Сердце волочилось за ним на привязи, ударяясь о камни и цепляясь за кусты. Все в синяках и почти разбитое. Рой Арундати
Когда Тоби и Рин скрылись за поворотом, Лу на секунду представила, как эти двое идут по коридору рука об руку, потом ее мысль тревожно метнулась к утренним событиям и подручному Сэма. Лу всполошилась: — А тот урод, что напал на вас? Он еще там? Юрася, который вроде бы оправился от шока и начал кривить губы в своей обычной манере, скривился еще больше: — Надеюсь, убрался восвояси, хошь пойти проверить? Вот будет весело! И тут же разыграл целую пантомиму, пародируя недавнюю реакцию Лу на столкновение с этим самым подручным. Легкомысленная клоунада, вопреки всей своей неуместности, разрядила скопившееся в воздухе почти убийственное напряжение. Бека с благодарностью гоготнул, а Ривайен порылся в карманах, выудил оттуда маркер и телефон, помедлил, пережидая боль, потом вывел что-то прямо на манжете, показал Беке, тот кивнул — лицо его приняло сосредоточенное выражение, точно такое, с каким брат Лу в детстве вытягивал из-под кожи занозы, — и набрал номер. Гудки и секунды сочились друг за другом в полной тишине. Когда в кабинет ворвался голос Пэм, Бека заговорил с расстановкой: — Мама Пэм, все закончилось, можете возвращаться, но понадобится специалист по лицевой хирургии и какой-нибудь муниципальный полицейский. Оба срочно. Пэм задала только один вопрос: — Что сказать в участке? Бека мельком взглянул на манжету, продолжил: — В участке надо сказать, что на школу напали цыгане. Мэтр получил серьезные ранения, пытаясь их обезоружить. Если спросят про приметы? А какие у цыган могут быть приметы? Золотые зубы и собачьи шубы? Мама Пэм, ну я не знаю, придумай что-нибудь. Сбросив вызов, Бека в этот раз посмотрел не на Ривайена, а на Лу: — Черт его знает, когда врач сюда доберется. Надо бы довести мэтра до лазарета. А он, гад, на последнем этаже. Поможешь? Лу перевела взгляд на осевшего на пол и вжавшегося в стенной шкаф Ривайена. Почти все его тело покрывала подсыхающая кровь — от подбородка до кончиков кларков, которые еще утром были молочно-белыми. Подумала: «Ужасное зрелище». Протянула руку. Цепкие пальцы впились ей в кожу, между ними пульсировало напряжение, и Лу стало жарко от этой пульсации.***
В лазарете, прежде чем позволить Беке залить щеку антисептиком и восстанавливающим клеем, Ривайен снял очки, педантично сложил и протянул их Лу так, словно просил сохранить для него нечто эксклюзивное. Пока Бека колдовал над щекой, а Юрася вкалывал обезболивающее и ставил систему с плазмой, Лу смотрела, с каким самообладанием Ривайен принимает боль и одновременно контролирует каждое движение Иннокентиев, словно не лежит на кушетке в лазарете с тяжелой травмой, а ведет семинар по оказанию первой медицинской помощи. «Сильный», — подумала Лу, и ей вдруг захотелось близости с этим человеком. Желание было грустным и почти самоубийственным. «Просто адреналин, — решила Лу и все равно пожалела, что под расстегнутой курткой у нее футболка с шутливой надписью «спорт-фак», а не облегающая красная блузка, а еще пожалела о том, что выбелила концы волос и стала похожей на легкомысленную фифу, а не на преподавателя пластических искусств в одном из самых престижных лицеев на Лазурном берегу.***
Весь путь до студии Рин и Тоби прошли молча, но как только дверь в их маленький личный мир открылась, Тобиас взял себя в руки: — Лучший способ переварить случившееся — поесть. — Не хочу никуда идти, — запротестовал Рин, плюхаясь в изнеможении на кровать, — а тут ничего нет, кроме льда в морозильнике и сахара в шкафу. Тобиас сел рядом, вытащил айфон: — Доставка? — У меня нет настроения и аппетита, — попытался удержать его руку Рин, но Тобиас вывернулся, открыл первый попавшийся сайт и, почти не выбирая, принялся забрасывать продукты в виртуальную корзину. «Деливеро» плутала дольше заявленных в рекламе двадцати минут, но ожидание того стоило. Томаты, спагетти, лук, фарш. Тобиас мыл, нарезал, поджаривал… Вскоре богатый запах чеснока смешался с дразнящим запахом от бананов, а движения Тобиаса, напряженные и слегка заторможенные в самом начале готовки, постепенно стали легкими и соблазнительными. Глядя на него, Рин по-настоящему