой, помахал рукой: — Рин! Иди сюда, мой родной!***
Рин, догонявший Тобиаса и Иннокентиев со всех ног, запыхался. Остановился в дверях. Кабинет и все, что в нем происходило, было скрыто от него широкими плечами Беки и тощей спиной Юры. «Так тебе нужны зрители!» — услышал Рин и поперхнулся собственным дыханием: это был голос Сэма. Ошибка? В груди ухнуло — другого такого голоса не было во всем мире! Но как? Как? КАК?! Да в конце концов, какая разница! Разве это главное? Главное, что жив! Рин лихорадочно толкнул Юру в сторону, рванулся к брату, но его сдержал Бека. Укусив накачанную руку, Рин прорвался. Сэм повернул голову, широко улыбнулся ему своей фирменной улыбкой, помахал рукой: — Иди сюда, мой родной! — и все остальное отошло для Рина на второй, далекий, как северный полюс, план. — Я вижу, только ты мне здесь рад. Вот и восставай после этого из мертвых. Так обними же меня скорей! Ничего не видя, кроме сияющего, как хрустальная лампа, Сэма, как под гипнозом Рин сделал шаг вперед, потом еще один и еще, мимо ссутулившегося Тоби, глаза которого затуманились от смеси тоски и отчаяния; мимо Лу и Ривайена. Когда до Сэма осталось каких-нибудь полшага, Рин поскользнулся на чем-то вязком, в тот же момент в огромные окна мрачного кабинета заглянуло солнце, поменяло освещение, и Рин заметил багряные брызги на лице брата, увидел, что у Ривайена вместо щеки кровавое месиво. Застыл, застигнутый врасплох чувством, что вбежал не в кабинет мэтра, а в очередной кошмар, ошибившись дверью. А потом его захлестнул поток тошноты. Сквозь нее он увидел фальшь в том, как Сэм стоит, как смотрит, как щурит глаза, как растягивает губы. В недоумении отступил на шаг, словно ему подсунули подделку. Сэм, наблюдавший за ним внимательно, сказал: — Не будь таким подозрительным букой. Это совсем на тебя не похоже. Я понимаю, у тебя шок. Мне надо было тебя предупредить. Сейчас нет времени объяснять. Дома я отвечу на все вопросы. Сэм говорил ровно и доверительно, но Рина слова почему-то совсем не убеждали, скорее наоборот. Он покрутил головой. Вот Лу, которая одной рукой вцепилась в стену, а другой поддерживает Ривайена в стоячем положении, вот Бека, который впрыскивает что-то в щеку мэтра из хитрого прибора, который Ривайен, как Иннокентии, материализовал в ладони. Вот Юрася, который против своего обыкновения угрюм и сдержан. Сдержанность, как зараза, передалась Рину, он вдруг испытал потребность не обнять, а встряхнуть брата, как встряхивают дорогие, но забарахлившие часы: — Я рад, что ты жив, Сэм. Но скажи ради бога, что ты тут такое творишь? Лицо Сэма осталось таким же фальшивым и приторно-радостным, только в голосе проскользнула досада: — Я творю будущее, Рин. И Тобиас мне сейчас в этом поможет. — И Сэм брезгливо стряхнул с губ: «То-о-би!» — произнося имя на итальянский манер с двумя густыми, томными гласными. Новые интонации в совокупности с силой пробудившейся стигмы произвели тщательно просчитанный эффект. Член Тобиаса начал твердеть. Сэм заметил, усмехнулся: — Подойди, Тоби, сейчас ты нам с Рином нужен как никто другой. Бека, почувствовав неладное, попытался Тобиаса остановить, но тот отвел его руку в сторону; бесстрастно, не поворачивая головы, так, словно Бека был совершенно чужой человек, сказал: «Не стоит. Если он залезет мне в голову и прикажет вас убить, я не смогу ничего сделать» — и двинулся Сэму наперерез, отсекая Рина, оставляя его за спиной. Остановился в метре от Сэма, но у Рина осталось ощущение, что Тоби перешел на другую сторону вселенной. Сэм