Королева

      Утром королева проснулась раньше обычного. Из сна она вынырнула неожиданно для самой себя, села на кровати, протирая глаза. Разом растаяли ощущения близкого тепла и осторожных прикосновений — всё то, что было во сне. Пришло время возвращаться в реальность. Холодную и пустую реальность.       Королева садится на край кровати, зябко ёжась. За окном — тускло-серая мгла, пожирающая солнечные лучи. Тянет прохладой. И так не хватает того, кто поддержит, обнимет, скажет, что всё хорошо, что серости — мимолётны…       Она потягивается, встаёт и босиком идёт к камину: угли в нём ещё тлеют, и, если их перемешать, а потом подкинуть дров, непременно станет теплее. Королева не брезгует простой работой: несколько поленьев всегда лежит у стены, кочерга пристроилась там же на изящной подставке…       Огонь занимается не сразу, но уже через несколько минут негромко потрескивает, облизывая сухое дерево небольшими оранжевыми язычками. Королева тянет к нему руки, надеясь согреть холодные пальцы, но огонь ещё слишком юн и почти не даёт тепла.       Остаётся только одно: снова искать тепло в воспоминаниях, снова выплёскивать всё накопившееся в письма.       На этот раз королева не садится за стол. Набросив на плечи мягкое кашемировое покрывало, она опускается на пол, прижимаясь спиной к боку камина, ставит чернильницу рядом, а бумагу кладёт на колени, подложив небольшую книгу. Во всём этом есть что-то настолько простодушное и девчачье, что она вдруг улыбается сама себе. И начинает новое письмо…       «…Я не знаю, что именно связало нас так крепко. Первое время в твоём отношении ко мне проскальзывала какая-то холодность, подобная внезапному порыву по-осеннему холодного ветра в разгаре августовского дня. Меня это пугало, и ты не мог этого не замечать: тяжело вздыхал и виновато опускал голову. Я же забиралась к тебе на колени, сжимала ладонями лицо и, прижавшись лбом ко лбу, негромко шептала, глядя в глаза: „Ричард, я тебя люблю“. Поначалу ты никак не реагировал, лишь опускал веки, погружаясь в свои мысли, а я обнимала тебя за шею и клала голову на плечо, гладя ладонями по спине. Ты выдыхал и, заметно расслабившись, обнимал меня в ответ.       Я тогда едва ли понимала, что на самом деле ты меня не любишь… Но между нами появлялось что-то особенное: некая странная, почти осязаемая связь. Я чувствовала твою поддержку, с чем бы ни сталкивалась. И сама приходила тебе на помощь, если только видела, что она необходима тебе. А если ничем не могла помочь — хотя бы обнимала и прижималась к груди, давая понять: я здесь, я рядом, твоя на веки веков, и в горе, и в радости, и в болезни, и в здравии… Да, это была не любовь, но — уважение. Такое уважение, которого многие не могут добиться за долгие годы…»       Бок камина начинает греть спину. Королева щурит глаза, и грустная полуулыбка не сходит с её губ.       «…Но, спустя три месяца, когда осень уже стала стремительно обращаться в зиму, серую и холодную, что-то изменилось. Я в очередной раз сидела у тебя на коленях, прижимаясь всем телом к широкой груди, и шептала: „Ричард, я тебя люблю“. Ты вдруг подхватил мою голову за подбородок, заглянул в глаза, заставив замереть и испугаться. А потом негромко, будто бы неуверенно произнёс: „И я тебя, моя королева“.       Мы целовались долго и будто бы совсем не так, как раньше. И до этого дня я чувствовала трепет и страсть, но в этот раз всё было… иначе. Ты сам вдруг стал другим. И отнёсся ко мне по-другому. Другими стали твои прикосновения, твой голос, твой взгляд… Именно в тот хмурый осенний день мои чувства стали по-настоящему взаимными…»       Королева обмакивает перо в чернила, на секунду задумавшись о том, как долог был её путь к счастью.       «…С тех пор мы почти не расставались. Даже твоя матушка удивлялась такой близости — мы были единым целым и не представляли иной жизни, везде появлялись вместе и понимали друг друга без слов, по одному только взгляду или жесту. Тогда, год назад, мечтая принадлежать тебе, я даже не смела мечтать о таком.       