проголодался. — Готово, пробуй! Рин попробовал. Сначала болоньезу, потом соус. Потом сладкий салат — Рин жевал его до тех пор, пока разочарование от встречи с братом и боль оттого, что он сам оторвал себя от родного и дорогого, не стали съедобными. Когда салат закончился, ни разочарование, ни боль не пропали, но еда позволила спихнуть их в дальний уголок сознания, чтобы разобраться со всем в другое время, желательно — в другой жизни. От сытного то ли позднего обеда, то ли раннего ужина начало клонить в сон, захотелось спокойно, уютно устроиться, чтобы пальцы Тобиаса перебирали волосы, чтобы снова можно было целоваться и обжиматься так долго, насколько хватит терпения. Рин растянулся на кровати, но, как назло, в бедро впилось что-то жесткое — ай! да чтоб тебя: ключи от дома, перочинный ножик, мелкие монеты, флешка эта дурацкая… Рин чертыхнулся, встал, выгрузил содержимое кармана на прикроватный столик. Возня отвлекла Тобиаса от мытья посуды, он обернулся и посмотрел сначала на Рина, потом на флешку, но так, будто она была отравлена. «Да что там такое в этой флешке?» — мельком подумал Рин, но его мысль отвлекли всплывшие по ассоциации картинки с вакханалией между Сэмом и Тобиасом. Более насущное переживание, продиктованное гормонами, заставило попросить: — Поцелуй меня, позже приберемся. Ты же вчера обещал, что мы сделаем все как я хочу, если до Нового года переживем все заварушки… Не думаю, что за оставшиеся три дня случится еще что-то. И тут мозг Рина сложил два и два и вскипел от негодования. Упреки зашипели на языке как масло на сковородке: — Ты знал! Знал, что Сэм жив! Тобиас ответил не сразу, взял из мойки тарелку, тщательно вытер ее полотенцем, аккуратно поставил на полку, только после этого сказал: «Знал». Глаза Рина расширились: — Д-давно? — С римского файтинга. Рин шумно вздохнул. Уффффф. Злость остыла так же внезапно, как ударила в голову, только оставила после себя стыд и чувство вины: как он мог подозревать Тоби в злонамеренности? — Но п-почему не сказал в-вчера? Тобиас бросил намывать тарелки, сделал шаг к Рину, сказал медленно и невкусно: — Не сумел. Прости. Слишком долго ждал удобного момента. Не подготовил тебя к возвращению брата. Получается, я не очень надежный человек. Тебе стоит держаться от меня подальше. Такое заявление застало Рина врасплох: — А это еще почему? Тобиас поморщился. Ответ на этот вопрос наверняка находился на флешке. Как только Рин откроет маленький архив Сэма, его невинность, его чувства, его доверие растворятся в жестокости увиденного, как в кислоте. Тобиас был в этом уверен, хотя ему очень хотелось надеяться на обратное. А еще хотелось запретить Рину открывать оставленные Сэмом файлы. Но даже этого он не мог себе позволить. Рин, как героиня Шарля Перро, получил ключ от комнаты, где заперто нечто страшное и одновременно манящее. Запретить Рину входить в эту комнату — только подстегнуть его любопытство. В сказке ли, в реальности — рано или поздно оно восторжествует над всеми запретами. Без вариантов. «Тогда уж лучше рано, — про себя решил Тобиас, — и будь что будет». Вслух сказал: — Когда просмотришь файлы на флешке — поймешь. — С чего ты взял, что я захочу их просмотреть? — Ты любопытный, — печально улыбнулся Тобиас. — Ну допустим. И что из того? Неужели думаешь, мое отношение к тебе изменится! — Надеюсь, что нет, — ответил Тобиас, из последних сил стараясь, чтобы голос звучал ровно, чтобы не показать, что боится заметить после просмотра файлов в глазах Рина ужас, отвращение или отторжение. Нестерпимо боится, что Рин станет вздрагивать от каждого его прикосновения и воздвигнет стену между ними. Потеребив заусенец, Рин спросил: — А если я посмотрю флешку и все равно попрошу тебя остаться со мной, ты останешься? — Конечно. — А если сейчас попрошу поцеловать, поцелуешь? Вместо ответа Тобиас мягкими теплыми губами нарисовал на Рине дорожку поцелуев от виска до того места на скуле, по которому утром скользнули пальцы Сэма. Прикосновения были нежными, от них по телу разлилось приятное тепло, но не хватало чего-то важного. Или наоборот, чего-то было в избытке. Например, покорности. Рин ждал продолжения, чтобы разобраться в этих неуловимых ощущениях, но Тобиас отстранился. Сделал это слишком