самодовольно обвел взглядом всю компанию, сказал вроде бы Тобиасу, но смотрел при этом на Рина: — Очень надеюсь, что ты не искал утешения в постели моего брата. Нет? Умница. Хоть в этом не разочаровал. Возьми у своего воспитателя все записи по исследованиям односторонней стигмы. Только не говори, что не знаешь, где мэтр держит свои секреты, ведь у вас были такие тесные отношения. Тобиаса затрясло так, точно линии сопротивления проходили непосредственно через него, но он не шевельнулся. Взгляд Сэма сделался непроницаемым и жестким — не просто взгляд, а наказание. Высокий ворот лонгслива под давлением этого взгляда стал мокнуть, на нетвердых ногах Тобиас сделал первые два шага в сторону библиотеки. Так, наверное, идут на четвертование. — Сэм! Это же все не в-всерьез? — голос Рина блеял, и слова казались смешными до глупости, ими он точно не мог повлиять на происходящее. — Очень даже всерьез. — Кривой изгиб рта Сэма больше не был обращен в сторону Рина, брат сосредоточил все свое внимание в том месте, где Тобиас вялой рукой отодвинул на центральной полке пару книг, нашел сейф и заставил клавиши мелодично запеть какой-то этнический мотивчик. — Тоби! Подожди… Я… — Рину стало тяжело дышать, словно воздух входил в легкие свинцовыми шариками. Пересиливая себя, кое-как сформулировал свои чувства, решив, что банальности подойдут лучше всего; сказал так тихо, что сам себя не услышал: — Я его люблю. Молчание Сэма было абсолютным, потом он расхохотался: — Что? Рин окончательно смутился: — Оставь Тобиаса в покое, вот что! Ради меня. Раздражение стремительно поднялось в Сэме и выплеснулось криком: — Или ты идешь со мной, или остаешься один! Рин опешил. Уйти с Сэмом или отказаться от Сэма? Он не знал, какая из двух альтернатив была бы кошмарнее; выпалил, поражаясь собственной решимости: — Я останусь с Т-тоби! И с Ривайеном. Я обещал. От незамысловатой искренности Рина что-то в мозгу Сэма слетело с предохранителя, в голове появилось желание решить проблему быстро и силой. Сэм потянулся к запястью — резинка всегда его спасала в такие моменты, — но там был только глубокий след и расцарапанная кожа. Блядь! Ногти впились в мясо до крови, а потом, не дав себе труда обдумать, что делает, он стремительно пересек кабинет и приблизился к Тобиасу, который как раз в этот момент открыл сейф, но еще не успел достать из него сутру. Сэм резким движением развернул своего бывшего партнера перед Рином, как разворачивают породистого коня перед покупателем: — Это с ним ты хочешь остаться? С ним?! А ты в курсе, что твой драгоценный Тобиас — шлюха? Был шлюхой Ривайена. Потом моей. Ему место только в наморднике или в ошейнике. У него нет ни гордости, ни чувства собственного достоинства. Если я его подою, он кончит при тебе. Не веришь? Сейчас докажу. Идем, подойдем к Рину поближе, покажем все, на что ты способен. Сэм по-хозяйски взял цепкими и сильными пальцами Тоби за подбородок, притянул и укусил в губы, засосал, провел рукой по паху, засунул руку между ног, задвигал ей медленно, с нажимом. Тобиас с отсутствующим видом и восковым лицом смотрел куда-то в дальний угол, словно пытался заставить себя не слушать. Рина начала бить дрожь, а Сэм все приговаривал: — Вот, братец, вот как Тобиас соскучился по хозяину. Вот как соскучился. Видишь? Разве так повел бы себя любящий тебя человек? Разве позволил бы тебе смотреть на все это? Разве не стал бы защищать ваши отношения, если бы они у вас были? Понимаешь теперь, что все это время рядом с тобой был монстр? Мой монстр. Он