А в начале лета я узнала, что наша любовь дала свои плоды. Что у нас будет ребёнок…»       Королева вздыхает и, откинув голову, смотрит в потолок, вспоминая то счастливое время. Беременность она переносила легко, а Ричард старался всё время находиться рядом и заботился вдвойне. И, пока королева становилась всё более мягкой, округлой и забавно-неповоротливой, Ричард становился всё более нежным, ласковым и ответственным. Королева-мать не могла нарадоваться за своих детей…       «…Когда пришёл срок, мне было страшно, но я верила, что ты поддержишь меня, что бы ни случилось…»       Этот момент своей жизни королева помнила плохо: роды оказались тяжёлыми и долгими, но Ричарду позволили быть рядом всё это время. И, когда она наконец разрешилась от бремени, он так чувственно поцеловал её в лоб, зарываясь пальцами в спутавшиеся волосы, что она поняла, для чего всё это терпела.       «…И твоя поддержка была неоценима. Если бы не ты, я бы не вынесла всего, что пришлось вынести.       Повивальная бабка показала мне младенца, маленького и отчаянно кричащего. Я попыталась улыбнуться, но не смогла, не смогла даже разглядеть его за пеленой слёз. Поэтому лишь продолжила реветь, зажмурив глаза и стиснув в ладонях простыню. „Мальчик, господин, — обратилась тогда к тебе повитуха. — Наследник!“. Ты стискивал меня в объятиях, уставшую, зарёванную, полубессознательную, и шептал какие-то глупости, беспорядочно целуя лицо и смахивая кончиками пальцев бегущие по щекам слёзы. А я не могла остановиться, не могла поверить, что это произошло, что это закончилось… и что теперь я — мать. Что вот этот комочек, умещавшийся в моём животе — настоящий человек, который вырастет и станет таким же великим, как его отец…»       Королева грустно улыбается, закусывает губу, пытаясь сдержать подступающие слёзы, но вдруг совсем не по-королевски всхлипывает и опускает голову, позволяя себе плакать. Рука предательски дрожит, но она снова опускает перо в чернильницу и, стряхнув излишек чернил, возвращается к письму.       «…Малыш оказался чудесным. Несмотря на все сложности, я души в нём не чаяла. И ты тоже. И бабушка, и дедушки — все были счастливы и радовались маленькому наследнику. Он так мило лепетал и так задорно улыбался, что хотелось улыбаться вместе с ним. Маленькие цепкие ручки, голубые глаза и тонкая прядка светлых волос…       Я удивлялась тому, как быстро он рос. Глаза приобретали цвет чёрного агата — совсем как твои, — а волосы стремительно темнели, грозя в один прекрасный день стать цвета воронова крыла, как мои.       Мы были счастливы. И беда пришла так неожиданно, что мы не сразу смогли в неё поверить…»       Королеве непросто вспоминать эти дни. Каждый раз, когда она думает о них, сердце болит, а ладони холодеют. И сейчас она не может согреть их — тонкие пальцы мелко дрожат.       «…Малыш заболел внезапно. Силы его утекали стремительно, как утекает из пробитой бочки вода. Погас огонёк в глазах, ослабли ручки. Мы не слышали больше ни лепета, ни даже плача — он всё время спал и чах на глазах. Сбились с ног все придворные лекари, часами читал молитвы священник… Но ничего не помогало. Ни лекарства, не шепотки известных колдунов, ни молитвы. Наш сын умер, не дожив до полугода всего три дня…»       Королева закусывает губу и жмурит глаза. Всё её тело пробирает дрожь, и она не может её сдерживать. Воспоминания о том, как чёрная полоса сменила белую, медленно убивают её.       «…Мне тогда совершенно не хотелось жить. Я плакала по ночам, проклиная лекарей, священников и колдунов, а ты в ярости грозился казнить их всех.       А в конце зимы оказалось, что я беременна вновь. В честь этого события ты даже устроил бал, приурочив его к началу весны. Но счастье было мимолётно — ребёнка я потеряла…»       Королева замирает, глядя в стену напротив. Рука сама собой выводит на бумаге последние слова:       «…А потом началась война».       Она не знает, что сказать дальше. На бумаге осталось немного места, но… У неё нет сил написать то, что она писала всегда: «люблю, жду, навеки твоя…».       Королева поднимается и возвращается за стол, чтобы запечатать письмо в конверт. Ей не хватает голоса, чтобы позвать Норну, но она уверена — Норна придёт сама…       Оставив письмо на столе, королева подходит к окну и, обняв себя за плечи, смотрит, как начинается дождь.