быстро, словно вкус кожи Рина ему не понравился. В тот же момент подозрение зародилось в теле Рина нервной дрожью: «А что, если в прошлом он так же рисовал дорожки поцелуев на коже брата и теперь сравнение оказалось не в мою пользу?» Рин задержал дыхание и, толком не отдавая себе отчета в том, что делает, повторил движение Сэма: провел открытой ладонью по паху Тобиаса, словно проверяя, правильно ли запомнил. Покраснел, не уловив ответной реакции, повторил уже сознательно. Ревниво и обиженно. На этот раз бедра Тобиаса напряглись, однако под ладонью все оставалось вялым и неподвижным. Рин покраснел еще гуще, темный поток мыслей сорвался с языка: — Я не так тебя трогаю? На его руку ты реагировал совсем по-другому! — Обвинив, Рин впервые осознал, что ревнует, от этого на душе стало неспокойно, как перед скорой грозой или землетрясением. Тобиас внутренне содрогнулся. То, что Рин повторил движение Сэма, было неправильно. Сэм и Рин были из разных миров, и эти миры не должны соприкасаться. Никогда. Как не должны соприкасаться порок и невинность. Но как об этом сказать Рину, чтобы не обидеть? Тобиас сделал над собой усилие: — Нет. Ты все не так понял. — Н-не так? А к-как т-такое надо п-понимать? — От волнения Рину было уже плевать на заплетающийся в непривычных фразах язык и предательство голосовых связок. Тело Тоби его волновало, и больше всего на свете он сейчас хотел понять, отчего это не взаимно. — Рин… Был период, — Тобиас сбился, потому что дыхание перестало его слушаться. Начал снова: — Был период, когда я не знал, что делать со своей жизнью. Твой брат был единственным, кто мной заинтересовался, кто меня поддержал. Я был ему за это благодарен. И много лет принимал благодарность за любовь. Но сейчас я не могу… Рин ждал, смотря Тобиасу прямо в глаза, поджав под себя ноги и теребя заусенец на большом пальце. Под его пытливым взглядом Тобиас снова сбился. Хотел сказать, что не может позволить себе откликнуться на провокационную ласку. Если сделает это, то окажется в лабиринте памяти тела, как в плену; никогда не найдет правильной дороги ни к своим настоящим чувствам, ни к чувствам Рина. Потом решил, что такое объяснение слишком абстрактно для шестнадцатилетнего травмированного мальчишки. Тогда расслабил плечи, как делал это в пятиметровом круге, сказал как можно спокойнее: — То, что ты видел — это просто физиология, стимул-реакция, отработанная годами. В наших с Сэмом отношениях возбуждение было всего лишь инструментом. — В ваших отношениях возбуждение — инструмент? А в наших? Или у нас на самом деле нет отношений? Я тут у Бротигана недавно прочитал: если кто-то любит твой ум, не значит, что тело твое примет тоже. Ты об этом пытаешься мне сказать? Или о том, что я временно заменяю тебе Сэма? Вместо ответа Тобиас покосился на чертову флешку. Рину вдруг захотелось схватить ее и разбить о стену. Он уже протянул к ней руку, но тут Тобиас прижал его к себе и поцеловал. Поцелуй получился и сладкий, и горький, и долгий, и слишком скоротечный, он проник глубоко внутрь Рина, дошел до самого потайного места, растворил в себе обиду и ревность. Рин непроизвольно потянулся за новым поцелуем, но Тобиас поспешно поднялся с горестно всхлипнувшей кровати, наклонился, легким жестом разворошил Рину волосы: — Я люблю и твой ум, и твое тело, Рин. Никогда в этом не сомневайся. Мне просто надо прийти в себя. День выдался не из простых. Пойду немного постою под холодным душем. А потом, если у тебя будет настроение, поднимемся в лазарет, узнаем, как дела у Ривайена. И у Лу. Представь, в каком она шоке. Ее-то наверняка никто не покормил. Почитай пока. Я быстро. Рин виновато кивнул и взял с полки первую попавшуюся книгу.***