только играл с тобой в любовь! Ринсвальд, посмотри на меня! Кроме меня тебя никто не любит. И ты никого не любишь кроме меня. Мы с тобой семья и должны держаться вместе. Не понимаешь? А я объясню. Что ты сделал ради Тобиаса? Распаляясь, Сэм полностью сосредоточился на брате, зачастил скороговоркой, вплетая в речь Ано, как Ривайен делая паузы, чтобы Рин успевал осмыслить его слова, но не успевал реагировать: — Попытался его понять? Пожертвовал своей невинностью ради коннекта с ним? Ты ничего не сделал. А за ничего получаешь ничего. Так что твоя любовь просто детская фантазия. Я же для тебя построил школу, ради тебя организовал собственную смерть, чтобы дать тебе силы научиться парному дыханию на Ано. Твое будущее со мной, Ринсвальд. Пойдем. Все эти Иннокентии, Тобиасы, Ривайены не имеют значения. Рину видеть Тобиаса таким было больно. Видеть холодное и пренебрежительное лицо Сэма — тоже. В сердце что-то от этой боли сломалось, и из надлома выползла холодная рассудочная змейка. Рин ясно увидел в Тобиасе заложника посреди ужасной сцены, понял, что и сам стал таким заложником, без права голоса, без права выбирать сторону. Посмотрел на брата взглядом упертого подростка — когда он стал сволочью? — сказал с той же жесткой интонацией, с какой Сэм еще недавно говорил с Ривайеном: — Прекрати называть меня Ринсвальдом. Я — Рин. И прекрати так делать! Теперь Сэм и Рин стояли друг против друга так, как еще недавно стояли друг против друга Сэмюэль и Ривайен. Близко. Так близко, что Рину были видны черные волоски в носу у Сэма и капельки, которые на них дрожали; и была видна тонкая сеточка полопавшихся капилляров на глазном белке. Чтобы разрушить возникшую паузу, Рин повторил: — Прекрати так делать! Сэмюэль замахнулся для пощечины, но в последний момент очертил контур скулы Рина в миллиметре от кожи, его ладонь едва коснулась пунцовой мальчишеской щеки, не нанесла удар, а погладила. Рин затаил дыхание, ненавидя себя за мимолетное желание прижаться к его ладони. В этот момент он как никто понял и пожалел Тоби. — Делать как?! — приторно переспросил Сэм, понимая, что уже не сможет остановиться, не сможет отменить сделанного и сказанного, принимая мгновенное решение быть бессердечным ублюдком до конца: — Делать так, что я могу приказать Тобиасу уложить вас здесь всех? Делать так, что никто из вас не сможет мне слово поперек сказать? Думаешь, Тоби не выполнит этой моей маленькой просьбы? Думаешь, он лучше меня? Тобиас — убийца, и здесь всем это понятно, кроме тебя. Не криви губы — я говорю тебе правду, нравится она или нет! Ты ведь ее хотел услышать?! Но Рин среагировал на внушение так, словно к шепоту Ано у него был иммунитет: — Ты и мне хочешь приказывать, Сэм? Сэмюэль посмотрел в расширенные от ужаса глаза младшего брата, сделал шаг в его сторону, но Рин тут же на шаг отступил к Ривайену и Тобиасу. Сэмюэль изобразил неловкую попытку сохранить лицо: — Тебе — не хочу. Ты меня разочаровал. А вот Тобиас — другое дело. Он принял мою стигму сознательно и от чистого сердца. Без Ано и без меня он теперь не сможет ни любить, ни хотеть, ни принимать решения. Его воля — моя воля. Могу еще раз продемонстрировать. Да, Тоби? Тобиас дернулся, как если бы его дернули за цепь на шее: — Да. Это «да», глухое и пустое, еле долетело до Рина. — Нет, — Ривайен отстранил Лу, косолапо и осторожно, держась за полки двинулся к Тобиасу. На шее у него запульсировали взбухшие вены, выдавая те усилия, которые мэтр потратил, чтобы возразить Сэму. Ано из его горла