Щелкнул выключатель, свет в ванной комнате погас, Тобиас заскользил босыми ногами по плиточному полу, осторожно пристроился на самом краю кровати: — Ну что? Пойдем навестим Ривайена и Лу? Рин отложил книгу, ответил сладко-сонным голосом: — Давай завтра. Иннокентии наверняка сделали все и даже больше. Пока ты был в душе, я слышал, как приехали машины с мигалками и Пэм командовала где-то на этажах. Им сейчас не до нас. Лучше полежим. Тобиас послушно вытянулся рядом с Рином, подумал: «Может быть, не все еще потеряно!», шепнул: — Хорошо, — и Рин блаженно вдохнул запах проточной воды и ледяной свежести, почувствовал, что находится в двух ударах сердца от сна, закрыл глаза и засопел. Во сне он возвращался домой по дороге, забрызганной дождем и лунными бликами. Шаги гулко звучали по мраморным плитам с погребальными табличками. Читая имена и даты, Рин дошагал до фламбояна. Тот, как обычно, стоял на страже между восточной и западной дверью. Рин помнил, что двери каждый вечер меняли форму, но это не смущало. На фламбояне как обычно висел ключ. Он открывал только одну из дверей, но Рин забыл какую. Рин поискал глазами Тобиаса, чтобы тот подсказал, какую из дверей сегодня открывать запрещено. Тобиас дремал прямо между корней дерева. Рин позвал, но Тобиас не поднялся навстречу. И тут Рин заметил нити. Посеребренные луной, они бескровными стежками бежали по коже оголенных рук к плечам и выше. «Тоби!» — в ужасе закричал Рин, испугался и зажал кулаком рот. Тоби, пришитый к фламбояну, словно гигантская аппликация, медленно повернул к Рину лицо. Широкие аккуратные стежки растянули кожу, как каучуковую маску. Губы съехали в сторону и повисли. Под лоскутами кожи и мышц проявилось другое, до боли знакомое лицо. Рин проснулся в полном смятении, выкатился из койки, стер слипшуюся корку слез на ресницах. Оглянулся: Тобиас остался лежать на простынях, теплый и родной. В мягком свете парковых фонарей он не был похож ни на монстра, ни на зомби из сна. Но Рин отчего-то не мог больше оставаться рядом — стены давили, комната после кошмара казалась тесной и душной. Пошарив по прикроватной тумбе, чтобы нащупать монетки для кофемашины, Рин вместе с евро сгреб попавшуюся под руку флешку, монетки сунул в карман джинсов, а ноги — в штанины, натянул рубашку, подхватил кроссовки и босиком выскользнул в коридор, стараясь не звенеть ремнем. По коридору ноги понесли его мимо кофемашины, словно у тела появилась другая, своя собственная цель. Рин не сопротивлялся. От лестницы повернул направо, остановился перед обшитой железом дверью. Толкнул ее не раздумывая, и дверь поддалась. За ней оказался класс информатики. Или комната наблюдения. Рин не стал разбираться. Мониторы, кресла, кондиционеры… Все было подключено. Не вынимая рук из карманов, Рин направился к стационарному компу у окна. Вытащил флешку. Что бы на ней ни было записано, он решил это увидеть, потому что… хотя бы потому, что Тобиас смотрел на этот кусок пластмассы часто и затравленно. Компьютер, как и следовало ожидать, оказался запаролен. Пока Рин обходил систему контроля, логика чисел его успокоила. Он вставил флешку в гнездо и приготовился вскрыть еще и ее пароли, но файлы оказались в свободном доступе. Рин пощелкал мышкой. На первой записи открылась какая-то любительская порнушка, снятая телефоном. Парень в кадре был одет, светлая рубашка вымокла, прилипла к рельефной спине, подчеркивая каждый позвонок, обрисовывая плечи и поясницу. Мускулы его правой руки ритмично сокращались, и можно было догадаться, что ладонь работала между ног второго парнишки, там, куда камера не могла заглянуть. Одновременно на записи шел тихий разговор, приглушенный шумом воды. Неинтересно. Рин хотел было закрыть файл, но тут по кафелю и другим мелким деталям узнал душевую в доме отца. Пригляделся и во вжавшемся в стену белобрысом юнце с торчащими в разные стороны острыми коленями узнал Тобиаса. Лицо владельца спины рассмотреть не было никакой возможности. Однако вдруг сложилось ощущение, что он смотрит на кого-то очень знакомого. В ту же секунду Рина захлестнуло возбуждением. Он расстегнул ширинку, скользнул рукой под резинку трусов, обхватил член, отвел нежную кожу вниз. Перевел взгляд на монитор, на излом рук, расправленных словно крылья от стенки до стенки, на проступившие сухие мышцы груди, оттененные капельками пота. Ласки на записи подстегивали. Подключив вторую руку, Рин осторожно подвигал пальцами вокруг ануса, протолкнул безымянный, всхлипнул. Когда до пика оставалась пара движений, из динамика донеслась фраза, произнесенная громко и отчетливо: — Мне нужен именно такой ты. Веришь? Скажи, что веришь! Рин вскрикнул, и его руку заполнила горячая сперма пополам с совершенно неконтролируемой ревностью. Этот голос — единственный и неповторимый во всей Вселенной — был голосом Сэма! Неопознанный молодой человек на записи точно почувствовал через время и расстояние чужой взгляд, обернулся и медленно поднес ко рту измазанные пальцы, словно дразня непрошеного соглядатая. Сэм. Это действительно был он. Рину стало жалко себя и омерзительно оттого, что он подглядывал за собственным братом. Поспешно вытерев руку о край рубашки, он закрыл первый файл и перевел курсор на второй. Открыл. Глаза ослепил белый кафель. Камера поползла вдоль него. В кадре появился писсуар, раковина, потом Сэмюэль и Тобиас. Пауза. Брат стоял вполоборота к камере, Тоби — анфас. Прежде чем камера снова двинулась, Рин успел рассмотреть торжественное и сосредоточенное лицо Тоби, заметил, что волосы у него отросли до плеч, но шея была по-прежнему тощая и беззащитная. Вместо коленок на этот раз торчали ключицы. Окно, раковина, белый кафель, Тоби анфас. Пауза. На безволосой груди двумя темными точками выделяются соски. Рин обратил на них внимание раньше, чем на нож в руке у Сэма. Вздрогнул словно от дежавю. Но это была не финка: лезвие изящнее, опаснее. Не шире, чем мизерикордия. Им Сэм сделал легкий надрез на коже у кадыка Тоби, и Рин перестал дышать. Сэм повел красную черту ниже, к яремной впадине. Тоби сглотнул, нож поддел кожу, под углом вошел под нее. Секунды длились, Сэм нажимал сильнее, с давлением — это давление Рин почувствовал у себя внутри. Камера ушла вбок. Вернулась. Сэм смотрел не в нее, но камера смотрела на Сэма в зеркале. Глаза брата горели. На белой рубашке расползся красный след. Рин положил палец на «enter», но вместо того, чтобы прервать запись, продолжил смотреть дальше. Кафель, окно, писсуар, отражение в зеркале. Губы Сэма и Тоби соприкоснулись, но это был не поцелуй — прелюдия к Дыханию. Сэм свил в пальцах что-то бурое, смочил в крови — бурое стало алым. Заговорил. Медленно. Кончиком ножа долго и старательно заталкивал свою чертовщинку в шею Тобиаса. Потом сложил нож и полюбовался работой, а Тобиас мотнул головой из стороны в сторону, как подопытная птица на хирургическом столе, и попытался откашляться от чего-то чужеродного, застрявшего у него в горле. Сэм перехватил его тонкие запястья, развел руки в стороны и распнул на кафельной стене: — Тоби, смотри на меня. Смотри на меня и говори. Когда Тоби открыл рот, стало видно, как набухают вены и натягиваются мышцы и жилы на его шее: — Я принимаю твою стигму. Если ты перестанешь нуждаться во мне, я не перестану любить тебя… После этих слов рисунок ножа на горле Тоби превратился в созвездие родинок. Камера случайно поймала его взгляд, полный безумия: если сейчас Сэм предложит разрезать Тоби пополам ржавой пилой — он согласится с радостью, лишь бы доставить Сэму удовольствие. Отвратительно. Третья запись. Видео открывается медленно. Вид сверху, похоже, с какого-то здания или фонарного столба, на котором закреплена полицейская камера. Рин узнает улицу, ведущую на набережную, и угловой неработающий фонтан. У фонтана стоит кто-то, жестикулирует и, кажется, кричит, но ничего не слышно. Угол видеосъемки меняется. Теперь Рин видит крышу и массив сгруппировавшегося человеческого тела: локоть на колене, палец на спусковом крючке снайперской винтовки. Потом в камере появился Тобиас и залп салюта. Залп окрасил в красный полнеба. Тобиас сделал резкое движение, и масса человеческих мышц обмякла, скорчилась у его ног. Склонившись над ней, Тобиас вырвал из рук мертвеца винтовку. Выпрямился. На этом запись прервалась, но Рин успел отчетливо рассмотреть, что сукно брюк Тобиаса стояло колом. Недавние слова Сэма вывалились из памяти, как кишки из вспоротого живота: «Тобиас — убийца, он получает от этого удовольствие, и здесь всем это понятно, кроме тебя». Рин не смог сдержать рвотный позыв, еле успел сорвать с себя рубашку и зажать рот, чтобы не блевануть на клавиатуру. Осталась последняя запись. Рин слюной прополоскал рот, нерешительно щелкнул по файлу. В уши ворвался гвалт переполненного спортивного зала. Эмблемы, множество людей в умных очках последней модели. Фестиваль конца лета? По крайне мере очень похоже. На стенах флаги, девизы школ. Камера нацелена на пятиметровый круг. Тоби — в центре, стоит, вытянув одну руку вперед, другую