выплеснулось расплавленным металлом: — Ты тут много чего нам уже продемонстрировал. Тебя уважают в твоей мафиозной школе. По крайней мере те, с кем я разговаривал. А я разговаривал со многими. Так ради чего все это? Или в твоем понимание уважение — хороший рычаг, но страх лучше? Хочешь таким образом добраться до пропахшего смертью и интригами поста, который занимал Лагос? Не скучно ли как жизненный план? Ты и брата рассматриваешь только с точки зрения полезности? Ты даже не спросил, почему он здесь! Тебя интересуют только его способности дышащего, а как человек он тебе не интересен. Собираешься устроить еще одну бойню при Рине? Неужели не видишь, что мальчику плохо от тебя. Если ты действительно его любишь, ты сейчас же уйдешь. Один. Без Тобиаса. Слова Ривайена подействовали как щелчок резинки — Сэмюэль осекся: — Ставите мне условия, мэтр? Хорошо, — вдруг легко сдался Сэм. — Я могу проявить гибкость. Но уйду только при условии, если Рин отдаст мне флешку. Перед отъездом он выкрал ее из тайника. На ней записана технология вшивания односторонней стигмы. Моя технология. Я никому не позволю у меня воровать. Даже родному брату. Рин ошарашенно посмотрел на Сэма, сунул руки в карманы зеленых джинсов и костяшками левой уперся в твердую пластмассу. Флешка! Она там так и лежала с момента отъезда из дома. Рин достал ее, протянул: — Вот. — Сделал паузу, чтобы переждать спазмы в горле. — Уходи! — но внутри все-таки почувствовал себя палачом, однако иначе поступить уже не мог: за этот год его представление о мире и об отношениях людей в нем сильно изменилось. Сэмюэль закусил изнутри нижнюю губу — почти незаметное движение, такими выдают себя игроки в покер. Он больше не сомневался, что в партии с Ривайеном проиграл Рина, но теперь точно знал, что выиграл Тобиаса. Не то чтобы он имел значение сам по себе, но возможно, этот небольшой выигрыш даже пойдет на пользу дела, как машина, которая уже выработала свой ресурс, но все еще состояла из множества полезных запчастей. Если найти ему подходящую пару, он будет даже полезнее Ринсвальда. Сумеет сломать всех, кто встанет на пути Сэма в борьбе за власть. Теперь осталось только сделать последний ход. И Сэм его сделал: — Рин… Рин, послушай… Прости меня, я тут наговорил тебе, я был не в себе… Давай забудем все. Хочешь, чтобы Тоби остался? Он останется! Хорошо… Пускай! Пусть остаётся. Пользуйся. Попроси его сделать тебе минет. Сегодня ночью будет самое то… А карту памяти… я ее потом заберу. Она мне пока не нужна. И я… я тебе доверяю. Никто больше не произнес ни звука, и в этой тишине было что-то окончательное. В этой обволакивающей тишине Сэмюэль надел на себя маску безупречности, развернулся в сторону двери, чтобы скрыть торжествующую улыбку. По коридору направился к лифту, все еще думая о том, что даже если сейчас уйдет с пустыми руками, без последствий его визит не останется. Рин выбежал за ним следом и смотрел в спину до тех пор, пока двери лифта не закрылись. Когда смотреть было уже не на что, он смотрел в пустоту, и на его наивном лице появились первые жесткие линии. Тобиас сжал его пальцы так сильно, как мог бы сделать человек, которому без наркоза отрезают ногу, посмотрел прямо в глаза — и тут же отвел взгляд, словно не решаясь спросить, что же ему делать дальше и нужен ли он Рину вообще. — Пойдем? — сказал Рин, стараясь успокоить бьющееся, как зверек в клетке, сердце и чувствуя себя вмиг повзрослевшим ребенком, который впервые покупает что-то за собственные деньги. — Тут дальше без нас разберутся.