завел за спину. Напротив Тобиаса плечом к плечу вросли в пол две девчонки в непривлекательных позах: плечи ссутулились, пальцы скрючились… Но камера держала в фокусе не их — Сэмюэля. Он в углу, лицо перекошено. Глаза темные, полные зла и ненависти. Второй раз за эти сутки Рин увидел у брата такое лицо. Поединок, понял Рин, хотя камера не была снабжена автоматическими стабилизаторами и не показывала процесс Дыхания с разрешением повышенной четкости, как умные очки; девочки явно сдерживали атаку — по тому, как по рукам у темненькой уже бежала кровь и лужицей скапливалась на полу, Рин без особого труда определил, что защита долго не продержится и батл почти подошел к концу. — Добей, — приказал Сэм на записи, и волосы у Рина встали дыбом, как будто Сэм отдал приказ лично ему. Он напряженно смотрел в монитор и ждал продолжения. Одна часть его сознания пришла в возбуждение, потом в ярость оттого, что Тобиас медлил с выполнением приказа, другая запаниковала: «Нет, Тоби! Это же девочки, просто девочки, такие же, как я! Не старше!» Сэм на записи, словно змей ветку, оплел отведенную назад руку Тобиаса, зашептал… Картинка замерла, по ней пошла рябь, треск, что-то где-то лопнуло с низким жирным звуком, и картинка снова ожила. Показала Сэма и Тоби. Они так и стояли, не поменяв позы, но вместо пары девочек перед ними на полу была абсолютно черная угольная пыль и больше ничего. Боль и чудовищная несправедливость протянулись до Рина сквозь время и пространство. Он не шевелился и пытался классифицировать то, что увидел. С новой силой вспомнил, почему отказался от парного Дыхания на Ано, вспомнил свои обеты, бессонные ночи. Но почему Тобиас, пережив подобное, не отказался от Дыхания сам? Почему не порвал с Сэмом немедленно? Потому что ему понравилось? Потому что в душе он убийца? А как же игра в боулинг, забота и нежность, конфеты и самолеты? Все это не вязалось между собой. Во рту у Рина скопилась вязкая слюна, в голове кровь шумела так, словно она выталкивалась из разрезанной артерии. Рин выключил монитор, вынул из гнезда процессора флешку, тупо попытался ее сломать — не получилось. Приподнял тяжелый стол, подсунул пластмассу под ножку и с силой надавил, еще и еще раз. Только услышав хруст, остановился, непроизвольно потер руки, словно только что избавился от чего-то мерзкого. Что дальше? Где-то далеко, на другом этаже глухо хлопнула дверь. Звук эхом разнесся по пустому зданию, вывел Рина из задумчивости, но мир, в котором он до этого жил, который выстроил вокруг Тобиаса, пошатнулся и превратился в хаос.***
Из побега в сон Тобиаса вырвал звук эсэмэски. Тобиас перебрал пальцами пустоту холодных простыней, ища телефон. Открыл сообщение. От Лу. «С ним все нормально. Швы наложили. От пластики он отказался. Тебя велел не впускать. Думаю, не хочет, чтобы ты видел его слабым. Ну, или как-то так». Тобиас одним резким движением перевернулся на живот, уткнулся носом в подушку Рина, вдохнул в себя немного его запаха и остатков присутствия. Посмотрел на прикроватную тумбочку. Ни монет, ни флешки. Значит, Рин отправился смотреть записи, да будь они прокляты! Тобиас нехотя выбрался из-под одеяла и сел прямо и неподвижно, слишком прямо и слишком неподвижно для обычного человека. Проверил коннект — почувствовал, что файлы, словно токсичные отходы, вытравили из сердца Рина доверие. Как Тобиас и опасался. Теперь между ними ничего не будет как раньше. Сэм выиграл этот раунд и не оставит Рина в покое. Рано или поздно узнает о просачивании и захочет эксплуатировать это несчастливое стечение обстоятельств. Обрушит все свое неуемное честолюбие на Рина. Тобиас заходил по комнате, потому что внутри его колотило, как колотит ветку фламбояна в грозу. Воображение услужливо подкидывало картины ближайшего будущего, одну тревожнее другой. В них Сэм снова нападал на Ривайена, выкрадывал Рина, сажал его на ингибиторы, притупляющие чувствительность и доводящие до безумия. Страх за Рина, словно пресс под давлением, вытеснил здравый смысл на самое дно сознания. — Только не это, — сквозь зубы простонал Тобиас. — Что угодно, только не это? Но что может быть угодно Сэму? Что ему предложить, чтобы отвлечь его внимание от Рина, хотя бы на время? Под рукой был только один вариант. Тобиас нащупал телефон в складках одежды. Старый номер Сэмюэля до сих пор был на быстром наборе. Тобиас нажал нужную цифру. Трубку взяли почти мгновенно, но тишина в ней была похожа на мост в одну сторону. На том его конце Сэм пытался отдышаться и укротить эмоции. Тобиас сказал: — Я готов вернуться, Сэмюэль. Прямо сейчас. Готов научить твоих бойцов всему, что умею. — Откажешься от моего брата по собственному желанию? — голос Сэма заструился веселым поощрением, как будто был обращен к любимой собаке. — Да, — подтвердил Тобиас, — но ты оставишь Рина в покое. Не думаю, что он когда-нибудь станет тем, что есть мы. — Договорились, но при условии, что ты прервешь с моим младшеньким любые контакты. Никакого коннекта, никаких встреч, телефонов, социальных сетей. И… он не должен знать, где мы находимся. — Я могу приехать сегодня. Сбрось мне адрес. — Сегодня мне не до тебя. Через неделю. Будь готов. Но из Нагорной ты уберешься немедленно. Тобиас бросил телефон на постель и отправился под струи холодной воды. Представил Рина, хрупкого и доверчивого, рядом в последний раз. Дал волю рукам, начал передергивать с ожесточением, ненавидя себя за то, что ищет утешения именно в этом. Все ускорял темп, сжимал член со всей силой и яростью. Прикусил губу, чтобы из ванной не вырвалось ни единого звука, кроме шума воды. Когда его накрыла первая волна, сухая и грубая, он едва не потерял равновесие и чувство реальности. Удовольствие было яркое и всепоглощающее. Едва оно отступило, Тобиаса захлестнул второй приход. Когда теплая струя спермы ударила в ладонь, он мог только беззвучно открывать и закрывать рот и надеяться, что сердце не пробьет ребра. От судороги в бедрах и животе он не мог пошевелиться, мог только рвано дышать. Вернувшись из ванной, снова лег на кровать и закрыл глаза. Подумал, что прощание будет долгой агонией, но он выдержит. Хотел бы, чтобы была хоть одна слеза, чтобы не по-сухому, не так раздирающе. Но плакать он разучился еще в кабинете Ривайена шесть лет назад.***
Адреналин, бурливший в крови во время просмотра файлов, схлынул, как грязь после ливня. Наступило жесткое отрезвление. Отношения с Тобиасом начали превращаться в мираж, готовый исчезнуть от любого дуновения. Рин зашел в первый попавшийся туалет, выбросил рубашку и сел рядом со струей бегущей воды. Сколько прошло времени, он не знал, по-видимому, была уже глубокая ночь, луна смотрела в окно круглым слепым глазом, а в открытую дверь туалета из коридора брызгало электричеством. Внутри Рина болели все чувства, мысли вылетали из головы как полыхающие птицы, и очень хотелось чувствовать и думать меньше. — Я не могу его судить, — сказал Рин вслух своему отражению. Может быть, это какой-то мисрепортинг или монкьюментари. Надо прогнать все файлы через TinEye. Нет, не так. Надо поговорить с Тоби. По наивности Рин посчитал, что объяснения станут гарантией будущего. Что после них Тобиас превратится или в хорошего парня, или в окончательного ублюдка, но прекратит быть въедливой смесью того и другого.***
Войдя в комнату, Рин прошлепал до брошенной в углу дорожной сумки, выудил из нее свитер и, только влезая в него, понял, что дрожит. Сел на краешек стула, побуравил Тобиаса взглядом. Тот спал или делал вид: не шевелился и почти не дышал. Каждый мускул его тела был напряжен, но глаза закрыты и на лице изображено полное спокойствие. — Тоби! Тобиас открыл глаза — Рин стоял перед ним совершенно дезориентированный, потерявший веру в себя и в свои чувства, но из последних сил старающийся поверить в Тобиаса. «Значит, для меня еще не все потеряно», — подумал Тобиас и встретился с Рином взглядом. В тесном пространстве студии повисло неловкое молчание, Рин первым попытался его преодолеть, хотел изо всех сил сделать вид, что гниль файлов Сэма его не затронула. Неужели для того, чтобы все было как прежде, одной доброй воли недостаточно? Быть такого не может! Сказал: — Я посмотрел. — И? — Здоровяк на крыше и две девочки. Это ведь фейки? — Нет. — Нет? То есть как нет?! Это было… гадко. Меня просто вытошнило. В прямом смысле, Тоби, как ты мог! Зачем? Это Сэм тебя заставлял? Тоби! И Рин посмотрел на Тобиаса именно так, как тот и боялся: с ужасом вперемешку с отвращением. Тобиас протянул к нему руку, но Рин дернулся в сторону. Тогда Тобиас сказал сухо, принимая неизбежность скорой разлуки: — Здоровяка наняли, чтобы убить нашего друга. И возможно, Сэма. Я просто защищался. А что касается девочек… Они знали, на что шли. В правилах не было ограничений. Я уничтожил соперников и принес твоему брату победу, — Тобиас сам удивился тому, насколько тускло прозвучал его голос. Но так даже лучше, пусть во всем будет виноват он, а не приказ Сэма, стигма, сила коннекта. Нельзя все списать на них и обелить себя. Нельзя оставить Рина безнадежно разочарованным Дыханием. У него должно остаться хоть что-то, во что он может верить. А у Рина от слов Тобиаса по спине бежали мурашки, он хотел возразить, но рот превратился в могилу, из которой ни одна здравая мысль не могла выбраться. Рин не знал, сколько времени молчал. Наконец проговорил, превращая каждую гласную в брошенный камень: — Так ты вообще не чувствуешь никаких угрызений совести? А ко мне ты хоть что-нибудь чувствуешь? Или ты и меня убьешь, если… если мой брат тебе прикажет? Тобиас едва сдержался, чтобы не встать на колени и попросить прощения, но оправдываться было поздно. Оставалось только принять неизбежное: — Эти девочки уже мертвы, и муки совести их не вернут. Что касается приказов, то тут ты совершенно прав. Я не могу им противостоять. Если останусь рядом — Сэм сможет контролировать и тебя, и меня. — Я не понимаю. — Все очень просто. Я уезжаю. Сегодня возвращаюсь в город, после Нового года уеду в школу Сэма. — Не можешь без извращений? — бросил Рин в запале, обмирая от собственной жестокости. — Не могу допустить, чтобы он снова ворвался в Нагорную. Но даю тебе слово, что больше не позволю никому умереть в пятиметровом круге. Веришь? Скажи, что веришь! «Скажи, что веришь!» — эхом отозвался Сэм с записи. Рин вздрогнул, взглянул на Тобиаса, но увидел не его: первым планом перед ним замаячил кадр, на котором Тобиас полным безумия взглядом смотрел в объектив. — Верю ли я тебе! — Голос Рина мутировал от отчаяния, сорвался на фальцет. — Я больше не знаю, кому верить! У Тобиаса сжалось сердце, в уголках губ появился горький изгиб: — Верь себе. У тебя впереди есть цель. Ривайен поможет тебе научиться использовать Дыхание для лечения, а не для убийства. У тебя получится. Попытайся. Рин попытался прогнать назойливый безумный взгляд с записи, но тот плыл над полом, отражался в зрачках Тобиаса, в стеклянных дверцах книжного шкафа, в оконных стеклах, давил, давил, давил. «Дыши, Дыши!» — стучало в висках. «Беги, беги!» — твердил здравый смысл. И сердце Рина дрогнуло. «Вряд ли я сумею разорвать узы слепого подчинения между Тобиасом и Сэмом, — оправдался он перед самим собой, — да и вряд ли стоит тратить на это силы». Сказал, обращаясь уже не к Тобиасу, а к ускользающей оболочке его нового образа, родившегося под давлением эха просмотренных кадров: — Ну и катись к нему! Подумаешь — ха! — выплески в голове… Да пошли вы оба. Сам разберусь. Когда в коридоре затихли шаги, Тобиас принялся собирать сумку. Подошел к книжному шкафу, но вместо того чтобы открыть стеклянную дверцу, посмотрел на свое отражение, на покрасневшие глаза. Провел пятерней по холодной поверхности, словно кот, который просится домой после долгого загула. Не все же еще потеряно? Обгрызенные за ночь ногти извлекли из поверхности жалкий звук. Тобиас занес руку и ударил со всей силы. Осколки брызнули по комнате мелкими и крупными каплями, по ребру ладони побежала кровь, острая боль заместила на время боль в душе. Тобиас поддел застрявший в мякоти мышц кусочек стекла и пошел промывать руку, наложил мазь, забинтовал, подтер пятна на полу и вымел остатки стекла. Спустился в холл. Заказанный убер подъехал к центральному входу. Тобиас рухнул на заднее сиденье и на миг позволил себе ощутить почти смертельную усталость. Закрыл глаза. Смирился с тем, что того Рина, который безотчетно и по-детски его любил, больше нет. Есть новый Рин, старающийся взять свою жизнь под контроль и нащупывающий свой путь в темноте разочарований. Приведет ли этот путь снова к Тобиасу? Захочет ли Рин понять его и простить? «Я буду в него верить и сумею дождаться», — сказал себе Тобиас. Даже если придется ждать всю жизнь.